Часть I
Эта история началась очень давно. История о той, которая родилась на свет. Она – Марфа. Крестьянка и рабыня, дворовая девка, и игрушка для молодых барчуков, вырванная из рук своей матери, и привезённая в большое поместье под Иркутском в усладу своего барина – Искомина Ильи Мифодича. Она – холопка, потерявшая всех, не знавшая никогда своей матери. Её семья, где она? На этот вопрос никто ей не даст ответ. Её хозяину, продали её или подарили, словно щенка с псарни. Её деревню, в которой она была рождена, спалили дотла, в тот момент, когда в церкви шла утренняя молитва. Она очень несчастна, временами битая домоправительницей и приказчиком. Она словно волчонок, забитый людьми и загнанный в лощину, в самую глубь тёмного леса. Она одинокая и не кому не нужная. Её слёзы и её горе никто не видит, потому что нет никому до неё дела, одним словом – подкормыш. Она не знала, как жить хорошо, она знала, как жить плохо…
Усадьба, при которой жила Марфа, веками принадлежала всем Искоминым. Это была не просто усадьба, это была крепость, родовое гнездо. Из неё, словно птицы из гнезда, вылетали молодые барские дети и вертались обратно, когда душа защемит или же, когда в карманах гулял ветер. Огромный господский дом располагался в центре сего. Была передняя, так же был и задний двор. На этом дворе жили все холопы. Вокруг дома наблюдалась огромная аллея, деревья которой упирались ввысь, они были такими громадными, что казалось, держат небо. Не большие лавочки из резного дерева, напоминали разных птиц и животных. Они стояли в баском обрамлении, и это выглядело по истине сказочно. Белоснежные беседки скрывали гостей от палящего солнца, и не большие фонтанчики, украшенные маленькими ангелочками, примкнувшие к ним, утоляли также жажду. Дорожки, вымощенные галькой, ежедневно мылись и подметались.
Двор был достаточно большим и в его хозяйство входили: погреба, амбарушки, загоны с хлевом, кладовые, кузня, ангары, конюшня, псарня, прачка и срубы в виде изб, в которых жили дворовые. Также стояло несколько срубов – это были бани. Бани были для хозяев. Были и чёрные бани – для холопов. О, эта русская баня! Не большой сруб с массивной дверью. Двери всегда были тяжёлыми и низкими, поэтому приходилось очень низко наклоняться, для того, чтоб войти в неё. Баня всегда была протоплена до жара. Она была, словно живая, обдавая и окутывая своим жаром. Густой пар, всегда старался выскользнуть из её чрева на улицу. В предбаннике висели берёзовые веники, стояли кувшины, тазы, вёдра. Что хозяин, что холоп, всегда входили в бани перекрестясь. Для того, чтоб не мыться в потёмках, всегда зажигали лучину. И та, своим тусклым светом наполняла всю банную горницу и её утварь. Барская баня топилась по – белому, потому что на крыше была труба. Не у всех бань были трубы, только на хозяйской. В самой бане находились скамья, полок с нижней ступенью и всё это было сделано на века из хорошей лиственницы. Все хозяева, да и дворовые не любили просто мыться в натопленной бане, все любили попариться, поддавая жару, выплёскивая воду из ковша на каменную печь.
Жизнь холопов начиналась спозаранку, ещё петухи не успевали кукарекать, а дворовые уже были на ногах. Все суетились и работали, все бегали, в общем, жизнь кипела. Жизнь крепостных была трудна и даже иногда не выносима. Много, как добра, так и жестокости таила в себе крестьянская доля. Её доля! Что придёт барину в голову, какое наказание придумает? Он никогда не похвалит, никогда не приласкает добрым словом. Поэтому все жили в страхе, в страхе со стороны, приказчиков, от высоко – поставленных слуг: ключниц, экономок и домоправительницы. Редкость, когда барин был добродушным человеком, в основном он был самодуром, и с ним шутки были всегда плохи.
У неё не было ничего, окромя двух сарафанов и тужурки с пимами. Не было даже спального места, она спала на старом зипуне, который лежал на голом полу, корчась осенними ночами от холода. Работать Марфа начала рано, наверное, как токмо пошла своими ногами. Сначала хваталась за юбки таких же дворовых, а потом самостоятельно кормила на дворе кур и скот. Словно учёная собачка, она каждое утро приносила тапочки барчукам и ставила их подле постели. Она приносила тяжёлые кувшины с тёплой водой для умывания, мягкие полотенца для вытирания лиц и рук маленьких барчуков. Её маленькие ручки были в занозах от того, что она постоянно носила колотые дрова в кухню и комнаты. Спала и жила Марфа в хлеву, рядом со скотом. Но ей перепадал всегда стакан парного молока с краюшкой хлеба. Она росла, как все дворовые девки. Когда исполнилось двенадцать лет, её поставили в поле со всеми женщинами под палящее солнце убирать урожай. Было трудно и изнурительно. Но с маленькой девочкой никто не считался, она даже рот не могла открыть, так как боялась плетей.
Однажды, несмотря на приближение глубокого и уже прохладного вечера, её, маленькую девчонку, выгнали со двора, токмо потому, что она не уследила за петухом, которого загрыз пёс, сбежавший с псарни. Когда солнце стало садиться, подул лёгкий ветерок и в её спину, словно дыхнуло что – то холодное, да так, что мурашки поползли по коже. Послышался шум, как – будто энтот шум был от большого количества летящих крыл. Подняв голову, она заметила в небе большое количество птиц. Такого Марфа ещё никогда не видела. Она спряталась в больших, развесистых кустах ивы. Ветви деревьев со скрипом раскачивались, шелестя листвой, и слышно было, как груши и яблоки падали с них, ударяясь о землю. Трава на не больших лужайках, словно ожила и как – будто заходила ходуном. Её аромат был пыльным и в тоже время сочным. Пыльным от чернозёмистой поверхности троп и дорог, а сочным, ну, наверно от скоса. Этот аромат въедался в нос. Она так просидела всю ночь, ей по – детски было страшно, мерещились тени. Обернувшись, она окинула взглядом реку и берег подле энтой реки. Стояла тишина, густой туман гладью осел на реке и только кукареканье петухов, доносились со двора звонким звучанием. Светало, но тени от кустов громадных ив, ещё склонялись по всему берегу.
К Искомину Илье Мифодичу съезжались гости с других окраин, и тогда у барчуков и хозяев наступал праздник и веселье, особенно в именины или церковные праздники. Устраивалась настоящая братчина, это пиршество на самом деле было весьма богатым и на широкую ногу. Многие холопы показывали свою удаль, боровшись с медведем, другие же показывали на себе, какие натасканные псы для охоты в поместье выросли, женщины бегали и сбивались с ног, накрывая столы. Растележиваться* не приходилось. Холопских детей в эти дни никто не трогал, как – будто забывали о них, и они могли заниматься, чем хотели. Такие дни, все по – истине любили. Марфа могла уйти в лес по обабки и Викторию, на речку летом и зимой на горку, вылепленную из снега, а то и деревянную, построенную для барских детей, прихватив салазки или же просто доску для катания. Работая временами в господском доме, она украдкой рассматривала картинки в книжках боярских детей, а также втихаря от всех подслушивала и изучала грамоту. Вот, так год от года она жила при дворе в поместье и взрослела.
Она давно уже не маленький подкормыш, она молодая девушка и ей восемнадцать лет. Но она также, наравне со всеми работает во славу своего молодого барина – Андрея Ильича. Намедни, Илья Мифодич отдал богу душу и отошёл в мир иной, а сын Андрей Ильич, приехавший из города, где обучался наукам, вступил в наследные права. Его маменька была подле него. Давеча бабы судачили, что у старого барина печень шалила, вот он и преставился. Но, что будет надысь*, при молодом барине, никто не знает. Избалован он дюже. Право было бы жаль, ежели промотает всё папенькино наследие. Андрей Ильич гордился собой и сим прекрасным, хорошо сложенным станом, поэтому и не задумывался о будущем своём, жил на всём готовом. Вот, и сейчас заметив Марфу, юный барин потерял покой, но не от любви, а желания своего овладеть ею, как душой, так и телом. Барыня – Лукерья Петровна, гневалась на сына, но потакала его прихотям. Не спрашивая согласия, с самого раннего утра, Марфу отвели в баню и готовили для потехи молодого барина. Ведь она была бесправной в своей жизни и выборе своего избранника. Любила она кузнеца Фёдора, но молодой барин, не дал счастья, не дал ей разрешения на свадьбу, а также забрал у неё, то, что девушки хранят, как зеницу око. Одетая в новый сарафан, Марфа сидела в углу возле печки. Лукерья Петровна, смотрела на неё не добрым глазом, но перечить сыну не стала, только что – то шептала. Марфа знала, что нет у неё ни на что прав, и она полностью зависит от воли своих господ. Девушка давно поняла, что нужно молчать и выполнять волю хозяев, дабы не отведать кнута. В своей молоденькой ещё жизни, она много молилась Господу Богу и Царице Небесной, служила на совесть хозяевам своим и старалась быть не заметной.
Но быть не замеченной не получилось. Трудно быть не замеченной, когда от роду восемнадцать лет и девушка, словно распустившийся бутон прекрасного благоухающего цветка в барском саду. Молодой барин месяцами её преследовал всюду. Но от усталости и упорства всё же подчинилась ему Марфа. И вот, она сейчас сидит и ждёт своего часа. Да, крестьянские девушки, они на все времена останутся крепостными и беззащитными душами перед своими хозяевами и их гостями. Маленькой девчонкой, ей трудно жилось, а теперь, она молода и прекрасна, а жизнь стала ещё ужасней, чем была. Молодой барин с подачи своей маменьки, потешался и развлекал юными девицами таких же молодых барчуков из соседних поместий. Стоит ли говорить о том, что мог сотворить барин с рабом? Наверно нет. Колоссальное гуляние господ в хмельном угаре, изнывающие крепостные от насилия, вот, всё это и представляло нравственно испорченную Русь – матушку. Что там, за пределами поместья, одному Богу известно. Но если там, всё тоже самое, что и здесь, в поместье Искомина, то ей, Марфе – рождённой свободной, и ставшей уже с пелёнок рабыней, остаётся только одно, забыться, уйти в небытие, так как жизнь уже давно предопределена.
Сидя около печки, Марфа случайно кинула свой взор в угол, где нашла аккуратно сложенный бумажный листок. Подняв его с пола, она поняла, что это письмо барину. Какая – то молодая особа писала ему, и Марфе стало очень любопытно, о чём идёт речь. «Мой дорогой сударь, мой любiмый другъ, позвольте-с мне узнать, как проходiт Ваше утро, которое стремительно переходiт в день? Прошу Васъ простiть мою неловкость и моё бесстыдство, но спешу-с Вамъ, сударь мой сказать, что я очень жду нашей встречi. Сижу здесь одна в своей светёлке и покорно ожiдаю-с Вашего снiсхожденiя до меня, когда-с я вновь смогу Васъ лицезреть и посмотреть своiми голубыми глазами в Ваши пленiтельные карiе очи. Ожiдаю Васъ, когда Вы-с посетiте мой маленький мiрок под названiем «Душа моя». Если токмо Выъ пожелаете-с, то я предстану пред Вами въ любом обличии, желаете увiдеть во мне-с скромную и покорную девушку – буду ею, желаете увiдеть страстный, неукротiмый огонь – стану такой. Я могу-с быть разной для Васъ, сударь мой, девушка всегда стремiтся быть такой, какой её желает видеть мужчина, а посему прошу Васъ, простить мне моё бесстыдство и, я уповаю на Васъ…».
Ну, вот пришла за ней домоправительница и увела в барские покои. Марфа шла и чувствовала, как подкашиваются её ноги, как дрожат руки, в горле всё пересыхает, и она даже не могла вымолвить и слова. Что с ней будет, что взбредёт в голову молодому барину, о каком влечении идёт речь? Сколько вопросов в её юной головке, и от не нахождения ответов, она очень волновалась. Войдя в барские покои, девушка осталась одна. Но долго одной ей не пришлось быть, с веранды в комнату вошёл Андрей Ильич. Он смотрел на неё с прищуром. Над ними нависла тишина.
- Говорят, ты грамоте обучена, это правда? – спросил молодой барин, держа в руках чашку с какао, – отвечай же-с.
- Как можно Вам перечить барин, да, я обучена грамоте, – не подымая глаз, ответила Марфа.
- Хорошо. Жить отныне будешь здесь, в доме-с. Читать на ночь мне будешь божий вечер, - протягивая книгу, проговорил барин, – ты, очень славная и мне-с подходишь.
- Извольте Андрей Ильич, но Вы мне льстите, – почти шёпотом говорила она.
- Что вижу-с, то и говорю-с. А мои суждения справедливы-с.
- Я, наверное, что – то должна ответить Вам? Могу ли я набраться смелости и ответить?
- Да, ты, я смотрю, образованна, это похвально-с. Похвально-с, говорю! Кто обучал тебя на скотном дворе? – со смехом, выпалил барин. Ему стал интересен этот разговор.
- Никто Светлость Ваша. Я сама, тайком подглядывала за барышнями, за их элегантностью и образованностью. Да и за Вами…
- За мной?!
- Увы, мой барин… Вами я бываю польщена. Порою Вы ведёте, как ребёнок, порою как муж и мощью сей тряся, Вы удивляете меня.
- Да! Очень складно. Что же, ждёшь? Может, мощью своей я не трясу, не достаю свой «штык» из ножен, ведь юный барин я, а посему, я осторожен. Могу, слегка лишь обнажить, достав клинок свой из – под ножен, но как я вспомню про свой долг, то становлюсь снова осторожен. Ведь осторожность – мой удел, моё забвенье и награда, живу – оставшись не удел, она теперь к всему преграда.
- Это… Мне нечего добавить Вам. Клинок Ваш в ножнах на коврах, и за него берётесь Вы теперь во снах.
-Ну, что ты, право! Ведь он давно уж заржавел! У пояса, вися без дела не к чему-с. Так, пусть висит он на коврах.
- Да, Вы гусар?! Ну, что же – браво! Вы поражаете меня, шутить изволите Вы, право, как трель весенняя звеня. Прошу простить моё язвленье, клинок Ваш в ножнах не блестит, ну, что ж, раз осторожность и забвенье, пущай клинок уж там сидит...
Беседа слишком затянулась и жестом, которым молодой барин указал на дверь, девушка поняла, что утомила его и ей нужно удалиться. Она вышла из комнаты и отправилась вниз по лестнице к выходу на улицу. Она шла к таким же, как и она, к своей челяди. Во дворе Марфу окликнула барыня Лукерья Петровна. Грозно глядя из – под очков, она спросила:
- Ну-с, сказывай, насладился ли барин тобой? Всё ли ты ладно сделала?
- Барыня, беседовали мы…
- Беседовали, об чём-с же? Ну, ладно-с, сама поспрошаю, а сейчас скажи Гавриле, чтоб лыву* осушил, вон там, видишь у конюшни. Да по – быстрее!
Гости к завтрему вечеру приедут.
- Всё будет ладом барыня, не извольте беспокоиться.
- Постой! А что там у тебя за клочок бумаги выглядывает за поясом, а ну покаж? – барыня протянула руку и достала из – за красного пояса, свёрнутый листок. С удивлением она читала письмо, которое было адресовано молодому барину. – Где взяла?! Украла?! – замахнувшись на девушку, прокричала барыня.
- Почто хоть украла? Нет, барыня, нет! Нашла у печки. Отдать хотела, да забылась.
- Плетей захотела?! Я устрою тебе…
- Матушка, не трогайте-с её! – из окна крикнул Андрей Ильич, она теперь жить будет в доме и читать мне вечерами. А письмо, я уж прочёл-с, не интересно.
Да, с раннего детства холопку держали в чёрном теле, и не было в её жизни просвета. Иногда только, старый барин – Илья Мифодич, сунет в её ручонки какой – нибудь леденец, привезённый с городской ярмарки. Теперь она будет жить в доме, вместе с домашней прислугой, и развлекать барина. До самого вечера она не появлялась в доме и не попадала на глаза барыне. Уж невзлюбила она девушку, как – то сразу. Вечером, когда петухи от кукарекали, а скотина вся была подоена и накормлена, Марфу позвали к барину. Войдя тихонечко в комнату, она спросила:
- Почивать изволите барин?
- Что в народе говорят? Ты же на ярмарку сегодня-с ходила, – ложась в постель, спросил барин.
- Ой, барин намедни будет потепление, судачат все так.
- Да, давеча тоже было не плохо, а надысь по – хуже, но судачат иное, - с улыбкой отвечал барин, не сводя с неё глаз.
- И, что же в округе говорят? Простите барин мне мою неловкость, но любопытна я слегка, – улыбаясь, говорила она.
- Вчерась была выволочка, в соседском угодье. Хозяин выволок конюха во двор и отчесал шпандырем. Тебе тоже сегодня чуть не досталось от маменьки моей? Если б не я, за косы оттаскала бы. Да, а ты девица не плоха. Как маменька неправа на твой счёт-с, дурнушкой считает тебя, а ты сама вложила азы сей грамоты в себя.
- На заднем дворе, сегодня Игнат грибы готовил, его дочь Прасковья в лес ходила…
- И как на вкус?
- Да барин мой, грибы я ела, те, что моя подруженька готовила сама, довольно недурно вышло.
- Я завтра до гостей, пожалую-с на двор к вам, пройдусь хозяйским взглядом и откушаю грибов ваших. Сама с утра в лес сходишь, да Игнату отдашь. Сказывали, что он весьма недурно готовит. Да только сама отборных для меня наберёшь.
- Светлость Ваша, Вы льстите мне, но я стараться буду.
- Конечно-с, будишь, а прикажу, и коня мне на скаку остановишь.
- Покорна барин я судьбе своей. Но, прошу простить меня за то, что Вам перечу, но на скаку коней останавливать это удел гусар. Ни правда ли?
- В избу, подгоревшую войдёшь? – с улыбкой, низко склоняясь спросил он.
- Маменька моя, во мне женщину воспитала – бы наверно, но я её не помню вовсе. А Вы, во мне лишь девку видите. Но барин, Ваше воспитание и Ваше образование глаголет Вам, что девушка я, хоть и холопка.
- Русская женщина на скаку и лошадь поймает и в горящую избу войдёт.
- Коня останавливать, в избу входить горящую, это не мой удел, а удел сильных, а в энтом во всём, проку нет от меня. Да и я барин, скоро наскучу
- Как тебе в голову такая шальная мысль залезла Марфушечка, что мне с тобой печально-с и не интересно? Не была бы ты крепостной, я подумал, что девица благородных кровей. Я долго наблюдаю-с за тобой, и скажу, что ты хорошо сложена и держишься, словно царица. Откуда ты взялась, с какой сторонки? Кто твои родители? А может, ты и правда из благородных кровей, да, сама не ведаешь? Кто тебя подарил отцу моему?
- Ой, барин! – невольно рассмеялась та.
- Ты интересна мне, в душе и мыслях моих глубоко засела… и пусть ты артачишься* порой-с и стену возводишь толстенную меж мной и собой, но себя не обмануть. И даже если я спрошу-с у тебя, прав ли я в речениях своих, ты не дашь мне ответ. Просто промолчишь, глаза опустишь вниз. Я прав?
- Благодарствую барин за просвещенье... Ах, простите, но Боже мой! Простите холопку свою нерадивую…
- Поздно уже. Ступай к себе. Да, завтра я обабницы* желаю-с, – в след крикнул молодой барин.
Утро следующего дня, как всегда началось хлопотным. Дворовые таскали воду бочками для бань, прачки и кухни. Гаврила, прихрамывая, как всегда выгонял лошадей из конюшни на луг. Дворник мёл дорожки, собирая упавшую листву.
- Сто чертей тебе в душу! Нечто ты дурень не видишь куда метёшь? – ворчал Гаврила на дворника.
- Ворчи, ворчи, – приговаривал дворник.
Этим утром, Гаврила засыпал камнями, да песком лыву, которая находилась подле конюшни. Барыня – Лукерья Петровна сидела в беседке и отмахивалась маленьким веером от мошкары.
- А, что Андрюшенька, не пора ли женить тебя-с? – спросила барыня, уставив свой взгляд на сына из – под кокошника с рюшами.
- Ой ли, да будет Вам маменька, я взрослый и сам решу…
- Ой, гляньте на него люди добрые!!! Взрослый, какой нашёлся! Ну, полно батюшка, полно. Не спорь. После вернёмся к этому-с. И куда это побежала с утра Марфа твоя со двора? Больно долго нет её. Куда же запропастилась?
- Грибов захотел. Гаврила, говорят, очень вкусно готовит их, так испробовать решил, а может и дочь его приготовит.
- Не видал ещё белый свет, чтоб барин с холопами на заднем дворе откушивал, - проворчала барыня, – это всё от безделья-с, от безделья-с и не внимания мой свет.
- Вы опять-с?! Вы опять-с, маменька?
Цельный день дворовые готовились к знатным гостям. И вот, кареты и коляски подъехали к воротам усадьбы. Приказчик с домоправительницей и барином встречали гостей. Приехал Лука Юрьевич Миронов со всем своим семейством. Жеманные барышни в вечерних туалетах и маленькие барчуки, которые бегали у всех под ногами. Это были весьма знатные и весомые гости в высшем обществе, и от слова Луки Юрьевича многое зависело. Наш барин, глядя в глаза гостю, понимал того с полуслова.
- Благодарю Ваше благородие за похвалу Вашу, я счастлив, что Вы-с, Ваше благородие довольны и я, наконец – то угодил! Разрешите-с пригласить Вас на не большую трапезу? – раскланиваясь, твёрдо и громко говорил молодой барин.
- Я весьма польщена-с Вами. Конечно, сударь мой мы примем Ваше угощение, не правда ли папенька? Откушаем ужин с маменькой Вашей, – весело прощебетала Татьяна Лукинична, одна из дочерей Луки Юрьевича.
Она была утончённой и красивой, часто говорила на англецком. Своими карими глазами всегда поглядывала на молодого барина и старалась дотронуться своей рукой до его руки.
- А, что-с Лукерья Петровна, – громко произнёс Лука Юрьевич, – Ваш сын гусар? Похвально, похвально голубчик, – не отводя глаз от старой барыни, похлопывая по плечу молодого, произнёс Лука Юрьевич, – какая у Вас аллея, а беседки… мммм, загляденьеце! Да-с, ничего не изменилось. Как было при Илье Мифодиче, так и осталось. Упокой его душу, – перекрестясь промолвил знатный гость, – помнится его надменность и непреклонность, а гости…, какие были гости! Почтение старых традиций и соблюдение фамилии сей, это основа основ, скажу я Вам.
- Извольте-с к столу гости дорогие, – разводя руками по сторонам, промолвила барыня, радушно приглашая отведать ужин.
Главным украшением стола, конечно же были глиняные круглые супницы с серебряными ручками. Из – под крышек, которых шёл ароматный запах куриного бульона. На блюдечках лежали мелко нарезанные сухарики и много зелени. Пироги лежали горкой почти у каждой тарелки на голубых подносах, буженина под луком томилась на солнце, а квас в крынках источал свой аромат. Осетрина, лососина украшенные лимонами, также украшали стол. В качестве гарнира к рыбному блюду на столе стояли варёные раки. Запечённые утки и гуси с вкуснейшими рыжиками и подливой из сметанного соуса манили гостей и навивали аппетит всё больше и больше. Бочковые огурчики и квашенная капуста томились в собственном соку. Блины с икрой, вареньем, пирожные и в центре сего стола стоял громадный самовар. После обеда и ужина всегда наступало время чая. Ароматный чай из сушёных яблок и груш, был очень сладок вприкуску с цветочным мёдом, вареньем и маковыми бубликами. После вкусного и аппетитного застолья, господа прогуливались по аллее, беседуя о том, что вещают на Руси и, какие туалеты носят в Англии.
- Лука Юрьевич, батюшка свет, я вот намедни о чём-с подумала, – сказала тихонечко, почти на ухо Лукерья Петровна, – есть у меня чернавка одна, избавиться бы нужно-с от неё, уж не нравится мне эта девица, да и сын за ней, как тень ходит.
- И что же Вы хотите? – с величественной улыбкой произнёс гость.
- Будьте моим заступником, помощи прошу и милости вашей. Да, может выдать её замуж за Вашего извозчика и делу конец. Да и у меня не будет боли головной. Как Вы любезный Лука Юрьевич на это смотрите? А за Андрея моего Вашу Лизоньку отдадим.
- Да, я её и сейчас забрать могу-с сударыня, тем самым избавлю Вас от девицы. Вот и порешаем добром и тишью.
Вечером того же дня, молодой барин никак не мог уснуть и приказал позвать Марфу, но её в усадьбе уже не было.
- Глашка! Глашка, где Марфа?! Пущай придёт, читать желаю на ночь, – открыв дверь, крикнул Андрей Ильич.
- Прощайте барин, но нет её. Маменька Ваша подарила её барину, который давеча ужинал с Вами.
Андрей стремительно направился в комнату к матушке.
- Потрудитесь объяснить маменька, Вы без моего ведома, отдали мою холопку. Как Вас понимать?
- Андрюшенька, голубчик…
- Маменька, Вы бесчинствуете, я же запретил трогать Марфу! Как же это? –
молодой барин, выскочил из комнаты, при этом сбив с ног лакея, – у, шельма!
- Прошу прошения барин…
- Не что ты дурень ещё и перечить мне будешь?! На скотный двор ирод!!! – рассердившись, прокричал барин.
Наутро Андрей проснулся не в ладу с собой. Выскочив из дома, он отправился в соседнее поместье, вертать взад ту, что принадлежала его покойному батюшке, а значит и ему, то есть – Марфу. Подъехав к большим резным воротам, он окликнул человека, который, как ему показалось, играл с собакой.
- Милейший! Передай своему барину, что прибыл Андрей Ильич Искомин, да побыстрее, некогда мне, – грозно прокричал молодой барин.
Ворота открыл юноша не большого роста и, поклоняясь до земли, пригласил наездника на территорию двора. Спрыгнув с коня и сняв перчатки, Андрей прошёл по песчаной дорожке к фасаду дома. Дом был очень огромным, на верхних этажах веранд доносились звуки арфы. На крыльце дома его встретил лакей и раскланиваясь сопроводил в кабинет Луки Юрьевича.
- Ну, здравствуй, здравствуй Андрей Ильич. Что привело-с Вас ко мне? – куря трубку, спросил пожилой сосед.
- Лука Юрьевич, я приехал к Вам, чтоб забрать своё! Ту, что по – праву принадлежит мне. Моя маменька изволила Вам подарить деву одну, без моего ведома.
- Ну полно, полно вам друг мой. Да, есть у меня такая девица, грамотная и кроткая шибко. Не зная, что она холопка, можно сказать, что она под стать нам. Ну, а что Вы сударь мой, можете мне предложить за неё? – хитро произнёс хозяин сего поместья, – может, для начала откушаете со мной? – барин любезно пригласил молодого Андрея к столу, что был накрыт на веранде.
- Благодарствую, но я хотел бы уладить миром этот вопрос…
- Миром? О, мой юный друг! Вы рьяны! Конечно, раз Вам-с так дорога эта холопка, то я с превеликим удовольствием отдам, вернее, подарю её. Но позвольте утолить моё любопытство, зачем она Вам, разве мало дворовых в Вашей усадьбе?
Щёки Андрея зардели. Пытаясь не подавать ни малейшего волнения, он протянул руку за сладким пирожным.
- Марфа не такая, как все дворовые. Она интересна не только внешне, её внутренний мир о многом говорит-с. И посему, я требую уважаемый Лука Юрьевич, вернуть мне её.
- Да, ну, что же скажет Лукерья Петровна? Прогневается небось на Вас, да, и на меня тоже, – вытирая краем салфетки уголки рта, тихо произнёс старый барин, – Алёшка, беги на прачку и скажи, что барин Марфу кличет!
- Не уж то…
- Да, отдам я её тебе, отдам дорогой мой Андрей Ильич! Что же, дело молодое, сам грешен голубчик, сам грешен!
- Покорнейше Вас благодарю-с Лука Юрьевич! Так, что изволите за мою холопку?
- Да, нечего не изволю-с. Просто забирай, да матушке от меня-с нижайший поклон.
Световой день уж к концу подходил и над колосистой пшеницей, которая устилала поле, появилась лёгкая туманная дымка. Лёгкий ветерок срывал с верхушки деревьев слегка пожелтевшую листву. Солнечные лучи, пронизывая туманность, как прозрачные столбы врезались в земелюшку. И вот, знакомые места, знакомые кованые ворота.
- Что, маменьки боишься? Не бойся, больше без моего ведома никто не отдаст тебя, – спрыгивая с коня, проговорил Андрей, – чего молчишь – то? А может, не стоило тебя забирать? Всю дорогу оборачиваешься, я заметил.
- Ну что Вы, что Вы!!! Как можно!!! Холопка Ваша, преклоняется перед Вами – голубой кровью, белой костью. Вы сударь мой, мой покровитель и крыло моё, под которым можно скрыться от мирского соблазна.
- От какого такого соблазна мирского ты скрыться хочешь? И вообще, тебе даже в эту сторону не то, что смотреть, но даже думать не надобно, я запрещаю тебе это делать, грех этот!
- Я покорна Вам, – опустив глаза, еле слышно прошептала она, идя след в след за молодым барином.
- Этого мало.
- Мало? – удивлённо произнесла девушка, – а что ещё Вы барин от меня ожидаете? Быть покорной – да, быть нежной – да, быть заботливой – да, что ещё? Может, Вы мне сами что – то напомните, а то я возможно от необразованности своей, что – то не поняла или забыла. Мой дворянин... простите за смелость, но может, у Вас в соседских угодьях барышня есть? Так, Вы скажите и не морочьте бедной бесприданнице голову, – уже улыбаясь, говорила она в голос.
- Нет у меня барышень в соседних угодьях, бесприданница, холопка и глупышка моя! У меня токмо одна на уме покамест!
- Ах, барин! У Вас токмо одна на уме покамест. Надо бы сказать, что грежу Вами, да? Вы сударь мой, молодой барчук и завидный жених, вокруг Вас девицы наверно, как бабочки вьются, обмахиваясь веерком, а Вы всё по холопкам.
- Что – то ты разговорилась? Ступай на двор задний покуда не позову, да Мирона клич, пусть коня распряжёт, – почти властным голосом произнёс Андрей, – постой Марфа! Вон, уж сам бежит.
- А скажи мне Мирон, отчего так тихо на подворье?
- Так, матушка Ваша всех дворовых на работу в поле согнала. А здесь токмо домашние, да и я.
Войдя в дом, барин почувствовал приятный аромат духов. На веранде в компании Лукерьи Петровны, находилась молодая особа, которая стрекотала, словно кузнечик. Они чаёвничали. Старая барыня заметила сына и окликнула:
- Ах, Андрюшенька, свет мой! И что заставило-с тебя рано покинуть дом и вернуться так поздно? Испей с нами чаю.
- Матушка, я непременно-с разделю с Вами беседу. С Вами и Вашей юной прелестницей. А заставило меня уехать по – утру одно весьма важное дело, и Вы маменька очень хорошо осведомлены-с, – целуя запястье девушки, – тихо и вежливо произнёс он.
- Ах, батюшка мой! Ах, батюшка мой! Не уж – то вернул девку? – размахивая руками, начала вторить барыня. – Да, на что она тебе? Не уж – то других нет? Ну, хочешь Настю возьми, хочешь Ульку…
- Маменька, мы вернёмся к беседе, но после. У нас же гостья, – улыбнулся Андрей.
Молодая Елизавета находилась между хозяевами дома и умеренно улыбалась. Она заметила, что с колена барина стремительно на пол падает шёлковая салфетка. Подхватив салфетку, Лиза не заметно для всех, вложила в неё малюсенький свёрток. Конечно, это была тайная записка, адресованная молодому сыну барыни. Лиза давно уж смотрела на него томно, впрочем, как и все молодые барышни, которые бывали в гостях у Лукерьи Петровны. Андрей спешно встал из – за плетёного стола и откланялся, ссылаясь на усталость. Не одну девушку он не рассматривал, и очень недоверчиво относился к затее своей маменьки о его женитьбе, но записку всё же забрал с собой.
Войдя в комнату, Андрей завалился на атласные подушки, обрамлённые кружевами. Достав из кармана маленький свёрток, он начал с любопытством читать: «О, сударь мой! Прiветствие-с Вамъ моё и нiзкий поклон. Справляюсь я о здравии Вашем-с. Смелости набiраюсь, и хотела бы вопрошать Васъ Андрей Ильич, по сердцу мне было бы услышать, мiла ли я Вам, смiлуетесь ли Вы надъ несчастным сердечком моим? До смерти отдаю себя в Ваши руки. Да ниспошлёт Господь Вам здравие и удачу на многие лета. Буду в горечи и утрате, ежели откажете мне. Засим и отдаю себя воле Вашей». Отложив в сторону скрученный лист, Андрей, закрыв глаза, вскоре уснул. Утреннее пробуждение началось с того, что в окно залетел маленький совёнок и своим шабуршанием нарушил сон.
- Глаша! Глаша! Да, где же ты?! – громко закричал барин, не вставая с постели.
- Я здесь барин, чего изволите?
- Желаю видеть Марфу, да живей там!
Глаша передала сенным девушкам наказ молодого барина, и те в рассыпную побежали искать Марфу. Когда девушка вбежала на второй этаж дома, перед дверями, руками поправила волосы, сарафан и с поднятой головой вошла в покои.
- Доброго утречка Вам барин. Приветствие Вам от меня и низкий поклон до землицы русской, – поклонившись, почти в пол, произнесла Марфа, – как почивали Ваша Светлость?
- Ой, Марфа, вечно ты меня удивляешь! Откуда ты такая взялась? Не устаю задавать один и тот – же вопрос. Ты не такая, как остальные, как знатная особа держишь себя. Вот поэтому маменька моя тебя и невзлюбила. Ну, да ладно, не хорошо я спал, ворочался всё. Извертелся весь, государь батюшка твой!
- Нужно было молочка тёплого испить перед сном и отдыхать, – поправляя подушки, говорила она.
- А то как – потому что холопки моей рядом не было, поэтому и не почивалось совсем, почти! – опираясь на руки и придвигаясь спиной к взбитым подушкам, крехтя и с улыбкой, сказал Андрей.
- С Вашего позволения, я скажу, чтоб какао с молоком подали, чтоб Вы испили и силы прибавили. А может, Вы желаете испить чашечку кофе с лимоной, который Вы барин привезли с города?
- А ты где была ночью? Ты же должна в доме жить, я так распорядился? Почто хоронишься?
- А холопка Ваша спала на сеновале при звёздах в хлеву, дабы маменьки Вашей не показываться на глаза. Ох, барин, боязно мне!
- Кофе велю подать мне, прямо сюда в постелю, – резво произнёс барин, – да, принеси две чашки, со мной откушаешь.
- Премного благодарствую барин, да не умею я пить энтот кофе, горек уж он, - улыбаясь, произнесла Марфа, выходя из комнаты.
Через некоторое время, она вошла в комнату с большим подносом. Сам поднос был накрыт скатёркой с мелкой бахромой молочного цвета. В центре него стоял белый кофейник с серебристой окантовкой, такие же стояли чашечки с блюдцами. Подле каждой чашки лежали свёрнутые салфетки с правой стороны каждая, на которых лежали серебряные ложечки. В прозрачной вазочке лежал кусковой сахар, а в не большом молочнике томились свежие сливки. Небольшой букетик васильков, предавал красок этому белому покрытию. Румяные, источающие аромат пирожные, пропитанные коньяком, лежали в бумажных конвертиках. В маленькой розетке лежал нарезанный дольками лимон и Виктория, много Виктории. Она небрежно лежала просто на тканой скатерти и перекатывалась от одного края к другому. Поставив поднос к прикроватному столику, Марфа отошла в сторону.
- Испейте барин, будьте добры и меня при этом вспоминайте добрым словом! Сударь мой. Вот, имею смелость вопрошать Вас, а как же Ваша маменька посмотрит на то, что её сын холопке так много внимания уделяет?
- А маменька моя женить меня хочет на одной из жеманных девиц, а я подумываю обратно в гусары… Россия наша острожная, каторжная и за неё бороться нужно. Недельку побалую…
- Ой, барин…
- Андрей, Андрей Ильич я для тебя. Отныне и довеку. Поняла ты меня?
В этот момент распахнулась дверь и в комнату вошла барыня. Её лицо исказилось при видя Марфы. Выбив чашку из её рук, она кричала и кулачками тыкалась в воздух.
- Прочь, прочь, прочь с глаз моих! – кричала барыня, – бесстыжая, в острог захотела, под плеть?!
- Маменька…
- Извольте-с объяснить батюшка, что эта чернавка делает у Вас в столь ранний, очень ранний час?! – кричала, барыня, – Никита, Никита! – звала она слугу, высовываясь в распахнутую дверь.
- Чего изволите барыня?
- Никита, запрягай карету, свататься едем!
- Да побойтесь бога, матушка! Я не стану жениться, я в гусары…, я на войну…, я в полк! – уже стоя на кровати, и тоже размахивая руками, старался перекричать Андрей свою мать.
Прошёл почти год, как барин вернулся в гусарский полк. Он часто писал маменьке письма, не смотря на ссору. Поручики, корнеты, унтер – офицеры, командиры, солдаты, денщики, священники, лекари, цирюльники, лазаретные служители, писаря, кузнецы, плотники и ещё множества мужчин входили в полк. Мужики поговаривали, что полк на подходе в края Искоминщины и, что в старой заброшенной усадьбе хотят разбить лагерь. Лихие, смелые, гонимые ветрами в заломленных киверах, гусары наводили ужас на наполеоновские войска.
Гарцующие на конях гусары, не токмо наводили ужас на противника, но и укрощали в основном все женские сердца. Ах, гусар! Лихой, готовый верой и правдой сложить голову за царя и отечество, но при всём этом, он гуляка и дамский угодник, страстный любовник. Гусар не мог жениться, не мог обзавестись семьёй, так как его жизнь, его судьба не принадлежали ему. Нет, они не были обречены, но так уж сложилось на протяжении многих лет и этому обычаю, этому закону следовали все. Вот и Андрей Ильич, ну, никак не следовал советам и наставлениям своей матушки и шёл со всем этим в разрез. Когда барин вновь выпорхнул из отчего дома, по приказу барыни, Марфу сослали на дальнюю выселку для трудоёмкой работы. Туда всех ссылали, кто был не угоден хозяйке.
Там, где она жила и работала, домики были установлены почти друг на друге. В помещении всегда была копоть от печи, так как печных труб не наблюдалось, маленькие окошки пропускали мало солнечных лучей, поэтому всегда было темно, тусклый свет от лучины, почти не освещал комнату. Оконца забивали соломой, когда шёл снег, когда лил дождь. Обедали за неотёсанным деревянным столом, который стоял в центре, а спали на соломе. Было грязно и сыро, от этого возникал смрад и много болезней. Но и здесь, в такой опале, девушка старалась держаться стойко и постоянно вслух читала всё то, чему сама научилась в усадьбе. Она не плакала, слёз уж и не было, она просто мечтала. Она ловила себя на том, что часто вспоминала беседы с молодым барином. Ему нравилась её речь, она читала ему книги на ночь, рассказывала истории, и смех, раздаваясь по всему второму этажу, который будоражил всех. Он впитывался в стены, мебель, тяжёлые гардины. Ей не хватало всего этого. Вслух она не могла произносить ни слова, но мысли, её мысли они были всегда при ней. Однажды приехал со двора приказчик Прокол Фёдорович. Он приезжал для того, чтоб проверить ладно ли идёт работа и выполняется ли она в сроки. Гроза надвигалась если, что было неладно, но сегодня он был в хорошем расположении духа. Он приехал за Марфой и ещё за несколькими такими же молодыми девушками. По приказу барыни, девиц отмыли и привели в божий вид, посадив в телегу, их повезли в сторону усадьбы. Куда везли и для чего, никто не ведал. Нельзя было задавать вопросы, поэтому девушки покорно сидели и молчали. Подняв глаза, Марфа вдруг заметила, что их везут в заброшенное поместье. Стало страшно и она чувствовала, как по телу пробежал мороз. Все в округе знали, что в усадьбе расположился полк. Но зачем их вымыли и приодели, зачем их везут туда, сколько же придётся претерпеть? Мысли путались, хотелось спрыгнуть и убежать, но руки и ноги, словно окаменели, да и куда бежать, догонят и затравят собаками, а конец уж всё ровно один. Кабала!
Подъехав к воротам, Прокол Фёдорович повернулся к холопкам и приказал строгим тоном, чтоб слезли с телеги. К ним подошёл молодой солдат и препроводил в одно из зданий этого лагеря. На лестнице дорогу преградил часовой.
- Куда это ты ведёшь девиц? – резво спросил часовой солдата.
- Командир корпуса приказал доставить девиц в расположение для нужд солдатских.
Часовой отошёл в сторону, и все девицы вслед за солдатом вошли в здание бывшего поместья. Остановившись подле большой дубовой дверью, солдат постучал и приоткрыв, сказал громким голосом:
- Разрешите Ваше Превосходительство? Я доставил женщин по Вашему указу.
- Входи, входи, – сидя за столом, ответил крупный мужчина в военной форме, – ну, что ж похвально, похвально! Вы свободны голубчик, я уж сам. Ну-с, здравствуйте девицы! Что молчите? – произнёс он, вставая из – за стола, покуривая трубку. – Вы поступаете в моё распоряжение. Ты, ты и ты, пойдёте в прачечную. Офицеров и солдат обстирывать нужно, а рук не хватает.
Девушек увели, а Марфа осталась наедине с ним. Не вынимая трубки изо рта, он приблизился к ней так близко, что та чувствовала, как свербит табак.
- Как звать тебя?
- Марфа, – не поднимая глаз, тихо она ответила.
- Хм, Марфа значит. Ну, Марфа ты в лазарет пойдёшь, там раненые дуэлянты лежат, ух, эти плуты… наказать бы их нужно, да, доблестные офицеры… Ладно, ступай.
Вот и началась её очередная жизнь в опале, но это куда лучше, чем на выселках или под гнётом барыни, которая невзлюбила всем сердцем и душой. Марфа целыми днями и ночами вела заботу о военных, кормила, делала примочки, мыла полы и стены.
- А, ну, посторонись! Раненого несут! – крикнула лекарша.
- Раненого? Что опять дуэлянт? – пятясь назад, и освобождая проход к койке, проговорила девушка.
- Да, нет! Пал с лошади, видать необузданная вот, и упал. Да расшибся шибко, нечего, отойдёт, Бог даст.
Вечером Марфа посетила ушибленного, он лежал под простынёй с закрытыми глазами. На его лбу выступала испарина, и она должна была сидеть рядом с ним не отлучаясь. Вглядываясь в лицо гусара, она отпрянула в сторону от чрезмерного удивления: «Божечки мой! Это же барин, Андрей Ильич!», присев на стул, и взяв его за руку, наклонившись к нему, девушка невольно для себя, полушёпотом начала говорить, почти на ухо: «Прошу, моё сердце, барин мой возлюбленный, чтобы Ваша милость поспешила ко мне, очнулась от сна, я ожидаю Вашу милость покорно, ежели не сможете дать мне её, буду в горькой тоске прибывать до смертушки. Засим отдаю себя в полное распоряжение Вашей милости до самой моей смерти и чистосердечную любовь мою, а равно любящее сердце отдаю Вам. Дай, Господи, твоей милости, возлюбленному и дорогому моему Андрею Ильичу, прибывати в добром здравии и дай мне, Господи, увидеть его несказанную милость и свет глаз его, его улыбку. Не могу упустить случая, чтобы не сказать Вам, прошу Бога, дабы слова мои были бы услышаны Вами и нашли Вашу милость в этот час не здравия Вашего, воистину, я сильно печалюсь, когда Вы барин мой пребываете в настроении не угодном Вам. А поправитесь, домой воротаетесь, то Матушке Вашей поклон до землицы русской и прошу Бога для её Светлости несказанного блага для тела и души, ибо они у нас едины, да ниспошлёт Бог милости её добрые лета. Слова мои пронизаны струнками нежности и любви к Вам, так как любовь моя исходит из уст моих. Ведь любовь сильнее смерти и страха, только ею, только любовью держится и движется жизнь наша. Покорная милости Вашей и Ваша раба Марфа».
- Марфа, – ещё с закрытыми глазами, еле слышно прошептал Андрей, – да воздаст Бог тебе счастья и здравия за терпение твоё.
- Помню наперёд, что мне Сударь мой, Бог уже дал счастье, счастье быть подле Вас, – вытирая пот со лба, тихо произнесла она, – быть рядом с Вами и болезни, и здравии. Да это тяжкий труд, всякое бывает, мы же люди живые.
- Да тебе и не ведома жизнь с человеком любимым. Нужно тебя замуж отдать, – открыв глаза, шептал он.
- Уже ли? Да, не ведома, но я теперь опять подле Вас, в аккурат уж половина ночи.
- Расскажи мне, как ты жила без моего покровительства…
- Тс, тс, тс, поздно уж, Вам Андрей Ильич отдыхать нужно…
- Перечить мне будешь?
- Раньше, ещё до недавнего времени, шибко сложно было, на выселках самая страшная и тяжёлая жизнь для крепостных. Много болезней, смертей, голода. Наказания суровы и не одна живая душа не в силах вынести такого. Тапереча легче становится, так как я здесь у Вашего изголовья. Покорнейше Вас прошу не отлучайте меня от себя, не отлучайте холопку свою, бедную девушку.
- А как же кузнец твой, забыла ли ты его? Этого холопа смердящего?
- Да, барин мой, забыла.
- Подумать только, я и моя крепостная! Наперекор судьбе и маменьке… ох, узнает матушка, враз в острог сошлёт, и я не помогу.
Марфа вышла из комнаты. Прислонившись к стене, она стояла и смотрела через стекло в ночное звёздное небо. Какая ждёт её жизнь, что уготовила ей судьба, будет ли просвет? Да, она – Марфа, крепостная холопка своего барина. Барина, у которого от её пленительной юности, сердце замирает с душой вместе. В младенчестве, её подарили словно вещь. Но девушка выросла и распустилась, подобно полевому цветку лазуревому. Как – бы она хотела вернуться в невинное детство, как – бы хотела обрести матерь свою и отца. Она – Марфа, не понятно чья дочь, чьих кровей и каких окраин. Она молода и горда, она всё ровно не сломлена от многочисленных оплеух и плетей. Хотела бы она вернуться туда, где родилась. Но можно ли вернуться в прошлое, не зная его вовсе? А узнает ли её кто там, по чертам своих родителей? Вернуться домой – это необходимость, но дома нет. Есть только поместье и дворовые холопы, такие же, как и она сама. Её жизнь – это переплетение ада и рая и, что лучше выбрать – не известно. Она – дворовая холопка, которая всегда находится под пристальным взором всех слуг и господ, она – безропотная рабыня, с которой может произойти в жизни всё, что угодно. И никто не защитит её от участи такой, и не к кому приклонить и головушки…
Часть II
С того момента, как Прокол Фёдорович привёз Марфу в заброшенную усадьбу где расположился полк, прошло в аккурат уж года три. И она уже давно не моет полы и не оттирает стены грязной тряпкой. Она наравне с лекаршами оказывает помощь солдатам и офицерам. За всё время она старательно училась медицинским наукам и приобретала навыки. Уже к концу третьего года, Марфа сама могла накладывать шины на переломанные кости болезных, делать различные перевязки и даже проводить малые манипуляции: ставить уколы. В лазарете, где она работала, каждое утро с прачки приносили чистое бельё, передники и косынки с перчатками, они не были кипельно – белыми, но запах полыни и чистоты исходил от них.
Андрей Ильич давно уж покинул лазарет и вернулся в свой окружной Иркутский гусарский полк. Полк, в котором исправно служил её молодой барин, состоял не только из крепостных Петра Ивановича Салтыкова, который являлся последним из графов Салтыковых старшей линии, единственным сыном генерала – фельдмаршала Ивана Петровича Салтыкова, военного губернатора Москвы. В этот полк также входили немцы – перебежчики, которые пришли из немецких частей Наполеона. Этот драгунский полк входил в состав добровольческого Российско – германского легиона. Как только не называли этих доблестных воинов, и гроза французов, и рьяные гуляки, и скрытные ополченцы.
В свободные минуты, девушка всегда сидела у окна и смотрела на громадные облака днём, и малюсенькие звёзды ночью. Она смотрела сквозь окно и мысли, словно крылья птицы, уносили её высоко – высоко ввысь. Она думала о своей судьбе, о том, что ждёт дальше, думала о молодом барине и о его маменьки. Вот и сейчас, сидела подле окна и смотрела на холодное осеннее солнце, лучи которого уже не согревали…
- Марфа! Бросай свои дела и ступай в штаб, подполковник тебя кличет, – с соседнего крыла крикнула старшая лекарша, – да, ступай же быстрее, подполковник не любит жить в ожидании, поспешай же!
- Бегу, бегу, – крикнула она в ответ Лампее Даромировне.
На пороге в штаб, девушку встретил часовой, он молча открыл дверь, как – будто уже знал, что её зовут. Подле большой дубовой двери, солдат постучал и, приоткрыв, сказал громким голосом, что Марфа ожидает аудиенции. За столом, как всегда сидел Денис Иванович, он что – то суетно перебирал на столе и не вынимая трубки изо рта, промолвил, чтоб девушка проходила и присаживалась на стул.
- Ну, что милая, – начал он, – вот, что я скажу тебе. Сколько ты здесь служишь – то уже, почитай года три не меньше? И за это время никаких нареканий. Это похвально, весьма похвально, скажу я тебе! Так, об чём энто я? Ах, да. Намедни депеша пришла из полка, тебе адресована, – прищурив один глаз проговорил подполковник, – да не простая депеша, я душечка сие письмецо – то вскрыл и прочёл, уж не суди строго старика.
- Ну, что Вы право, Денис Иванович, как можно?! – ответила та, чуть слышно, – можно узнать содержание письма?
- Непременно, непременно. А содержание таковое, – отложив в сторону трубку, произнёс подполковник. И взяв в руки бумагу, он стал теребить уголок, – вот эту бумагу я отдаю тебе, это лично тебе адресовано, видать от рьяного гусара. А вот эту бумагу…, а вот это уже не письмо, это документ, но он тоже тебя касается. Гусар – то твой благородных кровей и здешний, оказывается. Жениться видать задумал на тебе. А ты, стало быть его холопка. Но как жениться – то на холопке? Не пристойно как –то. Вот и потрудился Андрей Ильич немного. Отыскал он матушка моя, какого ты роду и племени. Не холопка ты вовсе, не холопка. Не чета крепостным. Ну, это уж опосля, а сейчас иди со Христом, иди и наслаждайся письмецом. После я сам буду решать судьбу твою новоиспечённая барышня.
Всё тело девушки охватило дрожью, щёки покрылись румянцем, и в горле пересохло, ей не хватало воздуха. Она выбежала из главного корпуса и скрылась под высокой елью, которая росла прям у ворот старой усадьбы, теперь уж лагеря. Всё её естество трепетало, и руки судорожно пытались открыть бумажный листок, сложенный вчетверо. Но пальцы, её пальцы не слушались, они словно окаменели, и она копошилась. Развернув заветное письмо, Марфа с жадностью начала вчитываться в каждую строчку, в каждую букву слов всех, стараясь насытить себя и утолить жажду этим письмом, как в знойный день, когда – то в поле, наслаждаясь водой. «Моя любимая, моя родная Марфа, мой цветочек лазуревый! Спешу сообщить тебе, что я днями и ночами думал о тебе и на поле – брани в сражениях, и в час потехи. Я думалъ о тебе и спешно делюсь с тобой этой новостью, той которую я о тебе узнал. Мысли опережают и не дают сосредоточиться, буквы из подъ пера ложатся небрежно на лiст, но всё по – порядку. Я нашёл поместье откуда родом ты, я узнал кем были родiтели твои…» Не дочитав письмо, её срочно позвали в лазарет для оказания помощи очередным болезным. Спешно она свернула заветное письмо и убрала за пазуху, дабы не потерять, и окрылённая побежала пособлять лекаршам.
К воротам подъехала специальная фура, которая привезла лекарства и множество ящиков с медицинскими инструментами. Солдаты, которые служили при лазарете, спешно разгружали ящики, а она в отдельную тетрадь записывала, всё то, что доставляли, тем самым вела подсчёт всем расходам. Лагерь, который располагался в старом поместье, считался временным госпиталем, но он так долго стоял, что казалось, что он уж здесь на века. Бинты поставлялись из холста и корпии – нащипанных из тряпок нитей и скрученных в жгуты. Вообще корпию в основном использовали вместо ваты, для перевязки ран всех храбрецов, которые так рьяно сражались за Отечество.
Навес, под которым сидела Марфа и записывала карандашом всё, что разгружали солдаты, протекал, а ветер, обдававший осенней прохладой, слегка леденил пальцы рук. Временами она сжимала в кулачки пальцы и пыталась отогреть их своим тёплым дыханием для того, чтобы продолжить вносить запись в тетрадь. Помимо ящиков, также привозили плакаты, на которых были изображены герои войны, стремящиеся одолеть врага, а также плакаты с надписями «…Еда и тёплое питьё, как старшего военного состава, так и солдат, должны быть качественными и сытными! Должны быть свежими и вкусными. Ни какое орудие в столь страшных битвах, не заменит пищу для поддержания духа русского и физической силы. Противник не так ужасен в бою, как недостаток в съестных припасах...». Такие плакаты развешивали по всему лазарету во всех корпусах, дабы приподнять русский дух и приободрить болящих. Все бегали и суетились. Из открытых окон иногда доносились и стоны, и даже крики раненых мужчин. Только к вечеру становилось немного спокойно.
О своём заветном письме, она ни на минуту не забывала и ждала вечера. На дворе тишь. Всё как – будто смолкло и стало спокойно. Последняя листва покидала свои ветви громадных деревьев и малых кустарников. Они падали и ложились на землю. Природа в пёстром убранстве напоминала праздничное настроение, которое она, когда – то украдкой наблюдала в детстве в книжках маленьких барчуков. После дневного дождя, туман лёг на все окрестности. Но дышать полной грудью легко, так как осень наполняется своими ароматами. Запахи прелой листвы и смолы в факелах насыщали воздух. Войдя в одну из дальних комнат, Марфа присела в угол на сброшенные старые матрацы и, подобрав под себя ноги, она достала заветное послание из – за пазухи и бережно открыла листочек, свёрнутый давеча. Она не продолжила, она начала читать вновь. «Моя любимая, моя родная Марфа, мой цветочек лазуревый! Спешу сообщить тебе, что я днями и ночами думал о тебе и на поле – брани в сражениях, и в час потехи. Я думалъ о тебе и спешно делюсь с тобой этой новостью, той которую я о тебе узнал. Мысли опережают и не дают сосредоточиться, буквы из подъ пера ложатся небрежно на лiст, но всё по – порядку. Я нашёл поместье откуда родом ты, я узнал кем были родiтели твои. Не прiятно сообщать новости такие, но ты должна знать правду о своём проiсхождении. В отдалённомъ угодии, почти на окраине Иркутска, стояла деревня Лошиха, принадлежала она очень знатному барiну Поликарпу Васильевичу Зарубину. Знатный он былъ, и вес имел при царском дворе. В опьянённом угаре имел честь познакомiться он со знатным барином Ильёй Мифодичем Искоминым, батюшкой моим. У Зарубина, дочь была. Говорят, прелестница, каких ещё свет не видывал. Батюшка мой, да, покоiтся он с миром в земле сырой, овладел девушкой, та в последствии тяжёлой стала. Прознавъ про то, Поликарп Васильевич, не выдержавъ такого позора, обрушiл на батюшку моего весь свой ярый гнев. Но отец мой не заставил себя долго ждать и в ответ, словно разбойник отмстил Зарубину и сжёг всю деревню и поместье дотла. А младенца, который только что на свет появился, над ним он сжалiлся и привёзъ в свою усадьбу. Отдал дворовым на взращiвание и имя сам дал, нарёк младенца Марфой. Дорогой мой лазуревый цветочек, ты понимаешь, какую страшную тайну я открываю тебе, доселе я и сам не ведал. А зовут тебя далеко не Марфа, а Анастасия Полiкарповна Зарубина и ты из знатного рода. Дед твой, Поликарп Васильевич дал имя тебе и фамiлию свою. Но не долго ты росла в семейном гнезде предков своих, всего лишь несколько месяцев, после чего и случiлась трагедия. Маменька моя после этой трагедии не смогла оправиться и вынести такого, не смогла дышать одним воздухом с тобой и, забрав меня и Ольгу, уехала в город жить. Недавно совсем, к нашему полку прiмкнули несколько человек, среди них был один крепостной твоего деда, вот он и поведал мне эту историю. А я мысленно сложил всё и получается, что Вы юная барышня, Анастасия Поликарповна, и есть та Марфа, которую прiвезли в усадьбу моего отца, Вы юная барышня и есть сестра моя по отцу. Но, Боже мой, я Вас люблю! Любил, когда холопкой Вы были моей, люблю сейчас. И что же нам теперь делать? Как нам жить далее, зная о том, что кровь одна в нас?! Искал в боях я смерти и на дуэли вызывал гусар, но тщетно всё. Смерть не дыхнула даже в сторону мою. Вiдимо рано мне о ней думать. Зная, что прочiтав послание моё, меня Вы отлучите от себя, возненавидите меня и матушку мою. А маменька моя хворает и подле себя, Васъ видеть желает. Милый мой цветочек, я узнал Васъ Марфой – крепостной отца моего и матери моей. Много горя Вы претерпели и могу ли я просить Васъ исполнить просьбу мою и направиться в наше поместье. Поместье, где Вы выросли, где распустились прелестным Гиацинтом на задворках. Молю тебя моя Марфа, поезжай в поместье и будь там до моего прiезда. В депеши, для Дениса Ивановича, я всё подробно изложил и вольную твою я подготовил и подписал…».
Сердце заколотилось так трепетно, словно птица забилась в клетке. Жар прошёлся по всему телу, и она уже не жила в ожидании утра. Она желала, чтоб ночь не заканчивалась никогда, ведь по – утру, должна была состояться весьма незанимательная беседа с подполковником Денисом Ивановичем, который намедни сказал, что он решит вскоре судьбу её. И вот уж утро и на задворнике слышно, как закукарекали петухи и замычали коровы. Пора. Что будет за беседа, Марфа уже понимала, и она стала, не мешкая собираться в главный корпус. Подойдя к часовому, Марфа попросила препроводить к подполковнику, который её уже ожидал.
- Доброе утро барышня! Как спалось? Да… признаться на моём веку впервые я такое вижу, чтоб крепостная холопка вдруг барышней стала… Молодой барин твой вольную тебе подписал. Ты уж прости старика, но можно спросить, а чего так скоропостижно иль, правда, задумал жениться на тебе? Всех тонких подробностей не знаю, знаю только одно, что просит к тебе как к барышне младой относиться, но не как к дворне. Может, расскажешь старику, приоткроешь завесу, в чём секрет таится? Марфа…
Вопросы Дениса Ивановича прервались, так как в дверь раздался стук.
- Разрешите Ваше Превосходительство?! – громко проговорил часовой, держа в руках поднос. Сидящий подполковник, не поднимая на него глаз, только махнул рукой и, указав на маленький столик, буркнул себе под нос, чтоб солдат поставил поднос и уходил. На большом жестяном подносе накрытым белой скатёркой, на блюде томились пышные оладьи, также в маленькой пиале лежал яблочный ждём. Подле этого блюда находились мягкие баранки с маком. В не большом заварнике исходил ароматом такой же яблочный чай приукрашенный мятой, а в кастрюльке, напоминающею пиалу находился кулеш заправленный коровьем топлёным маслом и набухшим изюмом.
- Ну, что же матушка, давай – ка отзавтракаем, а после поговорим, – промолвил Денис Иванович, поглядывая на Марфу, – а то от твоей худобы у меня под ложечкой сосёт, – с улыбкой продолжал он.
- Ну, что Вы право, как же я смею, я наверно выйду и подожду за дверью, – чуть слышно пробормотала она, не поднимая глаз.
- Не спорь. Не пристало молодой барышне быть прозрачной!
Такого завтрака девушка никогда не едала, так как все младшие служащие питались очень скудно. Скудно, потому что все продукты уходили в основном на офицерский состав и болящих. Денис Иванович был весьма строгим, но душевным человеком. Как военный человек, как врач, он не мог допустить голода. Поэтому тщательно проверял всё то, что готовят на кухне и сам снимал пробы. За завтраком Марфа рассказала всю свою историю с того момента, как попала в поместье Искоминых. После завтрака, она протянула письмо, которое было написано Андреем Ильичом. Десять минут, долгих, десять минут они сидели в тиши, так как Денис Иванович пристально вчитывался в письмо. Марфа же сидела напротив него как мышка и старалась вести тихо, она словно замерла.
- Да… скажу я Вам милая барышня… да, – бурчал старый подполковник, – выдалось Вам на долюшку. Ну, что же, вот Анастасия Поликарповна Ваша вольная и ещё документы кой – какие приложенные к ней. А засим скажу я Вам, храните этот пакет, как зеницу око, не теряйте, – промолвил он, потирая усы. – Вы сударыня теперь отправляетесь назад в поместье барина своего. Барина! Какая чушь! Домой, домой едете и там часть сего по праву Ваша. Помни об этом Марфа, тьфу ты, Анастасия. А теперь иди и позови – ка сюда часового.
Как вышла из главного корпуса она совсем не помнила, ноги не слушались и подкашивались. Подойдя к солдату, она сказала, чтоб тот зашёл к подполковнику.
- А, милейший! Заходи, заходи, – оживлённо проговорил подполковник, – запрягай – ка братец лошадь и нашу Марфу со всем её скарбом отвезёшь в поместье Лукерьи Петровны Искоминой. Да шустрее давай! Вопросы есть?
- Ни как нет Ваше Превосходительство!
- Выполняй!
Солдат вышел с корпуса и направился на задний двор запрягать лошадь. Через какое – то время, девушка покидала лазарет, где провела наверно лучшие свои годы и возвращалась туда, куда ей так не хотелось возвращаться. И вольная на руках, и вовсе она не крепостная, а напротив, но как же так, почему же должна возвращаться туда, куда она так стремительно не хотела.
Осенняя размытая дорога тянулась серой лентой. Почти голые деревья стояли рядком, словно часовые, которые охраняли от всех всю серость и грязь этой ленты. Мокрая трава по обочинам, которая слилась почти с грязью, уже не радовала глаз и теряла всю свою сочность, приобретённую летом. Низкие тяжёлые, почти клокастые тучи будто замерли и при лёгком дуновении ветра, готовы были обрушиться на головы всему живому. Огромная хмара на фоне серого неба парила на одном и том же месте, как – будто цеплялась всей своей массой ка кроны деревьев. Колёса телеги, на которой сидела худощавая девушка, то и дело попадали в огромные лывы, которые разливались по всей размякшей земле. И вот уже показались знакомые окрестности, и вот оно поместье и резные ворота, которые всегда скрипели. Марфы не было в этом доме четыре года. Но здесь нечего не изменилось, совсем нечего. Заметив, что кто – то подъехал к воротам, рослый молодец закричал:
- Прокол Фёдорович, Прокол Фёдорович! Айда скорее сюда, к воротам кто – то подъехал!
- Так открой ворота и впусти гостя, чего мне учить тебя завсегда нужно?! – нехотя произнёс приказчик, крутя козью ножку в руках, – Прошка, да посмотри там, кто хоть пожаловал и не растележивайся там!
Прошка, подбежал к воротам и со скрипом отворил их. Сойдя с телеги, девушка не сразу ступила в вотчину Искоминых. Несколько секунд она стояла и наслаждалась осенним даже прозрачным воздухом. Она и не заметила, как к ней вальяжно подошёл Прокол Фёдорович – приказчик этого хозяйства.
- А! Вернулась Марфа! Ну, ну! Не спрашиваю, зачем явилась и так знаю. Опять прихоть молодого барина, но нет его, в ополчении видать, воюет всё! Нет заступника – то, не кому защищать, али как?! Проходи давай, нечего под дождём стояти. Айда, препровожу тебя, – не вынимая самокрутки изо рта и махнув рукой, сказал Прокол Фёдорович, – Глашка, Глашка! Да где же она? Кулёма не расторопная! Глашка, язвия тебе в горло*, где тебя носит?! Подь суды.
- Бегу, бегу Прокол Фёдорович! Ой, Марфа! Ты вернулась, ой, Марфа! – щебетала Глаша.
- Забирай Марфу и отведи её, накорми что ли, а то прозрачная вся. Что там у вас сегодня, толчёнка? Вот и дай ей. Да в баню её, в баню! А я, у меня своих дел невпроворот, – властно промолвил приказчик и отошёл в сторону дома.
Глаша подхватила Марфу за руку, и они направились в избу на задний двор. Пока шли к избе, она всё не умолкала и расспрашивала о том, как та жила все эти годы и где была. Она была очень говорлива и любопытна. А Марфа как – будто не слышала её щебетание, она шла и думала о том, как предстанет перед старой барыней и в каком качестве, и что же всё – таки будет с ней далее, ведь для всех она крепостная, одному Богу известно, что дальше ждёт бедную девушку.
Выйдя из бани, Марфа направилась в маленькую часовенку, которая стояла на самом отшибе. Она шла туда, и её мысли были только о нём, о том, кого так сильно любила, о том, кто являлся её братом по отцу. Как сурова жизнь и сама судьба посмеялась над ними.
Иконостас, имевший завороты на боковые стены часовни имел некий уют. Священника при часовне не было, да и не полагались священники, потому как чтение «часов» – проводили сами крестьяне. Часовня всегда была открыта. Всё божие убранство внутри часовни, вся её красочность наблюдалась за счёт резных позолоченных деталей иконостаса и узоров на
стенах. Иконы были разные, потому что привозились и дарились от многих гостей, которые посещали усадьбу. Посередине стоял маленький столик на одной ножке, на нём всегда лежал молебник. Подойдя ко Христу, она чуть слышно прошептала: «Господи дай мне силы помоги отвести беду от земли нашей, защити того, о ком сердечко ноет…».
Всю ночь лил дождь, как из ведра. Осень выдалась мрачной и холодной. Ночной ветер был такой сильный, казалось, что он снесёт крыши всех и без того шатких избёнок. Под утро всё стихло, и новый день начался с беготни и суеты дворовых. Барыня – Лукерья Петровна уж почитай, как две недели слегла от недомогания, и сенные девушки ни на минуту не оставляя её, исполняя все капризы. Пожилая барыня лежала в своих подушках и думала. О чём она думала, одному Богу известно. Она лежала и смотрела в оконное стекло так задумчиво, как – будто вспоминала своё детство и юность, при этом тихонечко вздыхая. Она ослабла, но силу и власть над всеми душами, которые она получила в наследство от свёкра, а потом и от мужа, она не потеряла. В белом чепце и таком же белом ночном платье с атласными кружевными рукавами, барыня теребила край стёганного одеяла. Подле роскошной кровати стояла не большая тумба с резными ножками, накрытая скатёркой с бахромой. На тумбе стояла маленькая фарфоровая чашечка с утренним парным молоком и тёплыми гренками из ржаного хлеба.
- Настька, Настька, – чуть протяжным голосом проговорила барыня, – Настя, ступай к Малаше, да скажи, что я её кличу, да поспешай же, копуша!
- Всё будет исполнено барыня, – проговорила Настя, поправляя подушки.
Малаша – это женщина пышных форм с красными щеками, которая имела некую власть над всей дворовой челядью. Она была непреклонна, громко – гласна, в меру жёстка и тяжела на руку, она была управляющей всей хозяйственностью Искоминых. Словно оглашённая неслась с дальних амбаров Маланья, как заслыхав, что её кличет барыня. Поднявшись на второй этаж, перед самой дверью в покои барыни, Маланья отдышалась и, поправляя платок, постучалась в двери:
- Чего изволите барыня?
- Малаша подойди, да дверь прикрой, – ели протяжным голосом проговорила барыня, нагоняя на себя жалось и, изображая свой недуг, пуще прежнего, – Малаша скажи мне, а Марфа – то вернулась али в пути ещё?
- Вернулась матушка, вернулась. Позвать её?
- Нет. Ты вот, что, – приподнявшись прошептала Лукерья Петровна, – ты вот, что сделай. Служила ты Маланья мне верой и правдой всю жизнь и не подводила меня николи*. Покидает меня чую силушка, и сынок наш Андрей Ильич один останется…
- Будет Вам матушка, будет, – рукоплескала Малаша.
- Малаша, я знаю, что чернавка наша не пустая приехала. При ней документ
имеется – вольная грамота. Сын мой, совсем голову потерял, – шёпотом почти на ухо служанке сказала барыня, – тебе нужно забрать эту вольную и мне её принесть. В округе никто не знает, что она свободна и чья она дочь. Об этой тайне только мы знаем. Не могу я ей позволить быть под стать себе, хоть и благородных она кровей…
Дверь слегка скрипнула и Малаша отпряла от барыни. Почти на мысочках, она подкралась к двери и резко выглянув из – за неё:
- Стой! Машка стой! Стой чертовка! Гаврила, Гаврила, тащи эту девку суды, быстрее! - опираясь на подоконник, крикнула в открытое окно Малаша.
Гаврила, сбросив с себя мешок с сухим клевером, перехватил бегущую Машку в аккурат за её толстенную косу.
- Не дёргайся козочка иначе бес коски останешься, – насмешливо буркнул Гаврила, – далече бежала красавица? Маланья, забирай её!
- Доброго здоровичка барыня моя, – опустив глаза в пол ели – слышно прошамкала Машка. – Вы шибко серчаете на меня, раз я здесь?
- Раз ты здесь? Раз ты здесь?! Помилуй, Бог! Она ещё перечить будет! Всё, что слышала, забудь, иначе до смерти забью. Поняла?
- Ты всё поняла, что барыня бает*? – наматывая косу на кулак, прошептала Маланья.
- Да, да, да я всё поняла, буду нема словно рыба, – морщась и корчась от боли, голосила Машка.
- Так – то вот. Да попомни наперёд…
День походил к обедне, но Марфа с самого утра находилась со всеми девушками в прядильной. Там, в бревенчатом не большом домике было тускло, так как было мало света и окошки были очень маленькими. Часть девушек ткала полотнища, а часть девушек пряли пряжу и мотали в огромные клубы. Чтоб не было грустно, девичий смех ударял своей звонкостью по тишине от разных рассказов или запевок.
- А правда люди бают, что в соседнем угодье раньше жила одна барыня и до старости она ведьмой слылась? – задала вопрос одна из девушек.
- Да правда, – ответила пожилая Дарья, одна из прядильщиц, – вот послушайте одну историю, – начала было вещать Дарья, – давно это было, так давно, что и меня – то на свете ещё не было, да бабка моя мне сказывала, что в соседском угодье, там тапереча лазарет стоит, откуда наша Марфа приехала. Так вот, жила там странная барыня, она в девках – то красы не обыкновенной была, а потом люди стали замечать, что не стареет она вовсе. Женщины проклятия чинили в след ей, а мужики – то, мужики как зачарованные ходили. Так, кого встречала на пути, сразу в дом звала и зельем опаивала, а после отпускала…
- А, что же дальше? – наперебой чуть слышно вопрошали девушки.
- А дальше, люди болеть начинали, на глазах увидали, но не умирали.
Лишались кто глаз, кто косы крепкой, кто стана молодого. Колдуньей она была, и молодость воровала у всех, не погнушалась не кем. Вот однажды и в баню к одной семье заглянула в образе мышки, так такой переполох учинили хозяйские дети, да мужик проворным был и ударил эту мышь краем полена, мышь – то убежала, да хвост оставила. А на утро захворала барыня младая, из постели не вылазила, сказывала будто – бы ноги кровят. Никто не хаживал к ней…
- Почему?
- Все боялись, так и померла барыня, лет, говорят уж много было ей, а молодость от ворожбы исходила. А когда барыня померла, так отпевать её в город повезли, а могилу пропитали всю водой святой, чтоб из мёртвых не восстала. Угодья её заколочены долго стояли, пока лазарет не открыли для военных. Так уж много времени прошло, а люди помнят…
- Нечисть там бродит, – вдруг тихо промолвила Марфа, – слышала иной раз. Ой, до того она меня пужала, аж дрожь по сердцу.
Дверь прядильни слегка приоткрылась со скрипом и в помещение вбежали мыши, как – будто кто их подбросил. Девушки всполошились и завизжали воплями «А, ведьма, оборотень, колдунья!!!» на крики прибежал Игнат:
- Вот вы бабы дуры!!! Чего голосите?!!! – держа за ухо Стёпку и за шкирку Ванюшку, местных ребятишек, – щенята напужали вас добела?
- Тьфу ты Господи! – клокотала Дарья, – ах вы пропастина! Ах, вы…, вот вас бадогом*! Запри их в стайке вместе с телятами до вечера, а то враз получат палок.
На крик и вопли в прядильню вошла Маланья и позвала Марфу кивком головы, чтоб та шла за ней. Вопросов девушка не задавала, знала, что идёт к барыне или ещё куда.
- Барыня наша Лукерья Петровна, хворает и тебя в сиделках кличет до приезда Андрея Ильича.
- А что с барыней нашей? – с неким любопытством, спросила девушка.
- Да занемогла она, кашель бьёт, да ноженьки закровили от старости али ещё от чего, – задумано ответила Маланья, – а ты чего это вопросы задаёшь, на дыбу захотела? Иди, раз приказано!
Войдя в дом второго этажа, Марфа увидела лежащую, старую Лукерью Петровну и её бросило в жар и в холод одновременно. От истории, которую поведала давеча Дарья, она ещё не отошла, а теперь увидела забинтованные ноги барыни с сочащейся кровью. Стало боязно. Но вида девушка так и не показала.
- Что пришла? – ели прошептала барыня, – ближе подойди ко мне. – Девушка подошла и наклонилась, – значит так Марфа, подле меня будешь, так уж сын распорядился, до его приезда…
Вдруг с улицы послышался шум подъезжающей кареты и кто – то крикнул:
«Барин, молодой барин приехал!», внутри девушки всё аж зашло и щёки выдали румянец.
- Доброго здоровичка Андрей Ильич! Хорошо ли доехали, не растрясло ли Вас в дороге, под дождём размыло всё есть? – кланяясь, говорил Никита, местный холоп при барском дворе.
- Здравствуй, здравствуй Никита, – снимая перчатки и хлопая по спине рукой, властно говорил барин, – а что матушка не встаёт?
- Ой, ли барин, не встаёт. Вас всё вопрошает и ожидает, поспешайте барин.
Андрей, в гусарском мундире смотрелся мужественно и в то же время изящно. Его чёрный доломан* под дождём лоснился, а с серого мерлушкового меха падали дождевые капли. Немедля ни минуты, барин прошёл в дом и вбежал в горницу второго этажа, где находилась болезная матушка. Приклонив колено перед кроватью матери, он поцеловал руку и:
- Добрейшего выздоровления матушка моя, вот я и вернулся к Вам. С Вами буду, пока-с Вы сударыня моя на ноги не встанете вновь, – не вставая с колена, говорил Андрей Ильич.
- Андрюша, сын мой, ты вернулся. А с тобой кто?
- Познакомьтесь матушка, это мой боевой друг Юрий Алексеевич Муромский, он погостит у нас в гостевом доме. Если Вас не затруднит на это Ваше благословение дать.
- Полно, свет мой, полно. Пущай гостит, не затруднительно.
А на дворе уже бегали девушки, заглядываясь на гостя молодого барина и щебетали о том, что с барином служивый приехал, да молоденький, а усищи в аккурат гусарские. А Марфа уже шла по – передней двора, когда её из окна горницы заметил молодой барин, а она шла и некого кроме него не видела. Она шла и думала о том, что свободная, о том, что рода – племени не холопского, она шла и не видела некого. Она росла, словно былинка в поле и на барском дворе наслышалась и нагляделась всего и хорошего, и плохого. И никакая трудная работа не сломила девичий стан. В окне второго этажа она заметила за воздушной завесой молодого гусара, дружка Андрея Ильича, он стоял рядом с барином и о чём – то вещал рукоплеская.
- А, что Андрей, кто это за девица, которая по передней идёт-с? – спросил Юрий Алексеевич, держа в руках маленький лафитник, – хороша девка, ой, хороша! А идёт – то как, не идёт, а парит.
- Это Анастасия Поликарповна, да и не девка, она вовсе…
- Да? А я прослышал, что её Марфой кличут, – отпив глоток удивился молодой гусар.
- Полно Юрий, да будет тебе! Даже не думай! Фронт далеча, да токмо здесь тихо и промозгло, уныло как – то, праздника души хочется, как в былые времена. А, что дорогой мой Юрий Алексеевич, может, устроим себе маленькое разгуляние, вроде как завтра погода ясная будет?
Наутро следующего дня Маланья поднялась к старой барыне в горницу и, выгнав Марфу от постели, затворила плотно дверь.
- Доброго утречка матушка, – промолвила Маланья и из – под полы чёрного передника достала свиток и протянула барыне.
Лукерья Петровна чувствовала себя лучше и даже сама без помощи кого – либо приподнялась с постели. Развернув свиток, она начала внимательно читать бумагу, в которой было следующее: «Вольная грамота. Предъявительнице сего. Анастасии Полiкарповне Зарубiной, именуемой Марфой, рождённой в угодии Поликарпа Васiльевича Зарубина под деревней Лошiха, и выросшей в имении Искомина Ильи Мифодича, моего отца, а на сегодняшний день моего угодья, дарую свободу. Освобождаю отъ всякой работы и отношений ко мне и моему двору, от всех обязанностей. В удостоверении чего отпускная за подпiсанием моимъ. А посему, Анастасию Полiкарповну Зарубину отпускаю грамотой освободительной из крепостных. Искомин А.И.» – вот и ладно, – прошептала барыня, – убери – ка в сундук, который подле шкапа стоит, да далече спрячь. Думаю, замуж отдать её, чтоб глаза не мозолила здеся.
- Да не уж – то барыня так можно, свободную девку замуж силком отдать, грех это, да и грамота имеется, самим барином подписана? – склонившись, пролепетала Маланья.
- Что?! Перечить мне будешь?
- Да, что Вы, помилуйте барыня, разве я смею? А, как барин прознает?
- Да, что он прознает? Документ у меня, и никто не знает о нём. А коли заговорит девка о нём, так с приездом потеряла. И это моё слово. Андрюша наш вскоре уедет.
Утро плавно переходило в день, и время близилось к обедне. Все суетились и готовили маленький праздник души для барина. К воротам подъехала карета. Из неё вышла довольно нарядная барышня со своей сворой псов и в окружении двух таких же дам и мужчины. Это была старшая дочь барыни, которая проживала давно уж с мужем в городе. Ольга Ильинична, была старше своего брата на пятнадцать лет и редко видела его. Но сегодня она посетила родное гнездо. Жеманные барышни, приехавшие с ней, были хохотушками и находили в этом поведении свободу самих себя во всём.
- Свет моих глаз, Андрей Ильич! Ну, идите же и обнимите свою сестрицу, Боже мой, как давно я не была здесь и Вас не видела! Помнится, как жили в усадьбе и веселились от души, – с распростёртыми объятиями звонким голосом вещала Ольга.
Андрей Ильич заключил в свои объятия сестру и представил ей и дамам своего друга. Под большим навесом веранды все расселись за столом, на который периодически падала листва. Из дома укутавшись в шаль, вышла и Лукерья Петровна.
- Маменька, зачем Вы встали? Прохладно на улице, – вскочив и подбежав к ней, промолвила Ольга. Но барыня не ответила ни слова и прошла в своё удобное кресло, которое всегда стояло во дворе.
- А, что Андрей Ильич, – кутаясь в меха, спросила одна из барышень, – правда говорят, что у вас в хозяйстве есть мужик, который с медведем в бои вступает?
- Правда.
- Ой, какая прелесть! – захлопав в ладоши, пискнула дама.
- Степан! Давай, беги на задний двор, да Никите скажи, чтоб медведя выводил, дамы просят, – махнув перчаткой в руке, крикнул Андрей Ильич.
Всех гостей и хозяев пригласили за стол, под утеплённым навесом в одной из примкнувшей к дому беседки. Главным блюдом осеннего стола были в щи, которые томились в глиняных горшочках. Икра особым деликатесом не считалась, поэтому её было вдоволь, не смотря на все военные баталии, которые наблюдались этим годом. Утки в грибном соусе стояли на большом блюде посреди стола, телятина с изюмом источала аромат, индейки, рябчики лежали усеянные малосолёными огурцами и варёной в масле картошечкой, присыпанной луком. Солёные лимоны, мочёные яблоки, своей пестротой украшали стол. Баранина с гречицей стояла порционно подле каждой тарелки. В углу стола находился большой самовар, на котором весела связка маковых бубликов. В кувшинах томился кисель из лесных ягод.
Барышни щебетали, мужчины не отставали и поддерживали кипящую беседу.
- Ой, смотрите-с, смотрите-с, какой мужик – то с медведем! Силища в нём неведомая, – провозгласила одна из жеманниц.
- А, что Андрей Ильич, Вы надумали-с жениться иль опять, сбежите на войну? Говорят, французы ретивы, впрочем, как и наши доблестные гусары! Не правда ли-с? – улыбаясь, спросила Ольга.
- Помилуй Бог Оленька, а вот когда снег выпадет, тогда и суженая моя объявится. А тапереча, искушайте, а то щи простынут…
- Матушка шибко серчает, да? Желание у неё, а Вы сударь мой, всё артачитесь, – перебивая, вторила сестра, – ну, да будет, после поговорим.
В тот момент, когда господа обедали, Марфа проходила мимо, не поднимая глаз. Вдруг она услыхала, как молодой гусар кличет её и просит заменить обычную салфетку на атласную. Девушка подошла к юному гусару и вложила ему салфетку на колени, а грязную забрала, за что он её благодарил, потирая пальчиками свои такие же юные и весьма редкие усики. Вместе с грязной салфеткой Марфа обнаружила небольшой листок, сложенный в четверо. Отойдя в сторону, она развернула и… Письмо было на французком с приложенным переводом: «L’amour est comme une rose, sa beaut? nous fait oublier ses ?pines. T’aimer c’est facile, te le dire c’est dificile, mais t’oublier c’est impossible. Une minute pour t’appr?cier, Un jour pour t’aimer et Une vie enti?re pour ne pas t’oublier … vous attend dans le fenil. (Любовь – подобна розе, её красота заставляет забыть о шипахъ. Любiть тебя – просто, прiзнаться в этом – трудно, а забыть тебя – невозможно. Нужна минута, чтобы тебя оценить, сутки, чтобы полюбить, и целая жiзнь, чтобы не забыть… Жду тебя на сеновале. Юрий.)». Письмо девушка спрятала в рукав и быстрым шагом направилась на конюшню. Она всегда туда бегала и когда девчонкой была, и потом, когда выросла. Она находила упокоение среди этих благородных животных.
В момент, когда на стол подавали к чаю ягодные бисквиты, яблочное суфле и варенье, молодой гусар, Юрий Алексеевич откланялся, целуя ручки дам и вышел из – за стола. Он шёл по направлению к конюшне.
- Анастасия, свет мой, чего ты боишься меня? Ведь гусары слывут отвагой и бесстрашием, – хватая за руки Марфу, шептал Юрий, – ну, приголубь меня, чего ты сжалась?
- Негоже как – то в берлогу соваться ежели сам не медведь, барин, – убирая руки, говорила она.
- Так приходи ко мне, как ночь в права войдёт.
- Помилуйте барин, я в гости не хаживаю. Полно барин, руки свои приберите барин, не шалите ими, авось кто увидит…
- Страх как скучно здесь.
Из беседки доносились голоса и задушевные беседы: – а, что Яков Филимонович, правда бают, что Наполеон Бонапарт Москву взял? – вопрошала старая барыня.
- Ну, помилуйте мадам, что Вы такое говорите сердечная Лукерья Петровна? Хотя, всё очень может статься, – вытирая салфеткой уголки рта, глаголел Яков Филимонович, муж Ольги. – Россия наша острожная, каторжная и за неё бороться нужно, все так бают. Однако же, Андрей Ильич, а где же ваши удалые свистуны? Велите позвать, уж любо посмотреть, да послушать их, да и кто свистнет звонче?
- Велю, велю. А куда же великодушный мой друг делся? Что – то скоро не возвращается, пойду погляжу-с, заоднем и на счёт свистунов изволю распорядиться.
Барин вышел из – за стола и пошёл по передней двора. Заслышав шабуршание, он заглянул на конюшню, где его дожидался «Ворон» – конь, подаренный за боевую отвагу. Завидев как его юный друг пытаясь целовать девицу, Андрей ударил его:
- Ты, что это-с мой милый друг удумал, аргаться* со мной собрался? Я же сказал и не думай даже!
- Андрей, да, ты что мил друг?! Из – за девки со мной силой мириться задумал? Уж не думаешь ли ты со мной бурогозить*? – вставая с колена и отряхивая перчатками себя, впопыхах говорил Юрий.
- Нет, я с тобой аргаться не стану, завтра же прикажу коня снарядить для тебя, чувствую, что загостился ты корнет, мой мил друг.
Пока они рядились между собой, Марфа скрылась за угол конюшни. Сердце клокотало и хотелось убежать куда – нибудь, где тебя не знает никто. Но бежать некуда…
- Анастасия! Настя! Тьфу ты, Марфа, Марфа, да постой же ты! Куда ты бежишь, - кричал Андрей Ильич, идя следом и спотыкаясь, – опять эта лыва образовалась, видать плохо засыпали шельмы! Да, постой же! Жду тебя у задних ворот, как вечереть начнёт, приходи не пожалеешь. Убежим как когда – то в детстве на пригорки леса, вон, чуешь в воздухе костром тянет, видать веселье там.
Старая барыня изволила покинуть веранду и вернуться к себе в горницу. Что – то прошептав Маланье на ухо, она скрылась за тяжёлыми красными гардинами обрамлёнными чёрной бахромой. Через какое – то время в дом поднялся кузнец Фёдор, его сенные девушки препроводили в комнату барыни.
- Звали барыня? – с поклоном вопрошал кузнец.
- Имею я виды на Марфу, да и стоит она дороже вас всех, оборванцы, – сидя в кресле, говорила барыня. – Знаешь, зачем я за тобой послала? Женить тебя хочу, вот к масленице и отдам за тебя её. Помниться любил ты её страсть. Ну, так и быть, а теперь ступай, ступай.
- Как изволите матушка, – сминая шапку в руках, переминался с ноги на ногу Фёдор.
- Чего скалишься? От милости моей? Иди уже. Ну!
Этим же вечером, девушка открыла свой скудный сундук для того, чтобы достать свой единственный нарядный платок и грамоты она не обнаружила. Как – будто гром прогремел среди ясного неба, она спешно начала искать, но
всё тщетно. Не ужели она потеряла, может, выкрали, не ужели она не свободна… Она сидела и рассуждала. Никто не знает, сколь она сидела на дощатом топчане, но время близилось к вечеру и, Марфа слышала, как разъезжались гости. Пронзительно холодный ноябрь орошал наверно всю землю, не оставляя сухим ни клочка.
Осень сковывает всё вокруг, деревья и кустарники, цветы и уже пожухлую траву, а низкое клоктистое небо настолько тяжёлое, что кажется, сейчас обрушится на головы…
Прошёл месяц, как молодой барин вернулся в ополчение. И дом снова опустел. Нет, все придворные занимались своей работой, а Марфа находилась в стороне. Её как – будто никто не замечал, как – будто и вовсе не было её. Никто не трогал и не касался. Иногда её это даже волновало, но она жила не рабыней и не свободной в усадьбе Искоминых. Время шло, а от молодого барина нет вестей, но её все думы были только о нём. Зима выдалась лютой. Снежные бури и громадные сугробы покрывали всё поместье. Иногда казалось, что этой зиме не будет конца, но выпадали и солнечные дни. И вот, лёгкой поступью подошёл долгожданный праздник «масленица», всему люду был по сердцу этот праздник. Масленица – Комоедица! С самого утра на кухне хлопотали кухарки. Они готовили угощение для всех и для барыни, и для всей дворни. В этот праздник накрывались столы, и весь люд угощался и праздновал. Пеклись хлебцы из овсяной, гороховой муки, в которые добавляли сушёные ягоды, грибы и орехи. Пеклось много блинов, масло таяло на блинах, источая аромат молока. На улицу выводили медведя и ставили высокое соломенное чучело – Мару, злющую зиму. Чучело стояло две седмицы* и вокруг него водили хороводы и пляски, когда подходило время сжигать чучело, то в него бросали маленькие фигурки коняшек, кукол, птиц, которые олицетворяли всё плохое. Люди выкидывали в костёр не просто фигурки, а все беды и хвори. Были слышны смех и запевки девушек:
;; «Ой, медведь ты медведюшко – Кома;м, прими в дар блин весеннее солнышко! Первый блин - ко;мам, блин второй – знакомым, третий блин – родне, а четвёртый – мне» ;;. Вот и Марфа, надев поверх тужурки свой красивый платок, выбежала со двора.
- Марфа, куды это ты побежала?! – окрикнул девушку Прокол Фёдорович.
- На масленицу! Пойду, погляжу.
- Ну, гляди, гляди, – сквозь кашель, рявкнул он.
- Прокол, куда это Марфа – то побежала? Её барыня зовёт, – крикнула Прасковья, одна из сенных женщин.
- Да куды – куды, на пригорки побежала… беги и догоняй, раз так.
Вернувшись на двор, девушка вошла в дом и направилась к Лукерье Петровне. Она сидела в кресле перед камином и что – то перебирала в жестяной баночке.
- Чего изволите барыня? – не поднимая глаз, тихо сказала Марфа.
- Изволю, изволю. Ступай на задний двор, там сани тебя поджидают. Поедешь в Прилучную, в ту церковь, где Олюшку венчали, вот тебе свёрток, передашь его святому отцу Парфёну, да скажи, что Лукерья Петровна поклон шлёт нижайший. Поняла? Да оденься по – наряднее.
- Как изволите барыня, всё поняла, – поклонившись в пол, сказала Марфа.
У ворот на заднем дворе её ждали сани. В этот день за многие недели не было ветра, и серебристые сугробы под ещё холодными лучами солнца переливались блеском, от этого всего было очень ярко и ослепительно. Но мороз не отступал, он был также колючим и нещадным. Подъехав к церковной обители, девушка была удивлена от того, что увидела Фёдора. На крылечке их встретил диакон, служитель церкви и он проводил внутрь. Зачем они там оказались вместе, в отличии от Фёдора, этого кузнеца, Марфа не помышляла даже. Ведь ей было велено передать свёрток всего лишь.
Развернув свёрток, она увидела простенькое, но всё же венчальное платье с убранством.
- Не станем вожгаться*, – тихо прошептал служитель церкви, – оденьте в наряд девушку.
Марфа стояла ни жива, ни мертва. Господи! Да за что такая доля?! Уж лучше постриг и в монастырь, чем за не любого Фёдора. Но бежать некуда, ведь без документа, который был у неё, она, как и прежде бесправная и принадлежит Искоминым. Станет артачиться, чего хуже забьют в смерть. Перед аналоем*, она стояла по левую руку Фёдора. Не ожидала она этого венчания, не хотела этой свадьбы, но барыня… Через царские врата*вышел святой отец Парфён, держа в руке святой крест и Евангелие. Служитель сей церкви вышел вслед за ним и поставил свечу на анолий. Благословив трижды во имя Отца и Сына, и Святого Духа, он дал им свечи в руки. Перекрестясь, дьякон прочёл молитву и подал обручальные серебряные кольца. Не слышав молитв, ели шевеля губами, почти шёпотом говорила, что никто не сватал её, да и сама не хотела, такое венчание – срам и только. Но бедняжку никто не слышал.
- Венчается раб божий Фёдор с рабой божьей Марфой во славу Израиля*!
Возвеличься Фёдор якоже Авраам, благославися якоже Исаак. И ты, Марфа, будь возвеличена, как Сара, веселись, как Ревекка, умножься в потомстве, как Рахиль, – провозгласил святой отец Парфён.
Ноги Марфы подкосились, глаза затуманились и дрожь охватила весь её девичий стан. Как они выходили из церкви, как садились в сани – она не помнила. Ей хотелось из – под венца на погост.
- Фёдор! Лошадь прихрамывает перековать нужно, – крикнул Прошка, – Фёдор, ты слышишь, говорю, лошадь на заднюю припадает перековать бы!
- Нечего Прошка! Гони! Авось доедем! – весело вопил Фёдор.
А на заднем дворе поместья уже был накрыт стол, на котором стояла еда и напитки. За столом сидели дворовые и приглашённые гости с других угодий. В этот день, в этот праздник масленицы никому не запрещалось почти нечего. Все ждали. Свадебный «поминальный» стол Марфы был накрыт белым полотном. На нём, в самой середине в больших тарелках лежал хлеб и пироги. Похлёбка из гусиных потрохов находилась в маленьких кувшинчиках и стояла возле каждого гостя, жареный распотрошённый поросёнок лежал на большом блюде вместе с мочёными яблоками, пшённик под топлённым маслом томился в не больших чугунках. Кисели и компоты,
брага и варёное пиво. Огромные куски курника лежали по углам этого стола.
Завидя молодых, девушки – голубушки запричитали в один голос:
;; «Молод князь Фёдор – сударь, беленький Иванович, Княгиня свет Марфа, белая Марфушечка. Бог вас свёл, Бог вас свёл за единый стол, Бог вам велел, Бог вам велел одну соль – хлеб кушать, Бог вам велел, Бог вам велел одну речь говорить» ;;.
- Да, что ты право? Сидишь как на похоронах! Ну, ну, ну будя тебе, будя, – во хмелю бормотал Фёдор, – ты теперь мужья жена, не объезженная моя кобылка.
- Эх, Фёдор! Не сносить тебе головы, а то, как барин прознает? – смехом молвила одна из девушек.
- Да, что мне барин, когда мне, самому Фёдору, единственному кузнецу в округе, сама барыня – Лукерья Петровна такой подарок на праздник сделала! Глядите – ка, глядите, – он поднял вверх свою руку и руку новоявленной жены, - глядите все, кольца – то серебряные!
- А ночевати – то где будешь с женой своей, а? Первая ночь, она ж такая… Ну, так где в горнице, чулане, сеннике, амбаре али во хлеву? – хохотали девицы, прикрывая при этом лица. Девушки запели очередную песнь:
;; «Ах, на горе, горе, на высокой на горе, распахана пашенка, распахана пашенка, распахана пашенка, посеяна пшёночка. Во ту ли во пшёночку повадилась курочка, повадилась курочка, курка — чёрный хохолок. Негде взялся петушок, серебряный гребешок, серебряный гребешок да золотое пёрышко. Схватил курку за хохол, повёл курку во терем, бросил курку на кровать, начал курочку топтать, начал курочку топтать, под ним курка хохотать: ха-ха, ха-ха, петушок, серебряной гребешок, серебряной гребешок, золотое пёрышко» ;;.
В одной из горниц большой избы, в которой жили Фёдор и ещё конюший с женой, выстроили брачное ложе на деревянном настиле. На доски уложили мешки с мукой и несколько матрасов набитых сеном. Весь этот настил был покрыт белой простынёй с такими же белыми подушками и стёганным одеялом. Под ложе это положили кочергу, сковородник и поленья. Тем самым отгоняя злых духов, и притягивая благополучие в новой семье. От такого убранства у Марфы стыла кровь, а ещё эти запевки, которые продолжались и сопровождались хохотом, шумом и прибаутками, и слышны были на всех концах двора: ;; «Молодые спать пошли! Богу помолилися, чтобы пуще в одеяле ноги шевелилися.» ;;
- Ну, что, отведаешь хлебца с курицей жинка? – протянув руку, спросил Фёдор, – ведь хлеб всему голова и наше будущее. Да, брось свои думы тяжёлые Марфа, позволь, пособлю тебе и сарафан сыму.
- Господь с тобой, когда же ты остепенишься? – со злостью прошипела Марфа. Ишь ты? Нечего глазеть на меня? И руки убери. Не чета я тебе. И не Марфа я вовсе, а Анастасия.
- Что? Ты, что белены объелась? Ты Настька? – засмеялся в голос Фёдор, –Настька, Марфа – всё одно. Ты жена моя и будет, – потянув на постель её, шептал Фёдор.
- Да не люб ты мне Фёдор, опостылел!
- Опостылел? Опостылел?! И когда же это случилось? Ну, лады… Но спать ты всё одно со мной будешь. Ложись.
- Нужно быть твёрдым в своих решениях, иначе…
- Что иначе?
- Иначе ты слабоумен.
Утром в дверь постучали. Вошедшие зазвонили в колокольчики и заглянули в горницу, но в горнице была только Марфа, так как Фёдор уже сидел на лавке возле печки и пил хмельную.
- Ну, можно али нет украсить дом полотенцами, что скажешь Фёдор? – провозгласила Дарья, – чего молчишь – то?
- Да не было пока нечего. Устала Марфа, нет, Настька, тьфу ты, запутался, – бубнил он в стакан с брагой.
- Чего? Ты, что – то бредешь. Ладно. Пойдём мы, – сказала Дарья, выводя всех из избы. За ними следом вышел и Фёдор. Он шёл в свою кузню. Его там уж ждала работёнка. Только здесь он мог себя чувствовать свободным от всего и всех.
Вскоре барыня спустилась из своей горницы в диванную комнату первого этажа. Свет от канделябров заполняли всю комнату, что создавал уют и тепло, особенно в такую холодную зиму. Жизнь хозяев текла зимой скучно и не спешно. Какие ожидались развлечения в эти холодные дни? Да собственно ни каких, потому что всё шло своим чередом. Зимой готовились к лету, а летом – к зиме. Барыня, Лукерья Петровна сидела на не большом диванчике обитым бордовым бархатом с резными деревянными подлокотниками. Она сидела и листала огромную амбарную книгу, которую ей принесла ключница. Барыня раз в месяц справлялась о ходе дел её усадьбы, а также принимала челобитные.
- Звали, али нет, барыня? – заслышав звон колокольчика и приоткрыв дверь диванной комнаты, спросила сенная девушка.
- Поспешай к Гавриле и скажи, чтоб сани к парадной подал, в церковь еду, –отставляя чашку чая с липовым мёдом, проговорила барыня. В это время вошёл Гаврила и с поклоном в пол сказал, что дорогу дюже как занесло и нет возможности проехать.
- Ну, что ж тогда завтракать желаю, накрой в буфетной.
В буфетной уж был накрыт завтрак на две персоны. В гостях Лукерьи Петровны находилась молодая соседка Елизавета, именно та, у которой, когда – то так томилось сердечко по молодому барину. На белой скатёрке с голубыми рюшами стоял самовар, и подле него в маленьких тарелочках томилось цветочное варение. На блюдце с золотой каёмочкой лежали бутерброды с ветчиной и варёным языком. Яйца всмятку находились в специальных держателях, а в горшочке томилась варёная картошка с зелёным луком и топлённым маслом. Всё это источало вкусный аромат. Запотевшая рюмочка водочки стояла на маленьком блюдечке накрытым кусочком холодной кулебяки.
- А, что Марфа – то и глаз не кажет, почто хоть? Я вон, какой ей подарок щедрый удружила, а она не благодарная чернавка…, – откушав рюмочку, вдруг вспомнила старая барыня, – а, ну после, позови – ка её ко мне, – Малаша, слышишь?
- Как Вам угодно барыня, сейчас же скажу, пусть ждёт тогда уж.
А на заднем дворе, недолеча от кухни собралась вся челядь за большим столом, чтоб отзавтракать. Ржаные ватрушки с творогом и остатки после вчерашнего застоя, всё это стояло на столе. Такое яство было крайне редким, в основном похлёбка из репы с квасом, горячая картошка и уха. Чая было вдоволь, им напивались все. Девушки за едой щебетали и рассказывали, какие сны видели, мужики же ели молча. За видя Марфу, девушки вдруг замолчали и поклонившись в пол уступили ей место в центре стола, а потом рассмеявшись в свои ладошки, пододвинули большую тарелку со вчерашней похлёбкой:
- Откушай барышня, не погнушайся со смердами отзавтракать! Ха-ха-ха! – смеялись звонко в голос они, – ой барышня, а мы вот тут тулупчик новенький снарядили для тебя, да смердит немного он, как же баско* он будет на тебе смотреться!
- Чего раскудахтались, гусыни?! – вдруг заступился за девушку Прокол Фёдорович, - Марфа, не слухай их. Пойдём со мной, барыня зовёт.
Не успев войти в дом, как все услыхали, что к воротам подкатили сани и кто – то лихорадочно застучал. Стёпка отворил ворота и во двор въехали сани. В санях под тулупом сидел молодой барин. Барин! Андрей Ильич! Не дождавшись остановки саней, он выпрыгнул на ходу и вбежал в дом.
- Матушка! Матушка моя, где Вы?! – снимая перчатки и плащ, кричал Андрей. На его глас вышла из буфетной Лукерья Петровна и в рукоплескании скорым шагом подошла к сыну.
- Батюшка ты мой! Мой сын, живой-с и здоровый-с! Да, откуда же ты, с каких краёв! – обнимая и провожая в буфетную, говорила барыня, – Глашка,
накрывай стол, молодой барин пожаловали-с!
Сенные девушки забегали, донеся с кухни, всё, что готовилось к утреннему завтраку. Лизонька, как и прежде, была хороша собой и её годы совсем не изменили.
- Батюшка, свет мой, ты помнишь Лизоньку – Елизавету Лукиничну, дочь Луки Юрьевича Миронова? – держа за руку, спросила барыня сына, – вот, гостит у нас, да и мне в радость.
- Доброе утро Андрей Ильич, как Вы сударь мой добрались до нас, дороги же
все в сугробах? – чуть склоняясь и опустив очи в пол, чуть слышно шептала тонким голоском Лизонька.
- Вашими молитвами, Вашими молитвами. А дороги и впрямь-с нет. Ну, нечего, весна вскоре придёт и будет опять легче, – целуя ручку, вставал на колено Андрей.
- Мы давеча в церковь собирались, да подумали-с, что в нашу часовню сходим-с, как отзавтракаем. Может и ты душа моя, составишь нам компанию? – держа в руке ягодное пирожное, спросила барыня.
- А правда ли говорили, что сам Наполеон чуть Москву не взял, но лютые морозы…, а почему Москва – то, а не Санкт – Петербург? Сказывают, что бежал он, поджав хвост.
- И, что за словесность у Вас Лизонька, ну, право слово? Не подобающая для столь юной особы. Правда, всё, правда. Москва – сердце России! Москва – это ключи от государства нашего! Вот Бонапарт и возжелал, и ключи, и престол России заполучить. Только молитвами нашего царя, нашего всея держателя Александра I, да хранит его Господь, отведена беда, хотя и спалили город дотла, – и Андрей, начал рассказывать про то, как шли бои, как наступали и гнали французов, как погибали в огне и под снарядами, – нет ли в чём нужды матушка? Я привёз продовольствие в санях, да распорядился, чтоб в амбары снесли, да на кухню всё.
После завтрака, барыня с сыном и молодой Елизаветой спешно собрались и вышли на крыльцо дома. Светило морозное праздничное солнце и снег мерцал под его лучами так, как – будто казалось, что вся земля укрыта серебром. Собравшись в часовню, они вышли со двора, и поспешали по расчищенной дорожке в сторону аллеи, между деревьев которой стояли ещё заснеженные беседки и резные лавки. Возле скотного двора Андрей увидел свою зазнобу и откланявшись, спешно пошёл в её сторону. Конечно, это не нравилось старой барыне.
- Увидел та – ки, ох сердечный мой, ох, сердечный, – бормотала барыня, не останавливаясь.
Андрей подбежал к Марфе: – Анастасия, постой! Постой же!
- Помилуйте барин, но какая же я Настя? Я от роду была Марфой. Обознались Вы. Да и замужняя я тапереча.
- Что?! Что ты такое говоришь? – с возмущением провозгласил Андрей. На его почти крик подбежал Фёдор.
- Доброго здоровичка Вам барин. Жена она моя барин. Венчанных, разлучать великий грех. Негоже…
- Пёс смердящий! Управы на тебя нет! Так я на тебя её найду, – кричал барин.
- Почто изволите кричать? Сама барыня обвенчала, и кольца в дар дала, и стол свадебный. Шибко уж матушка желала этого.
Андрей оттолкнул кузнеца и за локоть ухватил Марфу. Он смотрел из – под кивера* своими карими глазами. В его взгляде стоял только один вопрос: «Как же так? Где твоя вольная, которую я тебе жаловал?».
- Нечего не знаю барин…
- А кто, кто знает Анастасия?!
- Ясное дело кто. Машка, дворовая девушка, при прачке служит, она знает всё. Да и…
- И кто, кто ещё?! Отвечай не мешкая!
-Матушка Ваша.
От свирепства, он откинул её в сторону и скрылся за углом дома. Возле прачки, он отыскал девушку и та, под гнётом рассказала всё, о чём знала и молчала. Андрей Ильич всё понимал, что девушка подневольная и, что может быть с ней за ослушание, известно одному Богу и барыне одной. Поэтому он отпустил с миром и ждал возвращения матушки из часовни.
- Ой, батюшка мой свет! Чего же ты на морозце – то и в дом не идёшь? – поднимая подол платья и взбираясь на ступеньки, спросила барыня.
- Матушка, моя единственная повелительница души и сердца моего…
- Как – то ты баешь иначе, Андрюша? Что с тобой, от чего туча в очах твоих? – Матушка, извольте объясниться, и о чём речь идёт, я думаю, Вы знаете. Неправда ли?
- Лизонька, ступай в покои, я буду вскоре…
- Да, Лизонька ступайте, барыня Ваша поспеет скоро.
Барыня с сыном прошли в зимний сад для уединённой беседы. При этом велели подать цветочного чая. На пути в зимний сад, им дорогу преградил Прокол Фёдорович:
- Барин, я вот, что, – сминая в руках шапку и кланяясь, начал он.
- Иди ты к Богу в рай! Не до тебя нынче! После, всё после, – угрюмо буркнул молодой барин и продолжал идти в след, за матушкой, – матушка моя, потрудитесь объясниться, что есть за выходка такая Ваша? Как Вы могли Марфу отдать за Фёдора, она же свободная? Вы знали, что она свободная, Вы знали, как сильно мы любим друг друга, Вы нарочно выкрали у неё грамоту с письмом моим. Зачем же-с? – расхаживая из стороны в сторону, возмущаясь, забрасывал вопросами Андрей Ильич свою мать.
- Да, нельзя уж вертать всё, что сделано взад, душа моя!
- Как это нельзя? Вы же знаете, что насильственный брак венчания можно отменить, вовсе и не было его.
- Ясное дело, можно. Но зачем? Разве ты не успеешь найти любу по сердцу? Вот, гляди – ка на Лизоньку, ну, чем не пара она тебе, да и потом, её батюшка…
- Нет, Вы маменька скажите – ка, чем Вам Анастасия – то не угодила, притом
не дурна собой и выросла при дворе? Теперь – то конечно, не возможен брак
между нами, раз она по папеньке сестрой мне приходится. Но всё же? Зачем
Вы меня в известность не поставили? Мать её – Мария, дочь знатного вельможи Поликарпа Васильевича Зарубина, говорят, прелестницей слыла?
Жили они на окраине Иркутска, подле древни Лошиха, не так ли? Глаголеть ли далее?
- Ох, не всё ты батюшка мой знаешь, не всё! Повинна я перед отцом твоим, посему и молчу.
- Так поведайте мне, раскройте тайну свою маменька. Коли для сражений я велик, то и для Вашей тайны я не мал.
- В 1776 году, – начала старая барыня, – когда уж Оленька народилась, да повзрослела, распустился мой цветик, ехала я с ней ранним утречком из церкви, что в Прилучной стоит, помнишь поди. Так вот, пристала шибко Олюшка. Остановились, в поле ржаном, а рожь – то колоситься, а дурман от неё, аж спасу нет! На Федосию* всегда рожь колоситься. Где – то ливень, как из ведра идёт, аж небо всё налилось, точно спелая слива. А здесь, в нашей сторонке хорошо, тихо, лишь малый ветерок. Земля в тот год тяжёлой была, наливной, рожь – то сверху цвела, так и зерно отборным стало. Много в тот год и муки, и кваса, и крахмала было. Так вот, – отхлебнув глоток цветочного чая, продолжала барыня, – расположились мы у леса на опушке и чаёвничаем. Олюшка бегает, былинки собирает. Ох, какое было время… и неподалёку от опушки леса того, я услыхала писк какой – то. Сказала Малаше, чтоб шла, да поглядела. А она в махрах* ребёночка принесла. Что с ним делать, куда его девать – то и откуда он взялся? А я тяжёлая была в то время, да в городе и скинула. Не смогла я опростаться сама, да и дитё моё мёртвым родилося. Вот я и решила младенца за своего выдать. А Маланья молчит всю жизнь и молчала бы по сегодня, ка – бы не чернавка наша…
- И, что же это получается, что это я без роду, а не вовсе Марфа наша? – тихо произнёс Андрей, – значит это она законная наследница сего, а не я вовсе? Я правильно-с Вас понимаю, матушка?
- Нет, не правильно. Я барыня, Лукерья Петровна Искомина, отдала-с тебя в руки мужа своего – Ильи Мифодича и он нарёк тебя Андреем Ильичом Искоминым. Ты законный наследник сего нашего имения и дома в городе-с.
- Я теперь всё понял. Понял отчего-с Вы невзлюбили Анастасию. Но, ведь это получается, что мы чужие и можно жениться на ней?
- Обвенчана она-с…
- Я приложу все усилия для развенчания. Не люб он ей маменька, не люб.
Если Вы до сих пор так пеклись обо мне и моём будущем, то значит, Вы любите меня как сына. А значит, желаете счастья мне. Так не мешайте и отдайте мне грамоту.
- Посему уж так и быть батюшка мой. Да после ужина позови ко мне девку
свою, покаюсь.
После ужина барыня вышла на веранду второго этажа. Солнце слепило, вечер не отличался от дня, только что смеркалось. Барыня стояла окутанная в
шали и белые пимы*. Она дышала чистым воздухом и размышляла. Андрей, уехал спешно в город и двор опять опустел. Этим вечером Марфа поднялась на второй этаж дома. Зачем звала барыня, что она ещё придумала, кару или милость некому не было известно. Но, то, что она услышала от неё…
Её исповедь о прошлом, о настоящем, об обидах и радостях, о всей её жизни до замужества, и о её оказалось, как не лёгком браке, о её детях и о многом. Из барского дома, Марфа вышла как – будто ударенная, она была в замешательстве, была ли она в тот момент жива или мертва, трудно сказать, она находилась в невесомости. Прошла седмица, и молодой барин вернулся из города. Он не заходил в дом, а сразу пошёл на задний двор, где стояли холопские избы.
- Ой, барин вернулся! Барин вернулся! – засуетились девушки. Андрей Ильич вошёл в одну из изб:
- Добре мужики, добре! Где Марфа? – снимая перчатки, произнёс он.
- Добре барин. Дак, она со всеми бабами в прядильню пошла, говорит, что некогда растележиваться, потому как кровь стынет без работы, – потирая бороду, ответил один мужик, держа в руках хомут, – да покличем барин её, не сумлевайтесь, – крехтя вставая и надевая лёгкую овечью тужурку, ответил барину мужик, выходя из избы, – Глашка! Глаша, а ну, беги в прядильню, да по – клич там Марфу, скажи, что барин зовёт.
Куря трубку, молодой барин стоял на веранде первого этажа. В дом уж не тянуло, хотелось быть на улице, и пусть ещё сугробы, и пусть ещё мороз не отступил, но в воздухе витал запах весны, да, и солнце всё чаще роняло свои лучи на подворье и поля.
- Доброго дня Вам барин, – с поклоном говорила Марфа.
-Ну, здравствуй, здравствуй Анастасия. Неудачные отношения, отсутствие понимания и любви в семь не считаются наказанием божием. Под венец насильно отдали голубку мою.
- В опале я была матушки Вашей, но сейчас…
- А, что сейчас? – взяв за локоток и подойдя вплотную, прошептал барин, –так, что скажи? Получилось всё наоборот, да? И что теперь?
- Если Вы хотите, чтоб я была Вашей, то не извольте забываться… мой милый друг, – убирая локоток, также шептала она.
- Помилуй Бог, Настя! Не любишь меня, а может с Фёдором тебе любо? Вот,
посмотри, это документы, и я вручаю их тебе. Это грамота твоя, да документ от настоятеля церкви, что в граде стоит. Не мужняя ты отныне, свободна. Любишь ли ты меня?
-Люблю. Будьте моим заступником, помощи прошу и милости Вашей.
- Побожись.
- Вот тебе святый крест, – перекрестилась девушка.
- Раз не кровники мы, так может на день Петра и Февронии…
- Ой, барин, ну, что Вы право…
Шло время, с каждым днём пригревало солнце, и на проталинах давно появилась первая весенняя трава, а леса покрывались зеленью. От этого всего дышать было легче, да и жизнь казалась в какие – то моменты веселее и лучше. Марфа, как и в прежние времена, уже жила в главном барском доме на первом этаже. У неё была светлая и просторная горница. Хотя и многие сенные девушки тапереча и чурались её, но её это никоем образом не волновало. Все дворовые знали о том, что девушка вольная, словно птица и не приставали уж со своими расспросами. Барыня – Лукерья Петровна болела часто, вернее делала вид болезной дамы. В надежде, что одумается молодой барин и всё – таки по наказу матери, женится на юной барышне Елизавете. Но всё было тщетно. В конце концов, барыня смирилась с желанием сына и однажды она позвала Марфу.
- Чего изволите барыня? – тихо спросила та.
- Подойди – ка сюда Анастасия. Вот, что я скажу тебе, – начала барыня, указывая перстом в угол комнаты, – подойди к комоду и сними полотно, я, сама знаешь, как сторонилась этого, ну, видимо, сам Господь так велит. Я в дар тебе подношу платье венчальное. Подойди и посмотри, а лучше примерь. Посмотреть хочу на стан твой. Да двери на засов прикрой, а то не ровён час придёт кто.
Оторвать глаз от наряда, девушка не смела. У неё такого наряда отродясь не бывало. Дыхание перехватило, и щёки покрылись огненным румянцем от волнения. На черных плечиках был он. Он, её венечный сарафан! Сшитый из красного шёлка вперемешку с золотистой парчой, украшенный бисером и тесьмой. Прозрачное розовое покрывало для головы, украшала серебряная нить. Сарафанная ткань была по – истине роскошной. На такой же баской душегрейке лоснился богатый мех. На фоне белой рубахи, вышитые васильки смотрелись очень нежно и олицетворяли всю сущность души бедняжки.
- Барыня… Лукерья Петровна…, – со слезами на глазах, шептала она, – барыня, да за что же это такие великодушные подати?
- Да, что уж, раз видимо, Андрюша мой прикипел к тебе, – протягивая руку для целования, сказала барыня. – Да, там ещё в сундуке платья, нужно же тебе в чём – то хаживать же. А обноски сожги свои. Негоже молодой барышне расхаживать в том, в чём ты есть. Да, завтре манерам тебя обучать сама буду. А всем гостям, кои здесь бывают, скажу, что очень далёкая родня мужа моего. А теперь ступай. Да, жди часа своего.
И вот оно, долгожданное утро, и вот он, долгожданный день. Накануне все дворовые суетились и бегали туда – сюда, сшибая ноги. Мыли, чистили и убирали. В саду, среди вишни, яблонь и груш накрывали огромные столы. Столы накрывали скатертью, как правило, новой, сшитой специально для этого дня. На лавки стелили богатые ковры и подушки, для удобства. Каким же богатым было застолье, по – истине царским, не смотря на все баталии, которые разгорались, казалось – бы во всём мире. До приезда всех гостей ставили на столы закуски, рассолы, пряности в небольших жестяных сотейниках. В глиняных кувшинах томился студёный квас, ягодный и фруктовый морс, а также привезённые вина. Мёд, в фарфоровых чашках стоял в большом количестве, он был прикрыт такими же фарфоровыми крышечками, дабы в него не попадали мухи. Медвяный, ароматный квас разливался по кружкам*. Мясо под солнечными лучами переливалось от своей жирности: тетерева, рябчики, куры, гуси, утки, лебеди, лесная зайчатина – всё это стояло на больших серебряных подносах, приправленных мочёными яблоками и зеленью. На позолоченных тарелках лежали щуки, лещи, лососина в собственном соку и обильном крошеном луке. Хрен, горчица, давленый чеснок был в избытке. Эти пряности подавали и к рыбе, и к мясу. Напротив каждой тарелки, стоял глиняный горшочек с овощным кушаньем из капусты, свёклы и лука. Огромное различное количество пирогов с разной начинкой лежали подле каждого гостя на прозрачных салфетках. Тесто настолько было приготовлено искусно, что можно было углядеть сквозь него, чем начинён пирог. Толи – это пирог с капустой, толи с рыбой, толи с грибами, толи с творогом или сарацинским пшеном*. Мочёные яблоки, груши, наливная вишня, в низких кадках грибы под луком и чесноком, малосольные огурцы и квашеная капуста... Чего только не было на столах. В блюдцах томились десерты в виде варёных в меду ягод и овощей, а также яблочная пастила, орехи и маленькие творожники в сметане с сахаром. Румяные оладьи и блины, вместо хлеба, стояли на столах облитые топлёным маслом. Блины из гречневой и пшеничной муки, да в ореховом масле. На богатых столах, под всеми яствами стояла только серебряная посуда, оловянной, коей пользовались ежедневно, не было. Мясо и рыба были резаные на ломти, поэтому окромя вилок и ложек, подле каждой тарелки нечего на салфетках не лежало.
После церковного венчания, барыня – Лукерья Петровна, вышла на порог дома с образом и хлебом – солью, она в свите Ольги и её детей с мужем, встречала новобрачных. В прекрасном одеянии, Марфа право, чувствовала себя «царицей». Усевшись за столы, началось торжество. В самом центре главного стола, сидели Марфа и Андрей, её долгожданный муж, её Андрей Ильич. По правую руку от молодого барина сидела Лукерья Петровна и всё их семейство. По левую руку от молодой уже жены посадили Маланью, она
была её посажённой матерью, так как из близких или родственников в жизни девушки не было никого. Вся боярская, купеческая знать расположилась
далее. Злачёные чарки, серебряные блюда, рекой вино, всё это было, словно в
книжке с картинками, с которыми Марфа знакомилась украдкой, когда – то в детстве.
Вот и стала она полноправной молодой барышней. Она – уже не
крепостная девка по имени Марфа, а Анастасия Поликарповна, в девичестве – Зарубина, а сейчас, по праву и браку – Искомина. Она – Анастасия, потерявшая всех, не знавшая никогда своей матери. Она – та, которая в свои юные годы прошла через гнёт и трудности. Несчастная, временами битая домоправительницей и приказчиком. Она была словно волчонок, забитый людьми и загнанный в лощину, в самую глубь тёмного леса. Она была одинокой и не кому не нужной. Её слёзы и её горе никто не видел, потому что не было никому до неё дела. Она не знала, как жить хорошо, она знала, как жить плохо. Она молода и горда, всё ровно не сломлена от многочисленных оплеух и плетей. Жизнь закалила, но не сломала, не поставила на колени. Она – Анастасия, потерявшая всё в младенчестве и приобретшая в юности самое главное, своё счастье. Она боролась с судьбой, но никогда не думала о смерти, за это жизнь вознаградила и дала всё то, о чём только можно мечтать. Её жизнь – это переплетение ада и рая и, что лучше выбрать – не известно. Она – Анастасия, которая повзрослела стремительно быстро, как только встала на землю своими маленькими ножками и сделала первые шаги. Она не делилась своим горем, никому не ведала. Она лила слёзы и ждала часа, часа своей судьбы. И вот, она подле своего молодого барина, своего мужа Андрея Ильича. Она, счастливая и богатая. Богатая духом, своей терпимостью и наполненной любовью на все времена. Она та, которая всегда мечтала о том, чтобы найти свои корни и свой дом, но имение Искоминых, по праву принадлежащее ей, этот двор, этот громадный дом, всё это стало её обителью. Сердце, которое, когда – то застывало от страха, теперь свободно, словно птица трепещет от переполнения любви. Она – Анастасия, бывшая крепостная своего барина, а ныне, возлюбленная и жена своего мужа, своего барина, своего Андрея Ильича…
*Растележиться – делать что-то очень медленно
*Надысь – недавно
* Лыва – лужа
* Артачиться – не соглашаться
* Обабница – грибной густой суп без картофеля
* Язвия тебе в горло – ругательство
* Николи – никогда
* баять – вещать, говорить
* Бадог – палка
*Долома;н – часть гусарского мундира: короткая однобортная куртка со стоячим воротником и шнурами, поверх которой надевался ментик
*Аргаться – ссориться
*Бурогозить – скандалить
*Седмица – семь дней недели
*Вожгаться – медлить
*Аналой – специальный высокий столик, за которым читают священные книги
*Царские врата – ими называются средние двери церковного иконостаса
*Израиль – в Библии «Книге Бытия», праотец Иаков после борьбы с ангелом Бога получает имя Израиль: «И сказал: как имя твоё? Он сказал: Иаков. И сказал (ему): отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь»
* Баской – красивый
*Кивер – головной убор гусара
*Федосия Колосяница – на Федосью ходили в поле смотреть всходы: колосится рожь – много грибов летом найдешь.
*Махры – не подшитый край подола
*Пимы – валенки
*Медвяный квас – готовили на меду, именуя его «медвяным»
*Сарацинское пшено – так называли в старину рис
Глава I Искоминка по рождению
© Copyright: Евгения Белоглазова, 2024
Свидетельство о публикации №224042901468
Свидетельство о публикации №224042901468
Рецензии