Сны из антикварной лавки. Глава 5. Ленинградский д

Женщина стояла у окна, придерживая рукой тяжелую портьеру, за окном было серое ленинградское утро с моросящим дождем и серыми низкими облаками. Она смотрела, как дождевые капли собираются на стекле и скатываются вниз, образуя прозрачные дорожки. Такие дни как будто созданы для грустных воспоминаний.  Середина августа, лето подходило к концу, так и не начавшись.
 
Середина августа, 17 лет назад в это время оборвалась связь с сестрой, больше от нее не было вестей. Она всегда вспоминала сестру именно в это время – середина августа… Где они сейчас? Что с ними сталось?

Нина Николаевна опустила портьеру и отошла вглубь комнаты, к стене, на которой висело большое зеркало в бронзовой раме. Из зеркала на нее смотрела немолодая женщина с живыми лучистыми глазами, тонкими чертами лица и пышной прической с серебристыми прядями на висках. Точеная фигурка, затянутая в строгое платье. Она была еще очень хороша, и если бы не эта грусть в глазах…

Она опустила глаза на туалетный столик, где стояли рамки с фотографиями дорогих ей людей, которые оставили ее навсегда. Как это страшно, остаться одной в пустой квартире, особенно, если помнишь другие времена, когда эта квартира была наполнена радостью, смехом и шумом голосов.

Не торопясь, взяла в руки первое фото, счастливая семья, все вместе, улыбающийся папа и Наденька, в легком платье рядом с молодой Ниной. Фотография счастливых людей. На второй фотографии Надежда в подвенечном платье и фате под руку со счастливым мужем – какая красивая и счастливая это была пара…

Нина Николаевна взяла еще одну рамку с фотографией, с которой на нее смотрела молодая мать, держащая на коленях малышку. «Оленька, где ты теперь, жива ли?» - подумала женщина и, помедлив немного, поставила фото на столик. - «Потери, потери, сплошные потери, неужели жизнь настолько жестока и несправедлива…»

Из полона грустных мыслей ее вырвал звонок в дверь. Странно, она никого не ждала, кто бы это мог быть? Она подошла к двери и посмотрела в глазок, в полутемной парадной просматривалась хрупкая женская фигурка. Зацепив дверную цепочку, Нина Николаевна приоткрыла дверь.

- Здравствуйте, - услышала она голосок. – Скажите, пожалуйста, здесь проживает…
Дальнейших слов она не расслышала, потому что, взглянув в лицо девушки, чуть не потеряла сознание. Все поплыло перед глазами. Справившись с приступом, она спросила неуверенно:

- Надя? Ты? – и тут же осеклась, этого не могло быть, сестре сейчас было бы…  И тут другая мысль хлестнула сознание: - Оля?

-Здравствуйте, - повторила девушка,- Меня зовут не Оля, меня зовут Надежда, и еще вот, эти письма были у моей мамы, когда нас нашли, и тут... тут Ваш адрес. Я хотела узнать… - договорить ей не дали.

- Господи, да что же это я, проходите, проходите скорее. Это все Ваши вещи? Снимайте пальто, Вы промокли, сейчас я согрею чай, - и она быстро втянула Надежду в квартиру, лихорадочно сдирая с нее тонкое мокрое пальтишко.

                ***
Удивительно, как такое серое, дождливое и неуютное утро может превратиться в дождливый, но очень уютный вечер. За окнами, по-прежнему шумел дождь, но две женщины, молодая и пожилая этого не замечали, обе сидели на диване, завернувшись в теплые пледы и поджав ноги, и рассматривали фотографии из старого семейного альбома.

- Милая моя, девочка моя, я никогда больше тебя не отпущу! – приговаривала Нина Николаевна, поглаживая племянницу по голове и с нежностью глядя ей в глаза. – Какое счастье, что ты нашлась! Жить будешь в комнате мамы, я там все приготовила, учиться в университете, у тебя будет совсем другая жизнь! Счастливая. Как же я рада…

                ***
А в это время, в зауральском селе не находила себе места мать – тетка Мария. Со времени отъезда дочки она как-то осунулась и посерела вся. Хотя и отправляла не одну, нашлись земляки, семейная пара, которые ехали в Ленинград и обещали присмотреть за Надюшкой.

- Да, што ты, мать, не переживай так, учиться поехала, отучится – вернется, – успокаивал ее Николай, отводя от жены погрустневший взгляд.

- Не вернется, на што мы ей? – грустно вздыхала Мария.

- Как это "на што"? Сямья мы ей. Куды она денется! Приедет, вот увидишь, не чужи ить мы ей.

Оба были грустными и потерянными, оба чувствовали, что осиротели. Сели «вечерять», но кусок не лез в глотку. Мария корила себя за то, что рассказала дочке правду, но тут же обрывала эти мысли – не могла она поступить иначе.

Так и сидели осиротевшие старики в сумерках, не зажигая лампу, потому что в темноте слез не видно.