В гиперборейцы из масонской бытовки

   В один из следующих дней Фред неосмотрительно начал своё утро не с кружки кофе, а с суповой тарелки борща и, по обыкновению выйдя из дому и обустроившись под липой, с удивлением обнаружил, что ему не мыслится. Энергопродукты расщеплённого блюда закупорили все ходовые мысли. Мыслитель нервничал, негодовал и бессильно злился, как гуманитарий читающий начинённую опечатками книгу. К одиннадцати весь извымудрившись, но не высидев и захудалой мыслишки типа "Человек есть нечто, что дОлжно превзойти", Дыркин отправился в гости к Пахому совместно скоротать с занятным стариком немного времени до худших дней, а заодно расширить знакомство с недетскими морсами.
   Зы вычетом веселящей уверенности что всемирный чёрный день уже близок, другие общественно-значимые предчувствия Пахому не докучали, и он беззаботно ползал на коленках по полу среди посевов шпунтиков, напевая "Ален Делон не пьёт одеколон". В декорациях острова сокровищ старик легко сошёл бы за искателя кувшинов с золотыми брошками.
   Всю предыдущую неделю дед намеревался посвятить уборке своей комнаты, но вместо этого ухлопал её на воплощение действующей модели концептуального кофеподогревателя из прожекторного рефлектора, фанерной подставки, четырёх коротких ножек от тумбочки, электролампочки и сетевого шнура с вилкой. К приходу Фреда оставалось склепать верхнюю решётку из медных полосок, на которую по замыслу изобретателя должна была ставиться, чтобы не остывала, чашка с кофе. Например во время кинопремьеры или остросюжетного футбольного матча, когда можно напрочь позабыть, что ты вообще-то кофе себе налил.
   Недоставало двух-трёх подходящих заклёпок.
   - У, Федька - поднял голову хозяин. - Молодец что зашёл. Как дела?
   - Плохо, "как".
   - Во-от! - с готовностью обрадовался старик. - А я что всегда говорю! Одно успокаивает - дальше хуже будет. Скидывай лапти.
   Шагнув в обитель Пахома, разутый мыслитель поочерёдно, как бы во что-то вступив, осмотрел носки на обеих стопах.
   - Менделеич, почему у тебя пол такой липкий?
   - А-а. Это я его вином и пивом поливаю.
   - Похвально. А порадикальнее ничего не пробовал?
   - Посоветуй. Клеем?
   - Клей высохнет. А вот если вишнёвым сиропом...
   - Ой нет, - брезгливо перебил старик, - я сладкое не люблю, - и снова углубился в подбор заклёпок, просив минуту обождать.
   Поджидая Фред осмотрелся, остановив взгляд на статуэтке Диогена. Гипсовый насмешник с гипсовым фонарём, стоя на телевизоре, высматривал своего настоящего человека, повидимому, также сделанного из гипса.
   Комнатёнка была живым оттиском с Пахома. В ней как в масонской бытовке всё или бросалось в глаза, или несло скрытый смысл. Её центральным украшением являлось резное распятие, выигранное у Дыркина в покер, а главенствующим элементом - домашняя библиотека, зерцало беспокойной души Пахома Менделеевича. Зерцало занимало всю левую и большую часть правой стен. Дорогие художественные альбомы в ней соседствовали с кустарными корешками "М. ГОРЬКNЙ" и "Атлетизьм" надписанными шариковой ручкой, а шедевры мировой литературы с запасом меди или молотком для выдёргивания гвоздей. На остатке стены висели зеркала в багетовых рамах с подсвечниками, к которым библиофил питал таинственную страсть. В рамках непримиримого поиска гармонии окно в комнате было переустановлено форточкой вниз и отпилены концы коньков у кресла-качалки. Из последних новинок интерьера Фёдор отметил появление в иконостасе с красотками всех времён портретика милашки-японочки, стыдливо приобнажившей одну грудь. Наравне с книгами в жилище эстета господствовали будившие воображение безделушки и собственноручные поделки старика, в которых душевная неугомонность кустаря перевоплощалась в крикливую эстетику изделий. Безделицы наводили в обстановке такую вещественную неразбериху, что казалось единственное чего не делали, так разве в чехарду не играли. Пределы одной комнаты с трудом заземляли все рационализаторские пахомовы порывы, но выпускать культурно-эстетическую пучину за её порог деду категорически возбранялось. И за исключением нейтральной полосы - коридора прихожей, где европейские Ренессанс, Гуманизм и Просвещение ещё проводили шальные набеги на традиционный уклад русской квартиры, остальная жилплощадь находилась под непререкаемым патронажем Екатерины Никитичны.
   Для учёта времени дед держал у себя пятеро часов. Два будильника показывали начало пятого и без четверти три, но оба они не ходили. Никелированный их третий собрат с двумя звоночками сверху служил рамкой фотографии Екатерины Никитичны в молодости. Ходики "Ракета" исправно тикали, невзирая на отсутствие секундной, а также минутной и часовой стрелок. Останки пятых были разбросаны на мятом покрывале спартанской лежанки. Золотистый циферблат с отверстием, кольцо обрамления, выпуклое стекло лежали по отдельности, сам механизм отсутствовал.
   - Зачем ты часы разобрал? - полюбопытствовал Дыркин.
   - Да они сами. Со стены упали.
   - Менделеич, нужен твой совет. Я тут подумал с детством окончательно завязать, сколько можно в трезвенниках ходить. Подскажи, с чего начать?
   Немедля забросив дела, Пахом ликуя вскинул голову:
   - Всё-таки решился по-настоящему начать выпивать? Уй, молодец!
   - Но чисто в исследовательских целях.
   - Ну конечно в исследовательских, а в каких! Покатили на кухню, я тебя всему научу, у меня сегодня как раз полный бар выпивки. Теперь у нас с тобой жизнь начнётся, с полуслова будем друг друга понимать! Оп, стоп. Пойду Катьку позову, - дед озабоченно развернулся и посеменил обратно. - Катрин! Ты дома? Иди к стойке, нам без тебя скучно!
   Часы на кухне показывали половину шестого, но это была неправда.
   - Великая радость, - провозгласил вернувшийся Пахом Менделеевич, - она не может от телевизора оторваться, у неё важный сериал. Так что сегодня всё одним нам достанется.
   В манере обращения с неопытным приятелем дед возложил на себя роль магистра, отчего нехитрое житейское действо обрело характер посвящения. От души усадив Дыркина на мягкий гостевой табурет, в котором ничего не торчало, себе магистр придвинул живописный самодельный, с избуравленным дрелью деревянным верхом и четырьмя торчащими по углам гайками. Затем, помяв провиантное вымя холодильника, он на скорую руку надоил холодных закусок продромантизма — порезанное яблочко, кусковую селёдку с хлебом и сальца, про которое чуть не забыл.
   - Ешь, - помешивая ложкой, Пахом подвинул квашеную капусту в миске, - она хоть и серая, но вкусная. Так же как женщины, на морду не очень - а сердце золотое, и наоборот.
   Баром называлась дверца холодильника. Дед встал за неё, как фокусник за иллюзионистскую ширму, виднелась одна голова.
   - Так, что тут... О — "Осенние мотивы", прекрасное вино. Правда после него башка болит, но всё равно. Для затравки, давай?
   - Мне с больной головой нельзя, как я думать буду. Может давай другое?
   - Давай конечно. О! Спирт же есть, - Пахом показал аптечную склянку с делениями, на горло которой была надета пергаментная бумага, охваченная чёрной резинкой для волос. - Давай? Чистый, медицинский.
   - А полегче ничего нет?
   - Есть! - с готовностью выпалил дед и спрятал склянку. - А знаешь, кто мне спирт подарил? Ленка. Помнишь, из больницы которая.
   Фред никакой Ленки не помнил.
   - Как! Ты уже всех моих баб наизусть должен знать!
   - А как? Ну как, если у тебя, Менделеич, тысяча всяких женщин.
   - О, милок, ты всё попутал в моей биографии. У меня не тысяча женщин, как ты говоришь, а четыре, запомни. Четыре. Кроме Катьки. Остальные не в счёт. Так, огуречный лосьон не предлагаю, тебе его ещё рано. Аптечную настойку календулы тоже. О! Я знаю, что нам нужно. Волшебный кувшинчик! - и между закусок встал четырёхгранный штоф "Уссурийского бальзама".

                "ИЗ ЛИЧНОГО ПОГРЕБКА
                СЕМЕЙСТВА РОТШИЛЬДОВ" 

гласила дополнительная надпись на этикетке, нанесённая рукой деда Пахома. Тёмная бальзамическая струя ударила в стаканчики-близнецы, закалённые в пирах. Дыркину достался с одним отколом на крае, деду с двумя.
   - Ну куда, куда столько! - запротестовал начинающий забулдыга, но старший товарищ без стеснения поднял уровень содержимого сразу до краёв.
   - А это ничего, - ободрил он отечески, - можно по половинке. Но лучше всё сразу.
   - Утеха сирости мирской, - филосовски молвил бывший церковник, заглянув в стаканчик сверху. Геометрические грани, преломляя свет, складывались внутри в сияющий узор до самого дна, придавая невзрачности грошового питья мягкую золотистость шампанских вин.
   - Что ты на него смотришиь, ты его на вкус понюхай, - призвал старик нетерпеливо. - Ну поехали. Оп, стой! Про Люську-то мы забыли, она может с тебя снять. Знаешь как жёны не любят, когда мужья без них напиваются. Особенно в первый раз.
   - А она сегодня допоздна, у неё два спектакля. Пораньше лягу, лаврушки с чесноком нажуюсь, даже будить не станет.
   - И целая ночь пропадёт, цел-лая ночь! - задушевно ужаснулся Пахом, хватаясь за сердце.
   Первое чоканье Фёдор озвучил "Дынь". Старик опрокинул первым, раздалось восхищённое "Нежность! Какая нежность!", и его стаканчик тут же заполнился вновь.
   - Давай сразу по второй, ладно? Чтобы, как говорится, торчок поймать, а потом уже будем медленно.
   - Я пропущу, - ответил Дыркин, учтиво отводя ищущее горлышко бутыли.
   - Серьёзно? О-о, старик, ну у тебя сила духа как у индуса. Ты теперь спокойно можешь на гвоздях спать.
   Фред поинтересовался, мощная ли сила духа у самого старика.
   - Ой, ну конечно! Мне все мои бабы твердят "ну не пей, не пей", а я им стойко — ни-за-что! Кстати я понял, сердце у меня не для спорта, а для выпивки.
   Как ошпаренная водой жаровня, прошипела от ветра липа за окном. Поговорили о том, куда деньги деваются и как точно по центру просверлить дырку в трубке, помянули папашу-Штрауса, знаменитого с сыном наравне, и штоф иссяк. Пахом стал вдвое словоохотливее, а у Фреда ни в одном глазу не задвоилось.
   - Что-то меня не зацепило, - честно сообщил он. - С непривычки наверное. Так что для первого раза достаточно, чтобы не переводить продукт.
   - Ну началось утро в деревне, - решение подопечного нагнало на просветителя тоску и он заметно скис. - Федька, запомни — в простонародье так не делается. Это некрасиво и неэтично. Пить нужно до упора.
   - Да? - подшефный мыслитель доверчиво смотрел на инструктора ученическими глазами. За раскрытым окном по небу неслись облака, делая кухню то темней, то ясней.
   - Ну клянусь, зачем мне тебя обманывать. Любых десять алкашей на улице спроси, если мне не веришь, и тебе каждый то же самое скажет.
   Заверения наставника вытряхнули из Дыркина согласие, и застолье, бубня "ну конечно, а то так же не делается", сделало новый виток в направлении холодильника.
   - О! У меня же коньячку чуть-чуть осталось, - Пахом сел за стол с приталенной как телеведущая рубрики "Прогноз погоды" флаконью, доверху залитой чем-то цвета жиденькой заварки. - Хорошилин преподнёс.
   - Это что, чуть-чуть! - изумился Фред.
   - А сколько. Одному тут нечего пить.
   - Ничего, хоть, вещь?
   - Пальчики оближешь. Будешь меня потом всю жизнь благодарить.
   Непоседливость прибавила газу. Дед суетился как секундная стрелка, словно боясь, что Фред передумает. Отвинчивая пробку и разливая дешёвое креплёное вино, выдаваемое за первоначальное содержимое, он приговаривал:
   - Уй, молодец! Наконец-то посидим по-настоящему. Мы с тобой не просто так, а коньячку, как благородные идальго. Ну — давай. По-быстрому.
   Тюкнулись. Задыхаясь, кухня издала сдавленный стон:
   - Это коньяк???
   - Ну я не знаю, - невозмутимо ответил дед, вкладывая в руку соседа яблочную дольку, - Хорошилин зовёт коньяком. Мы пьём из его бутылки. Значит мы пьём коньяк.
   По случаю рекламной паузы к приятелям заглянула Екатерина Никитична. Ещё из прихожей поздоровавшись с Фредом и пропустив замечание Пахома Менделеевича "Катрин, ты как раз вовремя опоздала, мы только сели", хозяйка вдвинулась в своё владение с инспекторской проверкой. Она была удовлетворена, кухня не превратилась в ремесленный филиал комнатёнки Пахома. Устранив за дедом мелкие недочёты, как то зажжённая вхолостую газовая конфорка, открытая хлебница и капающая из крана вода, Екатерина Никитична бросила взгляд на романтическую скудость закуски, предложив:
   - Федя, давай я тебе куриного супа налью?
   За подопечного молниеносно ответил дед. Он сказал, что они с Федькой в отличие от неё поняли жизнь и суп с коньяком мешать не станут, женщина. Вот если бы она им поросёнка с хреном запекла или гуся в яблоках. Дичь тоже можно, например индейку с Рио-Гранде. Ну или на крайняк краснобородок в фалернском вине.
   - Бегу и падаю, - сказала Екатерина Никитична, но пока друзья закусывали, на столе появился молодой картофель с укропом, салат из свежих овощей и кружочки колбасы на блюдце. Пока закусывали во второй раз, в кастрюльке на плите "Вечерняя Совгавань" поспели сардельки.
   Покуда женщина хлопотала, у старика в уме кукукнула сигнальная кукушка, напоминая, что пора покурить трубку. Человек-пожар умчался, и в его комнате застукал молоток. "Я буквально на секунду! - донеслось оттуда. - Сейчас, только один гвоздь забью". И с этой минуты дед всецело вывалился из преподавательского процесса, что-то поспешно и комплексно доделывая, доустраивая и доводя до ума.
   За пять коротких минут он успел три раза из трёх появиться на кухне, пропустив в каждый по рюмашке, намотать по квартире километр, показать несколько плодов своего творчества последних дней, пройти через каждую дверь в доме по нескольку раз, предоставить реальный шанс разбогатеть, вступив с ним на паях в любое из пятидесяти девяти прибыльных проектов, встретить в разных местах множество вещей, на поиски которых безрезультатно убивал недели, спросить какого размера обувь у соседа, по ходу рассказать массу историй, вспомнить всё и упомянуть по разным поводам десятка два имён знаменитых людей. Один раз для какого-то доказательства даже хотел принести показать чертежи далёких стран.
   Закончив, Екатерина Никитична позвала деда к столу, а сама, сняв с гвоздика кухонный передник с семечками в пузатых кармашках удалилась. В её комнате громче забубнил телевизор.
   День пролетел незаметно. Старик напосвящал подопечного Фреда до некоторого подёргивания телом и следующего заявления, сделанного вдруг и вне всякой связи с происходящим.
   - Я хоть умней тебя, но знаю меньше, - молвил Дыркин благодушно.
   Голова Пахома ревниво выскочила из плеч, как прикуриватель из гнезда в приборной панели:
   - Кто умнее, ты умнее?! Да я самый умный в радиусе пятидесяти метров! Не веришь? НЕ ВЕРИШЬ?! А ну давай тогда кто кого сильней толкнёт!
   Фред в азарте перешёл на церковно-славянскую терминологию:
   - Одумайся, отче, во мне бо кэгэ 85 бремени.
   Но тотчас получил серию джентльменских толчков, данных более предприимчивым дедом. Тяжело пошатнувшись на одной ноге, мыслитель однако уддержал равновесие и, перейдя в контрнаступление, стал теснить юркого соперника к раковине.
   С достоверностью выяснить умственный перевес стороны не успели, в разгар поединка к ним заглянула нечёсаная санькина  голова.
   - Сто, узе "хоросые"? - позвал малыш отчаянно сияя.
   У спарринг-партнёров разом опустились руки.
   - Да — мы хорошие, - с довольством признал Дыркин.
   - Я хороший дедушка, - убеждённо подтвердил Пахом, закладывая руки за спину. - Сашка, поклюёшь колбаски с хлебом?.. Ну без хлеба?
   - Деда, павтаряю — ни-ха-цу!
   - Уй старик, как я тебя понимаю! Это от жары, я сам эту школу прошёл. Поэтому слушай меня сейчас о-очень внимательно. У тебя на работе должен быть шкафчик, где ты переодеваешься, у каждого рабочего человека в жизни есть такой шкафчик. Ты заведи в нём бутылочку красного вина...
   - Деда, псё понятно, псё понятно, - перебил Санька, пошлёпав старика по штанине, и пошёл мыть руки.
   - Да погоди ты, ещё ничего не понятно! Ты дослушай. Наливай себе перед обедом по пол стакашка — для аппетита. Помогает капитально.
   Но Санька уже заходил в ванную комнату. "Ай!" тотчас раздалось оттуда, "А тут мокро!".
   - Как мокро? - всполошилась Никитична, поспешив на помощь. - Было же сухо. Пахомка, а ну подойди!.. Пахом!..
   Дед вырос как из-под земли. Он сделал это шпионски-инкогнито, так что когда Никитична намерилась окликнуть его в третий раз, она неожиданно обнаружила старика прямо под рукой.
   - Воды же не было! - повторила хозяйка, не зная что думать.
   - Не было, - отняв трубку, Пахом Менделеевич кротко уставился на мелководье, на безобразно разбухший поролоновый коврик. И тут же соболезнующе кивнул: - А я налил.
   Санька не сдержал восторга. На кухне улыбнулся Фред. Пожёстче приклеймив деда знаменитым взглядом царевны Софьи, заточённой в Новодевичий монастырь, Екатерина Никитична молча взяла в руки тряпку.
   Из ванной нехорошие предчувствия потянули Никитичну к кутилам. Опасения подтвердились — кухня тоже разбушевалась. Уют опрятного уголка пережил набег дикого разнохламья. В пределах небольшого пространства типовой кухни затруднительно одновременное сосуществование сдвинутого с места почти на середину холодильника, спинки от сломанного стула, двух красных кирпичей, никелированного тулова от электросамовара, чёрного чугунного ядра, засохшей розы и прочего неподходящего скарба. Приходилось сожалеть, что в своё время из общего хаоса материи не получились этакие портативные источники земного притяжения, они бы здесь очень пригодились. Замуровав парочку в потолок, появилась бы возможность складировать ещё и на него. Особое огорчение доставил Екатерине Никитичне кухонный столик. Она оставила его аккуратнейше сервированным, а теперь рассыпать тут пиастров с золотыми дублонами, небрежно бросить пару кремнёвых пистолетов, и он сошёл бы за харчевище пиратского кубрика.
   Над стариком сгустились тучи.
   - Это что такое? - грозно показала Никитична на баночку джема.
   Пахом, с независимым видом пыхнув трубкой, покосился и, отведя глаза, правдиво ответил:
   - Варенье.
   - А почему банка крышкой вниз перевёрнута! Так, а майонез где?
   Над стариком снова нависла гроза.
   - Я не брал. Я его боюсь. Я из-за него один раз чуть глаза не лишился. Или голоса, не помню.
   Майонез нашёлся в хлебнице. Булка хлеба лежала в морозилке.
   - А тут что! - и хозяйка предъявила заварочный чайник без крышки, стукнув им о стол. В нём колыхалась, посвечивая отражённой лампочкой, свежая заварка ярко-свекольного цвета. Свеклой из заварника и пахло.
   - Как трудно жить с этой женщиной. А ведь я тебе всю жизнь посвятил, - пожаловался Пахом и плеснул этого свекловичного чая в недопитый стаканчик с коньяком. - Ты ничего не понимаешь в чае. Это полезно.
   Дыркин, безвольно глядя в стол, перебирал кусочки хлеба. Незрелому пьянчуге хотелось бы отстраниться от соседской тяжбы, уйти в себя, но внимание вопреки этому следило за развитием стычки с демонстративным непослушанием. Когда дело коснулось свекольной заварки, за неё вслед за вниманием столь же своевольно и независимо от мыслителя зацепилась ещё и мысль. Она сразу натянулась и стала разматываться, сначала плавно, потом бегом, и скоро понеслась как швейная нитка с бешеной шпульки. "Око науконизированной психологии,"- думалось Фёдору глядевшему, как старик, игнорируя технику кулинарной совместимости продуктов, хлебает свой питьевой композит,- "тычется в потёмок души как указательный палец в резиновый мячик — безрезультатно. А тут простой человек, быть может повинуясь безвестному доселе инстинкту, без затей ставит себе на службу зачаточную форму всемогущества — дар к волевым воплощениям. А ведь не исключено врождённый. Говорю я так — и таково оно. Вместо сахара насыпал соли, приказал себе «вкусно», и шабаш — стало сладко. Скрытый волевой резерв. Непостижимый «эНЗэ»."
   И привиделась Фреду Вера-в-себя как бы петлями взбегающая к одинокой Проходной на горе. А за той проходной-де непочатое недро психофизическое и к самому порогу там руда подсыпана — черпай не хочу. А в руде той заключены мочи неслыханные, дарования небывалые. И пропусков-то — только туда подняться, а уж там не заперто. И задумался Фёдор о критическом числе там побывавших, за которым осенение, как цепная реакция, оббежит остальных и каждого, поимённо. "Это надо записать. Это надо записать..." Ища что-нибудь пишущее, рука мыслителя безотчётно заходила в пространстве, судорожно хватая воздух.
   Поиски шариковой ручки приземлили взметнувшийся ум назад, в предметный мир соседской кухни. Никитичны уже не было. Пахом, как видно, тоже давно отставил стаканчик и, что-то бормоча, пожимал плечами не замечая, что его не слушают. Постепенно его голос стал доходить до сознания Дыркина.
   -...не знаю, мне нравится, - бормотал старик, посасывая трубку. - Называется "витаминный чай"... Я теперь только его пить стану... Вы ничего не поняли в этой жизни, этому парнишке, который желудок, всё равно в какой комбинации... там всё перемешивается...
   Фред медлительно распрямился на табурете, часто замигав глазами. Он поймал себя на мысли, что не заметил, как выскользнул из-за стола да не куда-нибудь, а прямо в лес высоких дум. "Так вот оно ты какое, Опьянение Алкогольное!" - в очах стажёра зажёгся огонёк.- "Это ж какое подспорье! Теперь только налегай на недетские гоголи-моголи, и они живо подкараулят тебе Великую Неизвестную! Ту самую, единственно искомую, твою!" Мыслитель горделиво раправил плечи. Какое громадное открытие протянуло ему сегодня руку дружбы, и над дверцей в Незнаемое зажглось "Пей да мудрей", подобно фонарю "Входите" над кабинетом медкомиссии. Пей и мудрей. Гениально!
   Посвящённый в формулу гиперборейской премудрости неофит как на физзарядке торжествующе покрутил плечами назад, словно расправляя слежавшиеся за день крылья. День прошёл не зря.
   Умаявшись приносить пользу, рабочий день за окном начинал клонить голову. Тяжелея и тяжелея, его сморённое застольем чело всё глубже проваливалось в хмельную дрёму, и наверное бы всхрапнуло, не пугни его внезапно Дыркин: "Файф-о-клок, однако. Не пора ли нам уже и в шахматишки скинуться". "По-полтишку! Или на скорость?" - живо встрепенулся Пахом. - "А лучше всё вместе..." И взбодрённые посиделки простёрлись в сторону вечерней программы "Время".