Скверное происшествие с писателем Кудяковым

 
    Писатель Никита Ефимович Кудяков, баловень либеральной публики и любимец прогрессивной критики, вдохновенно записывал первую главку своего романа: «Крепко сбитая, как все, что делает наш народ, телега,  медленно поднималась в гору. Уставший от непосильной барщины возница не торопил лошадей и клевал носом. Лошади же, видя такое отношение хозяина, еле брели. На  повозке сидели двое  крестьян, возвращавшихся в деревню после окончания работ в городе. Один, по прозвищу Толокно - старик, весь высохший от непосильного труда, а  другой, Алексей, молодой парень  и настоящий народный богатырь со смелым взглядом из под смушковой шапки. Так бы ехали они и благополучно доехали до самого места, но на беду попался на дороге  камень, деревянное колесо наехало на него и сломалась ось. Телега опрокинулась. Возница, осмотрев поломку, объявил, что остановки у местной кузни не избежать и крестьяне пошли по имению в поисках избы на постой.  Оставим их пока, а я расскажу тебе, мой любезный читатель, о моих героях. Ты не привык пока, что героями я называю крестьян. Но кто, как не народ составляет само государство наше, на чьих плечах держится все благосостояние...»
   - Никита Ефимович. Идите, пора чай пить!   - позвала жена и  Кудяков оставил рукопись, и пошел на веранду.
   К чаю Карина Сергеевна подала баранок, колотого рафинада и крыжовенное варенье. Никита Ефимович, по простонародной привычке, которой очень гордился,  грыз рафинад, запивая чаем из блюдечка. Карина Сергеевна залюбовалась мужем. Несмотря на довольно почтенный возраст,  сравнялось этим летом Никите Ефимовичу сорок лет, мужчина был еще крепок. Грива волос только тронута сединой, а закатанные рукава простой батистовой рубашки открывали мощные мускулы.
   - Как  трудится, Никита Ефимович? - спросила жена.
   - Хорошо, роман будет с направлением, милая. Опасаюсь даже за свою свободу, а может быть и за жизнь! - понизил голос Кудяков и погладил кудрявую бороду. Карина Сергеевна охнула в испуге, ее высокая грудь  затрепетала, что с удовольствием отметил внимательный, как и положено писателю муж.
   - В книге двое трудящихся спасают из под власти тирана-помещика крепостную актрису, необычайно красивую девушку. Один из них женится на ней и они переезжают жить в город. Там она поступает на курсы и влюбляется в своего преподавателя, принадлежащего, это намеком, к прогрессистам.  Он развивает ее, она... Тут я  еще не решил, сходятся ли они и она бросает мужа или они втроем живут, ( при этих словах Карина Сергеевна покраснела как мак, что очень ей шло) или она бросает обоих и уезжает в Париж. Думаю не хуже чем у Гоголя выйдет или Помяловского. Живая, народная вещь. То, что все сейчас так от меня ждут. - подробно объяснил Никита Ефимович.
   Карина Сергеевна с восхищением посмотрела на него. Никита Ефимович был властителем дум современного образованного класса. Романы его зачитывались до дыр, на лекциях его яблоку негде было упасть. Курсистки на них падали в обморок от любви и их приводили в чувство, растирая уксусом, а одна, наиболее экзальтированная, даже пыталась покончить с собой, проглотив фосфор со спичечных головок, но, к счастью, выжила.
    От преследований поклонниц писатель порядком устал. На лето он снял дачу у обедневшего дворянина в чудесном месте Химок, рядом с пасторальным озерцом, спасаясь от городской жары и в поисках убежища, где бы вдали от суеты  мог бы закончить свой шедевр без помех. Поблизости были и казармы рабочих текстильной фабрики князя Мещерского. Писатель этим соседством гордился, а супруга его была скорее недовольна.
    - Никитенька, вечером соседи придут, Ланские с дочкой и Петровы. Может Яков Леонидович приедет из города. Шампанское заказывать? - спросила супруга.
   - Экая ты транжира, Карина Сергеевна, да шучу я. Конечно заказывать, - проговорил Кудяков, допил чай и грызя на ходу баранку, вернулся в кабинет к работе.
     Разделавшись со сценой в трактире, где тиран-помещик избивал арапником полового, он перешел к сцене знакомства главных героев: «Глаша вся в слезах выбежала из дома и побежала к пруду. Сил моих больше нет терпеть такие мучения и впереди не вижу ничего. А говорят, есть ведь где-то настоящая жизнь, полная любви и света, уважения и труда, счастья и мысли.
   - Ах! -  вскрикнула девушка и бросилась с обрыва в пруд. - Это конец, - подумала она, когда волны сомкнулись над ее головой.
Когда она пришла в себя, то первое что увидела, было озабоченное лицо молодого человека богатырской стати.
   - Кто вы, мой чудесный спаситель? -  спросила она, стыдливо  прикрывая рукой раскрывшийся ворот рубашки. - Меня зовут Андрей, красавица...»
   -Никита Ефимович, совсем вы записались, вечер уже,  - услышал он чудесный голос жены, - Ланские пришли и Яков Леонидович.
   - Иду, иду, милая! -  крикнул Никита Ефимович, подошел к буфету и открыв дверцу своим ключом, налил и выпил смородиновой настойки. Покрутил головой и подумал: «Как же хорошо. Роман движется. Вещь выходит сильная. Не только публика, но и критика будет в восторге. Наверняка переведут на европейские языки. Может быть, моя книга даст толчок прогрессивному движению, начнется народное волнение и появиться новый Пугачев или Робеспьер, и снесет этого проворовавшегося истукана с трона. А может быть я сам, так решат мои читатели и поклонники, и воспрянувший от сна народ, встану во главе этого движения», - тут от восторга открывшейся картины он зажмурился. Вновь раздался крик жены и Николай Ефимович поспешил к гостям.
Все уже были за столом, ждали только его, чтобы откупорить шампанское. Яков Леонидович в белом мундире железнодорожника беспрерывно острил, украдкой поглядывая на Карину Сергеевну, в которую был тайно влюблен. Кудяков смотрел на него с снисходительной улыбкой. Яков Леонидович писал смелые стихи о страданиях народных и заре свободы, которые публиковал в «Северном муравье» под псевдонимом Брут. Он даже один раз был под арестом, когда по доносу о хранении подрывной литературы у него изъяли французскую книжку с вольными картинками. Когда знавший по-французски почтмейстер перевел несколько страниц, книжица оказалась описанием парижских домов терпимости и Якова Леонидовича выпустили без последствий.
В либеральных кругах он теперь считался пострадавшим от режима. Ланские, местные фабриканты, жертвовавшие крупные суммы социал-демократам, пикировались с Петровыми насчет размежевание земель и народного недовольства этим. Дочка Ланских Оля от скуки строила из мармелада башню на столе. Петровы - семейная пара учителей из местной гимназии давали ученикам своим читать запрещённые стихи Пушкина, что было очень смело.
   Приятный вечер был в самом разгаре. Карина Сергеевна хлопотала, прислугу они отпустили днем. За столом завязался общий разговор о необходимости реформ и общей усталости от правления венценосного болвана, как они называли императора, часто прибавляя эпитет бездарный. Потом Кудяков рассказывал о романе, в котором он обещал разоблачить всеобщее воровство на государственных откупах, ложь и лицемерие правящего класса, описать страдания народа и образованного сословия.  Все шло как обычно, когда раздался страшный шум и из калитки на дорожку перед домом выкатился клубок из двух дерущихся тел, опрокинув ведро с собранной смородиной. Затем клубок распался и оказалось, что это два молодых парня, один рыжий, другой чернявый, похожий на цыгана. Со лба рыжего на песчаную дорожку капала кровь. Гости замолчали.
   - Чего раззявились. Что не видели, как трудовой народ гуляет? -  с вызовом крикнул рыжий и пошатываясь, поднялся на ноги, - На свои гуляет, кровные! Таких хором у нас нет, зато совесть чистая, не ограбил никого, не убил, как вы - кровопийцы.
   - Что смотришь? - спросил он у совершенно ошеломленного этим происшествием Якова Леонидовича, - Вот мамзель у тебя небось здоровая, кровь с  молоком. Каждный день белую булку ест с ветчиной и марципаном  закусывает, а моя Надька от чахотки гибнет через ваши фабрики. Вон у мамзели твоей какое платье, мне пять лет надо работать, да не пить, чтобы такое купить.
Тут он протянул руку и потрогал ткань юбки Карины Сергеевны, юбка задралась, открыв ногу в прюнелевом ботике и часть розового шелкового чулка.
   - Не сметь прикасаться! - взвизгнул Яков Леонидович и попытался дать пощечину рыжему. Тот легко перехватил его руку и со всего размаха ударил поэта в лицо. Яков Леонидович опрокинулся вместе со стулом, ударился затылком оземь и остался лежать. Ланские, схватив Олю, бросились в дом. Петровы сидели, разинув рты. Кудяков наконец пришел в себя, схватил рыжего за шиворот и от всей души наподдал ему ногой. Тот кубарем скатился с крыльца в сад. Там его подхватил похожий на цыгана дружок и они побежали прочь.
    Рыжий перешел уже совсем на нецензурную брань и сулил назавтра подпустить красного петуха.
Вечер был скомкан.
    Яков Леонидович, придя в себя,  быстро откланялся. За ним, сославшись на усталость, удалились Ланские и Петровы. Супруги остались одни. Ошеломленная Карина Сергеевна тихо плакала. Кудяков в задумчивости ходил из угла в угол
   - Только батогами, - проговорил он.
   - Что , Никитушка? - не поняла супруга.
   - Батогами, безжалостно, всех поголовно, чтобы носу не смели из своих смрадных помоек высунуть! А кто сопротивляется - вешать! Женщин, детей, не важно. Вешать и расстреливать, вешать и расстреливать, пока ни увидав приличного человека, этот скот шапку за сто метров ни будет ломать! Только так, только так мы спасем культуру и себя! - проговорил Кудяков и сел на плетеный стул.
   - А как же народ, Никитушка? - спросила жена. Тут Кудяков произнес несколько таких метких слов, что только наш точный и богатый русский язык может изобрести. Увы слова были нецензурные и привести их нет никакой возможности. «П....на и х …с твой народ!», Бедная Карина Сергеевна, сроду таких слов не слышавшая, даже перестала плакать.
   - А принеси ка ты мне, моя хорошая, смородиновой настойки, пожалуйста, - попросил он.
   И долго еще сидел, и пил горькую, глядя на то, как вокруг керосиновой лампы на столе вьются глупые мотыльки, летящие на свет.