Ковчег

На веранде стемнело, и первые капли дождя дробью ударили по стеклу.
Горский не испугался раската грома – всё утро парило, и даже без прогноза синоптиков было ясно, что к вечеру  соберется гроза. Ливень заливал сад и барабанил по крыше, в отдалении сверкало, но Горский продолжал невозмутимо сидеть в кресле. И хотя лишь стекло отделяло его от ревущего ветра и молний, ротанговое кресло среди экзотических южных растений казалось Горскому тем надёжным местом, где лучше всего пережить непогоду.
Зорин вынес на веранду бутылку вина, пару бокалов и сел напротив гостя. Это был улыбчивый, средних лет мужчина с тонкими  чертами лица и с деликатными манерами.  К тому же Зорин был еще и немного сентиментален - он придирчиво  выбирал друзей для того, чтобы разговорами скрасить выходные.
- Погода подвела, - сказал Зорин, - но ведь и дома можно неплохо скоротать время?
Он откупорил бутылку и разлил вино по бокалам. Горский молча пригубил красноватую жидкость, и Зорин подумал о том, что для победы над меланхолией одной бутыли «Доньи Бернарды» будет мало. Творческий кризис, который переживал его знаменитый друг, затянулся на долгие полгода. Ни одного рассказа за шесть месяцев! Ни единой дерзновенной мысли! Приглашая Горского на дачу, Зорин надеялся вывести приятеля из депрессии, но просчитался. Прогулки на залив, ночёвка в лесу и утренний клёв не вызвали в Горском ни восторга, ни ярких впечатлений. Мясо на углях и веселые блондинки с соседской дачи тоже не тронули его сердце. Тогда отчаявшийся Зорин решил устроить дружескую пирушку – пригласить пишущую молодежь, чтобы мечты и дерзания юных талантов раззадорили маститого писателя, но и эта затея не увенчалась успехом: ураган с ливнем обрушился на город, и теперь бушевал на писательских дачах.
Горский пил вино и наблюдал за непогодой, не проронив ни слова. Зорин подумал, что для своих сорока с небольшим его приятель выглядит как нельзя лучше – блестящих черных волос не коснулась седина, а на гладком лице не было заметно морщин. Зорин решил, что моложавость и красота Горского привлекают к нему поклонниц более, нежели талант. И вообще с такой внешностью и славой глупо предаваться меланхолии. Сотни девиц осаждают издательство, мечтая познакомиться со знаменитостью, а Горский до сих пор не женат! Досадное упущение, которое необходимо исправить. «Семейному человеку некогда предаваться грусти», - подумал Зорин.
- В какое скучное время мы живём! - наконец отозвался Горский. – Совсем не о чем писать.
- Так уж и не о чем?
- Вообразите, мой друг, именно так! Всё, что раньше казалось фантастическим и невозможным, теперь является повседневным. Аэромобили, интернет на Луне и на  Марсе, колонизация экзопланет… Нам, фантастам, остаётся лишь разводить руками. Людям больше не о чем мечтать! А когда не о чем мечтать, наступает закат цивилизации.
- Тогда почему бы не обратиться к прошлому? Покопайтесь в старинных библиотеках, найдите интересное событие в прошлом. Вот, например, исторический роман господина Ильина о первых орбитальных станциях на Марсе. Десять лет назад это был бестселлер! Покорить космос – разве не об этом всегда мечтали лучшие умы? И вот теперь обычные земляне спешат в далёкие путешествия, чтобы обжиться на новых планетах! Согласитесь, друг мой, старушка Земля порядком оскудела – ресурсы исчерпаны, климат оставляет желать лучшего, а в других солнечных системах планеты хранят богатейшие недра, природа девственно чиста: вода, растительность и фауна словно в первые дни творения! Новые впечатления и возможности – разве это не прекрасно? Недаром вся молодежь грезит просторами Вселенной!
- Бегут с родной планеты, как крысы с корабля. Как ненасытная саранча, чтобы варварски истребить все на своем пути. Не понимаю,  в чём тут романтика.
Зорин озадаченно потер подбородок.
- Тогда копните еще глубже – в те времена, когда не было туристических маршрутов на орбиту или когда люди передвигались на лошадях. Фантастическое путешествие нашего избалованного современника в ужасное прошлое – чем не сюжет?
- Боюсь, нынешнему читателю будут совершенно не понятны реалии тех времен, - заключил Горский. – По правде, и мне тяжело себя вообразить крестьянином в каком-нибудь девятнадцатом веке. Вставать спозаранку, ухаживать за скотиной, пахать и сеять… Нет, я не смогу…
- В таком случае пишите о том, что видите вокруг.
- Вокруг мало интересного, дорогой Павел Степанович.
- Отнюдь! Быть может, когда-нибудь лет этак через двести читатель откроет ваш роман и удивится тому, что мы считаем обыденностью. Он скажет: «Как интересно и непонятно жили наши предки! Жарили мясо вместо того, чтобы принять пару таблеток для поддержания минерально-витаминного баланса. Корпели над книгами вместо того, чтобы просто радоваться жизни»… Будь я на вашем месте, то непременно оставил бы мемуары для потомков.
- Скучно, скучно жить, Павел Степанович! Весь мир избороздили зонды, корабли-разведчики посылают сигналы из далёких галактик, для обитания на других планетах выведены иные формы жизни. Само человечество уже не ставит перед потомками никаких дерзновенных целей. Оно и понятно: ничего волшебного, тайного, ничего заповедного во вселенной не осталось.
- Пишите о душе – душа вечная загадка.
Горский с интересом поглядел на друга.
- Душа… Старинное благородное слово. Воображаю, как сладко будут зевать читатели, если я начну писать о душе.
Дождь на мгновение затих, но потом с новой силой начал стучать по черепице. Зорин незаметно вылил вино в цветочный горшок. Он не любил пить, и вино держал в доме исключительно для гостей.
В саду ветер склонял деревья до земли. Сверкнуло, и над крышей раздался оглушительный гром.
- Знаете, Павел Степанович, мне иногда кажется, что над человечеством скоро разразится буря, подобная той, что бушует теперь за окном. Сейчас мы благополучно проживаем наши жизни, ничто нас не тревожит, но ведь так не может быть вечно? Это закон природы. Сегодня утром было солнечно и прекрасно, но земле, чтобы давать плоды, нужна буря. Вот так  же и с людьми: чтобы мы окончательно не выродились, нужна хорошая встряска, иначе мы совсем разнежимся, ослабнем и погибнем.
- Мысль не нова, - заметил Зорин. – Пожалуй, я даже соглашусь с тем, что прежние люди были сильнее нас. Бесконечные войны, засухи и наводнения, эпидемии, изматывающая борьба за кусок хлеба, за место под солнцем – вот что такое мировая история! В прежние времена требовалось значительно больше мужества, чтобы жить, но были ли люди счастливы? Мне кажется, нет. Это теперь в жестокую непогоду мы пьем вино под пальмами на веранде, а какие-нибудь крестьяне в девятнадцатом веке плакали бы о погибшем урожае и о возможном голоде. Так что кончайте философствовать, милый друг. Вы мало пьете, поэтому и лезет в голову всякая чепуха.
Горский усмехнулся.
- Хорошо. Уговорили. Давайте выпьем еще вина и поразмыслим о душе. Как вы полагаете, осталась в наших современниках то, что прежде благородные люди называли этим загадочным словом?
- Разумеется.
- В самом деле? – Горский пригубил бокал, и в его глазах заплясали злорадные огоньки. – Вы оптимист, однако.
- Стараюсь им быть. Всегда нужно верить в лучшее. 
- Не могу. Много ли душевных людей, с которыми можно поделиться радостью и горем или просто посидеть у озера в час заката? А много ли желающих вступить в ряды волонтеров, чтобы разделить чьи-то заботы и печали? Увы! У наших современников нет времени на глупые сантименты. Я и за собой стал замечать безразличие к жизни. Я становлюсь холодным, дурным человеком, а значит, не имею права учить других. 
- Не скажите, Виктор Сергеевич. Вы – душевный человек, потому что тоскуете без смысла жизни. И заметьте: только нравственному человеку для счастья и полноты бытия необходима истина!
- Спасибо, - Горский улыбнулся, его глаза потеплели. – И у вас отзывчивая, прекрасная душа: вы желаете мне добра, в то время как другие злорадствуют за моей спиной. Но им осталось недолго радоваться. Никакой душевный кризис не может длиться вечно!
Горский встал и подошёл к окну, чтобы лучше видеть сад. Яблони блестели от дождя, газоны превратились в лужи, а ливень по-прежнему с грохотом катился с крыш.
- Вы позволите, дорогой Павел Степанович, задержаться у вас еще на пару дней? Не люблю путешествовать под дождем, а до станции не менее двух километров. К тому же дороги раскисли. – Горский впервые улыбнулся. -  А у вас тут очень уютно. Могу я на некоторое время превратить эту чудесную веранду в писательский кабинет?
- Конечно, - сердце Зорина затрепетало от предвкушения радости. - В гостиной возьмите переносной столик и ноутбук. А может, вы предпочитаете как в старые добрые времена – бумагу и авторучку?
-  Я далёк от романтики, вы знаете. К тому же мне жалко тратить бумагу – надо беречь живые деревья, ведь густых лесов и так почти не осталось. Единственная просьба: постарайтесь забыть обо мне на пару дней.  Не нужно никакого особенного внимания к моей персоне. Я неприхотлив – не нужно ни шашлыков, ни красивых соседок. Столик, ноутбук и тишина.
 - Договорились. Моя электронная горничная к вашим услугам.
- Какая благодать! Сад за окном, непогода, уютное кресло под мандариновым деревом на веранде… Быть может, мы оттого и не имеем мыслей, что в мире не осталось тихого уголка  для размышлений? Вы не обидитесь, если я займусь сочинительством прямо сейчас? – спросил Горский. – Я не самый лучший собеседник, когда голова занята новым рассказом. А вы, вероятно, надеялись, на философский разговор за бокалом вина? Прошу извинить меня за то, что не оправдал ожиданий.
 - У вас появилась идея? Это прекрасно! Если пожелаете, вся прислуга будет ходить на цыпочках мимо веранды…
- Благодарю вас.   
Зорин пожелал другу доброй ночи.

Когда горничная отдернула шторы, сноп света озарил комнату. Зорин зажмурился.
В саду царил ослепительный полдень  - листва блестела после дождя, солнце играло на траве, и над крышей ворковали голуби.
- Доброго утра, хозяин!
- Сегодня прекрасная погода, Эмма? За три дня ненастья каким чудесным кажется простое ясное небо! Как там наш меланхоличный гость? Уже явил миру что-то необыкновенное?
- Я пришла разбудить вас и сказать, что новый рассказ господина Горского произвел в соцсетях эффект разорвавшейся бомбы. С утра вашему другу уже звонили газетчики и редакторы нескольких крупных издательств. Его рассказ обсуждают во всех утренних новостях.
- Вот как? – Зорин сел на постели. «Чертовски везучий парень! – подумалось ему. – Два дня одиночества, две бутылки вина, и – опять знаменит на весь мир!».
- Где теперь мой приятель?
- Господин Горский курит на веранде.
Окна были распахнуты настежь. Ветер качал пальмовые листья, шевелил соцветия азалий и папоротники.
Горский сидел в кресле. На его лице по-прежнему не было радости, и Зорину показалось, что друг стал еще более задумчив.
- Гляжу на вас, Виктор Сергеевич, и язык не поворачивается пожелать доброго дня. Опять меланхолия! Но почему? Вас озарило вдохновение; поклонницы готовы порвать друг друга в клочья, осаждая издательства. Неужели вы не рады успеху?
- Известность – весьма утомительная вещь, Павел Степанович. Не для того я пишу, чтобы девушки рвали на себе волосы, а редакторы подсчитывали барыши. У писательского труда есть более благородные задачи.
- Ваша правда. Однако надо заметить, вы вновь сотворили с людьми невозможное. Молодежь волнуется, журналисты осаждают вашу питерскую квартиру, а электронная прислуга устала объяснять, что хозяина дома нет. Так  о чем рассказ? Я всё проспал.
- Ничего особенного, - Горский положил сигарету на край пепельницы. - Я просто попытался пробудить в людях совесть. Оказывается, еще можно поймать читателя на такую непритязательную наживку.
- Вот, и я давеча говорил вам: жива еще благородная человеческая порода! Каких бы высот не достигла наука, человеку всегда будет тоскливо без совести и высоких побуждений. Признайтесь, что спор о душе вы проиграли, – Зорин устроился на шезлонге и довольно потер руки.
- Согласен. Проиграл. Я не ожидал признательности публики и удивлен, что  незамысловатый рассказик обсуждают с телеэкранов.
«А ведь он не лжет!» – с удивлением подумал Зорин.
- Итак, вы готовы выслушать сюжет? – голос Горского звучал однообразно и тихо. - Тогда вообразите, мой друг, обыкновенного юношу, каких тысячи вокруг нас. Он не одержим идеей прославиться или жениться на дочери миллионера. Его не восхищают достижения науки. Он даже не мечтает о выгоде для себя. Странный герой, не находите?
- Я нахожу это интересным и уместным. Разве только какие-то особенные люди имеют право становиться героями рассказов? – ответил Зорин.  – Самое интересное и пронзительное, что есть в литературе, дорогой Виктор Сергеевич, это маленький человек. Да-да, обычный человек с его страстишками или страстями. Но не будем отвлекаться.
- Да, - рассеянно произнёс Горский. - Итак, маленький человек, живущий среди нас, без дерзновенных мечтаний покорить полмира. Вокруг него бурлит водоворот событий: одни спешат колонизировать экзопланеты, пригодные для жизни; вторые уже прибрали к рукам новые земли с их богатейшими ресурсами, чтобы вести прибыльный бизнес; третьи, прельщённые властью,  хотят установить новый вселенский порядок… Везде и во всем суета. Люди спешат покинуть Землю ради дальнейшего счастливого существования, но на других планетах жизнь снова идёт по-старому. Опять войны за земли и ресурсы, невинные жертвы, подлые злодеяния – все, как и прежде, но во вселенских масштабах. И среди этого безумия где-то на забытой Земле обитает мой одинокий герой. Он не полетел завоевывать чужие миры. Он остался, чтобы хранить и умножать то, чем побрезговали люди. На разорённой, разграбленной планете он сажает деревья, чтобы возродить леса. Сажает цветы, чтобы Земля стала вновь когда-нибудь похожей на Эдем. Разводит животных и птиц, которых почти истребили хищники в человеческом обличье. В то время как во вселенной идёт дележ территорий и богатств и в этой борьбе тысячами гибнут люди, на тихой, покинутой Земле живет Человек совести и долга – как забытый миром праведник в нищей обители. Он верит в возрождение людей и Земли. Его дети и внуки получат в наследство не алмазные астероиды, но Доброту, Милосердие и Веру. И когда-нибудь, устав от раздоров, люди вернутся на родную планету и не увидят разорения. Взрастут посаженные моим героем леса; цветы заполонят равнины, а поля пшеницы и ржи будут простираться за горизонт. В садах будут щебетать птицы, в лесах и горах расплодятся животные. И люди, уставшие от насилия и зла, благословят обновлённую Землю, и она примет заблудших детей, как Ноев ковчег принял избранных для спасения. И людям станет стыдно  за то, что они творили прежде. Земля очистится от скверны, и у человечества появится шанс начать жизнь заново по законам справедливости и добра.
Горский говорил спокойным, бесцветным голосом - так люди говорят о самых обыденных  предметах, и это не нравилось Зорину:  о великих идеях нужно кричать на весь мир, чтобы  люди услышали, опомнились и остановились в своем безумии, дабы не погубить планету и всё человечество.
- Вот, собственно, и всё, мой друг, - сказал Горский. - Мы привыкли считать великими героями первопроходцев, академиков, полководцев, а ведь самый настоящий герой – это не тот, кто ищет подвигов и славы. Герой – это маленький человек, который незаметно делает своё нужное, неотложное дело. Сажает леса и другие растения, чтобы на планете был воздух. Очищает озёра и реки, чтобы его собратья не знали нужды в питье. Хранит вековые нравственные устои, чтобы на Земле не угасла человеческая жизнь. Вы ведь согласны со мной, Павел Степанович?
Зорин кивнул.
- Не только я. Почитайте на досуге то, что пишет в соцсетях молодежь! Еще вчера они мечтали искать золото в галактике Андромеды, а сегодня они мечтают спасать тюленей и разводить пчёл, клонировать редкие растения и засевать поля маками и васильками.  Чужие миры уже не кажутся им более привлекательными, нежели родная планета. Им очень понравился новый литературный герой. Как вы назвали его? Иван?
- Да. Сильное, благородное имя. Наши предки прозывались Иванами. Царь, пахарь, воин – все были Иваны. Теперь иные времена, но пусть и сегодня Иван станет спасителем человечества от вселенского зла…
На веранду вошла горничная и протянула блокнот с какими-то записями.
- Господин Горский, ваша электронная экономка спрашивает, когда вы намерены возвратиться в город.  Вас приглашают в ток-шоу на телевидение  и просят перезвонить. А еще  редактор «Литературной газеты»  хочет пригласить вас на встречу с молодыми фантастами.
- Благодарю, Эмма. Дорогой Павел Степанович! Как ни жалко, но настала пора прощаться. Я четыре дня злоупотреблял вашим гостеприимством.
Горский встал и  протянул Зорину руку.
- Бесподобные выходные! Вы, конечно, надеялись на весёлое времяпровождение, а я вас подвел. Три дня стучал по клавиатуре вместо того, чтобы дарить соседкам букеты и вести задушевные разговоры. Виноват! Кругом виноват! Но всё же смею просить об одном одолжении…
- Не просить – требовать! Требуйте всё, что угодно.
- Из вашей веранды получился отличный писательский кабинет. Где только не приходилось сочинять! В самолёте, на вокзале, в парке на скамье… Но нигде не было так душевно - уют, тишина, ливень, солнце и сад… Позволите ли вы еще хоть раз провести творческие выходные на этой веранде? В городе под грохот трамваев невозможно о чём-то писать…
- Я буду счастлив видеть вас в любое время.
Зорин пожал протянутую руку, с удовольствием отметив, что рукопожатие Горского было крепким – меланхолия и апатия отступили.
- Я провожу вас.
- Не стоит. Еще раз примите мою благодарность!
Горский вышел в сад. Эмми подала ему дорожную сумку и пожелала поскорее добраться до города.
Зорин проводил их взглядом до ворот, а после долго разглядывал примятую траву и лужицы в цветниках. Ветка яблони тяжело ударилась о раму, и плоды с тяжёлым стуком ударились оземь. Горничная  собрала их в подол и отнесла на летнюю кухню.
«А Горский прав – что, кроме алчности и тщеславия, заставляет миллионы людей нестись к другим планетам? – подумал Зорин. – Может, оно и к лучшему. Земля очистится от жадных, властолюбивых и малодушных гордецов, и на ней, как в ковчеге, будут спасены те, в ком еще теплятся долг, доброта, благодарность».
Солнце ярко вспыхнуло в листве, и Зорин, глядя в глубокую синь, улыбнулся наступившему дню.