Гл. 15. Столик на четверых

Примечание. Все совпадения фамилий случайны. Персонажи романа-сатиры имеют прототипов, фабула основывается на сведениях, почерпнутых из рецензий, с небольшой долей гротеска и художественного вымысла. Некоторые пародируемые реплики имеют реальную основу и сохранились у автора в копиях.

***

Не мог Кукухаев успокоиться. И не только из-за яростного сопротивления опытной графоманки  Кефировой тем клеймам и штампам, которые он хотел поставить на пожилую учительку, начиная с "шалавы" и заканчивая "бомжихой". Она оплевала и его лирику: поэму про навозную кучу и оду божественным скарабеям-навозникам. Стишок про ржавую скобу вызвал гомерический хохот и у нее, и, как подозревал Иваныч, у любящего лошадисто поржать Петрухаева.

Кукухаев решил еще раз воззвать к совести криминального авантюриста и напомнить, что они теперь в связке, против Кефирихи. Чтобы нельзя было сразу отследить его послание, он втерся под рецензию какой-то девушки, с которой любезно общался Сан Саныч, и приписал в конце диалога:
— Шура,если спасовал перед злом, не зови к капитуляции других. Всё просто:

Добро - над злом! Так быть покуда,
Молитвы чистые, до слёз,
От нас приемлет Спас-Христос
И есть возмездие Иудам.

Это был кусок его лучшего стихотворения на религиозную тему.
С тех пор, как Кукухаев воцерковился в 1991 году, он научился креститься от правого плеча к левому, правильно сложив три перста, и вытягивать скорбное лицо перед иконами, закатив глаза в молитве. Молитвы его всегда шли от сердца: чтобы  Господь простил его за всякие грехи и позволил ему жить так же безбедно, как все годы на пенсии.
До этого Иваныч безбедной жизни не знал.
В училище повсюду висели плакаты: "Религия — опиум для народа". Кто ударялся в опиум или религию, того мигом отчисляли.
Потом служба, всегда рисковал жизнью, а то и карьерой. Ни дня не прожил спокойно!
Впрочем, он гордился этим. Как бы еще он насобирал материалу на свои мемуары?
И наконец-то мог он открыто помянуть своего дедушку-кулака. Царствие небесное!
Простил ли его дедушка на том свете, Кукухаев не задумывался. Конечно, простил, а куда было дитяти деваться? Сначала — в пионеры, потом в комсомол, потом и в партию эту, ныне презираемую. Но слава Богу, все рухнуло. И началась новая жизнь, а с ней и новая песня. И теперь по утрам и вечерам Кукухаев мог и Богу помолиться!

Добро - над злом! Так быть покуда,
Молитвы чистые, до слёз,
От нас приемлет Спас-Христос
И есть возмездие Иудам.

А вот гусь лапчатый Петрухаев поступал нехорошо. Предал его. Помирился с Кефировой. Еще и смеется над ее сатирой!

И Кукухаев нервно вздыхал. Какая гадкая старуха! Неужели этот юнец Петрухаев талантливей его! Ну что он видел? Подумаешь, воевал, участвовал в смертельном штурме, один выжил... Подумаешь, двадцать лет боролся с преступностью... Подумаешь, еще в молодости защитил диссертацию... Историк!
Да я сам творил историю, усмехался Кукухаев. Шурику и не снилось...
И Иваныч с гордостью посматривал на открытку, подписанную самим мэром. Ценят Кукухаева! Молят Богу, чтобы пожил еще!

В момент таких горестных раздумий и переживаний раздался звонок. Это набрал Петрухаев. Кукухаев откашлялся и принял вид оскорбленного достоинства. Наверное, Шурик будет оправдывать и заглаживать вину.
Вместо этого, в трубке раздался отнюдь не виноватый, а злой голос Петрухаева:
— Старик, ты что, совсем спятил? Крыша поехала?
Кукухаев вытаращил глаза и откашлялся.
— Петрухаев, хватит бухать! Обнаглел совсем! Белая горячка?
— Я тебе дам сейчас белую горячку. У тебя будет синяя горячка.
— Что случилось? — одновременно и гневно, и тревожно спросил Кукухаев.
— Случилось! Что, все стишки пишешь про ржавую скобу? Заклинило? А это ты про кого написал?
И Петрухаев с ядовитыми интонациями процитировал свежий опус Иваныча.

С чёрной ночи до зари
Ад в болотной вЕси.
Пляшут с бабкой упыри,
Под восторги бесьи.

А под вопль"Гип-гип, ура!"
После полуночи,
Рыжий чёрт, из-за бугра,
Скачет, что есть мочи.

Ты на кого намекаешь? Это что, политическая сатира? Ты почему ткнул в беглого олигарха? "Рыжий черт из-за бугра"! Жизни хочешь лишиться? У него все схвачено, за слова отвечаю. Мне уже прозвонили. Адрес твой узнают.

— Елки-палки, Шура... Я же не про него... Я же совсем про другого... Что мне теперь делать?

Петрухаев продолжал вычитывать:

Кружит, вертит бабку Бес,
Ловит, вверх бросая.
Буги-вуги пляшет лес,
Небо громыхает.

Так, тут пропустим, белиберду всякую...

Но как гаркнет вдруг петух,
Всё здесь замирает.
Только ржаво-тяжкий дух
Над трясиной тает.

Кукухаев, на кого намекаешь? На кого хвост поднимаешь? Кто способен гаркнуть на рыжего черта, а? И почему он  петух? Ну ты дубина...

Иваныч, побледневший, схватился за сердце.
— Шура, дорогой, это не политическая сатира! Это я про вурдалаков, которые кувыркают старуху, то есть пишут ей похвалы!
— Дурак ты, Иваныч, — вздохнул матерый опер. — Сатирик из тебя... не буду говорить  матом.

Действительно, в мобильнике слышались какие-то посторонние шумы. Его уже поставили на прослушку, понял Кукухаев!

Поскрипев мозгами, старик радостно закричал:
— Я заменю! Вместо "рыжий черт" подойдет "ражий черт"! Тучный такой, здоровенный! Подойдет?
— Убери совсем свой бесовский стих. А то еще мне тут псалмы прислал... Ты одной ногой в бесовщине, другой в православии... Вот Кефирова тебя и засунет в свое сатирическое болото с нежитью! Читал ведь, не ври, что не читаешь. Иначе откуда "Пляшут с бабкой упыри"...
И Петрухаев вздохнул.
— Нету у тебя понимания компромисса. Старость, понимаю, маразм уж накатил... Ну так пиши про свою стоматологию!
И Петрухаев захохотал.
Какое-то странное эхо хрипло отозвалось в мобильнике. Надо симку менять.
— Ладно, Шурик, ценю твою заботу. Пусть стих повисит денек, подождем, что дальше будет. Я тебя в ресторан приглашаю, вечером. Там и покалякаем.

***

До вечера было еще далеко, и Кукухаев снова занялся творческим процессом. Он думал, как ему подвести доказательную базу под то, что Кефирова — плохая, а он — хороший.
Старуха изнасиловала его своим юмором, то есть графоманской сатирой. Она никак не отвяжется!
Но Иваныча еще никто не насиловал. Он сам кого хочешь...
И Кукухаев снова продублировал стих про ржавую скобу в сгнившей двери, рухнувшей вместе с сараем. Это был намек на судьбу избушки Кефировой. Под напором праведного гнева скарабея она непременно развалится!

Кукухаев был крайне суеверен.
И когда он увидел  рецензию Петрухаева, появившуюся вдруг под своей балладой о плясках упырей, он обомлел. Рецензия шла за номером "три шестерки"! Это был настораживающий знак!
Что же писал ему Петрухаев? Как Божий миротворец, предлагал Кукухаеву помириться со старухой. Мол, не со зла старая кочерыжка пишет, а с обиды на маленькую пенсию.
— Милосерднее надо быть, особенно с пожилыми людьми, у которых, по сути, ничего хорошего в жизни не было, и сейчас они оказались в нищете. Вспомните Нагорную проповедь. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими.
Простите, если разозлил Вас,
А.А.Петрухаев.

— Ну уж нет, — злобно подумал Кукухаев. — Кротким я не буду! И не криминальный авантюрист будет учить меня грамоте! Вечером прочищу ему мозги.

Такой боевой настрой был у Кукухаева, когда он подбирал галстук к своему лучшему костюму, для похода в ресторан.
Никто не подбадривал писателя. Вот одна лишь Нюта Реверс письменно высказала ему и поддержку, и расточила комплименты. Кукухаев был падок на женскую лесть, и сам не заметил, как и ее — пригласил в ресторан! Он потом понять не мог, что на него нашло. Старуха  Реверс  была ему не  особенно интересна,хоть он и писал ей ответные любезности, и даже рассказывал про свою дачу и огород. Он просто не знал, что ведьма Солоха Реверс пронюхала о походе в злачное место, едва он об этом подумал! А как прилепиться в соратницы к солидному человеку, она знала в тонкостях. Давно опробовала на Хрипновиче. Она и подсказала адресок: ресторан "Скарабей"!
Значит, встреча на троих. Кого бы еще позвать? Но чтобы тоже вложился? И Кукухаева осенило. Есть такой человек! Сам рассказывал, как водил голодных студентов в ресторан, в молодости. Да и нужен он сейчас, для стратегического партнерства.

Кукухаев тут же написал ответ Шурику с прицелом, зная, что Хрипнович отслеживает все переписки оппонентов.
— Помните, Шура, как вы сами жаловались, что старуха нападает на Хрипновича! А Хрипнович после нашего с ним спора предложил мне обниматься с Кефировой. Нет, уважаемый, и даже многоуважаемый, Кефирова мне не подруга, а идейный противник! Сталинистка упертая! Ау-у, Хрипнович, слышите ли меня?

Хрипнович слышал, но молчал. Недавно он сорвался, пообещал "обломать зубы" одной приятельнице Ржаной-Кефировой, и был уверен, что старуха сделала скриншот, пока он не удалил свою угрозу. Тут уже могут и забанить, и привлечь.

Он не ошибался: успела,успела сделать скриншот. Все скопировала, видя, с какими ей приходится спорить вурдалаками.

Пораскинув мозгами, Хрипнович отозвался на ауканье Кукухаева. Сначала он подвел идеологический базис, в своей занудной манере, а потом согласился и встретиться.

Так что Шарапов даже не предполагал, с кем окажется в одной компании вечером. И пришел без оружия. Правда, бутылкой с шампанским он пользоваться по темечку умел.

... В ресторане "Скарабей" все было шикарно, особенно для того слегка захолустного места, где он находился. Не в центре столицы. Поэтому цены приемлемые. Интерьер оказался стильный, изящный, и всюду на стенах переливались цветами радуги большие и маленькие скарабеи. Звучал саксофон.

Народу тусовалось немного, и господина Кукухаева с мадам Рулькиной сразу разместили за столиком в углу зала, у панорамного окна. Иваныч принялся изучать папку со скарабейским  меню, а Рулькина оглядывалась и тайком сделала пару селфи: выложит потом на форуме. Она любила похвастаться.
Тут и нашел их бывалый опер Петрухаев, в форме и при орденах. Помнится, в этом зале они с ребятами когда-то повязали бандита Сеню Шустрого, по кличке Тихий. Представив оперу даму, Кукухаев снова уставился в меню. Он давно все выбрал, по бюджету, но надо было дождаться четвертого. Когда опер узнал, кого ждут, то слегка напрягся. Вживую он старого дятла еще не видел, да и кол осиновый дома забыл. К радости Кукухаева, Хрипнович появился тоже в гражданском костюме. Вид у него был нахмуренный, как обычно, и изо рта торчала трубка. Поздоровавшись, он уселся за стол и начал разглядывать доселе незнакомого ему криминального авантюриста Петрухаева, при орденах и медалях. Заказали выпить и закусить.
У скарабея кормили неплохо, правда, потом оказалось, что в салаты добавляют опарышей.
— Они хоть свежие? — надула губки Рулькина.
— Свежайшие-с!
Хрипнович к салатам не прикоснулся, и Петрухаев тоже, выпив бокал вина, принялся за отбивную. На вид мясная, а что там за мясо, никто не понял.

— Товарищи! — вдруг по старой привычке обратился ко всем Кукухаев. — Положение серьезное, отечество в опасности.
Рулькина закивала, Хрипнович злорадно усмехнулся, пыхнув своей трубкой.
— Я предупреждал! Я уже полгода во все колокола бью! Идет информационная война!
   И он завел свою пластинку про то, что самыми опасными оказываются не внешние враги государства, а вот такие непонятные вредоносные вражеские старухи, заброшенные в наш тыл еще при Хрущеве.
— Господа! Вы не знаете всей правды про Кефирову! Она не такая бедная, как прикидывается! У нее шотландский плед! Она привезла из Израиля!
— Да это китайский, в клеточку, на рынке пару тыщ стоит, — засмеялся опер, почуявший в Нюте Реверс отдаленное сходство с той, которую Фокс выкинул в окно при бегстве из ресторана.
Кукухаев продолжил:
— Как бы там ни было, надо заткнуть эту пасквилянтку. Строчит главу за главой.  И народ, некрепкий умом, смеется над ее сатирой!
— Да, к сожалению, у нас еще много народа, некрепкого умом, —вздохнул Хрипнович. — Хотя я и пишу ежедневно по две статьи, просвещаю, вразумляю... Как об стенку горох! И представляете, нарочно выводят из себя,чтобы я их оскорблял, крыл матом и позорился. Признаюсь — как выругаюсь, легче мне, но сам понимаю, что ступил в дерьмо! А им хоть бы что!
— Надо доложить о мерзкой сатиристке-графоманке. Она заляпала нас дерьмом!
Но как к ней подкопаться? Она не пишет наших настоящих имен и фамилий! У нее якобы право на художественный вымысел! Бессовестная, у меня столько фраз и даже куски стихов украла, для пародий! — возмутился Кукухаев.

— А вы почему молчите, орденоносный наш? — наконец обратился Хрипнович к сидящему со скучающим видом оперу. Опер же был мыслями погружен в беседу своего упыря Иваныча с погостовским участковым, о смысле Добра и Зла.
Сан Саныч встал и произнес свой тост.
— Вот что я вам скажу, дорогие мои старики. Хватит вам уже собачиться. Может быть, это и доставляет вам взаимное удовольствие, а у меня за вас сердце болит. Будьте милосерднее друг к другу. Простите взаимные обиды. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
Он залпом выпил свое вино, положил пару купюр на стол перед Иванычем и хотел откланяться.
— Стойте, — скомандовал Хрипнович. — Вы, гражданин, за что меня хотели на кол посадить? Руки коротки — даже у криминальных авантюристов! Меня знают наверху!
— А меня знают и наверху, и внизу, — рассмеялся опер.— Читайте мои мистические триллеры, господа! А также Данте Алигьери!
— Да как же вы не видите, Петрухаев, что она нападает на нас, патриотов, черт ее подери! — продолжал яриться Хрипнович.— Это вредительство!
— Бросьте! — строго ответил бывший начальник отделения уголовного розыска. — Женщина, учительница не прощает вам оскорблений и хамства. Сколько вы ее поносили!  Признаюсь, я извинился перед ней за свою несдержанность. И вам всем троим не мешало бы! Хватит видеть в ней вселенское Зло, врага  и чуть ли не шпионку!
Честь имею!
И он ушел быстрым щагом. Ждали дела.

 ...О чем сговорилась троица после уходя Петрухаева, можно догадываться по новой статье Хрипновича про то, как гадят старухи, и по новому стишку Кукухаева про ржавую скобу.
"Пляшут с бабкой упыри", — весело распевал он с Нютой Реверс, возвращаясь из ресторана. Хрипнович уехал отдельно, на такси.

Кефирова продолжала работу над романом.

ПРОДОЛЖЕНИЕ — http://proza.ru/2024/04/28/867