Жаворонки и совы. Глава 29

  Где-то на полпути я вспомнил, что беспечно оставил на кухонной лавке свои вещи. Шнурки нещадно натёрли шею, от чего я расстроился ещё больше. Эйфория от новой рокировки таяла, как майский снег, по мере того, как я раз за разом натыкался взглядом на мрачное лицо Мартина. Я сдёрнул с шеи надоевшие ботинки и нагнулся, чтобы затолкать их под банку, но моя многострадальная обувь так и повисла на пальцах, пощёлкивая каблуками: с удивлением я обнаружил, что в глубине узкого пространства тускло поблёскивает кожаным боком мой изрядно расплющенный чьей-то мощной рукой сак. Я обрадовался ему, как молодой рак-отшельник радуется пустующей раковине.

  Первым на ступенях лестницы появился Аксель, который пару раз отрывисто вякнул, наблюдая за швартовкой, а потом прыжками понёсся наверх. Когда смотритель с ящиками краски в руках уже поднялся на полтора пролёта, на фоне серого неба появилась удивлённая Мария. Она явно не ожидала увидеть нас в таком составе, а когда, поравнявшись с отцом, узнала о причине моего прибытия — море на этой стороне острова было спокойным, и я услышал, о чём они говорили — ещё битый час смотрела на меня огромными глазами, как мальчишки на новенький "Бьёринг". Мне снова достался бочонок, правда, на этот раз с водой, но уже знакомый подъём не напугал меня, а вид серой башни вызвал в душе такую же радость, как яркие коробки с бантами, найденные рождественским утром под ёлкой в углу гостиной. Оставалось лишь дождаться полуночи.
  Мартин очень торопился. Судя по нашему раннему отплытию, часть дел, которые он собирался сделать утром, пришлось перенести, и он явно надеялся завершить их сегодня. Я был только рад тому, что он исчезнет с острова побыстрее. Как только всё необходимое было доставлено в дом, отец бросил Марии короткое "Собирайся", а сам направился к маяку, кивком головы позвав меня за собой.
  Инструктаж не занял много времени. К моему удивлению, учителем Мартин был хорошим, и я, вслед за ним, загибающим пальцы, с первого раза перечислил все действия, которые должен был повторять каждый день вечером и утром, показал на лючки для залива горючего и смазки, отполированную рукоятку для завода часового механизма, а потом, спустившись на два пролёта ниже, ткнул пальцем в бочонки с керосином и стопку ветоши для очистки линз. Я решил, что, оставшись один, сразу же запишу всё, что услышал. Чего я совсем не ожидал, так это одобрительного кивка. Мартин, казалось, был даже рад тому, что я усвоил всё так быстро. Подумав с минуту, смотритель произнёс:
— Если не будет шторма, Иэн или… — он сделал паузу и, будто через силу, продолжил, — …или Мария смогут проведать тебя дня через три-четыре. Главное, постарайся не устроить тут пожар и не свались с обрыва. С остальным как-нибудь справишься. Еды и воды тебе пока хватит, угля тоже.
  Он направился к люку, собираясь спуститься, но вдруг остановился и посмотрел на меня долгим взглядом, обдумывая что-то. Я молчал. Мартин расстегнул куртку и взялся за ремень на брюках. Не успел я найти этому объяснение, как он снял с ремня узкие увесистые ножны и протянул их мне на открытой ладони.
  Я принял нож, показавшийся мне живым существом, ещё не определившим, стать ли мне другом или врагом, и слегка потянул за рукоять. Одновременно с холодным блеском стали, казалось, обжигающим пальцы, в воздухе повисло лёгкое эхо произнесённого кем-то слова. Я был уверен, что Мартин не издал ни звука, да и эхо было щемяще лёгким, как от девичьего голоса. Чтобы стряхнуть наваждение, я стал разглядывать изящную рукоять. "Trоcair"* — значилось чётким курсивом, пересекавшим отшлифованное дерево.
  Я поднял глаза. Взгляд смотрителя сказал мне: "Я попытаюсь верить в то, что ты знаешь, что делаешь". Последним же словом, которое я услышал от него, было:
— Встретимся.   

  Через полчаса Мария, коротко пожав мою руку, присоединилась к отцу, ожидавшему её в лодке. Несколько минут спустя я всё ещё мог различить её широкую улыбку, обращенную к моему зыбкому силуэту, торчащему на берегу, как пугало для чаек. Она помахала мне рукой и прокричала несколько слов, большая часть которых была унесена поднявшимся ветром. Я различил лишь имя — Аксель.
— Не слышу, — прокричал я, улыбаясь, и, зная, что мои слова тоже не долетели до неё, для пущей верности отрицательно покачал головой. Покончив с переговорами, Мария обреченно махнула рукой, отпуская меня.
  Я вернулся в дом и остановился посреди комнаты, осматриваясь и размышляя, что следует сделать в первую очередь. Лишённый звуков, производимых другими людьми, я чувствовал себя оглушённым. Я сел на кровать и стал понемногу приходить в себя, с усилием отвлекаясь от воспоминаний об улыбке Марии и побуждая себя к практическим действиям. Пожалуй, ночи ещё не слишком холодны, и я вполне смогу проводить их в комнате под фонарём. Не имея опыта, я опасался оставлять лампу маяка на ночь без присмотра и решил, что сегодня и вовсе не буду спать. А готовить можно и здесь.
  Я встал, разыскал свой сак среди стоящего на полу груза, водрузил его на стул и стал перебирать вещи, решая, понадобится ли мне наверху хоть что-нибудь из этого. Наткнувшись на тетрадь, я пошарил рукой на дне сумки, нащупывая огрызок карандаша, отставил сак на пол, придвинул стул к столу, откинул лёгкую обложку и надолго задумался над чистой страницей.
  Из забытья меня вывел какой-то шорох у двери. Я подошёл к ней и прислушался, не торопясь открывать. Шум сразу стих, но вскоре тишина была прервана требовательным мяуканьем. Я толкнул дверь и встретился глазами с Акселем. Не знаю, как ему удалось миновать первую из преград, запертых мною изнутри, но был уверен, что у кошек всегда есть лазейка-другая на все случаи жизни.
  Ещё пару минут осторожность удерживала кота на месте. Затем он хищно принюхался и, распластавшись, стал перемещаться по комнате, нервно подёргивая хвостом. Я не почувствовал в нём страха: он уже знал, кто я такой, и, скорее, был раздражён отсутствием привычных знаков.
  Какое-то время я наблюдал за ним, вполголоса комментируя его передвижения, но, когда он скрылся под кроватью, внимание моё притупилось; я снова сел за стол, чтобы записать пару мыслей, пришедших мне в голову, и потерял зверя из виду. Я очнулся, лишь почувствовав на спине его взгляд. Он сидел, сгорбившись, на резном сундуке, возвышавшемся у кровати со времён Ингвара. Взгляд его говорил: "Да, я позволяю тебе здесь жить". Я встал и налил ему молока. Миска стала пустой только под вечер.

*милосердие (гаэльск.)