Снежный ангел

«Ленинград…ты девятьсот голодных дней
Мечтал о мире и горбушке…»
Елена Забайкальская

      Во время круиза на теплоходе из Санкт-Петербурга до Соловецкого архипелага, я познакомилась с петербурженкой, представившейся Анной Петровной. Эта по-питерски сдержанная интеллигентная дама неопределённого возраста любила устроиться в шезлонге с увесистым томиком стихов на коленях, но не столько читала, сколько созерцала проплывающие мимо дивные картины реки и берегов.
      Познакомившись поближе, мы сдружились на почве любви к поэзии и природе. Засиживались на палубе далеко за полночь. И однажды, когда наш теплоход шёл по Ладожскому озеру, заговорили о блокаде Ленинграда. Анна Петровна повела зябко плечами, укуталась в мягкий плед и поведала мне историю своей бабушки Лизы – хрупкой избалованной профессорской дочери и жены, – пережившей вместе с городом-героем все почти девятьсот страшных блокадных дней.
      С раннего детства Лиза жила практически в тепличных условиях: няня, домработница, кухарка. У отца – крупного учёного с мировым именем – был личный водитель и служебная машина, на которой девочку возили в школу и балетную студию. О существовании быта она не догадывалась ни тогда, ни в замужестве за учеником отца, таким же маститым учёным.
      К сентябрю сорок первого года Лиза не успела эвакуироваться из Ленинграда: её муж до последнего готовил к отправке ценные научные архивы, а она не хотела уезжать без него. Счастьем стало уже то, что их восьмилетняя дочь была вовремя отправлена с Лизиными родителями к родственникам в Новосибирск.
      Осенью никто из ленинградцев даже не представлял, что их ждёт впереди. Все были уверены, что блокада – это ненадолго, что Красная армия скоро прорвёт окружение. И когда в сентябре к Лизе зашла соседка и попросила в долг ложечку манной крупы для своего больного ребёнка, она без всяких сомнений отсыпала ей щедрую горсть…   
      Грянула первая блокадная зима – самая, как оказалось, страшная: голодная, сковывающая стужей и безысходностью. Люди были совершенно не готовы к тому, с чем им пришлось столкнуться.
      Лиза с мужем жили в старой родительской квартире с высоченными потолками по Одиннадцатой Красноармейской улице, недалеко от набережной Обводного канала. В кабинете постоянно горела буржуйка. Эта комната была меньше остальных двух и легче обогревалась. Древесные угли от сгоравшей в буржуйке фамильной мебели Лиза бросала в самовар, чтобы всегда был наготове кипяток, – чай пили беспрерывно. Так научила её в очереди за хлебным пайком пожилая потомственная немка, семья которой обрусела лет двести назад. С немецкой педантичностью бабушка Шарлотта наставляла Лизу, как организовать свою жизнь в предложенных условиях, чтобы выжить. «Дисциплина, – говорила она, – железная самодисциплина! Без этого никуда!» Она же подсказала, что можно делать чай из корицы и гвоздики, потому что настоящего достать было уже невозможно. Иногда варили кофе (в кладовой оказались большие запасы кофейных зёрен, Лизин муж был большим любителем этого европейского напитка, пристрастился к нему, когда работал заграницей).
       Лиза с отчаянием видела, как слабеет её муж, как сдаётся, перестаёт бороться. «Знаете, – делилась она с бабушкой Шарлоттой, – заметила, поняла, что сильный пол – это не мужчины, а женщины: работают на износ, по двенадцать-шестнадцать часов, лишний кусочек хлеба, лишнюю ложку похлёбки, последнюю крошку отдают детям и старикам, всегда их подбадривают, а мужчины всё равно уходят первыми, сдаются…».
       Дня за два до Нового сорок второго года Лиза собрала хорошие тёплые вещи и выменяла их на ведро картофельных очисток. Несла их домой и думала: «Куда же картошка девается, кто-то же её съедает. Почему только очистки продают?»
Из очисток Лиза испекла на буржуйке оладьи. А из кофейной гущи, которую долго собирала и морозила между рамами – сладковатые коврижки. Позже бабушка Лиза говорила своей внучке Анечке, что ничего вкуснее тех оладий и коврижек в жизни не ела!   
       В Рождественский сочельник той первой блокадной зимы Лиза стояла у окна и смахивала тихонько слезинки, чтобы муж не увидел, что она плачет. Он дремал на диване, укрытый толстым слоем одеял. За окном свирепствовал трескучий мороз, опускались лёгкие сиреневые сумерки. В комнате было темно, только отсветы от буржуйки дрожали и переливались в хрустальных подвесках люстры. Вдруг видит на снегу, прямо напротив их окна, силуэт ангела. Такие бывало раньше, ещё до войны, дети в снегу делали. Да только теперь дети во дворе не гуляют… Прикрыла Лиза глаза, вспомнила, как сама девчонкой делала снежных ангелочков.
Тут лёгкий стук в окошко. Взглянула, а за окном белоснежный Ангел сидит и протягивает ей на раскрытой ладони шоколадную конфету. И улыбается… Крылья как свежевыпавший снег блестят. Лиза попыталась окно открыть, но не смогла, да и Ангел уже растаял в сгустившихся январских сумерках.
       Лизу вдруг как кипятком обдало, подумала: «Рождество ведь сегодня! Как же мы без ёлки?». Бросилась она к антресолям, вскарабкалась по лесенке, долго шарила в темноте, пока не нащупала искусственную ёлочку. Небольшая, полуметровая, она всегда стояла с Нового года до Рождества в кабинете мужа, на его письменном столе. Нашлась и коробка с ёлочными игрушками. 
       Стала Лиза перебирать игрушки. И вдруг среди шариков, шишек, бус и блестящей мишуры нашла… конфеты, оставшиеся от прошлогодней ёлки: пять больших шоколадных «Красный мак» и несколько карамелек. Лиза замерла, – шоколадные конфеты были точно такими, как та, что протягивал ей Снежный Ангел…
Все до одной конфеты Лиза скормила мужу, хотя он и отказывался. Упрямился, уговаривал, чтобы и она откусила. Соглашалась, но только вид делала, что откусывает.
       Муж растянул лакомство на целый месяц. Лиза была уверена, что эти конфеты вернули ему вкус к жизни, спасли. Он встал с дивана, продолжил работать над книгой. А там и Дорога жизни протянулась тонкой пульсирующей венкой по Ладожскому льду, и паёк прибавили, и хвойный эликсир стали давать… 
       С того вечера накануне Рождества Лиза была уверена, что ничего плохого с ними не случится, что они справятся, переживут, выживут!
       И они выжили, двое на весь подъезд. Умерли все их соседки, их мужья, их дети и внуки, а они спаслись. Чудо? Иначе и не назовёшь.
       Анна Петровна помолчала, зябко кутаясь в плед, горько улыбнулась и добавила:
– Знаешь, моя мама постоянно находила под подушкой у бабушки Лизы… ржаные сухарики. Хотя в вазочке на столе всегда лежали пряники и сахарное печенье. Бабушка ежедневно поручала маме или мне купить булку ржаного Ленинградского подового хлеба из обдирной муки. Нарезала её ломтиками и отправляла в духовку. Сухарики получались румяными и очень вкусными. Она ссыпала их в полотняные мешочки, которые сама шила, и просила маму положить на антресоли. Переубедить её было невозможно. Мы и не переубеждали…