Лазарь

А потом случилось…
Внезапно умер Лазарь.

Сестры, Мария и Марфа, войдя с улицы в дом, обнаружили его уже умершим. Что могло произойти? Оставалось тайной.

Что же, все было так, как и полагалось при таких событиях, единственное, что они не сразу приступили к скорбному обряду, надеясь, что может, жизнь вернется к их брату. Но нет.

И уже совершив погребальный обряд, поместив тело брата в усыпальницу, с глазами, опухшими от слез, безо всякой надежды, они встретили Иисуса с учениками. Четвертый день по смерти. Опоздали.

И Мария, которая была более импульсивна, чем Марфа, сразу принялась его укорять.

— Отчего Ты не пришел раньше? Тогда бы не умер брат наш Лазарь! Отчего только сейчас!

На глазах Иисуса возникли слезы.

Он как бы отстранился от всех, потребовал тихо: отворить вход в усыпальницу.

— Четвертый день! Уже смердит! — горько откликнулась Мария.
 
Марфа же молчала. Но ее молчание содержало в себе больше веры и надежды, чем все слова.

Усыпальницу отворили.

Иисус стал на пороге и сказал тихо:

— Лазарь, выйди.

И дальше все как бы слилось, как бы появились лишние секунды, когда воздух завибрировал, задрожал, словно смена кадров, невидимое сжатие.

А Лазарь, в присутствии сестер и учеников Христа, и подходящих других людей — в погребальных пеленах поднялся с ложа и вышел из пещеры.

Сестры принялись разматывать погребальные пелены, повели его в дом, принесли воды для омовения, умыли его.

Христос стоял и тихо улыбался. По Его щекам текли слезы.

Жизнь снова вернулась в дом Марии и Марфы.

Лазарь ожил! Жизнь снова вернулась в свое русло, словно река, исчезнувшая на миг. И что это было? Мираж? Иллюзия? Сон? Видение?

К вечеру в селении уже все знали о случившемся событии.

Кажется, даже воздух затрепетал по-новому!
Это была та надежда, та вера, которая жила в сердце Марфы, проявленная и совершившаяся.

Но возникла тревога. Новая тревога за судьбу брата.

Однако в ближайшее время Лазарь покинул Иудею и отправился на морском судне на Кипр. Об этом знали немногие. Просто — был здесь, а потом куда-то ушел. Так бывает нередко. Сестры, конечно, знали. И горевали о разлуке с братом. Но не очень! Они надеялись на его новое светлое будущее в новом месте, на некоторые добрые вести в дальнейшем. И так оно и было.

Лазарь основал на Кипре настоящую общину, создал церковь, круг верных, где впоследствии стал епископом Кипра, куда однажды и прибыла Божия Матерь, и как же они радовались встрече друг с другом!

Но это будет после, потом. В будущем.


А пока в их сознании звучали тихие и твердые слова Иисуса:

— Лазарь, выйди!


Сейчас, спустя столько времени после земной жизни Иисуса, мы порой ловим себя на мысли: неужели Он человек?
Но когда произошло воскресенье Лазаря, очевидное и прилюдное, на глазах у многих, главы Синедриона, высокие духовные чины из старейшин Израиля встали перед обратным вопросом:

— Неужели Он Бог?

Мало того, что в то время Иудея оказалась колонией Рима. Хотя римляне и утверждали, что принесли Израилю свободу и цивилизацию, но они принесли только горе и беды, как понимал весь народ, сгибаясь под тяжестью податей и страха.

И вот теперь, если Он — Бог, то и следовало все менять, признать это, пересматривать полностью все духовное устройство Израиля, отодвигать себя, фактически, упразднять себя, или восстановить царство Давида, о чем писали пророки. Как же быть? И решение нашлось очень быстро. Никак.

Как говорил наш русский писатель Федор Достоевский: Или миру не быть или мне чаю не пить? Нет уж, миру не быть, но мне чай пить.

Так же поступили и с Богом. По человеческому рассуждению.
Вот здесь точка поворота: Воскрешение Лазаря.
Так виновен ли был Бог? Или Лазарь? Или верующие и любящие?


… Текстура мира…:

Шероховатая поверхность освещенных золотистым светом квадратных колонн с неверными, вздрагивающими тенями; тепло восточных ковров , черно-красными, пурпурными с охрой и изумрудно-зеленым, заглушающих звуки; как передать это ощущение? Провести кончиками пальцев по шероховатой поверхности загадочного рисунка ковра? Проходы и переходы каменной древней кладки, отполированные за века камни под ногами. Атлас древнего летнего неба… лучи солнца… раскладывающий спектр в отражении на зеркальном металлическом шаре посоха-кадуцея…

Отражение солнца в каждом зеленом листе дерева. Сияние листвы, тени в листве, в кроне деревьев. Провести кончиком пальцев по грубоватой коре ствола, погладить почти глянцевую ветку. Шелковистость молодой травы. Обоюдоострая жесткость взрослой травы. Пепел богов… пыль на тропе… древняя как сама земля.
Господи помилуй! Господи, помилуй эту прекрасную землю Твоего мира, эту планету и нас!

Эти скорбные, торжественные пространства вечности, проявляющиеся как бы сквозь пространство сегодняшнего пластмассового, бетонного, штрихкодного мира, отодвигающие его словно бы в сторону, в чем-то отменяющие его хрупкое бытие «там», потому что ничего «здесь и сейчас» в нем не бывает и не было: одно напряженное ожидание с редкими передышками. Господи Боже наш! Помилуй нас!

И вот этот свет солнца, поддерживающий наше дыхание и наш покой — проходящий через пустыни вечности, через звездную россыпь в отражении колодцев и родников, ветерок, дыхание в лучах такой щедрой и прекрасной жизни, вмещающей все, но вместить которую хотя бы немного, если и не трудно, то почти невозможно.


Текстура мира. Божьего мира. Нерукотворного изначально. Но хранящего прикосновения в вечности: этих кончиков пальцев изумленной, неведающей души — способ постижения.