Моя земля

Шиндя зажгла лампадку, поднесла руки к груди, начала молиться. Она просила богиню Зеленую Тару помочь внучке с экзаменами в университете. Божества с алтаря молча внимали просьбам женщины, лишь огонь лампадки с треском подмигивал ей колеблющимся пламенем. Шиндя низко поклонилась, коснулась лбом полки с фотографией Далай ламы и застыла на минуту.
От резко открытой входной двери, захлопнулась форточка. Шиндя вздрогнула и поклонившись еще раз, вышла в коридор.

— Ты представляешь, снова этот гад взялся за старое, — задыхаясь от ярости, сказал Долан.
— Кто? — спросила Шиндя, хотя знала о ком идет речь.
— Отхон, лысый черт. Кто же еще? Опять его овцы на нашей земле пасутся. Всю степь вытоптали у себя, теперь к нам пришли, — Долан вытер потную шею носовым платком и, скомкав его, бросил на стул.
— Надо поговорить с ним. Только спокойно. Без эмоций, — предложила Шиндя.
— Сколько раз я с ним говорил? А он опять за свое. Я сейчас был у отары, там чабан. Совсем молодой пацан. Я ему говорю, мол, так и так. Земля моя. А он мне, сказали тут пасти и все тут. Я ему мол, уводи отару, а он мне — как мне сказали, так и буду делать. Представляешь, какой наглец, — брызгая слюной, широко жестикулируя, рассказывал Долан. — Так и хотелось поехать к нему на точку и решить все.
— Погоди, погоди. Не кипятись. Пойдем чай попьем, — Шиндя успокаивая похлопала мужа по плечу.

Долан пил горячий молочный чай с маслом, но продолжал хмурить широкие наполовину поседевшие брови. От палящего солнца и сухих ветров лицо его загорело и почернело. Шиндя подложила в тарелку борцоки, села рядом с мужем. Всегда, когда он был зол, она старалась умерить его разгоряченный пыл. Долан славился несдержанностью и крутым нравом. В порыве гнева мог наговорить много плохих слов, о которых потом жалел, или причинить увечья, покалечить кого-нибудь. По молодости Шиндя часто страдала от вспыльчивости мужа, пытаясь примирить или разнять не поладившие стороны. Жену Долан не обижал, уважал за любовь и терпение. Когда к нему возвращалось самообладание, просил у нее прощение за несдержанность, благодарил за то, что она всегда рядом с ним, называл себя глупцом.

— Надо поговорить не с Отхоном, а с его сыном, — подкладывая салфетку под руку мужу, сказала Шиндя.
— Да этот сопляк весь в отца. Я с ним уже не раз говорил. Он в глаза смотрит, говорит мол, не будем больше у вас пасти, а сам на следующий день опять выгоняет скот.
— А давай я с его женой поговорю? Ну что мы, женщины, не сможем спокойно все решить? — заглядывая в глаза мужу, спросила Шиндя.
— Вы то решите. А он по-своему сделает. С ним надо по-другому. Так, чтобы он понял раз и навсегда, — Долан вытер жирные губы салфеткой и встал из-за стола.
Шиндя принялась мыть посуду, но увидев из окна, как муж выходит со двора, бросила чашку и выбежала следом.

— Ты куда? — Шиндя подскочила к закрывающейся двери нивы.
— Иди на кухню. Я сам разберусь, — не глядя на жену, решительно сказал Долан.
— Сейчас сгоряча наделаешь делов, — схватившись за открытое окно, выпалила Шиндя, — потом не разгребем.
Долан упрямо смотрел в лобовое стекло. Шиндя молча ждала, когда он сдастся и выйдет из машины.
— Сегодня у Баины экзамен. Я лампадку зажгла, помолилась, — тихо, не торопясь, произнесла Шиндя, — надо позвонить. Может, уже сдала. Хоть бы она поступила.
— Поступит, — вздохнул Долан. — Столько денег на репетиторство потратили. Должен же быть толк.

— Я все равно переживаю. Там таких как она полно. Телефон в доме остался. Так бы я позвонила. Пойдем домой? — Шиндя уловила взгляд мужа и смотрела на него не отрываясь.
— Пойдем, — не выдержав натиска, согласился Долан.
Шиндя, получившая сообщение от внучки об успешной сдаче экзамена, радостно натирала кастрюлю. Долан перелистывал районную газету, ворчал, называл всех жуликами. Влетевший в открытую форточку ветерок, пахнущий сеном и навозом, усиливался, заставлял занавески подниматься к потолку.

— Ну и погода, — Шиндя закрыла окно, вытерла тряпкой пыль с подоконника.
Весь июль над степью висели редкие белесые, точно выгоревшие облака. Земля, обожженная солнцем, томилась в ожидании дождя. Шиндя раскрыла дверь, чтобы выйти во двор, в дом ворвался неистовый рев ветра. Вокруг все гудело, угрожающе скрипело и покрывалось песком. Даже собака, распластавшаяся в тени дерева, не услышала, как хлопнула дверь и вышла хозяйка. Ветер, словно разъярённый зверь ломал ветки деревьев и тряс оконные стекла. Закрывая лицо от раскаленной пыли, забивавшей глаза и нос, Шиндя напоила скот, подняла с земли то, что успел повалить ветер.
Стихия буйствовала всю ночь. Долан, переживающий за скот на точке, вскакивал от громких звуков, причиняемых порывами ветра.

— Ох и наделал делов ураган, — вздыхая говорил он и снова ложился под бок жене.
На рассвете ветер стих. Долан, осторожно ступая по деревянным доскам пола, выскользнул из спальни. Шиндя спала чутко и всегда слышала, как просыпается муж. С возрастом она чувствовала его движения на расстоянии. Они настолько привыкли друг к другу и сроднились, что ей ничего не стоило сказать, где сейчас муж и чем занимается. Щиндя знала наверняка, Долан торопится уехать на точку.
— Я поеду с тобой, — за спиной Долана раздался голос жены.

Она заставила его выпить чай с борцоками и только потом они вышли из дома. Доброжелательный с ленцой взмах собачьего хвоста проводил хозяев со двора. Обогнув небольшое уходящее в овраг село, супруги выехали на просёлочную дорогу. Поросшие ковылем поля превратились в рыжевато-коричневую степь. Жалкие пожелтевшие стебли походили на царапины на израненном изможденном теле. Казалось, степь, измученная зноем и ветром, смиренно принимает трудности в отличие от человека. Человек будет бороться за лучшую жизнь. Шиндя посмотрела на мужа. Нахмурив косматые брови, он вел машину, вглядывался вдаль. Долан уж точно был борцом. Всю жизнь растил скот. Несмотря на свой непростой характер, снискал уважение у односельчан за честность и справедливость. Жил по закону, по совести, но уж если кто-то перейдет ему дорогу, не смолчит.

— Смотри. Снова он за старое! — Долан ударил по рулю, щурясь в лобовое стекло.
— Где? Не вижу.
Шиндя всматривалась подслеповатыми глазами в однотонный степной пейзаж. Дорога уходила за мутный серый горизонт, над которым плясали волнистые миражи.
— Да вон же, — тыча пальцем куда-то вдаль, злился Долан.
Шиндя не сразу заметила овец. Зрение все чаще стало подводить ее. Долан свернул с дороги, доехал до оврага, размытого весенними паводками и остановился. Чабана не было видно. Долан подошел к отаре и, поднося ладони козырьком от солнца, смотрел по сторонам. Шиндя наблюдала за овцами, мирно дремавшими в тени чахлого куста, и молилась, чтобы муж не выходил из себя. Долан потоптался еще некоторое время, сплюнул в сухую землю и вернулся в машину.

— Куда мы едем? — спросила Шиндя, заметив, что муж свернул в другую сторону. Ей не нужен был ответ, она знала, они направляются к Отхону. Убеждать остановиться или вернуться домой она его не стала, молчала, про себя моля бога, чтобы муж не натворил бед.
Когда вдалеке показалась точка соседа, Шиндя застыла, сжалась, желая, чтобы и время точно так же, как и она остановилось, предотвратив неминуемую ссору. Но время летело быстро. Шиндя не поняла, как три большие степные овчарки, выскочив, точно из засады, с яростным лаем бросились навстречу машине.
— Ух, я вам задам, — процедил сквозь зубы Долан, пытаясь наехать на взбесившихся псов.

Дверь одиноко стоящего дома открылась, из него вышел, переваливаясь на кривых ногах, Отхон. Он кричал на собак и размахивал руками, чтобы прогнать их. Кожа лысой головы кофейного цвета сверкала в знойном степном воздухе. Долан, не дожидаясь, пока убегут собаки и подойдет сосед, зашагал к нему навстречу решительной походкой. Шиндя затаила дыхание, наблюдала, как Отхон смотрит на ее мужа, сверлила настороженным взглядом. Неприкрытая неприязнь отчетливо читалась в его глазах. Собаки бегали вокруг ругающихся мужчин, не смея переступить невидимую черту, где уровень злости и ненависти зашкаливал. Шиндя нервно покусывала большой палец, решая, как поступить, чем помочь мужу. Ее взгляд сновал от небольшого старенького дома до хозпостроек, огороженных иссохшимся на солнце, истрескавшимся штакетником. Шиндя потянулась к ручке двери, чтобы выйти и позвать мужа и заметила, как в их сторону, переваливаясь, словно утка, идет жена Отхона. С ее появлением мужчины прекратили ожесточённый спор. Долан вернулся к жене и резко ударил по газам, так что машина пулей отлетела от точки соседа.

— Что решили? — осторожно спросила Шиндя.
— Она пообещала, что они отгонят скот, —пробурчал Долан.
— Вот и хорошо.
— Ничего не хорошо. Мало, что баба сказала. Мужик все равно по-своему сделает.
Шиндя кивнула, мысленно соглашаясь с мужем, он тоже не всегда прислушивался к ее мнению. Это и обижала и одновременно возвышало его в ее глазах. Мужчина должен быть главой семьи, а не сидеть под юбкой у жены.

Шиндя давно не была на точке. Долан с годами переложил дела по хозяйству на сына и сменяющих друг друга чабанов. Сын в отличие от отца имел спокойный рассудительный характер. После развода переехал на точку и стал помогать родителям. Он был немногословным, даже нелюдимым, в чем его и упрекнула жена перед тем, как отобрала купленную в браке квартиру.
— Мерген, сынок, как ты? — Шиндя вошла в дом, обняла сына.
— Все хорошо, — освобождаясь от объятий матери, Мерген потянулся к звонящему телефону.
Пока Шиндя распаковывала сумки с продуктами, Долан вышел во двор проверять последствия вчерашней непогоды.
— Мама, Занда звонила, говорит, деньги нужны, мясо закончилось, просила отправить, — Мерген сел за накрытый старой клеенкой стол.
— Мясо? – вытаскивая из шкафа толстостенную чугунную сковороду, спросила Шиндя, — так, зарежьте барана.

Мерген кивнул и молча скрылся за входной дверью. Тыльной стороной ладони Шиндя вытерла пот со лба и опустилась на старую кровать с продавленной панцирной сеткой. Долану не понравится, что Занда снова просит деньги, подумала она. Семья дочери с тремя детьми жила в городе за счет родителей. Шиндя каждый месяц отправляла им деньги и мясо, хотя Долан был против. Говорил, что зять совсем обнаглел, если уж не работает, так приехал бы помогать на точке. Но молодежь, уехавшая в город и вкусившая плоды цивилизации, не спешила возвращаться обратно. Шиндя глубоко вздохнула, обвела взглядом комнату. Выбеленные известью стены посерели и покрылись пятнами от жира у плиты. Если бы Шиндя не мучилась болью в спине, она обязательно сделала ремонт, выбросила бы старый алюминиевый умывальник, висящий за дверью, поменяла бы газовую плиту с красным баллоном сбоку, принадлежавшую еще матери Долана.

«Вот бы Занда с Баиной приехали, помогли мне, — подумала Шиндя, вставая с кровати. — И кровать эту не мешало бы выбросить. И вообще кто придумал поставить ее на кухне?»
Баранина, обильно приправленная рубленным луком, шкворча и опасно постреливая жиром, жарилась на плите. Шиндя разговаривала с дочерью по телефону, обещала отправить мясо и деньги. Появившийся в дверях Долан уловил содержимое разговора, нахмурился. Шиндя мгновенно прочитала упрек в его глазах.
Обедали тихо, без разговоров. Наскоро управившись с мясом, отец с сыном ушли на хоздвор. Шиндя собрала остатки еды, вынесла собакам. Старый лохматый пес изнывал от послеполуденного зноя в тени одинокого, почти высохшего деревца. Молодые собаки накинулись на еду, но увидев приближающегося лохматого старожила, отошли в стороны.

В сумерках мужчины закончили свежевать тушу зарезанного барана. Шиндя вывернула кишки наизнанку, очистила их от содержимого, поскоблила ножом и хорошенько промыла. Вскоре на плите кипела кастрюля с бараньим дотуром. Острый аромат свежего мяса летал по дому, приятно щекотал ноздри.
За ужином Мерген молчал, погруженный в раздумья. Шиндя с Доланом говорили о хозяйстве, спорили, но не ругались. Как только разговор переходил на опасные темы, жена ловко уводила беседу в другую сторону. Вспоминать Отхона и его овец на своей земле не хотелось. Да и говорить о проблемах дочери Шиндя избегала. Сказала лишь, что отравит ей мясо и немного денег для внучки, поступает в университет всё-таки.
Утром супруги отправились домой. Шиндя всю дорогу всматривалась в степь, выискивая глазами отару соседа. Про себя молилась, чтобы Отхон наконец одумался и перестал пасти скот на их территории. Лишь подъехав к своим воротам, Шиндя выдохнула, словно сбросила тяжелый груз, и приступила к домашним делам. Нашла попутную машину в город, чтобы передать дочери посылку.

— Зять-то хоть спасибо тебе скажет за твои старания? — Долан провожал взглядом машину, отъезжающую от дома. — Лежит на диване. Нет, чтобы приехать помочь. Хоть раз в жизни спросил бы нужно ль чего? А то принимает все, как должное. Хорошо устроился.
— Не для него стараюсь. Для дочери. Для внуков.
Долан молчал несколько минут, однако выражение его лица было красноречивее слов. Шиндя отвернулась, сделала вид, что занята, схватила метлу и принялась подметать двор. В глубине души понимала, что муж прав, но материнская любовь не терпела пустоты, она радовалась, когда детям хорошо и всячески способствовала их счастью и потакала капризам.

— Ну-ну, — сказал Долан, когда жена объявила ему, что посылка получена дочерью.
Шиндя не стала травить тихо тлеющую в сердце мужа рану, не напоминала больше о детях, молилась про себя об их благополучии.
Остаток дня Шиндя провела на кухне, чистила кастрюли, сковороды от застарелого жира. Долан работал в сарае, оттуда то и дело раздевались удары молотка и скрипы гвоздей, вытаскиваемых из досок.
— Шиндя, ты дома? — из окна донёсся хрипловатый голос соседки.
— Заходи, я на кухне.
— Долан дома? — соседка огляделась по сторонам, вошла в коридор.
— В сарае. А что?

— Как бы беды не случилось. Муж мой видел, как сын твой поехал к Отхону поговорить насчёт пастбищ. Злой был очень. Он, конечно, не Долан, кулаками сразу махать не станет. Но кто знает?
— Когда Мерген поехал? Я ничего об этом не слышала. О, боже, — Шиндя прикрыла рот рукой, соображая, что делать.
— Долану скажешь?
— Не знаю, — Шиндя медленно опустилась на стул.

В голове крутились неугомонные мысли. Шиндя, раздираемая сомнениями, все же решилась сообщить мужу о том, что сын отправился к соседу. Непроизвольно переставляя ноги, она шла вперед по узкой цементной дорожке, ведущей к сараю. Ладони ее повлажнели от выступившего пота. Деревянная дверь со скрипом отворилась. По стенам на вбитых в доски и загнутых гвоздях висели ножовки, пила и прочие инструменты. Шиндя осторожно вошла, оперлась рукой о стол у стены. Шаткий хромоногий стол заплясал, зазвенели россыпи саморезов и гвоздей. Долан, сидевший на маленьком стульчике, поднял голову.

— Там Мерген... В общем он к Отхону поехал. Видимо, опять отхоновы овцы у нас паслись.
— Когда? — Долан подскочил, бросил на стол плоскогубцы.
— Видимо, недавно.
Долан не говоря ни слова, прошел мимо жены в сторону дома.
— Ты куда?

Шиндя видела мужа насквозь, знала его до самой сердцевины, понимала, как ему тяжело успокоиться и принять правильное решение. Не постоять за сына и спокойно остаться дома он не мог, точно так же, как и Шиндя не могла пройти мимо проблем дочери.
К точке Отхона супруги доехали, когда над степью уже висело густо чёрное небо. На далеком горизонте плясали ветвистые молнии. Машины Мергена нигде не было видно. На углу особняка моргала желтая лампочка, освещающая беснующихся овчарок. Остальные постройки и хоздвор тонули во мраке. Долан порывался выйти из машины, но Шиндя убеждала остаться подождать пока выйдет хозяин. Отхон появился спустя несколько минут. Недовольно прикрикнул на собак и, почесывая под рубахой живот, подошел к машине Долана.

— Чего тебе? — не здороваясь, пробурчал Отхон.
Шиндя схватила мужа за руку.
— Сына ищу. Не знаешь где он? — как можно спокойнее, спросил Долан. Но Шиндя знала, чего ему стоило, задавить в себе злость.
— Не было. Не видал, — равнодушно ответил Отхон.
Шиндя все еще сжимала в ладони руку мужа.
— Значит, Мерген передумал, — прошептала она как можно тише, чтобы Отхон не услышал.

— Ладно. Мы поедем, — Долан развернул машину и пустился прочь от дома ненавистного человека. Шиндя звонила сыну, в ответ получала лишь протяжные гудки. Сердце в недобром предчувствии покалывало в груди.
— Поедем на точку. Пока не увижу Мергена, не успокоюсь, — попросила Шиндя мужа.
Погруженная в раздумья она даже не заметила, что машина и так направляется в сторону их точки.
Чабан Митька лежал перед телевизором, отмахиваясь от комаров старым журналом.

— Здорово. А где Мерген? — Долан вошел в дом, окинул комнату быстрым взглядом.
Уехал еще вечером, — привстав с кровати, сказал Митька, — я думал к Отхону, но он почти сразу вернулся, взял прицеп и снова уехал. Ничего не сказал.
Нехорошая догадка короткой молнией озарила сознание Шинды.
— Поедем, — она тронула мужа за плечо, потянула к выходу. — Поедем.
Долан нехотя повиновался. Он тоже раскрыл намерения сына, но все никак не мог принять, что Мерген на это решился.
Звонок от сына застал их в пути. Мерген сказал, что уехал в город по делам и приедет через несколько дней.
— Что ты задумал? — спросила Шиндя.
— Ничего.
— Не делай этого, сынок. Что бы ты ни задумал, пожалуйста, подумай еще раз о последствиях.

Мерген молчал.
— Мы знаем, ты взял прицеп. Отхон нехорошо себя ведёт. Давай мы не будем уподобляться ему. У тебя еще вся жизнь впереди. Ну возьмёшь ты в него этих овец, продашь или сдашь, что толку? Лучше от этого Отхон не станет. Да и ты в кого превратишься? — Шиндя говорила медленно, уставившись в пустоту.
Мерген лишь тяжело вздыхал в трубку.
— Пожалуйста, сынок.
— Хорошо, — буркнул он и закончил разговор.

Супруги остались ночевать на точке. Шиндя долго не могла заснуть. Беспокойство превратилось в тревогу. Материнское сердце никак не могло успокоиться. На рассвете приехал Мерген. Шиндя, услышав вялый собачий лай, поднялась на ноги, вышла из дома. Мерген осматривал колеса машины и курил.
— Ты почему не спишь? — Мерген бросил окурок, вдавил ногой в землю.
Во взгляде его узко прорезанных, не выспавшихся глаз мать уловила волнение.
— Где ты был? — Шиндя смерила его долгим взглядом.
— Ездил по делам.
— Что за дела такие?
— Ничего серьёзного. Так, пустяки.
— Если пустяки, почему не рассказываешь?
— Мам, — губы Мергена дрогнули, расправляясь в улыбку. — Это никак не связано с Отхоном. Можешь не переживать.

Он обвил руками подёрнутую сединой голову матери и ласково прошептал:
— Не волнуйся.
— Хотелось бы, — Шиндя силилась улыбнуться, но улыбка вышла кривой.
В глубине души она уповала на добропорядочность и честность сына, не верила, что он мог совершить нечто плохое.
— Пойдем пить чай. Я привез сладкое.
Пока Мерген умывался, Шиндя поставила варить чай, разрезала привезенный им плетёный вишневый пирог. От мяса сын отказался, сказал, что перекусил в дороге.
— Надо бы с этим Отхоном серьезно поговорить, — Мерген подул на горячий чай, сделал маленький глоток. — Вчера хотел к нему поехать, да возникли другие срочные дела. Надо что-то решать с ним.

Шиндя сидела за столом напротив окна. Ветер тащил с запада горы туч. Небо стало темным, недобрым, как и взгляд ее сына, хмурый, не предвещающий ничего хорошего.
Машина, подъехавшая внезапно к дому, всполошила еще спящих собак. Дворняги залаяли, захлебываясь от злобы. Изрыгая поток ругательств, из приоры вывалился Отхон.

«Чего ему тут надо?» — мысли вихрем завертелись в голове Шинды.
Сердце бешено стучало в груди, пуская по телу волны мелкой дрожи. Пока мать пыталась совладать с собой, Мерген уже стоял напротив нежданного гостя. Отхон говорил раздражённо и желчно, будто выплёвывал слова в лицо ее сына. Мерген в отличие от старика, трясущегося от бессильной злости, вел себя спокойно, говорил медленно и уверенно. Долан проснулся от шума, пригладил пятерней лохматые волосы, отправился выручать сына.

С запада продолжала наползать и быстро увеличиваться в размерах огромная туча. Казалось, она поместилась в точности над тремя мужчинами, выясняющими отношения. Безнадежное отчаяние переполнило сердце матери. Из криков Отхона было понятно, что он обвиняет их семью в воровстве. Требовал отдать овец, иначе заявит в полицию. Муж и сын все отрицали. Да и не могли они на такое решиться. Ни муж, ни сын. По крайней мере Шиндя на это надеялась.
Шинде показалось, она видела молнии над их головами, а затем раздался сухой треск выстрела. Мерген держась за бок, упал на землю. Не помня себя от потрясения, Шиндя бросилась к сыну. Он лежал на мятой траве, будто спит, рука закинута за голову. Шиндя не видела и не слышала, как муж со всей злости ударил Отхона в нос. Обступившая ее тишина действовала парализующее. Хватило сил лишь, чтобы зажать рану и привести в чувство Мергена.

Дорога в районную больницу помнилась Шинде с трудом. Люди, голоса — все смешалось, осталась только щемящая боль, стискивающая грудь. Изболелось сердце от переживаний за сына.

Полосатые жалюзи на окне рядом с кроватью бросали на лицо Мергена и одеяло сетку теней. Множественные слои краски потрескались и откололись, уродливыми дырами зияли на стене. Шинде хотелось отскоблить неприглядное покрытие и побелить заново. Убрать, искоренить плохое заменить новым, чистым.
Мерген пошевелился, открыл глаза. Шиндя расплылась в улыбке, сын улыбнулся в ответ.
— Врач, сказал, уже можно выписываться, — в глазах матери заблестели слезы.
— Здорово. А то я уже устал лежать, — Мерген приподнялся, поддерживая рукой бок.
Машина Долана неслась по нагретому солнцем асфальту. Шиндя устроилась на заднем сидении рядом с сыном.
— Останови здесь, отец, — Мерген махнул рукой в сторону поворота на просёлочную дорогу.

Машина съехала с трассы и притормозила. Солнце уже высоко поднялось над степью. Жаром дышала земля, а вдалеке в горячем воздухе плыли миражи. Воздух колебался, рождая неясные очертания. Мерген достал сигарету, затянулся, прикрыв глаза и надсадно закашлялся.
Шинде хотелось сказать сыну, чтобы не курил, бросил, но она лишь обвела его любящим взглядом.

— Смотри, вон там отара, — Мерген ткнул пальцем в белеющую на горизонте точку. — Сто процентов это овцы Отхона.
— С чего ты взял? — Долан прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь.
— Теперь это не его овцы. Он их продал, чтобы нанять адвоката. Немало ему светит за то, что сделал, — Шиндя смахнула жука с подола платья и направилась к машине.
— Вот если бы он поверил мне... Я же говорил, что не крал его овец. Чабан потерял, а на меня подумали. Надо же как совпало. Поехал срочно в Элисту вызволять из проблем зятя и такое случилось. Бывает же...
— И не такое бывает, — сказала Шиндя, мысленно укорив себя за то, что тогда не поверила сыну.

Машина уехала, в воздухе повисли облака желтой пыли. Отары овец, погоняемые чабаном, медленно отдалялись от дороги. Степь, безмолвно раскинувшаяся от горизонта к горизонту, оставалась непоколебимой и безучастной к людским бедам. Принимала любых животных — будь то отхоновых или долановых овец, не делила на чужих и своих, кормила и поила всех, кто нуждается.