Гл. 4. Новый поворот

Очень грустно, что такие изнеженные сердца у наших признанных мастеров жгучей прозы и кислой сатиры. Третью ночь не спят Кукухаев и Петрухаев, за рюмкой чая обсуждают, как извести злодейскую насмешницу Кефирову.
Кукухаев ищет позитив в негативе:
— Ну и что, навозный жук — это скарабей, а я нашел в википедии, что это священное существо в Египте! Оно сулит нам возрождение в загробной жизни! А мне до загробной совсем чуть-чуть, вы-то помоложе. Но здоровье, слышал, хлипкое.
— О, как вы меня утешили, мой бесценный друг! — возликовал Петрухаев! — Мы жуки еще те! Скарабеи с винтами!
Помолчав, горестно добавил:
— А я ей, дуре банальной, сначала хорошие рецензии писал, когда она меня хвалила. Даже как-то сгоряча назвал мудрой. Хватился — все свои комплименты удалила. Подумаешь, на дуру обиделась.
— Дура — это что, — подхватил Кукухаев. — Я ее и мерзавкой, и шалавой, и стерьвой, бомжихой называл, помешалась на своем совке. Воспел ее как Змею. Теперь вот сатиру про навозную кучу написал. Что-то отзывов мало, никто, кроме вас, не поддержал. Трудно оценивать высокую классику.

Уже по десятой рюмке чая хлебнули, а успокоения все нет.
— Слушайте, — загорелся Петрухаев, который всем представлялся криминальным авантюристом, для рекламы романов. — Надо найти третьего! Тоже обиженного на Кефирову! Ух, и я знаю, кто это!
— Кто? — вяло спросил Кукухаев и отодвинул недопитую рюмку чая.
— Есть такой персонаж, Хрипнович. Ух, они и лаялись! Но на старуху и можно, верно вы сказали: стерьва. А вот как она на пожилого человека нападала! Я краснел, читая. Я затыкал уши жене, когда хохотал!
В это время Кукухаев как-то нахмурился.
— Да этот Хрипнович сволочь еще та! У меня тоже с ним были терки!
— А это неважно, — подмигнул Петрухаев.— Признаться, когда я еще дружил с Кефирихой, получая от нее похвалы первым главам романа, она мне жаловалась на Хрипновича, и я предложил его прибить. Ну, в шутку так, проверить ее хотел.
— За чем же дело стало?
— Да она нервная какая-то, испугалась, взмолилась, чтоб мои пацаны его не трогали. И шавок, ему подгавкивающих, тоже пощадили. Ну а потом я с Хрипновичем-то и подружился, понравились вдруг его политические взгляды. А с Кефировой  как раз поссорился, она не захотела читать 20-ую главу, из-за мистики. Мол, боится бесовщины. Словом, банальная графоманка оказалась.
— Значит, вы с Хрипновичем одних взглядов? Вот уж не ожидал! Пора расходиться, — Кукухаев побагровел и встал из-за стола.
— Да что вы, уважаемый А.А.! Нету у меня никаких взглядов, которые могут понять современники! — и Петрухаев запел что-то бардовское, невнятное.
Кукухаев снова уселся.
— Давайте так. С Хрипновичем дружите хоть взасос, хоть взахлеб. Но я с ним целоваться не буду. Наплевать и на Кефирову, я ее обгадил и так, как мог. Столько дерьма вылил, нескоро очистится от навоза.
— Да, быдло и есть быдло, — подвел итог Петрухаев. — Плохо, что у нее на меня компромат имеется, в переписке. Я ведь предлагал Хрипновича посадить на кол, и чтоб не сразу помер, а помучился.
Кукухаев засмеялся.
— Вот за это я тебя и люблю, друг сердечный.
Петрухаев раскраснелся и прошептал:
 — А знаете, какой диагноз я поставил старухе? Хронический недо.. Ну, вы поняли. Отсутствие личной жизни.
— Нет, дружище, наоборот, пере... Я ж ее шалавой назвал—  значит, осенило меня не зря! Гении всегда слышат подсказки свыше!

Высокодуховные товарищи обнялись, расцеловались и уснули сладким сном, каждый в своей кроватке.
Снилась каждому родная навозная куча, по которой с песнями бегают скарабеи.

ПРОДОЛЖЕНИЕ — http://proza.ru/2024/04/28/382