Любовь. Жанр - детектив

На десять лет мне подарили фотоаппарат, и дальнейшая жизнь часто протекала в темноте, при свете красного фонаря. Тогда я не знал, что у этого выражения есть двойное значение. Красный фонарь давал возможность видеть и в то же время не засвечивал пленку и фотобумагу. Я щелкал всё вокруг, как подорванный, и жизнь выстроилась в повседневную обработку пленки, бесконечные проявители и закрепители. Фотографии сушились на веревках. А на них были лица и фигуры папы, мамы, Светки, моей соседки по парте, друзей и всего животного мира, который попадал в объектив. В последнее время Светкиных фотографий стало больше. Настолько больше, что даже папа обратил внимание.
Первые три года я спокойно печатал фотографии, закрывшись в кладовке. Это была моя фотолаборатория. А потом наступил день, когда ко мне зашел сосед Колька, и все изменилось.
- Зырь сюда, дохлый, - деловито сказал он и разложил передо мной колоду карт, на которой в самых немыслимых позах голые тетки показывали то, что я тщетно пытался увидеть сквозь щель в двери ванной нашей коммунальной квартиры.
Увиденное превосходило мои самые смелые фантазии. Я был пытливым мальчиком в стране без секса и живо интересовался этим предметом, не входящим в школьную программу. Кровь бросилась в лицо, в горле пересохло.
- Продаешь? – я хотел придать безразличие своему голосу, но он предательски дрогнул, и вопрос прозвучал как жалобная просьба.
- Ты, чё!? Это же порнуха! – отбрил меня Колька. - Дам на сутки за три рубля.
Три рубля – это были все мои сбережения. Но что такое деньги перед ТАКИМ!
Я согласился, и сокровище перекочевало ко мне, а Колька пересчитал мою мелочь и ушел, позвякивая медяками на каждом шагу.
Дверь за ним хлопнула, и я с замиранием разложил на диване тридцать шесть шедевров.
Так вот она какая – порнография! Это были парно- и однографические картинки, на которых белокурые красотки томно откидывались на постелях, казавшихся советским гражданам просто нереальными, до того они в нужных местах ниспадали или взлетали складками, выгодно оттеняя все прелести лежащих на них неземных созданий, манящих, зовущих и громко стонущих даже на фотографиях.
И такое счастье всего на сутки!? Как можно отдать их обратно!?
План созрел моментально. Надо перефоткать всю колоду, потом распечатать, и все эти женщины будут мои навсегда.
Я быстро все перещелкал, проявил пленку и в тот же вечер заперся в кладовке, мне просто не терпелось всё это распечатать.
Поначалу все шло хорошо. Но как только в ванночке на фотобумаге стали проявляться мои красотки, дверь со скрипом открылась, и на пороге показался отец.
От неожиданности я закричал «Стой!» и вытянул руку, не позволяя ему пройти дальше.
Отец застыл на месте, он явно не ждал от меня такой реакции. В мгновение перед глазами промелькнули сцены обнаружения карт, мои позор и наказание, и главное, - потеря всей колоды и последующие разборки с Колькой и его дружками. Надо было срочно что-то делать.
- Сюда нельзя! Это сюрприз! - выпалил я и ухватился за эту спасительную мысль. Скоро у родителей хрустальная свадьба, и я готовлю для них подарок. - Для вас с мамой!
- Ухожу-ухожу! – пятясь назад, послушно проговорил отец.
«Он зашел со света и ничего не увидел в темноте» - успокаивал я себя. Мое сердце колотилось чуть ли не под горлом, руки дрожали, и я был благодарен своему ангелу-хранителю, ведь он спас мою колоду порнухи. Теперь в моем распоряжении был целый вечер.
Все шло хорошо. Но когда я вынул фотографии из закрепителя и промыл, я понял, что не могу их как обычно сушить, развешивая на веревках. Можно наклеить на оконное стекло, за ночь высохнет, но вдруг кто-то из соседей утром увидит это с улицы.
Я перебирал в голове разные варианты, и вдруг мой взгляд остановился на больших кастрюлях, стоявших на полу кладовки. «То, что нужно!» Я приклеил мокрые фотографии к бокам кастрюль. Как высохнут, их можно осторожно отклеить, и даже глянец сохранится. Утром надо пораньше встать.
Довольный своей практичностью, я отправился спать.
Меня разбудил бабушкин голос: «Вадька, это ты что ли тут понаклеил? Иди отлепляй».
Я пулей выскочил на кухню. На огне стояла самая большая кастрюля, на боках которой держались мои фотографии.
- А я с утра решила холодец сварганить. – рассказывала бабушка. – В темноте-то не разглядела, что у тебя тут фотографии. А как увидела, смотрю, не отдираются. Опять что ли Светкины?
Я начал отклеивать фотографии. Пальцы не слушались. «Только бы не зашли родители!» Фотографии намертво приклеились к горячим бокам кастрюли. В отчаянии я рванул за край фотобумаги. В руках у меня остался чистый лист, а клейкая часть осталась на кастрюле открыв миру то, что я бы предпочел видеть один.
Я схватил нож и стал судорожно, с противным звуком, соскабливать наклейку с алюминиевой поверхности.
- Что вы там скребетесь? Шесть утра! – раздался за перегородкой недовольный голос отца. Я обмер от ужаса. «Только бы не зашел!»
- И то верно, не шуми, Вадик, потом их отдерешь, - проговорила бабушка, не предполагая, насколько пророческими будут ее слова.
Кое-как собрав все карты, я побежал в школу. В кармане топорщились две колоды. Одна Колькина, вторая – моя.
На входе меня остановили дежурные – пацаны из старших классов. Им было поручено следить, чтобы все приносили вторую обувь, но они творчески относились к своей работе.
- Руки покажи, - проговорили один из них.
Я снял варежки и показал руки. Они важно склонились над руками, изучая цыпки и грязь под ногтями.
- А в кармане что? - вдруг переключился второй. Он так ткнул кулаком по карману, что карты чуть не разлетелись.
Я открыл рот, чтобы соврать, но, на мое счастье, в дверь входил директор. Дежурные посторонились, и я проскользнул вслед за ним.
Первый урок мне пришлось прогулять. Мы договорились с Колькой, что встретимся в нашем классе, когда все будут на физкультуре.
- Никому не говори, что ты меня знаешь, - наставлял Колька. – И убедись, что за тобой нет хвоста.
Я ощущал себя преступником и чувствовал, что весь мир следит за каждым моим шагом.
Колька все не шел. Сидя на задней парте, я начал еще раз перебирать колоду.
Дверь скрипнула, кто-то входил в класс. Стараясь прикрыть карты, я уронил несколько и нырнул под парту, чтобы поднять. Я быстро подобрал их с пола, сунул в карман и собирался вылезти из-под парты, но странные звуки остановили меня. Кто-то тяжело дышал, словно поднимался на двенадцатый этаж. Я выглянул из-под парты и опешил.
Историк и географичка целовались взасос. При этом историк одной рукой придерживал ручку двери, а второй откровенно лапал за грудь нашу классную руководительницу (она и в самом деле была классная!). Географичка извивалась и шарила руками в штанах историка. Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, я весь пылал, мне приходилось слышать про «это» от пацанов, но сам я такого никогда не видел. С другой стороны, я леденел от страха, опасаясь быть обнаруженным и как свидетель «такого» и как носитель запрещенных карт. А еще, и это главное, – было что-то новое и пугающее. Внизу живота поднималась ранее неведомая мне теплота. Это была та животная радость, которая потом, через годы, в минуты единения, передавалась любимой женщине и позволяла нам растворяться друг в друге. Как говорил в таких случаях электрик дядя Саша, «Есть контакт!» и заземлял своей фразой любые романтические фантазии…
По коридору громко затопали, это возвращался с физкультуры наш класс, историк быстро вышел, а географичка вытерла губы и села за свой стол. Когда мои одноклассники шумной ватагой ввалились в класс, она сидела, уткнувшись в классный журнал, как будто что-то внимательно в нем изучала. Она так всегда сидела, когда мы заходили. Неужели и с историком у нее такое было всегда!? Ничего себе, история с географией!
В первый день мои карты переходили в классе из рук в руки много раз. Все мальчишки завидовали мне и внимательно смотрели, как я прятал свое сокровище на дно портфеля. «Стащат!» - мелькнула мысль. На обычных уроках у меня все под контролем, а что делать на физкультуре и труде? И все просят посмотреть. А не дашь, стуканут директору. Нет. В школу с ними ходить опасно.
Придя домой, я стал изучать каждый миллиметр, чтобы понять, куда мне спрятать свои сокровища. В сарае промокнут. В кладовке все время шарашатся соседские малыши. Я попытался засунуть под раковину, но приходил сантехник, и я едва успел их выхватить прямо перед его носом.
Все вокруг стали подозрительные, и, казалось, следили за каждым моим движением. Даже Катька, младшая сестренка, которой до моего портфеля сроду дела не было, доползла до него, открыла и стала деловито вынимать оттуда ручки, тетрадки… Под недовольный мамин взгляд я еле успел вырвать из Катькиных рук заветный сверток. Да, весь мир сговорился против меня.
Мой взгляд уперся в книжный шкаф. Здесь точно не найдут. Родители пропадали на работе с утра до вечера, мама появлялась днем с одной работы и быстро исчезала на другой. Тут уж не до чтения.
Я спрятал всю колоду позади томика Пушкина и аккуратно выдвинул все остальные книги, чтобы все были в один ряд, и ничто не выдавало места моего тайника.
За этим занятием меня и застала мама. Когда она вошла? Я даже не слышал.
- Книжками занялся? – вместо приветствия спросила она. – Это хорошо. А я тут встретила твою учительницу по литературе. Тройку еще можно исправить.  Что там у тебя не пошло?
- Ну, там стих «Октябрь уже наступил», - промямлил я.
- Октябрь уже наступил, - задумчиво повторила мама, скользя глазами по полке с книгами. – Ага, вот оно. И она ловко вытянула из шкафа томик Пушкина.
Я чуть не вскрикнул. «Пушкин!» Как она догадалась!?
- Что-то не так? – подозрительно глядя мне в глаза, спросила мама.
- Да, не… все нормально.
- Вот и славно. Учи давай. А я схожу Татьяну проведаю,  – и мама ушла к соседке.
Вариант с книгами не подходит. Всё на виду, и в любой момент могут обнаружить.
Я вытащил карты с полки и несколько раз прятал их то вглубь дивана, то под дверной коврик. Но они отовсюду топорщились и были видны.
Последними прибежищем оказалась коробка с моими ботинками. Ее не трогали с прошлого года. Там точно никто не найдет. Я успокоился и сел учить стихотворение.
Октябрь уж наступил — уж роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей;
Дохнул осенний хлад — дорога промерзает…
- Я что думаю, - мама зашла в комнату, держа в руках ту самую обувную коробку, - померь, тебе еще подойдут или Сашке отдадим?
Меня аж подбросило, я выхватил коробку, и не дав маме сказать ни слова, молниеносно втиснул ногу в тугие ботинки.
- Ну, как? - спросила мама.
- Как раз, - ответил я, морщась от боли. Пока я вертел ногами, показывая маме, как хорошо сидят на них ботинки, мне удалось незаметно вытащить карты и спрятать их под кофтой.
Мама сунула руку в коробку и зачем-то поворошила там мятые газеты. Она просто шла за мной по следу. Надо ее срочно отвлечь.
- Мам, пойдем воздухом подышим. - Я сунул карты на свой стол, накрыв их тетрадкой, и вышел вместе с мамой, буквально вытолкав ее из квартиры.
Уф, пронесло!..
Я вернулся через полчаса и сразу почувствовал, - что-то не то. В квартире кто-то есть! Отец, который сроду не появлялся раньше восьми вечера, в этот день пришел засветло.
Он сидел за письменным столом, локтем задевая высокую колоду, которая, прикрытая тетрадкой, с трудом держала равновесие.
- Пап, привет! – я подошел, чтобы обнять его и отодвинуть карты от края стола.
Обнять получилось, а до карт я так и не дотянулся. Рука тщетно шарила в пустоте.
- Может, во двор выйдем? – попробовал я повторить прежний прием. Но с отцом он не сработал.
- Нет, сынулька, что-то я устал сегодня. – Он зевнул и потянулся, так широко, что затронул тетрадку. Колода покачнулась, но чудом удержалась.
Я с облегчением выдохнул.
На дворе залаял Шарик, наш общий любимец. Похоже, зашел кто-то чужой, поскольку лай не прекращался.
- Да, что он так заливается! – сказал папа и раздраженно хлопнул ладонью по столу. Удар был несильный, но достаточный для того, чтобы весь мой мир пошатнулся и рухнул.
Тетрадь соскользнула со стола и, словно в замедленной съемке, полетела вниз, взмахнув белыми крыльями. Карты веером упали на пол, открыв все, что и так не скрывали изображенные на них дивы.
Отец наклонился, чтобы поднять карты, и вдруг замер. Он УВИДЕЛ!!! Да так, что даже я увидел, что он увидел.
Я хотел было присесть и помочь отцу всё собрать, но что-то меня удержало. Я видел, как вытянулось его лицо, когда он разглядел фотки. А потом он посмотрел на меня, и в его взгляде было что-то новое для меня. Впервые он смотрел на меня не как на ребенка, а как на мужчину, маленького, еще слабого, но активно ищущего свой путь.
Он медленно собирал карты, явно не без интереса их рассматривая. Он не накричал на меня, но мы оба понимали, что просто так это пройти не должно.
Заскрипела и хлопнула входная дверь. Это вернулась мама. Кивнув на меня, отец молча протянул ей карты.
В отличие от отца, мама не стала просматривать всю колоду. Она мельком взглянула на карты, на меня, потом на странно задумчивое папино лицо, решительно взяла колоду и, открыв затворку, швырнула всю колоду в горящую печь
– Вот и вся любовь! – с непонятной для меня злостью сказала мама, глядя почему-то не на меня, а на папу. И пламя подтвердило ее слова, приняв моих недолюбленных красавиц в свои пылкие объятия.
Последнее, что я помню об этом вечере, было некоторое сожаление, промелькнувшее на папином лице. Хотя, возможно, я ошибаюсь.

Эпилог

Чтобы сделать сюрприз на юбилей родительской свадьбы, я составил картинку из пятнадцати фотографий и научился делать фотоколлажи.
После случая с картами в моей фотомастерской был настоящий обыск. Мама перетрясла все шкафы и ящики и заставила меня поклясться, что больше такого не повторится. Я пообещал и сдержал слово – с тех пор я ни разу не спалился.
Когда опасность миновала, я достал с полки томик Пушкина и длинным пинцетом вытянул из-под корешка книги аккуратно нарезанную фотопленку.
Поставив дело на поток, я вернул не только отданные Кольке три рубля. Я помню трясущиеся руки одноклассников, передающие мне мятые рубли и мелочь в обмен на заветные карты.
Я помню, как осмелившись, пригласил Светку в кино, а после - в кафе, где с советским шиком заказал два пирожных и бутылку лимонада «Буратино», а потом небрежно подал официанту один рубль, с трудом заставив себя отказаться от сдачи.
А главное, я помню ее светящиеся глаза – и это была Настоящая Любовь.