Глава VI Иркутские разливы

Часть I
     После изнурённого и жаркого дня, Андрей Ильич Искомин в компании Раструбина Якова Филимоновича сидели в городском трактире «Иркутские разливы». Узкая ковровая дорожка украшала скрипучую деревянную лестницу, которая вела в отдельные кабинки и спальни второго этажа.  Там было довольно – таки тихо и только иногда доносились звуки интересного характера или же ругань со стороны чуть подвыпивших господ. На первом же этаже трактира был маленький закуток, который чтился как раздевальня. В этой раздевальне, знатные господа оставляли свои шляпы и верхние одежды. За высоким прилавком стоял огромный шкаф с посудой из стекла и олова. Небольшие столики с мягкими диванчиками заполняли всё остальное пространство этого этажа.  В свободном углу на резных высоких ножках возвышался граммофон, из которого временами звучал гимн Российской империи: ;; «Боже, Царя храни! Славному долги дни, дай на земли! Гордых смирителю, слабых хранителю, всех утешителю – всё ниспошли! Перводержавную Русь православную – Боже, храни! Царство ей стройное!
В силе спокойное! Всё ж недостойное, Прочь, отжени! О, Провидение! Благословение нам ниспошли! К благу стремление, в счастье смирение,
В скорби терпение дай на земли!» ;;*
     Многие мужчины курили курительные трубки и развлекали себя игрой в бильярд или же чтением свежих газет.
- Эй, милейший! – крикнул Яков Филимонович, – принеси – ка нам для начала карту.
-  Что господа желают-с?
- Водочки.
- Из коева графинчика? Малого или большого?
- Для начала, маленький и запотевший.
- Что на закуску изволите? Может я сам осмелюсь предложить господам хорошим?
- Изволь, – вручая карту  половому*, ответил Раструбин.
- Суп la tortu из телячьей головки*, куропатки с трюфелями, телятинка с салатом, есть сёмга. Есть селёдочка с картофелем в мундире. Огненная уха  из налима, а также…
- Ну, будет, будет, – прервал его Раструбин, –  принеси – ка нам селёдочку с картофелем в мундире, куропаток с трюфелями, жареное мясо, ну и конечно расстегаи. Да… и быстрее там!
- Не извольте беспокоиться барин, всё будет немедля, – раскланялся половой и скрылся в густой табачной дымке.
В непринуждённой и дружеской, почти родственной беседе мужчины не замечали, как летело время. Светской беседе ни что не мешало, разве, что изредка половой вторгался со своими расспросами – не желают ли господа ещё что – нибудь откушать.
- Ну-с, – хлопнув руками, продолжал Яков Филимонович, – смею предложить поднять лафитник за наше общее семейство! Семейство Искоминых и Раструбиых!
- Не смею возражать и охотно принимаю, – ответил Андрей Ильич.
- А, что Андрей Ильич, помимо Вашей лесопилки, интересуетесь ли Вы ещё чем?
- Ну, я не так осведомлём всем, поскольку полностью погружён в своё дело, – промокая уголком салфетки часть губ, ответил Андрей.
- Вам не интересны светские сплетни?  – с прищуром пытал Раструбин.
- Отчего же-с?! Я не прочь поживиться городскими новостями, ну, я так полагаю, что всему своё время, – потянувшись рукой за газетой, которая лежала на мягком пуфе проговорил Искомин, – вот, только послушайте, 22 июня 1826 г. был утверждён Устав о цензуре, составленный министром просвещения, сторонником консервативных взглядов, адмиралом Александром Семёновичем Шишковым. Цензура должна будет контролировать три сферы общественно – политической и культурной жизни общества: права и внутреннюю безопасность, направление общественного мнения согласно с настоящими обстоятельствами и видами правительства, науку и воспитание юношества, – выдержав минутную паузу и почти приблизившись к Якову Филимоновичу, на столько, на сколько можно, Андрей шёпотом продолжил, – в Иркутск везут одного из мятежников. Бывшего князя Сергея Петровича Трубецкого. А в след за ним следует и его жена – Екатерина Ивановна. Говорят, что она подписала все бумаги и отреклась от титула и имения со всеми душами. Поговаривают, что Трубецкого везут на Нерчинские рудники. А это, скажу я Вам дорогой мой Яков Филимонович, адское место…
- Ну право слово! Андрей Ильич! Может отойдём от всех ратных дел и головокружительных сплетен, – предложил Раструбин и провёл рукой по низу талии мимо проходящую даму, подмигнув ей.
- Да будет Вам известно сударь, руки моей Вы не достойны в этот час! – возмущалась дама, прикрыв лицо маленьким веером. Но её глаза говорили об обратном. В какой – то степени она была польщена таким вниманием, поскольку девиц определённого поведения здесь было не мало. 
- Ладно, ладно. Ступай, – приговаривал Раструбин, – знаете ли Вы милейший Андрей Ильич, что говорят о княгине Трубецкой? Говорят, что она далеко не красавица. Невысокая, полноватая…
- Вздор! Ну, полно Вам! Зато она любящая и преданная супруга. Не испугалась и отправилась в след за князем и куда? На каторгу! Её голос словно мёд, а глаза… если бы Вы видели её глаза!
- Да Вы батенька плут, однако, – рассмеялся Яков Филимонович, – осторожнее в своих изречениях. Не ровён час прознает Ваша Марфа!
-  Анастасия! Анастасия Поликарповна! Прошу уважаемый мой родственник, никогда не называйте её Марфой. Она не безродная. При рождении своём она
Анастасия Поликарповна! А, что до Каташи*, так в своё время, сам царь
Николай I, будучи ещё великим князем, шибко был очарован ею на одном из балов. Вот так – то мил друг. Ну-с, мне в обратную дорогу собираться, а Вам оставаться здесь с Богом.
- Да как можно по темени отправляться в такую даль! – начал Раструбин, – неравно по случаю, нападут беглые али разбойники.
- Пусть меня Бог милует от нападок энтих, –  перекрестился Андрей, – что
беглые, что разбойники, время тёмное уже, но ехать нужно. В дом уж вертаться не гоже, да обещался Анастасии вернуться ко сроку.   
- Оставайся Андрей у нас с Ольгой Ильиничной, а ежели не желаешь, то здесь комнаты второго этажа почти сносны для проживания. Опять же можно себя утешить мотыльком. Ох, эти мотыльки…
- Ох, эти мотыльки! – передразнил Якова Филимоновича Андрей! – Погубят они Вас!
- Ежели всё складно и по уму, то ни один мотылёк не помешает. Так, что, останешься? Ольга всё ровно уж ждать не станет. Она – сударыня моя, осведомлена о нашей встречи.
- Да будет Вам известно сударь мой, скажу я Вам, что вольностей здесь много!
- Андрей Ильич! Здесь телом и душой гуляют и сорят деньгами!  Что, заночуете?! Я с Вами здесь останусь, вон в той, соседней комнате, – подняв взор на второй этаж заведения, проговорил Раструбин. Лакей, который стоял недолече от входной двери, подошёл и с поклоном в пояс спросил: – Вы чьих будите, барин?
- Ты – дурак! – возразил Раструбин, – нечто с господами так разговаривают? Ступай, да вина снеси, да девку помясистей приведи. Гулять желаю! Уразумел?
- Всё исполню, не сумливайтесь, всё исполню, – с поклоном ответил лакей, – позволь спросит барин, а другому барину…
- А другому барину, – уже с улыбкой продолжал Яков Филимонович, – а другому барину просто тихую комнату для сладких снов, не более. 
     Все спальные комнаты второго этажа были одинаковы. Самодельная деревянная мебель, которая исходила из – под молотка Искомина, кафельный камин над которым возвышалась некая картина и медвежьи шкуры на полу и стенах. Стены, окрашенные в тёплый оливковый цвет, очень сочетались с тканевой тюлей на окнах и салфетками лежащими на столе и постели. Шкафы, дубовые стулья, кресла и прикроватные банкетки отличались своей авторской резьбой и отделочной кожей. А их ножки, они были совершенно разными, напоминали, то громоздкие лапы животных, то изящные лапки птиц. Авторские произведения Васюкова Егора Андреевича, приёмного сына Корнея Парфёновича, они были весьма искусными.   
     Войдя в комнату второго этажа, Андрей думал о том, как хорошо было бы сейчас находиться дома в своей усадьбе – в родовом гнезде Искоминых. Ну его, этого Якова Филимоновича, этого разгульного старикана! Как хорошо бы расслабиться в соломенном кресле – качалке с чашечкой горячего кофе с лимоной. Нужно ещё о многом мыслить, о ценах на материал для его лесопилки, о ценах на овёс для лошадей, да и вообще о хлебе насущном. Его чистейшая супруга, ещё не совсем отошедшая от родового решения, находилась бы подле него и время от времени махала бы веером, разгоняя июльскую духоту.  Всем сердцем и душой он любил свои земли. Городская жизнь, ещё в юности как – то не задалась, в отличии от Ольги, поэтому Андрей торопил время, приближая его к утру. Конечно, куда лучше, наслаждаться Фонвизиным, Карамзиным, Ломоносовым и многими другими писателями.  Облачившись в чистый, почти новый халат, он безмятежно задремал в огромной и мягкой перине.
     А в самой крайней комнате этого же этажа, Раструбин желал праздника. Девицы, разодетые в кружевное французское нижнее бельё – грацию были, словно куклы. Бельё было слегка узким, и их пышности едва входили в него. Прозрачные чулки красного цвета, туго обхватывали толстые ляжки. Раструбин – старый лис, чувствовал, как закипает его кровь. Его низ живота обжигал огонь.
- Раскудрит твою кудрит…, девки! – почти взвизгнул Яков Филимонович, – хочу хранцузского борделя! Ах, вы мои курочки! Ах вы мои козочки!
- Барин – то шалун! – захихикали девицы, – барин фулюганить жаждит!
- Сейчас, сейчас, – прокрехтел Рструбин, приподнимая своё рыхлое тело с мягкого кожаного кресла, но не удержавшись, рухнул в него обратно. – Ах лихоманка, ах бесовка… что ж ты делаешь?!
     Одна из девиц обхватила обеими руками здоровые бёдра барина и жадно начала их целовать. Яков ощущал себя Богом! Половицы под ним заходили ходуном. Одна, на вид уж почти потасканная, зайдя сзади другой, что по моложе, начала спешно стягивать с её трепещущего тела грацию. Молоденькая девица то краснела, то бледнела, а у самой промеж ног пылал ужо пожар.  Раструбин улыбаясь, принялся хватать девок за самые тайные места. Девицы брали руки барина и прижимали их к своим пышностям. Молодая уже и не стыдилась вовсе, её юная грудь наливалась и твердела. Его детородный орган упирался им обеим в лица и был он таким большим, каких ещё девицы не видывали. В руках девиц, он был горячим и очень ладным.
- Ох барин, ох барин! Ох какая сила! – попискивали девицы в страсти.
- Погодите девки! То ли ещё будет! Мычите, мычите, словно не доеные коровы!
О том, что творилось за закрытыми дверями, можно было только догадываться. Стоны, оханья и возня доносились оттуда. 
     Первые лучи солнца медленно проникали в комнату сквозь тканевую тюль.  Андрей Ильич чуть приоткрыл глаза и потянулся. «Что за наваждение, где я нахожусь? Ух, ты Боже мой, ну, конечно… я ж в чужом доме. Досадно, но хорошо, что это всё ненадолго», думал про себя Андрей. Спустившись на первый этаж, Андрей присел за столик, к которому сразу же подбежал половой.
- Что господин желает? – протягивая карту, спросил человек.
- Давай – ка милейший, принеси мне чашечку кофе и ещё что – нибудь. Ну, что там у тебя имеется, – махнув рукой сказал Андрей Ильич.
Через пару минут на столе уже стояли пирожки, шанежки, блины, лепёшки со всякими припёками: с лучком и яичком, с творогом, с картошкой и рыбой. Горячий кофе с лимоной и виктория в сметане. Не успев оттрапезничать, как со стороны улицы послышался шум колёс, затем послышался голос, который в приказном порядке, что – то вещал лакею при этом оскорбляя его. Барин повернул голову в сторону окна и увидел, как молодой отрок спешился с коня и направился к двери. Молодой отрок в бархатном чёрном камзоле, расшитом серебром, рьяно ворвался в трактир с требованием налить самого дорогого вина. В это же время, из покоев второго этажа спустился Раструбин Яков Филимонович. Он был весьма потрёпанным и постоянно зевал, прикрывая рот шёлковым платочком. Ночь видимо прошла на славу. Он был жутко голодным. Присев за столик к Искомину, он начал жадно поглощать всё, что только можно.   
- Кто это за франт*? – жуя, возмутился Раструбин, – такого нахальника я ещё не встречал. Распоясались… ох не гоже это, ох не гоже. Извольте-с вести себя сударь! Не мне Вас учить манерам…   
- Ох, прошу покорнейше простить, забыл представиться, – почти с издёвкой проговорил молодой отрок, – Алексей Максимович Говоров. Потомственный князь…
- Барин, прошу Вас, вот бокал отменного вина – проговорил половой.
- Ах ты пёс шелудивый! Да как ты посмел влезть в беседу знати сей! – схватив за грудки полового, заорал отрок, – знай своё место, холоп!
- Ну, будя ужо, будя. Дворянин должен быть человеком чести и не пачкать мундира своего. Должен быть богат душой, любить государство и народ свой, быть готовым служить ему, – держа в руке чашечку кофе, тихо проговорил Искомин, – так как Вы сказали Вас величать?
- Я смотрю, Вы любезный глуховат? Коли не расслышали, – продолжил отрок, не опуская из своих рук полового. – В холодную его за дерзость этакую! Позвольте представиться ещё раз – Алексей Максимович Говоров. 
- Не обессудьте, но это не Вашего чина забота, судить и рядить о половом.  Не уж то Вы милейший, являетесь отроком самого Максима Игнатьевича?
- Да-с!
- Но позвольте! – Андрей хотел было, что – то возразить или сказать, но сдержался, поскольку в голове уже назревала мысль о том молодом человеке, которого доставили мужики на лесопилку из леса. Ведь его дражайшая Софья, так просила, так была уверена, в том, что этот молодой отрок и есть
молодой князь. И потом, она же нашла в лесу карнавальную маску, которую на званом ужине носил молодой князь.
- А взаправду ли-с говорят, – минутную тишину, своим вопросом разбил Алексей Говоров, – что у Вас единственное богатое поместье в круге и Вас знают даже в самой Москве?
- Люди о многом бают, – не отводя пристального взгляда, ответил Алексей Ильич.
- Какой конфуз! Так не говорят, это не модно…, но папенька мой, – Алексей вытянулся в струну и промолвил, – до Вас меня изволил прислать. А я всё мешкал, а теперь вот-с, по случаю Вас встретил!
- Ежели, что сказать хочешь, то молви, а ежели нет, то иди отцедь и не базлай – резко начал Раструбин.
- Да Вы сударь, я как погляжу – ругатель! – продолжал Алексей, – но всё же, любопытство превыше-с меня.
- Поместье Искоминых расположено на низменнос¬ти по берегу Иркута в сотню вёрст от Иркутска, – властно и чуть отклонившись на спинку мягкого кресла, вещал Искомин.
- А, что за последние лета, подворье Ваше увеличилось, не так ли?
- Не шибко ли Вы расспросами занимаете нас? – вмешался Яков Филимонович, промокая салфеткой уголки рта. – Хлебопашество, пчеловодство и многое другое, имеют всё же весьма скромные размеры. Ну-с, я удовлетворил Ваше весьма незанятное любопытство?
- Я так думаю, что цивилизованная жизнь – это жизнь, а не скучное волочение в деревне и это моё убеждение! Папенька часто проводит дни свои в маленьком имении, поэтому не мешает, да и я ему, – ответил Алексей Максимович. Он ещё хотел дополнить изречение, но в двери трактира вошёл сам градоначальник Иркутска с жандармами.

Часть II 
- И вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ, – подсаживаясь за стол к знатным собеседникам, еле слышно проговорил Алексей Максимович.
- Извольте объясниться сударь, – потребовал один из жандармов.
- Да, в чём здесь объясняться? Это слова великого поэта. Лермонтов, иль не ведаете о таком в своих застенках?
- Милостивый государь, – начал градоначальник, – Вы уважаемый человек, да и отец Ваш – Максим Игнатьевич, но…, искали Вас.
- Отчего же-с я понадобился, за мной грехов нет?
- Смею доложить, что разбои в окрестностях приумножились с тех пор, как появились беглые, они же разбойники. И житья нет от них. Нападают на всех, кто встречается невольно на пути. Они головорезы, скажу я Вам и в живых мало кому удавалось остаться. – продолжил градоначальник, – ловили и вешали их без милосердия, но увы сударь. Так, что прошу послушать, с каким визитом мы здесь.
- Почтём за честь, –  промолвил Андрей Ильич.
- Милостивый Государь! Почтеннейшее письмо из Ваших мест от двадцатого числа, сего месяца я имел честь получить от Анастасии Поликарповны Искомной…
- Да, но это же моя супруга! – с удивлением произнёс барин и привстал с кресла.
- Получить это письмо, я имел честь двадцать первого числа сего же месяца, в коем излагается следующее: «Я Анастасiя Поликарповна, супруга барiна Искомина Андрея Ильича, изъявляю-с своё желание иметь подробное описаниiе сего преступленiя, которое совершiлось въ окрестностях нашего именiя. Пишу Вам мiлостивый государь о смерти-с князя Говорова Максима Игнатьевiча, которая случiлась въ аккурат после-с званого ужина въ нашем поместiе. Он былъ знатнымъ господiном и светлымъ лекарем, а также-с другом мужа моего. Съ великiм сие моимъ желанiем исполняю свой долгъ и препровождаю к Вам, милостiвый государь, это письмо. Так, после смерти, тело князя было изуродовано, но узнаваемо.  Судьбе Вышняго угодно было прекратiть жизнь светлого и весьма высокого человека. 20 июля 1826 года.  Искомина А.П.» – прочитав письмо, градоначальник убрал его в серую картонную папку. Посмотрев на бледное лицо молодого князя, промолвил вновь, – острог или же покаянная яма*. А лучше всего каторга. А сейчас не тревожьте его, пущай выпьет. Пущай выпьет столь, сколь в него войдёт и проспится. А после ужо обговорим.
- Папенька…, папенька…
- Ну, будет, будет ужо, – хлопая по плечу Алексея, продолжал градоначальник.
- Папенька, Максим Игнатьевич был не просто княжьих кровей, он был влюблён в науку, в свою медицину, – с комом в горле, говорил Алексей, – и пусть с причудью, словно Вы, Андрей Ильич.
- С причудью? – вопрошал один из жандармов.
- Да. Вы не ослышались. Именно с причудью. Дворню, коих имел не сёк, с девками, как мой покойный дед, не озоровал. Не злыдствовал на барщине. Любил людей и… и, что же тапереча? – обмякший Алексей, словно расплылся в кресле, а былая прыть и ярость улетучилась вовсе.
- Убиенного князя, – прокряхтев в кулак, начал градоначальник, – так вот, убиенного князя Говорова Максима Игнатьевича обнаружили в Ваших лесах, Андрей Ильич, – присаживаясь за свободный стол, продолжил он. Не хотел бы я Вас беспокоить, но служба…
- Я с превеликим удовольствием отвечу на все Ваши вопросы милостивый государь, – ответил Искомин, отодвигая от себя тарелки.
- Ну-с, приступим, – достав из серой папки чистый лист, продолжил беседу один из жандармов. – Просветите меня о Ваших делах для начала. 
- Ну, что ж. В поместье восемьсот сорок пять дворов и столько же жилых помещений. Жителей десять тысяч шестьсот душ, в том числе мужчин – шесть тысяч четыреста душ и женщин с детьми – четыре тысячи двести душ. И все они не токмо русские, есть и остяки, но все они православные.
- Добре. Ну, а за последние годы население в поместье значима увеличилось?
- Так знамо увеличилось. А как же-с? Увеличилось на 180 душ. В общинном
владении, земли имеется двадцать один миллион десятины, в том числе одиннадцать миллионов десятин под полями и лугами, семь миллионов десятин под деревнями и огородами и три миллиона десятин под лесопилкой. Работа на лесопилке составляет почти исключительное занятие жителей, не смотря на иное хозяйство.
- Да, да, – пробубнил себе под нос жандарм, – уж извиняйте Андрей Ильич, посетили мы Ваши места, да лесопилку, без Вашего ведома, но служба обязывает. Видели, и русских, и узкоглазых…
- Узкоглазые, как Вы называете, это люди, они – остяки и работают, и живут вольно.
- Да, да. Прослышаны все о Вашей любви к холопству.
- И о чём же-с ещё Вы наслышаны?
- О том, что Вы всем вольную дали и наделами всех обеспечили, да и люд к вам рекой тянется на работы. Видимо и в прям, Вы широкой души человек.   А позвольте узнать, по какому случаю состоялся энтот праздник?
- Так это был даже не праздник, а всего лишь званый ужин, переходящий в праздник, – вмешался в беседу Раструбин, – Андрей Ильич в полном праве баловать своих домашних. И хочу заметить, что множество знатных гостей присутствовало на том ужине, в том числе и князь Говоров со своим наследником. Гости разъезжались уж далеко за полночь.
- Я вынужден просить Вас уважаемые господа, задержаться ещё здесь на несколько дён, а после, Вы уж будите свободны, –  сказал градоначальник.
     Андрей Ильич Искомин всем сердцем желал быстрее уладить все не приятные дела в отношении страшного инцидента и отправиться поскорее взад своего поместья. Перед ним стояло серое прямоугольное каменное здание, длинною в семьдесят пять футов с железной крышей. Здание стояло посреди большого двора, обнесённого белой каменной стеной, достигающей пятнадцать футов в высоту. По углам снаружи стены стояли караульные будки, часовые скучно блуждали взад и вперёд. Возле следственного изолятора тюремного острога, прям на земле сидели бабы с ржаным хлебом, варёными яйцами и рыбными пирогами.
     Одежда на заключённых была серого цвета. Свободная рубаха и штаны были сшиты из грубого холста. Все заключённые на руках и ногах имели кандалы, и при ходьбе этот лязг цепей приводил в ужас. Смрад был повсюду. И только в одной из комнат можно было дышать свободно, не прикрывая нос надушеннным платком. За обшарпанным столом сидел следователь, он пил чай. Было душно, поэтому его форменный китель висел на спинке такого же обшарпанного стула.
- Я животом своим чую барин, ох неладное всё это. Всё это скверно. Но мы здесь на то и есть, дабы разобраться во всём, – отпив глоток, начал следователь.
- Я желаю-с поскорее разрешить этот вопрос и забыть об этом страшном инциденте, – проговорил Искомин, присаживаясь на стул, при этом сметая перчаткой пыль.
- Желание – это хорошо. Желание у человека исполняться должны. 
- И я надеюсь на то, что Вы разберётесь с этой скверной, – продолжил Искомин.
     Следователь сего заведения, заёжившись на стуле, накинул на себя китель и закурил. Дымок от папиросы лёгкой струйкой потянулся в открытое небольшое оконце. Спустя минуту, рядовой служивый втолкнул из коридора в комнату одного из задержанных. Этим задержанным был тот молодой отрок, которого мужики доставили из леса на лесопилку Искомина. Это тот отрок, за которого так просила Софья. Искомин сильно удивился, увидев его перед собой. Он был в рваной рубахе, из – под кепки торчал русый локон грязных волос. Его взгляд был достаточно враждебный. Следователь взмахом руки, подал жест барину, чтоб тот оставался весьма спокойным и выслушивал всё, о чём здесь пойдёт речь до конца.
- Ну-с голубчик, – обратился следователь к задержанному, – вот пред тобой милостивый государь, спаситель твой! Поведай – ка ему всё, что знаешь.
- Коли на то воля твоя, то противиться не стану. Беглый я, с дворни.
- Откуда ты парень? Кто хозяин твой? – спросил Андрей Ильич.
- Отвечай пёс шелудивый! – прикрикнул следователь.
- Хош сберечь зубы, не три губы, – сквозь зубы сказал задержанный, – ты барин шибко не стращай, что надь скажу, а на более не обессудь. – подавлено и хмуро отвечал задержанный. Он облакотился устало к стене и стал смотреть в зарешёченное окошко. Припухшие веки, опавшие щёки, весь вид говорил о трудных испытаниях этого юнца и не только в этих застенках, но и в его ещё не долгой жизни. – Я ужо говорил… – совсем вяло продолжал он, – я всё вам говорил.
- Так поведай ещё раз, раз барин тут, знамо дело, что он сам хочет услыхать всё, – следователь застегнул свой китель и сел обратно за стол.
- У лесной дороги мы остановили экипаж…
- Экипаж? Откуда владеешь такими словами? Отвечай-с? – не выдержал барин.
- Так знамо. Говорю же, я беглый. При барине жил, да дюже плохо было. Шкуру мою на верёвки резали. Не сдюжил я. Сбежал. Прослышал я о тебе барин, знаю, что к холопам ты милостив. Я барина… я не убивал. Не убивал я! Я сбежать от них хотел…, я барин грамоту уразумею и делу столярному обучен.
- Ну-с, продолжай.
- У лесной дороги экипаж остановили, напали на него враз. Господин в нём был дюже спокойный, но разодетый и в перьях цветных, словно павлин. Птицу таку ведаю. Она жила у мого барина. Человека побили и привязали к дереву сразу же. Он кричал, чтоб оставили его и доставили в дом барской. Кричал, что негодники мы и не знаем с кем дело имеем. Кричал, что князь. Дядька Василь скалил зубы и барина того павлином называл. Кафтан на нём такой славный был, весь расписной. А барин тот говорил, что Василь собачий сын и окосел вовсе! Кричал, что мы поскудники и разбойники! Что и прикасаться не смеем к нему, не то что бы связывать. В экипаже не нашли нечего. А дядька Василь рассвирепел и кол воткнул в животину барина энтого. Изгалялся над ним Василь и маску, ту, которая при нём была, натянул на лицо, чтоб не видеть, как барин от боли мучается. А я сбежал. Я сбежал! Я не душегуб! – кричал задержанный отрок, – барин, возьми меня к себе! Верой и правдой служить буду! Барин! Барин! – кричал, когда заломав руки его уводили в камеру.
- А сколь уплатить следует за такого беглого, чтоб вернуть его хозяину или же себе забрать?
- Да, что Вы сударь, – отмахивал рукой следователь, – да на что Вам это нужно? Да Вы сударь не знаете, что они здесь говорят, чтоб разжалобить…
- Сие моя воля, –  тихо промолвил Искомин и поставив пустую чашку на стол продолжил, – Вы мил человек не мешкайте и к завтрему мне в «Иркутские разливы» поднесите бланк об уплате, я выкуплю этого холопа. Вижу, толк будет из него.
- Добрый Вы человек барин. Не ведайте, что творите! На каторгу его и всё!
- Да? А с этим главным разбойником, что прикажите делать? Как его, Василь? Поймайте и истребите! Дела мне до этого нет-с. Я пострадал уже от его налёта. Потерял мужичьё и каких работников! Знающих дело своё.
- Ну, вот! Сами же говорите, что истребить нужно! Так может…
- Я всё сказал. Жду Вашего ответа милейший. Завтра.
     На утро следующего дня, Андрей спустился в залу первого этажа с головной болью. Ночь выдалась беспокойной, барин весь искрутился, будто – бы спал не на перине, а на шипах. Неспокойные нынче времена, от того и волнения охватывали его головушку. Но жизнь на месте не стоит, что не приведи Господь!
- Вот, милейший, а принеси – ка мне водочки и чтоб запотевшая.
- Как изволите, барин. Вам анисовую?
- Её, её родимую.
- Вот, прошу-с Вас, груздочки в сметане.
Искомин перекрестился сам, после перекрестил лафитник: «Ну-с, что Бог послал, то и откушаем!» и залпом его осушил. Хрустящий груздочек, да с лучком приятно и громко захрустел во рту. – Весьма прелестно! 
- Здравия желаю господин хороший! – кто – то проговорил за спиной барина. Это был жандарм, он появился, словно не откуда и так внезапно, что Искомин даже вздрогнул.
- Тьфу на тебя ирод! Напужал!
- Прости Христа ради, барин, – заявил жандарм и протянул банк выплаты.
- Так, так, посмотрим, – вчитываясь в бланк, начал барин. – Количество крепостных, приобретённых барином…, – подняв глаза на жандарма, будто  вопрошал.
- Прошу Вас заметить, в бланке всё изложено, прочтите далее.
- Ага! Количество крепостных, приобретённых Искоминым А.И. (по ведомости 1826год). Количество душ: июль 1826 год – единица.  Количество душ, приобретённых им в 1826 году с землёй – ноль. Количество душ, приобретённых им в 1826 году без земли – единица. Взнос платы за одну душу – 30рублёв, – покрутив бланк в руках, – а где главление сие документа?
- На обороте милостивый государь.
- Ах, да вижу! Вот же: «Выдача разрешений на покупку крепостных в имения в 1826 году».
Внезапно в зал трактира ворвалось несколько человек замотанных в грязные платки. Они наводили страх на присутствующих господ и их спутниц, требовав кошельки и украшения. Извернувшись, словно уж, жандарм бросился всем своим телом на одного из разбойников и сразив его на повал, обмяк. Огромный тесак вошёл в его грудь, и тёплая кровь алым пятном выступила на голубом кителе. Искомин, не смотря на свой возраст, проявил небывалую прыть, которую проявлял ещё в гусарские молодые годы. Он с лёгкостью скрутил разбойника, который замешкался на мгновение.
- Похоже ты и есть Василь?! – сорвав грязную тряпку с рябого лица разбойника, второпях проговорил барин, – пёс шелудивый!
- А ты окель зашь кто я? – прошипел разбойник, пытаясь вырваться.
- Что! В опале сучье отродье?! – продолжал барин, – покорствуешь мне поскудник?!
- Покорствую, – уже совсем тихо прошипел он. Покуда видел, что остальная разбойничья братия испарилась из трактира, словно и не было.
- Браво! Браво! – зал рукоплескал спасителю. Несколько половых подбежали к Искомину и верёвками натуго связали разбойника. Через какое –то время градоначальник с дюжиной жандармом посетили трактир. По воле случая, разбойничий главарь Василь был пойман. И где, и кем? Это была удача.
- Вы Ваша светлость настоящий герой, похвально. Похвально! –распинался градоначальник.
- Вы рыцарь! Герой! Богатырь былинный! – расхваливали наперебой молодые девицы.
- Вот, что, – промолвил градоначальник, – выходит, что Вы Андрей Ильич оказали не оценимую услугу. Не надобно уплаты. Отдам Вам даром юного разбойника, в обмен на… – одёрнув разбойника, проговорил градоначальник, – матёрый боров! Стой на месте!
К вечеру тюремный экипаж подъехал к трактиру и передал в оборванных лохмотьях молодого разбойника Искомину. Барин был счастлив, что наконец – то может отправиться в родные пенаты. Заложив свой экипаж, он направился туда, где его так ждали, так желали видеть живым и невредимым.
* Гимн Российской империи создан с 1816 по 1833 гг,
* Половой – официант
* Суп la tortu из телячьей головки – суп тортю
* Каташа – Катрин Лаваль (так звали будущую княгиню Трубецкую)
*Франт – нарядно одетый человек, щёголь, модник.
* Покаянная яма – камера, куда не проникал даже малый луч света.