Записки резервиста

   
                ЗАПИСКИ РЕЗЕРВИСТА
 
               
                Повесть

         
                ПРЕДИСЛОВИЕ

   Когда у меня выстроилось  собственное видение происходящих событий, я решил написать повесть. Повесть  - это повествование, в основе которого чаще всего реальное событие, а сюжет и главные герои могут быть и вымышленные. Ну, так сказали классики этого жанра. Я к ним прислушался. Определил реальное событие, которое случилось в начале ноября 2022 года  – отвод наших войск из Херсона. Придумал сюжет и главных героев…
   Тем событиям более полутора лет. Многое изменилось. Наша армия стала другой и пока теснит подразделения ВСУ на всех направлениях. А тогда было позорное отступление, с многочисленными безвозвратными потерями. Об этом нельзя забывать. Это не только страница военной истории. Память о героях тех трагических событий, беззаветно и честно отдавших жизнь за Родину в боях с украинскими и европейскими фашистами, пусть живет вечно в наших сердцах и душах.
   А теперь обо всем попорядку.


   С начала специальной военной операции решение Президента о вводе российских подразделений на территорию Украины, действия российской группировки были, как мне кажется, главной темой для обсуждения в каждом доме, трудовых коллективах,  очередях к кассам, вагонах метрополитена, на спортивных площадках и даже вовремя выгула собак. А у телевизора присела вся страна.
   К июню месяцу эта тема уже была даже не на втором плане. В офисах, да и в других местах общения  желающим обсудить новости о специальной военной операции, в лучшем  случае советовали заняться делом. Почему? Народ почувствовал вранье.
    За первые два месяца боевых действий, на основании телевизионных рапортов руководителя департамента информации и массовых коммуникаций  министерства обороны генерал лейтенанта Игоря Конашенкова, даже человек чуть-чуть знакомый с историей и арифметикой, мог сделать вывод, что уничтожено танков, иной бронетехники и личного состава противника больше, чем в битве на Курской Дуге во время Великой Отечественной войны. При этом военные госпитали оказались заполненными ранеными и контуженными военнослужащими до отказа. В города и села повезли гробы. Много гробов.
   Из Игоря Конашенкова диктора Юрия Левитана не получилось. Получился генерал лейтенант.
   К вранью и  шумным сообщениям о собственных успехах руководства страны народ привык. Непонимание сути происходящего для людей еще хуже, чем брехня. Если война, так давайте воевать. Почему с США, Великобританией, враждебно настроенными, фашиствующими странами Евросоюза,  Украиной до сих пор не расторгнуты дипломатические, экономические, торговые и прочие отношения? Они же враги! Зачем и почему Россия продолжает поставлять в эти вражеские страны газ, нефть, алмазы, золото, никель, зерно, удобрения и прочие энергоресурсы и товары? Что за такая война c Украиной, в ходе которой через территорию этого государства, с которым мы сражаемся, в Европу, по одному  трубопроводу поставляется  российский газ, а по-другому нефть? А Россия платит за транзит в долларах Украине! Почему руководство страны не реагирует на призывы высоких чиновников враждебных государств нанести ракетные удары по городам России? А может пора нанести превентивный удар, скажем, по Великобритании - змеиному острову, шипящему в адрес России на протяжении многих веков? И следом по Польше! Начнется третья мировая война? Так она уже идет. А  мы, россияне готовы вступить в бой с отупевшими от русофобии натовцами. Мы согласны мобилизоваться! И обучиться, если успеем. А не успеем, так пойдем, как есть.
  Натовцы не понимают, что как только они вступят на российскую землю, их будут убивать, жечь, травить и даже грызть зубами все от мала до велика. Объявятся Пожарский и Минин нашего времени. Один скажет «цыть!»  либералам разного толка и олигархам. Другой поведет народ за собой в ополчение. И народ в своем порыве даже спрашивать никого не будет, правильно он поступает или нет. А скорее всего, войны-то третьей мировой не будет. Побурчат пару месяцев после удара по Англии или Польше и заткнутся. Была бы на то воля…
   Так говорит народ и задает вот такие вопросы. Убедившись, что их не слушают, и не получая ответы на свои вопросы, люди охладели к происходящему на Украине. Они поняли, что триумфальной победы не будет, в перспективе война лет на пять-семь, или стороны военного конфликта, что, скорее всего, будут договариваться.  Их удел - оплакивать погибших и ждать возвращения живыми своих близких. Информационные программы по ТВ с шоу про войну им стали неинтересны. Россияне переключают госканалы на «Домашний» и смотрят мелодрамы, в которых добро побеждает зло.
   Затем пришло известие об отступлении наших войск, сдаче населенных пунктов, ранее освобожденных от нацистов. Далее начались разглагольствования  о том, что медленное наступление подразделений российской армейской группировки связано с тем, что мы бережём жизни мирных жителей Украины, затем, что нашим подразделениям наступать мешает «зеленка» и, мол, когда опадут листья с деревьев мы им покажем. Потом началась непогода, которая превратила поля боевых действий в слякоть. Вот дождемся холодов… И! Украинским фашистам придет армагеддон! Вместо армагеддона началась позиционная война и дуэли артиллерии.
    Заметный успех есть только на тех направлениях боевых действий, где подразделения неофашистов штурмуют ополченцы Донбасса и бойцы ЧВК «Вагнер». Они помогают регулярным частям российской армии, или армия им… Ответ сложный и он есть. Ясно только то, что ополченцев за разграничительную линию уже не заманить. Они пойдут до конца.  Вагнеровцы – эти отважные бойцы к своим позициям не подпускают никого ни с фронта, ни тыла. Они нервничают, когда им мешают работать.
   Объявили частичную военную  мобилизацию… Как гром среди ясного неба. Это первый в  мировой военной истории случай, когда государство, начавшее специальную военную операцию, объявляет мобилизацию населения. Мы опять впереди планеты всей! А если перечислять все проблемы, которые возникли и здесь, с этой мобилизацией, то пачки листовой бумаги, пожалуй, будет маловато. Есть чиновники при больших званиях, должностях и зарплатах, которые отвечают за этот участок в системе, которая должна быть давным-давно отлажена в первую очередь, под названием безопасность страны.  Повод еще раз вспомнить Иосифа Виссарионовича Сталина. Жалко, что уже давно нет вождя.
    Частичной мобилизации не может быть в принципе. Это как беременная чуть-чуть. Раз уж проблема вылезла наружу, так надо честно сказать, что оттрахали. А нас оттрахали! Подтверждение тому военная мобилизация населения, так как появилась необходимость пополнить потери личного состава группировки. За это должны были бы полететь головы, кто-то должен был бы уйти в отставку, или быть осужденным на длительный тюремный срок.  Не случилось.
   А русский мужик такой, что если берется за работу, то он её делает. Поэтому, мне вовсе не удивительно, что российские офицеры и контрактники, не жалея жизней, сражаются на украинских фронтах. В историю военных кампаний России, я в этом уверен, будут вновь вписаны тараны наших летчиков, подрывы гранатами российскими офицерами и солдатами самих себя вместе с окружившими их неофашистами… Вечная память… И вечная им Слава! Русским солдатам! И русские и осетины, абхазцы и чеченцы, калмыки и буряты, и представители других национальностей России, сражающиеся на украинских фронтах, все русские, потому что нас объединяет Великая Русь. И они все, как один герои, уже поэтому, что находятся в зоне боевых действий.  Мы победим!
   Победим, если нас не предадут. В России предателей много. В последнее время их называют пятой колонной.  И это вовсе не те люди, которые перебиваются от получки до получки, и живут, если так можно назвать их жизнь, на мизерную пенсию, без собственного жилья  в городах и стареньких домишках в убитых деревнях, которые с некоторых пор на законодательном уровне называют поселениями. Кстати, поселениями, еще со времен СССР назывались исправительно-трудовые колонии для преступников. Вроде, как на свободе, но под надзором. Замечательное  название придумали русским деревням.
   Предатели России явно не наш многострадальный народ. Предательство, а в интерпретации Владимира Ивановича Даля «душепродавство», рождено комфортом. Это значит, что люди готовы нарушать данные ими клятвы ради личной выгоды: деньги, социальный статус, сытая жизнь, телесные удовольствия и т.д.  Кто-то скажет, ну, вот, это же шоумены и шоуменши, которые рванули из страны, как только началась специальная военная операция. Да, нет же, люди, это не так! Ведь они не скрывают своего отношения к войне на Украине, Президенту и правительству. Просто у них свой взгляд на происходящее в России. Ну, уехали и уехали. А если, что и сказали, так вреда от этого не много. Вроде, как пукнули, без обильного выделения метана. Нет! Информацию о них вытаскивают на страницы электронных СМИ, их обсуждают на телевизионных шоу. Их клеймят высокопоставленные чиновники в своих постах, законодатели и недалекие пропагандисты. На них переводят стрелки, будто они виновны во всех бедах  и поражениях. Я их не оправдываю. Их сделала такими, какие они есть, система. Им позволяли всё. Они куражились, прыгали с выпученными глазами на Православном Кресте, получали немысленные гонорары. Почему? Для чего? Они крапленая карта в рукаве настоящих врагов России. Россиянам пускают пуль в глаза, указывая сейчас на них, отвлекают и формируют общественное мнение, чтобы не узрели настоящих предателей. А предательство – это удар ножом в спину, причем исподтишка. Не зря во времена Святой Руси совершившего подобное деяние против своего государства казнили у всех на глазах.
  Настоящие предатели и враги нашего общества засели в органах  власти, как на местах, так и на верхних её этажах, в Государственной Думе, Совете Федерации, кабинетах силовых ведомств и комфортабельных офисах крупного бизнеса. Это они развалили лучшую в мире систему образования, провели реформы в здравоохранении, которые не назовешь иначе, как вредительством, подняли пенсионный возраст и тысячами штампуют антинародные законы и указы. Это именно они под благовидным предлогом вывели золотовалютные резервы в размере  300  миллиардов долларов в банки США и объединенной Европы. Эти деньги Россия не получит никогда! Это было задумано и исполнено  группой людей, имена которых на слуху.  В результате в бюджете Центрального Банка Российской Федерации дыра в размере более трети всего бюджета главного банка страны. Наш Центральный  Банк банкрот.
  Если я в этом предисловии к своей повести и далее буду рассказывать о предательстве, да еще начну называть имена предателей России, то получится роман о казнокрадах и жуликах. Вместо вертикали власти, которую двадцать лет строили, строили…  И построили  вертикаль преступного воровского чиновничьего олигархического сообщества. Цель этих моральных уродов привести Россию к поражению экономическому и военному.  Поэтому  вместо такого жуткого романа про предателей,  всего лишь посоветую чаще задавать вопросы, хотя бы самим себе. И находить на них ответы.
   Например, кто ратовал за вступление России в ВТО? При этом убеждая всех и вся, что нам не нужны отечественные технологии, мы их купим за выручку от продажи газа и нефти. И автомобили отечественного производства России ни к чему. Будем ездить на  фольксвагенах, таха, и прочих иномарках.  А кто поддержал инициативы министра обороны Табуреткина по реформированию армии, закрыв глаза на его масштабное воровство? Кстати, он родственник-то или свояк чей будет, этот директор мебельной фабрики? Здесь хочется сказать: рот закрой. А чем занимался следующий после Табуреткина министр обороны, у которого место для очередной орденской планки сталось только ниже пояса?  Может это одна из причин того, что наша армия в ходе спецоперации несет большие потери и чаще обороняется или отступает. Вопросов много и ответы на них есть. В том числе и на самый сложный вопрос: кто всё это время стоял у руля страны?
   Сегодня в России нет воли и такой силы, которые смогли бы очистить наше общество от предателей, врагов Отечества. А если у них, у этих внутренних врагов, позиции так  сильны, можно предположить, что они предадут и армию. Я, почему-то предвижу, что результаты торгов с США  и странами Евросоюза по поводу поставок газа, нефти, вывоза зерна и удобрений  окажутся более приоритетными по сравнению с целями специальной военной операции – битве с неофашистами и защите русскоязычного населения Донбасса. Армия в который раз может быть предана. А тысячи жизней наших офицеров и солдат…
   Армию уже предавали. Хасавюртовские соглашения в августе 1996 года были подписаны якобы для того, чтобы сохранить жизни наших солдат и офицеров. Участники двух чеченских военных кампаний так не считают. Они говорят, что их предали, поправ память о погибших в боях с бандформированиями. Тогда тоже шли торги. Войне в Ичкерии нужно было положить конец, потому что рейтинг вновь избранного Президента России был на уровне трёх процентов.
   Когда наши войсковые части оставили Херсон, я всем своим нутром почувствовал предтечу того, что произошло в Хасавюрте…

                Повесть «Записки резервиста»
   В купе вагона поезда под названием  «Тихий Дон» следующего до Ростова-на-Дону я вошел первым. У окна уже сидела женщина лет шестидесяти. На голове у неё был платок из плотной ткани с рисунком опавших больших желтых листьев, кончики которого были завязаны под подбородком двойным узлом. «Старушка-то модница», - подмечаю я. За мной в купе шумно ввалился Вовчик. И следом за ним в дверном проёме появился Димыч. Мы поздоровались с попутчицей и попытались затолкать свои рюкзаки и сумки с бронежилетами под сидение. Там уместилось только два рюкзака, поэтому остальную нашу поклажу мы закинули в отсек над дверью в купе. Я занял место возле окна напротив женщины.
   Как тронулся поезд, я даже и не заметил. Обратил внимание, что мы поехали, когда проплыла узорчатая арка, и побежали в хвост вагона серые строения Казанского вокзала. Не удивительно, при суматохе в делах и голове в последние дни.
   Виновником этой поездки был я, Алексей Селиванов. Мне через полгода исполнится семьдесят лет. Держусь я пока бодрячком. На вид мне дают не более пятидесяти пяти. Видимо, моему бравому виду способствовали долгие годы службы в доблестной Советской  Армии и увлечение спортом. Я занимался боксом лет до тридцати и даже участвовал в армейских соревнованиях, в коих занимал призовые места. Потом лет в сорок увлекся русским рукопашным боем. А сейчас борюсь с немощью на спортивной площадке в городском парке. На площадке перекладина, брусья, шведская стенка и больше десяти спортивных тренажеров. Вообще-то я военный журналист, полковник в отставке. Когда служил,  публиковался много и пользовался популярностью у читателей. А сейчас пишу публицистические статьи, рассказы, повести и киносценарии.
   Вовчик, также как и я, из журналистов, и полковник в отставке. Так мы его называем, наверное, потому что он невысокого роста, сухопарый, неусидчивый, быстрый в делах и принятии решений. Вовчик – это про него. А его имя – Владимир Старов, что называется, гремело в былые времена на страницах многих военных газет и журналов. Он журналист от Бога. Вначале своей офицерской службы, после окончания Львовского военного политического училища он работал и корреспондентом, и ответственным секретарем  в дивизионных газетах. Потом Вовчик был назначен на должность редактора дивизионной газеты, что дислоцировалась в Баргаме. Это  в 60 километрах к северо-западу от Кабула в афганской провинции Парван. Шла война. Воины нашей Советской  армии исполняли интернациональный долг. Редактор дивизионной газеты Владимир Старов ходил в рейды вместе с десантниками и спецназовцами.  И боевые награды он получал по заслугам. Потом появлялись, скажу, очень яркие материалы вначале в его родной газете, а потом и на страницах других военных изданий. К примеру, его корреспонденцию «Мела свинцовая метель», по-моему, прочитала вся братия военных журналистов. Было чему поучиться. После увольнения в запас Владимир Старов обустроился в Хабаровске, увлекся охотой и рыбалкой. И писать он стал исключительно о природе и обитателях тайги.
   Димыч, он же Дмитрий Горбатов, тоже военный журналист и отставной полковник. Димыч, как и Вовчик, моложе меня лет на пять. При этом послужной список Димыча впечатляет. В конце девяностых, когда нас, офицеров почти поголовно увольняли из Вооруженных Сил, Дмитрий Горбатов перешел на службу в редакцию газеты «Щит и Меч» Министерства Внутренних Дел. Дослужился до полковника милиции. Побывал на чеченской войне и в первую, и вторую кампании. Был ранен в бою с арабскими наемниками. За проявленные мужество и находчивость  в том бою,  Димыча  наградили орденом «Красной Звезды».
   Вовчик и Димыч сидят на той же, нижней полке, что и я. Похоже, что они уже дремлют. Чувство вины перед ними не покидает меня. Сорвал мужиков с места, лишил уюта и приятных житейских забот, из-за того, что мне в голову пришла шальная идея, поехать в район специальной военной операции.
Началось всё с того, что меня начали раздражать корявые статьи в СМИ о подвигах наших солдат и офицеров. Потом начали бесить телевизионные шоу про войну, которые я называю не иначе как «бла-бла» и ежедневные доклады гражданам руководителя департамента информации и массовых коммуникаций  министерства обороны. Сбили столько-то, уничтожили еще больше, а наши войска стояли на месте, а порой и отступали, и специальная военная операция не заканчивалась. А должна была бы закончиться, если это специальная операция.  Из рассказов участников боевых действий, с которыми я беседовал в военных госпиталях, на территории Украины наши войска несли серьезные потери. К июню месяцу, как я узнал, там сложили головы несколько десятков тысяч российских парней. Было всё, судя по всему, не так, как бойко рапортовали пропагандисты.
   Моему терпению пришел конец, когда наши войска оставили Балаклею, спешно  ушли из Купянска  и Изюма, сдали без боя Лиман и Сватово, что в Луганской республике. К этому просочилась информация, что командующий армейской группировки, участвующей в специальной военной операции на Украине сбежал в это время в Донецк, бросив на растерзание укров  своих подчиненных. И он не предстал перед трибуналом. Его отправили в отпуск! Ну, устал мужик.
   И я решил поехать на Украину. При этом я понимал, что меня там могут не только ранить, но и убить. Тогда все мои записи на диктофоне и в блокноте бесследно, скорее всего, исчезнут. Стало быть, кто-то должен быть со мной рядом, тот, кто доставит собранные материалы в Россию, в Москву и их опубликует. И я решил позвать  в эту поездку военных журналистов, с которыми поддерживал контакты. Из двенадцати бывших коллег, с которыми мне удалось созвониться ко мне в Москву приехали двое. Первым на пороге моей квартиры появился Вовчик. На другой день объявился Димыч.
   Жене я навязал мысль, что ей непременно надо съездить в Орел, повидать внучку, сына и невестку. Причем советовал ей погостить там недельку-другую и, непременно, взять с собой нашего любимца тойтерьера Дёму, чтобы порадовать внучку. Так, что я был волен в своих решениях и действиях. Вовчик жил в Хабаровске один. Пока он бегал с автоматом по горам Афганистана, его жена подала на развод и уехала с маленьким сыном из военного городка, где он их оставил. Наверное, поэтому Вовчик любит авторские песни Сергея Трофимова, и порой напевает: «…Жена моя красавица оставила меня. Она была ни в чем не виновата. Ни дома, ни пристанища — какая там семья! Аты — баты, аты — баты».  Димыч жил в Питере и тоже, как я знал, был один-одинешенек. Дважды он пытался   создать семью, но что-то не срослось.
   Встречу мы отмечали, как положено. На закуску я нажарил котлеты, к ним приготовил толченую картошку, нарезал салат из помидорчиков  и огурчиков с лучком. Ах, да! Еще на столе было сало. Водку пили из моих любимых граненых стопок, и вели долгие разговоры про то, что наболело на душе.
   - Мне, к примеру, не понятно, - высказывается Димыч, - почему Россия не поддержала ополченцев Донбасса в четырнадцатом году. Они решительно наступали по всему фронту, методично загоняли нацистов в Дебальцевский котел. И загнали их туда в начале января пятнадцатого. И добили бы этих уродов там, если бы не второй пакет минских соглашений. Ополченцам пообещали, что убивать их более никто не будет, мол, для этого надо отойти за линию разграничения. Им не только немцы и французы мир про гарантировали, но и руководство России.
   - Кто-то перегрелся в Монголии, - усмехается Вовчик. – И в самолете, на пути в Москву, написал на салфетке текст минских соглашений…  Пропагандисты наперебой тогда вещали, мол, какой он умный.
   - Наступление ополченцев, - включился я в разговор, - было не выгодным нашим либералам и олигархам, многие их которых являются чиновниками высокого ранга. Банковские счета в европейских странах и США, скрытые миллиарды долларов в офшорах, двойное гражданство, зарубежная недвижимость, в которой благополучно проживают их жены, и дети… Им было, что оберегать. За обвинениями России в поддержке Донецка и Луганска могли последовать санкции, арест счетов и имущества этих тьфу - патриотов России. Ополченцев надо было остановить. Они ведь так и до Киева могли дойти.  Ужас, какой для пятой колонны! 
   - Что из этого вышло известно, - продолжает рассуждать Димыч. -  Донбасс терроризируют артиллерийскими обстрелами более восьми лет. От артналетов, мин и пуль диверсантов гибнут мирные люди. И вдруг! Аты-баты! Так, Вовчик, да? Специальная военная операция!
   - За восемь лет  укрофашистов вооружили, обучили, - отвечает  Вовчик. – И в результате российской группировке на Украине сегодня противостоит подготовленная к войне, боеспособная армия. Я бы за такое некоторых наших высокопоставленных деятелей расстрелял, будь моя воля. И, думаю, что не у одного у меня такой настрой. Парней жалко! Гибнут из-за дуроломов. И тут у меня вопрос: ну, поедем мы туда… Что, потом расскажем нового? Люди и так  всё понимают, что там творится. Хотели по Украине пройти парадными расчетами, как по Крыму? Ожидали радостной встречи наших войск жителями незалежной? «Кричали женщины ура!  И в воздух чепчики бросали!»  А встретили…  Случайно!  Вооруженных  до зубов укрофашистов!
    - Да, - поддерживаю я Вовчика, - опыт Афганистана впрок не пошел. Также сдуру, поперли в пекло с четырех направлений.  И также получили по зубам, тысячи единиц  сожженной техники, и тысячи погибших солдат. Забыли и об уроках Великой Отечественной войны. Тогда мы, по сути, воевали на два фронта: против внешнего врага, в лице фашистской Германии и её союзников, и против внутреннего, в лице стратегических ошибок высшего руководства страны и репрессий.  Дежавю,  да и только! Не особенно приятное  состояние.
   - Ну, тупых руководителей в нашей стране всегда было в избытке, - добавляет Вовчик. – У нас же в России на высокую должность ставят не потому, что человек знает, а кого он знает. А репрессии - это защита власть имущих  от народа. Ныне руководство специальной военной операцией критиковать «Ни-зя!»
   - Меня уже вызывали в жандармерию, - говорю я. – Не спокойный ваш друг, что-нибудь да напишу.
   - Что за «жандармерия»?  - спрашивает Димыч,- уточни.
   - Так в народе называют центр по противодействию  экстремизму. Тайный, политический сыск, как в царской России. Самая многочисленная структура министерства внутренних дел, более десяти тысяч сотрудников. У них задача отслеживать в социальных сетях, кто и что написал. В толпе слушать, кто и что сказал. Потом они вызывают людей к себе в контору и там вдоволь изгаляются, навешивая ярлыки экстремистов, разжигателей национальной вражды и оппозиционеров. Не все привлеченные по надуманным  обвинениям, способны дать отпор. Власти удается держать народ в страхе. «… Уж столько лет прошло, а мы живем с оглядкой, на вышки магаданских лагерей…», - напеваю я. И спрашиваю: «Так, Вовчик, поет Трофим?»
  - Да, - отвечает Вовчик. И мне подпевает: «…Но мы имеем то, чего мы сами стоим, Пока в своей душе не одолеем страх…» Талантливый Трофимов. Слова написал лет пятнадцать тому назад, а как будто вчера. Вот из этой песни еще один куплет: «…Конечно - беспредел,  пора призвать к порядку, Об этом все твердят и делают лицо, Но платят за слова присягою солдатской, И льётся кровь невинных пацанов…»
   Всё правильно, какое застолье без песен. Только вот песню мы вспомнили грустную. Наверное, потому что сами себя на войну провожаем. Хорошо не запели: «Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты…»
  - При этом замечу, что в этом центре, - продолжаю я рассказывать, - служат, в большинстве своём, бездари и карьеристы. Какой полицейский  начальник отдаст в контору с сомнительной репутацией толкового опера? Вот и сплавили туда профнепригодных.  А они стараются, надо же показать свою значимость. Суды завалены административными и уголовными делами.
   - А тебя, за что туда пригласили? – спрашивает Димыч.
  - Через месяц или полтора после начала специальной военной операции, - рассказываю я, - поехал в госпиталь, надо было с хирургом проконсультироваться. Меня не приняли. Госпиталь был забит ранеными. Парни аж в проходах лежали. С бойцами пообщался… А потом написал байку. Сейчас комп включу, зачитаю. Заголовок публикации «Сон патриота».  Вот, слушайте…
   «Сегодня ночью я видел сон. Кто-то, и очень похоже, с большого бодуна назначил меня Главнокомандующим Вооруженными Силами России. И что интересно, я в этом сне был трезвым. На 09.00 я назначил совещание с руководящим составом Вооруженных Сил. Я приказал прибыть в мой офис министру обороны,  начальнику Генерального штаба, начальнику оперативного управления, командующему войсками ограниченного контингента на Украине, в общем,  вызвал всех и даже начальника Главного разведывательного управления.  В этом сне я был суров.
   - Карту боевых действий на стол, - приказал я начальнику Генерального штаба.
  Я посмотрел на карту и спросил:
   - По Донецку бьют из Авдеевки?
  - Так точно, товарищ Главнокомандующий, - услышал я ответ.
  - И почему ВСУ до сих пор бьет из Авдеевки?
  - Там силы противника…
   - Не кизди, - прервал я начальника Генерального штаба. – Я слабый пользователь интернета, чайник по сути, но информация  в инте мне доступна. Донецк расстреливает всего один дивизион БМ-21 «Град» – это две машины, имеющие по 40 стволов на лафете, по 2 чела экипажа в каждой, плюс СОБ – старший офицер батареи. Итого: 5 челов. Плюс одна батарея 9К57 «Ураган» – это вообще одна машина, несущая 16 стволов на лафете, 4 чела экипажа, плюс СОБ. Итого: еще 5 челов. Плюс батарея натовских 155-мм гаубиц М777 – это еще три ствола, по 7 челов обслуги каждый, плюс СОБ, итого: 22 человека. Всего в результате имеем: 32 ушлепка, которые  даже не видят, в кого стреляют, потому что целеуказание дает СОБ. Вот и весь укрепрайон Авдеевка, который кошмарит Донецк  все это время.
   Я понял, что если и далее буду в таком тоне разговаривать с начальником генерального штаба, то  лучшем случае он нассыт в штаны, в худшем его ёкнет инсульт. Поэтому я перешел к конкретике:
  - Сколько времени вам потребуется, чтобы стереть с лица земли артиллерию весэушников в Авдеевке?
   - Два часа, товарищ Главнокомандующий. – Это мне уже отрапортовал командующий армейской группировки на Украине, потому что я смотрел на него.
   - Вот отсюда, из этого моего кабинета отдайте немедленно команду на уничтожение группировки укров в Авдеевке. И через час жду доклада. Не будет результата, разжалую до рядового и отправлю на фронт.
   Я продолжил командовать:
   - Где сейчас находится Президент  Украины? Докладывайте. Начальник Главного разведывательного управления почему-то перешел на шёпот:
   - В Киеве, в бункере, там же центр принятия решений…
   - Отдать команду немедленно, - это я уже говорю министру обороны, - на нанесение двух пусков «Кинжалами» по этому, долбанному пункту принятия решений. Всё должно закончится до того, как Вы отсюда выйдете в нынешних должности и звании. Или…
   - Начальник оперативного управления, какая  ****ь стреляет по Запорожской атомной электростанции и откуда?
   - Это террористы из 44-й артиллерийской бригады ВСУ. Бьют они из Никополя, из 152-мм орудий.
   - Уничтожить немедленно. Если есть необходимость, вместе с Никополем, - отдал я приказ командующему армейской группировки на Украине.
  - Так там мирные жители…
   - Это война. Жертв не избежать, в том числе и среди местных жителей. После удара по Никополю, поедешь туда… Жопы подтирать всем, кто в живых останется. Понял!
   Я чего-то разошелся. Ну, безобразия же творятся  и тупость на лицо.
   -  Да, возьмите на прицел вулкан Йеллоустон. И об этом Президенту США сообщите. А… Это не ваша задача, сейчас вызову министра иностранных дел. Вам «Кинжалы» направить на вулкан. Ты услышал, товарищ министр обороны?
   Потом я проснулся. Долго, минут пять обдумывал все, что видел во сне. И подумал: «Может и вправду возглавить Вооруженные Силы Российской Федерации?»
   Вот так и написал. Да еще добавил, что если и дальше так будем воевать, то придется создавать Государственный Комитет Обороны, как во Время Великой Отечественной войны. В общем, вызвали меня. Вы, сказал мне майор, критикуете действия руководства страны.  На какое такое ГКО, вы, намекаете, это пораженческий настрой. А я ему говорю, так ведь уже создали координационный совет во главе с премьером правительства. Это те же яйца, что и ГКО, только вид сбоку. Отделался профилактическим собеседованием…
   - Если власть не критиковать, то она бронзовеет, - размышляет Димыч. – А если власть не позволяет себя критиковать и учиняет репрессии, то значит, чувствует свой крах…  А написал шикарно. Именно, так и надо было действовать в самом начале военной операции. Иначе фашисты и по Кремлю намахнут.
   - Несколько тысяч говоришь у них штат? – Переспрашивает Вовчик. И тут же высказывается. – Это же две дивизии! На какого хрена объявили частичную мобилизацию? При этом замечу, что частичной мобилизации быть не может в принципе. Это, как чуть-чуть беременная. Если уже оттрахали и проблема всем видна, так скажи об этом честно.  А этих бойцов невидимого фронта, которые с надуманным экстремизмом борются,  и надо было в первую очередь  отправлять на передовую. К ним еще толстожопых и толстобрюхих   ГИБЭДешников добавить…  Ну и еще пошерстить по силовым структурам, которых видимо, не видимо… Украинские фашисты, как только бы узнали о таком пополнении армейской группировки, сразу бы прекратили сопротивление и сдались в плен.
   - Нет, они бы не сдавались в плен, - говорит  Димыч, - потому что эта свора по привычке начала бы взятки с них брать за сдачу в плен. А вот гуманитарку на передовую, может быть, и не надо было бы вести. Эти, так называемые, силовики укомплектованы обмундированием и снаряжением на всю оставшуюся  жизнь. Кстати, по теме. Во время Второй Мировой войны мобилизованным выдавали обмундирование и оружие, - в голосе Димыча  зазвучали гневные ноты. – А сейчас? Объявили частичную мобилизацию. Призванные на войну сами себе покупают ботинки с  берцами, куртки, брюки, теплое белье  и даже бронежилеты. А чем все годы после Победы над фашистской Германией занималось Главное организационно-мобилизационное управление Генерального штаба? Где обмундирование для мобилизованных, которое должно храниться на складах на случай войны?
  - Где-где? – откликается  Вовчик. – В этой самой… - Он ругнулся. При этом точно указал место нахождения мобилизационных запасов  Министерства обороны. -  Скоммуниздили всё, что можно. Откуда обмундирование и снаряжение в магазинах по продаже армейских причиндалов? Эти шмотки цвета хаки у продавцов и до спецоперации были, и пользовались спросом у рыбаков и охотников, а также, думаю, у бандформирований, и тех же укропов. Таких магазинов не по одному в каждом городе России. Скажите, у производителей покупают армейскую одежду и обувь? Не-е-е… Со складов это всё тырится! И опять у меня вопрос. Если мы даже о том, про что говорим сейчас, подкрепив фактами после нашей поездки на Донбасс напишем, ведь этот материал никто, нигде и никогда не опубликует…
   - Значит, опубликуем, когда придет время, - отвечаю я  Вовчику. – А придет же время, братишки? Должно прийти! А мобилизованных отправляют на полигоны для  обучения боевым действиям. И там им выдают временные комплекты обмундирования. Так говорят по телевизору.  При отправке на фронт им выдают всесезонные комплекты обмундирования. Вопросы при этом остаются. Не к телевизору, конечно. Например, выдают ли обмундирование на самом деле? Какого качества это обмундирование? И получают ли мобилизованные  бронежилеты? Какого класса эти средства защиты?  Получают ли  они их вообще...
   - Опубликуем статьи, конечно, - говорит Вовчик. – О чем, пока не ясно…
    - Ну ладно, -  говорит Димыч, - какие планы на завтра… То есть на сегодня уже, - подкорректировал он вопрос, посмотрев в сторону окна, за которым забрезжил рассвет.
   - Сейчас поспим чуток и поедем до стации метро «Рижская», я там видел один магазинчик, где продается армейская одежда и снаряжение.  Закупимся…  Деньги у меня есть, снял на днях со сберкнижки…
   - У меня тоже деньги есть, - перебил меня Димыч.
   - И я при деньгах пока, - отозвался Вовчик.
   - Разберемся, - продолжаю я излагать план действий. -  Потом занесем покупки в дом. И пойдем по ближайшим аптекам. Да, утром я закажу в интернете бронежилеты и каски. Список необходимых вещей и, что должно быть у нас в аптечках, я составил. Выдам каждому по экземпляру, распечатал  на ксероксе.  Если что забыл, то дополните. Решайте, кто из вас на диване в гостиной, кто вон в той комнате, там тоже диванчик. Постельное бельё и подушки я достал, стелитесь и баеньки.  А я пошел в свою койку. Будильник ставлю на восемь ноль-ноль.
   Магазин, один из сети подобных по продаже армейского обмундирования и снаряжения, назывался «Прорыв». Чего в нём только не было. Вовчик аж присвистнул, когда мы зашли в торговый зал.
   Покупки начали с тактических рюкзаков. Потом купили ботинки с берцами. И пошло поехало. В наших тележках оказались комплекты зимней одежды, спальники, зимние маскировочные халаты, свитера, футболки, перчатки строительные, варежки, комплекты термобелья, носки, балаклавы и еще кое-что по мелочи. Ножа купили два, так как Вовчик сказал, что у него есть свой и ему привычный. Счет на кассе нам выставили на триста девяносто   тысяч рубликов с хвостиком.
   По дорожке, что ведет к станции метро, идем гуськом, чуть согнувшись под тяжестью новых тактических рюкзаков. Впереди нас шагает Вовчик. Я слышу, как он матерится, вспоминая при этом фамилии известные всем гражданам страны.
   Посетив три аптеки, мы накупили по списку жгуты, бинты, средство для остановки крови, тампоны для ран и обезболивающие препараты.  Я  рассчитываюсь на кассе.  Вовчик задает вопрос провизору:
   - А подгузники для взрослых мужиков  у Вас есть?
  Димыч негромко хохочет. А Вовчик не унимается:
   - А что, парни… Нам подгузники  по возрасту положены… И на передке под обстрелом не опозоримся…
  «Может Вовчик и прав, - думаю я. – Куда я лезу в свои годы. И мужиков за собой тащу…»
   Часов в семнадцать приехал курьер и привез бронежилеты и каски. Мы выбрали броники пятого класса и заплатили за каждый по восемьдесят тысяч рублей. Защитные шлемы «Колпак» нам обошлись по двадцать пять тысяч. В итоге каждому из нас экипировка обошлась чуть больше двухсот  тысяч рублей.
   После ухода курьера мы занялись примеркой покупок. Первым нарядился Димыч. Он даже маскировочный халат на себя надел. Димыч постоял перед зеркалом в прихожей, потом походил по комнате и теперь снова рассматривает себя в зеркале.
   - Ну, как ты, Димыч? – спрашивает его Вовчик.
   - Чувствую, что прибавил килограммов  пятнадцать, - отвечает Димыч. – Отвык я от такого веса. Надо бы побегать в таком виде, потренироваться.
   - Бегущий мужик в камуфляже вызывает панику, - откликается  Вовчик. – Увидев такое чудо на улице, я тебя имею в виду, Димыч, народонаселение рванет в бомбоубежища.
   - Москвичи не рванут, - я тоже включаюсь в перепалку. – Они веруют, что столица защищена железным куполом доблестных войск  ПВО.
   - Жители Белгорода тоже так считали, - бурчит Димыч. – Теперь бегут из Белгородской губернии кто - куда.
   Вовчик собрал  карабин, который привез с собой с Дальнего востока. Растолкал по накладным карманам запасные,  снаряженные патронами магазины, и встал перед зеркалом.
  - Красавчик! – оценил он свой внешний вид. – Годков этак двадцать пять сбросить и я вновь бы ощутил себя воином-интернационалистом. А ты прав, Димыч, вместе с рюкзаком килограмм пятнадцать весит всё мое снаряжение. А если с моим «Тигром» около двадцати. Ну, мне не привыкать, в тайгу я беру с собой всякого барахла килограмм десять-двенадцать и плюсом палатку. Так, что выдюжу!
   Я так же, как и мои друзья экипировался, покрутился перед зеркалом и даже приседания изобразил. Оставшись довольным завершенными делами, я спрашиваю:
   - Ну, что парни, заказываем билеты на поезд?
   - Дерзай, Алеха! – бодро отвечает мне Вовчик. – Не пропадать же добру, вон, сколько всего накупили.
   Потом мы ужинали. Я сварил пельмени, поставил на стол сливочное масло, сметану и бутылку водки. Мои граненые стопки вновь пригодились.
   - Слышь, Алеха, - спрашивает меня Вовчик после первой стопки. – У нас, к счастью, были сбережения, и мы купили себе довольно качественное снаряжение. А у кого-то денег нет…  Они в каком обмундировании и снаряжении на войну поедут? Ты вот сказал давеча, что мобилизованным на полигонах обмундирование выдают. А я видел по телеку, репортажи про то, как женщины в разных селениях организовывают кружки типа  «Умелые руки» и вяжут носки для бойцов, варежки, шьют балаклавы. А еще люди собирают теплую одежду для защитников Отечества, сдают деньги по призыву глав администраций областей и городов на покупку армейских ботинок. Что происходит-то?
   - Я в первую и вторую чеченскую ботинки с берцами за свой счет покупал, - подключается  к беседе  Димыч. – И бельё на мне было мною купленное. Банда Березовского тогда воровала не по-детски.
   - Думаю, что и сейчас воруют не слабо, - отвечаю я Димычу. – Всегда воровали. Ты вспомни, какая у тебя обувь была в Афгане,  в чем по горам бегал?
  - В кроссовках китайских!
   - Вот! - продолжаю я. – А почему? Деньги украли и поставляли ботинки не пригодные в горах.  Похоже, они были пластмассовые. В восемьдесят восьмом я опубликовал статью в газете «Красная звезда» про делишки вещевой службы министерства обороны. Начальника управления тогда сняли с должности. А воровать, думаю, не перестали…
   - А вы видели, в какую форму нарядили нашу армию? – спрашивает Димыч. – Только одни петлицы чего стоят. А всё очень просто. Какому-то придворному кутюрье заказывают разработку формы. Он разрабатывает и получает огромное вознаграждение из государственного бюджета.  Далее он делает откат соответствующим военным чинам. А наши солдаты, и офицеры    становятся похожими на американских папуасов…
   Сейчас мы проехали уже Тулу. Димыч и Вовчик застелили себе постели на верхних полках и мирно там посапывают. Я смотрю в окно. Ручейки октябрьского дождя скатываются по стеклу. Пейзажи осени просматриваются плохо, видятся каким-то желтым пятном.
   С Вовчика сползло одеяло и мешает нашей попутчице. Я встаю и закидываю одеяло на Вовчика. Незаметно, как мне кажется, смотрю в сторону женщины и вижу натруженные кисти рук, перевитые венами. Лицо у неё обветренное, стойкий загар не исчез даже поздней осенью. «В деревне, наверное, живет», -  думаю я, устраиваясь на своей нижней полке.
   Я начиню дремать, веки становятся тяжелыми. И вдруг слышу голос: « И не старушка я, мне всего-то  сорок шесть. Изработалась, потому так и выгляжу. Всю жизнь живу в деревне. В хозяйстве шесть коров и бычок. Есть еще четыре хрюшки и кур два десятка. Муж занимается скотиной и птицей. Встает в пять утра, убирает хлева, птичник, корм запаривает. Потом коров в лес  гонит. Пастбища-то нет, не выделяет нам администрация луга. Вот он по перелескам и гонят коров. За мной огород, дом и переработка молока. Делаю сметану, масло, творог. Сепаратор есть у меня. Дочь наша в Воронеже живет, домашней  молочкой торгует на рынке. Сдавать молоко не выгодно.    Перерабатывающий завод принимает молоко у частников  то по десять, то по двенадцать рублей за литр. Вот так и живем…»
    Через какое-то время я вновь слышу голос: «Возвращайся живым».
   Я открываю глаза и вижу, как женщина аккуратно прикрывает дверь купе. Поезд стоит на какой-то станции. Я смотрю на часы. По времени должен быть Воронеж. Да, это была столица Черноземья, подтвердилась моя догадка, когда поезд тронулся, и промелькнуло табло с названием станции.
   «И что это было?- размышляю я. – Женщина вслух явно не разговаривала. Я попал в астрал? Слышал, что такое с людьми случается при сильной усталости или нервном перенапряжении. Некоторые люди слышат голос, говорящий с ними. Другие испытывают классическое слушание, которое возникает из ниоткуда. Не «крыша» же у меня поехала. Нет, лучше сочту это паронормальным  явлением. А говорила она занятно. Вот ведь как… В этом мире разные войны и всякие катаклизмы  не главные события для людей. Есть более важные, земные дела».
   За полчаса до прибытия в «Ростов-на-Дону» я растолкал своих друзей. Мы успели побриться умыться и даже съесть по паре ломтиков вареной колбасы вприкуску с булочками. К моменту, когда поезд, поскрежетав и полязгав своими железными механизмами, остановился, Вовчик, Димыч и я уже стояли в тамбуре. Улыбчивая на протяжении всего пути проводница, посмотрела на наше явно не гражданское одеяние, вздохнула по-бабски и открыла дверь вагона.
   Мы вошли в серое здание с вывеской под крышей «Ростов - главный», немного побродили по залам и облюбовали лавочку, на которой и расположились. Далее по нашему плану, Вовчик и Димыч  должны оставаться в здании вокзала, чтобы не отсвечивать на привокзальной площади, а моей задачей было найти на окраине города гуманитарный конвой фонда «Помощь защитникам Отечества из Осетии».
   Чуть более года тому назад я познакомился на открытой спортивной площадке в парке с Рустамом. Он высокий ростом, мускулистый, поджарый, в общем, спортивный мужик лет сорока. Из разговора с ним  я понял, что он занимался в своей жизни всеми видами спорта, связанными с единоборствами.  По национальности он осетин, а родился в Смоленске.   Мать учительница литературы, отец  государственный служащий. Как-то я его спросил: «Ты не знаешь, почему  Лермонтов не любил ингушей?» Спросил просто так, под настроение и для разговора. Рустам ответил мне, почитав строки из поэмы Михаила Юрьевича Лермонтова «Демон».
   - … Уж он не правит поводами, Задвинул ноги в стремена, И кровь широкими струями На чепраке его видна. Скакун лихой, ты господина Из боя вынес как стрела, Но злая пуля осетина Его во мраке догнала!  Думаю, что Лермонтов и осетинов тоже не очень жаловал.
   Мама и папа Рустама дали достойное образование сыну. Он знает, что такое война с шестнадцати лет. Рустам был в ополчении во всех конфликтах с грузинами, воевал с четырнадцатого года в составе подразделений Донбасса. Сейчас  Рустам один из активистов фонда «Помощь защитникам Отечества из Осетии».
   - Мне сказали, что я здесь нужнее, - пояснил он. Наш батальон в составе мотострелковой бригады, которая всё время, с начала специальной военной операции на передовой. И еще отдельные роты, сформированные из наших мужчин на всех фронтах и тоже на передовой.  Туда везем, что народ собирает. А оттуда тела погибших. Хороним наших ребят на родине.
   - И много погибших, - спросил я как-то Рустама.  Его не видно было на спортивной площадке более недели. Видимо, был в отъезде.
   - Много, - сказал он вот так кратко и отвернулся, будто к другому тренажеру пошел.
   Рустаму не позволительно показывать даже минутную слабость. Он осетин!  И воин!
   Когда я собрался в поездку на Донбасс, я спросил Рустама, мол, как  добраться на передовую. Он ответил, как всегда, односложно: « Я подумаю». Через пару дней у нас состоялся разговор.
   - Скажешь мне, когда выдвигаться будешь, наставлял он меня. – В Ростове-на-Дону, за перекрестком проспекта Мира и улицы Шолохова, он сразу за парком культуры и отдыха имени Николая Островского, формируется наш гуманитарный конвой. Я позвоню Аслану. Он там делами заправляет. Найдешь  его и далее с ним поедешь в составе гумконвоя. Куда они поедут, я не знаю. Может быть, выберут маршрут в Запорожье, а может, поедут в Херсонскую область.  Разгружаются они, как правило, в километрах десяти от передовой. Ну, а далее пешком и ползком.  Заодно ребятам поможешь груз тащить. Аслан познакомит  с командиром подразделения. Тебя зачислят добровольцем. И не говори никому, что ты полковник и военный журналист. Вышестоящему начальству это может не понравиться. Ну, вот как-то так.
   Парк культуры и отдыха я нашел быстро. Выйти к перекрестку также труда не составило. Покрутившись по кварталам, замечаю и колонну из пяти «КАМАЗов» и двух УАЗов «Патриот».  Спрашиваю пробегавшего мимо волонтера, где найти Аслана. Он говорит  мне, что Аслан в голове колонны.
   Аслану лет сорок пять. Ростом он чуть пониже меня, значит сто семьдесят пять - сто семьдесят восемь сантиметров. Грудная клетка у Аслана широкая, с развитыми мышцами. В рукавах ветровки его бицепсам, похоже, тесновато. Наверное, занимался вольной борьбой. Принял он меня радушно.
   - От Рустама? – переспрашивает Алан. – Да, звонил он. Завтра с утра выдвигаемся. А, вас трое…  Ну, веди сюда своих ребят. Вон за этим зданием есть кафе. Ужин в девятнадцать. Ночевать будем на территории парка, нам  один из павильонов выделили. Спросишь у моих бойцов, как туда пройти. Спальники есть? Это хорошо….
   - Куда пойдет колонна? – спрашиваю я Аслана.
   - На Воробьеву, - отвечает Аслан.  – Это в пятидесяти километрах от Херсона.  Там очень тяжелые бои. И в  том районе наша отдельная рота. Маршрут почти восемьсот километров, время в пути часов пятнадцать-восемнадцать.
   Примерно, через  час  я добрался до здания вокзала. Димыч и Вовчик сидят на той же лавочке, на которой  я их и оставил. Похоже, они о чём-то спорят.
   - Что за шум, а драки нет, - спрашиваю я их и изображаю американскую улыбку, скрывая за  ней своё душевное состояние. Я сознаю, что тащу их в пекло, и тревожность не покидает меня.
   - Да, Вовчик говорит, что свинство и ****ство – это одно и тоже, - поясняет суть спора Димыч. - А я ему говорю, это не так…
   - Свинство – это подлый поступок, - перебивает  его Вовчик. – И ****ство – это тоже подлейшее деяние…
   - А вы, ребята, вообще о чём, - спрашиваю я. При этом радуюсь отсутствию уныния у моих друзей.
   - Так это мы, - поясняет Димыч, - подыскиваем определение  действиям властей разного уровня  к мобилизованным на войну…
   - Давайте, мужики об этом потом, - перебиваю  я, и коротко  излагаю Димычу и Вовчику всё, что услышал от Аслана.
   Мы пересекаем  привокзальную  площадь, и выходим на проспект Сиверса.  Минут через пять нам удается остановить довольно вместительный корейский седан. Я сказал водителю, что нас надо высадить на перекрестке за парком культуры и отдыха имени Николая Островского. Он же остановился в метрах десяти от грузовиков.  Жители, а в особенности водители Ростова-на - Дону, похоже, что знают, где формируются гумконвои, следующие на войну.
  - А это у тебя, что? – спрашивает Аслан, увидев у Вовчика зачехленный карабин.
   - «Тигр» с оптикой, - поясняет Вовчик.
   - Тогда ты поедешь с боевым охранением, - распоряжается  Аслан. – Несколько раз в пути на нас диверсанты нападали. Теперь один «Патриот» с вооруженными парнями возглавляет колонну, а другой колонну замыкает. Поедешь в последнем автомобиле.
   Кольцевую дорогу, опоясывающею  главный город на Дону, миновали в девять  часов тридцать минут. Потом всё напоминало пятьсот километровый марш, завершающий обучение молодых водителей полка. В каждой кабине - старший, которому ставилась  задача бдеть, чтобы солдат не уснул за рулем и не съехал в какой-нибудь овраг.  Сейчас я ощущаю себя тем же старшим в кабине  водителя и обязанности у меня такие же, как на армейском марше.  Водитель родом из Осетии. Зовут его Байсан.
    Когда проехали Мариуполь, я заметил, что водитель клюет носом. Я начинаю его расспрашивать, где родился, вырос и женился. Чтобы он не уснул. Байсан оживился и рассказывает, что  родом он из села Урух. И речка там протекает с таким же названием. Предки его даргавцы.  Байсан помнит, кое- что и из истории поселения. Первопоселенцами, рассказывает он, стали 45 дворов осетин из горного Даргавса. Первоначально жители назвали свое селение Равнинный Даргавс. У Байсана растут два пацана. Один пятиклассник, другой второклассник.
   - Красиво у нас!
   От его сонливости и следа не осталось, глаза аж горят. Я заметил это, когда он поворачивал ко мне лицо. «Если будет засыпать, - думаю я, - буду рассказывать о себе. Или читать стихи.  А может, буду травить анекдоты».
   Несколько раз уже делали остановку. Волонтеры выпрыгивали из машин. Мальчики шли направо, девочки налево. Потом все бежали за бутербродами к головной машине, перекусывали, и колонна продолжала путь. Димыча и Вовчика я видел несколько раз во время таких остановок. Пережевывая бутерброды, мы обменивались впечатлениями от поездки, которых было не так уж и много.
    Мелитополь объезжаем стороной. «Там диверсантов много»,- объяснил Аслан на предыдущем привале, -  объедем город  по окружной дороге». Подпрыгивает на ухабах и скрипит своим железом, когда накренивается на покатах «КАМАЗ».  За окном темень. Ближний свет нашего автомобиля и габаритные огни впереди идущего подсвечивают изрытую протекторами дорогу.
   Слева от колонны -  беспорядочные автоматные очереди. Эти звуки я не спутаю с другими. «Чух-чух-чух…» Как когда - то в горах Афганистана. А сейчас наш конвой накрывают  трассеры. Они пролетают над кузовами и впиваются в пригорок за дорогой. Кажется, что эти огненные осы догоняют друг друга, и все ниже и ниже пролетают над кузовами … В голове колонны загорелся тент одной из машины.
   - Не останавливаться! Не останавливаться! Выключить фары!
    Это кричит Аслан. Он выскочил из «УАЗа». Я увижу его на обочине. Он круговым движением руки подбадривает водителей.
   Байсан, как-то странно откинулся на спинку сидения, потом начал на меня заваливаться. Левая рука его безвольно свалилась, а правой он всё ещё держит руль. При этом нога Бейсана - на педали газа. Я убрал его руку с рулевого колеса, сам ухватился за него и стал корректировать движение «КАМАЗа» по прямой. Левую свою ногу я перекинул через рычаг тормоза и изготовился к нажатию педали газа, на случай если нога Байсана ослабнет.
   Метров через пятьсот колонна остановилась. Я сталкиваю ногу Байсана с педали газа и нажимаю на тормоз. Приподнимаю голову водителя и пытаюсь нащупать пульс на его шее. Пальцы становятся липкими. Это кровь. А Байсан мертв. Звук разбитого пулей стекла я не слышал. Начинаю убирать осколки бокового стекла с одежды Байсана.  Останавливаю себя вопросом: «Зачем?».
   Я выпрыгиваю из кабины и бегу в голову колонны. Вижу в темноте группу людей. Нахожу среди них Аслана.
  - Аслан, - говорю ему громко. Я уже кричу. – Байсана убили!
   Я снова бегу к своей машине. Меня обгоняет Аслан. Мы вместе с ним вытаскиваем Байсана из кабины и аккуратно кладем на землю. Аслан стоит на коленях и с надеждой пытается прощупать пульс погибшего товарища. Вокруг нас уже сгрудились волонтеры. Аслан поднимается с колен, крестится и произносит: «Царствия, тебе воин, небесного».  Автоматных очередей уже не слышно.
   - Достань мешок, он или под сидением водителя, или под пассажирским, - говорит мне Аслан.  Четверо парней укладывают тело Байсана  в черный мешок и застёгивают молнию. Байсана положили в кузов «КАМАЗа».
   - С управлением справишься? – спрашивает меня Аслан.
   - Да, приходилось, - отвечаю ему и иду к кабине «КАМАЗа». Ветошью смахиваю стекла с  сидения, протираю руль.
   - По машинам! - слышу  я команду.
   Колонна движется к Херсону. В моей голове целый рой мыслей. Я думаю о Байсане, его жене, уже ставшей вдовой, детях, которые будут расти без отца. И о войне тоже думается. С классиками военного искусства и полководцами я не совсем согласен.  Я думаю на этот счет несколько иначе, и вообще рассматриваю войну в виде айсберга. Вершина видимая и понятная. Два или несколько народов убивают на полях сражений друг друга из-за того, что их правители не могут  договориться.  Потом они, эти правители приходят к консенсусу и жмут руки друг другу, стоя по колено, а то и по яйца в крови. А что ниже ватерлинии?
   А в основании пирамиды паутина личных меркантильных интересов избранных, правящего класса. Никто из представителей этого самого класса не печется о судьбах людей, втянутых ими в кровавую мясорубку. Ими движут жажда наживы, амбиции и сумасшедшее желание помериться у кого толще. Отнюдь не государственные интересы движут теми, которые направляют армии на убой.
   В Афганистане мы выполняли интернациональный долг. Обоснование вторжения в чужую страну, тогда было неоспоримым, и термин советского канцелярита был принят всеми гражданами Советского Союза. По официальным данным там сложили голову почти пятнадцать тысяч парней, а реально около ста тысяч. Мы пришли туда чужаками, и ушли оттуда в том же статусе. И по истечении многих лет я так и не могу ответить на вопросы, какой долг, в каком размере и за кого я там его отдавал. При этом у меня давно уже появилось предположение, что высокопоставленные чиновники Советского Союза состязались в Афганистане с американцами за контроль над наркотрафиком.
   В Чечне мы воевали с сепаратистами. Так нам объяснили, посылая нас сражаться с горцами. На самом деле Чечню не отпустили в свободное плавание, как Таджикистан, Армению, Узбекистан и прочие республики подстреленного Советского Союза, из-за амбиций и низкого рейтинга вечно пьяного тогдашнего президента и его чудаковатого и вороватого окружения. Погибших двадцать пять тысяч. А итог двух чеченских кампаний -  воровство и предательство государственных чиновников, заискивающих перед главарями банд формирований. И результат очень похожий на последствия Брестского мирного договора в 1918 подписанного с Германией. Тогда наша молодая республика  утратила Польшу, Прибалтику, Украину, часть Белоруссии... Кроме того, по договору Россия должна была передать Германии более 90 тонн золота. Чечне золота  после двух войн мы не передавали, а вот контрибуции выплачиваем, по-моему, и по сей день. Называется это инвестициями. В итоге вся страна в жопе, за исключением Чеченской Республики.
   И вот сейчас наша армия на Украине. Главную идею начавшейся военной операции обозначили: денацификация и демилитаризация  Незалежной. Мне эти термины видятся шапкой на голом мужике, которого вытолкали из бани в мороз на улицу. Одежки нет… И этому мужику, как-то не по себе.
    Во время Великой Отечественной войны советские люди  защищали родную, народную землю. Оттого и войну называли священной. Потому и победили. Ныне земля не народная, а в собственности олигархов.  Россиян призывают защищать земли агрокомплекса имени Николая Ткачева, захватившего самые дорогие наделы в Краснодарском, Ставропольском краях и Ростовской области?  Или земли «Продимекс» Игоря Худокормова, «Мираторга» братьев Линников, французской компании Sucden, обосновавшейся в России? И заводы в России не народные. И недра не народные.  Они принадлежат Дерипаскам, Потаниным, Сечиным, Мюллерам. Прольем кровь за них?!
   Так что идею денацификации поднарядить лозунгом «за родную землю, за народное добро» может не получиться, даже если противник вторгнется на территорию страны. А вот полная национализация экономики и отмена приватизации по Чубайсу были бы хорошей одежкой тому голому мужику в шапке, которого вытолкали из бани и отправили на войну. Появилась бы понятная народу идея за что сражаться.
   Иосиф Виссарионович Ста;лин задолго до войны с фашистами начал взращивать мощнейшую национальную идею – русский патриотизм. Мне довелось найти в архивах газеты «Известия» статью датированную мартом 1936 года под названием «РСФСР», в которой русский народ провозглашается первым среди равных в братской семье советских народов. Я заинтересовался этой темой. Именно с этой статьи начинает выстраиваться определенная иерархия. Русский народ рассматривается как связующее, как государствообразующий народ, ядро новой державы – Советского Союза. Затем был одернут и поставлен на место Бухарин за свои русофобские взгляды и высказывания. Он поливал грязью русский народ, называя его «нацией Обломовых», упрекал в извечной лени, косности, глупости. Вскоре партийными властями был выпущен циркуляр, где нашим музеям, Третьяковской галерее предписывалось выставлять, прежде всего, произведения художников русской реалистической школы. Попал в опалу и Демьян Бедный, поставивший пьесу «Богатыри», в которой  главные герои, русские богатыри, были выведены как кутилы, чудилы, пьяницы, шкурники, отвратительные и продажные люди.
   Умен был Иосиф Виссарионович. Он определил главную политическую силу страны. С этим русским патриотизмом мы жили до перестройки в том виде, каким его задумал и выстроил  Сталин.
   Последующие периоды существования моей страны я называю горбочевщина, ельцинщина, лужковщина собянинщина, хусну;ллинщина и вообще дермовщинщина. В эти временные периоды в Россию хлынули толпы мигрантов из бывших республик СССР. Олигархам от строительства, сельского хозяйства, городских служб была нужна дешевая и безропотная рабочая сила. Инородцы готовы жить в подвалах многоэтажек и  отдавать львиную долю своей зарплаты работодателям, чиновникам и полицейским. Главным для них разрешение на проживание в России, с последующим получением гражданства. А еще они хотели  жрать и плодиться.
   Государственные чиновники, наверное, подпрыгивали от радости за то, что теперь можно рапортовать о приросте населения России. После объявления частичной военной мобилизации новые граждане Российской Федерации куда-то исчезли. Думаю, что крупные мегаполисы в предстоящую зиму завалит снегом.
    Изначально же, с момента развала Советского Союза таджики, киргизы, узбеки и прочие устроили националистический шабаш в своих новых странах. Рускоязычных избивали, убивали, выбрасывали из квартир в окна, грабили, насиловали женщин и детей, отбирали у русских жилье и имущество. Они и сейчас в своих республиках гнобят русских.
    А потом эти инородцы решили, что в России они вовсе не гости, а хозяева.  Бездумная национальная политика государственных деятелей все - таки привела к тому, что участились нападения мигрантов на жителей российских городов. Наших людей пинали ногами на улицах и в вагонах метрополитена как бородатые, так и узкоглазые дядьки. В столичном регионе дело дошло до создания отрядов самообороны. Власть отреагировала. Запретила называть в СМИ национальность преступников и ужесточила законы, направленные на защиту нацменов. Диаспоры знают, кому отстегивать бабло.  А  Москва – исконно русский город уже давно принадлежит азербайджанцам, армянам, таджикам, узбекам и киргизам. Всем, кроме русских. Впрочем, и в других регионах не лучше.
   Так что и национальная идея русского патриотизма, с которой советский народ разгромил немецких и европейских  фашистов  в годы Великой Отечественно войны, в России забыта и растоптана, и ныне не прокатит.  А на возрождение этой идеи потребуются лет пятьдесят. И то, только в том случае, если у наших солнцеликих  руководителей хватит на это ума. В чём я очень сомневаюсь. Так что голому мужику в шапке, который нарисовался в моем воображении, пока придется воевать с голой задницей. И без понятной идеи, этого мужика могут отмутузить. 
   При таких невеселых мыслях я и не заметил, как в составе нашей небольшой колонны проехал Антоновский  мост. У впереди движущегося «КАМАЗа» загорелись стоп-сигналы. Очередная остановка. Я вылез из кабины и направился в голову колонны. Оказалось, что здесь был контрольно-пропускной пункт. Я вижу Аслана.  Напротив него стоит военный, ко мне спиной.  По жестикуляции Аслана,  я понял, что разговор совсем не мирный. Я был уже в метрах двух от них и поэтому отчетливо услышал слова Аслана.
   - Нет у меня таких денег, - жестко  говорит Аслан.
   - Тогда я твою колонну не пропущу. – Так отвечает ему человек в форме.
- Нет у меня сто тысяч!
   - Ну, тогда разворачивай свою колонну…
   Ума много не надо, чтобы оценить суть такого разговора. Я подошел к ним и разговор прервался. Собеседник Аслана  в звании капитана. Он небольшого роста, мне по мочку  уха, лицо у него пухлое и розовое.
  - Отойдем, - предложил я капитану.
   - Чё, за базар?! – напыжился он.
   Я толкаю его открытой ладонью в правое плечо.  Капитан разворачивается,  и мне удобно поймать его за шиворот. Что я и делаю. Теперь приподнимаю его, так что он чуть касается земли носками ботинок, и тащу его к своему «КАМАЗу». Там я тычу его мордой в задний борт грузовика и кричу волонтерам, которые сидят в кузове:
  - Пацаны, откиньте тент.
   Я уже закипел, и меня остановить трудно. Один из волонтеров спрыгнул на землю и открыл задний борт. Другие парни закинули тент наверх. Они поняли мои намерения.
  - Смотри, сука, - ору  я на капитана. – Вон, в том мешке лежит солдат… Он уже мертвый жал на газ, чтобы эта  гуманитарка  попала к бойцам на передок.…  А ты, гадёныш, встал на пути! Я сейчас тебя убью и будь, что будет!
   Еще мгновение и я бы ёкнул его мордой в железный настил кузова. Димыч вцепился в мою руку.  Вовчик обхватил меня со спины за пояс и начал оттаскивать от капитана. Освободившись от моей хватки, этот урод в офицерских погонах  спрятался за Аслана. К месту этого действа подбежали солдаты, судя по всему подчиненные капитана. Они не стали вмешиваться. Вокруг стояли  с угрюмыми лицами вооруженные осетины.
   - Убью, сука! – продолжаю я орать на эту сволочь и всё пытаюсь вырваться из объятий Вовчика.
   - Алеха, успокойся, - как из далекого далека слышу я голос Димыча. – Он и так в штаны нассал…
  - Проезжайте, - лепечет капитан.
   Я на всю жизнь запомню образ взяточника, пойманного за руку. Круглые глаза, дрожащие губы, покрытая красными пятнами морда, и обсосанные штаны с мокрыми  разводами на ляшках.
   - Узнаю, что хоть копейку здесь с кого-то взял, найду и пристрелю, - выкрикиваю я капитану. Димыч уводит меня в сторону от него, при этом крепко держит за локоть.
   - Спасибо, Алексей, - говорит мне Аслан. Потом он проводит инструктаж:
   - В Воробьевке наших нет.  Отступили и сейчас стоят у Желтовки. Едем по Лермонтова до пересечения с  улицей Леси Украинке. Далее пойдем пешком.
Димыч провожает  меня до «КАМАЗа». Он убеждается, что я сел за руль говорит:
   - Грузовики, на которых мы едем, тоже не из-за патриотических чувств осетинам  дали. Командиру части, к которой этот транспорт приписан, бабло  отвалили. Мне это парни, что со мной в кузове едут, рассказали. Так, что не будь ребенком. Представляешь, чтобы было, если бы ты этого капитана грохнул... Нам еще на хвост военной прокуратуры и ментов не хватало.
   Да… Действительно, чему я удивляюсь. Армия – срез общества. Когда-то, мне казалось бредовым это суждение. Нам пытались вбить его в голову на занятиях по такому предмету, как «Партийно-политическая работа», с аббревиатурой «ППР».  Правда, мы этот предмет называли не иначе, как «посидели, попи****, разошлись». Я даже вступил в спор, на этот счет, с преподавателем военной академии на одном из семинаров. «Не оскорбляйте присутствующих здесь офицеров, - сказал я ему. – Каждый из нас прослужил в армии не менее пятнадцати  лет, при этом мы не имеем собственного жилья, получаем не такое уж огромное денежное довольствие, но не стали ворами, алкоголиками и наркоманами… Мы Родине служим! Не надо нас запихивать в какой-то срез». Сейчас бы я не спорил с преподавателем. Много изменилось. И я бы перефразировал всем известную фразу «Танцуем все!»  из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию», примерно, так: «Воруем все!» По вертикали и по горизонтали!  Комики из президентского окружения своим примером народ к таким действиям и призывают. И многие военные чины замараны в этом же гнусном деянии.
   До Желтовки доехали без эксцессов. В конце восьмидесятых мне доводилось бывать в этих краях. Мне тогда в редакции подкинули тему: участие армейских подразделений в уборке урожая. Я проехал Курскую, Белгородскую и Воронежскую области. И Херсонскую область. В Желтовке был совхоз и несколько абзацев в моем очерке были посвящены солдатам и офицерам, которые убирали здесь с полей овощи. Поселок большой, насчитывал более пяти тысяч жителей. И Храм  Спиридона Тримифунтского в селе был красивый.
    А сейчас наш отряд медленно из-за соображений безопасности и из-за много килограммового груза на плечах волонтеров движется по Желтовке. Уже светает. Дорога разбитая, вдоль неё много сожжённых и искалеченных   снарядами домов. Кажется, что село вымерло. Даже собак не слышно.
    В километрах пяти от Желтовки отыскали позиции наших бойцов. Траншея, в которую мы попрыгали, без сомнения  второй эшелон обороны мотострелкового батальона. Чтобы это понять, мне достаточно было увидеть  капониры, когда мы подходили к траншеям, с замаскированными КАМАЗами»  для перевозки минометов.  «Наверное, на вооружении батареи  батальона миномет  «Василек». Старенький цветочек, в восемьдесят  третьем поступил в войска» … Мои размышления прервал Аслан. Он уже о чем-то переговорил с командиром батальона и отдает нам распоряжение:
   - Вот эта траншея ведет к позициям роты, нам туда, наши земляки там. Ну, и пошли…
   Аслан представляет нас ротному. Мужик вроде бы ничего. И хорошо, что вопросы задает по делу.
   - У вас есть какие-нибудь документы, кроме военных билетов… Вы же офицеры. И звание воинское у вас, будь здоров. Мне до вашего армейского статуса, как медному котелку служить.  А доброволец  - это типа рядового.
   - Есть паспорта… А еще есть удостоверение, - помогаю  я ему принять решение. – Вот, смотри. Я – редактор бюро журналистских расследований.
   Я отдаю ему удостоверение. Ну, конечно, я вруша. Красную корку я купил у метро «Новые Черемушки» за сто рублей. Потом я на компе все напечатал, вклеил лист на разворот удостоверения и даже печать поставил, которую вначале заказал, а потом выкупил  за пятьсот рублей.
   - А это мои сотрудники, -  я указываю на Вовчика и Димыча.
  - Ну, это же другое дело ! – воскликнул ротный. Потом как-то нелегко вздыхает и говорит:
  - Меня  Федар зовут.  Я  воюю уже пять лет…  Вы точно, обратно домой не хотите? Нет? Ну, ладно, давайте будем  вам определять позывные…
   Аслан со своими волонтерами уже разгрузился. Он подошел ко мне  и обнял…
   - Морду здесь никому не бей...
  - Ладно, не буду, - обещаю я Аслану
    После отхода волонтеров подошел взводный. Позывной у него «Снегирь», а на самом деле он лейтенант Андрей  Чечулин и родом из Перми. Все вместе начали выбирать позывные. Ротный долго склоняет мою фамилию. Потом говорит:
   - Ты, Селиванов.  Се-ли-вано-в. Будешь  «Вано». Это слог из твоей фамилии.
  - Я же не грузин, - воспротивился я. Может быть  по-другому как-то…
   - Короче, сказал ротный, - будешь «Вано».
   Димыча и Вовчика  даже не переименовали. Ротный сказал, что если их так все зовут, то путь так и будут с такими позывными.  Потом мы с взводным пошли по траншее. Земляные  работы здесь велись, судя по всему давно. В некоторых местах бревна отошли от бруствера и земля осыпалась. Я вспомнил слова Аслана, о том, что наши подразделения спешно отходили от Воробьевки. Думаю, что также спешно заняли эти старые траншеи.
   Слева от меня  в метрах десяти Димыч, справа Вовчик. Фронт обороняющегося взвода мы увеличили на тридцать метров. Вовчик там что-то копает. Димыч притащил на свою позицию два ящика, похоже, что из-под гранат.
   - Димыч, а  на хрена тебе эти  ящики, - кричу ему.
   - Ты же ко мне в гости придешь, - отвечает он. – Вот  и посидим. Сейчас еще один приволоку, для Вовчика.
   «Мысль интересная, - думаю я. – Надо тоже сходить за ящиками».  Недалеко от командного пункта ротного – импровизированный склад. Чего здесь только нет. Автоматы, винтовки, гранаты…
   - А это что? – спрашиваю ротного.
   - Да, это ящики для перевозки  «Джавелинов», - пояснил Федар. – Там еще что-то есть из американского барахла…
   Я открываю пластмассовый ящик. Полный противотанковый комплект! И даже одна ракета!
   - Я возьму с собой пару этих ящичков? – спрашиваю я Федара. – Будет время  по изучаю эту штуковину. Надо же квалификацию повышать.
   - Да возьми, - разрешает ротный, - Только не подорвись по случаю. И особенно-то там не высовывайтесь. Укропы иногда появляются.
  - А почему иногда?
   - А кто их знает. Вон, видишь перед нашей траншеей поле, поверхность ровная. А через метров пятьсот склон. За ним лесок, отсюда только  верхушки деревьев  видны. А за эти леском  опять поле и далее позиции укроповские.  Наши разведчики туда ползали. Так, вот, часов в одиннадцать их бронетранспортеры, а бывает, что и  танки выползают на бугор. Их прикрывает пехота. Постоят минут двадцать, не атакуют, и обратно сползают вниз. Часов в шестнадцать всё повторяется.
   - Стрелять по ним не пробовали?
   - Нет… Хотя я просил разрешения… Сказали, чтобы не провоцировал их…
   Каждый ящик, как сказал ротный Федар, килограммов по тридцать. И я их волоку за собой, на какого-то хрена, по траншее. Споткнулся и  один ящик завалился. Пока  его устанавливал,  увидел припорошенную грунтом книжку. Я её поднял, очистил от глины и засунул в накладной карман. Зачем я это сделал, сам не понял.
   Начало дня было спокойным. А в одиннадцать, как и говорил Федар, выползли три танка. Один из них я узнал. Советский шестьдесят четвертый медленно полз на меня. А два, похоже, были польские эртэ девяносто первые, в кирпичиках на башне и лобовой броне. С каждой стороны танков семенила пехота, человек по пять.
   Так как они не стреляли, я пошел к Димычу. Он тоже рассматривал эти танцы укров. Теперь мы смотрели на них вдвоем. Потом подошел Вовчик.
   - Ну, и кто мне объяснит, что это за  хрень, - спрашивает нас Вовчик.
   - В словаре Владимира Ивановича Даля, - говорит  Димыч, - это действие так и называется…
   - Даль такого не мог написать  в своем словаре, - отвечаю ему.
   - Если бы он такое видел, то так бы и назвал происходящее, - поддерживает  Вовчик  размышления Димыча.
   - Интернет, «штурмовые боты», - соглашаюсь я с ними. – Видел однажды, как сын играл.
   Танки укров ушли.  А мы расходимся  по своим позициям.  Я присаживаюсь на ящик с «Джавелином», и достаю книжку, что нашел на дне траншеи. Это - блокнот  размером, примерно, четырнадцать на семнадцать сантиметров. Правый нижний угол блокнота  изрядно поврежденный, подгорел вроде. Я протираю книжицу рукавом и открываю. Страницы исписаны мелким, почти каллиграфическим почерком.
   «Сегодня я снова живой. Вначале нас обстреливали. Наши траншеи взрывались часа три. Потом появились танки и пехота. Я стрелял, а вижу- то плохо. Когда меня забирали на войну, я прикупил трое очков. Остались последние, другие разбились…»
   Я еще листаю страницы блокнота. Разглаживаю одну из них, и продолжаю чтение.
«… Бой закончился уже, как часа полтора. Убитых всё еще складывают в конце траншеи, а раненых утаскивают куда-то в тыл.  Потом ребята снова собрались вокруг меня. Они называют меня «Учитель» и просят почитать стихи. «Учителем» они стали меня называть после того, как я им рассказал, что преподавал литературу и русский язык в школе.  Я читаю им стихи Федора Ивановича Тючьева. «Небо бледно-голубое  Дышит светом и теплом  И приветствует Петрополь  Небывалым сентябрем. Воздух, полный теплой влаги, Зелень свежую поит…»  Серега говорит, что вроде, похоже на сегодняшний день. Если бы не стреляли… Он всегда приходит ко мне первым, когда наступает затишье.  Мы с ним в траншее, как соседи. Село, что за нашими позициями называется Желтовка.  Как там мои семиклашки поживают? Скучаю по ним…»
   «… Только что закончил  рассказывать ребятам  о Висиме…»
   А учитель-то оказывается  мой земляк. Висим от города Нижнего Тагила, в котором я родился в пятидесяти километрах. И мне доводилось бывать в этом  красивейшем селе, родине Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка. С  горы Шихан, как на ладони, виден весь поселок, все его три конца.  В почерневших от времени избах с крытыми тесом дворами живут староверцы. В  выбеленных хатах – хохлы, потомки, завезенных сюда из Чернигова  Акинфием  Демидовым во времена строительства железоделательного  завода. И рубленным  домам туляков нашлось место недалеко от плотины.  Мамин-Сибиряк написал здесь роман  «Три конца».  Почти три столетия люди разных вероисповеданий и национальностей уживались в Висиме. Работали на заводе, мыли золото в речках Шайтанка и Межевая Утка, отыскивали алмазы в долинах рек,  роднились  и растили детей. Ни у кого из них и мысли не возникало убивать друг друга за то, что одни говорят на украинском, а другие на русском языке, или осеняют себя крестным знамением каждый по своей вере.  А вот ныне убивают друг друга… А в прочем, не им это в голову пришло…  Одному правителю нужен рейтинг, другому власть, третьему деньги. Вот в очередной раз и стравили народы.
   Справа от меня звучит выстрел. Судя по всему, это Вовчик нашел себе занятие. Я вначале глянул  за бруствер траншеи, где укры устраивали недавно балаган.  Замечаю, что на поле, что-то упало с неба.
   - О! - слышу я возглас Вовчика. - Я его намахнул!
  - Кого ты там намахнул? – Кричу я Вовчику и иду в его сторону.
  - Да, беспилотник  кружился, - поясняет  он. – Почти над нами завис… Ну, я его из  карабина и срезал.
    К нам подошли солдаты из нашей роты. Оказывается, беспилотники  давно здесь безнаказанно летают. Вовчик рассказывает бойцам, что эта  укроповская  птичка похоже на коршуна.
   - Зависла над полем и вроде бы как добычу высматривает…
   За этим обсуждением нас и застал ротный. Он разобрался, что здесь произошло, нахмурился и сказал:
  - Сейчас меня на командный пункт  батальона вызовут. А ты куда смотришь? - рыкнул он на взводного.
   Ротный ушел. Димыч, Вовчик и я расселись на ящиках. Несколько наших уже сослуживцев расположились вокруг нас. Разговоров среди них, похоже, было не много, а тут три возрастных мужика, что-то рассказывают и обсуждают.
   - Я тут случайно блокнот нашел, - поделился  я, - интересные записи…  И, думаю, блокнот в нашу траншею попал из  Воробьевки.  Где его хозяин не известно. Учителем его все называли… Может, знаете о нем, что-то…
   - Под Воробьевкой такое месиво было, - это Дзагур включился в беседу, - что я не помнил, порой, как меня зовут. Звон в ушах только здесь прошел. Учителя в нашей роте не было. А ты почитай что-нибудь из этого блокнота…
   «Сейчас затишье. Не надолго это, минут на двадцать-тридцать. Потом вэсэушники начнут опять палить по нам из арты. И пойдут в атаку.  С утра они три раза пытались ворваться в нашу траншею. Ротный, капитан Чижов Николай Иванович, сказал, что надо держаться, скоро подкрепление подойдет».
   Я прочитал эти строки из блокнота учителя и теперь смотрю на парней. По их глазам понимаю, что они  хотят, чтобы я продолжал чтение. Мобилизованных среди них нет… Не правильно сформулировал мысль… Частично мобилизованные здесь отсутствуют. И, слава, Богу! На этой войне должны сражаться волки, а не ботаники. Под  Воробьевкой  эти самые ботаники каким-то образом оказались. Судя по всему, там и остались. А эти мужики войну повидали. И хотят, чтобы я читал им про войну. Может быть для того, чтобы вспомнить, как все было, никого не забыть, и подумать, что их еще ждет впереди. Я перелистываю страницу…
   «Мы отбились! Несмотря на то, что две боевые машины пехоты укропов  всё - таки прошли  сквозь  наши позиции. Одну сожгли наши бойцы из противотанкового отделения. Я всё не могу запомнить название ружей, из которого они подбивают технику вэсэушников.  Другую машину ребята забросали гранатами. Я увидел, что они горят, когда мы отогнали пехоту. Погибших и раненых  много. Сейчас шум боя затихает, и всё громче слышатся стоны и мат».
   После прочтения этих строк, я представил человека, совсем не похожего на военного. На носу у него очки с толстенными линзами, на которые нависает защитный шлем…  И тощая его шея торчит из воротника армейской куртки. Не богатырь этот солдат вовсе. А дерется! Как может, так и дерется!
   - Д-а, - услышал я вздох с этакой растяжкой. – Досталось там всем под  Воробьевкой. – Это говорит взводный Андрей. Он сидит на дне траншеи, оперевшись спиной на бруствер.  – А я сейчас Сашку вспомнил, солдата из моего взвода.  У него позывной был «Славутич». Дрался, как зверь! В рукопашном троих саперной лопатой зарубил. Потом выяснили, что это пшеки в нашу траншею ворвались. Погиб Сашка…
   Рота давно уже стала интернациональной. Я успел познакомиться с парнями. Здесь были осетины, русские, калмыки, абхазцы и даже один украинец  с позывным «Грач». Он держится почему-то особняком. «Надо будет с ним познакомиться по ближе»,- пришла в голову мысль.
  - А драпали мы из Воробьевки, только пятки сверкали, - продолжает рассказывать Андрей.  – Там вэсэушников было раз в пять больше, чем нас. И арты у них было много…
  - Эх, был бы сейчас жив Сталин! – перебил его Росмик. 
   Вся родня этого кареглазого осетина живет в селе Карджин у южного подножья Кабардино-Сунженского хребта. Наверное, поэтому  него позывной «Горец». Мне уже не странно слышать от осетина добрые слова в адрес Иосифа Виссарионовича Сталина. Несмотря ни на что.
   В тридцать седьмом, с подачи руководства Грузии, по Осетии прокатились волны репрессий, под стать потокам беспокойного Терека. Части населения удалось уехать из родных мест, многие были расстреляны за  антисоветскую  деятельность, а иные, с благословления Советской власти, вырезаны грузинами. Так Россия в который раз разрубала Кавказский узел. И, казалось бы, отношение осетинского народа к Сталину однозначно должно быть негативным. Ан, нет! Осетинам подавай Сталина! Они уверовали, что именно при таком вожде все враги России были бы давным-давно разбиты.  Впрочем,  и…
   Домыслить я не успеваю, потому что Росмик просит меня почитать еще записки учителя. Я открываю блокнот.
   «На полигоне под  Екатеринбургом, куда нас, призванных отправили из военкоматов, мы стреляли из автомата по мишеням стоя, лежа, с колена. А вот, что делать солдату в траншее не рассказали. Сейчас я понял, что нас учили наступать. Только всё по-другому здесь на войне. Наша рота, с того дня, как я сюда приехал, только и делает, что обороняется. И первейшая наша задача - выжить под артобстрелами. Очень много погибших…»
   Здесь запись прерывается. Солдат что-то не успел дописать. Наверное, начался артиллерийский обстрел. Я читаю следующую записку резервиста.
   «Серега умер у меня на руках. Осколок от разорвавшегося снаряда пробил его бронежилет. Я опустился на колени, затащил его тело на свои бедра.  И, придерживая голову руками, говорил ему, чтобы он не молчал и не закрывал глаза. Серега хрипел. Я только и сумел разобрать из обрывков его слов, что если он выживет, то убьет его. Это будет расплата тому, кого он убьет, за всех погибших. Потом Серега умер. Я так и не понял, кого он хотел убить».
   Я закрываю блокнот. У меня, что-то вдруг перехватило дыхание, и  нет сил, читать далее записки солдата.  Молча, опустив голову, сижу на ящике с американской ракетой. Димыч, Вовчик, Дзагур, Андрей, Росмик  и  еще несколько солдат из нашей роты, расположившиеся вокруг меня, тоже молчат. Димыч  уловил моё желание высказаться.
   -Молчи, - говорит он. – Наговоришь сейчас… Остынь!
   - А чего тут говорить-то, - услышал я голос взводного «Снегиря». – Бросили не обстрелянных мужиков в пекло… Ну, ладно я. За моей спиной вторая чеченская. Им бы детей учить, народ лечить,  дома строить. А их в окопы.
   - В годы Великой Отечественной,  такие же, как этот учитель и убитый Серега, - рассуждает Димыч, - добровольцами уходили на фронт Родину защищать.  В начале войны, люди возле военкоматов в очередях стояли…
   - Димыч, ты, по-моему, что-то с пальцем перепутал.  Изначально была объявлена специальная военная операция, - включился в разговор Вовчик. – Ты помнишь хотя бы один исторический  факт, чтобы  в стране, которая начинала такую военную кампанию, объявлялась мобилизация населения. Эта, так называемая, мобилизация, есть ликвидация последствий не грамотных, не взвешенных решений руководства страны. Вспомни, к примеру, специальные военные операции Соединенных штатов в Ираке и Югославии. Для завершения маленьких победоносных  войн, что на Балканах, что на Ближнем Востоке америкосам и их союзникам по НАТО потребовалось менее трех месяцев. Помнишь, как они начинали эти войны? Авиацией и ракетами раздолбали все аэродромы, мосты, железные дороги, автомагистрали, газовые и электростанции, в общем,  всю инфраструктуру. И только после этого на территории этих государств  входили мотопехотные и танковые подразделения. Потери личного состава у них были минимальные. К примеру, в  Ираке потери личного состава  группировки США составили двести человек. Можешь сравнить с нашими потерями здесь, на Украине. Хочешь  ещё меня послушать?
   - Ну, слушай, - продолжает излагать свои соображения Вовчик. – Мало того, что Генеральный штаб не рассчитал силы и средства, я имею ввиду, требуемую численность войсковой группировки и необходимое вооружение для выполнения задач такой операции. Из-за этого, кстати, нам и наваляли в первые же дни. Так кроме этого,  какой-то мудак дал войскам установку на неукоснительное исполнение гуманитарных прав населения на занятых противником территориях. Соображаешь, о чем я говорю? Поясню на примере.
   Укропы оборудовали опорный пункт в жилом доме, и держат там жителей в качестве живого щита. Взводному поставлена задача уничтожить этот опорный пункт. А как? Там люди. Вот и крутятся солдаты взвода возле этого дома дня три, а вполне может, что и неделю, теряя в перестрелках своих товарищей. И так у одного дома постояли из гуманитарных соображений, возле другого и у третьего, и какого - нибудь завода. Время потеряно, замедлился темп наступления. Мы с тобой военные и знаем, что при высоких темпах продвижения и эффективном подавлении противника огнем наступающие войска  несут меньшие потери в живой силе и технике. И что происходит, в конечном итоге, когда наши подразделения топчутся возле дома, в котором засели укры и прикрываются мирными жителями.  А в это время укропы подтягивают силы, создают укрепрайоны и оборонительные рубежи. И продолжают убивать наших бойцов.
   - Ты предлагаешь бить по этим опорным пунктам из всех орудий, несмотря на потери среди мирного населения? – задает вопрос Димыч. – А как же Женевская конвенция о защите гражданского населения во время войны? Россия – подписант конвенции и неукоснительно исполняет статьи этого документа.
   - Значимый документ, - не уступает Вовчик. – Только американцы и другие члены НАТО давно на эту конвенцию наплевали. А укронацисты на неё даже нассали.
   - Мы же не фашисты, - отстаивает свою позицию Димыч.
  - Да, слышал я такие доводы по телеку, типа, «мы же не они» - отмахивается от него Вовчик. – Мы кому доказываем, что у нас ничего общего с фашизмом нет. По-моему, сами себе. А штатам и Европе пофигу наши рассуждения на эту тему. И, кстати, как в Женевской конвенции, так и в Наставлении  по международному гуманитарному праву  для Вооруженных Сил Российской Федерации, прописан принцип военной необходимости. И сформулирован он, примерно, так: выполняя поставленные задачи, командир должен стремиться сводить к минимуму случайные потери и разрушения. Заметь! Не исключать потери среди мирного населения, если в этом есть необходимость, а сводить к минимуму! Во время войны потери не только в воинских подразделениях, но и среди мирного населения. Война это, братишка…
   У меня тоже есть свое мнение на этот счет. А я не вмешиваюсь в дискуссию Димыча и Вовчика.  Меня сейчас больше всего интересует оценка того, что случилось и происходит бойцами нашей роты.  Я смотрю на их не бритые, обветренные лица, на их задумчивые и грустные глаза…
   - Слушай, Вовчик, - это голос  Андрея, - мне понравился твой пример про опорный пункт укров.  Я даже себя тем  взводным представил и картинку увидел в полной раскраске. Укры в здании, там же гражданские, по нам стреляют из гранатометов и автоматов, а мы не можем… Один мой боец  упал, второй, и следом третий. И я подумал, чтобы ты, Андрюха, сделал?
   - И чтобы  ты сделал? – спрашиваю я.
   - Бля! Заорал бы я! Мужики, гасите их из всего, что стреляет и взрывается, с лица земли сотрите этих гадов!
   Я смотрю на Андрея. Он тяжело дышит. Андрюха сейчас в том бою, который сам себе нарисовал.
   - А с гражданскими что? – Это Димыч.
   - Может быть, кто-то из них бы и выжил, - отвечает Андрей и почему-то смотрит на небо. - А вот среди укропов быстро бы прошла молва, что мы этот живой их щит на одном месте крутим. И они бы перестали закрываться людьми!
   - Да и у меня всегда были сомнения, - продолжает говорить Андрей, - что эти самые мирные жители в опорных пунктах все, как один, удерживались насильно. Одни, может быть, и вправду сидели там не по своей воле, а другие, что не исключаю, поддерживали нациков криками типа «героям слава!», или «москаляков на ножи!» Как ты, Вано, считаешь?
    А, это Андрей ко мне обращается. Вано – это ведь мой позывной. Я отвечаю:
   - У меня схожие мысли, Андрей.  У девяноста процентов населения Украины мозги пропитаны фашистскими, бандеровскими идеями,  они как тряпка в бензине. Спичку поднеси и вспыхнет. В Херсоне, который за нашими спинами, жители отказываются за покупки рассчитываться в рублях, у них в ходу гривны. Ждут прихода освободителей от москалей. Ты, спроси у Вовчика про жителей Львова. Он там учился в военном училище.
   - Да, помню, как мы в увольнение ходили, - подключился к разговору Вовчик. - Всегда по несколько человек… Львовяне на нас смотрели, как шакалы на Маугли. А тогда уже почти тридцать лет прошло после войны, последние банды бандеровцев, вроде как, разгромили.
   - Когда мы укроповских нациков разгромим, - подключаюсь я к разговору. – А мы их,  без всякого сомнения, разгромим!  Думается мне, что оставшиеся в живых и потомки этих упырей  десятилетия будут стрелять нам в спину. Поэтому считаю, украинские области принимать в состав России – бредовая идея. В областях Украины референдумы провели, по поводу того, хотят или не хотят быть в составе России…  А россиян спросили? Мы хотим, чтобы украинские области вошли в состав России? Кроме того, наша власть таким решением плодит террористов на собственной территории. Уже и так приняли тысячи так называемых беженцев. Думаю, что эсбэу Украины даже диверсантов засылать к нам не надо, они уже в России. А теперь в одном городе взрыв, в другом… Их же никто, как следует, не проверял. Добрые мы. За свою доброту и получаем.
   - В Афгане мы зашли в один кишлак, - рассказывает Вовчик. Бойцы притихли, когда он заговорил. И понятно, перед ними участник афганской войны. – Зачистку проводили. В нашей группе было пятеро, два офицера и три солдата. В один дом зашли, другой… А в третьем, женщина была и пацан лет тринадцати. Мы вышли во двор. Вдруг дверь дома открывается. Мы оглянулись и увидели женщину с автоматом в руках. И мальчишка с ней рядом стоял, с автоматом. Они успели троих наших положить, лейтенанта и двух солдат. После рейда, когда погибших поминали, комбат мне книжечку подарил, с цитатами Карла фон Клаузевица. Это прусский военачальник, военный теоретик и историк. Одну из его цитат всю войну помнил. Наизусть порой цитировал, в том числе и для себя. Сейчас уже дословно не припомню…  А Клаузевиц писал, что добросердечные люди глубоко заблуждаются, полагая, что существует способ обезоруживать и побеждать противника без пролития большого количества крови, и обманывают сами себя. Наихудшие ошибки на войне, писал он, происходят от доброты.
    Недолго помолчали после рассказа Вовчика. Потом Дзагур, вроде как, резюмирует:
   -  Кто на войне злее и ожесточеннее воюет, тот и победит. И почему наше командование в начале спецоперации задумчиво репу чесало, а  не отдало приказ  бомбить хохляндию, как америкосы мочили Ирак и Югославию? -  И сам же себе ответил:
   - Понятно почему. Думали, как только наши войска на Украину войдут, вэсэушники обваляются и разбегутся. А из Авдеевки так уж точно сбегут. Восемь лет обстреливали дончан и сейчас продолжают. По сводкам российские подразделения  шаг за шагом продвигаются в сторону Авдеевки. У России ракет нет, бомбардировщики отсутствуют…  Да? Ведь известно, что там стоит одна бригада вэсэу. Координаты, где их расчеты засели известны. Чего не накроют-то? Вано, ты же военный, да еще и журналист. Может, ты пояснишь…
   - Если я начну рассуждать на эту тему, - отвечаю я, - мы с  тобой в такие дебри заберемся… Ты в карты играешь?
-    Ну, играю, - Дзагур явно удивлен моим вопросом. – В дурака подкидного.
   - Так вот, - продолжаю я. – Представь, что сели в карты играть несколько человек и у каждого в рукаве  козырные карты, к тому же крапленые.  Ну, жулики собрались. Среди них игроки из США, Великобритании, стран Европы, Украины и Россия там же за столом. А на кону Донбасс. Один из игроков подбрасывает  карту России и говорит: «А вы Крым аннексировали». Россия свою карту сбрасывает со словами: «А вы Донбасс обстреливаете».  Другой из игроков: «А ваши войска вторглись на Украину». Россия отбивается своей картой: «А вы девятый год людей убиваете  в ДНР и ЛДНР»… Согласись, что Донбасс – супер крапленая карта.
   - И как долго они играться будут? -  спрашивает Дзагур.
   - До тех пор пока ополчению Донбасса это не надоест. – Отвечаю я Дзагуру.         - Уйти за разграничительную линию дончане во второй раз не согласятся. И скоро они Авдеевку освободят. И это произойдет, даже если этого кому-то не хочется.
   - А эти жулики с картами, что будут делать? - продолжает расспрашивать Дзагур.
   - Они на другой интерес играть будут, - вступил в беседу «Грач».
   Ну, вот хотел с этим украинцем  попозже познакомиться, а он сам голос подал. На вид «Грачу» лет сорок пять, но думаю, что он моложе. Война не молодит, а прибавляет годы. Мой отец вернулся с войны в сорок седьмом в двадцать четыре года. А по фотографиям ему лет тридцать пять…
   - На Украине четыре атомных электростанции, - продолжает рассуждать «Грач». На кон можно поставить любую из них. Взорвать или не взорвать… А если не взорвем, что получим…  А что если взорвём, какая нам за это конфетка?  В подобные игры Россия давно с Западом играет. Я имею ввиду газ и нефть. Дадим не дадим, отключим не отключим… Странная игра с противоборствующей стороной во время войны. На кон может лечь и тема вторжения дивизий НАТО в Одессу или в Львовскую область. И карты с вопросом быть или не быть третьей мировой войне посыплются со шлепаньем на игральный стол. И такие игры не закончатся никогда. 
   - Да ты, «Грач» философ, - подал голос Андрей.
   - «Грач» я в бою. А зовут меня Вячеслав, в уменьшительном варианте Слава. Не философ  я, а экономист.  Окончил Днепропетровский государственный университет. Так почему, на мой взгляд, эти игры не закончатся. Потому что президенты, премьер-министры разных стран думают, что именно они управляют своими странами, властвуют над народами и что-то значат на этой земле. На самом деле… Сейчас образ для начала создам…  Для большего понимания.  Как в России, так и в Украине с давних времен проходили ярмарки. На ярмарках обязательно был балаган  для увеселения народа с главным героем Петрушкой…
   - Петрушки появились на ярмарках, - перебил его, но вежливо, Димыч, – по-моему, с  1730 года во время правления Анны Иоанновны.  У неё был при дворе шут. Любила она его и баловала. А называла царица своего шута Пьер-Мира  Педрило. В честь этого Пьера Педрило и назвали тряпичную куклу Петрушкой… Извини, Слава. Рассказывай, интересно излагаешь.
   - Так вот, этот Педрило…
   Кто из бойцов засмеялся, другие заулыбались. Солдаты не унывают, даже в такой не понятной обстановке. И слово им понравилось.
   - Так вот этот Педрило, всего лишь тряпочка раскрашенная куклой, - продолжил развивать свою мысль Слава. – Ловкие пальчики в один рукав и в другой, а указательный в голову. И этот Педрило, ручками машет, головой кивает, кричит, типа указы издает, реформы объявляет и даже войны начинает.  Ему и невдомек, что его надели на палец и крутят,  как хотят.  А управляет им тот, кто за кулисами, за ширмой. Я не единожды думал, кто же там, в тени. Финансовые магнаты, главы корпораций военно-промышленного комплекса, элита разведки  разных стран, объединившиеся  в какую-то транснациональную  группу, с целью управления миром…   Ответа не нашел. И, думаю, не найду. Да и никто на этот вопрос не ответит …
   Я уже было начал обдумывать, кто из нынешних президентов, премьер-министров разных государств самый, что ни на есть  Педрило и всех педрилестей. Не успел. Пришел ротный. Он был зол.
   - Что тут за митинг? - грозно спросил он.
   - Да, мы тут обсуждаем, где мясо купить, - улыбаясь Федару, отвечает Вовчик.  – Тихо здесь, как на пикнике. Изжарим шашлык, на запах укры придут. Водочки с ними выпьем. Будем брататься!
   - Всё хохмишь, - отвечает ему ротный. – Из-за твоего выстрела по беспилотнику, меня чуть от должности не отстранили.
   - Так не расстреляли же, - пытается отшутиться Вовчик. – И я пока живой…
   - До веселитесь…  Послушайте лучше… За бугром моторы урчат, - ротный  указывает рукой за траншею, где предположительно находятся вэсэушники. -  Если укропы попрут, здесь такой шашлык будет…
   Как же война, причем в очень короткий период времени, накладывает отпечаток на людей. Ротному Федару сорока лет нет, а выглядит пятидесятилетним. Он осетин по национальности. Парни мне сказали, что он из Владикавказа. У него там дом, построенный еще его отцом. С войны его ждут жена и трое ребятишек. А он как начал воевать в две тысячи восьмом году на  грузинско-осетинской границе, так всё и воюет. Дома бывает наездами. То едет в одну «горячую» точку, то другую. С четырнадцатого года воевал за освобождение Донбасса. А сейчас здесь ротой командует.
   «Он с виду суровый и жесткий. А ни одного бойца в роте нет, с которым бы у него разговора по душам не было, - рассказывал мне Ростик. – И в боях он на командном пункте не отсиживается. Меня оглушило как-то, я ничего не понимаю, что вокруг творится…  Так он меня тащил по траншее, пока санитара не нашел».
   Ротный с взводным ушли, и бойцы разошлись по своим стрелковым ячейкам. Димыч, Вовчик и я всё ещё сидим на пластмассовых ящиках.
   - Я гул моторов тоже слышу, - проговорил  Димыч. – А если они действительно нас атакуют?
   - Умрем героями! – воскликнул Вовчик. – А если без шуток, то окажемся мы в ситуации не веселой.  В нашем взводе одна БМП,  в соседнем – две и в третьем взводе  одна.  В роте сорок три человека, вместе с командирами взводов и ротным. В таком составе вышли из Воробьёвки. По танкам будут стрелять гранатометчики, из пушки БМП, противотанкового ракетного комплекса и ПТУРов.  Вооружение старенькое, такое на  Красной площади в парадных расчетах не увидишь. Ну, какое уж есть.  А мы будем отсекать пехоту. Батальонные минометы в стрельбе по танкам не эффективны. Если поддержит полковая артиллерия, то будет полегче и, как в народе говорят, может, выдюжим.
    Мы немного посидели молча, каждый в своих раздумьях. Затем Димыч встал, как-то неуклюже потоптался, вроде с мыслями собирался и обратился ко мне:
   - Алеха, я возьму у тебя один ящичек с «Джавелином», с рассветом попробую разобраться с  этой американской хреновиной. Ты не против?
   - Да забирай, - отвечаю я, - Потом проведешь с нами занятие по огневой подготовке, мы с Вовчиком будем примерными учениками.
   Димыч потащил ящик на свою, слева от  меня позицию. Вовчик ушел к себе укладываться спать. Я остался сидеть на оставшейся у меня американской ракете, только  укрылся с головой плащ-палаткой, включил фонарик и начал читать записки учителя.
   «Удивительно и приятно, что мои боевые товарищи любят слушать стихи. Я им уже читал стихи  Пушкина и Лермонтова,  Есенина и Паустовского. Вчера, вечером прочитал стихотворение Александра Пушкина  «Клеветникам  России». Коля, у него позывной «Серьга», после того, как я закончил декламировать, попросил повторить слова про измаильский штык.  Я заново прочитал абзац из стихотворения: « Вы грозны на словах — попробуйте на деле! Иль старый богатырь, покойный на постеле, Не в силах завинтить свой измаильский штык? Иль русского царя уже бессильно слово? Иль нам с Европой спорить ново? Иль русский от побед отвык?» Потом они долго обсуждали, почему невозможно победить Россию. Какие же они славные».
   «Вчера мы ходили в атаку на вэсэушников.  До их окопов не дошли. Снайперы укров выбивали наших бойцов одного за другим. Причем, стреляли они наступающим в пах. Раненные солдаты жутко кричали от боли. Когда поступила команда отступать, мы тащили за собой раненых, и многих из них живыми не дотащили.  В муках они умирали. Командира роты Чижова тоже убили».
   «Очки мои всё-таки разбились. Пули или осколки прошлись поверху траншеи, и комья глины с мелкими камнями хлестнули по стеклам.  Третий день жду, что волонтеры привезут мне новые. Я им заказал. Пока помогаю санитару, утаскиваем с ним раненых бойцов ко второму эшелону обороны батальона, там медпункт,  оттуда их увозят в тыл».
   «Атаки на наши позиции не прекращаются. За сегодняшний день отбита третья атака. Очки мне пока не привезли. Я насобирал гранаты, их у меня пять штук. Если фашисты приблизятся, буду кидать в них гранаты. Затишье закончилось, опять слышу стрельбу».
   Это была последняя запись «Учителя». Живой он или нет? А может на излечении в госпитале.  Или воюет на другом направлении? Если сам останусь целым и невредимым, то обязательно поеду в уральское село «Висим». Там не более двух школ и найти информацию об учителе русского языка и литературы, которого забрали на войну, труда не составит. Далее по обстоятельствам. А о герое-земляке люди должны знать.
   Я устраиваю себе ночлег. Вытаскиваю спальник из рюкзака и ворчу, что  байданутые американцы разработали очень не совершенный "Джавелин".  Не хватило у них ума создать ракету длиной сантиметров сто семьдесят или чуть по более.  Тогда на ящике для переноски ПТРКа  можно было бы спать. А сейчас придется залезать в спальник и укладываться на холодную землю.
   Что-то мне не спится. Вдруг появляется одна картинка, которую мне непременно нужно осмыслить, то другая… Подразделение, которое вышло из тяжелых и затяжных боев отчего-то держат в этих  старых траншеях уже две недели, и на переформирование не отводят, и не пополняют личным составом, и не доукомплектовывают техникой и вооружением. Единственную боевую машину нашего взвода я видел замаскированную в капонире. А таких во взводе должно быть четыре. Под командованием взводного  Андрея с позывным «Снигирь» было четырнадцать бойцов до нашего здесь появления, теперь семнадцать.
   Опять вспомнились показательные выступления укров на танках. Почему противник не атакует измотанный, безвозвратно потерявший более пятидесяти процентов  личного состава и техники батальон?
  Уснул, когда ночная темень начала рассеиваться. Через несколько часов, просмотрев несколько беспокойных сновидений – ужастиков, проснулся с ощущением, что на меня пристально кто-то смотрит.  Открыл глаза.  Смотрю  вправо, затем влево,  и обнаруживаю рыжую собачью морду, которая лежит на лапах крупного размера и, не моргая, смотрит на меня с высоты бруствера.
   - Ну, привет! - говорю я морде. - Прыгай ко мне, будем, есть галеты.
   Я вылез из спальника, встряхиваю его и делаю скрутку, достаю из рюкзака пачку галет. Пес всё еще на бруствере.
   - Ты, что есть не хочешь? – спрашиваю  я рыжую морду.
   Собачина изящно сползла по стенке бруствера на дно траншеи. Пес оказался крупным, сантиметров пятьдесят пять в холке и рыжего окраса у него была не только морда. Он был весь рыжий. И, глядя на его экстерьер можно было предположить, что кто - то из его родителей был овчаркой. Я протягиваю псу галету. Он понюхал, но есть не стал.
  - Может, ты пить хочешь? – спрашиваю  я пса.
   Я достаю из рюкзака алюминиевую чашку, наливаю в неё воду из фляжки и ставлю перед псом. Он вылакал содержимое и сел напротив меня. Галету, которую я ему предложил во второй раз, он, как мне показалось, даже не жевал, а просто проглотил. Потом пес съел еще одну галету, вторую и все остальные, что были в пачке. За этим занятием нас с псиной и застал Вовчик.
   - Алеха, да у тебя гость?
   - Пришел со стороны села. Смотри, какой симпатяга. Мои галеты он уже стрескал.  Если у нас останется, то надо будет ему кличку придумать.
   - А пусть его позывной будет «Рыжий», - предлагает  Вовчик. – Ты не против?  Пойду, свои галеты принесу…
   Вовчик ушел. Я затолкал спальник в рюкзак, упаковал чашку, теперь уже ставшей собственностью Рыжего,  в полиэтиленовый пакет, пристроил  её наверх моей армейской поклажи…
   - А где пёс? - слышу голос Вовчика.  В одной руке у него банка тушенки, в другой пачка с галетами.
    Рыжий, как сквозь землю провалился. Сожрал мои галеты и куда-то пропал. Обидно не было, просто показалось странным исчезновение собаки.
   - Наверное, по траншее погулять пошел, - предполагаю я.
  - Придет, - успокаивает меня Вовчик. – Он – собака. Хуже себе не сделает. Зови Димыча, перекусим.  Неизвестно, когда нас кормить будут.
   После завтрака Димыч потащил нас с Вовчиком  к ящику с «Джавелином». Потом он вошел в роль преподавателя по огневой подготовке. Димыч нашел ветку, очистил её от лишних отростков и пожухлых листьев. Теперь это указка в его руках.
   - Вот смотрите, - показывает нам Димыч своей указкой на громоздкую конструкцию с несколькими объективами. - Это блок управления. Без установки ракеты это изделие может выполнять функции прибора наблюдения с дневным и ночным каналами. При этом для этого тяжел и не удобен. Днем работает, как видеокамера с увеличением в четыре раза, ночью, как тепловизор.
   - И что, можно посмотреть через эту оптику на окружающий мир? - спрашивает Вовчик.
   - Смотри, - разрешает Димыч. – Элементы питания я подключил.
   - Ничего себе, - говорит Вовчик, рассматривая сквозь окуляры местность впереди нашей траншеи. – Вон те верхушки деревьев, как будто у меня под носом растут…
   - А вот это крепления для транспортно-пускового контейнера с ракетой.  -  Продолжает занятие Димыч.  - Здесь, смотрите же, пульт управления и рукоятки…
    Ему удалось нас увлечь. Мы провозились с американским  ПТРКа часа два. И не заметили, как подошел взводный.
   - Лихо вы эту штуковину в руках крутите, - одобрительно говорит он. – Будет время, я тоже с вами позанимаюсь.
   - Андрей, недостаток в том, что в случае необходимости мы из этого «Джавелина» отсюда не стрельнем, - сетует Вовчик. – Потому что у дракона, к примеру, огонь вылетает из пасти, а у этого изделия из другого места. Сноп пламени, при пуске ракеты,  ударит в стенку траншеи и опалит нам задницы. Жопы у нас будут красные, как у макаки.  Мы с Димычем не женатые, а вот Алехе придется оправдываться, где прижег попу.  У его жены возникнет подозрение на посещение мужем  сауны с девчонками…
   - Образ нарисовал впечатляющий, - хохочет Андрей. - Есть предложение?
   - За нашими траншеями, в сторону села,  небольшая возвышенность поросшая кустарником, - говорит Вовчик. – Посмотри, метров  сто пятьдесят от нас…
   - Понял, - оценил идею Андрей. – Забросьте туда «Джавелин». И, если что, поддержите наших гранатометчиков из тех кустиков.
   Мы не только затащили ящик с «Джавелином» в кусты за траншеей, но и развернули там ПТРК, приготовили его к бою. Тубус с ракетой не прикрепили. На это действие у нас уйдет не больше минуты, если будет такая необходимость. Потом мы ползком добрались до наших позиций.
   Беспилотники не летают. И танки укров танцы не устраивают. На основании этого Вовчик сделал вывод, что нацики обиделись после его выстрела из карабина по беспилотнику. Шутит он, как всегда. А я чувствую, что у него, как и меня свербит душа. Ситуация, в которой мы, вместе с солдатами и офицерами нашей роты находимся на этом участке боевых действий… Хотя для этого  стояния определение громкое. Это что-то. И пока ни объяснению, ни анализу не поддается.
   Димыч, когда возился с «Джавелином», был веселым и энергичным. Сейчас он какой-то смурной. И от скуки, и для успокоения Димыч  решил побриться. Некоторое время я смотрел за его приготовлениями к этой процедуре, потом пошел к нему в гости. Минут через пять рядом со мной, на ящик сел Вовчик. Теперь молчим втроем.
   - Ну, что бойцы, приуныли? – услышал я голос Димыча. – Судя по всему, попали мы с вами не в то место и не в то время. И что-то всё напоминает мне августовские дни девяносто шестого года. Наши войска тогда уже научились громить в горах и бандитов, и арабов, и американцев…  А  я тогда в командировку в Чечню приехал. Пошел к командиру полка, знакомые мы с ним были. Зашел в штабную палатку, а он там с начальником штаба водку пьет. Мне тоже предложили намахнуть, комполка  передо мной стакан поставил. А я отказался из соображений, что может начаться заваруха. Командир полка мне и говорит, мол, пей спокойно, здесь уже три дня тишина. Приказ был получен остановить все боевые действия против бандформирований. Напротив нас, метрах в трехсот,  бандиты стоят, рассказывал он, вчера барана резали, шашлыки жарили, орали и прыгали…
   - Это ты о Хасавюртовских соглашениях? - спрашивает Вовчик.
   - Да! – Димыч стряхнул пену с лезвия. Зло и резко как-то тряханул лезвием. И продолжил:
   - Тогда в Чечню приехал председатель Совета Безопасности и его заместитель – главный вор России Борис Березовский. Они и подписали этот позорный договор. С бандитами подписали! Поправ память о погибших солдатах и офицерах. Меня до сих пор коробит, когда слышу разглагольствования о политической необходимости этого договора, стремлением спасти жизни наших воинов. Предательство это было!
   - Димыч, ты думаешь, что здесь что-то подобное затевается? – спрашиваю я.
   - Не затевается, - отвечает Димыч. – А, предполагаю, уже что-то произошло. Может причина этому зерновая сделка, или поставка амиака из одесского порта в Европу… Хрен его знает! Может торг с америкосами идет по обмену кого-нибудь, на кого-нибудь. Не воюем мы здесь. Ощущение такое, что с начала военной кампании идут торги, а непосредственные участники специальной военной операции разменная монета. И пофигу всем их жизни! Тысячи жизней наших парней!  А в отступлении от Воробьевки, как я считаю, необходимости не было. Корпусная артиллерия могла бы разделать там вэсэушников, как Бог черепаху!
   - Я тут с контрактником одним разговаривал, - заговорил Вовчик. – Он в наряде был, дежурным по батальону. Говорит, что  слышал, мол, вот-вот и наши части перебросят на левый берег Днепра. А это значит, мы оставим Херсон.
   - Если при этом отступлении нас  укры обстреливать не будут, то это явный договорняк, - подытожил наш разговор Димыч.
   В шестнадцать часов на бугор выползли танки. Один, два… Я насчитал десять штук. На нас идет танковая рота укропов. За боевыми машинами бежит пехота. «Если это атака, то почему молчит их артиллерия? – размышляю я. Потом посмотрел влево и вправо. Бойцы заняли свои места в стрелковых ячейках. Слышу, как зазуммерил полевой телефон «Снигиря». Взводный, наверное, о чем-то говорит с командиром роты.
   Танки выстроились в линию и идут на малой скорости.  «Интерпретация фильма «Чапаев»,- подумалось почему-то. – Каппелевцы идут. Психическая атака. А у Анки пулеметную ленту заклинило. И Чапаев ещё не прискакал». А если они сейчас скорость прибавят, скажем, до тридцати пяти километров в час, то через десять минут они будут перемалывать траншеи вместе с нами.
   На правом фланге взвода ухнул гранатомет. Граната разорвалась, видимо, на рикошете с правой стороны крайнего в боевой линии танка. Фонтан грязи, подкрашенный огнем, остался позади, движущихся на нас бронированных машин.
   Еще один шелестящий и громкий выстрел. Это наш эрпэгэ семь. «Алеха!» - слышу я крик Димыча. И следом: «Вовчик!» Я не раздумываю, бегу к Димычу.
   - Парни, по-моему, наш выход, - в голосе Димыча зазвучали командирские нотки.
   Он первым полез на бруствер. Я вылез из траншеи  последним потому, что решил прихватить с собой контейнер с ракетой из ящика, который без надобности стоял напротив моей стрелковой ячейки. Ползу по-пластунски, делаю несколько энергичных движений руками и ногами, затем подтаскиваю за собой контейнер с  ракетой за ремень,  и снова продвигаюсь вперед. Американская дура с тубусом почти шестнадцать килограммов. Можно было перекинуть ремень через плечо, тогда бы я передвигался быстрее. Не подумал, а сейчас уже поздно. Доползу!
   Димыч уже установил «Джавелин» на колпак. Он лежит справа от комплекса  по диагонали, прильнул к окуляру камеры блока управления. Контейнер с ракетой он уже закрепил.
   - Зачем ты ракету приволок? – спрашивает Вовчик.  Он со своим «Тигром» лежит чуть поодаль от Димыча.
   - А вдруг пригодится, - отвечаю я. И тут же обращаюсь в Димычу:
   - Чем помочь?
   - Ложись также,  как я, но с другой стороны,  по диагонали к «Джавелину», - говорит он.  Дотянись до рукоятки и придерживай. Я не знаю, что будет после выстрела, как бы ПТРКа крутиться не начал. Правой ладонью зажми ухо и зажмурь глаза. А теперь командуй. Мне так будет легче…
   Я не знаю, как командовать оператором ПТРКа. Что пришло на ум, то и кричу:
    - По фашистским танкам! К выстрелу товсь!
   - Готов!
Как искры в голове, мелькают строки написанные учителем в блокноте… Умирающий на его руках солдат Серега…
   - За наших парней! Пли!
   «Джавелин»  очень громко гавкнул мне в не защищенное ухо. Горячая волна прошлась по левому бедру. Я щупаю штанину. Вроде, не горит. Вовчик не угадал, на макаку с красной задницей я похожим  не буду.
   - Ё-моё! – Кричит Вовчик. - Сверху по танку долбанула.  Он смотрит сквозь оптику своего карабина и продолжает комментировать:
   - Танк, как сопля на асфальте… И еще горит! Двух пехотинцев зацепило… Не двигаются…
   Димыч сидит возле «Джавелина» и растирает уши. Потом надавливает на них и резко отводит  ладони в стороны. Так делает несколько раз. Я тоже по его примеру растираю левое ухо, в нем что-то зумерит, и при этом думаю, что неправильно кричал «Пли!», надо было командовать «Огонь!»
   - Димыч, - кричу я, - ты меня слышишь?
    - Фигово, - отвечает он. Значит слышит. И это  уже хорошо.
   - Еще одну ракету заряжаем? – спрашиваю я Димыча.
   - Подождем… Посмотрим, что укры  делать будут, - говорит Димыч.
   Мы смотрим на поле перед нашими траншеями. Танки вэсэушников остановились. Минут через пять они начали сдавать задним ходом. Пехота развернулась к нам спинами и перемещается быстрее танков. Еще минут через пять и танки, и бойцы ВСУ скрылись за склоном.
   - Вот, теперь поползли к нашим, - распорядился Димыч. Он перекинул автомат в положение «За спину», и пополз с возвышенности к траншеям.  Мы с Вовчиком последовали за ним. В траншеи нас встречает взводный «Снигирь».
   - Ну что, старики-разбойники, отличились? Ну и накостыляют же мне за ваши подвиги.
Голос его не сердитый и в глазах пляшут озорные искорки. Я чувствую одобрение «Снигиря».
- Андрей, - отвечаю я ему, - в советские времена, в армии была такая шутливая поговорка: «Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут». Сейчас Кушка в другой стране. Так что далеко и ехать тебе  не придется.  А кто по танкам из гранатомета пальнул?
   - Первым выстрелил Дзагур. Второй выстрел Росмика.
   - Осетины они. У них с рождения кровь горячая, - подсказываю я ему, как держать ответ перед начальством. – Только имена их не называй. Мол, еще не разобрался. Если расследование начнут, так это будет бесполезным занятием. Бойцы не скажут, оружие у всех порохом пахнет, а зарядов здесь, как у суки блох.  А из «Джавелина» стрельнули…  Так будто мы поняли, что была команда «К бою!»…
   - Да, говорить можно всё, что угодно, - перебивает он меня. - Приходите в чувства и очищайтесь от грязюки. Похоже, что вы её специально на свои животы собирали…
   Андрей ушел. Я достал из рюкзака вискозные салфетки, раздал Димычу и Вовчику. Затем мы сняли бронежилеты и оттерли их от грязи. Следом привели в порядок бушлаты, брюки и ботинки. Когда я влажными, антисептическими салфетками протирал лицо и руки, заметил, что к нам подошли бойцы из нашего взвода. У каждого из них в руке была кружка. Стало всё понятно, когда появился Росмик. Он прижимал к груди три бутылки.
   - Вот, волонтеры мне передали подарок от сельчан, - поясняет он. - Вино домашнее. Подставляйте, мужики, кружки. -  Он ловко откупоривает бутылки, разливает по солдатским кружкам рубинового цвета  напиток.
   - Я не умею говорить тосты. Вот мой отец! Как начнет произносить тост, так это на полчаса. При этом все мужчины моложе его, по нашим традициям, обязаны слушать стоя. А мой тост такой: «За наших боевых товарищей! Русских офицеров!»
   Зацокали кружки. Все бойцы одобрительно и с уважением смотрят на Димыча, Вовчика и меня. Какая-то слезливость посетила, едва сдерживаюсь.
   - Росмик, Дзагур, так вы же тоже укров шуганули, - подмечаю я. – Молодцы!
   - Так не попали же, - сожалеет Росмик.
   - Не расстраивайся, - поддерживаю я бойца. – Во-первых, на танках защита, срикошетили ваши заряды, а во-вторых, наш  эрпэге  семерочка с шестьдесят четвертого года служит...
   - Неужели с шестьдесят четвертого года? - удивляется Дзагур.
   - Ну, да старенький он, - отвечаю я. – А жечь танки из него можно, приноровиться только надо. А РПГэ удобный,   как на марше, так и в бою.
   - Что-то я много старенького вооружения вижу за последние месяцы, говорит Дзагур. – В конце февраля, спецоперация только началась, подошли к нашим позициям танки. Похоже, что с платформы разгрузились. Потом они пошли на укров, мы за ними. Смотрю, один танк встал, затем другой… Третий! А по нам-то арта палит. Мы обратно в траншеи. А танки наши укры сожгли...
    Подобную историю я уже слышал в военном госпитале. Её мне рассказал раненый сержант. Танки глохли на поле боя. Оказалось, что боевые машины не исправны, о парково-хозяйственных днях танкисты понятия не имели.
   Средний возраст солдат взвода, примерно,  тридцать лет. Отцы их не воевали. А вот деды  многих из них сражались на фронтах Великой Отечественной. После тоста Росмика, они вспомнили о своих героических предках. Сейчас Борис, водитель-механик БМПэ рассказывает, как дед его Николай в войну был артиллеристом, Победу встретил в пригороде Берлина. У «Грача» дед воевал в пехоте, до Вены дошел… Рассказывают бойцы по очереди, слушают внимательно и друг друга не перебивают. Если в Священных Книгах написано всё по воле Всевышнего, то ушедшие в мир иной фронтовики смотрят сейчас на нас, наверное, вон из-за тех серых облаков, нависших над нашими траншеями. Думаю, что с одобрением смотрят они на солдат нашего мотострелкового взвода. Хорошо и тепло мы так общались часа полтора.
   Парни разошлись по своим позициям. А я подошел к «Грачу» и присел рядом с ним. Слово за слово и завязалась беседа. Он рассказывает сейчас, что его отца арестовали эсбэушники. Похоже, что на него донес кто-то из соседей. При обыске в квартире нашли в книжном шкафу мемуары советских военачальников, фотографии деда в офицерской форме и награды. Когда отца тащили по двору, некоторые соседи улюлюкали вслед.
    Вячеслав с матерью обивали пороги СБУ, писали письма в администрацию города. Через пару месяцев отца им отдали. И двух недель он не прожил, скончался, отбили ему всё что можно. После его похорон мать от горя и тоски сгорела на глазах. Слава похоронил мать и на попутках добрался до Донецка.   Там вступил в ополчение. Был ранен. После излечения примкнул к нашей роте.
   - У меня гражданство украинское, - рассказывает он. – В российскую армию меня не возьмут, а добровольцем зачислили. Мне надо успеть, как можно больше убить фашистов…
   - И много убил? – спрашиваю я «Грача».
   - Шестьдесят три на счету…  Стреляю я одиночными… А еще мне обязательно нужно побывать в освобожденном от нацистов Днепропетровске. На соседей хочу посмотреть, которые на отца донесли и визжали, когда эсбэушники его по двору волокли…
    Вряд ли Слава хочет всего лишь посмотреть на тех соседей. Специальная военная операция когда-нибудь закончится… А гражданская война на Украине непременно разразиться. С бандеровцев спросят за все злодеяния. А эти упыри будут огрызаться. Много еще крови на этой земле прольется.
   Начало уже темнеть, когда прибежал посыльный. Отдышавшись после быстрого перемещения по лабиринтам траншеи, он, наконец-то говорит:
 - Вано, кто из вас?
   Я откликаюсь, и он передает мне приказ немедленно явиться к комбату. Вовчик хмыкнул многозначительно, Димыч нахмурился. Я говорю посыльному, что готов выдвигаться, вот только взводному доложу…
   - Да, он уже у комбата. И ротный давно уже там, - говорит боец. - Пошли быстрее…
   Откинув плащ - палатку, которая прикрывает вход в штабной блиндаж, оказываюсь в сумрачном помещении. Из освещения одна лампа, заправленная то ли керосином, то ли бензином. Лица вижу всех присутствующих. Ротный Федар и взводный Андрей стоят слева от меня у стены. Комбат передо мной, а за ним раскладной стол с картами и какими-то бумагами. Справа стоит неизвестный мне человек в новой, будто только с вешалки сняли, военной форме без знаков различия. Я привык за многие года службы военным журналистом подмечать детали обстановки и  внешность людей.
   - Товарищ  майор, доброволец Вано по вашему приказанию прибыл, - докладываю я комбату.
   - Алексей Николаевич Селиванов, товарищ полковник, - говорит военный-не военный, я пока не понимаю, кто это, - чего это вы рядового здесь из себя изображаете. Скрываете, что вы военный журналист…
   Я даже голову в его сторону не повернул. Для меня он никто. Здесь, в блиндаже старший по положению комбат. «Общевойсковой Устав в руках не держал», - думаю я.
   - Отвечайте, Алексей Николаевич, - говорит командир батальона. – Это майор Серов, из выше стоящего штаба.
  - Есть отвечать!
   К этому майору я всё равно не разворачиваюсь, как надо было бы. И свои навыки в строевой подготовки я ему демонстрировать, не намерен. Чуть развернувшись к нему говорю:
   - Я полковник в отставке. Призыву не подлежу. На позиции батальона прибыл добровольцем, что равнозначно званию рядового. От сослуживцев о своей службе в газете министерства обороны не скрывал.
   - Вынюхивать приехали. И много записей на диктофон сделали. Где они?
   И чего он так злится-то, даже шагнул в мою сторону, как будто ударить собирается, - думаю я. – Главное, что бы слюной на меня не брызгал, а то я не выдержу. А ведь обещал Аслану, что здесь морды никому бить не буду.
   - Вынюхивают собаки… Кстати, в траншее одну встретил, случайно. И я не записываю, и диктофона нет, у меня память хорошая.
   - Кто вам отдал приказ стрелять из  ПТРКа «Джавелин» по украинским танкам? Вы могли спровоцировать наступление подразделений  ВСУ. Командование воспользовалось затишьем на этом участке фронта, идет перегруппировка наших войск. В тюрьму хотите? Могу помочь исполнению вашего желания.
   - Перед тюрьмой иногда бывает суд, - отвечаю я. - В боевом уставе, статье об обязанностях военнослужащего записано, что он должен делать при обнаружении противника. Читали? Так, что я действовал в соответствии с уставными требованиями.
   - Чтобы завтра, до  одиннадцати утра этого полковника и его подельников на позиции не было, - отдает этот якобы майор распоряжение комбату. И тут же ко мне обращается:
   - Вы всё поняли?
   Я опять развернулся к комбату и визги этого господина из выше стоящего штаба не воспринимаю. Если его слушается комбат, так и пусть… А я причем ?
   - Алексей Николаевич, завтра с утра вместе со Старовым и Горбатовым покиньте позиции роты, - голос  у комбата спокойный, усталый, как мне кажется, немножко. -   Можете идти. Командир роты, - теперь он обращается к Федару, - доложить мне об исполнении приказа в одиннадцать часов.
   - Есть! -  отвечаю я и разворачиваюсь на каблуках в сторону выхода. Делаю шаг и боковым зрением вижу, как у этого типа на скулах играют желваки.
   Конечно, я соврал. Мой старенький «Digital recorder» пишет исправно уже лет пятнадцать. Он сейчас у меня в накладном кармане. И я его включил, когда заходил в блиндаж. Вот, теперь диктофон выключу. А разговоры с бойцами я, действительно не записывал. Всего лишь наговаривал на диктофон некоторые свои размышления, чтобы ничего не забыть. И  блокнот учителя у меня  запазухой.
   Шагаю по траншее и думаю, что этот майор знает довольно таки  много и обо мне и моих друзьях. Из какого же штаба  он сюда примчался, на ночь гладя? Комбат явно соблюдал дистанцию с ним в общении, но чувствовалась его зависимость от этого майора.
   Андрей, командир взвода догоняет меня. Он пытается объяснить, что не мог вмешаться в разговор там, в блиндаже. И ротный не мог. Я понял, разговор был с ними жесткий.
   - Вам, действительно, нужно отсюда уехать. Предчувствие у меня не хорошее. Во- вторую  чеченскую кампанию, в нашу часть приезжал корреспондент из Москвы, такой молоденький капитан, в очечках… Беседовал с бойцами и офицерами, чего-то записывал. И потом уехал… Через неделю разведчики  нашли его тело в ущелье…
   Коротко излагаю суть разговора, который состоялся в штабе батальона, Димычу и Вовчику. Обсуждать особенно нечего. Мы понимаем, что наше появление здесь в чьи-то планы не входило. Принимаем совместное решение оставить тактические рюкзаки и их содержимое бойцам нашего взвода. Автоматы сдадим и будем уходить налегке.
    Ночью мне не спалось. События, впечатления и переживание переполняли меня, а озлобленный майор Серов из выше стоящего штаба так и стоял перед глазами.
   Слева от себя слышу какое-то шуршание. Там позиция Димыча. Освобождаюсь от спальника и иду на звуки. В предрассветной дымке вижу два силуэта, которые стараются затащить какой-то крупный груз за бруствер.  Я уже метрах в пяти от них. Один из явно незваных гостей уже наверху траншеи и тянет… Он тянет спальник вместе с Димычем! Другой помогает ему снизу. Диверсанты!
    Автомат остался возле моей стрелковой ячейки. Да я бы и не стрелял, мог бы зацепить Димыча. Кричать, звать на помощь тоже нельзя. Диверсант, который наверху, сразу же убьет моего друга. Я рывком вытаскиваю тактическую саперную лопату из чехла. Один из диверсантов еще топчется в траншеи. Удар надо нанести по диагонали справа налево, по шее, чтобы даже не успел охнуть. Он заметил меня и развернулся. Детина ростом повыше меня и пошире в плечах. Правая рука его вытянута вдоль туловища и какая-то она длинная. У него нож. Я вижу лицо диверсанта. Он оценивающе взглянул на моё вооружение, расплылся в издевательской  улыбке, и легко, с раскачкой из стороны в стороны теперь движется на меня.
   Справа, сверху бруствера слышу рык. Боковым зрением вижу «Рыжего», я его чувствую. Пес сжался, как пружина, рычит и скалится. Он в готовности к атаке.  Делаю шаг в сторону диверсанта…
   - Kurwa ma;! – ругается диверсант.
   Он увидел и услышал «Рыжего». Сделать выход на две руки, закинуть ногу на бруствер и исчезнуть, диверсант сумел секунды за три. Я заскакиваю в стрелковую ячейку Димыча, и теперь вижу, как спальник вместе с ним тащат по полю. Я бегу будить Вовчика.
    Вовчику даже сонному не пришлось долго объяснять о случившимся. Сейчас он уже в своей стрелковой ячейке и рассматривает сквозь оптику своего карабина действия диверсантов.
   - Беги за взводным, - говорит он мне. – Я с них глаз не спущу. Шум поднимать нельзя, они убьют Димыча.
   - Почему решил, что это поляки? – спрашивает Андрей. Мы бежим с ним по траншее к Вовчику.
   - Матерился по-польски, - отвечаю ему на бегу.
   Меня обогнал «Грач». Он услышал мой разговор с взводным «Снигирем». И он уже рядом с Вовчиком.
   - Дай карабин. Я оценю обстановку, - говорит он. И затем обращается к взводному:
  - Их надо догнать. Это единственный шанс отбить Димыча. Тебе нельзя оставлять позиции. Разреши мне…
   - Давай! Вместе с Вано и Вовчиком. Он четвертый год воюет, - говорит мне взводный. – Старший «Грач», выполнять все его приказы… Может, живы будете…
   - Я бегу, и вы бежите, я залег, и вы упали, - инструктирует нас «Грач».                - Вперед!
   «Грач» взлетает на бруствер. Мы с Вовчиком не так, как он, быстро оказываемся впереди нашей траншеи. Бежим за ним метров пятьдесят. Старший нашей группы падает, вытянув руки вперед, удерживая автомат за цевье и приклад, на живот. Мы с Вовчиком замираем рядом с ним.
   - Остановились. Думаю, просматривают поле, проверяют, нет ли погони. Сейчас они скроются за склоном, и мы изобразим спринт.
   Минут через пятнадцать, запыхавшиеся от бега, мы осматриваем с вершины склона поле, которое визуально гектаров тридцать, а то и более. За ним лесная чаща. Диверсанты волоком тащат спальный мешок с Димычем, им до леса метров двести.
   - Бачиш лис. Як в нього зайдуть, бежим до него, что есть мочи.
    «Грач» от физической перегрузки и нервного напряжения, говорит то на родном украинском, то на русском языке. Мы его понимаем и в полной готовности действовать по его команде. Мои ноги будто ватные. Я буду из последних сил бежать, идти, ползти… Там Димыч!
   - Вперед!
  Слава – «Грач»… Как же я сейчас ему благодарен, что он с нами. Он оттолкнулся руками от земляной каши, и, наклонив вперед голову, словно разъяренный бык, пошел вперед. Слава ускоряется, ускоряется… И мы с Вовчиком едва поспеваем за ним. Рассвет уже вытесняет тьму ночи. А мы в незнакомом лесу.
   - Парни, а теперь слушайте меня, - говорит Вовчик. - Я, охотник.
    Вовчик склоняется над землей, как гончая берет след, и увлекает нас за собой. Он что-то бурчит себе под нос, жестами указывает маршрут. Метров через сто, он вдруг резко останавливается, и прислушивается, что по нему заметно. 
  - Там звук мотора,- говорит Вовчик, - и это автомобиль. Если сейчас Димыча увезут, мы его никогда не найдем.
   Мы опять бежим, на этот раз в направлении, который указал Вовчик, и уже без опаски, что нас заметят. Я зацепил коленом какую-то корягу, но боли не чувствую, только ощущаю, как противно прилипает к коже брючная ткань. Лесные посадки закончились. Мы на поляне…
   Нет, это не поляна, а вырубка, причем свежая. И на краю её лежат два человеческих тела.  Они лежат навзничь. Их руки согнутые в локтях,  расположены так, как будто они пытались защищаться. Мы с  «Грачом», соблюдая  осторожность, вскинув автоматы наизготовку, приближаемся к ним, ожидая возможного нападения из ближайших кустов или из-за стволов деревьев. Вовчик прикрывает нас со своим «Тигром». В одном я безошибочно узнаю диверсанта-поляка, который стоял передо мной в траншее. Вместо правого глаза у него, начинающий запекаться, кровавый пузырь. Удар нанесли ножом. Когда-то мне рассказывали о такой молниеносной атаке острым предметом противника, если на нем шлем, бронежилет и горло прикрывает ворот балаклавы. На это способен тренированный спецназовец. Второй, наверное, тоже поляк убит таким же смертельным ударом. Убийц, судя по всему было двое, и действовали они слажено.
   - Вначале стояли вот здесь, и о чем-то говорили мирно. А потом что-то не поделили, - говорит Вовчик, рассматривая следы. Этих двоих диверсантов тут и грохнули.. Спальник с Димычем тащили… Здесь стоял джип… Поехал, вон, в ту сторону.
   - Там поле, а за ним наш блокпост, - говорит «Грач». – До него отсюда почти три километра.
   - Рассуждаем быстро, - перебивает его Вовчик. – И правильно. Если Димыча везут на нашу территорию, значит, он диверсантам для чего-то нужен, и убивать его не будут. Есть шанс. Три километра говоришь… Норматив тринадцать минут… Нам с нашей подготовкой и при этой слякоти… Ну, минут двадцать пять. «Грач» ты нас моложе и поэтому ведущий, а мы с Алехой тряхнем стариной за тобой. Вперед, бойцы!
   Мы минуем лес и снова бежим. Я бегу за «Грачом», слышу за спиной дыхание Вовчика. Он не отстает.  Ноги вязнут в грязи, в грудной клетке что-то хрипит, просится наружу, и этому что-то мешает бронежилет. Я не останавливаясь, рву липучки и сбрасываю с себя броник. Слышу, как чертыхается Вовчик, наверное, запнулся за эту сбрую.
   - Стой! Кто, идет? – Это голос постового, которого я еще не вижу.
   - Чого… не бачиш, що …свои? – кричит, то ли хрипит ему  в ответ «Грач».
  - Стоять! Я тебе покажу своих… Стоять, хохол! – Далее солдат последовательно  вспоминает  богов, матерей и половые органы.
  - Я, полковник Селиванов.  Старшего, ко мне! – выдыхаю я, что на ум пришло.
   Пытаюсь привести в порядок дыхание. Давно я не совершал трех километровый кросс. Делаю наклоны, развожу руки в стороны и дышу, дышу… И уже вижу бетонные плиты блокпоста и в капонире БМП двойку на гусеницах. А, вот и старший…
   - Старшина  Чижов, - представляется он. - Ваши документы.
    Мужику лет сорок на вид. Лицо парня из Рязани… И судя по нему,  успел повоевать. Предъявляю ему военный билет. Растолковываю старшине, что мы добровольцы, рукой указываю, где позиции нашего батальона, и что  преследуем джип, в котором диверсанты. После этого спрашиваю старшего блокпоста:
   - Давно проехал джип?
  - Минут десять, тому назад.
   - Документы проверяли? Салон, багажник осматривали?
   - У него в удостоверения написано, что из контрразведки армии. Майор по званию. Синцов фамилия, а может Серов…
   - Они захватили нашего товарища, - вмешивается в разговор Вовчик. – Их надо догнать. И запомни, старшина, в удостоверениях записывается номер части, а не слово «контрразведка».
   - Вот, суки! Как же я-то прохлопал… Ну, ладно, сейчас исправим. Иванов, ко мне! От моего механика-водителя не уйдут. Дорога изрыта… А наша ласточка пойдет по ней со скоростью километров сорок в час. Нагоним… Иванов, давай за джипом. За штурвал! А вы на броню… Давайте, давайте…
   Боец с лучшей в мире фамилией развернул боевую машину, изобразив балет на грязи. Я аж уклонился пару раз от комьев, что полетели из- под гусениц.
   - Я  в башню к пулемету, - командует «Грач». – Вы на броню, цепляйтесь там, за что сумеете…
   Ласточка Иванова рассекает по ухабом, как мой  Grand Cherokee по Тверской. Минут через пятнадцать впереди замаячил джип. Мы всё ближе и ближе к нему. По контуру автомобиля я уже понимаю, что это армейский «Патриот». Справа по борту этого чуда российского автопрома, от капота до бампера выросли зонтики, ровным рядком. Это «Грач» с помощью пулеметной очереди посоветовал диверсантам, что с нами не надо шутить.
   Джип вильнул в сторону, накренился влево и встал. Почти синхронно открылись дверцы. Два человека побежали в сторону перелеска. Наша боевая машина сбавила скорость.  Механик-водитель Иванов, будто подсказку дает, что делать.
  - Ну, волки гребанные, - слышу я голос Вовчика.
    Вовчик рядом со мной и целится из карабина. Выстрел! Один из диверсантов споткнулся. Я даже не успеваю рассмотреть, что с ним стало далее, потому что Вовчик  опять выстрелил из своего «Тигра». Второй диверсант ткнулся в землю головой. БМП остановился. Мы с Вовчиком  спрыгнули с брони и бежим к джипу. Димыча нашли в багажнике.
   «Грач» с Вовчиком вытащили Димыча из спальника и приводят его в чувство. Я иду  сторону диверсантов. Вовчик исходил вокруг Хабаровска всю тайгу, он охотник и стреляет без промаха.  Приводить в чувство диверсантов мне не пришлось. Одному из них пуля попала в затылок, и я не захотел переворачивать его на спину. Я уже видел в горячих точках, что с лицами тех, кому попадала пуля в затылок. Мне сновидений - ужастиков и так хватает. Второго, которому пуля попала в шею, я перевернул. Это был он. Командир батальона называл его офицером вышестоящего штаба. Я прошелся по его карманам и нашел удостоверение, явно липовое, и в нем запись «майор Серов… контрразведка армии…»
   - Парни, забирайте Димыча и дуйте отсюда, куда - нибудь, - говорит «Грач». – Автомат сдай, я его взводному передам. Ну, прощайте…  А мы поехали с Ивановым… Стой!
   Слава вначале обнял меня, потом Вовчика и затем Димыча. «Грач» быстро взобрался на броню. БМП развернулась, опять также лихо, и ушла в сторону блокпоста. Мы проводили её с Вовчиком взглядом. А Димыч пока плохо соображает, что происходит. Я сел за руль джипа.
    Мы бросили «Патриот»  в пригороде Херсона, на одной из улиц города. Через пару километров наша команда была уже на дороге, которая вела в сторону Антоновского моста. По трассе шли колонны бронетехники и автомобилей. Войсковые части уходили на левый берег Днепра, покидая Херсон и его жителей - граждан Российской Федерации.
   - Нас может подхватить только замыкающая колонну машина, - излагаю я свою мысль. – Другие  не прекратят движение из-за трех грязных и оборванных мужиков.
    На левом берегу Днепра Вовчик предположил, что нам нужно бы примкнуться к медсанбату. Именно оттуда пойдет транспорт в Ростов, повезут тяжелых. Три дня мы работали санитарами, уборщиками… Ждали транспорт. И всё-таки поехали…
   В кузове «КАМАЗа» шесть чуть живых бойцов и два медбрата. Я и Вовчик  кутаем раненых в одеяла, подкладываем под их головы, что есть под рукой, и помогает медикам,  чем можем.  Димыч пока не в счет, пока он заторможенный и даже не разговаривает, дремлет в углу кузова.
   - Вчера привезли в медсанбат сержанта из разведгруппы, - слышу я разговор медбратьев. – Они за Днепр переправлялись. На обратном пути его и ранили. Так вот… Одна рота с позиций не ушла, как он рассказал. Под Желтовкой парни стояли. В составе роты много осетинов и абхазцев было. Командир батальона передал командование начальнику штаба и остался с бойцами роты. Двое суток они держались. Танков и боевых машин пехоты сожгли больше десятка… А вэсэушников и наемников перебили столько, что не сосчитать. Все там, у Желтовки и полегли…  Местные жители похоронили их в братской могиле. Документы бойцов передали разведчикам…
   Я не умею плакать.  А душа моя иногда плачет, когда ей больно. У меня тогда начинают трястись губы, и слезы сами по себе текут по щекам. Я стаскиваю свою вязанную шапку с макушки по лицу. Наверное, слезы утер. Их может быть и не видно.
   Вовчик также,  как и я, сидит уже без шапки. И Димыч, как оказалось, всё слышал.  Он тоже снял шапку.
   - Да? – спрашивает меня Вовчик.
   Это он не про роту. И так понятно, что это наша рота. Вовчик спрашивает меня о том, что если бы поляки не потащили из траншеи Димыча, то мы бы остались на позициях с нашей ротой. И сейчас бы были в братской могиле.
   - Да! – отвечаю я Вовчику.
   В Ростове, от госпиталя до вокзала мы добрались часа за полтора, с учетом того, что заходили в магазин, где купили две бутылки водки, три банки консервов с килькой в томатном соусе и кирпичик хлеба. И  к вечеру мы уже сидели у купе поезда следующего до Москвы. К тому же нам повезло, так как не было попутчика.
   Я сходил к проводнице, попросил принести три стакана чая и выклянчил у неё еще три пустых. После двух подходов по полстакана Димыч оживился. Теперь он говорит без умолку о том, что он все чувствовал, когда его тащили в спальнике, как запихивали в багажник, и как напишет свою корреспонденцию… И тут его перебил Вовчик.
   - В своей публикации не забудь упомянуть про Женевскую конвенцию и  гуманитарные права.
   Димыч опять замкнулся. Залез на верхнюю полку и притворяется спящим. Ну, Вовчик, он и есть Вовчик.
   Я пошел в туалетную комнату. Там достал из кармана удостоверение майора или не майора Серова. Затем разорвал его в клочья, бросил в унитаз… Я не знаю, кто он на самом деле. Для меня он враг и предатель моей Родины. А Вовчик исполнил народный приговор.
   Потом я тоже улегся на своей полке. Спать не хочется. Перед глазами взводный Андрей, Дзагур, Росмик, «Грач», который теперь никогда не увидит свой родной Днепропетровск, ротный Федар, комбат…
  Достал записную книжку учителя. Перечитываю его записи… «Серега умер у меня на руках. Осколок от разорвавшегося снаряда пробил его бронежилет. Я опустился на колени, затащил его тело на свои бедра.  И, придерживая голову руками, говорил ему, чтобы он не молчал и не закрывал глаза. Серега хрипел. Я только и сумел разобрать из обрывков его слов, что если он выживет, то убьет его. Это будет расплата тому, кого он убьет, за всех погибших. Потом Серега умер. Я так и не понял, кого он хотел убить». Я уже домысливаю, кого хотел убить Серега…
    Поезд притормаживает. Наверное, сейчас будет остановка. Меня какая -то сила аж подбросила. Поднимаюсь и иду в коридор вагона. В окно вижу табло «Воронеж». По перрону идет женщина в платке с рисунком из больших желтых опавших листьев. Это же она, наша попутчица!  Рядом с ней горделиво вышагивает рыжий пес. Нет, это не тот рыжий, который стрескал мои галеты, а потом защитил меня от диверсанта. Всего лишь эта псина похожая на ту, что была в траншее…
  Женщина посмотрела в мою сторону и улыбнулась. Я отчетливо услышал сверху голос: «Слава Богу, что ты живой!»

               
                ЭПИЛОГ


      Я несколько раз пытался опубликовать эту повесть на портале «Проза.ру». Затем перечитывал страницу за страницей и удалял из-за того, что мне всякий раз казалось, что я упустил важное и глубинное. И наконец-то  понял, что главные герои не три друга – ветераны Вооруженных сил и военные журналисты, отправившиеся на передний край специальной военной операции добровольцами, а солдаты и офицеры интернациональной роты, которые не ушли со своих позиций и погибли в бою с фашистами за нашу Родину.
   Власть имущие пытаются эту страницу из книги военной истории вырвать. У них это не получается.

   Александр Плотиков, полковник в отставке.








-