Счётчик

В детстве моём, лет десять мне, наверное, исполнилось, и вот такой случай. Мы-то, как вы, наверное, помните, жили в бетонной новостройке, а вот неподалёку совсем было несколько кирпичных стареньких трёхэтажных домов, представляющих собою отдельный мирок, и в одном из них проживал «смотрящий» нашего района, дядя Коля некий. Обитал он тут уже давно, отлучался несколько раз, отсиживая свои сроки, и вот, к пятидесяти годам «дослужился» (если так можно выразиться) до смотрящего. Был дядя Коля довольно блеклым, внешне ничем не примечательным человеком с выцветшими водянистыми глазками, выглядел он (из-за отсидок, наверное) сильно старше своего возраста, ну или мне, ребёнку, возможно, казался настоящим тогда стариком. А вот в подъезде соседнем жили два друга, лет по двадцать с чем-то им тогда было. Один из них мастер холодильных установок, а второй работал в том же самом Госпроекте, что и мои родители. Ребята дерзкие, яркие, постоянные во всём заводилы. Стоял, помню, там металлический турник и брусья, которые сами они сварили из раздобытых где-то труб, и ещё была диковинка, такую я больше нигде не видел – толстая на подшипниках труба, а к ней приделана цепь с грузом. Труба эта располагалась горизонтально на высоте человеческого пояса, крутя её, вы наматывали на находящуюся в центре лебёдку цепь, к которой в свою очередь прикреплена была тяжелющая отысканная ребятами на помойке металлическая болванка. Великолепный способ развить силу пальцев и кистей рук, но мне, увы, так и не довелось на этом станке позаниматься, в детстве моём он был для меня не по силам, а позже снаряд этот убрали, а вот турником и брусьями я много лет потом пользовался. Так вот, ребята заводные, энергичные, и этот самый дядя Коля ещё в пацаньи их годы пробовал неоднократно вовлечь в уголовные свои дела. Но ничего с ними у него не вышло, хотя других он втянул немало. И вот, когда парни эти были уже взрослые, один их них – Володя, взял у проживающего тут же в этом же самом доме Терентия Михалыча сто рублей в долг. Взял не то чтобы на какой-то точно обозначенный срок, это был маленький такой мирок, где все друг друга знали и доверяли. И вот авторитет уголовный, проведав об этом, принялся на Терентия давить:  давай, дескать, я сам тебе сто рублей отдам, а долг на меня переведёшь! Не враз, конечно, но Терентий согласился, внука ведь к нему на лето обычно привозили, а дядя Коля, кукловод этот, через шестёрок своих сотворить мог всё что угодно, вовлечь мальчишку в криминал или даже к наркотикам приобщить. Понимал, конечно, Терентий, что дело грязное, упирался, но в конце концов уступил. Ну а с Вовки требует дядя Коля уже сто пятьдесят! Вовка - парень беспечный, тем более что дядя Коля этот для него сосед, с детства которого он знает, поэтому, когда он осознал серьёзность ситуации и начал наконец отдавать авторитету деньги, то на «счётчике» скопилось уже четыреста. Принёс ему Вовка что-то чуть больше половины, рублей двести пятьдесят наверное. Вам, возможно, напомнит это работу современных банков, так вот банков подобных в Советском Союзе не было, но с успехом заменяли их такие, как дядя Коля, персонажи. Ну а Виктор, узнав о случившимся, пошёл к этому самому дяде Коле за друга своего хлопотать. Не знаю, первый это был «поход» или он несколько раз уже у него был, но, крутясь как-то возле этого самого станка для тренировки рук, к которому я, несмотря на то, что он тогда был совершенно не по моим силам, всё же регулярно ходил, увидел выскочившего из дяди Колиного подъезда Виктора. В руках он сжимал свёрнутую в рулон, измятую и измазанную чем-то газету, выглядел очень странно, и, глядя поверх меня, торопливо проскользнул в свой подъезд. Но меня он всё-таки заметил, потому как буквально через час с небольшим с работы внезапно нагрянул мой папа (трудился он, если вы ещё не забыли, как и Виктор, в Госпроекте), и, загнав меня с улицы домой, как-то по особенному глядя мне в глаза, поинтересовался:  - Ты, Ахмедик, Витю сегодня видел?

И услышав утвердительный мой ответ, сразу же и потребовал: - Говорил кому-нибудь?

Я никому ещё не успел рассказать, и папа взял с меня торжественное слово молчать! Выяснилось, что авторитета этого криминального нашли на пороге его квартиры мёртвым, множественные ножевые языком милицейского протокола говоря. Блатные, конечно, искать кинулись среди своих, милиция, наверное, мыслила в том же направлении. Виктора никто и не заподозрил даже, а он, месяца три для порядка выждав, всё же от греха подальше куда-то уехал. Так никто ничего и не узнал, хотя года через два друга его, должника этого самого – Вовку, зарезанным нашли возле гаражей. Были там у нас прямо посреди домов гаражные такие постройки. Прознали блатные чего, или просто случайное совпадение, непонятно. Ещё интересная деталь, у дяди Коли этого мать восьмидесятилетняя осталась, над ней родители Виктора взяли шефство – еду помогали готовить, убирались. Так вот старуха эта, видела, как Виктор зарезал её сына, видела и смолчала, она знала, кто её сын, понимала ситуацию и решила по-своему - не вмешиваться. Никого причём она, конечно, не боялась, стоило ей шепнуть блатным, и Виктора бы в тот же миг на ножи подняли, но нет, она посчитала правильным промолчать. Бодрая очень для своего возраста была старуха, и даже со второго этажа вниз каждый день спускалась, на лавочке посидеть, воздухом подышать. 

Лет где-то через десять, в начале девяностых уже, Виктор приехал на похороны своего отца. Всё забылось, отболело и отплакалось, и даже прожившая очень долгую и непростую жизнь мама авторитета ушла в мир теней. У меня, признаться, эта история давно вылетела из головы и, открыв на нежданный звонок дверь, в усталом, помотанном жизнью мужике с трудом лишь узнал бесстрашного и дерзкого Виктора. Откликнувшись на его приглашение, отправился к нему, на похоронах его отца я не был, так как знаком лишь чуть. Стол накрыт, мама его хлопочет, принимают как дорогого гостя. Унылый он, правда, какой-то, хотя и понять можно – близкий человек умер!
 
- Ты мне, - говорит, - новую жизнь подарил!
-  Какую к чёрту жизнь, - отвечаю, - отец мне сказал молчать, вот и молчал!

- Да, - соглашается он, - отец твой меня и спас! Прибежал я тогда на работу в Госпроект и всё ему рассказал, с повинной думал идти, сдаваться. А он меня выслушал и говорит: « -  Ты поступил как мужчина, если бы сын мой так сделал, я гордился бы! А государство - машина большая, сложная, жизнь человеку испортит и не поперхнётся, все оттенки нашей правоты ему не охватить, поэтому никому не слова, и я буду молчать!»

 Отец мой необычный, конечно, человек, порядка и законности всю свою жизнь поборник (на словах это), в молодости даже фамилию менять хотел Хаджиева на Иванова какого-нибудь, настолько к русской культуре тяготел, но потом передумал, а может сложно это тогда было. Любил перед телевизором лекции нам читать о том, что традиции восточные - кумовство, укрывательство – беда наша! Что в цивилизованных странах всё должно быть официальным и регламентированным порядком, что закону доверять надо. А вот ведь, и сам смолчал, и меня на это наставил. 

- Ты ведь ещё не всё знаешь, - насупился Виктор. Я тут только руками развёл, маленький я тогда был, а позже только и дело мне было историю эту вспоминать, смотрю на него, молчу, продолжения жду. 

- Аллу ты помнишь? 

- Это которая с собой покончила, когда Вовку зарезали? - спрашиваю, а он в ответ судорожно так головой кивает.
 - Так вот, - продолжает Виктор, - всё это из-за неё произошло, – я от удивления привстал даже.
 - Она-то тут при чём? – выдохнул.
 – Дядя Коля, авторитет этот, на неё глаз положил, гнида старая. А девочка по Володьке сохла, как привязанная за ним ходила. Он, правда, на неё внимание не очень-то обращал. А дядя Коля психолог тонкий, долгами Вовку опутал, а ей через шестёрок чёрт знает что наплёл. Что Володя якобы блатным в карты проигрался в прах, и они теперь на ножи его поставить могут. Но долги он, мол, согласен его выкупить, если она… ты понимаешь меня? – поплывшие слегка от водки глаза Виктора требовательно в меня впились. 

- И она поверила? – история эта вдруг раскрылась для меня в новом свете.

- Да, Вовка смурной ведь ходил, таился от всех, даже я не сразу узнал, - махнул рукой Виктор. - Он же на все вопросы её отбалтывался, и она вообразила, что его там уже проиграли и зарезать вот-вот должны, и решила собою пожертвовать ради него. 

- Она же за ним с детства ходила как привязанная, а он ноль эмоций, – опрокинув очередную рюмку негромко продолжил Виктор. – А падла эта, дядя Коля, он - психолог же, во всё вник и понял! Тела женского молодого ему как хотелось, аж дым стоял! 

- А лет то ей сколько было? 

- В том-то и дело что семнадцать!!! – выругался грязно Виктор. – Ты представь, она же на всё согласилась, пришла уже к нему домой, к уроду этому, Вовку своего выручать! Баба Люба не позволила, подняла скандал и Алку выгнала! 

Баба Люба - мать этого самого авторитета, догадался я. 

- Он через шестёрок ей потом на другой хате время назначил, – взгляд Виктора замутнился, сухие его некрупные, в паутине раздувшихся синих жилок руки мелко вздрагивали. – Я утром поэтому пришёл к нему поговорить, а он меня на хер послал, да прибавил ещё… что его она будет, и чтобы я не рыпался.

- А с ней ты разговаривать не пробовал? 

- Ей же напели, что Вовку зарежут, если она с авторитетом этим не станет, и она решила любой ценой его спасти! – перешёл на крик Витя. Сорвавшись тут же на сип, он упавшим голосом продолжил: - Ты помнишь, какой липкий мерзенький страх был, как все их боялись! Я, конечно, знал, что его не переубедить, он же всю жизнь по лагерям, а тут чистая девочка, домашняя, сама согласилась, неважно для него как!!! Не маруха, не ****ь какая. Замкнуло его. Ножом, короче… ударил, он взвизгнул так, негромко, как ножом по стеклу и назад рванулся. Я за ним, и ещё раз… несколько! Он страшный такой звук издал, тихий и на пол спустился. Стою над ним, а от него тепло такое исходит. Знаешь, - дико глянул на меня рассказчик, - человек, когда остывать начинает, от него жар такой, что вокруг всё теплеет! И вдруг она!! Баба Люба!!! Я с детства ведь её знаю, она добрая к нам всегда, особенно когда этот сидел.
Витя судорожно мотнул головой в сторону соседнего подъезда, так, будто до сих пор там, на втором этаже в коридоре третьей квартиры всё ещё лежал дядя Коля. – Она и угощала нас, и чаями напаивала. А тут он, на полу остывает, понимаешь? 

- Ты любил её? – догадался вдруг я. У Виктора из глаз покатились крупные слёзы, он закрыл лицо руками и судорожно вздрагивая прошептал: - Да, это я ведь Аллу привёл в нашу компанию, а она всё к Вовке своему и… - он с отчаянием махнул рукой, - короче, баба Люба даёт мне пачку газет и говорит: «Чего стоишь, беги скорее!» И тут я понимаю, что у меня нож в руках, в крови весь, и руки, завернул в газеты и к себе. ..

Странная штука – время. Виктор запомнился мне былинным прямо-таки героем! В те годы, годы липкого страха, водянистых этих буравящих всё вокруг глазок, характерных таких вразвалочку походок, специфическим образом произносимых слов. Бояться блатных приучали с детства, втягивали в поле их «понятий», всё вокруг было пронизано их «этикой». Не все, возможно, понимают, что баба Люба подарила ему жизнь. Дело же не в том, что сел бы он на десять или пятнадцать лет, нет, прикончили бы его в тюрьме, неважно причём где, в любой точке Советского Союза! Я ведь всё это глубоко понимал и… развинченный совершенно передо мной человек, в слезах весь, снулый какой-то, высохший. А мне девятнадцать лет, здоровущий парень я тогда был чего скромничать, сто восемьдесят килограмм выжать мог, КМС по борьбе классической, а это в те годы не баран начхал, конкурентный вид спорта. А напротив слабый раздавленный человек, нет, конечно, я его уважал как старшего, как способного на поступок, но не больше. Максимализм юношеский! Это ж годы должны пройти, чтобы понять, каким духом нужно было обладать, чтобы превозмочь слабую человеческую природу, отыскать в себе силы вступиться за друга, за любовь свою. Обычный же по сути девяносторублёвый техник из Госпроекта, не супермен никакой, и валит держащего в страхе весь район криминального авторитета! А я тогда был молодой, глупый, и ушёл от него с лёгким таким чувством отчуждённого высокомерия. 

Позже, я навёл кой-какие справки и выяснил для себя конец этой истории. После убийства дяди Коли и последующего отъезда Виктора Алла будто преобразилась! Женским своим чутьём она догадалась, конечно, что дядю Колю не блатные зарезали, слишком уж всё как-то совпало с этими событиями. Но вбила себе почему-то в голову, что сделал это любимый её Вовка, чтобы от позора спасти. Как вы уже знаете, в этот же самый день ведь должна была она… Напрямую с Вовкой, на эту тему, конечно, не говорилось, да и ни стал бы он с ней такое обсуждать, но ходила она прямо-таки изнутри подсвеченная, любимый, ради неё не кого-нибудь, а воровского авторитета на ножи поставил! Некоторое время, с полгода или чуть больше может, она даже и сама соблюдала с ним какую-то дистанцию, потому как шестёрки ведь дяди Колины знали о том, что она должна была в тот день к нему придти, и если бы у них сразу прям с Вовкой любовь закрутилась, могло бы и подозрение на него упасть. Это-то она женской своей интуицией прекрасно уловила и конспирацию соблюдать старалась. Для Володи же это и не конспирация была вовсе, к Алле он относился как к товарищу и вообще, воспринимал всё гораздо проще. Ну сто пятьдесят рублей он должен оставался, и что? Алла, здесь при чём? К дяде Коле зачем попёрлась? Сложно сказать, что это с его стороны было - эмоциональная нечуткость, или просто не хотел раздувать он эти не разделяемые им страсти. Не знаю, как отнесутся сегодняшние, привыкшие к практикуемой как у кошечек и собак простоте отношений, но даже после всего этого Володя к ней не притронулся. Круг общения был узкий, все там друг друга знали, и если бы с Аллой он приземлённым языком говоря - переспал, то пришлось бы уже потом и жениться, чего он совершенно не желал. Ну и вообще, стал он от неё отдаляться, а главное, появилась у него невеста, чужую где-то нашёл, не из нашего совершенно района. Этот момент, как легко можно себе представить, был самым драматичным. В общем, много там чего было, чтобы не томить читателя, скажу: за несколько дней до их свадьбы обезумевшая от отчаяния Алла выплеснула блатным, что авторитета убил Володя. Была это, конечно, истерика, и она тут же буквально обо всём пожалела, принявшись убеждать их, что пошутила, что из ревности нагадить хотела. А когда те на неё не шутя уже как следует надавили, то и вовсе заявила, что сделал это на самом деле Виктор. Но Виктор уже два года почти как уехал в неизвестном направлении, а Володя вот он, здесь. Уголовники - ребята тёртые, на допросах не раз учёные, поэтому, когда зажали они его в гаражах, то задали всего один лишь категорично заострённый вопрос: - Колю-авторитета Витя завалил или ты?
-  Я,  - прикрывая своего друга как в воду бухнул Володька, и это оказалось последним его словом. Хоронили Владимира в купленном для свадьбы костюме, закаменевшая Алла, демонстративно не замечая рыдающей невесты, расширенными от каких-то страшных бурливших в ней переживаний глазами, жадно вглядывалась в покойника. На кладбище она прибыла в лучшем своём платье вся увешанная украшениями, как палка прямая, ни с кем не поздоровавшись, да и вообще, не произнеся ни единого слова, дождалась, когда могильный холм принял страшные в своей неумолимой определённости очертания, и, обведя оценивающим взглядом пространство возле свежей могилы, размашисто по мужски зашагала прочь. Не успели поминавшие Володю кумушки обсудить её бесчувственность и неуместные в этот день украшения, как пришла шокирующая в своей внезапности новость - Алла покончила с собой! Скромно и незаметно схоронили её рядом с несостоявшейся любовью. 

В руках у меня цветное немного аляповатое (такие уж тогда делали) фото. Внизу проставлено название ателье и дата 1984 год, снято, значит, незадолго до смерти. На простом деревянном стуле очень прямо сидит девушка крепкие сдвинутые вместе коленки обтянуты платьем, левой своей рукой она опирается на небольшой круглый столик. Не в ходу тогда ещё были фальшивые американские улыбки, в объектив она смотрит строго, чуть даже напряжённо. Волнистые, тёмно-коричневого цвета волосы обрамляют овальное мягкого очертания лицо. Цвет глаз разобрать сложно, кажется, они зелёные, и глядят в объектив с дерзкой какой-то печалью. Присмотревшись, я вдруг вспомнил, да, это была она! В сознание всплыло далёкое очень воспоминание, мне одиннадцать лет, стою около того самого самодельного станка для тренировки пальцев и всё стараюсь изо всех сил закрутить неподатливую эту трубу. «О, Ахмедик, торопишься стать большим и сильным!» - приближается ко мне красивая молодая девушка с пышной шапкой волнистых волос, её и без помады яркие чуть влажные губы расплываются в тёплой чуть ироничной улыбке. « - А давай вместе попробуем, вместе ведь и горы своротить можно», - говорит она и кладёт свои небольшие, со следами домашней работы руки рядом с моими детскими ручонками. Напрягаясь изо всех, сил мы крутим и крутим эту трубу, притороченная к ней цепью чугунная болванка чуть заметно шевельнувшись вновь замирает в неподвижности. Из подъезда появляется молодой, ничем не примечательный на вид парень: " - Володя, помоги Ахмедику", - радостно оживляется девушка. Он со снисходительной улыбкой приближается к станку и иронично заметив: « - Ты крутишь медленно, поэтому тяжело, а надо быстро, вот смотри», - принимается стремительным движением сильных жилистых пальцев выкручивать отполированную до блеска прикосновением многих рук трубу. Приделанная к цепи чугунная болванка доползя до верха, глухо стукается о лебёдку. " - Главное - теперь вниз не спешить, а то ведь и на ногу уронить можно", - лукаво прибавляет парень и медленно-медленно спускает эту болванку обратно…