Только один день

Только один день
(Этот сценарий короткометражки был отправлен мной на творческий конкурс во ВГИК, куда мне так и не удалось поступить).

«У каждого есть тайный личный мир,
Есть в этом мире самый лучший миг,
Есть в этом мире самый страшный час…
Но все это неведомо для нас».
Евгений Евтушенко

Утром мне позвонила тетка.
- Здравствуй. Ты только не волнуйся. У тебя дома… что-то случилось. Но ты не волнуйся. Приезжай прямо сейчас. Я тебе все расскажу… Слышишь? Алло, алло…
Я сразу все понял. Тревожное чувство приближающейся беды со вчерашнего дня не покидало меня. Не помню, как я положил трубку телефона, как шел по длинному коридору нашего старенького общежития с облезшими стенами и выбитыми плитками в полу, как закрыл тонкую фанерную дверь моей комнаты и сел на узкую студенческую кровать. Помню, о чем я тогда подумал: кто? отец?.. мать?.. кто?

Я действительно здорово упал. Разогнавшись с горки на своем стареньком велосипеде, широко раскинув руки, я пытался обнять ветер, а он старался выбить меня из седла. Но я был достаточно опытным велосипедистом для своих десяти лет. Сидел крепко. Вот тогда-то и переломилась рама велосипеда. Я врезался лбом в небольшую кучу песка. И это, вероятно, спасло мне жизнь. Велосипед пролетел надо ной и грохнулся двумя метрами дальше.
Неподвижно лежал я на дороге. Меня поднял какой-то мужчина в очках с толстыми линзами, отчего его глаза казались большими-большими. Но потом, когда он снял очки и облегченно вздохнул (Живой!), я увидел совсем маленькие, некрасивые и какие-то выцветшие глаза близорукого, незнакомого мне человека.
Он отнес меня домой. Я был очень напуган и молчал.
Дверь открыла мама.
- Что?!..
 Хорошо помню ее лицо. В нем – мучительный вопрос, глубокое отчаяние, беспредельная любовь.
- Что?!..
Мама моя дорогая мама. Самый близкий человек на земле. Я живой. Все нормально. Только не волнуйся. Все будет хорошо.
Ты вырываешь меня из рук чужого человека, крепко, крепко прижимаешь к себе. Я чувствую, как ты дрожишь, нет – трясешься. Ты даже забываешь поблагодарить дядю в очках с толстыми линзами, и он, постояв минуту, уходит. Ты пытаешься мне что-то сказать, но у тебя это не получается. Я выхожу из оцепенения и начинаю плакать. Ты плачешь вместе со мной.


Ясное, морозное утро. Большой слой снега на ветках деревьев. Очевидно, ночью был снегопад. Тишина. Природа застыла и чего-то ждет. Бури?
Я одет тепло, но мне холодно. Я иду по узенькой недавно протоптанной дорожке. Навстречу мне шумная, веселая компания моих однокурсников. Из столовой. Толкают друга в снег, играю в снежки, поют. Заметив меня, чинно выстраиваются вдоль дорожки и замирают по команде «смирно». Прохожу сквозь строй. Летят реплики, шутки. Но я далек от них и поэтому ничего не слышу и не вижу. Ребята с удивлением смотрят мне вслед.
Кто? Отец?.. Мать?.. Кто?

Я стою в директорском кабинете, опустив голову. Мой одноклассник, которому я «дал в глаз» за то, что всегда ябедничает, стоит перед директором, льет слезы и рассказывает, как все это произошло.
Я молчу и думаю не об однокласснике, которого не любит весь наш класс, не о наказании, которое немедленно придумает для меня директор школы – сухая, неприветливая женщина лет пятидесяти. Я думаю об отце. Он должен с минуты на минуту войти вот в эту желтую дверь, в которую меня буквально внесла наша классная руководительница за мое собственное левое ухо.
Отец работает совсем рядом со школой, в паровозном депо. Когда я учился во второй смене, мы всегда вместе возвращались домой. Он брал меня за руку, и мы медленно шли по длинному городскому скверу. Отец всегда был чуточку мечтателем, рассказывая мне много забавных историй.
Я не боялся отца: никогда он не повышал голоса. Мне было просто стыдно перед ним. И еще – очень обидно, что сейчас он должен будет выслушать из-за меня несправедливые упреки.
Отец входит, здоровается и скромно останавливается около двери. Затем сморит на меня, и я чувствую, что нет вокруг ни кабинета директора, ни классной руководительницы. Есть только я и отец. Его глаза спрашивают: ты прав? Мои глаза отвечают: да, да, да.
- Как же это получается? – говорит директор, обращаясь к отцу. – Мы воспитываем в наших детях уважение друг к другу, любовь, а ваш сын… Он игнорирует все школьные порядки.
Я кажется начинаю краснеть, потом бледнеть. Хочу вставить слово, но меня останавливают. Комок застревает в моем горле. Я выбегаю из кабинета и лечу по школьному коридору.

Троллейбус переполнен.
- Ваш билетик молодой человек. Вы меня слышите? Я вам, вам говорю.
Контролер зло смотрит на меня близко поставленными, круглыми, как пуговица, глазами.
- Билет?
- Я что, неясно выразился? Прошу ваш проездной билет.
Проездной билет? Что он мне говорит? Ах, да, билет. Я должен был взять билет, но не взял
Мысли путаются.
- У меня, кажется, нет.
- Платите штраф. И быстрее. Не задерживайте меня.
Рука по инерции лезет в карман – пусто, в другой – тоже. Слышу сбоку голос пожилой женщины.
- Как только вам не стыдно, молодой человек.
-  И это наша молодежь.
- На стройку их. На заводы, в горячие цеха. А они вон по Москве шляются. Пижону. – подхватывает мужчина, стоящий радом со мной.
- Да ладно вам. Что вы прицепились к человеку? Мало ли с кем не бывает: забыл – вставляет молодая женщина, сидящая у окна.
Спасительный рубль оказывается во внутреннем кармане пиджака. Как он туда попал? Расплачиваюсь и выхожу из троллейбуса.
Кто? Отец?.. Мать?.. Кто?


Я сразу увидел отца, когда он вышел из школы. Он тоже меня увидел и направился прямо ко мне. Я сделал несколько шагов навстречу, но ноги меня не слушались.
Отец подошел и, приподняв мне голову, взглянул в глаза. Я не выдержал и заплакал, уткнувшись в его рабочую куртку. Большая рука отца легла на мое плечо.
Папа. Как много мне хочется тебе сказать. Противные слова. Они застряли в моем горле, потому что лезли все сразу. Но ты меня поймешь. Я знаю, ты меня поймешь, потому что не могут не понять друг друга два любящих человека. Родной мой папа.
Ты прижимаешь меня к себе сильно-сильно, водишь рукой по моим густым волосам и говоришь какие-то добрые, ласковые слова.


У многоэтажного дома, где живет тетка, почему-то много машин и людей. Я пробиваюсь сквозь толпу. Широко раскрывается дверь. Под радостные крики и рукоплескания выходят «молодые». Я слышу резкие звуки аккордеона. «Свадьба», - автоматически фиксирует мозг. Перед подъездом образуется круг. В него вступают какие-то люди и начинают дергаться и размахивать руками. Все хлопают. Неожиданно меня хватают за руку.
- А ну-ка, парень, покажи класс. А ты, дочка, держи его крепче. А то уйдет.
Я среди танцующих. Вдруг девушка, моя партнерша, останавливается, на ее лице удивление, испуг.
- Ты…
Я вырываюсь, бегу, но наталкиваюсь на мужчину с красными цветами. Цветы падают. Лихорадочно подбираю их, извиняюсь, и вбегаю в темный подъезд. Дрожащей рукой нащупываю кнопку лифта.
Кто? Отец?.. Мать?.. Кто?


Я старательно пишу на открытке: «Маме и папе в день серебряной свадьбы от... – на минуту задумываюсь – меня».
Затем вкладываю ее в большой букет алых роз, с которым на цыпочках вхожу в комнату родителей.
В открытое окно заглядывает утреннее солнце. Его лучи падают на кровать. Слышно пение птиц.
Они спят. Отец – на спине. Мама – на боку, свернувшись калачиком. Голова ее лежит на вытянутой руке отца. Мама улыбается во сне.
Некоторое время стою молча. Стараюсь запомнить. Букет роз кладу на постель между ними и тихо ухожу. Нет, еще раз оборачиваюсь: мама, папа, букет красных роз. На всю мою жизнь.


Дверь открыл мой дядя, брат мамы. Я вошел и, пока раздевался, он молча стоял и смотрел на меня. Я почувствовал – он сильно страдает. Мои дядька и тетка болезненные, нервные люди. У них нет детей, они одиноки. Отсюда - горячая, родительская любовь ко мне.
Я прошел в комнату. Тетка сидела спиной ко мне и смотрела в окно. Кругом был беспорядок. Очевидно, с утра не убирали. Пахло лекарствами.
- Ты только не волнуйся, пожалуйста. У тебя в семье несчастье. Твой отец… он… ему было очень плохо вчера…
Глупые слезы. Они хлынули из моих глаз, хотя я не просил их об этом.


- Ты умер? Да? Почему смеешься? Умер?
- Кто ты?
- Перестань. Нет. Ты же умер.
- Я это для тебя… Сюрприз, понимаешь? Только ты тихо. Пойдем, пойдем.
- Куда ты меня ведешь? Куда?
- Тихо.
- Осторожно, это обвал. Назад. Папа. Папааааааа!


- Послушайте товарищ. Товарищ. Вам плохо? – стюардесса трясла меня за плечо.
Я медленно приходил в себя.
- Нет, нет, хорошо. Мне хорошо.
Я вытер со лба пот и посмотрел в иллюминатор Самолет подруливал к зданию аэропорта. Шел мелкий дождь. Я спускался по трапу, вглядываясь в лица встречающих, но знакомых не находил. Отец… Он всегда стоял вот там, под деревом, когда встречал меня или провожал. Сейчас его нет.


Аэропорт. Солнечный день. Я уезжаю в Москву. Меня провожает отец. Он стоит рядом и растерянно смотрит по сторонам. Переступает с ноги на ногу. Получается это как-то по-медвежьи (у него одна нога короче, это после дорожной аварии). Я смотрю на отца. Как он постарел. Седые волосы, темные мешки под добрыми грустными глазами… И раньше какой был.
Будит меня утром. Я сонный, злой. А он смеется. Жизнь проспишь, говорит. Возьмет пудовую гирю, подбросит высоко в воздух, поймает: а теперь ты. Я очень стараюсь, но с места сдвинуть ее не могу. Ничего успокаивает он, твое время придет.
Сердце мое сжимается. Он не признает сентиментальностей, поэтому весь напрягся, чтобы скрыть свои чувства. Он очень меня любит – я это всегда знал.  Сейчас он остро почувствовал: что-то ушло безвозвратно, навсегда.
Пора. Отец неуклюже обнимает меня. Отцовские руки. Они поднимали меня, когда я был маленький, и я чувствовал себя великаном. Они придавали мне сил и уверенности в себе, когда в трудную минуту ложились на мои плечи.
С трудом отрываюсь от отца и быстрым шагом иду к самолету. Уже на трапе самолета оглядываюсь. На фоне здания аэропорта, сбоку под деревом маленькая фигура родного человека.
Я больше не увижу тебя живым, отец.


- Соболезную, - говорит встречающий меня незнакомый мужчина, смущенно кашлянув и опустив глаза. – Я работал с вашим отцом.
Мы медленно идем к стоянке такси. Говорит только он.


В тот вечер отец пришел с работы раньше обычного.
- Что-то плохо себя чувствую. Ноги немеют.
Обедать он отказался и попросил маму постелить ему. Некоторое время задумчиво, как будто бы прислушиваясь к чему-то внутри себя, перебила клавиши пианино. Потом он лег и долго курил. Мам гладила белье в кухне, когда услышала крик:
- Наталья, умираю.
Она вбежала в спальню.
Отец лежал поперек кровати. Судорожно сжатые в кулаки руки, искривленный рот, раскрытые, застывшие глаза.
Мама закричала. Прибежали соседи. Они оторвали ее от отца, вызвали «скорую». А мама все кричала и кричала, пока не сорвался голос.
Тромб – сгусток крови, проникший в мозг.


Шофер такси показался мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где встречал его.
Он аэродрома до города 30 километров. Я молча. Молчал и мой спутник. Монотонный шум машины. Деревья, кустарник, заборы и дома, летящие навстречу…
Вдруг машина резко замедлила ход. Промелькнул белый столб, на котором было написано: до города 11 километров.
- Я всегда проезжаю это место медленно, - таксист достал сигарету и закурил, - оно для меня как святость какая: в аварию попал здесь ночью. Тоже дождь был, скользко. А я еще выпил. Разогнался, и занесло меня на этом вот повороте.


Я проснулся от резкого толчка. Отец переключил скорость и дал задний ход.
- Папа, ты что?
- Авария.
Он поставил машину на обочине дороги так, что фары ее осветили «волгу», лежащую на боку в кювете. По зеленой лампочке на переднем окне, которая ярко горела, было ясно, что это такси.
Отец спустился к машине. Мгновение спустя махнул мне рукой. Я открыл дверь и сейчас же холодные капли дождя удалили по лицу, ноги опустились в вязкую глину. Я поскользнулся, упал и съехал вниз.
- Помоги сынок.
Я услышал стон, и во мне все оборвалось от страха. На земле лежал человек. Голова его была в Крови, правая рука неестественно перегибалась в двух местах, обе ноги были придавлены перевернутой машиной.
- Что стоишь? Я попробую поднять, а ты вытащи его.
- Я не смогу. Папа. Нет.
- Сможешь. И не бойся. Это человек.
Тело мое дрожало. Губы дергались в сумасшедшем танце. Но я заставил себя нагнуться. Отец поднатужился, но поднять не смог. Послышался шум автомобиля.
- Машина, быстро.
Я выбежал на дорогу, но грузовик, не замедляя хода, проскочил мимо, обдав меня грязью. Я вернулся к отцу.
- Давай еще раз попробуем. Ты за дверь возьмешься. Подняли. Раз!..
Я напряг все свои жалкие силы, и громада сдвинулась с места.
- Держу. Вытаскивай его, слышишь?
- Нет, нет, оставьте меня. Я все равно умру. Оставьте, отойдите.
Человек плакал и кричал. Его слова, как острые иглы, вонзались в мою еще не тронутую горем душу.
-Папа, я не могу. Папа.
-Можешь! Ну!
Человек был очень тяжел, но я сумел его оттащить.
Отец отскочил, и кузов с глухим ударом опустился на землю. Мы отнесли человека в нашу машину и уложили на заднее сидение. Но пока тащили, он потерял сознание. Отец разорвал на себе рубашку и перевязал ему голову.  Человек застонал.
- Сейчас, сейчас, потерпи. Теперь уже скоро. Еще немного.


Голос у таксиста был мягкий, неназойливый.
- После больницы я долго искал своих спасителей, но не нашел. Они даже имен не сказали. Милиция тоже не помогла. Дождь был сильный. Все следы смыло. А может, они и вовсе не из нашего города были. Так, проездом.


Дверь больницы оказалась закрытой. Отец постучал. Открыла старушка с заспанны лицом в белом чепчике и халате.
-Что?
- У нас человек. Ему плохо.
- Мы сегодня не дежурим. Везите его в пятую.
- Вы что, с ума сошли? Он же кровью истекает. А ну…
Отец грудью надвинулся на нее и пропал в темном проеме двери.
Через несколько минут показались два санитара. Они положили пострадавшего на носилки и унесли.
Дождь кончился. Из-за тучи медленно выплыла большая луна. Сразу как будто потеплело все кругом. На душе стало мирно и спокойно.
Наконец появился отец. Открыв дверцу, он просунул голову и внимательно посмотрел на меня. Потом улыбнулся и тихо сказал:
- А ты говорил – не сможешь.


Калитка открыта настежь. Я стою перед ней, не решаясь войти. Взять себя в руки. Надо обязательно взять себя в руки. Это для мамы.
Первый шаг…Второй. Приближаюсь к дому. Никогда не думал, что это так трудно. Я чего-то боюсь. Да, я знаю чего. Я боюсь не выдержать. Но это не все: я боюсь увидеть отца мертвым.
Дорога от калитки до дома совсем небольшая, каких-нибудь двадцать метров. Но как трудно ее пройти.
Краски бросились мне в глаза – черные голые деревья, серое хмурое небо, красные цветы, втоптанные в грязь. Розы? Рыжая собака в коричневой будке. Рекс. Он узнал меня и тихо скулит.


-Тихо ты, маму разбудишь.
Мы с отцом одеваемся, берем ружья, рюкзаки, и выходим в морозную тьму. До рассвета еще далеко. Рекс с радостным лаем бросается к нам.
- Обрадовался, - говорит отец. А сам счастливый. Он очень любит охоту. А тем более сегодня он не один, со мной.
Мы выходи за калитку и шагаем по булыжной мостовой.
- Ты чувствуешь какой воздух? А? Сделай вздох. Глубже, глубже… Чувствуешь? Это – жизнь.
Некоторое время мы идем молча. Я не хочу нарушать эту удивительную гармонию тишины и спокойного, низкого голоса отца.
- Человек добр. Если он озлобляется, это не его вина. Нет. Природа очень несправедлива к людям. Одному она дает все, другому ничего.  Этим порождается зависть, а от нее – все человеческие пороки. И людям становится плохо на земле.
Отец останавливается подтягивает свои резиновые сапоги.
- Любовь, вот что нужно людям. Ты понял? Им бы побольше любви. Она у них есть, но ее мало, очень мало.


Дверь в дом тоже открыта настежь. И никого. Я один. Человек, который встречал меня в аэропорту, остался у калитки. Тишина. Я и тишина. Кто кого?
Вхожу в дом. Черная портьера перед дверью в комнату. Раньше я ее не видел. Останавливаюсь. Хочется убежать. Закричать. Закрыть глаза. Тихо откидываю портьеру.


- Сынок, приехал!
Мама бежит мне навстречу. Из-за стола, отложив в сторону газету, встает отец. Он покраснел. То от радости. Он всегда краснеет, когда радуется. Обнимаю маму, целую отца. Начинаю рассказывать про свою студенческую жизнь в Москве. Отец доволен трет подбородок. Мать счастливая жадно впитывает каждое мое слово.
Достаю из чемодана подарки: маме кофточку, папе зажигалку. Садимся за стол. Отец наливает вина. Мы целуемся и пьем. Я, папа, мама…


Откидываю портьеру…
Посреди комнаты на столе лежит человек, бережно сложив руки на груди. Лицо его спокойно и величественно. Похоже, он спит здоровым крепким сном. Это мой отец. У его изголовья сидит женщина, все в черном. Голова ее низко опущена. Одна рука подпирает голову, вторая повисла и почти касается пола. Это моя мать. И стулья. Много стульев вдоль стен.
Мама, милая мама. Ты не выбегаешь мне навстречу радостная и улыбающаяся. Руки твои не приникли к моим щекам так, чтобы я растворился в их тепле.
Ты почувствовала, что я здесь. Ты вздрогнула. Медленно, очень медленно твоя голова поворачивается в мою сторону. Наши глаза встречаются. Ты ли это, мама?
Заостренный нос и подбородок, кривые морщины по всему лицу, похудевшему, с провалившимися щеками.
- Сынок, дорогой мой. Что же это такое? Ты посмотри – его уже нет. Посмотри, посмотри.
Она говорит это почти шепотом, вернее, не говорит, а хрипит.
Подхожу к отцу. Нагибаюсь и целую его в лоб. Вздрагиваю от ощущения – холодный мрамор.
Мама опускается передо мной на колени, целует мои руки, крепко прижимает к себе.
- Не отдам, не отдам. А зачем? Зачем он ему? Галстук. Он не умел его завязывать, помнишь? Всегда я завязывала. Вот и сейчас тоже.
Плачь, плачь, мама. Не надо сдерживать себя. Выскажи мне все, что наболело у тебя – все, все.
Я отрываю маму отца и веду в другую комнату. Она послушно ложится на кровать. Я закутываю ее ноги в теплый плед и сажусь рядом. Я глажу мамину руку. Мама постепенно засыпает.
Подхожу к окну. На улице темно, на небе уже появились звезды.
Вдруг порыв ветра распахивает чуть приоткрытую форточку, обдав меня холодной волной.
-Ты чувствуешь какой воздух? А? сделай вздох, глубже, глубже. Чувствуешь? Это жизнь. 
Я еще долго стою у окна.