Кухонный наряд

До провисшего тента палатки с верхней шконки можно достать рукой. В зависимости от погоды брезент над головой меняет окраску – бывает тёплым и рыжеватым в солнечные дни, а чаще – тёмным и неприветливым, набухшим от влаги – в дождь. Струи воды, вырвавшись из глубин прохудившегося хабаровского неба, нещадно колотят по крыше, словно в натянутую кожу барабана. Изредка капли срываются и тяжело падают вниз, на спящих без задних ног военных строителей Минспецдальстроя. Сыростью пропитано все - постельное бельё, грубые одеяла, одежда и обмотанные вокруг голенищ сапог портянки. Две маленькие самодельные печурки помогают мало. Они дико чадят, в них сохнет и трещит сырой хворост, собранный дневальными на склонах Ореховой сопки. Печка производит много едкого угарного дыма и совсем мало тепла. Крыша палатки напоминает дуршлаг – в прожженные дыры ясной ночью в черном безлунном небе видны звезды, до которых также бесконечно далеко, как до дембеля. Неизбежность последнего здесь никто не отрицает, как и предстоящий крах капитализма. Но до него ещё надо прожить великое  множество дней и ночей…
После обеда я оказался на верхнем ярусе вместо строительного котлована по причине предстоящего суточного дежурства на кухне. Этот наряд был самым сложным из тех, кого отправляли ровно в 16.00 с развода  дневалить и дежурить по роте. На кухню попадали сплошь «косячники», за нарушение дисциплины и формы одежды. До развода «нарядчики» получали право на послеобеденный сон, подшивку подворотничков и чистку сапог. На всё про всё – три часа.
Закрываю глаза и вмиг, словно переместившись в машине времени, попадаю в иной мир – в уютные объятия ресторана, где знакомые официанты разносят фирменное блюдо для гостей города – мясо по-кустанайски. На эстрадной площадке - ВИА «Зодчие» в блестящих пиджаках, с волосами до плеч, играют вариации  из «Pink Floyd». Удивительно, но я ощущаю даже запахи – чудную смесь ароматов местной кухни, сигаретного дыма и дорогих духов. И вот у самой сцены мы с Наташей танцуем последнее танго, ушедшее в прошлое вместе с бурной весной 1983-го года:
-Снег кружится, летает, летает,
И позёмкою клубя,
Заметает зима, заметает,
Всё, что было до тебя…»
Всё же хорошо быть свободным, пусть только в воспоминаниях и в ночных снах!
Как же я ненавижу лейтенанта Таранюка вместе с его криком:
-На развооод, становись!
Мотаю портянки, запрыгиваю в стоящие у табурета сапоги и выскакиваю из палатки на залитый водой плац. Разводящий уже вышагивает, сцепив руки за спиной, перед строем солдат. В конце инструктажа на моей левой руке появляется красная повязка с надписью «дежурный по столовой». Наряды отправились к месту несения службы. Кухонный наряд, едва перебирая ногами, уныло поплелся за своим командиром. Девять военных строителей из разных подразделений в ближайшие сутки должны были стать единым коллективом.
Палаточный лагерь представлял собой замкнутый прямоугольный периметр у гряды сопок, обнесённый трёхметровым забором из неструганного горбыля, поверх которого кружевом вилась колючая проволока. Выход за забор приравнивался к самовольной отлучке.  На территории построили двенадцать - по числу взводов – больших палаток, штаб и лазарет. Ночами лагерь освещался несколькими мощными прожекторами. За южной стеной виднелись крыши длинных одноэтажных кирпичных казарм 53-й части. В них кроме военных строителей располагалась рота охраны и сопровождения грузов. Солдаты роты носили на плечах черные погоны с автобатовскими эмблемами. Разместить охранников внутри стройбатовской части, львиную долю которой представляли бывшие уголовники, было смелым решением. Но начальству, как говорится, виднее…
Пищеблок представлял собой узкий длинный барак с небольшими оконцами, прислонившийся своим торцом к кухне. Вдоль горбатых стен расположились едва струганные столы и скамейки, вмещавшие по десять человек. Одновременно в бараке могли сесть за столы две роты – более двухсот строителей.
Кухонному наряду предстояло справиться с ужином, завтраком и обедом, то есть без эксцессов накормить около пятисот человек. После предыдущего обеда посуда была помыта и делать наряду особо ничего не пришлось. К семи часам вечера к дверям столовой подошли первые две роты. Процесс принятие пищи начиналось именно здесь. Подходила взводная «коробка». Следовала команда «На месте, бегоооом, марш!». Воины вытягивались вперед и начинали изображать бег на месте, помогая согнутыми в локтях руками. «Слева по одному, в столовую, бегооом, марш!». Забегание в столовую значительно ускорялось, если не было офицеров. В дверях стояли «черпаки» и помогали медлительным забегать с помощью ремня. В столовой никто не хотел оказаться вторым  от края скамьи – это место предназначалось раздатчику пищи, который не успевал поесть сам, пока накладывал другим. По этой причине бывали конфликты, впрочем, быстро стихавшие при появлении все тех же «черпаков» с их грозным оружием.
«Головные уборы – снять!», – орал дюжий сержант. По этой команде все двести человек в одно мгновение должны были сорвать свои пилотки с бритой башки и заправить их за ремень. Эта команда звучала несколько раз – ведь в большой массе всегда найдётся пара-тройка «тормозов», не успевавших ее выполнить

Лишь после того, как все до единого снимали головной убор, следовала команда «Садись!». Толпа должна была в прямом смысле упасть за стол и тоже синхронно. И опять сразу не получалось.
«Раздатчики пищи – встать! Раздать пищу!». В зависимости от того, сколько раз подавались предыдущие команды, собственно на еду отводилось определенное количество времени – обычно, от семи до пятнадцати минут.
После крика: «Сдать посуду!» было уже не важно, съел ли ты свою пайку или не успел. Со стола сметалась вся посуда, начиная с «девятки», кастрюли, из которой раздавалась пища, и ее немедленно тащили на раздаточный стол. Во время еды кому-то могло показаться, что раздатчик положил в его алюминиевую чашку мало каши, или что его товарищ выхватил из-под носа более жирный кусок селедки. Тогда прямо за столом начиналась потасовка  с использованием подручных средств индивидуальной защиты – тарелок и кружек. Поначалу я не мог понять, почему они так причудливо изогнуты, но понимание пришло быстро. Главной ударной силой в этом противостоянии был черпак раздатчика. Выход из недр столовой проходил в обратном порядке. Разнообразие заключалось лишь в том, что после приема пищи роту строили в две шеренги и ротный проверял затянутость ремня на тонкой талии воина. Пряжка ремня не должна была провернуться. По количеству проворачиваний определялось число нарядов вне очереди. Дальше наступало время краткого послеобеденного  отдыха. Бывало, проштрафившийся взвод вместо отдыха гнали ремнями на сопку и не раз. Пища в таком случае не участвовала в пищеварении и покидала организм значительно быстрее.
Ужин прошел спокойно, и я пошел доложить об этом капитану Гегелю. Впервые услышав эту часто поминаемую в институтских аудиториях фамилию, я ожидал увидеть человека одухотворенного, бывшего на одной ноге с первооткрывателем диалектики. Однако, знакомство с капитаном развеяло мои иллюзии. Одного взгляда на красное, не испорченное интеллектом, лицо Гегеля было достаточно, чтобы понять, что он так же бесконечно далек от немецкой классической философии, как я от родного дома. Речь капитана состояла исключительно из идиоматических выражений, обильно пересыпаемых словами из блатной «фени». Этот словарный запас сформировался у бывалого интенданта во время службы надзирателем на общем режиме и долгого пребывания в строительных батальонах. Впрочем, свои привычки Гегель менять не собирался, а собирался отбыть в скором времени на заслуженный отдых после вредного для здоровья общения с уголовными элементами. К людям в очках капитан относился с некоторым подозрением, резонно полагая, что с таковыми нужно держать ухо востро. Он принял мой рапорт, пожевал обкуренный ус и с легким сердцем отправился в хлеборезку, чтобы забрать приготовленные рядовым Аракеляном съестные припасы – рыбные консервы, тушёнку и кусок сливочного масла. Должность у моего давнего знакомого хлебореза была самая что ни на есть блатная. По своему неофициальному статусу она приравнивалась к должностям писаря, почтальона и санинструктора.  Были еще каптерщики и работники складов, но они часто менялись и оказывались в бригадах «на лопате» из-за неосторожного разбазаривания воинского имущества. Аракелян крепко знал своё дело - «грел» всех офицеров, начиная с командира батальона и убрать его с теплого места могло лишь событие вселенского масштаба.
-Послушай, братан, - начал я разговор с ним прямо с порога,- ну хоть сегодня положи сколь положено мяса в пайку. Пацаны пашут на лопате, как папа Карло, нормы им задрали до небес, а тут даже пожрать не могут нормально!
- Серый, со всем своим уважением к тебе, ничего подэлать нэ могу! Сам посчитай – погонам дай, - он стал загибать пухлые пальцы, поднеся их к носу,- «кускам» дай, блатным дай. И потом, у меня тут своя «семейка» - земляки. Нэт, нэ получится всем поделить. Нэ делится на всех.
-Хотя бы масло утреннее, пусть будет, как положено –двадцать граммов!
-Видал, Гэгэл, сразу два кило унес, откуда масло возьму?- гнул своё Аракелян, размахивая руками, будто отмахиваясь от меня, как от назойливой мухи.
Покинув хлеборезку, я отправился на «дискотеку».  До утра нужно было помыть посуду в количестве пятисот алюминиевых тарелок, кружек и  ложек. В небольшой комнате, наполненной паром, по пояс голые трудились трое из моего наряда. Каждый мыл посуду в своей ванне – в горячей, прохладной и холодной воде. Из первой ванны тарелка летела во вторую, затем в третью, во все стороны разлетались тучи брызг. «Дискотека» была в самом разгаре, но я бы назвал это место «аквариумом».
Поварами в стройбате были не гражданские лица, а, как правило, призванные узбеки. На кухне, в огромных, вмурованных в печь котлах, они ловко орудовали лопатами и щетками, очищая их от остатков пищи. Здесь также нужен был контроль за чистотой и обработкой котлов. Узбеки попали добросовестные и делали свою работу качественно.
Ночью вздремнуть не удалось  - во время чистки картошки вручную мой наряд чуть не перерезал друг друга из-за нанесенного оскорбления. Мне едва удалось развести разгоряченные головы и располовинить наряд, отправив зачинщиков на разные работы. Все же, все девять мешков картошки были к утру почищены. В четыре утра – новая напасть. Сменивший Гегеля другой капитан – Крюков, тоже из бывших охранников, вздумал проверить чистоту помытой посуды. Он провел пальцем по случайной тарелке и обнаружил , что она жирная.
-Перемыть всю партию!Крюк, одним ударом сбивавший с ног строителя любой весовой категории,был непреклонен в своих решениях.
Пришлось вновь заводить «дискотеку» для еле стоящих на ногах парней…
Остаток дежурства прошел спокойно. В 16.00  нового дня я с облегчением снял повязку с надписью «Дежурный по столовой» и передал её очередному «счастливцу».



На фото указано стрелкой место палаточного лагеря у сопки Ореховая. На месте Хабаровского онкологического центра ( внизу фото) была наша казарма, куда нас перевели из палаток в середине ноября 1983 года. в/ч32978   фото 2020 года