Глава V Бесово куражение

Часть I
     День был нестерпимо длинным и скучным. С заднего двора доносился вязкий запах ваксы, так как сапожник лихо начищал хромовые сапоги барина. Завидя Анастасию Поликарповну, он встал и раскланиваясь произнёс:
- Доброго Вам здоровичка матушка!
- Спаси тебя Бог, – с улыбкой ответила Анастасия, – а, что же и чистишь, и чинишь?
- А как же! – резво произнёс сапожник, – всё матушка умею, обучен многому. Могу и починить, и сшить. Скажи и всё в срок сооружу, – присаживаясь на лавку, продолжал он. Сапожник смотрел на барыню, и поймал себя на мысли: «От чего она так радуется? О чём думает, ведь на сносях ужо!».
     День был тёплым и безоблачным и только лёгкий ветерок разносил разные запахи, которые витали на заднем дворе. Софья ходила по своей светёлке из угла в угол. Прошмыгнув сквозь задние ворота, она сбежала из дома на лесопилку. Она знала, что лошадей, которых отправили в колки за юным князем, ещё не вернули на конюшню, а значит, все находятся на лесопилке. Юная барышня так хотела увидеть юного отрока, поговорить с ним. На мгновение Софья остановилась и с удивлением прокричала:
- Чангук?! Чангук, стой! Что ты здесь делаешь?! Стой!
- Их нет… Все умерли. Умерли!
- Кто умер? – схватив за рукав грязного халата девочки, спросила Софья.
-  Духи. Духи пришли и убили всех.
- А где…
- Пришли люди и увезли в большой дом, вон туда, – показала пальцем Чангук.
- Со мной пойдём. – пригрозила Софья, – на лесопилке жить будешь, в большом доме и ходить в школу с детьми. И ни слова боле. Как ты не боишься здесь одна находиться, здесь же звери, да и беглые… папенька сказывал…
- Я прячусь, – ответила девочка.    
Чангук всегда была волной и бойкой девчушкой, не смотря на её малый возраст. Она всегда знала, что ей действительно важно и чего хочет в жизни. А хотела она быть сильной шаманкой и упорно шла к этой цели. Она не боялась чужаков, но доверять им не торопилась. Но сейчас она была почти тихой и нелюдимой. Тётка Дарья окрестила её лесным волчонком: - ох, ну, и чумазая же ты! – рукоплескала Дарья, – а ну, пойдём со мной, помою тебя и причешу, что есть силы.
- А сарафан дашь?
- Сарафан – то? Ну, и сарафан найдётся для тебя. Поди ись хочешь, – улыбалась тётка, – айда, айда, не пужайся! Никто не тронет здеся.
Озираясь по сторонам, Чангук держалась за подол Дарьи и бежала за ней следом. Войдя в одну из изб, девочка дивилась красотой резной мебели. Дарья заметив проговорила: – ну, чё столбом стоишь, а ну проходь, сейчас мыться будем. А спать будешь здеся, – Дарья указала рукой на лавку, – жить здеся будешь и помогать мне, да с ребятнёй будешь бегать покуда лето, – молвила Дарья и перекрестясь на образа, поставила корыто по среди избы и подозвала девочку. – Помни наперёд Чангк, будешь послушной, всё у тебя будет и еда, и сарафан, и крыша. А выправишси…, а выправишси и замуж тебя отдадим. Ты не молчи, хоть что – нибудь да говори. Чья ты и откудава? Вот сейчас окуну тебя в овсяную муку…
- В муку? – вдруг удивлённо заговорила Чангук, – ты, что тётка меня жарить будешь и съешь? – вдруг заревела девочка, вырываясь из рук Дарьи.
- Да, Бог с тобой! Ты ж худющая, один хребет, что в тебе есть – то? – засмеялась Дарья, – в овсяной муке тебя измажу, вехоткой* почищу, а опосля водой Христовой омою и будешь чистая и баская, аки цветочек. На ко воску пчелиного пожуй, да не глотай, плюй потом. Зубёшки чище будут! – ой, ну точно дикая! С гуся вода, а с девицы худоба! – причитала она. – Вот, коски то расчешим, да ленточку вплетём, сарафан наденем и будешь красной девицей! 
В холщовой рубахе и ситцевом сарафане серого цвета, Чангук сидела за дубовым столом и жадно поедала пирог с рыбой. Её смолянистые косы украшали голубые ленточки.
- Сыскать тебя не можно, а ты воно где, – проговорила вошедшая молодая девица.
- Да где же мне быть, вот дитя отмывала до бела, – просмеялась Дарья, – садись, молока попей.
- Да где ж её отмоешь до бела – то? Вон кака чернява, словно с печки уголёк,
ишь ты, – продолжала девица, –  я вот, что пришла. Тётка Дарья, ты дай – ка
девочку мне, я её в ребячий дом сведу, туда, где нашу ребятню обучают.
- Дак, забирай. Забирай, коли пойдёт. – Дарья обняла Чангук, – не бойся христовая, не обидят тебя, а там веселее тебе будет, да на вот тебе, – Дарья протянула девочке соломенную куклу. – Играть бушь, да спать укладывать. 
     Чангук не переставала удивляться людям, которых она встречала здесь. Все тётки были добры и улыбались, дети не старались обидеть. Всё было чуждо и в тоже время каким – то уютным и родным. Она быстро освоилась и даже сама вместе с такими же девицами, уже бегала с котомками и приносила работникам пироги и квас. Она начала свою маленькую жизнь заново, но всё же думала о убиенных родных и о том отроке, который тоже где –то находился здесь.
         Время шло стремительно быстро и в поместье постоянно наблюдалась суета. Анастасия Поликарповна уже почти не вставала с постели, а всё больше лежала. Её дочь Софья кружила подле своей маменьки, аки орлица
подле своих орлят. И вот наступил разрешительный день – день родин. В
поместье Искоминых ждали с нетерпением Максима Игнатьевича, но тот будто сгинул где – то. Авдотья, известная, как повивальная бабка, много уж приняла в свои руки младенцев, вот и сейчас она распоряжалась девицами и имела смелось тожмо прикрикнуть даже. По повелению Авдотьи, тяжёлую барыню переодели в чистую сорочку и дали выпить стакан крещенской воды.
- Улька! Улька, проследи – ка, чтоб узлы все развязаны были. Косы распряди всем, да сегодня замки все посымай ото всюду, – говорила повитуха, зажигая свечу перед иконами. – Ох, матушка моя, – приговаривала она, – всё хорошо будет, всё будет. Баба на то и баба, чтоб жизнь давать. Девки! Нитку мне – ко подайте, да волосок Анастасии. Вот пупочку перевяжу – чтоб связь была на веки меж тобой матушка, да сыночком твоим. Мыла бабушка не для хитрости, не для мудрости, мыла ради доброго здоровьица! Вот и хорошо, вот и ладно! – сплюнув трижды через левое плечо Авдотья, взяла на руки младенца.  Погладив малыша по ручкам и ножкам, Авдотья нашёптывала молитву во славу жизни сей. Подле постели Анастасии уже стояла маленькая колыбель, та самая, в которой так сладко спала, когда – то Софья. На фиолетовом фоне резной колыбели были изображены серебристые аисты. Высокое глухое изголовье с фигурным верхним краем было обрамлено лимонной краской. Боковые стенки были так же глухими в нижней части, с откидными бортиками. Ножки в виде лепестков твёрдо держали колыбель.
     Уже на третий день поместье Искоминых посетили знатные гости, которые были приглашены на званый ужин по случаю крещения новорожденного Михаила Андреевича Искомина. Авдотья – бабка повитуха была приглашена самим Андреем Ильичом лично. Она не просто находилась в доме господ, она следила за всем приготовлением стола. На кухне готовилась каша из отборного пшена с изюмом, которая подавалась в глиняных горшочках. Сладкие бублики, пирожные, булочки подавались на больших серебряных подносах. На кремовых скатёрках, в прозрачных розетках лежало рубленное обжаренное мясо, приправленное чесноком и сыром, густой капустный суп источал свой аромат из пузатых супниц, а запечёные молочные поросята так и блестели от масленой прослойки. В центре стола в прозрачных стаканчиках мерцали не большие свечки, они дополнялись белыми фарфоровыми ангелочками и это всё создавало некий уют.  Творожные, капустные и картофельные вареники лежали вперемешку на больших блюдах, приправленных горчицей и хреном. Пересолёная каша лежала лишь в одной тарелке и предназначалась только лишь отцу младенца. По всем ритуальным обрядам, барин должен был вкусить это блюдо до последней ложки, дабы как солоно было матери родить дитя, супругу своему, такой и каша эта будет. Компоты, вина в графинах стояли подле каждой тарелки. 
     Небольшие иконки с ликом святого покровителя, серебряные ложечки «на зубок», одеяльце и перовые подушечки, а также породистые жеребцы и щенки, все эти дары преподносились гостями в честь рождения ещё одной знати, который по истечении своих лет продолжит папенькино дело.
     Михаил Андреевич лежал в своём мягком сатиновом одеяле лилового цвета, которое украшала ажурная бежевая пелёнка. Маленькие озорные глазки смотрели на всех присутствующих с великим недопониманием и настороженностью.  Его маленькие белёсые приподнятые бровки говорили, о большом удивлении всем, кто смотрел с таким умилением, какое только может быть.   
- Почему малыш молчит? — вдруг спросила одна из присутствующих дам.
- Ой, милочка, да, скажу я Вам, — прикрывшись веером, тихо продолжала другая, — говорят, если младенчик родился вниз лицом, то значит, что скоро… ой, не приведи Господь…
- Бог дал – Бог взял, — прошептала в ответ ещё одна.
- Да, Господь с Вами дамочки, — укорила мимо проходящая Авдотья, — всё в порядке с барчуком. Не гневайте Боже, креста на Вас нетути, — крестясь, ворчала она. Взяв младенца на руки и раскланявшись перед господами, Авдотья скрылась за тяжёлой гардиной, дабы накормить Мишеньку и убаюкать, пока именитые гости сладко поедали всё, что было на столе.
     В отдалённой детской комнате, которая располагалась на втором этаже, кормилица убаюкивала младенца. В резной подвесной люльке, которая была закрыта со всех сторон почти невесомой тюлью, Мишенька лежал словно солдатик, потому как был туго перетянут белой пелёнкой. Покачивая одной рукой люльку, кормилица напевала: ;; «Поди бука под сарай коням сена надавай, кони сена не едят, всё на барчука глядят. Ой лю – ли, лю – ли, лю – ли…» ;;, в эту минуту дверь отворилась и в комнату тихо вошла Софья. Подойдя к люльке, она почти шёпотом промолвила: – да, что ты такое поёшь себе под нос? Отойди. Дай, я покачаю.
- Да, что Вы барышня, не уж – то Вам ужин не по нраву, или жо гости не занимательны? – продолжала кормилица.
- Скучны они все. Каждый раз одни и те же лица. Дай мне покачать Мишеньку.  ;; «Заюшка – паюшка где ты был? Коней пас, в огороде увяз. А кони где? Никола увёл.  А где Никола? В церковь ушёл. А где церква? Водой снесло. А где вода? Быки выпили. А где быки? Во гору ушли. А где гора? Черви выточили. А где черви? Гуси выклевали. А где гуси? В тальники ушли. А где тальник? Девки вырубили. А где девки? За мужья ушли. А где мужья? Все примерли. А где могилки? Травой поросли. А где трава? Огнём спалило. А где огонь? Под небёса ушёл. Шёл, шёл да красну шапочку нашёл, да на Мишеньку надел. Стал огонь, как красный конь и по небу полетел в поднебесный свой удел.» ;;
Тихое пение Софьи прервал мужской достаточно тихий голос:
- Только изысканный вкус и ум существует в мире не так ли Софья Андреевна? Жена да убоится мужа своего, – перстом погрозив, проговорил кто –то. 
Софья, резко обернувшись и вглядываясь в полумрак, вдруг проговорила в испуге: «Сие невозможно…»
- Что с тобой голубка моя? – полушёпотом начала кормилица, – горлица моя, хко ж тебя напужал, воно как побелела.
- Вон он, стоит…
- Да хто стоит, где – ка? Нет никого же, – вторила кормилица, – ты бы пошла на горку – то, да погадала с девицами, праздник же сёдня – Иван Купала. Ну, что тебе здеся сидеть. Барчука усыпили, а внизу гости – то разъезжаются ужо. Послухай меня, поди на горку. А то засиделась, вот и мерещится.   
- Это князь молодой был… Я видела его, при полумраке и слышала… не уж – то ты не слышала? Голос же…
- Нет голубушка, это не человек. Нетути здеся никого. Это блуд* приходил. Вечер – то какой.
- Я в прядильню пойду, там девицы песни слагают, да сказки сказывают. 
Может и гадать будут.
- Ну, ступай, ступай Христовая, – перекрестив Софью, промолвила кормилица. Там, за работой, девки всегда рассказывали страшные истории и напевали тихие песни. Софья любила проводить своё время здесь, так как многому обучалась у старых и опытных баб.
- Софья, – проговорила тётка Ефросинья, – возьми – ка пучок вон той шерсти и к прялке – то привяжи. А после – то скручивай пальчиками – то, да ладом скручивай. Да вниз тяни, да не останавливайся и тяни. Вишь верёвочка
получается кака. Вот из неё и рукавички будут на твои белы рученьки, – с улыбкой продолжала она, – да верёвочку – то крепи к веретену и продолжай тянуть. На веретенце верёвочку –то накручивай.
- Ой как скучно – то сегодня, – начала Настя, – вот, какой букет собрала нонче, мож поворожим, сегодня и день, и ночь – то какие?
Отложив свои прялки, девушки разобрали по пучкам цветы и травы.
- Ну, Софья, давай же, – начала одна из девушек, – давай распускай косы и садись спиной к нам. Я выбираю, я выбираю… я выбираю вот этот цветок! Ну, Софья скажи – ка, у кого в руках этот цветок?
- Я думаю, что у Глаши! – захлопав в ладоши, пролепетала Софья.
- Ага! Это Василёк! Ой, Божечки! Кавалер, задуманный тобой, влюбится в тебя, барышня моя!
- Ха – ха – ха! – ликовала Софья, давай ещё! Я думаю, что очередной цветик у Насти!
 - Ой, барышня! Да это жёлтый лютик, он вещает встречу и скорую.
- ;; «Ой на Ивана, та и на Купала, красная девка зелье искала. Зелье искала веточки плела! Ой на Ивана, та и на Купала, на синие волны та их и пускала. Ой на Ивана, та и на Купала, ой на Ивана, та и на Купала, ой на Ивана, та и на Купала» ;;, – тихо запела тётка Ефросинья, – шла бы ты голубка моя в дом, не ровён час маменька потеряет тебя, а в доме крестины, да и гости…
- Ой ли. Вот послушаю сказки для начала, – примеряя венок, резко оборвала на слове Софья тётку Ефросинью.
- Давным – давно, ещё в старые времена, когда на Руси бурно правила вера в Бога, а люди были тёмными, жил в наших краях один мужик. И всё у него было ладно и складно. Времена были тёмные и люди верили во всё, что сами видели и во всё, что им говорили. У мужика того и изба была, и жена и хозяйство при барине. Всё у него было. Под барином, как у Христа жил за пазухой. Шибко барин его любил. Дело это было летом.  Спозаранку уехал мужик на сенокос в поле и пробыл там до самого вечера. Цельный день стояло вёдро, и жарко – страсть. С утра до вечера робил он с мужиками на покосе. Звали того мужика Силантием. Он был рослый, плечистый мужчина, хозяйственным был. Всё, что найдёт, в дом принесёт, в хозяйстве всё пригодится, – молвила Ефросинья.
- А дальше, дальше – то что было?
- Дальше – то? – с прищуром глянула тётка, – ну слушайте дальше. С покоса того, уж домой по звёздам добирался. А небо в нашей деревне низкое, звёзды дорогу освещают, да и месяц тоже яркий рожок, а луна если взойдёт, то озаряет всё яблоком наливным. Так вот, эти звёзды, они такие яркие, что небо казалось чернющим, как смола. Вот приехал мужик домой, завёл лошадь в загон и направился в избу. Сел на лавку и расслабился. Устал он дюжа. Смотрит, малыши его бегают по избе, резвятся, кошка на полатях лапкой мордочку умывает, знать, гостей зазывает. Жена хлопочет, на стол собирает. Умаялся он под палящим солнцем, шибко умаялся. В баню собралси, а баба его давай отговаривать, мол нельзя идтить в баню, уж полночь. Сел он возле предбанника на старую телегу и закурил самокрутку из доброго табака, который сам и вырастил же. Сидит, курит и смотрит в ночное небо. В камышах слышен квартет лягушек и стрекот светлячков. Все эти напевы, разбавляли ночное царство.
- Ой, да страшно дюже становиться, – взвизгнула одна из девок, – уж лучше веночки плесть, да на реку идтить скоро.
- Скоро ни скоро, а уж слухайте далее. Силантий выкурил свою самокрутку и отворил массивную дверь бани. Она была тяжёлой и низкой, поэтому приходилось очень низко наклоняться, для того, чтоб войти в неё.  Несмотря на то, что баня была давно протоплена, она всё же была не то, чтобы тёплой, а даже жаркой. Она, как будто живая. Она обдала его жаром. Густой пар старался выскользнуть из её чрева на улицу. Закрыв за собой плотно дверь, Силантий повесил свои обноски на гвоздь и на пол поставил фляжку с холодным квасом. «Ну, с Богом!», в голос произнёс он и перекрестился. Зажёг лучину и та, своим тусклым светом наполнила всю банную горницу и её утварь. Мужик – то не любил просто мыться в натопленной бане, он любил попариться, поддавая жару, выплёскивая воду из ковша на каменную печь. Вот, моется, моется мужик, разомлел совсем, жару поддаёт и вихоткой себя натирает. Время идёт, а мужик не торопится выходить из бани. Но тут, что – то случилось. И вдруг, дверь приоткрылась совсем на чуть – чуть. «Можно к тебе?», – кто – то спросил глухим голосом. Силантий подумал, что это Марья, его жена и отправил её в дом. А из – за двери, опять голос, мол, пусти попариться, пусти меня. Мужик и сам не заметил, как в дверь бани юркнул маленький человечек. Рассмотрев его, мужик удивился, что человечек даже на ребёнка не похож. Скорее всего на маленького, низкорослого мужичка с бородёнкой. Он засмеялся, испил кваску из фляжки, вытер усы и крякнул. Начал Силантий усердно хлестать бока маленького человечка, да так, что тот аж захрюкал и завизжал.  Стоит Силантий и вдруг видит, ноги мужичка того, до самого пола вытянулись и что – то вроде копыт чернее. Силантий, как будто бы напугался и был встревожен, и уже бросив веник, хотел было выбежать из бани, но казалось, незримая рука отталкивала его от низенькой двери и возвращала к полку. Обернувшись, он увидел, что на полок взгромоздились ещё несколько мужичков и просят попарить их. Они блестели своими красными глазками, словно бисером на солнце.  Их руки вытягивались, обрастая коричневой шерстью, а ноги превращались в копыта. «Уходить тебе надо, бежать, пока не поздно!», думал Силантий про себя. Но он и с места сдвинуться не мог. И, то и дело охаживал мужичков по их худющим бокам берёзовым веничком. Устал уж, аж спасу нет, а те всё, просят и просят. И всё же Силантий уличил момент и направился к двери, но чуть приоткрытая дверь, вдруг захлопнулась перед ним, и слышно было, как засов с внешней стороны заскрежетал и закрыл дверь наглухо.  Его охватил поистине настоящий ужас.  А дома его ждала Марья. Она уложила уж давно спать детей, вымотанных от беспечной беготни днём и, убрав всё со стола, расстелила на полу мужу соломенный матрац. «Как – то уж долго нет его, поди, что случилось? Говорила же не нужно ходить в баню в ночное время. По – что не слухает?», подумала Марья и вышла из сеней дома на улицу. Подойдя к бане, она зашла в предбанник и увидела, что дверь бани на засов закрыта. Она удивилась, что баня пустая, а мужа нет до сих пор в избе. И уже хотела уходить, но тут она услышала протяжное мычание, которое раздавалось за дверью. Марья пыталась отодвинуть задвижку засова, но она словно пристыла и не поддавалась. И токмо один из мужиков открыв дверь,     увидел на полу лежащего Силантия. В бане всё было перевёрнуто к верху дном и тазы, и ушаты, а веники берёзовые все были ободраны, и без единого листика. Вытащив на улицу Силантия, мужик обдал его из ведра холодной водой, для того, чтоб тот очухался. Придя на утро в себя, Силантий поведал эту историю своей бабе и потом ещё долго рассказывал её всем. Конечно, ребятня посмеивалась над ним, а вот, старики, молча слушали и хмурили бровь, куря свои самокрутки.
    На дворе смеркалось уже и на улицу идти совсем не хотелось. Да и тётки Ефросиньи сказанья… Очень впечатлили Софью. Ефрасинья, также сидела и пряла свою пряжу, а девки доплетали свои венки. Девицы готовились к ворожбе, ведь в ночь на Ивана Купала цветёт папоротник, а значит можно ворожить на суженого. Но Софья не стремилась ворожить, она грезила тем, кого папенька приказал привезти из лесу. Ведь она была уверена, что молодой князь оправиться и обязательно осчастливит её. Но пока это лишь в девичьих мечтах. Проводы знати из поместья с крестин и забота о маленьком Мишеньки, было сейчас превыше всего.

Часть II
     Июльский вечер выдался дюже тёплым. Гости в своих каретах и колясках покидали поместье, и на дворе вновь наступала тишь. Только на пригорках, между усадьбой и лесопилкой разносилось эхом запевы девиц и юношей: ;; «Гой Ярила, Гой Купала, Ваша очередь настала. Разгораются сердца словно угли купальца. Гори – гори ясно, чтобы не погасло! Гори – гори ясно, чтобы не погасло, чтобы не погасло! Гой Купала, Гой Ярило, солнце землю озарило. Коловрат поворотись, Жарче пламя разгорись…» ;;. Хороводы и пляски вокруг костра, были колдовскими, огонь мерцая отгонял всю нечисть, которая могла быть в эту ночь. И токмо водная гладь собирала в себе всю заворожённую силу. Ивы, которые своими корнями врастали в берега реки, склонялись до самой земли и листьями касались воды. У самых оснований этих размашистых кустарников, копошились блуждающие куры, выискивая себе жучков и червячков. Энтим вечером Егор, названый сын Корнея, проходил по ветхому бревенчатому мосту. Остановившись на середине моста, он достал тряпичный кисет и было уже собирался скрутить себе папиросу. Его голова сама непроизвольно почему – то повернулась в сторону реки и изб, которые относились к лесопилке. Нечего особенного, но, то, что он увидел, заставило его остановиться и пристально всматриваться. На реке, совсем ещё недавно соорудили новые плотки. Эти подмостки, исходили прям от берега и тянулись по реке до метра или двух. На энтих плотках, бабы мыли посуду, стирали ковровые, тканые дорожки, с этих платков ребятня прыгала в воду жаркими, летними днями и тёплыми вечерами. Так вот, стоит Егор на мосту, словно вкопанный и не шелохнётся даже. Увидел он красивую деву с длинными волосами. «Откуда такое чудо», подумал про себя он. На солнце, пусть даже и вечернем, её волос переливался всеми красками. Вода, так и струилась с её локонов. Девица та сидела на плотках спиной к Егору, поэтому и не замечала его. Просто сидела, но было видно, что она расчёсывает свои локоны. Ведь все знали тогда, что расчёсывание волос – колдовское действие. Вот и Егор стоял как заворожённый и смотрел. Он слышал все напевки, он видел громадный костёр, который прям упирался столбом в тёмное небо, но пошевелиться не мог. Он словно онемел.
     Плотки, от большого ветхого моста, на котором стоял он, находились не близко и даже скрывались под навесами ивы, но у Егора было такое чувство, что он стоит в двух шагах от неё, от этой девы. И он успел её разглядеть. Она чесала себе волос и что – то напевала. В одночасье, она как – будто замерла и резко обернулась. Её зелёные глаза, устремились в сторону мужика, стоящего на мосту. Дева, соскользнула с плотков и тот увидел хвост. Хвост, как у рыбы! Нет, ему не показалось, это был хвост. В свете вечернего солнца, на поверхности плотиков, что – то осталось лежать, оно блестело. Егор, что есть мочи, сбежал с моста и подбежал к большим ивам. Пробираясь сквозь кустов и крапиву, он всё же вышел на маленькую тропинку, которая вела его к воде. Он уже знал, что это вовсе не местная девчонка или баба. Он уже в голове поймал мысль, что это русалка. Сорвав пучок полыни, он вошёл на плотки и поднял с них кусок камня. Это был гребень. Он был тяжёлым и каменным, с какими – то узорами даже.
     Захватив его с собой, Егор прибежал на лесопилку. Отдышавшись и войдя в избу, Егор показал свою находку Катерине. Его Катенька, которая уж понесла, вот уж как несколько месяцев, была крайне обеспокоена и недовольна находкой мужа.
- Снеси – ка ты его обратно к реке. Ой! Чувствую беда будет, – произнесла она. 
- Да, что может быть? Девка – то поди в реке живёт, а мы на земле. Уберу я его в амбар, чтоб ты не смотрела. Пущай лежит, а может и пригодиться в хозяйстве. Баский – то какой. Неужто не приглянулся? Завтре мужикам покажу.
- По – что смеёшься? Вот, накличишь, – буркнула Катя, замешивая тесто для хлеба.
    Всю последующую ночь Егор спал не спокойно. Хлопала дверь в сенях, которая была закрыта на засов, собака выла, и на чердаке стояла такая стукотня… как – будто кто – то ходил и сваливал всё, что там находилось. Кто – то скоблил чем – то по стёклам. Спасу не было до утра.  Чего только не происходило в эту ночь, что только не случалось. Бабы поговаривали о нечисти всякой и в неё свято веровали: деревья скрипят и бродят по лесу, цветы шепчутся меж собой, звери и птицы разговаривают на человечьем языке.               
     Молодая Софья в белой сорочке и с распущенными волосами, стояла подле магического костра, держа в руках свой шикарный венок из полевых цветов. Напротив костра стояли юноши и конечно же были далеко не под стать ей. Ведь она знатная дворянка, а они ещё совсем недавно – обычные холопы, которым всем дал вольную её папенька. Но праздник всех объединял и веселил. Софья бросила свой венок в сторону костра, но на лету его вдруг поймал юноша, в котором юная барышня узнала того отрока, которого привезли из леса. Её дыхание, её сердечко прибывали в волнении, ведь на была уверена, что этот человек и был потерянным молодым князем. Такое купальское гадание гласило о том, именно он станет её суженым. ;; «Выше леса, выше гор, поднимайся наш костёр. Где разлита неба синь, Крылья жаркие раскинь. Гори – гори ясно, чтобы не погасло! Гори – гори ясно, чтобы не погасло! Пламя хлещет и ревёт. Будет весел хоровод. Гой Купала, Гой Ярила. Ваша слава - ваша сила.» ;;, продолжались хороводные запеки.
- Айда купаться! Айда! – криком зазывали девки молодцов, при этом громко посмеиваясь.
- Вот неуёмные! – негодуя ворчала одна из баб, которая просто радовалась празднику. – Не что вы не ведаете, что не гоже сегодня.  Растолковать бы надобно вам, совсем худо станет тому, кто о лешем, да о водяном забудет. Под большой, развесистой берёзой, на ветках которой весели девичьи венки, тётка ведала старинную былину: «И сказывают люди быль про те года, ушедших в лету. Сейчас истории всего лишь пыль, подобно смеху или бреду. В речной тиши и чаще леса слывётся он хозяином воды. Он царь русалок и брат беса, он русский дух и отпрыск сатаны. И скрытый страх пред ним возникнет коль путник забредёт в его края и сразу всё вокруг затихнет, окаменеет в ручейках струя. Под звёздным небом при луне, под Ивой на камнях могучих, трясёт он бородой в воде окидывая взором всё колючим. Он мхом покрыт, зелёной тиной. Он нечистью болотной повелит, и часто на тропинках закидывает глиной и голосом ветров к себе манит. Он может быть прозрачным словно из стекла. Является младенцем с протянутой рукой, растаять может в дымке, будто изо льда ведя в прохладу из пекла за собой...».
- Ой ли! Да, что может быть – то? Крапиву и чеснок ужо на всех порогах и сенях разложили, – продолжали на перебой девицы. – Ну, ежели что, то сказывай дальше тётка, а мы послушаем сказки. Правда ими токмо ребятню пужать, да барышню нашу!
- В озёрах Олоне;цкого народа является он щукой к рыбакам. Ох, эта странная и тайная природа, улов отличный, можно по домам! Но вот беда, а рыбка очень прытка. Поранив руки всем, ушла под воду глубоко, у всех нервишки, как натянутая нитка, тем рыбакам по жизни будет нелегко. И на Руси, по русским всем поверьям с водой с небес спустился водяной, был наделён коварством, после выпитого зелья маня людей к себе под воду как домой, – закончив свой сказ, начала вставать с земли тётка, опираясь руками о ствол берёзы.
     Привольно было кругом и красиво. От воды тянуло свежестью и почти утренним туманом. Софья с девицами спешно шли к реке, не смотря на наказы тётки, которая стращала их нечистыми силами. В тёмном небе ярко светила луна, отражаясь в реке жёлтыми бликами. Где – то громко ржали кони. Девушки шли вдоль берега и поднявшись в горку, вышли на тропку, которая шла к избам лесопилки. На половине дороги, девицы вместе с Софьей словно остолбенели. Их оживлённое щебетание прервалось каким – то визжанием и хрюканием. Обернувшись, они увидели большого борова, который издавал хрюкание, что было приемлемо для свиней.
- Смотри Луша, боров! – сказала резво, чуть – ли не во весь голос одна из девиц.
- Наверно отстал от стада, у нашего свинопаса, всегда кто – то убегает. Вот, и этот потерялся наверно. Теперь будет до утра по полям носиться, – ухмыльнулась Софья.
- Давайте его поймаем и оседлаем, покатаемся на нём, – предложила всё та же девица.
Девушки сделали шаг в сторону борова, но тот попятился назад и встал в стойку.
- Да, ну, его! Побегает и вернётся сам, – громко произнесла Софья.
- Да уж. Не пристало барышне за свиньями бегать, – чуть в голос произнесла Настя.
Через какое – то время, они опять услышали хрюкание того самого борова. Взяв каменный кусок земли, Улька кинула в него. Но боров увернулся и сверкнул маленькими красными глазами. Девушки прибавили шаг, обернувшись ещё раз, они убедились, что поросёнок испугался и скрылся, они, также не спеша завернули за угол очередной избы. Неподалёку от девиц, на тропинке вновь показался боров. Девиц охватил некий ужас.
- Нужно непременно бежать. В него бес вселился, – тихо прошептала Софья.
 Но оцепенение по всему телу, не давал и шага сделать им. Было слышно, как стучали их зубы и бились в волнении сердца. Такое чувство было, что они точно вросли в землю. Девицы, толкнули друг друга и побежали в рассыпную, что есть мочи, не оглядываясь назад в сторону бурьяна. Добежав до бурьяна, Софья с Настей, присев спрятались в нём. До усадьбы порога не дальняя, но шла через сад, а до одной из изб – рукой подать.
     Недолго просидели в бурьяне девушки, так как за их спинами, что – то зашевелилось. Не разобравшись, они словно ошпаренные выскочили из зарослей и домчались до одной из изб. Открыв калику, девушки забежали в сени дома и закрыли на щеколду дверь. Сквозь дверную щель они видели, как боров вбежал во двор и стал бить копытом и пыхтеть, тем самым поднимая дворовую пыль столбом.
    Тётка Маланья, которая, когда – то поставила на ноги от хвори Егорку и многих дворовых детей, вышла в сени покрыв шаль на плечи.  Говорили, что ещё её бабка обладала чудодейственными силами. Девушки шубуршали в сенях, создавая тем самым шум, для того, чтоб боров испугался и ушёл. Но животина стойко стояла на своих копытах и грозно хрипела. Белые как белила Софья с Настей, наперебой стали чуть слышно рассказывать, что видели и, что приключилось. Маланья, вытерла о передник руки и поправляя платок, отправилась в горницу. Спустя время она вышла в сени, держа перед собой старинную икону, которая ей передавалась по наследству, и сколько было той иконе, не то, чтоб лет, веков, уже никто и не знал.
     Распахнув уличную дверь дома, она увидела, как боров зыркал на неё красными глазами, они так яростно светились, словно два огненных уголька, накалённых до предела. Клуб пыльной завесы вырывался у него из – под копыт, и слюна, капающая с его пасти очерняла траву. Боров чуть заметно приблизился к Маланье, но та, отгородилась от него на вытянутой руке иконой и шепча молитву, она стала перекрещивать этого борова. Конечно, девицы, хоть и были напуганы, но любопытство брало верх. Приоткрыв дверь, они высунули только свои головы и смотрели. Тётка Маланья громко читала молитву и безустанно перекрещивала свинью. Боров закрутился на месте, словно был. Он вертелся на одном месте и громко базлал, хрюкал вперемешку с визжанием. От этого шума, вся скотина переполошилась в стайке, и собака начала лаять до хрипоты щетинясь. Боров исчез, испарился, как – будто его и не было, и больше не появлялся. Войдя в избу, Маланья подошла к углу и поставила икону на божницу. Юная барышня эту ночь ночевала у Маланьи, а ближе к обедне следующего дня, Маланья вместе с Анисимом отправилась к в усадьбу, провожая Софью, дабы успокоить господ и рассказать о случившимся.

Часть III
     Войдя в дом, перед глазами юной Софьи вновь возник тот образ бравого мужчины, лица которого она плохо видела, так как в детской комнате было очень тускло. Он предстал перед ней эхом и растворился за тяжёлыми гардинами, словно и не бывало его вовсе. Но Софья отчётливо слышала его голос и этот голос говорил ей о том, что это непременно был юный Алексей: «но как же так? Ведь он сейчас на лесопилке и оправляется от болезни, да красив он. Ну кто же ещё мог поймать купальский венок? Конечно же только он – юный князь! А значит он по судьбе!», думала она. Барышня вспомнила его сияющие очи, его улыбку и мужественный стан. Раздумывая, она тихонько вздыхала.
- Софья! Ну, голубка моя! – разводя руками, начала Анастасия Поликарповна, – ну, что же ты со мной делаешь? Мишенька совсем ещё маленький и о нём волноваться нужно более, чем о тебе, а ты пропала на ночь…
- Ой, маменька…
- Соблаговалите проследовать юная барышня в беседку, там давно накрыт завтрак, – строго проговорила Анастасия, – пока папенька Ваш почивать изволит, сделаем вид, что Вы ночевали в своих покоях.
     Старинный дубовый стол был накрыт белой скатёркой с голубой рюшей. Центр стола украшал маленький букетик садовых фиалок, над которыми жужжали пчёлы. Большие плоские тарелки, наполненные жёлтым омлетом, источали вкусный запах. Горячее молоко в фарфоровом молочнике стояло подле большого самовара рядом с мёдом и вареньем. Яблочный чай, сдобные булочки в бумажных конвертиках и каша, ну конечно же каша, всё это составляло перехватку* Софьи и её маменьки.
- Целую ручки. Моя драгоценнейшая Анастасия Поликарповна, – целуя запястье жены, тихо и вежливо произнёс Андрей, стоя в чёрном бархатном халате.
- Ой папенька! – вскочив из – за стола, пискнула Софья, – папенька! Сколь мне нужно Вам сказать! Сколь нужно…
- Конечно, конечно моя прелестница, но для начала я уготовил тебе подарок, привезённый вчерась Романом Блонским, моим давним другом, – продолжал Андрей и из – за пазухи вынул небольшой бумажный свёрток. – Ну-с, раскрывай, раскрывай! Не заставляй папеньку жить в ожидании, – присев в мягкое кресло продолжал он.   
- Что это папенька? – срывая обёртку, удивлялась Софья, – Карамзин? Николай Карамзин? Моя библиотека пополняется. Ну, что ж намедни прочту…
- Обязательно прочти цветик мой, я давеча просмотрел и скажу, что этот русский писатель очень занимателен, – утирая уголки губ, произнёс барин, – одно из главных творений «История государства Российского». А ещё повесть «Бедная Лиза».
- Я думаю, это весьма занятное будет времяпровождение, – поддержала беседу Анастасия, – будет время над чем подумать и не убегать на лесопилку. Вы дитя моё вольница, но детство закончено, пора задуматься над будущем. Андрей Ильич, а что, куда это пропал доктор наш, да и сын его? На крестинах его не наблюдалось…
- Я Вас покорнейше благодарю за компанию за завтраком, но спешу откланяться, поскольку спешу в город, опосля всё расскажу, коли узнаю, что. Дела, дела не ждут-с, - с улыбкой произнёс Андрей.
- Оставляете нас с Мишенькой, – вздохнула Анастасия, – ну, что ж ступайте сударь мой.
     Андрей Ильич поспешил покинуть родные пенаты, а Анастасия, провожая его пристальным взором, видела, как муж спешно прошёл по двору и
завернув за угол, скрылся под крышей конюшни. Вернувшись на веранду,
она рассматривала твёрдый переплёт книги. Тишина. Наступила некая тишина и только щебетание птиц разбавляло её.
- Софья, дорогая! Я намерена пойти в кабинет и отдохнуть немного. Возьму с собой Карамзина, – повертев в руках книгу и не подымая глаз на дочь, произнесла Анастасия. – Пока Мишенька прибывает в покое, ты можешь ступать.
- Куда ступать?  – заглядывая прям в лицо, удивилась Софья.
- Что за тон барышня? Фи! Не куда, а далеко ли?
- Далеко ли? Я очень надеюсь, что Вы маменька…
- Не обессудь.
- Но маменька! Вы же сами учили, что нужно проявлять сочувствие! Маменька, отпустите! Очень нужно! Ну, маменька!
- Ой, Софья! У меня от тебя голова кругом! Если такой же будет вольный Мишенька, я просто разведу руками. Срочно гувернантка нужна, срочно, – выходя из – за стола почти тихо, ворчала барыня.
     Время неумолимо бежало вперёд и подходило к обедне. Софья стремительно шла чрез садовые заросли по направлению к лесопилке. Уж очень ей нужно было увидеть молодого отрока. В её юной головке мысли крутились одна за одной: «может этот юный отрок, вовсе и неё судьба? Может забыть его и не думать вовсе и пусть живёт на папенькиной лесопилке и работает во славу Искоминых». Она и не заметила, как подошла к знакомым воротам лесопилки, где её встретила Чангук. Улыбнувшись, девочка взяла за руку Софью и молча повела её в строительные ангары.
- Далеко ли ты ведёшь меня Чангук?
- Идём. Там тебя давно ждут.
- Кто ждёт? – остановившись, спросила барышня, – да не тяни ты меня! Кто ждёт?
- Чужой человек. Он совсем оправился от недуга и здоров. Ты его узнаешь. У него на груди оберег, подаренный тобой.
- Оберег?
- Венок. Он судьба. Иди, иди же!  – толкала та Софью.
- Для начала в дом, а после, я уж распоряжусь, – чуть прикрикнула барышня на Чангук, да так, что девочка в момент как – будто испарилась в воздухе, словно её и не бывало.
     С поклонами свою барышню встречали местные бабы, которые хлопотали по главному дому лесопилки. Комната в которой прибывала Софья, наполнялась солнечным светом. Она подошла к окну и распахнула створки настежь. Она стояла и смотрела на всё то, что было создано многими годами её папенькой. Она знала всё о заветном наследии и знала, что, когда – нибудь ей придётся всем этим управлять, и справиться она с этим хорошо.
     Оттуда, где обедали все работники, тянулся сладкий запах новоиспечённых пирогов и хлеба. Вдыхая приятный аромат, Софья спустилась в гостиную.
- Что изволите?
- А свари – ка мне чашечку кофе, я думаю, что для папеньки моего всегда здесь подают. Вот и мне подайте, – почти властно проговорила Софья. –  Скажи – ка мне, а что новый молодой отрок… как он? Освоился и не сбежал даже?
-  Я барышня, человек новый здеся, покамест не уразумею о ком Вы? Но я выведаю, ежели нужно.
- Нет не нужно. Ступай. Я сама прогуляюсь. Очень сегодня душно, пойду на речку, так искупаться хочется! – засмеялась вдруг Софья и пощекотала девицу, да так, что та, пышногрудая дородная девица, быстро выскочила из комнаты, оставив поднос на стеклянном столике.
     Выйдя на улицу, Софья увидела Чангук, которая зазывала её рукой в строительный ангар. Софья не спешила, она стояла на порожках дома и мысленно рассуждала: «молодой отрок и получил какой – то незримый недуг, но ему всё же повезло. Ведь его спасла шаманка, небесное царствие ей! Токмо благодаря ей и выжил он. Но почему же молодой отрок молчит? Смотрит на меня и молчит, даже головы не приклонит и улыбки не подарит. Видимо раны исцелились не до конца. Отчего же не возвращается в родные пенаты, зачем он здесь? На папенькиной лесопилке довольно – таки спокойно, хотя беглые разбойники совсем недавно налетели словно саранча непонятно откуда и лишь благодаря сильным мужикам, вооружённых подручными топорами и палками, лесопилку отбили, пусть и не без потерь. Вот почему папенька не даёт решения своего на то, чтоб я вольно расхаживала, да и маменька серчает...».
- Софья Андреевна, матушка, так ты, что ж одна пожаловала, поди опять через сад? Не можно одной хаживать, страшновато. Времена сейчас не спокойные, – вытирая подолом фартука перила, проговорила тётка Наталья.
- Да кто же осмелиться тронуть меня?  – сделав глоток кофе, вопрошала Софья.
- Дак, как знать? Беглые по лесам шастають. Страсть как боязно, – строго проговорила Наталья, – когда ж беглые отступили, в город гонца направили. Доехал ежели нет, хко ж знает. Сказывают, что награду объявили за головы их. 
- Тётка Наталья, а вот, что скажу тебе, послушай. В день крестин, Мишеньку кормилица баюкала, а я песни пела ему. И молодого князя увидала, он был нарядным, но лица не видала, темно было. Он, что – то прошептал и растворился. Кормилица сказывала, что это не человек, а блуд приходил. А я думаю, что юный князь это и есть молодой отрок, который здесь находится, но он всё время молчит. А на купальскую ночь, мой венок поймал и исчез в толпе. Вот, что это? Как разобрать?
- Энтого я не ведаю. Вопрошать надобно у тётки Агафьи.
- А где тётка Агафья – то, где она? – вопрошала Софья.
- Дак, знамо где. Вон в подклет спустилась за квасом. Да вон же она, – указывала в сторону столовой избы, сказала Наталья.
Софья громко окликнула Агафью, и та остановилась. Тётка Агафья слыла среди всех добродушной и чудоковатой, безотказно помогающей всем. Она не просила благодарности в ответ, так как все её действия были бескорыстными. Многие считали её богомолкой, многие за глаза звали знахаркой. Её рыжие, словно огонь волосы и изумрудные глаза говорили, что она и в самом деле – ведьма. Агафья стояла в серой ситцевой рубахе с широким рукавами, поверх которой был надет такой же серый полинявший сарафан. Босые толстые ноги были грязными, а стопы растрескавшимися, так как всё лето она без обуви.  Её красные руки были чуть припухшими и шершавыми, на пальцах которых красовались какие – то невзрачные украшения. Стеклянные красные бусы, украшали толстую загорелую шею. Она стояла подле подклета и подолом фартука вытирала бидон с квасом. Приметив Софью, улыбнулась ей и позвала по – свойски: – Софьюшка, голубка моя, а ну поди – ка суды, я угощу тебя кваском холодным. Отчего же маешься, вижу, что спросить, чего хошь.   
- Мишенькина кормилица поговаривает, коли молодого князя нет давно, и он случаем мне причудился, так это вовсе не князь, а блуд являлся, – начала второпях барышня. –  Он, что – то прошептал и растворился. И кормилица – то его не видывала и не слышала, а токмо я…
- Ну, что ж скажу, что ведаю. Не сумлевайся, всё скажу, пойдём – ка в избу. Жарко здеся, виш какое вёдро стоит. 
- Я думаю, – спешно лепетала Софья, – я думаю, что юный князь это и есть молодой отрок, который здесь находится…
Агафья достала из шкапа большой тесак, коим режут хлеб, и лёгким движением сделала маленький порез на запястье барышни. Софья взвизгнула, но Агафья даже и не повела глазом. Промокнув лучиной о окровавленную ладошку, она подпалила её на поту в печи.
- Конь, остудись, остановись, о камень запнись, стой, как вкопанный, больше не беги! – прошептала над ладошкой тётка и плюнула на руку Софьи, – прости Христа ради матушка, дурными делами не помышляю. Сейчас кровушка остановиться. – Агафья вложила амбарный ключ в ладошку и сомкнула в кулачок.
- Что, что ты собираешься сделать?
- Кровь несёт в себе жизненную силу, –начала бубнить себе под нос Агафья и чертить окровавленной лучиной круг на бересте. – Капля застывшая, словно смола, это и есть твоя сила. Жизнь, смерть – всё одно. Отрок тебе судьбой предназначен. Видишь, в кругу как – будто что – то вклинилось? Притяжение мощное, но это сулит опасность. Ты вошла в его душу…
- Да откуда ты всё это знаешь, – прикрыв нос, с пристрастием вопрошала Софья. – Я даже не знаю его имени. Отчего же-с? Он молчит!
- Пока молчит. Но вскоре заговорит. Ох, барышня! Не торопи время, не торопи, – продолжала вертеть бересту Агафья, – страхи пройдут, но…, – с настороженностью посмотрела она на Софью.
- Что, но? Ну же, говори!
- Что – то будет мешать. Он…
- Да, что ты всё ходишь вокруг, да около?! – почти прикрикнула Софья, – говори уже!
- Он… ой, барышня по судьбе он тебе, но он… Он беглый, – выпалила тётка и увидев жуткое удивление девушки продолжила, – он не князь как ты его называешь, он беглый, – шептала она.
-Ты всегда говоришь правду, не зря говорят, что в твоём роду были шаманки и колдуньи, но сейчас ты ошибаешься! Посмотри ещё, а как же юный князь? Я же нашла его карнавальную маску…, а потом эта шаманка. Знаешь, я обескуражена. Где же? Где тогда юный князь?
-  Это беглые. Доктор, Ваш доктор, он ещё был жив, когда его нутро наматывалось на кол. Он корчился от боли. И эта маска, это его маска. Ведь Ваш доктор тоже князь.
- Что?! Что ты такое говоришь? Как мёртв? Максим Игнатьевич! – Софья с криком выбежала из избы и направилась к выходу. Юная барышня бежала через гущу аллей груш и яблонь и не заметила с какой прытью добежала до калёных ворот усадьбы. У ворот стоящие мужики держали в руках ружья и вилы. Софья с испугом глазела на них и мимо ходом слышала, как они перешёптывались между собой. Поговаривали, что Андрей Ильич дал указание в руки взять ружья и защищать всеми силами поместье и его окраины. Ни так давно беглые напали на лесопилку, и барин понёс ущерб потеряв много людей. Софья была напугана тем, что видела, что слышала. Она решила, что важнее всего для неё – папенька с матушкой и Мишенька. А думы о юном князе – это всего лишь блажь, навождение и всё от лукавого.   
     На задворках* усадьбы, там, где ещё при старом барине – Илье Мифодиче располагалась девичья* уже почти не было девок. Сенные девки собирались там по вечерам и развлекаясь рассказывали разные небылицы и пели песни. В этом ветхом на вид домике, так и нечего не изменилось. Также, как и раньше, по среди избы стоял огромный дубовый стол, на котором были разложены ткани и ленточки, войлок и шило, огарки свечей и засушенные травы. Массивные, деревянные стулья, с высокими резными спинками стояли вряд подле одной из стен. Энти стулья были тяжёлыми, почти не подвижными. Из чистой и совсем не крашенной лиственницы, они сохранили свой первозданный вид. В красном светлом углу под потолком размещалась божница, на которой, рядом с изображением святых всегда стояла баночка со святой водой. Этот угол был святым для всех, кто приходил сюда заняться
работой или же просто присесть на лавку для отдыха. Любая лавка в таких
избах, была врублена одним концом в стену, а другим ажурным, упиралась в подпорки. Под лавкой находилось различное захламлённое тряпьё и ржавые инструменты, о которых давно все забыли. По углам избы стояли сосновые
сундуки различных размеров, в которых до сих пор хранились кокошники и рубахи с сарафанами, и шалями покойной Лукерьи Петровны. Никто не смел к ним прикасаться, никто не осмеливался их открывать. Казалось, что они со временем пустили корни и вросли в пол, так долго они стояли.
- Софья, голубка моя! – окликнула Настя, – душечка, куда это Вы бежите так?
- Тише Настя, тише, – в полголоса остановила расспросы девки, барышня. – Маменька где?
- Дак, знамо где. Анастасия Поликарповна почивать изволили, пока Мишенька отдыхает на балконе с кормилицей.
- Хорошо. Я на задворки. Предупреди маменьку, коли проснётся.
- Не извольте беспокоиться. Всё исполню голубка моя, всё исполню.
     В девичьей уже давно горели лучины и тусклым светом освещали все уголочки избы. Девицы занимаясь рукоделием, пели песни, говоривали разные небылицы в которые свято верили и всё это разбавляли звонким смехом. Кто – то прял пряжу, кто – то вязал крючком или спицами ажурные скатерти, кто – то из девиц сидел за ткацким станком и ткал половицы. Бабы плели корзинки. В этот вечер молодой Алексашка сватался к сиротке Инафье. Инафья, молодая добротная девица, лет пятнадцати, очень рано осталась без отца и матери и выросла на задворках усадьбы Искоминых. И сейчас, Алексашка, молодой конюх, направлялся в девичью, чтоб у тётки Матрёны попросить благословения, пока Андрей Ильич находился в городе. 
     Войдя в избу, Алексашка с такими же как он молодыми парнями перекрестились на икону и поприветствовали: «Добре вам красны девицы!». Положив на стол букет полевых цветов, пару ленточек и не большие бусики из синего стекла. Это были дары тётке Матрёне для того, чтобы она одобрила его намерения. Девушки – подруженьки расплетали тугую косу Инафьи, а та начинала тихо петь жалобную песнь: ;; «Я сегодня молодешенька. Я сидела под окошечком, шила платьеце я матерчетоё. Не дошила платие я сложила…» ;;.
- Купил ли ты добрый молодец подарки для девицы красной? – выряжала запрос одна из подружек Инафьи.
- Купил, – протяжно, почти пел Алексашка, – вот глядите подруженьки, вот и рубаха ситцевая, и сарафан красный, и ботиночки на каблучке, да и шаль расписная. Веночек беленькой…
- А колечко?
- Колечко будет, как девицу просватаете, подруженьки хорошие, – подхватил один из парней.
     Девушка подошла к столу и взяла в руки восковой венок, украшение из белых малюсеньких цветочков. Надев на голову невесты веночек, Инафья заплакала. Плакала она не навзрыд конечно, а так, от души.  От этого малюсенькие восковые цветочки потрясывались на голове невесты, словно оживали. Софья сидела на лавке вместе с девушками и смотрела с таким наслаждением на этот обряд, что даже забылась на некоторое время. Всё действие было похоже на игру из их собственного театра, но это была не игра. Сватовство было взаправду.
- А веночек – то после куда денет Инафья? – с любопытством, прошептала Софья.
- Венок – то? Да, хранить бережно будет подле иконы венчальной. Некому нельзя отдовати его. Коли отдашь, так счастье своё растаргаешь, – прошептала одна из повзрослевших девиц глядя на молодых парней. – А где ж Николка – то, по что с вами – то не пришёл? Ох и заводной он, будь он не ладен!
- Так знамо где. В бор поехал. Так давно уж уехал, говорит дюже лес нужен. Дрова наколоть опять же. Как с ярмарки вертался, так Буланко не распрягал. Сказывал на днях, что на Орёлку поедет, кажись поглядеть чего хочет, – приблизившись к девицам, ответил один из парней.
– Вот, неуёмная сила! Опять куда – нибудь   попадёт. Вечно молчком, сядет на телегу, вожжи в руки и куда глаза глядят. Токмо, что – то себе под нос насвистывает, да лошадь подгоняет, – проговорила Матрёна, – а слывётся весёлым да барагозным. А в бору – то всюду тень и коряги так и скрипят. Шибко скрипят. – продолжала Матрена, поглядывая на притаившихся девиц. Уж дюже они любили слушать сказки, да присказки. Все ждали очередную небылицу и не перебивали тётку Матрёну, – хотите, верьте, а хотите, нет. Но, то, что мне поведала моя бабка, когда – то, я вам тоже расскажу.
     За окном пошёл проливной дождь и завыл холодный ветер, несмотря на то, что на дворе стоял июль.  Но в избе всё же светло и тепло от пылающих лучин. И лишь тишину нарушал треск накалённых поленьев. Вся изба наполнилась теплом, и запахом дымка, который переплетался с ароматными пирожками с калиной, брусникой и викторией. Русская печка дышала и наполняла уютом всё. Нельзя даже представить старинную избу без русской печки. Ведь именно она была символом очага, символом старинных былин и сказок. На её поту всегда пеклись самые вкусные пирожки и хлеб. Да и вообще, всё, что готовили здеся девушки – это было волшебно и вкусно.
- Ну же, тётка Матрёна расскажи сказку, – громко, во весь свой звонкий голос попросила Софья.
- Да, расскажи, расскажи сказку, – просили молодые парни, рассаживаясь на лавки, да на сундуки.
- Сказку вам рассказати? А какую вы хотели бы послушать?
- Ну, самую интересную, – жуя пироги с ягодами вторили все разом.
- Ну, хорошо. Тогда ешьте пирожки и слухайте. Я расскажу вам интересную сказку, вернее не сказку, а быль. Про Силантия… – Матрёна замолчала на некоторое время, она думала, какую же историю поведать. И вот, сказка началась: «Едет по лесу Силантий, а навстречу ему идёт сосед Ваньша. Силантий кобылу остановил, да и поздоровкалси с соседом, спрашивает, мол куды путь держишь? А тот ему и отвечает, что господская корова с выпаса не пришла, шибко боится гнева барского, да и волки задрать могуть. Тут Силантий рукой махнул и посадил Ваньшу на телегу, вместе – то куда сподручней. Вскочил сосед на телегу, и поехали они вместе. Вечер – то тихий был, самое для разгулки время. Но мужики – то вместе и совсем уж, и не скучно. Едут не спеша, а вокруг ели, да сосны до небес и не то лес шумит, не то ручей журчит, птицы на разные голоса перекликаются, да по обочинам, то малые, то большие лывы. А осень – то уж наступает на пятки лету.   Силантий бает сказки и гогочет. А Ваньша сидит сзади и молчит всё. Вдруг Силантий заметил, что кобыла его медленнее идтить стала, совсем растележилась, да и хрипеть начала, аж пеной вся стала исходить. Обернулся Силантий, смотрит, а сосед сидит и зубы скалит, а ноги – то вытянулись, волочатся у него по земле. Шкрябает он ими, задевая коренья да траву высокую, да, кое – где пожухлую уже. Глаза горят его и руки тянутся к Силантию. Силантий смахнул со всей силы Ваньшу и лошадь, припустилась, словно оглашенная. Кобыла так понесла его, что Силантий даже заблудилси в бору. Не может дороги найти и всё ему, что – то мерещится. То тени, то скрипы, то эхо. Выехал он на дорогу и увидел перед собой маленького барашка. Видать потерялси. Захотел он забрать его с собой и на утро к завтрему в стадо вернуть. Спрыгнув с телеги, он тихонько подошёл к барашку, чтоб его поймать. А бедная животина и не убегала даже. Взяв в охапку барашка, Силантий положил его на телегу и связав ему ноги, чтоб тот не спрыгнул, отправился домой. Подъезжая к деревне, лошадь стала прихрамывать. Силантий смотрит на кобылу и приговаривает, мол, что с тобой милая?  Потерпи, домой ужо почти приехали. Отдохнёшь сейчас. А кобыла встала на въезде в усадьбу и не ступила ужо боле и шагу. Она пыхтела и фырчала, из её чрева доносилось совсем не лошадиное ржание. Силантий подошёл к ней и погладил промеж ушей и увидал, что из – под телеги вылез Ваньша и подбирается к блеющему барану. А у барана шерсть распрямилась и до самой земли свисает, и в колёсах путается. Шибко напужался Силантий. Схватил он вилы с телеги и стал бить черенком соседа, а тот скалится и увёртывается. Силантий отогнал Ваньшу и барана того скинул. Кобыла шибко ринулась, что её ужо и не догнать было. Силантий, тоже кинулся в бегство. Время позднее было, да и ветер подымался. Солнце давно ужо село, но в воздухе витал ещё тёплый воздух вперемешку со свежим пахнувшим в лицо ветром. Силантий бежал, что есть мочи. Он бежал и спотыкался, оглядываясь назад. Он, сам и не заметил, как свернул с дороги и упал, запнувшись о кочку. Он ползком старался нащупать тропку. Но сколь бы он не прилагал усилий, всё было напрасно, казалось, что по этой тропе никто не ездил и не ходил.  Прибежал и стучит в избу Ваньши…», –  Матрёна остановила свой сказ и встав из – за стола, подошла к оконцу. Дождь совсем закончился, и вдруг Софья в малюсеньком окошке увидела чей – то силуэт. Она даже вздрогнула. Тётка Матрёна сказывала, что это всего лишь прохожий и бояться нечего. На дворе смеркалось уже и на улицу идти совсем не хотелось. Да и её сказанья… Очень впечатлили всех.
- Ну, ну, чего ты замолчала – то? Далее – то, что хоть было? – начал один из парней.
- Ой, боязно! Хош – ни хошь, а мож после дослушаем… днём? – пролепетала Инафья, теребя вновь заплетённую косу в красную ленточку.
- Ну, завтре, так завтре, – продолжала Матрёна, – токмо, когда же завтре – то? Ну, да ладно, мож и правду завтре.
- Не, не, не! Давай – ка уж продолжай, завтре ни как. Робить нужно…
- Ну, так вот…, –  вновь замолчала Матрёна, – прибежал значит и стучит в избу Ваньши. Открывай – кричит. Антонина – жена Ваньши и спрашивает, мол кто там?  А Силантий кричит, спасу нет. Чуть ли всех не перепужал. Стоит на пороге, бледный что есть. Спрашивает, мол Ваньша дома, али как? А Антонина руками разводит, да отвечает, что муж дома, да спит ужо давно. Ваньша от этого разбудилси, вышел в сенки, видит, что мужик базлает, вот- вот двор весь разбудит. Пригласил его в избу, да жене своей велел, что – нибудь на стол из печи поставить. А Антонина ворчит, мол ночь на дворе, какие посиделки, а Ваньша угоманивает её и приговаривает, мол будя, будя ужо. Мужики прошли в избу. Антонина, прикрывая рот от зевоты, стала суетиться, накрывая на стол. Достав из печи картовник, с подоконника банку солёных огурцов, а также булку хлеба и две чарочки, поставила на стол и пригласила за стол. Сидят мужики за столом и толкуют о том, как день прошёл и, что же такое произошло с Силантием, что он ночью прибежал к соседу. Рассказывает Силантий Ваньше, а у самого дрожь во всём теле, а ведь он не из робкого десятка. Ну, вот уж и светать стало. И не успел первый петух прокукорекать, как в дом кто – то постучал. Выглянула в окно Антонина и видит она, что Марья стоит и рукой машет, мол, дверь ей нужно открыть, мужа потеряла ещё с вечера. Поздоровалась Марья с хозяйкой, говорит, что слышит она, что муж её – Силантий в гостях, вечёрит стал быть. Зашла она в избу и видит – изба полна народу, хозяева сидят, и дети ужо бегают спозаранку, и муж её за столом. Шибко Силантий Марью сою напужал, аж с ног сбилась, зовёт она его до дома. Печалится о единственной кобыле, что пропала поди она, нет не где. Отошёл немного Силантий, поостыл. Поблагодарил Ваньшу, да жинку его за хлеб, за соль. Да посулил Ваньше, когда кобыла с ищется, то поедут оне в бор за лесом. Вышел Силантий с женой и направились оне в сторону своей избы. Марья – то идёт и всё щебечет, щебечет не умолкая. Мужа под ручку берёт и тянет в сторону реки. Серчает Силантий, да дивится. Ополоумела баба его! А она, будто и не слышит, всё тянет и тянет его к реке. Глазами карими смотрит на него и волос с лица убирает…
- Ой, а я знаю про Силантия, – пролепетала Софья, – надысь, тётка Ефросинья  рассказывала, ну, так что далее?
- Идёт она, воркует, всё причесать её просит, да гребень из кармана достаёт, а гребень – то баский, да всё с каменьями яхонтовыми. Смекнул тогда Силантий – то, что здесь не так, что –то. Испужался, да виду не подал. Он отошёл от неё немного подальше, но Марья, быстро приблизилась к нему и сверкнула глазами. Он, пытался толкнуть её руками, но руки его не слушались, хотел отойти, но ноги стояли на месте, словно вросли в землю и не двигались, хотел уж заорать, но онемел. Но Силантий всё же собралси с силами. Наверно за ночь мужик поседел и постарел. Ну, что за напасти на него? Оттолкнул он её в сторону и дал такого дёру, чуть – ли мимо своей избы не пробежал. Его охватил поистине страх, который овладевал им.  Возле своей избы он остановился, чтоб перевести дух. Он никак не мог понять, что же с ним такое происходит, что за нечисть им овладела. Обернувшись, он окинул взглядом реку и берег подле неё. Стояла тишина, густой туман гладью осел на реке и только кукареканье петухов, доносились ото всюду. Рассвет ужо. Силантий вбежал в избу и закрылся на все засовы, он подошёл к кровати. Откинув одеяло, он увидел, мирно спящую жену. Она обнимала Егорушку, который в ночь, всегда перелезал из своей люльки к ним в постель. Сел Силантий в дверном проёме на порожек и тут уж расслабился и задремал. А кобылу – то, нет, так и не нашли. Сказывают, что волки задрали, далеко – то она всё же убежать не могла, запряжённая в телегу тем более.  Силантий даже забыл, что наступивший день. Он сидел на порожке и дремал. Когда проснулся, то не мог понять, приснилось ему всё это или нет. Но он в одежде, а значит, взаправду всё было. Эко, нечисть веселилась над ним. Но время шло, и яркие воспоминания постепенно улетучивались из памяти.  Сколь прошло времени, никто ужо и не помнит.
- Эка невидаль, – вдруг разбил тишину один из парней. – сказки всё энто!
- Да, люди сказывают, что сгинул со всёй семьёй энтот бедолага. Больше никто его не видал, никто не знал о нём ничего.  Ох, не знаю, сказка, али взаправду всё энто, токмо прежние люди, что поговаривали, то я вам и поведала, спустя много лет…
     Направляясь в свои покои, Софья почти вслух рассуждала о том, что она благовоспитанная барышня и хотя она весьма учтива к дворовому люду, но в сказки тёмных баб не стоит всё же верить. Это всё ложь. И она идёт от сатаны, а лесть от дружбы.
* Вехотка - мочалка
*Блуд - дух который заставляет заблудиться, сбивая с дороги. Приходит в дом к незамужним в виде жениха.
*Перехватка – так завтрак, по старинной привычке называли в дворянском сословии еще с  XVIII в.
*Задворки – это место за дворами, позади изб
*Девичья – это комната для крепостных девок