Глава III Наваждение

          Часть I
 «Эх, незадача… хош, не хош, а нужно признаться Корнею. Что ж мучить так старика», думал про себя Михайло, идя из своего уже дома на лесопилку. Корней Парфёнович не отпускал в течении многих лет мысль о своём Егорке, да и Михайло тоже тяготила эта мысль. Встречные мужики здоровались с Михайло и желали ему всего хорошего с молодой барышней, поздравляли его со свадьбой. А молодые девицы за его спиной хихикая, прикрывали ладошками рты и приговаривали мол, барин молодой шествует.
- Уймитесь куры! Чего скалитесь, – крикнул Прокол Фёдорович, – ты, вот, что Михайло, не слухай их. Что с них взять, знамо – бабы! Наталья! – окрикнул он, - обед – то почто не собираешь? Мужики скоро придут!
- Ой, бегу, бегу Прокол Фёдорович, – подхватив подол юбки, крикнула Наталья и скрылась в амбаре.
- Так – то вот! Хоть и вольные тапереча все, да надобно всё же держать их во где, – показывая кулак, говорил он, – нонча всё переменилось. Всё переменилось. Не то что при старом барине было. Эх, Андрей Ильич, христовый наш, всё с ног на голову перевернул. Ну, да ладно. А ты почто здесь – то, тебе ж барин вроде как выходные дал, ты же теперь зять его?
- Я Корнея ищу, – буркнул Михайло.
- Да чего его искать – то, вон он под крышей, опилки ворочает, всё боится гнили. Иди, коли надо.
Дойдя до ангара, Михайло остановился и собравшись с духом окликнул мастера.
- Корней Парфёнович, брось лопату. Пойдём со мной, – не громко произнёс Михайло, – после всё сделаешь, да и я пособлю тебе. – А сейчас в лес пойдём, в самую чащу его.
- Туда никто не хаживает. На что тебя туда потянуло?
- Никто говоришь? А как же я, забыл кто я? – подойдя вплотную, прошептал Михайло, – это я здесь – Михайло, а там, – указав с сторону леса кивком головы, также шептал он, – а там я дьявол и сатана, который живёт вольно и… Ну, да ладно, идёшь что ли?
Чем дальше они входили в лес, тем труднее было проходить в нём. Деревья как – будто смыкались во единую стену, и только на небольших полянках можно было передохнуть. «Разве это лес? Нет, это не лес – это зараза*! Весь, словно побитый. Ох, Михайло, ох, сатана и куда завёл энтот антихрист!», думал про себя Корней.  Ветки охлёстывали руки и лица, а корявые пни цеплялись за сапоги и нижнюю часть штанин.  Подойдя вплотную к болоту, Михайло указал перстом на маленький холмик под развесистой берёзой. Этот холмик нёс в себе, что – то загадочное. Что – то в нём было близкое и совсем отдалённое. Почти пожухлые листья увенчали его своей блёклостью. Уставив удивлённый взгляд, Корней не понимал зачем он здесь. Михайло подрыл холмик с одной стороны и достав свёрток старой тряпицы, протянул мастеру. Развернув свёрток, мастер увидел нож собственной работы. По прошествии многих лет, нож покрылся то ли коричневой ржавчиной, то ли зелёной плесенью. Но нож свой, мастер узнал точно. Лезвие почти проржавело, да и рукоятка стала совсем не узнаваемой, но инициалы всё же сохранились. Железные инициалы самого мастера были впаяны в деревянную рукоятку ножа. Ещё будучи юнцом, этот нож подарил Корнею его отец. Корней же в свою очередь подарил этот нож своему Егорке
за отменную для мальца работу. Михайло поведал страшную историю мастеру о том, как сам ещё будучи мальцом, нашёл в болоте мёртвого мальчика. Что он там делал никто не ведает уже. Похоронив в аккурат у болота под развесистой берёзой, он долгое время ухаживал за маленькой могилкой, а нож не взял, а прикопал рядом, так как он был памятью об этом мальчике. Сильное чувство печали овладело Корнея, и он больше не слышал Михайло, он держал в руках свой нож, когда – то подаренный Егорке и не хотел принимать, что этот холмик и есть последнее пристанище мальчишки, который так сильно тянулся к жизни и знаниям. Конечно, он давно пережил пропажу своего пасынка, но смерть… Корней всякий раз смотрел на Михайло и всякий раз ловил себя на том, что этот парень и есть повзрослевший Егор, но он обманывал себя. Вернувшись на лесопилку, он незаметно для всех проник в избу и закрыл за собой на засов дверь. Сколь дён так пролежал мастер на топчане не известно. Как – бы его не звали, сколь бы не стучали в окна да двери, мастер не отвечал никому. И только спустя пять дней он позвал к себе Михайло.
- Вот, что Михайло, – закашлял мастер, – вот, что, ты это, оградку резную сделай. Очень прошу. Самому невмочь мне, что – то захирел я. Ну, а теперь – то расскажешь мне кто ты на самом деле?
И всё как на духу поведал Михайло мастеру про то, как мать его беглая холопка барина своего сбежала от участи своей в непроходимые леса. Как мыкалась она горемычная, пока не наткнулась на ветхую избу. И про как, нашли всё же её и собаками задрали насмерть, а он совсем ещё маленький забился под полок той избы. И собаки тоже бы задрали, но помешал медведь. Он был громадным и вставал на задние лапы, его пронзительный рёв прогнал ретивых собак. Мальца медведь не тронул. Вот так и выкормила его медведица. Долгое время жил в одиночестве Михайло, он не знал какому барину принадлежал, не знает до сих пор кто он и какое настоящее имя его. Все зовут – Михайло, ну и ладно, чего уж там рядиться. Пристрастие он имел к дереву и видел в пустой коряге всю сущность и красоту. Вот так из года в год сам, что – то выдумывал и мастерил. Он не был диким, он выходил к людям, помогал выбраться с того леса, а ещё одаривал их разными изделиями. Но себя особо не показывал, поэтому и прозвали люди его дьяволом, сатаной.
     На протяжении сего дня слушал Корней рассказ молодого мастера. Это всё, что происходило в поместье Искоминых и в правду было каким – то наваждением. Как – будто всё происходило в тумане. Но реальность всё же держала верх. Весть о том, что на лесопилке сильно захворал мастер, разнеслась по всему поместью и за его пределами. Все судачили о нём, кто говорил, что не встаёт уже, а кто говорил, что и вовсе преставился намедни. Прослышав о хвори Корнея, сама барыня – Анастасия Поликарповна в свите своей дочери приехала на лесопилку и увидев удручённое состояние мастера, пригласила лекаря. Цельный месяц лекарь бился над душевным состоянием Корнея Парфёновича и исправно докладывал о нём в господский дом. Уж к серёдке зимы мастер совсем было оправился и со здравым духом хотел уж приступить к очередной работе, но руки его ослабли и в них он совсем не чувствовал силы, а с такой слабостью вовсе не сдюжить.
     В один из зимних вечеров, дождавшись приезда барина, Корней Парфёнович решился замолвить словечко за Михайло. Уж ладна его работа, да и мебель, которая производилась под контролем молодого мастера, была поистине царской. Корней не мог нарадоваться, что передал свой опыт этому лесному дьяволёнку. С юных лет, занимаясь мебелью, Корней знал о некоторых документах, которые подтверждали, что именно он является автором той или иной вещицы. И сейчас он шёл к Андрею Ильичу с прошением о таком документе для Михайло.
- Так ты хочешь, чтобы я стал поверенным лицом? – спросил барин, приглашая жестом руки за стол Корнея Парфёновича.
- Ну, ежели энто так называется, то да, – ответил мастер и подошёл к краю круглого стола, на котором стоял поднос с ароматным кофе.
- Да ты садись не робей! Испей кофейку горячего, а то зима лютая выдалась. Слышишь, как буранит? Ну-с, ну-с, а далее, что?
- Так я барин вот и пришёл. Сам – то в этих бумагах – то не разберусь, а вот, ежели Вы поможете, то завсегда благодарен буду. Сам – то я уж не тот. А замена имеется, а я ежели что, так подскажу где нужно.
- Только из уважения-с к твоим шедеврам, я так уж и быть подам-с прошение, но пошлину сам Михайло пусть оплатит.
- Благодарствую барин…
- Да, пусть все-с свои чертежи приложит своих изваяний, так уж точно-с будет, – отпив глоток кофе, произнёс барин, – да пей же кофе шельма, пока горячий, вот сахар бери, – весело продолжал барин. – Не печалься, всё сделаю Корней, слово чести даю.
    Прошло немало времени с того момента, как барин – Андрей Ильич подал прошение. Рассмотрев все бумаги, министерство выдало реестр со всеми привилегиями и долгожданный патент на мебель и различные вещицы, которые изготавливал Михайло. Новоиспечённого зятя милостивого барина охватывала радость, дыхание перехватывало, когда он нёс заветный документ своей ненаглядной Софье. Хотелось кричать во весь голос, дабы его услышал весь мир о том, что он настоящий мастер древесных изделий, о том, что он может наладить торговлю не только в Иркутске, но и за его пределами. Дум было множество. Свернув на лесопилку и найдя Корнее Парфёновича, Михайло вручил документ в руки мастера: «Мы Николай Первый, Императоръ и Самодержавецъ Всероссiйскiй, и прочая, и прочая, и прочая. По указу Его Императорского Величества Привилегiя сiя выдана мастеру первой категоiи столярных дел М. Боровских, проживающему въ селе Прилучное, Иркутской области, на изготовленiе мебели. Сiя привилегiя выдана 30 иiня 1831 года, № 26034».
- Ну, что же, добре Михайло, добре! – с гордостью произнёс Корней. – Вот теперь ты, что ни на есть настоящий мастер! Теперь и помирать не страшно.
- Да, что ты говоришь такое, о какой смерти? Нас теперь двое, а значит мы ещё развернёмся и прогремим вместе, – громко заявил Михайло, а сейчас позволь мне откланяться, спешу Софьюшку порадовать.
А Софья тем временем сидела на веранде своего нового дома и перебирала в небольших ларцах заветные письма прошлых лет, среди которых лежал небольшой томик Тютчева Фёдора Ивановича. Среди чуть потрёпанных страниц небрежно выглядывал свёрнутый листок с записями.  Молодая барышня, а ныне уже барыня с детства была любопытной и охотчивой до чтения. Развернув листок, она начала в полголоса читать: «…И днёмъ могу я прикорнуть, и ночью я спокойно высыпаюсь. С ресниц усталость всю встряхнуть, с лучами солнышка слiваясь. Я распахну окно светлицы, впущу глоток морозных сей ветровъ, и чувствуя себя богiней на златной колиснице, без ратных дел, оковъ и кандаловъ. Ночами юными мы варковали, наперекоръ судьбы сей шли. Рождались вновь! И умiрали. Не думая, что там вдали. Какое счастье быть свободной и как не сладко крепостною слыть, но коли стан мой благородный, дворовой девкою уже не быть. Не нужно прiклонять колено и затаiвъ дыхание пред барщиной стоять, теперь мои глаза надменны. И будь ты проклят! – неустанно повторять. Страницы можно пролiстнуть. Они, как пепел рассыпаясь И днёмъ теперь могу уснуть, и ночью я спокойно высыпаюсь…»
- Барыня, барыня – Софья Андреевна, – кричала Катерина, – Софья Андреевна, Михайло подъехал, муж Ваш!
- Весьма кстати, – отложив листок, проговорила Софья, – накрывай на стол Катя, обедать пора.
Катерина, как и все, кто жил в поместье Искоминых, уже не была крепостной, но с удовольствием помогала вести хозяйство молодой барыне. При всей своей мужественности, которой околдовал, когда – то Михайло юную Софью, словно ребёнок взахлёб рассказывал о своих достижениях, о своём мастерстве и о том, что на руках его имеется заветный документ, который даёт полную свободу на собственную деятельность. Он мечтал уже о том, что сам многого добьётся, и будет греметь по миру, как и Корней Парфёнович.    
- Да, умом Россию не понять, – задумчиво проговорила Софья.
- О чём это ты, душа моя?
- Да я о том, что все считали матушку мою крепостной и папенька в жёны её взял, а оказалось, что дед мой – Илья Мифодич, её же отцом и оказался. Стало быть, матушка моя благородных кровей. А ты мой друг не известно чьих кровей, а выбился в люди, словно Михаил Васильевич…
- Какой Михаил Васильевич?! Не уж – то меня горлица моя с Ломоносовым сравнивает? Да вовсе не достоин я такого сравнения.
- Нет, не сравниваю, – протянув листок бумаги своему мужу, ответила Софья. – Прочти это. И быть поймёшь многое из этих строк, как живут люди под гнётом. Родители мои не одобряют, поэтому папенька и приложил много усилий, чтоб освободить от этой кабалы всех.
- Все люди подобно зверям лесным, должны быть вольными от рождения и до смертушки своей, – откладывая в сторону листок, провозгласил Михайло. – А мир, в котором мы все живём – это не мир, а травля какая – то. Вот я, сын беглой крепостной, затравленной и растерзанной у меня на глазах собаками…
- Ну, полно, полно тебе Михайло, – успокаивала Софья.
- А, что если найдёт меня барин, которому по всем человеческим законам я принадлежу? Запорит в смерть и не посмотрит ни на что.
К воротам сего дома подъехала небольшая карета, и из неё вышел Андрей Ильич. Он был скор и не весел. Местные девицы раскланявшись в пояс встречали барина, но тот не обращая внимания, сразу же направился в дом своей дочери.
- «Господiну иркутскому градоначальнику, – громко зачитал письмо барин, – Рогозiнъ Дмитрий Петрович, из поместья Щучьева, Владимiрского уезда,  доводит до сведенiя мiнистерство внутренних делъ о том, что  в 1811 году изъ  его поместья сбежала крепостная Дарья Мiхайловна Меньшова съ сыном. На видъ 25 лет, крепкого телосложенiя, на правой щеке небольшое родiмое пятнышко въ виде месяца, на правой руке нет мизiнца. Мальцу около пяти лет, волосъ тёмный, откликается на iмя Митрофан. На левой лопатке имеется маленькое клеймо в виде щукi…».
- Ой, папенька! Ой, папенька, не хотите ли Вы сказать, что у нас скрываются беглые?! – подскочила Софья. Михайло же, напротив. Он как – будто окаменел и слушал тестя очень внимательно.
- «… Обитавшiе холопы въ лесах по левобережью Иркута, въ том числе и беглая холопка Дарья, в сопротiвлении была поймана повереннымъ лицом барiном сего. Оказав сильную одержiмость, была случайно задрана псами.
 Малецъ же пропал и местонахождение его не известно некому. Если случiтся так, что каким – то образом повзрослевший холоп проявит себя где – то, то прошу немедля вернуть мою собственность во владения мои. 30 сентября 1811года».
- Так зачем же-с папенька Вы зачитываете нам этот документ, разве у нас есть беглые?
- Нет ангел мой, беглых нет у нас, но я хотел бы взглянуть на левую лопатку моего-с новоиспечённого зятя, – сворачивая документ в конверт, продолжал отец, - скажи Михайло, имеешь ли ты-с клеймо в виде рыбы?
- Дикость какая?! Дикость! – выкрикнула Софья и вскочила из – за стола, –разве-с можно клеймить людей, подобно скоту? Папенька… Михайло, ну, что Вы молчите, судари мои? Ну, ответьте мне?
- Многих клеймили раньше, дабы показать свою собственность, – начал барин...   
- И, что, и в нашем поместье все люди заклеймённые и даже моя Настя, Вы это хотите сказать? 
- И за дедом твоим, Ильёй Мифодичем водилась такая мода. Многие, живущие здесь с клеймом ходят, но уже после смерти бабушки твоей, клеймить перестали и в кузне, кроме-с звона железа больше нечего не слышно. Ну-с, так, что голубчик покажешь лопатку?
Оголив торс, Михайло повернулся спиной к барину. На левой лопатке и взаправду был необычный шрам в виде рыбы с поднятым хвостом. От увиденного, Софья охватила своими ладонями щёки.
-  За раба идущая, рабой становится, – промолвил Михайло. Но я ведь в лесу вырос. Один! Никто меня не искал, да и имя у меня в документах другое и давно же.
- А, что если кто прознает, что же делать? Что же делать? – сокрушалась Софья. – А что же матушка, она тоже носит клеймо?
- Ну полно, полно Вам друг мой. Мой кузнечик. Ангел мой, не подобает задавать подобные вопросы. Вы забыли о такте? – с возмущением, но весьма тихим голосом произнёс барин, – ну, а, что же ты мне скажешь мил друг? – повернувшись в сторону Михайло, вторил один и тот же вопрос барин. – Вот моё решение. Шрам этот, прямое доказательство того, что ты являешься собственностью барина своего, и пусть ты с детства по лесам скитался, но ты обнаружен и я, как истинный дворянин, должен придать тебя местному городничему. Но счастье и спокойствие Софьи, мне дороже. Поэтому…, –барин замолчал на мгновение и подумав продолжил, – и поэтому, нужно ох как потерпеть и вырезать часть кожи на твоей спине.   
- Я многое ведаю о травах и излечу себя, может за тридцать дён. Уйду покамест в лес, в ту избушку, там лес непроходимый, никто не захаживает туда. Но одному несподручно будет…
- Ерёма с тобой отправится, а пока лекаря нельзя звать, но Фёдор – кузнец мой порубит тебя быстро. У него рука лёгкая, враз рассечёт.
     Вечер уже догорал и совсем к ночи, Андрей Ильич вернулся в усадьбу. Позвав в свой кабинет Фёдора, барин обрисовал всю ситуацию происходящего. Фёдор, хоть и держал давнюю обиду на барина, но служил верно и работал исправно, поэтому Андрей Ильич не побоялся того, что Фёдор узнает всё о Михайло и доверился ему. Снарядившись всеми припасами, поутру Фёдор вместе с местной девушкой и Михайло отправились в самую чащу непроходимого леса. Изба, в которой, когда – то жил Михайло совсем обветшала и превратилась в паутинное царствие. Сухие снопы трав, подвешенные на балку к потолку, были окутаны обильной паутиной, сушёные ягоды лежали в глиняных и деревянных плошках на пыльном столе. Изба напоминала тёмную берлогу, чем жильё. Всё, как и обещал Фёдор, было сделано очень быстро, почти одним взмахом ножа в руке, спина молодого мастера была иссечена. От испуга девушка невольно взвизгнула.
- Не пужайся! Что с ним станется, вишь боров какой, – засмеялся кузнец, –оставайтесь с богом тут, а я пошёл, мне растележиваться некогда.
Глиняной горшок уже стоял на печи, в котором бурлила вода со снадобьем. Сухие цветы ромашки, зверобоя, листья крапивы, тысячелистника, календулы томились в бурлящей воде. В плошке находилась смесь толчёного ядрёного лука вперемешку с мякотью помидора. Вся эта готовка источала весьма неприятный запах. Поочерёдно девушка делала примочки из этой смеси на спину Михайло. Прошло немного времени, как Михайло начал поправляться от нанесённых ему ран. Но одним дождливым днём в лесную избу ворвались не прошенные гости из пяти крепких мужиков с собаками. Двое из коренастых мужиков являлись поверенными барина Рогозина Дмитрия Петровича, поместья Щучьева Владимирского уезда, один градоначальник Иркутска, а также старшие управляющие поместья того барина.
- Батюшка Святый! Да кто ж прознал, да как же это! – заголосила девушка, увидев за спинами мужиков Софью со связанными руками и также связанным ртом, – да, что же это делается?! Голубку в верёвках!
- Молчи баба! – ударив рукой по щеке, заорал один из них.
- Что ж, за раба идущая, рабой становится, – резво проговорил второй и схватив молодую барышню за волосы притянул её к себе. От боли Софья издала приглушённый писк. Михайло кинулся на крепкого, стоящего перед ним градоначальника, но получив удар кулаком в живот, упал на колени. – Хороший улов будет барину нашему, вместо одного, сразу двое!    
А в усадьбе Икоминых был уже оглушительный переполох и крики. Девушка, которая находилась в лесной избушке с Михайло, украдкой сбежала, и ещё не отдышавшись, обо всём доложила Проколу Фёдоровичу. Как же корила себя Анастасия Поликарповна заливаясь слезами о единственной своей любимице, своей дочери. Андрей Ильич не сокрушался и не впадал в горе, потому как скоро собирался в город для утряски щепетильных вопросов и возвращения своей дочери и её мужа. Несмотря на то, что он дал всем вольную и не ущемлял своих бывших холопов, он не мог просто так отдать в руки законному владельцу молодого мастера, ведь Андрей Ильич вложил не малую сумму в его обучение столярному делу.

Часть II
     Поместье Рогозина Дмитрия Петровича было весьма обширным. Огромный господский дом возвышался на пригорке, поэтому его было видно издалека. На заднем дворе поместья, как и у всех поместий располагались: конюшня с каретным сараем, псарник, хлева со скотиной, курятники с амбарами, винные погреба, цветочные аллеи и ещё многие постройки. Дмитрий Петрович был весьма занятным человеком и дюже охотчивым до благородных животных. Он, как и его покойный дед разводил племенных жеребцов, выставлял коих на торги, а коих и даровал знамо знатным и выгодным для него господам. Помимо родового кладбища в поместье также имелось конное кладбище, именно конное, потому как погибшая лошадь провожалась со всеми почестями в последний путь и хоронилась в отведённой ей могиле. На создание такого кладбища потратилось много времени и средств. Оно было маленькой причудой местного барина. Для разведения племенных жеребцов, одних канюшен было мало, поэтому на огромной территории этого поместья был создан конный завод. Он стоял у берегов большого озера, где разводили отменных щук, они были самыми отменными во всей Владимирской губернии. Видимо и усадьба носила название «Щучье» из – за вкуснейшей и жирной рыбы.
     Через семь дён Михайло с Софьей стояли на лютом от стужи дворе той усадьбы. Двор был пуст, как – будто все вымерли или же попрятались по избам и хлевам. И только они по среди не знакомого двора в окружении управляющего и нескольких мужиков стояли и ждали участи. Участь раба им была неведома с детства, поэтому никто из них не мог знать, что сейчас может произойти.
- А пригнали холопа моего! – выйдя на веранду в овчинном тулупе, проговорил Дмитрий Петрович, – ба! Да, он не один?! Кто это с ним? Видимо жинка!
- Это жена его барин, – толкая Софью в спину, – молвил один из поверенных. – Ну, чего молчишь? Говори, коли барин требует.
- Ну-с голубушка, дай – ка я на тебя погляжу, – громко промолвил барин, подходя к юной барышне. Он властно скинул с себя тулуп и одной рукой схватил Софью за лицо, дабы посмотреть её зубы. – Хороша кобылка! Ох, хороша! Ну-с, а там, что? – приподняв тростью юбку до колен, начал лезть у всех на глазах барин.
- Барин, забей меня, раз так, но не тронь её! – выкрикивал Михайло.
- А это кто? Новоиспечённый мастер?! Ну я древесиной не занимаюсь, мне мастера не нужны. Может я продам тебя, – погрозив тростью, продолжил барин, – а ну Никита всыпь ему.
Никита – местный дворовый мужик, крепкого телосложения, почти виртуозно владел кнутом. Не успев моргнуть и глазом, как на глазах у Софьи, к широкому окровавленному столбу подтащили её мужа. Раскрутив кнут над головой, Никита обрушил первый удар на ещё не зажившую спину Михайло. Софья голосила от увиденного ужаса. Не выдержав такого зрелища, она лишилась чувств и упала в руки барина. Очнулась Софья уже будучи в господском доме первого этажа. Она лежала за тяжёлой гардиной на кушетке обитой красным бархатом, было темно и только одна свечка, стоявшая на столике, тускло освещала небольшое пространство закутка.
- Ой, девонька, давай – ка вставай. Надо идтить, барин желает тебя видеть, –вытирая тряпицей лоб Софьи, проговорила очень грузная баба.
- Я не хочу! Я домой желаю! Папенька мой, знатный господин…
- Ох, девонька, да все мы принадлежим здесь только одному господину, пойдём ужо не мешкая, а то не ровён час, прогневается барин.   
- А, юная барышня! Софья тебя зовут? – поправляя синий бархатный халат на огромном животе, проговорил барин, – ну-с, так знай, что ты не барышня, а здесь всего лишь крепостная. Такая же бесправная, как вся эта челядь.
- Я не холопка! – громко и почти властно провозгласила Софья. – Я, Софья Андреевна Искомина. Мой отец – Андрей Ильич, богатый дворянин и знатный человек в высших кругах…
- Да знаю я полоумного твоего батюшку.
- Зачем же Вы сударь наносите в моем лице моему папеньке оскорбления?
- Какие такие оскорбления? Помилуй, матушка! Разве я оскорбил Вас? Но, что за выходки в свете? Кто вольные раздаёт на все четыре стороны холопам, а кто благословил дочь на брак с холопом, а кто вложил бешеные средства в обучение этого же холопа? А, ну-с скажите – ка мне голубушка? Не можете возразить? Будешь покорной и жить будешь хорошо, да и холопу своему облегчишь жизнь. Как ты его там зовёшь, Михайло? Ну, надо же! А теперь, всё. Пошла отсюда вон, устал я!
- Да, куда же мне прикажите уйти-с?
- На скотник её, – властно проговорил барин той бабе, которая и привела Софью. – А завтра с утра в поле пойдёт.
- Барин смилуйся над девчонкой! Ну, какое же поле? Зима на дворе, – заголосила баба.
- Вот и хорошо, что зима. Будет шибче двигаться, не замёрзнет. Пусть по полю бегает и наст ломает, чтоб снег пушистее был и весной быстрее растаял.
Вонь и жуткая картина скотника приводил новоиспечённую крепостную в оцепенение. К грязным вёдрам и такому же инвентарю невозможно было прикоснуться, не то, чтобы взять в руки. Серый балахон, напоминающий ветхое платье и такой же замызганный и сильно пахнущий зипун ждали Софью.
- Вот оболокайся давай, – проговорил один из мужиков, – что стоишь?
- Во что одеваться? – со слезами на глазах шептала Софья. – В это? Это же рубище!
- А тебе, что нужно, платье царское?! – сидя на топчане, мужик стал оглядывать девушку. Ну, ежели не хошь, то давай, я поможу тебе. Приласкаю.
На крики Софьи прибежала одна из коровниц и завидя срамную сцену, бодагом огрела мужика. – Ишь, чего удумал, поскудник! Вот управляющему доложуся, он тебя потешит! – схватив за руку Софью, кричала баба. – Пойдём – ка от греха отсель, при мне будешь.
     До самого позднего вечера Софья всхлипывала, охала, то отбрасывала всё, что ей вкладывала баба в руки, то пыталась сладить с унизительной работой. Присев на топчан и съёжившись от холода, Софья выпила стакан парного молока и не заметив для себя, как уснула. Пробудилась она от страшного вопля, какая – то женщина или ребёнок вопил от ударов хлыста, который возносил над собой коренастый мужик. На дворе стояло морозное утро, но жестокая экзекуция была очень жаркой и даже увеселительной именно увеселительной для самодура – барина. За какие такие прегрешения он наказывал молоденькую девушку, которой на вид было всего двенадцать лет отроду.    
- Ну! Чего рот раззявила?! Мож тоже захотела? – ткнув в спину палкой, грубо проворчал мужик, – ты не барышня, а рабыня. Иди давай ужо. Поле не ждёт, а артачиться будешь так дыба всех примет…
- И тебя тоже, – буркнула Софья.
Снежное, бескрайнее поле, слепящее от холодных лучей солнца, встретило Софью. От его белизны и искристости у девушки из глаз побежали слёзы. Щёки обдувал ледяной ветер и своей колючестью пронизывал нос и горло. Оборачиваясь в сторону усадьбы, Софья наблюдала, как с печных труб над крышами, укрытых снежными шубами, идёт серой струйкой дым. Она ходила взад и вперёд. Падала и вновь вставала. На морозе её щеки приобретали пунцовый цвет, а ресницы превращались в лёд от слёз. Конечно же в этом поле она была не одна, за ней пристально наблюдал один из поверенных барина. Он постоянно ударял хлыстом по запорошенной снегом земле и выкрикивал бранные слова в сторону юной Софьи. Уже ближе к вечеру, промёрзшую Софью на санях привезли в усадьбу. Не успев согреться и, что – нибудь перехватив, её отвели в господский дом.
- Ну-с, строптивость твоя сошла или ещё поморозить тебя? – с ухмылкой произнёс барин.
- Где мой муж, где Михайло? – почти без голоса спросила она.
- Хм! Тебя это только заботит? – сердито глянул барин. – Переодевайся и на стол снаряжать будешь.
Уставшая бывшая барышня и промёрзшая до костей, отправилась в самую глубь господского дома где находилась кухня. Обед для хозяев сего дома уже был приготовлен, осталось накрыть стол и подать многочисленные блюда. Когда в не большой столовой был подготовлен стол, господа принялись к употреблению пищи. Софья была по своей родословной очень образованной девушкой, настоящей дворянкой голубых кровей. Без всякого разрешения она в голос сделала замечание господам о том, что перед едой обязательно люди читают молитву, за что и поплатилась. Разъярённая барыня выплеснула с тарелки огненно – горячий суп на девушку, тем самым обед был прерван. Всю обедню немедленно перенесли в соседнюю залу. Сенные девки бегали с посудой и блюдами, словно заполошные. Всем было жуть как страшно, ведь барин мог засечь всех до смерти из – за одного проступка и без разбора. 
-Дмитрий Петрович! Свет мой, – укоризненно прошептала жена, – немедля накажи эту девку! Немедля! Или это сделать мне?!
- Ну, будет, будет. Сам накажу, вот, после…
- Любезный друг мой, – продолжала жена.
- Ну, хорошо, хорошо, – отбрасывая салфетку, успокоил её муж, – Сафрон, поди – ка сюда. Вот, что, – задумчиво вещал барин, – а истопи – ка ты баньку. Я после приду.   
- А как же девка?! – удивлённо голосила барыня.
- Цыц я сказал! Я, что мальчишка?! Без Вас сударыня справлюсь! – бросая вилку на пол, зафырчал барин, – Сафрон! Софью в баню и не мешкая! И всё! Я сказал.
     К вечеру баня изрядно была натоплена и жар из неё выходил клубами. Софья в одной рубахе стояла в углу подле полка и сжавшись, подпирала стенку. Вторая же девица очень смело орудовала ковшами, тазами, не стесняясь ни барина, ни самой Софьи.
 - Ложитесь на полок барин, – попросила девка.
Она достала из большого таза берёзовый веник и начала охлёстывать жирные бока барина. Барское тело краснело и покрывалось маленькими прилипшими берёзовыми листочками. Не выдержав жара, барин выскочил из бани и окунулся в снег. Казалось, что снег поглощает в себя всё распаренное тело барина, а тот только ухал и ахал от услады. Войдя вновь в баню, барин притянул к себе Софью. Девушка начала отбиваться, но цепкие руки мужчины имели неимоверную силищу и не отпускали её. Рубаха на Софье слегка затрещала и вот уже на всё обозрение для барского глаза, из – под рубахи показалась молоденькая и налитая грудь.
- Да скидывай рубаху свою, пусть тело подышит, – резво заявил барин, – ну – ка Пронька, держи ей руки, а то ещё кобылка кусаться начнёт. В бани все нагие должны быть.
Оголив полностью Софью, барин плотно притянул её молоденькое тело к себе. Кулон, который висел на шее у девушки, был весьма занятным и дорогим. Он обжёг грудь барина и тот отпрял от Софьи. Плеснув из ушата на себя прохладной воды, барин потянулся к кулону.
- Занятная вещица. Откуда он у тебя? Правду говори! – встрепенулся барин, он понимал, что у простолюдинки такой вещицы отродясь не может быть, а Софья была знатных кровей и под стать самого барина. Но коли замуж вышла за холопа, сама холопкой стала бесправной, и это был неотложный закон.
- Этот кулон матушка моя мне подарила, – начала сквозь слёзы лепетать Софья.
- Сколь же лет тебе?
- Двадцать три…
-М – да. Ладно иди уже отсюда, после я с тобой разберусь. Сафрон! Сафрон, уведи ты девку от греха моего. А ты Пронька, давай мой меня, да квасу мне прежде подай! Пошоркай мне спину, а потом я тебе.
Пронька намыливала тело барина, сидящего на скамье. Она не стеснялась его и касалась всех срамных мест. Ополоснув барина от мыльной воды, Пронька вылила и на себя ушат воды. Дмитрий Петрович очень пристально смотрел на девушку.
- Ложись – ка на лавку и быстрее давай, – приказал барин.
Девушка послушно улеглась на лавку. Ослушаться было нельзя, иначе последует наказание. Сильные руки барина раздвинули бёдра девушки. Сжатое тело девушки стало ослабевать, и она вздрогнула. Толстые пальцы мужчины ловко и умело играли с плотью девушки. Её бёдра сами собой начали раздвигаться всё шире и шире. Он хлопнул её по ягодицам.
- Ах, чертовка! До чего довела меня! Ах, чертовка!
- Барин помилуй! – завыла Пронька.
- Помилую, конечно помилую! – не сводя глаз от пышности тела девушки, вторил барин, – да, что там у тебя?! Ба, да ты девка ещё! – дивился барин. В его голосе слышались нотки насмешки. – Это тебе за то, чтобы не перечила впредь, – он занёс руку с прутом над ней и резко ударил по оголённым ягодицам. Девушка вскрикнула от боли и рухнула всем телом на пол. 
- Ой, барин!  Дмитрий Петрович, родненький! – взмолилась Пронька, – пощади меня, не бей! Ой больно!
- Терпи, терпи деваха!
- Помилуй меня барин, – встав на колени, девушка начала целовать старые и неопрятные ноги барина.
-Ладно, ладно. Давай укладывайся на полок.
Из глаз девушки лились слёзы, но барина эти слёзы вовсе не волновали. Склонившись над ней, барин пристально стал изучать молодое тело девушки. Опираясь руками в полок, он нещадно покрывал её раз за разом, да так сильно, что Пронька от такой барской любви лишилась чувств, но барин был так испорчен в этом щекотливом деле, что не обращал никакого внимания на бесчувственное тело девушки. Она пришла в себя только тогда, когда стоящий уже над ней барин обдал холодной водой её тело. Обессиленная, она пыталась встать на ноги, но трясущие ноги её не слушались, и она вновь падала на пол. 
- Эка ты какая слабая, – рассмеялся в полный голос барин, – возрадуйся девка, барин милостью тебя своей одарил, а теперь вон пошла. Мне ещё понежиться нужно. Да скажи там, чтоб Софья в опочивальню шла ко мне. Сафрон! Шельма, где носит тебя? Квасу мне и айда уже. Жарко тут, –обмахиваясь голосил он.   
После всех услад и сытого ужина, Софья стояла перед барином в одной рубахе. Бедная девушка благородных кровей, трепетала перед этим ужасным мужчиной. Она поистине боялась его. Боялась его диких выходок и расправы над её возлюбленным Михайло.
- Помнится мне, у тебя на груди кулон имеется, ну – ка поведай, откуда он у тебя?
-Эту вещь мне моя матушка подарила… на свадьбу, – глядя в глаза прошептала она, – с шеи сняла.
- С шеи? А кто матушка твоя, каких кровей? – опрокинув рюмочку запотевшей водочки, продолжал барин, – ну-с, чего застыла, отвечай же, коли спрашиваю?
- Матушка моя Анастасия Поликарпова Искомина… 
-Искомина? А по батюшке кто она?
- По батюшке и есть Искомина. Вот только…
- Что только? – с жадностью расспрашивал барин, – да ты девица не чурайся меня. Не трону. Ну – ну продолжай.
-  Сама я не знаю, но вот история происхождения матушки моей, весьма занятная, - с гордо поднятой головой сказала уже громко юная барышня, –только длинна больно она.
- А я не спешу, – указав перстом на бархатное кресло, – вторил барин, –поведай мне, какие страсти в Сибири происходят.
Софья уже не была столь пуглива. Она присела в мягкое кресло и взяла с подноса чашечку горячего какао. Этот своевольный жест не одобрил Дмитрий Петрович, но сделал вид, что не заметил. Он слушал рассказ Софьи о том, кто её родители, где она живёт, кто её мать и как та была крепостной собственного отца и о многом другом. Утро уже дышало в спину ночи и первые петухи уже прокукарекали и не один раз. А Софья, новоиспечённая крепостная барина Рогозина Дмитрия Петровича, так и не выходила из опочивальни. Жена барина – Анфиса Кирилловна, знала о всех выходках своего мужа и о его похотливом нраве и очень нервничала. Ведь Софья была очень юной и необычайно красивой, и барыня здорово проигрывала на её фоне. В это утро барыня решила устроить выволочку юной крепостной. По её приказу недалече от берега реки, юную Софью загнали в ледяную воду проруби, где та простояла почти цельный час. Почти без чувств её вынесли на руках и бросили в одну из изб на соломенный пол. Целую неделю над Софьей ворожила тётка Агафья, отпаивая настоями из трав и растирая нежное тело мазями. «Ох, помрёт девка», думала Агафья. К воротам поместья Рогозиных кто –то подъехал. Шесть запряжённых лошадей в возок, тяжело дышали источая из ноздрей пар. И хотя возок был припорошен снегом, было видно, что этот экипаж принадлежал знатному господину. Зимой в непогоду и ясные дни, в этом экипаже было всегда тепло. От мягких бархатных и атласных подушек, медвежьих шкур исходил некий уют.
- Кого это ещё чёрт принёс? – недовольно произнеся, скривился Дмитрий Петрович, выглядывая из – за гардины окна.
Из возка вышел довольно хорошо одетый мужчина. Он прикрывал лицо воротником собольей шубы от ветра, а также придерживал цилиндр на голове.
- Эй милейший! Доложи – ка голубчик своему барину, что гости пожаловали, да не мешкай же ты! Чего как истукан стоишь? 
- Как изволите господин хороший, как изволите, – раскланивался лакей не большого роста, – как о Вас доложить барин?
- Скажи своему барину, что Андрей Ильич Искомин прибыл из поместья Искоминых Иркутской губернии. 
Войдя в переднюю сего дома, Андрей Ильич огляделся и отметил, что поместье весьма богато, но от него сильно веет стариной. Видимо хозяева сего дома совсем не шли в ногу со временем и не гнались за модой. Сенные девушки в затхлом рубище носились из кухни в переднюю залу и накрывали стол. Из – за двери обшитой бархатом показался Сафрон и молча препроводил Андрея Ильича в покои Дмитрия Петровича. Тот сидел подле камина и гладил рукой своего громадного пса.
- А, что Андрей Ильич, признайтесь, что у меня весьма знатный пёс, – не поворачиваясь, произнёс барин.
- Сударь, я весьма польщён Вашим сухим гостеприимством, – с некой иронией произнёс Андрей, – но прошу-с заметить, что я сделал не близкий путь в Ваши угодья. Я думаю, что Вы догадались кто я и зачем здесь? 
- Помнится мне, что Ваше семейство является заклятыми врагами мне. Вы сударь хуже, чем самый гнусный француз в двенадцатом году, –оборачиваясь, резко произнёс барин.
- Что? Какой ещё враг, я Вас даже не знаю?!
- Потрудитесь не орать! Сударь. Вы зачем пожаловали-с, а? Извольте объясниться. Говорите, что за дочерью пожаловали-с, а о какой дочери идёт речь. В моём поместье никто не гостит. Может Вы приехали-с за моей крепостной? Софья? Так кажется зовут молодую девицу, что доставили мне как с месяц…
- Моя дочь не может быть крепостной. Вы заблуждаетесь!
- За раба идущая, рабой становится. Так ведь? А Михайло Ваш, он мой крепостной. И, что до того мне, что он вырос в лесу Ваших краёв, мать его беглая была, а значит её отпрыск мой и не чей более. А Вы, ну, что это за выходки, а? Что Вы делаете? Вы освободили всех своих холопов, прировняли эту челядь и к кому? К нам, к людям высшего сословия. Да Ваша фамилия гремит повсюду, позор! И что вы устроили? Отдали единственную дочь за простолюдина…
- Я не намерен слушать Вас. Вы не праведник! А люди все ровны с рождения. И кто это сказал, что человек может быть угнетённым другим…
- Барин, Анфиса Кирилловна желает Вас и гостя видеть за обедней, – проговорила одна из девушек.
Ну, право слово, обед был знатным. Сервизы с супницами стояли подле каждой персоны. Восковые незабудки украшали нарезанное кусочками мясо, на свежих зелёных листьях щавеля располагалось несколько сортов сыра. Несколько видов салата, а также утиный паштет стояли малыми порциями в блюдцах. Сочные котлеты томились под сливочным соусом, а груздочки в сметане лежали на большом блюде вместе с румяной картошечкой.  За обедом шла обычная беседа, и, хотя Андрей Ильич не имел желания, но беседу нужно было поддержать так или иначе. Дмитрий Петрович сегодня был сам не своим и больше молчал, чем говорил. Но вот жена его, она лепетала без умолку. Предлагала гостю свои сочные тыквы, которых гость и отроду не едал. Предлагала также мёд, которого нет лучше и во всей губернии. Только у них мёд такой чистый и прозрачный, словно родниковая слеза.    Время подходило к чаепитию.
- А, деваха, – промокая уголки рта, спросил барин, – может медку с кедровыми орешками, можешь сделать?    
- Конечно, сию минуту барин принесу.
Девушку остановила Анфиса Кирилловна. Жестом руки она притянула её к себе и, что – то шепнула на ухо. Та немедля поклонилась и удалилась. 
- Да и свежесбитого маслица с джемом принеси! – прикрикнул барин вдогонку девахи.
Какое было изумление на лице Андрея Ильича, когда он увидел Софью подающую поднос. Отца поразил измождённый вид дочери: осунувшаяся, с жутко болезненным лицом, Софья еле стояла на ногах. В её неподвижных глазах был неподдельный страх перед задумками наказаний барыни. Софья была словно выпита всеми наказаниями и трудной работой, которые придумывала барыня. Она стояла и не поднимая глаз держала поднос со сладостями и мёдом с кедровыми орешками. 
Софья! – подскочив со стула, закричал Андрей, – Софья!
- Папенька?! Папенька, – уронив поднос, кинулась Софья в объятия отца. – Папенька заберите меня! Слёзно прошу Вас, я домой желаю!
- Так. Без паники. Немедля уезжаем!
- Позвольте уважаемый Андрей Ильич, – провозгласила жена барина, – как это Вы уезжаете и с кем, с чернавкой моей? Она моя холопка…
- Что Вы уважаемая сделали с моей дочерью, она на себя не похожа?
- Да не кричите и ведите-с себя соответствующе. Что от неё убудет что – ли? Спесь сгоняла, надо же барышня, – с ехидством подметила барыня.  – Хотите забрать? Покупайте! Сорок тысяч пожалуйте и рабыня Ваша, а есть ещё и прихвост к ней, ну, уж ладно, за него тоже сорок тысяч, и они Ваши. Ну, что по рукам?
- Покупать?! Разве люди продаются, как вещь или скотина? – держа за руку Софью, возмутился Андрей Ильич.
- Вы уважаемый сейчас о чём-с толкуете? О девке моей? Так она не имеет нечего окромя души своей, – внеся в беседу своё слово, промолвил барин. – Ты дева иди на кухню, а я решу судьбу твою.
После обедни, господа прошли в тёплый и весьма уютный кабинет Дмитрия Петровича.
- Сафрон! Сафрон, где ты мерзавец!
- Я туточки барин.
- Вот что голубчик, никого не пускай в эту дверь и сам постой снаружи, пока я не покличу. Уразумел? Вот и славно. А теперь ступай. Нам побеседовать необходимо с господином Искоминым.
Барин вальяжно расхаживал по своему кабинету и не знал с чего начать разговор с гостем.
- Ну-с, приступим. Так о чём же-с Вы любезный хотели побеседовать со мной, - не выдержав, начал Андрей, – помнится Вы сказали, что я враг Вам?
- Я вот, что скажу Вам любезный, уезжали бы Вы к себе в Иркутск, ну, что Вам до дочки Вашей? Не принадлежит она Вам всё ровно-с, – не вынимая сигары изо рта, говорил барин. – Как говориться, дочь – это отрезанный ломоть! Может я Вам сам денег пол пуда оплачу…
- Ваше предложение весьма лестно мне, но нет. Дочь дороже. Вероятно, у Вас нет детей…
- Я думаю, Вам знакома деревня Лошиха, та, что стояла на окраине Иркутска? Она принадлежала, когда – то знатному барину – Зарубину Поликарпу Васильевичу.
- Да, я понаслышке знаю об этой деревне и поместье, но зачем мне это всё вещаете?
- Вы сударь имеете-с прямое кровное наследство с покойным Ильёй Мифодичем Искоминым.
- Всё верно. Это батюшка мой, да покинул он этот мир и так давно, аж до двенадцатого года.
- Всё верно, всё верно. И пусть у чертей на сковороде танцует. Да Вы пейте, пейте. Вино знатное, из моих запасов, – подставляя фужер, продолжал барин. – А то, что у Зарубина дочь была и звали её Марией, знал об этом? Папенька Ваш – антихрист, овладел девушкой, та в последствии тяжёлой стала. Прознав про то, Поликарп Васильевич, не выдержал такого позора и дюже как прогневался. Но отец Ваш не заставил себя долго ждать и в ответ, словно разбойник отмстил Зарубину и сжёг всю деревню и поместье дотла. А что с детём случилось? Скажите мне на милость?
- А младенца, который только что на свет появился, над ним папенька мой сжалился и привёз в свою усадьбу. Отдал дворне на воспитание. И имя сам дал, нарёк младенца – Марфой.
- А ты и не ведал нечего, верно? Не ведал, что девочку изначально Анастасией назвали? И чтоб скрыть позор, барин внучке свою фамилию дал?
- Зачем Вы мне всё это говорите, я сам это всё знаю. Анастасия Поликарповна Зарубина, в прошлом носила имя Марфа и в последствии супругой моей стала. Но как же я горевал, думая о том, что юная барышня и есть сестра моя по отцу…
- Сестра? Ваша сестра?! Вздор! Я кузен Вашей милейшей супруги! Я! И никто более!
- Что?! Как такое может быть, ведь нет родни у неё, кроме отца моего? Это не слыхано!   
- Имею честь сказать Вам, что Зарубин Поликарп Васильевич являлся моим родным дедом, а дочь его моей тётушкой. Смекаешь? Анастасия рождённая свободной и пленённая твоим отцом, она кузина моя. Я Рогозин Дмитрий Петрович всю жизнь жил в этом поместье Щучьево, Владимирского уезда и лишь по рассказам матушки своей знал тайну сей этой истории. Я сжалился над дочерью Вашей, поскольку она и есть моя племянница. Но вот супруга моя, невзлюбила её и указала место строптивой. Вот и пусть теперь поживёт Софья у меня. Не отдам её Вам. Холопка она моя.
- Холопка? Она же Ваша племянница и кровь Ваша? Как же Вы так отзываетесь…
- А сестра моя в Вашем поместье кем слыла? Не уж то королевой? Холопкой была!
- Да, но я даровал ей свободу! Она владеет всем имуществом по законному праву!
- Я прошу Вас сударь возвращаться обратно в Иркутск.
- Я не отступлюсь. Я приеду вновь!

Часть III
     К вечеру разыгралась метель и на все уговоры остаться и переждать непогоду, осерчённый Андрей Ильич всё же собрался в дорогу.
- Да поймите же вы, уважаемая Анфиса Кирилловна, мне надо непременно ехать! – в сердцах взмахнул руками Андрей Искомин, – меня ждут дела, да и дочь моя у Вас. Я же отец и мне забирать её нужно. Ну, как же Вы душечка не вразумите? 
 Анфиса Кирилловна, пряча свои руки под лисьей душегрейкой, откинулась в кресле:
-   Да как же-с нам не понять – то? Как не понять-с? Вам ехать надобно-с, я понимаю очень хорошо. Но пурга какая, метель. Одним словом – непогода.
Он грезил увидеть свою Анастасию и поделиться всеми новостями, которые его подкосили. Под резкими порывами ветров замороженные и оголённые кроны деревьев склонялись до земли. По снежному покрывалу заструилась искристая позёмка. Звёздное небо затянуло обширной тучей из которой валил то ли снег, то ли снежная колючая морось. Авангард прибывающей метели – снежная позёмка, вся эта стихия, словно вырвалась на свободу. Завывания метели переплетались с диким воем волчьей стаи. Крупные хлопья снега окутывали всё: и поле, и лес, и дорогу, которая исчезала на глазах под заносами. Круговорот метели поглощал в себя всё. Лютый холод выгнал стаю зверья из леса. Очумевшие от голода, волки учуяли разгорячённую плоть лошадей. Стая серых шла по следу. Завывание и хрипота серых была слышна даже через лютую метель. Возница барина неслась прямо на них.  Гришка старался гнать лошадей, но снежные воронки, а также сугробы очень сильно замедляли ход. Ржание коней, крики людей, завывание ветров вперемешку с волчьим воем, а также выстрелы пистолетов, всё это смешалось в единое целое. Природа разбушевалась, она будто была против того, чтоб Искомин вернулся обратно, в свои родные пенаты.
 - Барин! Андрей Ильич! Держитесь! – кричал Гришка, удерживая вожжи, что есть мочи, – не робей барин, сдюжим!               
-  Ох, Гришка! Помрём мы здесь, волков много! – кричал барин.
- Зачем помирать?! – пытаясь удерживать лошадей, орал Гришка, – стреляйте барин! Выстрелы отпугнут свору!
- Гришка, миленький! Куда стрелять, не видно не зги?!
- В воздух Андрей Ильич, в воздух! Чего молчишь барин?! Не спать! Не спать!
Страх, ни с чем не сравнимый охватывал людей. Лошади встали в ступор и возок завалился на бок. Барин со всем скарбом, что находился в возке выкатился на снег. Впереди возка, одни из лошадей ржали и пытались подняться со снега, другие же лежали на окровавленном снегу покусанные волками. Гришка с барином без передышки выпускали пули из стволов пистолетов, отгоняя стаю. Дёргая поваленный возок, одна из лошадей всё пыталась встать, но без помощи Ерёмы это было сделать весьма затруднительно. Ерёма был бледнее снега, в его маленькой жизни, ещё не доводилось попадать в такие переплёты. Распрягая лошадей, он тем самым помогал им подняться. Выстрелы доносились повсюду. Лошади мешали своему освобождению и сильно брыкались. Они были точно в мыле. Мальчишке всё же удалось освободить животину от пут. Обезумившие лошади вскочили со снега и рванули в сторону леса. Свора голодных волков отпряла от людей и скрылась в тёмной стене замороженного леса. Сидя на окровавленном снегу, Андрей Ильич почувствовал, что начал замерзать. Его ноги и руки почти околели и ничего не чувствовали. Где дорога, куда идти в такую свирепую метель, никто не ведал. «Метёт, ох как метёт… – думал Гришка, сидя возле опрокинувшегося возка, – чёрт дёрнул барина в энту метель снарядиться.»   
- Чаво это там? – вскочив с корточек, спросил Ерёма, – вон барин, погляди – ка, кто – то с огнями, – широко заулыбался мальчишка, обнажая зубы. – Ну, ладность, а покамест нужно вещички собрать.   
- Обопритесь Андрей Ильич на меня, – произнёс Гришка, – я поддержу.
Колючая, страшная, холодная метель, также резко закончилась, как и началась. На безмолвном чёрном небе появились яркие, морозные звёзды. Они были настолько низкими, что освещали всё поле близ леса. На крики людей и выстрелы кто – то с факелами приближался к возку. Гришка с Ерёмой разомлели, они были рады, что их кто – то нашёл и, что не придётся никуда ехать в темень ища дорогу. Люди с факелами были из поместья Рогозина. Дмитрий Петрович, хоть и слылся самодуром и грубым мужланом, но всё же не мог допустить того, чтоб в такую метель случилась беда с отцом своей племянницы. И хотя он называл её крепостной и свято в это верил, но в душе был рад, что у него появилась наследница, ведь детей у него не было. Вернувшись в дом Рогозина, Андрей Ильич безмерно благодарил своего будущего родственника.
- Да будет Вам, будет, – кутаясь в халат, говорил Рогозин.
- Как, только всё утихнет, мы покинем Вашу обитель и на этот раз с Софьей, - снимая шубу, хрипато проговорил Искомин.    
- А может, останемся, барин? – тихо спросил Гришка.
- А не пошёл бы ты отсель! – крикнул Искомин, – ты всех лошадей прораззявил, шельма!   
- Оставайтесь, Андрей Ильич и не дурите-с! – Анфиса Кирилловна поднесла в чашке горячий отвар от простуды. – Метель может начаться вновь, кто знает, когда-с она закончится. А закончится, так и отправитесь.
- А если не утихнет? Что же мне теперь, – Искомин поглядел на хозяев дома так, словно по их щелчку могло всё закончится разом.
- Ну, ежели не стихнет погода, то погостите-с, – приглашая за стол гостя, хитро продолжала Анфиса Кирилловна, пряча руки под шаль. 
- А ежели и не стихнет, то всё ровно сподручней днём-с ехать, – ответил Дмитрий Петрович и, поперхнувшись, закашлял.
- Оставайтесь, – продолжала Анфиса Кирилловна.
- Ох, воля Ваша душечка! Но я хотел бы обсудить дело одно…
- Мы крепостных не дарим. Но обменять можем, – отпив глоток, продолжала  Анфиса Кирилловна.
- Да, как же это так? Ну, в отношении Михайло, ладно, я уже смирился, но дочь…
- А за неё не волнуйтесь, – тихо начал Дмитрий Петрович, – может развенчаем и делу конец.  И будет жить припеваючи.
- Да, но позвольте…
- Да, я – то позволю-с, но дело миром хочу окончить, – вытирая руки, тихо говорил Рогозин. – Да, ты подумай, Андрей Ильич. Детей у нас нет, а кому же это всё добро я оставлю-с? – взяв за руку жену, продолжал барин, –  а Софья Ваша…, в ней кровь моя. Я было разозлился поначалу, хотел продать её давеча. А сейчас, разомлел от такого счастья. Ну же, Андрей, – пристав из – за стола, похлопал по плечу Искомина, могучей рукой Рогозин. – А лучше, я Кузьму завтре отправлю в поместье Ваше, а в депеше отпишу обо всём.
- Я так понимаю, что я нахожусь в Вашем плену, раз Вы не отпускаете ни меня, ни Софью? – хотел было привстать со стула Андрей Ильич, но под могучей рукой хозяина, присел обратно.
В залу вошла одна из сенных девиц и поклонившись сказала, что покои для гостя готовы. Этот остаток ночи, Искомин не спал, он всё думал о том, как –бы вызволить Софью и где она сейчас прибывает. На улице завывала вновь вернувшаяся метель. Была уже глубокая ночь, но на «чёрной» половине господского дома, уже во всю готовился завтрак. Юная Софья просто валилась с ног, но тучная и склочная баба очень бранилась и охаживала девиц тряпкой за нерасторопность. От дровяной печи дым валил не прекращаясь. Он валил и днями, и ночами. Чистка овощей, ощипка птицы занимало почти всё время и отдыха не оставалось не на что.  Этой ночью не спалось не только Искомину, не спала также и хозяйка сего дома.  В эту ночь она, словно призрак всё блуждала по ночному дому. Она никак не могла допустить того, чтоб Искомин забрал свою дочь, и эта мысль не давала ей покоя. Ведь юная барышня была новоиспечённой крепостной. Барыня и без того злилась на судьбу потому как была бездетной, а новость о том, что, Дмитрий Петрович обрёл в лице Софьи племянницу и всё наследство рано или поздно перейдёт к ней, это всё очень злило и тяготило её. Учуяв запахи, барыня вошла на кухню. В эту половину дома, она редко захаживала, ведь ею управляла Прасковья, а у неё не забалуешь, и барыня полностью ей дала власть над всем и всеми.       
- И что же сегодня на завтрак-с? – заглядывая в кастрюлю, спросила Анфиса Кирилловна.
- Суп готовим матушка, суп, – вытирая руки о подол, лепетала Прасковья.   
- Суп говоришь, это хорошо. Салом приправь. А рыба! Где рыба, которую гость привёз?
- Н знаю матушка, не знаю.
- Сказывай! Куда рыба девалась! – барыня подскочила и приблизилась к поварихе. 
- Виновата барыня, пойду погляжу, – продолжала Прасковья.
- Ладно. Не колготись, рябчиков подашь под грибным соусом. А мне лично каши крупяной, да на сливках. Да, и вот ещё, – барыня поманила кухарку пальцем к себе. Из рукава она достала малюсенький флакончик и всучила в руки Прасковье, – вот это выльешь в вино гостю. Поняла?
- Господь с Вами матушка! 
- Чего орёшь?! Или в заснеженные поля захотела? – угрожающе проговорила барыня. – А это ещё кто там прячется? А ну, вылезай из подклета.
- Барыня! Анфиса Кирилловна! Заступница Вы наша, не бейте! Это я Агафон!
- А это ты дурачок! Опять на кухне подъедаешь! Поди прочь! Ох дурак, ох шут, - рукоплескала она, – Прасковья! Ты всё поняла?
    Агафон выскочил, как ошпаренный и чуть было не сбил Софью с ног, когда та несла тяжёлый бочонок с салом:
- Ой, Софьюшка, голубушка вы моя, – колготился Агафон, хватая за локоток юную особу, - вы очень рачительны*. Тихо, тихо, – прикладывая к губам палец, продолжал дурачок, – я хоть и скудоумный, но много чего подмечаю и много чего знаю. Хозяйка наша – Анфиса Кирилловна задумала скверну.
- Как отравить? Папеньку!
- Тихо, не кричи. У стен уши есть.
-  Я спасу папеньку. Да раз уж ты всё знаешь, может ты и знаешь куда делся муж мой, Михайло? Ну, что ты головой крутишь Агафонушка? Ну, по глазам же вижу, что знаешь. Скажи мне. Скажи, - тихо шептала Софья. Но Агафон махнул рукой и скрылся за тяжёлой бархатной гардиной.
     Утренний завтрак был накрыт в не большой зале. Дмитрий Петрович с гостем задушевно о чём – то говорили и ждали, когда же спустится Анфиса Кирилловна.
- Вы уж простите меня великодушно-с, замешкалась я, – поклонилась барыня.      
- Мы Вас все уже заждались, – произнёс Андрей Ильич, – Вы очень радушная хозяйка.
- О, да! Анфиса Кирилловна всегда, что – нибудь придумывает, – прикрывая рот салфеткой, сказал Дмитрий Петрович. – Голубушка, ну-с и чем же-с Вы на сей раз увлечены? – отодвигая стул с поклоном проговорил муж.
- Разумеется я увлечена и это так. Ну-с, может мы приступим к трапезе? – барыня положила руки на стол.
-  О;чи все;х на Тя;, Го;споди, упова;ют, и Ты; дае;ши и;м пи;щу во благовре;мении, отверза;еши Ты; ще;друю ру;ку Твою; и исполня;еши вся;кое живо;тно благоволе;ния, – начал вслух читать молитву перед вкушением пищи, хозяин сего поместья Дмитрий Петрович.
Молитва читалась всегда, перед каждым приёмом пищи, так как считалось, что накрытый стол олицетворялся с всемилостивийшей ладонью Божьей. В переднем углу стола, под образами сидел Дмитрий Петрович. Доедая последнюю ложку крупяной каши, он в упор посмотрел на гостя: – а, что-с Андрей Ильич, вот поведайте-с мне, как же Вы-с голубчик, могли распустить всех своих холопов?
- Мне кажется, что главное-с в нас, в чинных людях – это равное отношение к людям-с разных сословий. Не правда ли-с? И кто сказал, что человек должен быть угнетённый другим-с человеком, в каком писании это написано? – вопрошал Искомин, – не уж то люди высшего света отличаются от низшего сословия, у них, что нет рук…
- Ой, как Вы не правы-с, – вставила своё слово Анфиса Кирилловна.
- Отчего же-с милостивийшая госпожа? – промакивая салфеткой уголки рта, спросил Андрей, – а как же-с честь, которую в нас вкладывают с детства?
- Честь? Это довольно широкое понятие, а для челяди вряд ли-с оно вообще существует.   
- Я бы с удовольствием Вам-с ответил и вступил бы в спор на эту тему, но воспитание не позволяет и потом, я Ваш гость.
 - Ну что Вы, не в коем случае мы не затеем спор. Да и за столом вести себя также чинно нужно, как и в церкви святой, – потянулся за творожником Дмитрий Петрович. – Честь, честь. Честь – чести рознь. Не оскорблять других и не позволять оскорбления в свой адрес. Не так ли? Но это далече. Там, где – то в столице, а у нас здесь всё проще! – взяв за руку Андрея, громко произнёс хозяин дома. 
- Благодарю Вас Анфиса Кирилловна, благодарю Вас Дмитрий Петрович, –пристав из –за стола начал Андрей, – ну, что ж засим разрешите откланяться, завтрак был великолепен, но пора и честь знать. Нужно собираться, пока метель вновь не разыгралась. И, да, вот ещё, покорнейше Вас прошу, избавьте себя присутствием Софьи и отдайте её мне.
- Как?! Как откланяться, а как же чай, а как же вино? Вино! – оживлённо начала хозяйка дома.
- От вина, пожалуй, откажусь, а чай…, ну, как Вам отказать.
- Вот и славно! А Софью забирайте, ну, чего уж там-с. – уговаривал Рогозин.
- Помилуйте-с Андрей Ильич!  Чай с душистым перцем и мускатным орехом, это божественно! Прасковья! Чай на стол и быстро! – пристально, прямо в глаза посмотрела хозяйка на кухарку, – гостю самую красивую кружку! Поняла меня?! Красивую кружку.
- Всенепременно. Я, пожалуй, задержусь и приму Ваше приглашение испить чай с морковником, – вновь присел на стул Искомин.
     Сладости… конечно же сладости! Без них не обходилось ни одно чаепитие. Варенье, орехи в меду, конфеты и пироги, всё это стояло на барском столе вместе с приборами и чайным сервизом. В небольшой зелёной зале, где непосредственно принимали гостей и пили чай, Софья дрожащими руками подносила подносы со всеми вкусностями. Избитая половой тряпкой, чтоб не артачилась, она со слезами на глазах накрывала «посмертное чаепитие» не для хозяев, а для папеньки. Когда – то рьяная и властная барышня в одночасье превратилась в безголосую и бесправную крепостную.  Пока накрывали стол, хозяева с гостем ожидали в курительной комнате. Они мило беседовали за бокалами вина собственного изготовления и заморскими сигарами. И вот подошло время чая. Наивкуснейшего и ароматного чая и такими же ароматными пирожками, и крендельками.
- Чего стоишь?! – грозно произнесла хозяйка, – вон пошла! – пейте, пейте, –ласково, словно лиса вторила Анфиса Кирилловна, придвигая гостю пироги и чашку с чаем.
- Папенька! – сквозь слёзы прошептала Софья, – папенька не пейте! 
- Что? Как Вы смеете в моём присутствии так обращаться с моей…
- Ну – ну, будет Вам уважаемый Андрей Ильич! Ну, право слова, как же Вы желаете, чтоб я в Вашем присутствии обращалась с прислугой? – отпив глоток чая, спросила Анфиса Кирилловна. – Вы хотите сказать, что эта холопка Ваша дочь? Помилуйте сударь, но ведь это Вы выдали её за холопа, а холоп наш.
- Но помилуйте! Вы же только что сказали, что я могу забрать её, а теперь толкуете мне. Что моя Софья холопка?!
Не выдержав такого ожидания, Софья подлетела к отцу и вырвала кружку чая из его рук. Что делать с кружкой, она ещё не уразумела, но то, что она понесёт выволочку от притворной хозяйки, она знала точно. Но ей было всё ровно, потому как папенька превыше всего. Софья поднесла кружку к губам и сделала глоток. Андрей Ильич подхватил падающую Софью на руки.
- Яд. Яд папенька, – чуть слышно произнесла Софья.
     Её бездыханное тело обмякло и резко приобрело бледный вид. Отец кричал: – Софья, Софья, Софья! – голос был уже очень далёкий и приглушённый, словно это было не здесь в доме, а где – то вдали… Душа опустошалась на глазах. Мир, в котором жила юная барышня, рушился и лишался радостных красок. Бездыханное тело Софьи, которое находилось на руках отца, не ранило сердце, а убивало душу. Его душа, она надорвалась, сломалась, разбилась и разлетелась на множество мелких, острых осколков.
     «Этого не может быть!», «Не верю!», Андрею было страшно. Как пережить такое?! Он прибывал в оцепеневшем, как – бы застывшем горе. Его душа, она надорвалась, сломалась, разбилась и разлетелась на множество мелких, острых осколков. Андрей Ильич прибывал в оцепеневшем, как – бы застывшем горе. Слёз не было, они превратились в ком, который застрял у него в горле, перехватывая дыхание. Он молчал и не отводил взгляда. Он цеплялся своим взглядом, за каждую ресничку, за каждую веснушку, за губы, за руки своей дочери. Он так делал, словно пытался забрать её с собой в свою память. Счастье раскололось, разлетелось в дребезги. Смерть, словно хитрая кошка слизала юную Софью с лица земли. «Господи! Неужели время вышло! Земной путь окончен! Ты забрал её у меня, зачем? Отдай мне мою девочку обратно, отдай мне её, верни!». Андрей был убит горем, он смотрел на Софью и видел, как смерть зловеще кривлялась и смеялась над ним. Почему Андрей в тот момент нечего не слышал, может густая тишина нависла над ним? Он стоял, держа в своих руках своё дитя и мысленно разговаривал, нет, он не говорил, он выл и кричал «Вернись ко мне, открой глаза, это твой папенька. Софья, ну, что же ты? Поедем домой! Родная моя! Очнись! Как же мы без тебя станемся?».
      Кромешный мрак. Полная, непроглядная тьма окутала всю землю и всё небо. Как – будто всё спустилось в преисподнюю. Тишина остановила время и всё застыло на мгновение. Замерли маятники часов, смолкло их тиканье. Остановилось движение и всё в мире застыло и померкло. Времени и всего живого больше не существовало.
   
Часть IV
- О Боже мой! Софья, моя малышка! Она пришла в себя! – вдруг вскрикнула Анастасия Поликарповна. Она выбежала из зала и проскользнула за занавес двери. Придерживая подол повседневного платья, барыня поднялась на второй этаж дома и распахнув дверь, вошла в покои своего ангелочка. Сердце бешено рвалось из груди. – Мой свет! Ты очнулась, оправилась! Как же я долго ждала этого, – громко и радостно кричала мать, целуя нежные ручонки Софьи.               
- Да, уж барышня. Вы нас сегодня очень напужали, – лепетала Глаша, – цельную седмицу не могли Вас привести в чувства, – рукоплескала она и прикладывала ладошки к своим худым щекам.   
За всё время болезни, Софья толком так и не спала, находясь в длительном ознобе и бреду, она всего лишь дремала. От разных произведений, прочитанных ею на кануне и от многочисленных баек прядильщиц, в голове Софьи возникали разные мысли, всплывали яркие картинки.
- Боже мой матушка моя! Ну и думки у меня! Чего я себе только не напридумывала, – тихо прошептала от хвори Софья, ещё совсем ослабленным голосом. –  Матушка, я же поправлюсь?
- Ну, конечно ангел мой, – улыбалась Анастасия Поликарповна.
- Матушка, а велите позвать Михайло!
- Кого? Кто это, с лесопилки человек?
- Ну, что Вы?! Это же мой…, – Софья огляделась вокруг себя и задержала свой взгляд на своём отражении в зеркале, – вот же какая оказия. Фантазия как разыгралась – то у меня. Сколько всего произошло в моей голове.
- Тише, тише ангел мой, – успокаивала её мать, – Глаша! Глаша неси скоро бульон с гренками, Софьюшку накормить нужно.   
- Не извольте беспокоиться матушка, сию минуту всё будет исполнено, – с поклоном пролепетала Глаша и скрылась за дверь.
Целый день Анастасия Поликарповна провела у постели дочери. И та ей рассказывала все свои ощущения, которые проходили с ней в те минуты, когда она находилась в бреду. Бесконечная чёрная пелена, которая окутывала Софью, длилась долгими днями и ночами. Иногда юная барышня не понимала умерла ли она или ещё жива. Находясь в полубессознательном состоянии, Софья не понимала где реальность, а где всего лишь игра её воображения.  Все ведения у юной барышни были такими реалистическими, что она невольно верила в них и задавала матушке много вопросов. За дверью кто – то бурчал и шаркал. Сенная девушка, которая стояла весь день поодаль постели Софьи, приоткрыла дверь и посмотрела кто же там ходит и тревожит покой. Шепнув что – то на ушко барыни, девушка впустила мальчика, который держал в руках не большой раскрытый деревянный ларец, в котором виднелись разноцветные леденцы.
- Егорушка, – чуть слышно сказала Софья, приподнявшись с постели, – ты живой?
- Да, что ж со мной станется, Софья Андреевна? Я живучий, во Христе же живу!
- Наш Егор Андреевич Васюков, – с улыбкой начала Глаша, – с Корнеем Парфёновичем такую мебель сотворили, уж такую мебель. 
- Я сам ларец сотворил! Вам в дар принёс и леденцы, – аккуратно положив на столик подарок, проговорил уже довольно весело Егорка, – ну, я пошёл.
- Маменька моя, а Рогозины, Рогозины, что живут в поместье Щучьева, Владимирского уезда, они где?
- Да, что ты милая? Да нет таких и отродясь не было-c. Привиделось это тебе ангел мой, – с настороженность произнесла барыня.
     На утро следующего дня барыня приказала Проколу Фёдоровичу доставить с города семейного врача, для осмотра юной Софьи. Глашка, которая была неотложно приставлена к постели юной барышни, стояла сложа ладони и читала молитву над Софьей: «На море на окияне, на острове да на Буяне, лежит камень алатырь. На том камне сидят три старца с железными прутьями. Идут к ним на встречу 12 сестёр лихорадок. Вы, куда идёте грешныя, окаянныя, проклятыя? Идём в мир, у людей кости ломать да силу вынимать. Воротитесь грешныя, проклятыя, окаянныя. Мы тогда воротимся, когда эти слова будут все знать, да по три раза в год читать».
- Ну, и тёмная ты Глаша, – произнесла Софья, приподнимаясь с подушки, – ну-с и сколько мне лежать здесь?
- Ах голубка Вы моя, сколь потребуется, – поправляя одеяло, вздыхала Глаша, – а вот погляди – ка, вот и доктор приехал, – раскланивалась она в пояс.
- Ну-с, здравия Вам Софья Андреевна. Как же Вы голубушка всех напугали в этот раз. Ну-с, давайте посмотрим, – потирая руки, начал осмотр врач.
В кабинете Андрея Ильича, из угла в угол ходила безутешная Анастасия Поликарповна. Она с нетерпением ждала. И вот, двери распахнулись, и доктор вошёл.
- Ну, ну что же Вы скажите, Максим Игнатьевич? Не молчите! Когда же это всё закончится? – чуть ли не рыдая, голосила барыня, – ответьте же!
- Ну – ну, будет Вам голубушка, будет. С возрастом всё исчезнет. Вот-с, что я скажу Вам дорогая Анастасия Поликарповна, всё это внешние воздействия…
- Какие же-с?
- По всей видимости и у юных девиц бывают стрессы, простуды. Организм нежный. Лихорадка может вызывать бредовое состояние. Отчего-с? Кашель и повышение температуры очень сильно влияют на обменные процессы в организме. У Софьи наблюдается трудность дыхания, необычная кожная сыпь, головная боль и умственная путаница. Всё это вытекает в бред. Она сама поверила в этот весь бред, но скажу я Вам, что это всё пройдёт. 
- Ох, Ваше сиятельство, – начала Глаша, – у барышни нашей тяжёлое состояние. Тяжелее прежнего. Ох и напужала она нас…
- Глашка, поди прочь! – зыркнула на неё барыня, – продолжайте, прошу Вас. Да, капризная дюже стала доченька моя, то озноб, то жар. 
- Ягодные компоты и морсы употреблять в весьма тёплом виде. Клюква, малина, брусника, смородина. Вы голубушка не гнушайтесь и прикажите всё это для юной Софьи, потому как насыщены эти ягоды витамином С. Вот ещё одно, - врач достал из саквояжа листок и подал Глаше, – вот ещё, милейшая Глафира, пойдите – ка на кухню и приготовьте это снадобье. Читать умеешь – ли? Да комнату не забудь проветривать!
- Ой, ну, что Вы, какая же я Глафира? – раскрывая листок, стеснялась девушка, – а читать – то, умею доктор, умею и всё благодаря Анастасии Поликарповне нашей, – кланялась она. Раскрыв листок Глаша прочла с трудом, но всё же прочла «Настой из листьев сирени.  Заранее приготовить 20 листиков, которые заливаются кипятком и настаиваются в течение двух часов. После процеживания настой принимают 2 раза в день по 100 миллилитров. Принимать 10 дней». Бегу ужо, бегу! 
     Десять дней, долгих десять дней осени боролась Софья со своим недугом. За окном наблюдалось печальное время. Холодная погода сопровождалась ветрами и долгими дождями.  Вся земля была устлана жёлто – красным ковром, который возможно лицезреть только в это время года. Небо похоже на безутешную вдову, которая роняет свои слёзы, не взирая не на что. От багряного леса не осталось и следа, сухость листвы сменилась на жуткую сырость, а тёплые лучи уже не греют землю. Софья поправлялась, а Глаша тешила её слух и любопытство своими байками.
- Священный бел – горюч тот камень Алатырь. То жаром обдаёт, то хладом веет, и подле камня простилается пустырь, и сквозь туман лучами солнце землю греет. Под камнем сила богатырская лежит. Она могучая, пронизана всем волшебством, из – под него молочная река бежит и славится в народе своим он естеством, – тихонько пропела Глаша, – ой, ну не знаю барышня моя, но моя бабка мне это сказывала, а ей её маменька, вот.
- Ну, ты и выдумщица Глашка! Ты молитву читала, я слышала. В ней упоминалось о камне.
- Ой!  Голубка Вы наша, да Вы улыбнулись! – закричала Глаша радостно. – Ой, радость какая, ой! Среди солёных вод морских, на острове Буяне… Лежит священный Алатырь – горюч, под ясным, звёздным небом да в тумане. И путь к нему не близок, как говорят – тернист, колюч. На острове живёт прелестная и красная девица, иглой булатной шьет фату из солнечных лучей. Та девушка божественна, заря иль заряница, ей силы предаёт вода, что собирается в ручей.
     В аккурат после покрова дня в усадьбу Искоминых пришла долгожданная радость. Отложив все свои дела, из города наконец – то вернулся Андрей Ильич. Больше всего его ожидала юная Софья. Словно вешняя свирель разносился её голосок по всему дому также, как когда – то раздавался смех её матушки, который наполнял своей сочностью всё поместье, радовал многих и будоражил, который впитывался в стены, мебель, тяжёлые гардины. Ой, сколько же ей нужно было поведать своему папеньке. По случаю выздоровления и по воле Софьи на её любимой лесопилке накрыли большие столы. Застолье было весьма богатым. К покрову Пресвятой богородицы уж закончились все полевые работы и намечалась одна из свадеб. В деревне Прилучной уже во всю силу шли приготовления к свадьбе Насти – дочери Никиты Островского с Иваном Лисовским. Корней Парфёнович уж смастерил неповторимую мебель, коей не было ни у кого.  По мимо богатого застолья, где присутствовали не только крестьяне, но и всё барское семейство, устроили пивной праздник – братчину*. С самого утра перед праздником Андрей Ильич с Анастасией и Софьей посетили часовню, которая, как и прежде стояла на самом отшибе поместья. С того момента, как Лукерья Петровна упокоилась с миром, часовня, по приказу барина была полностью перестроена, так как теперь её посещало не только барское семейство, но и все миряне, которые проживали здесь. Всё божие убранство внутри часовни, вся её красочность находилась, как и прежде – в первозданном виде. Иконостас, имевший завороты на боковые стены часовни нёс в себе всю святость и создавал некий уют. В центре на аналое находился образ «Покрова Пресвятой Богородицы» с молебником. Всё это убранство наполнялось заворожённостью мерцания огней и приятным ароматом свечей, который хотелось вдохнуть в себя снова и снова.
     Не смотря на выпавший первый снежок, день выдался солнечным и ярким. В этот день, в этот праздничный день работы все были приостановлены, так гулянье было с размахом. Во главе стола восседала чета Искоминых и Корней Парфёнович с Дарьей. После череды омрачённых дней, Анастасия Поликарповна радовалась жизни и приветствовала всех и каждого, но её мысли были далеки. Она о многом мечтала, о многом размышляла. Вот и сейчас, она поймала себя на мысли, что размышляет о прошлом и будущем, как когда – то давно, когда была ещё юной девушкой. Как, когда – то мечтала о хорошей жизни, о той, где нет унижения и побоев, где нет страха. Она счастлива от того, что рядом с ней её горячо любимый супруг, её Андрей. Она счастлива от того, что в её окружении находится её ангелочек, её юная Софья. Она радовалась солнцу и благословляла небо, за эту жизнь. Она была горда собой, что смогла привить своей Софье любовь и уважение к людям, стирая все грани происхождения.
     Что – то произошло с ней, что – то случилось внутри неё, но что пока она и не знала. Она смотрела в тучное небо, которое пронизывало своими лучами уже прохладное солнце. Впервые она почувствовала в себе лёгкость и беспечность.  Конечно, она не забудет ни на секунду каждый прожитый день в своём родовом поместье – в поместье Искоминых. Временами её внутреннее состояние ещё было похоже на лабиринт, в котором не было выхода, но где – то теплился просвет, и она устремлено шла на него. Освобождаясь от боли, как от оков, она уже не со слезами и оцепенением, а с улыбкой смотрела в будущее.  Её жизнь стремительно шла и не стояла на месте. Вот и сейчас, она дышала полной грудью, улыбалась приглушённому щебетанию птиц на ветвях громадных деревьев, щурясь от ярких лучей солнца. Как – будто пелена сошла с её ясных глаз, как – будто от густого слоя вуали освободилось её лицо.  Жизнь удивительна, и кто знает, сколько лет она ещё проживёт на земле и, что её ждёт в будущем. Ничего этого Анастасия пока не знала… 
* Зараза – не проходимый лес
* Рачительный – старательный
*Пивные праздники – братчины – русская братчина нередко сочеталась с храмовыми, установленными по обету, отдельными годовыми, наиболее чтимыми праздниками