Тсера, или Гилы камам Песня любви

               

1. Солнышко!.. В тот день всё шло по природному расписанию. Пробираясь сквозь нарядные, тяжёлые от цветов деревья приусадебных участков, оно рано разбудило жителей дощато-серого двухэтажного барака, в народе прозванного гарнизоном.  Сейчас, к полудню, бараковцы собирались по комнатам, сновали со дворовой скамьи у стола из трёх разъехавшихся досок -  в низкий подъезд, серьёзные, объединённые и взвинченные атмосферой весны и праздника. С утра они ходили с портретами своих дедов к железнодорожной станции, где в прошлом году установили памятник лётчикам, сваренный местным мастером-самоучкой, учителем истории. Три года монумент простоял во дворе благородного патриота, три года он добивался права вынести его туда, где в годы войны был сбит советский бомбардировщик. И когда тяжёлую конструкцию всё-таки вывезли, укрепили и торжественно открыли, мастер с облегчённой душой – умер.
Но сегодня глава поселковой администрации, а также почётный житель – полковник в отставке, а также местный батюшка, стоя на фоне памятника, вспомнили и о покойном скульпторе в своём вступительном слове. 
Этот же учитель истории передал мне историю любви.

2.                Едем, милая, со
                мной, со мной,
          Стань, красавица, моей женой!
          Вот садись-ка, место есть в седле-
          Обвезу тебя по всей земле!

Путь домой оказался сложнее, чем загадала Эйша, управляя лошадью с телегой. Дорога недвижной тёмно-синей волной убегала вдаль. Запылённые травы по её краям замерли от жары, а измученное жаждой животное сопротивлялось тащить хомут.
- Откуда такая красивая?
Черноволосый парень, поравнявшись с едва волочащейся клячей, похлопал её по уставшей морде.
- Напоить бы! Поехали к воде. Я знаю дорогу.
- Ты - ром? – спросила Эйша, спрыгивая с другой стороны телеги.

- Я – Ферка-пилот. Неужели не помнишь меня? Я приходил к вам в дом. Твой отец продал нам молодую кобылу. Мы её Камиллой назвали. – Продолжал попутчик, ловя взгляд девушки, прячущейся за гриву лошади.
- Помню… На тебе красная рубаха была.
Эйша смутилась, искоса зыркнула на парня любопытным глазом и потянула поводья.
- Ну, пошла!..
Так они молча шагали по тёплой, мягкой, сизой пыли дороги, ведя на пару кобылку и громыхавшую за ней телегу. Полные жизненных соков травы были похожи на глаза юной цыганки, сверкавшие в чёрных кольцах, как зелёные звёздочки, небо – на бирюзовую кофту, цветы – колыхались на платке и юбке, скроенной солнцем, а чёрная земля с рыжеватым отливом была её кудрями, сплетёнными в длинные косы, смолистыми бровями и запылёнными острыми ресницами.
У озера Эйша и Ферка прогуляли до вечера. Отвязанная от груза телеги счастливая кобыла вольно паслась в кипящих цветением травах, а молодые набрели в знойных кущах на чистый родник, набрали воды и спелых ягод. Потом следили за прыгающими алмазными огоньками на мелких волнах. Солнце в тот день долго стояло в зените и нехотя спускалось вниз.
- А ведь ты никогда не летала на самолёте! – воскликнул Ферка и был прав. – Я обязательно покажу тебе облака – сверху!
Это был вглубь светлый, самый длинный день в году. В небе висели ангелы, как белые кони в утреннем тумане зарождающейся бесконечной жизни.

3.
 Прощай-ка ты, любезная.
 Прости, дорогая ты моя.
 Если лучше найдёшь, про меня забудешь.
 Если хуже найдёшь, про меня вспомянешь...

Не успела Эйша переехать в дом мужа, как пришло ей петь печальные песни, провожая Ферку в город - доучиваться на военного лётчика. Заберут, увезут, спрячут молодого орла от юной жены. Не создан цыган воевать. Ему бы петь да плясать, пасти лошадей, целовать женщин, растить кучерявых цыганят, прославлять вольную жизнь. И кто как не бродяга, для которого вся земля – родина, более заинтересован в мире!
Но эти цыгане были оседлые, с двадцатых годов жили они в тульских, орловских и тверских деревнях. Не смешивались с местными, держались особняком, но перенимали язык, веру и праздники, и с осторожностью чужаков – сотрудничали: знакомились, торговали лошадьми, соседствовали, хаживали в гости, а вот замуж или жениться на гаджо* - не одобрялось. Оберегали свои берега, сохраняли неписанный древний закон рода, у которого нет ни земли своей, ни государства, а вместо танков, пулемётов и бомб – скрипки, гитары, бубен да колода карт.
Мать Ферки была известной в округе повитухою. И всюду были нужны и пригодны волшебные руки Макши-цыганки. В мороз, в пургу и распутицу - по заснеженным полям, по размытым дорогам, через неглубокие переправы рек, по оврагам - добиралась её лошадь в самые дальние хутора и посёлки. Селяне называли её ласково Машей. Ромы смотрели с подозрением за то, что служит гаджам за еду и уважение, за то, что сына родила в тюрьме от невесть какого бусурманина. И замуж ни за кого не пошла - свободу любила! Но цыганские судьи гасили наветы злословных завистников. Ведь была Макша для цыган на манер дипломата -  матерью-заступницей. Оберегала неприкасаемость бедовых сородичей.  Со своими говорила на кэлдэрары, знала румынский, а по-русски и читать, и писать умела. «Учись, чавораалэ*! - говорила она сыну, оправляя в сельскую школу. – Где живём, там и родина, там и пригодимся. Грамота раскрывает небеса!»
  Жадный цыганский ум Ферки принимал знания, как растрескавшаяся земля воду. С упорной прилежностью и, зажав кончик языка зубами, выводил он буквы в прописях, чертил карандашом по линейке, а мысли, словно молнии, искрились в его глазах, цвета омытого дождём чернослива, когда он первым тянул руку, чтобы ответить на вопрос учителя.
Так и поехал юноша-ром по велению историка Семёныча в город – учиться на лётчика. Открывать мирные небеса.   
*гаджо  (цыг.) – не цыган
*Чавораалэ (цыг.) - сынок


4.

Знал я и бога, и чёрта,
Был я и чёртом и богом.
Спрячь за высоким забором девчонку,
Выкраду вместе с забором!

Солнце выдыхалось, гасло и ссыхалось. Солнышко - за тучу, цыган - на войну.
-  Дайори*! – крикнула Эйша, забегая в дом, - забирают нашего Ферку. И я с ним пойду, хоть в землю, хоть в небо! Нет мне без него жизни!
И была Макша чернее грозовой тучи. Бросила ладони на лицо, шептала что-то, молилась. Потом опомнилась, собралась и обняла невестку.
- Ай, чаюри*, в грозу мы вошли, в бурю. Не по собственной воле разомкнётся земля, наестся и отрыгнёт молодой кровью. Силой её возьмут, грубой нечистой силой!.. Поезжай, дочка! Да возвращайся! Ой, будет, будет у тебя девочка. Мне на память.
Растревоженной птицей несла Камилла Эйшу по хлипкой осенней дороге в город, тяжёлый ветер срывал чёрно-красную шаль, запускал холодные острые пальцы в растрёпанные косы молодой румни*.

- Как же ты нашла меня, камлы Эйша? Чиргенори!* – спросил Ферка, держа её горячую руку, просунутую сквозь железное заграждение.
- Нешто я, румни, своего ромало не найду? Сердцем шла, по запаху, по зову твоему. Да если бы я встала на площади, да закричала лебедем, ты бы меня и тут услышал.
Перемахнул Ферка через ограду, и был у них всего-то украденный часок на пустыре - для прощания. Стерпела телега их родовые пляски, ритмичные, словно бешеные стуки цыганского бубна, а верная лошадь Камилла стояла в снисходительном молчании. И солнце выжимало для них последние свет и тепло перед бурым октябрём сорок первого года.

Люди, машины, телеги - хаос: нагроможденье станков, ящиков и коробок, приготовленных для отправки на восток. Какое всё лишнее, чуждое взгляду, мелькающее и застревающее в глазах, мешающее видеть его, уходящего. Как пополам её разрубили, вырвали из райского сада любви обоих; словно младенца, оторвали от тёплой её груди любимого - сразу в ад.   «Не выпало жить с тобою, значит, умру в один день», - загадала она, пытаясь залить отчаянием огонь разлуки.
____________________________
*Дайори  (цыг.) – мама
*Чаюри(цыг.) – доченька
*Румни (цыг.) – цыганка, жена
*Чиргенори! (цыг.) – звёздочка

5.
                Цыгане любят кони,
да кони не простые.
Цыгане любят кони,
да кони удалые.

Nachthexen. * Так называли немцы девушек, по-азиатски неожиданно, по-кошачьи мягко и неслышно залетающих к ним в гости на лёгких, изящных крыльях.  Неженские гостинцы несли ночные красавицы, не красоту свою девичью, а тяжёлые бомбы. И быстро-быстро, как сон, как наваждение – исчезали, оставив разбитые рельсы, раскуроченные мосты и чёрный огонь салютирующих складов. Они были так молоды, так полны огня начавшейся жизни, что могли бы поджечь любого горячей стрелою взгляда. Не шали на них – а шлемы, под шлемами – шевелюры, широкий ремень под грудью.
Соседская Надька, бойкая рыжеволосая активистка аэроклуба, хохотушка и затейница, как раз собиралась записаться в этот особенный полк — войско крылатых гурий. Надежда! Выпала она цыганке как судьба, как бубновая дама. На том же вокзале, где разлучилась она с любимым мужем, где вырвали у неё – сердце. А потом Эйша везла в телеге попутчицу-Надежду, ехавшую на денёк в родное село проститься с отцом-матерью. Везла подругу-надежду с умыслом зацепиться за неё и ухватить свою линию жизни. «Вортака, пхрэн*! Возьми меня с собой, я смышленая».
Так и случилась у Эйши дорожка дальняя в Москву, потом на юг - учиться на лётчицу. Макша же не ушла с другими цыганами на восток, осталась ждать своих детей.  А чёрная волна уже подступала к городу, к тому месту на карте, откуда Ферка уехал на войну, а разобранные заводы, фабрики, машины, люди со скарбом, лошадьми, коровами, птицами — своим ходом – пешком и на телегах, в вагонах поездов — пытались спастись от наползающей чужеродной силы.
   ________________________________________
*Nachthexen (нем.) – ночные ведьмы
*Вортака, пхрэн (цыг.) – подруга, сестра

6.

– Едут! Едут! - кричали мальчишки в радостном возбуждении, объявляя то, чего давно ждал весь гарнизон-барак.  За поворотом дороги появился по-цыгански приметный красный Порше Кайен, везущий большую семью и кипу подарков.  Повозка что надо! Машина медленно и торжественно вплыла в расступившуюся толпу жителей гарнизона. Молодой цыган, худенький чернявый живчик, энергично выскочив из двери водителя и оббежав машину спереди, услужливо подал руку пожилой полноватой женщине, в богатом платье цвета утренней зари.
-Тсера! -  сказали в толпе, - Тсера приехала!

7.

Осень уж кончается,
                Зима начинается,
                Все снега повыпали,
                Да нэ-нэ...
                Тропы все засыпали…

Когда солнце замёрзло и куталось в рваные шали туч у самого горизонта, в самые холодные и длинные ночи – Эйшу перевели работать поваром.  А до этого всю осень она училась летать.
Управлять военным самолётом сложнее, чем лошадью. Но Эйша прилежно осваивала всё, что могло приблизить её к своему рому и ко времени, когда они снова будут жить в просторном, светлом мире, где небо цвета моря, а облака цвета лебедей, и в маленьком доме у деревенского пруда в средней полосе России. Там, где сегодня – кровавые листья, октябрь и нацистские танки.   
«Ну, пошла!..» - говорила она по привычке, заводя мотор.  И не было никого задорней и веселее в девичьем её полку. «Эйша, цыганочку!..» - просили девчата и вместе с ней выходили в круг, прищёлкивая пальцами, откинув назад крупные кудри, мелко встряхивая плечами и со стеснительной улыбкой двигая плотною горой ещё не знавшей материнства груди. Ноги их выделывали кренделя, с жаром вбивая в землю осеннюю полевую траву учебного аэродрома. Помнила Эйша и слёзы свои, когда её подружки-вортачки разбивались, как ласточки о скалу, во время учебных полётов.
 Судьба же самой Эйши была под вопросом. В мягкой тьме её чрева уже разрасталась новая жизнь. К лету, когда обученные войне девочки, раскрутят пропеллеры, поднимут в небо боевые ступу свои и полетят в настоящий бой, на утренней заре она родит цыганочку.

- Ну и куда ты теперь, с дитём-то? Боевая единица. Учили тебя, учили! Хороший пилот из тебя бы вышел, – сетовала командир полка, большая, по-мальчишески резковатая женщина. - Спишем мы тебя! Тут останешься. А нам улетать надо.
-  Запишите меня в смешанный полк. Буду я летать, буду!  До осени останусь, тут тоже цыгане живут. Своих не бросят. Им и отдам девочку. – И чуть помолчав, как будто разглядывая какие-то линии, добавила: - Потом заберём, или Макша найдёт.
 

8.
Из яркой цыганской «повозки» вышли ещё двое. Солидный мужчина средних лет выгружал из багажника пакеты и коробки с едой и передавал в руки гипнотически прекрасной, одетой в золотое платье молодой шувани*, а жители гарнизона без суеты, в негромкой ритуальной последовательности включались в праздничное действо. Старушка с первого этажа принесла старинную скатерть с кистями, похожую на цыганскую шаль, мужики, женщины и дети расставляли посуду, раскладывали провиант - готовили поминальный стол.
В то время, как в атмосфере установившегося единодушия выпивали по первой чарке, Тсера отлучилась, вынула из машины грандиозный букет, и вся цыганская семья направилась за ней на задний двор барака, где раскрылась густая майская яблонька, словно в ней остановились на отдых туманные ангелы.
___________________________________
*шувани (цыг.) – ведьма, колдунья.

9.

Там цыгане соберутся, снова струны зазвучат,
Снова песни их зальются, снова бубны зазвенят!

Лучшее время своей любви Эйша и Ферка провели в гарнизоне, под Москвой, весной и летом сорок третьего года, когда выбивали чужеземцев с родной земли. До неё на летающем коне – рукой подать. И были они вместе - на земле и на небе.

- Как ты нашёл меня, Ферка- ило*? - спросила Эйша, когда он приехал за ней в сельский дом цыганки Бришинды.
За окном облизывал землю самый счастливый весенний дождь.
- Нешто я, ром, не найду свою румни! Да если бы я был орлом, то с неба разглядел бы вас, миро камам*! – сказал и так целовал Эйшу в губы, словно припал к роднику, умирая от жажды. А в маленькой дочери узнал свои умные сливово-чёрные глаза и пышные крупные кудри.
В эскадрильи их называли «ром-и-румни»* или парой орлов. Такое же гордое имя носила земля, которую они расчищали для своей будущей жизни.
В то летнее утро Ферка и Эйша летели с аэродрома Солнцево, чтобы пустить по ветру оружейные склады чужестранцев, нагло расположившихся на улицах их областного города. Тонкая работа, как раз для них! И никогда ещё солнце, провожавшее их на юг, к Орлу, не было таким большим, жарким и жадным. И скрывали родные орловские облака их железного коня от фашистских пуль и снарядов. Другого прикрытия у них не было.
- Эх, раз-дану-данай, давайте, граи*, скачите к яру! – с испепеляющей мощью кричал Ферка, отпуская бомбы из отсека, как чёрных, тяжёлых коней из конюшни.  - Эх, раз, ещё раз, ещё много, много раз!..
- Сдохни, бенг рогэнса*! –  вторила ему Эйша из кабины стрелка-радиста, с силой цыганского проклятия отбиваясь из пулемёта от преследовавшего их фрица. Стреляла, едва успевая вытирать слёзы рукавом гимнастёрки и отдувая кудри с лица.
…Последнее, что успели они сделать – сказать друг другу сквозь гул падающей машины: «Мэ тут камам»*. Так и вошли они в утреннее красное солнце на белой Камилле, навеки вцепившись друг в друга. Так и упал их железный конь, два крыла - у поселковой железнодорожной станции.

*ило (цыг.) – душа
*миро камам (цыг.)- моя любовь
*ром-и-румни (цыг.) – муж и жена
*граи (цыг.) – кони
*бенг рогэнса (цыг.) – чёрт рогатый
*Мэ тут камам (цыг.) – я тебя люблю

                ***

Молодой цыган Ферка открыл перед мами* ворота могильной оградки. Тсера зашла внутрь, отложила красный букет в сторону, отыскала рукой вкопанную в землю вазу, вынула прошлогодний мусор, попросила принести воды. Кувшин подала Эйша-колдунья, тоненькая, чернявая внучка, каждый взгляд которой хотелось ловить, как алмазный блеск на воде. И стояла она молча, заслуженный врач России, Тсера Ферковна Воронцова, вспоминая своё спасённое добрыми людьми детство то в цыганских семьях, то в дорогах – в поездах, машинах и телегах, то в детском доме. И тот счастливый день, когда пришла за нею мами Макша. Как увидела её, как схватила, как прикусила ей детскую щёчку, со слезами целуя.  А потом гладила её чёрные бровки и приговаривала: «Чавораалэ!  Миро Ферка! Чаюри, тыхненько чай!»*
И пока держала старая цыганка свои минуты молчания, к могиле подтянулись жители посёлка, где был сбит самолет её родителей. Очаровательная внучка уже играла на гитаре. Несколько местных парней наперегонки принесли красавице табуреты и стулья, на которых усадили и пожилых женщин. И она начала петь! От природы сильным, уходящим всё глубже голосом.    
Ай, да не вечерняя,
Не вечерняя ли нэ заря.
Ай, заря, ай да зорька.
Зорька ли-нэ спотухала …

Гарнизонцы, окружившие артистку цыганского театра, подпевали, попадая в такт давно знакомой песни. Дети, пережёвывая шоколадные конфеты с орехами, смотрели озорно, пытаясь понять и перенять настроение взрослых.
На голос поющей матери из машины выпрыгнула проснувшаяся, нарядная, как куколка, маленькая Макша.
  Тсера поставила в вазу красные розы и протёрла краем своего платка фотографии Эйши и Ферки. В пышной, бело-зелёной пене весенней яблони, растущей у самой могилы, свистел невидимый соловей. День обещал быть солнечным, а год – урожайным.

Полный список сносок.

Гилы камам – песня любви
Гаджо – не цыган
Чавораалэ – сынок
Дайори – мама
Чаюри – доченька
Румни – цыганка, жена
Чиргенори! – звёздочка
Nachthexen (немец.) – ночные ведьмы
Вортака, пхрэн – подружка, сестра
Шувани – ведьма, колдунья
Ило- душа
Миро камам – моя любовь
Ром-и-румни – муж и жена
Граи - кони
Бенг рогэнса – чёрт рогатый
Мэ тут камам – я тебя люблю
Мами - бабушка
Чавораалэ!  Миро Ферка! Чаюри, тыхненько чай – Девчушечка! Мой Ферка! Дочка, маленькая девочка.