Подменыши

Егор просидел на ярко освещённом фудкорте почти четыре часа. Пахло едой, и очень хотелось есть. Люди за соседними столиками жевали бургеры, салаты, картошку, пили газировку, шуршали обёртками, разговаривали друг с другом или по телефону, а потом уходили.
Егор мечтал о том, чтобы кто-нибудь из них оставил еду. Хотя бы половинку гамбургера. Он бы, пожалуй, решился подойти и потихоньку забрать. Но, как назло, одни сразу относили поднос к мусорке, а другие оставляли только пустые обёртки с крошками. Вытряхивать на ладонь крошки было бы палевно, да и бессмысленно — голод ими не утолить.
Он мог бы забрать себе чей-нибудь пустой стакан и набрать “Фанты” или “Колы” в автомате — некоторые его одноклассники рассказывали, что так делали. Но Егор боялся, что его хитрость заметят. Схватят. Накричат. Арестуют. Заставят позвонить домой… Поэтому Егор просто сидел, расстегнув куртку и низко надвинув шапку. Благо что никто не гнал.
Два часа ушли на то, чтобы сделать уроки на завтра. Потом Егор убрал в портфель тетради, учебники и оставшееся время просто сидел, разморенный теплом. Даже немного подремал, опустив голову на руки.
Люди за соседним столиком ушли, оставив на подносе, кроме пустых упаковок, несколько невскрытых коробочек соуса. Егор не стал забирать ненужный ему соус — это был бы только напрасный риск привлечь к себе внимание.
За высоким полукруглым окном было совсем темно и падал снег. Хотелось посидеть ещё немного. И ещё немного. Здесь — в тепле и покое. Но надо было идти.
Егор с усилием встал. Забросил тяжёлый портфель на спину, поправил сбившуюся от этого движения куртку. Застегнул “молнию”, высоко, закрывая подбородок.
Едва ли он что-то замечал вокруг себя, спускаясь на эскалаторе и пересекая первый этаж. Но перед тем, как выйти в вечернюю зимнюю полутьму — обернулся, окинул быстрым взглядом витрины с манекенами и стенды с сувенирами. Приближался конец января, но кое-где ещё остались праздничные украшения, и сувениры хранили новогоднюю тематику: олени, деды морозы, ёлочки…
“Зачем это всё?” — подумал Егор.
Он шёл сквозь метель и смотрел на тёмный, кое-как очищенный от снега тротуар. Новые снежинки ложились на асфальт, терпеливо уничтожая работу дворников. Егор шёл медленно, чтобы растянуть путь до дома. Хотелось, чтобы этот путь был вечным. Было бы здорово идти сквозь эту метель всегда, всю жизнь…
Он прошёл мимо высокого сугроба и свернул в тёмный переулок. Снег посыпался ещё сильнее, в лицо подул ветер. Кто-то шёл навстречу. Егор сделал шаг вправо — и тот, кто шёл навстречу, тоже сделал шаг вправо. Егор качнулся влево — и тот сделал движение влево. Егор остановился. Незнакомец тоже остановился. Прямо перед ним.
Егор медленно поднял взгляд. От чёрных, порядком изношенных зимних сапог и серых брюк, через тёмно-синий потёртый пуховик — на лицо, обрамлённое сверху серой шапкой. Встретился с взглядом прищуренных светлых глаз под светлыми бровями.
— Ну, чё? — спросил тот, кто шёл навстречу и неожиданно широко улыбнулся.
Почему-то Егор не испугался.
— Наверное, у меня начались галлюцинации, — сказал он вслух.
То, что сапоги, брюки, куртка и шапка не отличались от тех, которые были сейчас на нём — ещё можно было списать на совпадение. Но лицо тоже было — его. То самое лицо, которое он каждый день видел в зеркале: худое, с уродливо впалыми щеками, тяжёлыми надбровными дугами, коротким носом, тонкими губами, с россыпью прыщей. И можно быть уверенным: если сдвинуть эту шапку со лба, обнаружится ещё больше прыщей.      
Только вот улыбка была совсем не его. Не Егора. Он так никогда не улыбался.
— Может, и галлюцинации, — согласился знакомый незнакомец. — Ну, так чё?
— Что? — спросил Егор.
Было не по себе от того, что двойник стоит так близко. Но Егор не отступал, разглядывал лицо, как если бы это было отражение в зеркале.
— Не понимаешь? Ну, балда. Хочешь, чтобы я пошёл к тебе домой вместо тебя?
— А со мной что будет? — вырвалось у Егора.
— Ты не пропадёшь, — туманно ответил улыбчивый. — Ну, чё? Решил?
— Я согласен, — сказал Егор.
— Согласен, — с усмешкой повторил тот. — Тогда — иди прямо. Всё время прямо. А дальше будет понятно.
Он сделал шаг в сторону, смешным жестом вытянул руки — “проходите, пожалуйста”. И Егор пошёл. Один только раз покосился на двойника, а потом уже не оглядывался.
Переулок давно уже должен был кончиться, но вокруг по-прежнему были только снег и темнота. Потом стало теплее и светлее. Бугристая снежно-ледяная корка под ногами сменилась на что-то мягкое, пружинящее, а падающий снег — на блеклую дымку.
Пройдя машинально ещё с десяток шагов, Егор присел на корточки и потрогал то, что было под ногами. Это был мох.
Впереди виднелись очертания чего-то, похожего на невысокие раскидистые деревья. Егор встал и пошёл к ним. Туман почти рассеялся, но серебристый свет оставался мягким, приглушённым, и непонятно было, откуда он исходит. Казалось — от самого воздуха.   
Егор расстегнул куртку и побрёл дальше между деревьями. Ему подумалось, что это всё ему снится — и стало страшно от мысли, что сейчас он проснётся, и не будет больше этих деревьев, серебристого света, мха, а будет лишь то, что было раньше.
— Эй! — окликнул высокий женский голос.
Егор вздрогнул и обернулся. К нему шла женщина в розовой кофте и длинной жёлтой юбке. Захотелось броситься наутёк, но он решил остаться на месте.
— Новенький? — спросила женщина, останавливаясь перед ним.
Она была старая, лет сорока. Скорее худая, чем полная. Лицо у неё было скуластое, глаза — карие и очень внимательные. Тёмно-русые, чуть седоватые волосы собраны узлом.
— Да я тут… Это… — растерянно пробормотал Егор.
Говоря это, он опустил взгляд и заметил, что ноги у незнакомки босые.
— Ничего не бойся, — решительно сказала женщина. — Я тебе тут всё покажу, что да как. Меня Аня зовут. А тебя?
— Егор.
— Лет-то тебе сколько, Егор?
— Пятнадцать… Очень скоро исполнится.
Почему-то хотелось прибавить себе год, но Егор не решился соврать.
— Господи, совсем ребёнок, — она покачала головой. — У тебя что-нибудь сейчас болит?
— Нет… — растерянно ответил Егор.
— Точно? Ну, хорошо. А есть хочешь? Впрочем, что я спрашиваю, конечно, хочешь! Идём.
Она быстро куда-то пошла, и Егору оставалось только следовать за ней.
— Тётя Аня, а что это за место? — решился спросить он.
— Да какая я тебе тётя! Скоро сам всё поймёшь. Главное, научиться ориентироваться. Но это несложно. Видишь ленточки на деревьях?
Она кивнула на ветки дерева, мимо которого они проходили, и Егор увидел привязанный кусочек жёлтой ткани.
— Это мы привязываем, чтобы не заблудиться, — пояснила Аня. — Тропинок-то нет. Этот мох, его сколько ни топчи — ему ничего не сделается, обрываешь — новый сразу отрастает. Так что у нас пять маршрутов: красный, жёлтый, белый, синий, зелёный. Отмечаем ленточками. Ты быстро разберёшься.
— Сейчас мы идём по жёлтому маршруту? — спросил Егор, оглядываясь на очередное дерево с жёлтой ленточкой на ветке.
— Именно. Ты молодец, сразу видно, умный парень. Не беспокойся, здесь тебе будет хорошо. Кстати, тебе не жарко? Может, куртку снимешь?
— Да я пока так, — чуть подумав, ответил Егор.
Снять куртку значило бы — нести в руках. Неудобно.
— Как знаешь.
Они прошли ещё немного и остановились возле группы тесно стоящих деревьев. Егор заметил на их ветках крупные плоды. Аня протянула руку и сорвала один, продолговатый, с тёмно-оранжевой кожурой.
— Эти чистятся легко, как мандарины, — пояснила она. — Протыкаешь кожуру пальцем, вот так, и…
Она стала очищать плод. Под кожурой обнаружились оранжевые, слепленные между собой шарики, каждый величиной с крупную ягоду клубники. Аня отделила один шарик и протянула Егору.
— Попробуй.
Егор взял предложенное угощение, рассмотрел и нерешительно откусил половину.
Ничего подобного он в жизни не пробовал. Мякоть напоминала по вкусу одновременно жареную курицу, печёную картошку, плавленый сыр, имбирное печенье, миндаль и вишнёвый джем.
— А можно ещё? — несмело спросил Егор, дожевав свою порцию.
— Держи, — Аня протянула ему наполовину очищенный плод.
Егор принял его двумя руками, благоговейно глядя на россыпь чудесных оранжевых шариков.
— Их тут несколько видов, — пояснила Аня, обводя рукой деревья. — Обязательно попробуй другие. Потом. Сейчас я тебе покажу самое интересное.
И они пошли дальше. Егор на ходу жевал удивительный плод и чувствовал себя намного веселее. Тревожила только мысль о том, что всё это может оказаться сном. 
Они вышли на широкую поляну. На моховом ковре сидели и лежали люди, всего человек пятнадцать. Некоторые из них что-то жевали, другие тихо переговаривались, но общее внимание было сосредоточено на том, что было в середине поляны. Там росли два дерева с тонкими прямыми стволами, а между ними… Шло кино.
Тусклый серебристый свет вокруг не мешал хорошо видеть происходящее на экране. В тесной кухне, освещённой жёлтым электрическим светом, за столом сидела молодая женщина и ела суп из тарелки. Рядом, у плиты, стоял мужчина и наливал себе суп половником. Закончив, он поставил тарелку на стол, положил рядом ложку и кусок хлеба, сел и стал есть. Женщина между тем доела, встала из-за стола, оставив пустую тарелку, потрепала мужчину по голове и сказала:
— Не забудь вымыть посуду.
— Угу, — кивнул он.
Женщина широко улыбнулась и вышла из кухни. Камера двинулась вслед. Оказавшись в комнате, женщина упала спиной на широкую кровать, закинула руки за голову и снова улыбнулась. Что-то было знакомое в этой широченной ухмылке. 
— Ребята, у нас новенький! — громко объявила Аня.
Все заоглядывались. Егор смутился и уставился себе под ноги. Он всё ещё держал в руке пустую кожуру от плода и теперь не знал, куда её девать, куда девать руки, куда деться от взглядов.
— Как зовут? — спросил женский голос.
— Егор, — ответила за него Аня.
“Да что я, сам представиться не могу?” — подумал Егор с досадой.
Решительно сделал шаг вперёд и обвёл взглядом обернувшихся на него людей. Встретился глазами с женщиной, очень похожей на ту, что была на экране. Только без странной широкой улыбки. “Актриса?..”
— Ты давно здесь, Егор? — мягко спросил полноватый парень в очках, ободряюще улыбаясь.
— Да нет, недавно… Только что…
“И никто не объясняет, что это вообще за место!”
— Тогда надо быстрее начинать смотреть!
Это крикнул рыжий мальчишка лет двенадцати. Он сидел, поджав под себя одну ногу и выставив вверх острое колено другой, и выглядел так, будто сейчас запрыгает от нетерпения.
Женщина, которую Егор посчитал актрисой, встала и подошла к Егору. Протянула ему небольшую ветку с маленькими зелёными листочками. Егор взял ветку, не понимая, что с ней делать.
Все вокруг сразу обернулись к экрану. Егор тоже туда посмотрел и увидел, что картинка сменилась. Теперь он видел там себя самого. Своё лицо, шапку, пуховик.
Тот Егор, что был на экране, вдруг широко улыбнулся в камеру и помахал рукой. У Егора “по эту сторону” возникло чувство, что “тот, другой” их всех видит.
— Если захочешь, чтобы картинка исчезла, просто брось ветку на землю, — сказала Аня.
Егору было так не по себе от созерцания собственного лица с этой странной улыбкой, что захотелось тут же бросить ветку. Но любопытство пересилило. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что люди вокруг смотрят на экран с интересом и предвкушением, словно там начинался интереснейший фильм.
Егор почувствовал себя глупо от того, что все вокруг сидят, а он стоит. Он аккуратно сел на мох. Положил рядом с собой дурацкую кожуру, снял портфель, не выпуская веточку из руки и не отрывая взгляд от экрана. Обстановка, где находился двойник — а это, несомненно, был двойник — была знакомой. Лифт. Тот самый лифт, на котором Егор каждый день поднимался к себе. Те самые белые исцарапанные стены и круглые металлические кнопки этажей.
Дверь лифта открылась. Двойник вышел и нажал кнопку звонка.
Кто-то бесшумно сел рядом с Егором. Он покосился и увидел Аню. Она, как и все, внимательно смотрела на экран.
Двойник стоял, ожидая, когда ему откроют, и Егор невольно вспомнил, как сам каждый день вот приходил, звонил, ждал… Одно время у него были свои ключи, но потом он их потерял. Наверное, где-то выпали. Новые ключи ему выдавать никто не стал. Это означало, что теперь уже никак не получится проскользнуть в квартиру тихонько, незаметно, не привлекая внимания.
На мгновение Егор забыл, что это не он, а двойник стоит сейчас перед дверью. Представилось: вот сейчас мама откроет ему дверь и, как обычно, возмущённо спросит, где он шлялся. Отругает за поздний приход. Егор бы с радостью приходил домой пораньше, но опыт показывал, что тогда на него просто будут орать на четыре часа дольше.
Если повезёт, сегодня ругать его будет только мама. Выскажется и про учёбу, и про беспорядок в комнате, и про несуществующих друзей-наркоманов, и про ужасное будущее, которое неизбежно ждёт Егора. Он непременно сопьётся, “снаркоманится”, будет работать грузчиком, умрёт под забором.
Не обязательно что-то отвечать маме, достаточно просто слушать, опустив взгляд и сделав виноватое лицо. Куда хуже, если у отчима сегодня будет настроение его повоспитывать. Воспитательные порывы отчима зависели исключительно от настроения.
“Ну, какие оценки сегодня получил?” — спросит отчим. И надо будет перечислять полученные оценки. Если сказать “пятёрка”, в ответ будет недоверчивый взгляд: “Пятёрка? Да ладно. А ну-ка, покажи дневник!” Если в дневнике и правда окажется пятёрка, отчим только хмыкнет или скажет, хитровато улыбаясь, в шутку: “Да ладно, небось сам нарисовал!” Плохие оценки скрывать бесполезно, всё равно потребует дневник. На четвёрку он скажет хмуро: “А почему не пятёрка? Плохо стараешься! Я тебя, дурака, зачем кормлю…” И далее последует длинная пространная лекция про отрицательные качества Егора, которые ему мешают учиться на одни пятёрки.
Тройка, двойка… Тяжёлый взгляд. “Это что такое?! Это как так получилось?!” Удар ладонью по лицу. “Это как получилось, я тебя спрашиваю?!” Молчать нельзя. “Ты что молчишь, паскуда?!” Удар. Можно что-то ответить, но что именно — неважно. Егор пытался давать разные ответы. Объяснять, оправдываться, просить прощения, огрызаться… Результат всегда один — новые громогласные упрёки и удар по лицу.
Мама иногда наблюдает за экзекуцией. Смотрит, скрестив руки на груди. А после, когда отчиму надоест, и он уйдёт к себе, напоследок бросив: “Щенок паршивый!” — снова примется ругать и стыдить.   
Егор невольно поёжился, обхватил себя руками. Захотелось встать и убежать с этой поляны, затеряться среди деревьев. Зачем он должен на всё это смотреть? Ещё и вместе с чужими людьми… Но он остался.
Щёлкнул замок. Открылась дверь. Мама стояла в проходе, одной рукой упираясь в бок.
— Где тебя носило?!
Двойник молча проскользнул мимо неё и прошёл в квартиру. Сбросил облепленные снегом сапоги и двинулся на кухню. По пути шумно бросил на пол портфель. Расстегнул пуховик и небрежно накинул на спинку стула. Открыл холодильник.
Мама вбежала вслед за ним на кухню и стала орать:
— Ты что творишь?! Совсем охамел?! От рук отбился?! Мало тебя в детстве пороли! Ох, да если ещё раз услышу от кого-нибудь всю эту чушь про то, что детей бить нельзя — я не знаю, что сделаю! Почему рюкзак на полу?! Рюкзак почему на полу, я спрашиваю?!
От криков про ужасное поведение она перешла к своей обычной риторике про учёбу, внешний вид и далее по списку.
Раньше, бывало, слушая всё это, Егор спрашивал себя: зачем тратить столько слов на то, чтобы изложить простые, в общем-то, мысли, которые можно высказать намного короче? Припоминал слова Чехова — их любила цитировать его учительница по литературе: “Краткость — сестра таланта”. Всё, что говорила мама, можно было выразить намного короче: “Ты — плохой сын, дурак, бездельник и неряха. Ты плохо учишься. У тебя грязь на лице и прыщи. Ты выглядишь ужасно, одежда всегда мятая, грязная, надета кое-как. У тебя в комнате всегда бардак. Ты не помогаешь мне по дому. Ты неизвестно чем занимаешься в школе и неизвестно где шляешься по вечерам, ты дружишь с наркоманами. Ты всё делаешь назло мне и отчиму, ты нас мучаешь, хотя мы заботимся о тебе. Ты станешь пьяницей, наркоманом, бомжом и умрёшь под забором”.
Вот в такую короткую речь могло бы уместиться то, что говорила ему мама каждый вечер. Но она неизменно растягивала эту речь на часы, вставляя множество лишних пустых фраз, повторяя одну и ту же мысль разными словами.
Учительница Егора по литературе всегда ругала учеников и снижала оценку, если видела, что в сочинении, как она говорила, “много воды”. Это означало, что ученик специально пишет так, чтобы сильнее растянуть текст и дотянуть до нужного объёма, не добавляя ничего нового к содержанию. Жаль, что учительница по литературе не могла услышать речь мамы и упрекнуть её за “воду”.
И уж совсем непонятно было, зачем повторять то же самое, с небольшими вариациями, каждый вечер. Хотя Егор был и так согласен с половиной высказываний, а другую половину не оспаривал. Он был согласен с тем, что он плохо выглядит и плохо учится, что он плохой сын, дурак, бездельник и неряха. Он мог бы поспорить с тем, что у него в комнате бардак — убираться волей-неволей приходилось после того, как отчим несколько раз в воспитательных целях выкидывал его вещи. Егор немного помогал по дому — вот только что бы он ни делал, насколько бы тщательно ни прибирался, мама всегда находила, за что его отругать. Поэтому Егор не видел смысла в том, чтобы сильно стараться.
Он не был согласен с обвинениями про друзей-наркоманов — у него не было друзей. И он не был уверен в том, что мама права, предрекая ему мрачное будущее. Не потому, что ему представлялось что-то другое. С тех пор, как в шестом классе Егор понял, что никогда не станет ни отважным путешественником, ни спасателем — он вообще перестал понимать, что его ждёт впереди. Мысли об этом вызывали только смутную тревогу, поэтому Егор в последнее время вообще не заглядывать вперёд дальше, чем на пару дней.
Егор научился не возмущать и не спорить даже мысленно, слушая мамины упрёки. Он молчал, и в голове была лишь тяжёлая, серая пустота. Но сейчас, наблюдая со стороны, Егор снова чувствовал, как просыпается внутренний спорщик.   
Двойник ничего не говорил, но и не стоял с понурым видом. Он спокойно достал из хлебницы хлеб, из холодильника — масло и колбасу. Сделал бутерброд. Заварил себе чай. Всё это — с абсолютно спокойным, рассеянным, даже благодушным выражением лица. Сел за стол, отпил глоток из кружки, откусил кусок бутерброда.
Маме это явно не нравилось. Она повышала голос всё сильнее. Привлечённый её криком, в кухню тяжёлой походкой вошёл отчим.
— Что происходит? — хмуро спросил он.
— Да этот совсем от рук отбился! — ответила мама. — Вещи раскидал, не слушается!
Настоящий Егор невольно втянул голову в плечи. Случалось, что мама жаловалась на него отчиму. Если у того в момент жалобы не было “воспитательного настроения” — он просто отмахивался. Если было — результат был такой же, как от двойки или тройки в дневнике: крики и допрос с пощёчинами.
Двойник продолжал невозмутимо жевать, даже не покосившись на отчима. Тот подошёл к нему вплотную и спросил:
— Что это такое? — его голос резко повысился. — Что это такое, я тебя спрашиваю?! Ты как себя ведёшь?!
Двойник не шелохнулся. Откусил ещё кусок. И тогда отчим сильно ударил его сверху вниз по пальцам, выбивая бутерброд из рук.
Двойник вскочил и отвесил отчиму быструю и хлёсткую пощёчину.
Мужчина на секунду замер, а потом, ни слова не говоря, нанёс стремительный удар кулаком… Туда, где только что было лицо двойника. Тот с удивительной лёгкостью уклонился. Отчим потерял равновесие и едва не упал на стол. Но выровнялся и тут же кинулся на двойника.
То, что происходило дальше, напоминало не драку, а танец. Отчим снова и снова пытался ударить. Двойник изящно уклонялся. Его движения даже не казались быстрыми. Он мягко и плавно передвигался по кухне, заставляя отчима терять равновесие, врезаться в стены, шкафы и холодильник. И улыбался. Всё шире и шире. В какой-то момент двойник взял со стола чашку с чаем и, продолжая уклоняться, отпил несколько глотков. Потом поставил чашку на место, взял бутерброд и откусил кусок.
После очередного удара отчим схватился двумя руками за шкафчик с посудой, и тот сорвался, повис на одном гвозде. Тарелки со звоном и грохотом посыпались на пол.
Мама, до этого момента испуганно наблюдавшая за происходящим от дверей, закричала:
— Прекратите! Егор! Сергей! Немедленно прекратите!
Отчим стоял посреди кухни, тяжело дыша. Двойник сунул в рот остатки бутерброда. Взял со стула пуховик и пошёл к выходу из кухни. Мама торопливо посторонилась, глядя на него расширенными в ужасе глазами.
Отчим вдруг схватил стул и швырнул в спину двойнику. Тот изящно обернулся, поймал стул в воздухе за одну ножку, аккуратно поставил на пол и вышел. В прихожей подобрал портфель, задвинул ногой в угол сапоги, повесил пуховик на крючок и ушёл в свою комнату. Там двойник положил портфель на стул и упал на кровать, глядя в потолок. И — широко улыбнулся.
Кто-то рядом с Егором захлопал в ладоши. Остальные подхватили. Егор сидел, ошеломлённый, и смотрел на аплодирующих людей. Они больше не смотрели на экран — они оглядывались на него.            
Он так и сидел, оцепенев, и не знал, что делать. А двойник на экране всё лежал, улыбаясь. Слышались голоса мамы и отчима — переругивались, мама что-то жалобно причитала, отчим отвечал злым, мрачным голосом…
— Сейчас, наверное, больше ничего интересного не будет, — уверенно сказал полный молодой человек. — Они слишком потрясены и не знают, что с ним делать. Может, переключимся? Кто хочет?
Егор отмер, бросил на землю сжатую в руке веточку — экран с улыбающимся лицом двойника тут же исчез, будто его и не было. Между двумя деревьями теперь был виден только лес на другом краю поляны.
— Егор! — мягко и чуть встревоженно позвала Аня, должно быть, напуганная выражением его лица.
Он снова затравленно оглядел обращённые к нему лица. Все, кажется, смотрели на него: и “актриса”, и полный парень, и рыжий мальчик, и даже совсем маленькая — лет семи — девочка с тёмно-карими грустными глазами.
Егор не выдержал. Он вскочил на ноги и кинулся бежать.
Мох пружинил под ногами, листья и тонкие ветки хлестали по лицу. Егор весь взмок. Не останавливаясь, он стянул с себя куртку, швырнул её в сторону и бежал, бежал…
Лишь совсем запыхавшись, он остановился. Сел на мох, прислонился спиной к стволу ближайшего дерева. Огляделся: всё тот же лес, та же лёгкая дымка… Разноцветных ленточек на ветвях не было.
Егор вспомнил, что забыл портфель на поляне. На секунду испугался, но тут же подумал — а какая теперь разница? Стянул через голову свитер, снял сапоги и носки, оставшись в штанах и футболке. Одежду и обувь аккуратно сложил под дерево. Встал на ноги, огляделся и зашагал по мягкому, приятному на ощупь мху, не зная, куда и зачем.
Вскоре Егор вышел к ручью. Вода, очень чистая и прозрачная, быстро бежала по узкому руслу с мелкими камушками на дне. Во рту было сухо от жажды, но Егор побоялся пить из ручья и пошёл вверх по течению, вдоль извилистого русла, надеясь обнаружить родник. Шёл долго, жажда становилась всё сильнее, хотелось уже напиться так — но впереди показалось небольшое озеро. Над его блестящей ровной водой стелился туман. Именно здесь брал своё начало ручей: вода переливалась через край и собиралась в узкую канавку русла.
Егор обошёл озеро по краю. Деревья, подёрнутые дымкой, смутно отражались в водном зеркале. На другой стороне оказался ещё один ручеёк, маленький и узкий — он выбегал из ямки, выложенной камнями, и стекал в озеро.
Егор встал на колени в пружинистый мох и стал быстро, жадно пить из ямки, зачёрпывая воду двумя ладонями. Напившись, ополоснул вспотевшее лицо. Огляделся, увидел на ветке ближайшего дерева синюю тряпочку. Задумался — не пойти ли по “дороге”? Но отказался от этой мысли. Встал на ноги, перешагнул узенький ручеёк и пошёл прямо.
“Из этого леса должен быть какой-то выход”, — думал Егор.
Он шагал между деревьями так быстро, что приходилось отталкиваться руками от стволов, чтобы не врезаться лбом. Когда уставал — замедлял шаг, но потом снова торопился. Что-то ведь должно быть там, дальше?
Впереди замаячил просвет. Егор ускорил шаг — и вышел к озеру. Недоумённо огляделся. Другое озеро, похожее? Нет, то же самое: вон и ямка с водой, и синяя тряпочка на ветке дерева.
Егор повернулся спиной к воде и снова пошёл прочь. На этот раз он не торопился, смотрел по сторонам, поэтому заметил группу невысоких раскидистых деревьев с плодами на ветках. Сначала он подумал, что это — то самое место, куда его приводила Аня, но потом пригляделся и понял, что деревья другие.
Егор сорвал один плод, бледно-жёлтого цвета, величиной с крупное яблоко. Надорвал кожуру, отделил пальцами шарик белой мякоти, бросил в рот, разжевал. Вкус напоминал взбитые сливки с ванилью. Егор пожалел, что бросил одежду — свитер можно было бы использовать как мешок. Подумав, Егор заправил край футболки в штаны, сорвал несколько плодов, засунул под футболку и пошёл дальше.
На ходу дожевал один плод, потом вытащил и съел другой, немного отличающийся: с розоватой мякотью, по вкусу похожей на клубнику со сливками. Остальные решил поберечь.
На этот раз Егор шёл очень долго, совсем устал — и вышел к ручью. Это мог быть, конечно, похожий ручей… Но, двинувшись вверх по течению, Егор снова оказался на берегу знакомого озера.
Он в третий раз пошёл прочь, на этот раз уже не пытаясь идти прямо. Просто рассеянно брёл, подволакивая ноги, так что пальцы босых ступней цеплялись за мягкую, неровную поверхность мха. Рассеянно прикасался руками к деревьям, смотрел то под ноги, то вверх, где туман окутывал вершины деревьев. На ходу съел ещё один плод.
Егор даже не удивился, когда впереди показался знакомый ручей. Немного постояв на берегу, двинулся вниз по течению.
Трудно сказать, сколько Егор так шёл. Иногда в ручей впадали другие ручейки, поменьше, и сам он становился шире. Плодовых деревьев больше не было, и Егор больше не ел, берёг. Однажды, совсем выбившись из сил, он прилёг и задремал. Проснувшись — долго лежал, смотрел на поверхность мха и корни деревьев перед глазами, слушал пение ручья. Потом встал и с новыми силами пошёл дальше.
Впереди показался просвет. Егор ускорил шаг и вышел к берегу озера — раза в три более широкого, чем то, в лесу. Густой серебристый туман, словно пар, поднимался от воды, клубился, расходился в стороны, утекал под деревья. Сквозь большие его клубы проглядывала отвесная скалистая стена противоположного берега. Она уходила вправо, влево и вверх, насколько далеко — не видно: терялась в дымке. И стена, и клубящийся туман, и деревья — всё отражалось в зеркально-гладкой воде.
На берегу слева Егор увидел человека. Тот просто сидел, смотрел на туман и воду. Егор подумал и нерешительно пошёл к незнакомцу.
Чем ближе подходил, тем отчётливее видел фигуру, черты лица. Это был старик с седой бородой, худой и жилистый, одетый в короткие штаны и безрукавку. Егор остановился шагах в десяти от него. Старик рассеянно посмотрел на непрошеного гостя и спросил:
— Давно здесь?
— Недавно, — ответил Егор сиплым от неловкости голосом.
— Понятно, — старик снова уставился на воду. — Чего один бродишь? Шёл бы кино смотреть со всеми…
— Не хочу.
Старик покосился на него с любопытством:
— А чего так?
— Не хочу, — повторил Егор упрямо.
— Ладно. А сюда чего пришёл?
Егор пожал плечами:
— Не знаю… Хочу понять, как выйти.
— Только попал, и уже хочешь понять, как выйти? — удивился старик.
Егор не знал, что на это ответить, и уставился на влажный встопорщенный мох вокруг своих босых ступней.    
— Неужели хочешь домой? — спросил старик.
— Нет! — Егор даже возмущённо вскинул голову. — Домой не хочу! Просто…
Он замолчал.
— Здесь не нравится?
— Нравится! Очень нравится!
— А чего же?
Егор задумался и, наконец, выдавил из себя:
— Непонятно всё как-то…
Старик задумался, встал на ноги, потянулся. И, ничего не говоря, пошёл в сторону деревьев. Егор, озадаченный, нерешительно двинулся за ним — так бывает в школе, поликлинике и других подобных местах, когда взрослый, который с тобой разговаривал, вдруг куда-то идёт, и ты не знаешь, идти ли следом, но всё-таки несмело идёшь, боясь показаться глупым.
Под деревьями, совсем рядом с озером, обнаружилась невысокая круглая постройка, сплетённая из веток с листьями. Старик откинул занавеску, закрывающую вход, наклонился и зашёл внутрь. Егор робко заглянул туда же, обежал взглядом интерьер — пол из всё того же мха, низкий деревянный стол, большие плетёные корзины по углам.       
— Заходи, — пригласил старик и стал рыться в корзинах.
Егор последовал приглашению — бочком пробрался в помещение, чувствуя себя ужасно неловким. Хозяин между тем выложил на стол несколько фруктов. Егор сразу вспомнил, что футболка некрасиво оттопырена запасами, и торопливо стал выкладывать принесённое. Ронял, подбирал, делал много лишних движений и очень боялся, что старик сейчас на него закричит. Но тот молчал. Сидел у стола, по-йоговски скрестив ноги, рассеянно наблюдал и молчал. Глаза у старика были серые, светлые.
Наконец, разобравшись с фруктами, Егор тоже сел у стола, поджал ноги под себя, чувствуя себя большим и неуместным.
— Я тоже хотел всё понять, — заговорил старик. — И тоже искал выход отсюда. Мне думалось тогда: в другом мире мы. В нашем мире вряд ли есть такое место. Нас посадили в загон, а что там, за каменной стеной? Искал выход, не нашёл. Ты ешь, ешь.
Старик разломил один из фруктов — не Егоровых, своих. Есть совсем не хотелось, но Егор послушно отломил пальцами рассыпчатую суховатую мякоть и стал есть, почти не чувствуя вкуса (орехового, с нотками мёда и сгущёнки).
— Этот ещё бери, тоже вкусный, — хозяин подвинул к Егору другой фрукт. — Так вот…
Он задумался, придвинул к себе большой оранжевый фрукт, но есть не стал. Почесал в затылке и продолжил:

— Так вот, было это… Не знаю даже, когда. Я как перестал календарь вести, так счёт времени окончательно потерял. Сюда я, кстати, попал одним из первых. Человек десять нас было. Потом больше стало. Новички, ясное дело, на киношной поляне все сидят и далеко не отходят. Кино смотрят. Но это только поначалу интересно, потом уже скучно. Так что разбредаются. Кто-то, как я, живёт один, кто-то — по двое, трое или посёлками небольшими. В основном вдоль стен селятся, тут озёра приятные, тёплые… Стены расширяются, кстати. Удивительно, да? Я сам сначала не поверил, когда заметил. Думал, в подсчётах ошибся. Ходил-ходил, шагами измерял. И по диаметру, и по окружности. Всё правильно, расширяются. Значит, сколько бы людей сюда ни попало — места всем хватит. И это хорошо, наверное. Вот только… М-да… Ну, неважно.
Дети тут не рождаются. Многих это расстраивает. Зато и не стареет никто. Я вот каким попал, таким и остался. Разве что бороду отрастил. Дети и молодые, кто сюда попал, со временем взрослеют, но в какой-то момент останавливаются. Годах на сорока, что ли. Я себя, кстати, тоже лет на сорок ощущаю, не больше. Хотя выгляжу старше. Ну, так это из-за седины, она не ушла. Обидно. Женщины тут, бывает, краску делают из каких-то орешков, волосы красят. Но я не хочу. Мне — что, мне нормально. Там и спина уже болела, и голова, и колени, а тут!.. Бегаю, плаваю, на деревья залезаю. Пробовал скалолазанием заниматься, но эти скалы… Внизу ещё можно выступы небольшие найти, а выше они совсем гладкие. Инструментов, чтобы камень ломать, тут нет. А если кто принесёт с собой… Ты, кстати, имей в виду — тут металл не живёт. Ржавеет, разваливается. Если что-то металлическое с собой принёс… Но у тебя, я вижу, ничего нет. В таком виде и попал сюда? Или всё побросал где-то?
Ещё один момент — если что-то оставить на земле и не трогать, мох это через несколько дней затягивает. Чего дёргаешься? Людей не затягивает, не бойся. А вещи свои успеешь забрать, если нужны. Только вряд ли они тебе пригодятся. Деньги тут точно без надобности, мобильники эти ваши не работают — зарядить негде, да и связи нет. А всё, что для жизни нужно, на деревьях растёт. Даже одежда. Не веришь? Скоро сам увидишь.
Я говорил тебе, что дети тут не рождаются? Вот поэтому, когда сюда ребёнок попадает — а это нередко — обычно находятся желающие усыновить. Из окраинных посёлков специально на киношную поляну приходят. Что такое мрачное лицо сделал? Не хочешь новую семью, старой за глаза хватило? Твоё дело, конечно. Однако, должен тебе сказать — бояться тут нечего и некого. В этих местах… Как бы тебе сказать…
Да, я же о чём рассказать собирался. Хотел я найти выход отсюда, хотел. Долго пытался. Пробовал вниз копать. Сначала слой мха — сантиметров тридцать-сорок, потом камни и песок. Как деревья на такой почве растут — непонятно. Должно быть, из мха всё получают. В общем, я тогда большую яму раскопал, метра два в глубину — и всё. Дальше сплошной камень, такой же, из какого эти скалы состоят. Не знаю я, что это за минерал. Говорил с одним парнем-геологом — он тоже не знает. Твёрдый камень, ничего твёрже ты здесь не найдёшь. Про инструменты я уже говорил. Так что вниз — не получится. Вверх? Так мы не птицы, не взлетим. А если бы и взлетели… Что-то мне кажется, и из этого ничего не выйдет. Потолок там. Не то, чтобы я был в этом уверен, но есть ощущение такое — в пещере мы.
Исходил я тут всё вдоль и поперёк. Женщина одна ко мне присоединилась, из новеньких. В прошлой жизни, как и я, походницей была. И ей тоже, как и мне, интересно было. Что за место такое, да как мы сюда попали, да что там за скалами, да кто такие эти… Ну, ты понимаешь. На этом мы с ней сдружились очень, да…
Извини, что-то я задумался. В общем, много мы с ней говорили о том, о сём, и она мне однажды говорит: “Слушай, а ты заметил, какие тут все спокойные, не агрессивные?” Я говорю — ну, конечно, настрадались в другой жизни, теперь никого обижать не хотят. Как она возмутилась! Да ты, говорит, ничего не понимаешь, кто сам в жизни много зла перетерпел, тот знаешь каким озлобленным бывает? Долго мы об этом говорили, пришли к тому, что здесь, похоже, какой-то успокаивающий компонент во всём есть. В еде, может быть — даже в воде, в воздухе. И она тогда мне такую мысль сказала: “Ну, понятно, эти не хотят, чтобы мы между собой ссорились и дрались. Но что, если мы всё-таки начнём это делать? Ведь можно же как-то обозлиться не из чувств своих, а сознательным усилием воли?” Как-то так она сказала. Ну, я сначала только посмеялся. Но мы стали дальше это обсуждать. И выходило так: если хотим, чтобы они себя как-то проявили, надо что-то такое сделать, чтобы им это не понравилось.
Я ведь, ты понимаешь, пробовал с ними поговорить. Ходил по лесу, кричал им. Выходите! Объясните мне, кто вы такие, зачем нас сюда перенесли! Проявитесь хоть как-нибудь, объясните хоть что-нибудь! Не пожалеете! Я ведь неглупый человек, придумаю, как вас отблагодарить, чем-нибудь да пригожусь вам! Всякий такой бред. Не вышли, ничего не сказали.
Так вот, думали мы о том, как бы их внимание привлечь. И выходило два варианта. Либо окружающую среду как следует порушить. Возможностей для этого немного, но есть: например, ручьи перегородить так, чтобы пол-лес затопило, или мох весь сковырнуть и в одну кучу стащить, или камни с песком из-под мха выкопать и завалить всё. Но нет, прикинул я всё это, понял — не выйдет. Ручьи перегораживать — вся вода в мох впитается, ну, станет он более влажный, и что — будем ходить, как дураки, мокрым мхом хлюпать, пока не надоест. Перекопать всё — ресурсов не хватит. Мох сковыриваешь — новый быстро вырастает. Камни вытаскиваешь, складываешь кучей — он их обрастает и как-то растаскивает, что ли. Я проверял. Удивительно.
Да и ей эта идея не понравилась. “Зачем, говорит, всю окружающую среду рушить, если можно проще. Они не хотят, чтобы мы вели себя агрессивно — а мы возьмём и поведём. Что, если кто-то из нас… Другого… Убьёт или покалечит?” Я смеюсь, а самому не по себе. Как ей вообще такие мысли в голову пришли? И она говорит это, улыбается. Шутит? Или не шутит?               
Как я ни пытался всё это в шутку обратить или на что-то другое внимание перевести — её эта мысль очень уж захватила. Любопытство — страшная вещь, я тебе скажу. Стала она меня просить, чтобы я… Ну, в общем… Стал злым. Чтобы я накричал на неё, ударил. Для начала. Я смеюсь, а она мне: “Что смеёшься? Давай, действуй! Сам же хотел с хозяевами поговорить!”
Убедила она меня, в общем. Попробовал для начала накричать на неё — ничего не получилось. Кричу что-то, обзываюсь, а сам смеюсь, не могу сдержаться. Очень уж неубедительно это выглядело. А она — злится, ножкой топает, пяткой босой по этому мху. Ладно, говорит, давай вместе друг на другу будем кричать. Ну, кричим мы, обзываемся и так, и сяк, до каких-то ужасных слов дошли, она аж раскраснелась, кулачками меня в грудь бьёт, я её легонько толкаю, она мне: “Сильнее, ты что, сильнее ударить не можешь?!” А я не могу. Вот правда, не могу. Она лупит со всей дури, а мне почти не больно. Мышцы же! И как я её ударю? Она на десять шагов улетит! Нечестно ведь. Так что только орал и за плечи тряс.
Ну, в общем, ничего не получилось. Вернее, не получилось того, что она задумала. Ты был бы постарше, понял бы сам, почему. Ну, я на доступном тебе уровне объяснить попробую: весело это было. Страшновато, но весело. Как будто игра. Это и была игра, в общем-то.   
И, знаешь… Поначалу интересно было, конечно. А потом — надоело. И я ей говорю: “Слушай, давай прекратим всё это”. А она мне: “Да ты что, мы же только начали!” И тут мы… Да. Всерьёз уже стали ссориться. Я психанул, говорю ей: “Всё, ухожу от тебя, ищи другого для своих игр!”
Она вся замерла, смотрит на меня большими глазами. Отступила на шаг назад и…

Старик замолчал. Он молчал долго. Егор не выдержал и спросил:
— А что дальше было?
Старик посмотрел на него так, будто увидел первый раз, поморгал и продолжил:

— Провалилась она. Под мох провалилась. Будто мох вдруг стал трясиной, и она ушла туда вся, очень быстро. Ноги, туловище, голова… Я и дёрнуться не успел. Господи, как я орал, как бегал, искал её, звал, этих самых проклинал, кричал: верните мне её, гады, сволочи! И другие слова, пострашнее… Бесполезно.
Не знаю, сколько времени так прошло. Я уже в полном изнеможении упал под дерево, лежу, на ветки над собой смотрю, и так тяжело на душе, так гадко… И вдруг…
Я не увидел и не услышал. Я почувствовал: есть рядом кто-то. Резко сел, смотрю — она. Стоит, задумчивая такая… А я, дурак-дураком, просто сижу и смотрю на неё, не знаю, что сказать ей. И вроде хочется вскочить на ноги, обнять, прощения просить, да как-то не решаюсь…
А она мне говорит, тихо так: “Теперь я всё про них знаю”. Я ей: “Ну, так расскажи!” А она: “Я не могу. Это нельзя рассказать, только почувствовать можно, если под мох провалишься. Прощай”.
Повернулась и ушла. А я сижу и думаю: вот сейчас-то я под мох и провалюсь. Но… Не провалился. Не принял меня в себя мох.

— Почему? — спросил Егор.
Кажется, никогда раньше он не испытывал такого любопытства, как сейчас.
— Откуда мне знать? — пожал плечами старик. — Может, он только женщин принимает. Может, со мной что-то не так, или с ней что-то не так, или… Не знаю.
— Я очень хочу это узнать! — с неожиданной для себя пылкостью воскликнул Егор.
— Ну, так иди к ним, — сказал старик. — К тем, кто кино смотрит. Наблюдай за ними. Может, увидишь ещё кого-то, кто под мох провалится. Может…
Он замолчал.
— Я сам боюсь под мох провалиться, — признался Егор.
— И я боюсь… А вот она, видать, в тот момент не боялась.
Они долго молчали. Потом Егор сказал неловко:
— Ну, я пойду?
— Иди, — кивнул старик. — Только вот…
— Я вас буду навещать, — сказал Егор торопливо.
Старик покачал головой:
— Не нужно. Ну, или… Навещай, когда захочешь. Не думай, что ты мне что-то должен, хорошо?
— Хорошо, — сказал Егор.
Он вышел из жилища отшельника и пошёл к людям, которые смотрят кино. Вокруг были деревья, под ногами — мягкий, пружинящий мох, над головой — серебристый туман.