Полярный круг Действие второе

Феликс Довжик

Полярный круг

Действие второе


Гаснет свет в зрительном зале. На сцене освещается телефонная будка. Из зрительного зала к ней идет Иосиф Дубасов, заходит, набирает номер. В глубине сцены появляется Макар Дубасов.

Дубасов. Дубасов слушает.
Иосиф. Отец! Истокова выпустили!

Кладут телефонные трубки и сходятся в центре сцены.

Ты меня понял? Истокова выпустили! Отец Мишки Тачанского уверяет, что Истоков изобрел навигатор, а у них придумали позже. Если Истоков докажет приоритет, тебе крышка с гвоздикой.

Дубасов. Мне же, а не тебе. Ты-то чего эфир засоряешь?
Иосиф. Старый дурак! В моем положении надо иметь репутацию без масляных пятен.
Дубасов. Ты за свои финты отвечай, а за меня ты не в ответе.

Иосиф. А почему Клим хлебал за отца, которого в глаза не видел?
Дубасов. На твое счастье, деятель, теперь времена другие.
Иосиф. Времена другие, а анкету не отменили. Наш ты или не наш по теперешней разнарядке? И против этого не попрешь.
Дубасов. Зачем ушел из инженеров? Там голова нужна, а не папино прошлое и гибкий хребет.

Иосиф. Ах, ты какой праведник, ангел божий! Прокрути в памяти свои делишки. Прямо герой нашего времени. Тарас Бульба двадцатого века. На что ты сына любимого толкаешь? Корячиться до дрожи в коленях за постную инженерную пайку? Не по моим талантам, батяня. Я жить хочу, а не служить науке и отечеству. Ты мне деньжат своих отщипнешь?.. (Заинтересованно ждет ответа.)

Дубасов поднимает бровь и строит кислую изумленную физиономию.

 Ну-ну, маринуй. На том свете за наличные легче устроиться.

Дубасов. Костя, племянник Истокова, и Мишка Тачанский делом заняты, а ты языком подметаешь трибуны.
Иосиф. У Кости и Мишки убеждения, привитые вместе с оспой, а на уме возможная слава. Ради нее они на сухарях просидят. Мне слава ни к чему – нематериальный товар, а убеждения меня не обременяют. (Весело, радостно.) Я от всего свободен, как птица.

Дубасов. Изобрел бы свой навигатор, мне многое бы простилось.
Иосиф. Папуля, не будем бодаться, как козочки, пирожков с капустой это нам с тобой не добавит. И себя не оплакивай. Огни и воды перескочил без потерь, жил в чинах и безбедно. Остался на твоем веку маленький пустячок – зашить губы Истокову, и все будет на большой палец с присыпкой.

Сквознячок-то временный. Скоро захлопнут форточку, и станет нам с тобой очень уютно. Уладь только с Истоковым. Я тебе за свой счет бутылку поставлю и сына подкину на пару месяцев. Действуй, папуля. Все связи используй. Не мне тебя учить. Целую, меня ждут, я спешу.

Дубасов и Иосиф расходятся в разные стороны и уходят. Гаснет свет, потом загорается снова. На сцену выходят Роман Истоков и Дмитрий Тачанский, идут, потом останавливаются. Тачанский заметно прихрамывает.

Тачанский. Двужильный ты, Роман, живучий. Это тебя спасло?
Истоков. Постарели вы оба.
Тачанский. Что же ты хочешь? Такая жизнь была. Тридцать седьмой. (Загибает пальцы на руке.) Война. Сорок восьмой. Пятьдесят третий. Кошмар. Тыл – как фронт, свобода – как тюрьма.
Истоков. Обошли Европу, догнали и перегнали.

Истоков заходит в телефонную будку, набирает номер. В дальнем углу сцены раздается звонок телефона, потом слышен женский голос: «Алло!».

Нина! Алло! Нина!

Женский голос по телефону: «Вам маму? Ее нет дома. Кто ее спрашивает? Что передать?». Истоков молчит, потом вешает трубку, выходит из будки, подходит к Тачанскому.

Нет дома. Значит, не судьба.

Тачанский. Может быть, это к лучшему. Когда она замуж выходила, я хотел плюнуть ей в лицо. Потом эти разговоры о ней и Дубасове. Одно к одному и многое объясняет. Как не поверить, если и не такие люди ломались. Таких разговоров на пустом месте не бывает.

Ко мне она несколько раз обращалась, я помогал ей, но… оно и есть но, и никуда от него не денешься. Муж ревнует и ходит с бутылкой в обнимку. Еще факт не за нее. Вот и решай. Ничем я тут тебе не помогу. Так и живем. Какой был коллектив, а за неделю рассыпался, и сторонимся друг друга, как прокаженные.

Истоков. Что же в итоге ты сделал, чего достиг?
Тачанский. Ничего. Никаких открытий не сделал, ничего выдающегося не совершил ни в ту, ни в другую сторону. В начальники не лез, за посты не цеплялся. Сына воспитал. Мой Мишка и твой племянник – головастые хлопцы. Одно утешение в жизни. Дочки нет. Вторые роды были неудачными. Поволновалась она тогда. За меня, за тебя, за всех.

Истоков. С сыном не конфликтуешь?
Тачанский. А как же? Лезу в главнокомандующие, учу жизни. У них, что на уме, то на языке. Боюсь за них. За себя так не боялся.
Истоков. Стареешь?

Тачанский. Травленый волк не каждому маневру охотников доверяет. Флажки не сняли, а передвинули.
Истоков. Клим кем стал? Что за гусь оперился у непреклонной мамы не без нашего высокомерного участия.
Тачанский. Жеваный хлебный мякиш. Как старик жизнь донашивает.

На сцену выходят Михаил Тачанский и Константин Истоков.

Михаил. Отец, Роман Тимофеевич, вас заждались.
Тачанский (Истокову). Попадет от моего командующего. Она на тебя не насмотрелась, а мы удрали.

Тачанский и Истоков уходят.

Михаил. Дядька счеты сводить не собирается?
Константин (иронично). Просить тех, у кого рыльце в пуху, чтобы отшлепали своих верных помощников. (Жестами показывает, что поднимает рубашку воображаемому виновнику, несколько раз легонько шлепает, а потом поглаживает.)

Михаил. Если к делу подойти грамотно, следов не останется.
Константин. Зубы выбьешь или ногу сломаешь?
Михаил. Что же получается? Подлец измываться может, а ему врезать – неприлично? По-моему, не грех дать пару увесистых пинков в одно укромное место.

На сцене появляется Нина. Она хочет подойти к Косте и Михаилу, но замечает идущую навстречу им Ольгу Минаеву.

Ольга Павловна! Идемте к нам на наш блинный вечер. Мама хочет, чтобы теперь собирались у нас, как до войны у Чуичей.

Ольга. Спасибо, я не могу.
Михаил. Извините, нас ждут. Что передать Климу?
Ольга. Пусть гуляет.

Михаил и Константин уходят. Ольга провожает их взглядом, потом оборачивается, замечает Нину.

Ты! Здесь!

Нина. С ребятами хотела поговорить.
Ольга. Романа ждешь?! Не расплатился он за ту ночь – хочешь должок стребовать? Он тебе скажет пару коротких слов. Из-за тебя все его беды. Если бы не твой вероломный поступок, я бы никогда ничего не написала.

Нина. Я же просила не писать. Не мой – так пропади пропадом. Клим твой дружил с моей соседкой, а потом бросил, ей что, донос на него писать?
Ольга. Тебя Дубасов отпустил и еще приплатил по уличной цене, а нас он мучил.
Нина. Ничего бы Макар не сделал, если бы ты и другие не писали доносы.

 Ольга. Кто дал тебе право меня осуждать? Я тебя из нищеты вытащила, я Истокова уговорила взять тебя на работу, а ты отблагодарила, спасибо тебе. Роман любил меня – ты лисой проползла между нами, в постель его заманила, а после точно так же своего мужа. Какой был парень, а что ты с ним сделала? Такие вот своей ядовитой красотой и распущенностью губят лучших людей.

Нина. Не мог тебя Роман любить: ты же холодная, ты даже сына своего не отогрела. Ледяной он у тебя.
Ольга. Потому что такие, как ты, всю мою кровь высосали.
Нина. Ой, что-то не больно впрок она нам пошла.
Ольга. Меня Миша Тачанский пригласил к себе в гости, а тебя они в упор не заметили.
Нина. А я на них не в обиде – за свою вину получаю, а твоей мне не надо, сама с нею живи.

Ольга и Нина расходятся в разные стороны и уходят. На сцене освещается обстановка квартиры. Присутствуют Владимир Чуич и Анастасия Батогова, в углу возле проигрывателя сидит Клим Минаев. Входят Михаил и Константин. Михаил подходит к Владимиру и Анастасии, Константин отходит к Климу.

Михаил. Батогова, о чем беседа?
Анастасия. Как ни странно, о политике. Мы с Чуичем обсуждали: если бы прежние времена вернулись, как бы теперь люди себя повели? Вдруг снова такие, как Дубасов…
Владимир. Или как его сынок. Опасный человек, если ему дать власть. Как устоять против него маленькому человеку. Мне отец рассказывал. Не он бы написал, другие бы написали, а у него семья, дети.

Михаил. Веселое дело – Мартын с балалайкой, а песня старая. Мой отец не написал, а у него тоже семья водилась.
Анастасия. Не все такие находчивые.
Михаил. Какой он находчивый? Обыкновенный человек со своими слабостями, только он не привык за чужой счет спасать свою шкуру.

Анастасия. Зачем ты так говоришь? Ты же знаешь, меня отец вырастил. Если бы его посадили, моя легкомысленная мамаша отправила бы меня в детский дом. Что ему оставалось делать? Надо, чтобы власть не попадала в плохие руки, тогда виноватых не будет.

Чуич (обиженно). Натворят, что захотят, а простой человек расплачивайся. Враги понадобились – давай Дубасов сворачивай шеи. Зачем это нужно было? Отец говорил: работать боялись. Что не так – диверсант. Чему это помогло? И с подготовкой к войне напутали.

Правду до сих пор не говорят. Темнят. А потом закрывай грудью амбразуру, иди на таран. Природой человеку не так много отпущено. Жизнь одна, а другие спешат ею распоряжаться. Своею пусть распоряжаются.

Анастасия. Вовка, хватит, пойдем танцевать. Я не хочу слушать эти разговоры. Клим, включи, пожалуйста, музыку.

Анастасия и Владимир танцуют, сначала неохотно, потом с увлечением. Михаил подходит к Константину.

Михаил. У его отца семья и дети, а до твоего дядьки ему дела нет.
Константин. По-своему, они правы. На дядьку обрушилась заблудившаяся страна, и всех, кто был рядом, заодно накрыло.
Михаил. Но ведь каждый обязан созреть до протеста, иначе не найти дороги.

Константин. Ишь, чего захотел? Каждый хочет жить, а не искать. Кого не задело, тот палец о палец не ударит, а ты хочешь всех переделать по-своему. Какой гениальный.
Михаил. Должны же люди делать вывод из прошлого.

Константин. Тогда бы и проблем в мире не было. Все ходили бы умные-умные. Тоска. Дурака не найдешь – поговорить не с кем.
Михаил. А ну тебя с твоими шутками. (Уходит.)

Константин (вдогонку). Остынь. Гроза еще не собралась, а вокруг столько интересного.
Михаил   (останавливаясь). Бывают улыбки от смеха, бывают от бессилия, а у меня, извини, не тянется рот к ушам, когда не без вины невиновные. (Уходит окончательно.)

Входит Истоков, останавливается, смотрит на танцующих. Константин подходит к нему.

 Истоков. Не предполагал, что в танцах человечество достигнет интернационального прогресса.
Константин. По пляскам мы на должном мировом уровне. Били по голове, талант опустился в ноги.
Истоков. Не увлекайся острым и броским. Старайся быть ближе к сути. Из-за пришибленности талантов танцы позаимствовали вместе с модой и навигатором.

Владимир падает перед Анастасией на одно колено, прижимает ее руку к груди.

Владимир. Настя! Ты боль моего сердца!
Анастасия. Вовка, я тебе не верю. В ответственный момент ты улизнешь.
Владимир. Это единственная возможность для маленького человека спастись от такого урагана, как ты.
Анастасия. Боишься, что я окажусь, как моя мамаша?

Владимир. Твое пылкое сердце должно принадлежать генералу, а я рядовой в запасе. (Целует Насте руку и поднимается с колена.)
Анастасия. Ох, ты и плут. Идем, навестим скатерть-самобранку.
Владимир. Отличная идея, с удовольствием составлю компанию.

Владимир и Анастасия уходят.

Истоков. Интересная пара, Батогова и Чуич.
Константин. Эта пара сейчас все блины пересчитает. Надо им помочь. С тобою Клим хотел поговорить. (Уходит.)

Истоков направляется к Климу, Клим делает несколько нерешительных шагов ему навстречу. Истоков протягивает ему руку.

Истоков. Здравствуй, Клим. Как живешь? Кем стал?
Клим. Работаю в НИИ инженером.
Истоков. Какими идеями осчастливил мировую науку?

Клим. О науке говорить не приходится, но кое-что полезное делаем. А вообще-то я не радиотехник. В радиотехнический меня не приняли. По части происхождения оказались туманные моменты. Пришлось поступать в строительный, а я радиолюбитель с детских лет.

Истоков. С матерью ладишь? Мы с Костиным отцом, бывало, со своею цапались. Она – за контроль, мы – за свободу. Теперь об этом вспоминать смешно и грустно. Без отца трудно было? Мальчишки не обижали?

Клим. Взрослые обижали.
Истоков. Мать про отца рассказывала? Я встречал людей, которые с ним в наших специфических местах (дважды указывает большим пальцем себе за спину) баланду делили. Мужик как мужик, не хуже многих. Это высокая характеристика.

Клим. Приятное сообщение. Я раньше думал, что у меня неудачно так сложилось и вообще, потому что я из плохой породы… Про мать недавно слух пустили.
Истоков. А ты своей головой живешь или слухами?

Клим. Некоторые своими родителями хвастаются, а я даже не могу сказать: мои хорошие или плохие. Считал отца, а он оказался… Теперь мать… тоже наоборот?
Истоков. Тридцать лет прожил, не раскусил. Дяденька помогите узнать маму.
Клим. Тогда еще, до войны, был звонок. Кто-то назвал мать предателем.

Истоков. Мало ли на свете дураков.
Клим. У этого дурака голос на ваш был похож.
Истоков. А что я не могу быть дураком? Еще каким. Только поискать.

Входит Дмитрий Тачанский.

Тачанский (спрашивает издалека). Роман, мы пойдем к Чуичу или не пойдем?
Истоков (Климу). Передай матери, я через пару дней приду в гости.
Клим (вскрикивает). Вы к нам придете?!
Истоков. Если разрешишь, почему бы и нет.
Клим. Пожалуйста, приходите. Мы будем очень рады. До свидания. (Уходит.)

Истоков и Тачанский идут по сцене.

Тачанский. Рассказал ему? Пусть знает.
Истоков. Пойдет ли это ему на пользу?

Молча идут по сцене.

Тачанский. Когда-то я мечтал доносчикам плюнуть в лицо, а представилась возможность – иду, сам не свой: расхотелось плеваться.

Истоков останавливается.

Идем, идем. Поговорить надо, но удовольствия это нам не доставит.

Подходят к дверям квартиры. Тачанский звонит. В дверях появляется Татьяна Чуич, смотрит то на одного, то на другого.

Здравствуй, Таня. Матвей, друг наш старинный, дома?

Татьяна. Зачем вы пришли? Вы думаете, мы будем рады незваным гостям? Я не пущу вас. Ответа от него требовать? Судить и укорять? Спрашивайте с тех, кто виноват, кто все это устраивал и организовывал. Он этого никогда не хотел. Батогов, какой здоровяк, – написал, Ольга – написала. (Истокову.) Спроси у Нины своей, с чего это ее Дубасов так легко отпустил?

Я ее не осуждаю. Каждый спасался, как мог. А тебе, Тачанский, я не верю! Не верю! Легенду о себе распустил, а правду, какой ценой досталась свобода, ты и Дубасов не скажете. Он просто так никого не отпускал. Не было такого! Не было! Такой ты храбрый и находчивый оказался. Не верю! Ты – самый хитрый. Все сознались, как было, а ты скрыл, скрыл!

Истоков (проникновенно, грустно). Это я во всем виноват. Прости меня, Таня, за то, что я выжил. Сгнил бы, никаких упреков сейчас бы не было.

Татьяна. Нет, нет, нет! Не звери мы! Наш дом был для вас гостеприимным. Матвей был вам хорошим другом. Он хороший муж, хороший отец. Если бы он мог, он бы ничего не написал Дубасову. Эти дни и месяцы для него – самые страшные в жизни. Страшнее войны.

Он честно воевал, честно ранен и награжден. Что еще надо? Его бросает в дрожь, когда говорят об этом страшном времени. От одних напоминаний он становится больным. Я не хочу его потерять. Вернуть, исправить что-нибудь невозможно. Хватит с него этих мук.

Истоков (тянет за руку Тачанского). Дима, пойдем.
Татьяна. Идите, с Дубасова спрашивайте, с ним рассчитывайтесь, а к нам, я вас прошу, больше не приходите.

Татьяна скрывается за дверью. Истоков пытается вести Тачанского.

Тачанский. Подожди, нога не идет. Я, слепец, считал себя молодцом-парнем, а, оказывается, надо быть, как все. Нога проклятая. (Растирает и массирует ногу.) Как плясать – ничего, старается, как уносить ноги – подводит. Не кричать же? Я – хороший. Кто поверит? Я сам не больно верю другим. Ты о чем задумался? В нашей побитой команде ты один незапятнанный. В тебя-то теперь никто не плюнет. Тебе чего горевать?

Истоков. Идеалистами мы с тобой были. Думали, мы кому-то нужны, что от нас что-то зависит. Колесо истории неумолимо, особенно когда пробуксовывает. Сидел со мной один головастый мужик. Он точно вычислил свою очередь. Ночью ему постучали в дверь – он выпрыгнул в окно.
Тачанский. Как же вы сошлись у одного костра?

Истоков. После войны ввязался он в дискуссию по экономике, а снова выпрыгнуть не захотел – жил на четвертом этаже.
Тачанский. Какой он головастый? Нашел образец. Жизнь его не научила. Из окна выпрыгнул, а обходными лабиринтами не пошел – ввязался в безнадежную схватку. И тебе со своим характером не избежать. Не усидел бы ты в кустах на корточках.

Истоков. Я не против, но хотя бы на полсрока меньше.
Тачанский. Несправедливо это. Лучшие люди тянут человечество за уши, а получают за это по морде.
Истоков. А ты как думал? Тянуть за уши и оставаться безнаказанным?

На сцену выходит Матвей Чуич с хозяйственной сумкой в руке.

Чуич. Роман! Дима! Здравствуйте. (Ловит руки Истокова и Тачанского и пожимает их.) Как хорошо, что я вас встретил. Идемте ко мне, я близко живу. Я как раз достал бутылку грузинского вина.
Тачанский. Прости, мы торопимся, нам некогда.
Чуич. Зашли бы, а? Отсюда недалеко. Посидим немножко. Что вы молчите? Ответьте?

Истоков. Зачем мы тебе? Живи, как ты жил до сих пор и будь счастлив. (Обходит Чуича и уходит.)
Чуич (кричит). Роман! А что я тогда мог сделать?! Ну убей меня сейчас!
Тачанский. Иди, тебя Таня ждет. (Уходит.)

Чуич, держась за сердце, шатаясь, идет по сцене, навстречу ему быстро идет
Татьяна.

Татьяна. Что с тобой? Ты их встретил? (Поддерживает Чуича, хочет забрать у него сумку, но он не дает.)
Чуич. Как же он так. Поговорить не захотел, в гости зайти. (Кричит в сторону ушедших.) Меня на работе уважают. Я воевал! Я ранен! Что я мог тогда сделать?

Татьяна. Пусть Дубасов ответит. Он виноват, он заставил.
Чуич. Не послушался я тогда Тачанского. Поодиночке они нас раздавили.
Татьяна. Не слушай его! Врет он, бесстыжий. Вас бы всех уничтожили. Идем, милый мой, идем, я тебя умоляю.

Чуичи уходят. Гаснет свет и загорается снова. Слышен голос Батогова: «Тачанский, Истоков, подождите!». На сцене появляются Тачанский и Истоков, навстречу им выходит Батогов.

Батогов. Я вас из окна заметил. Романа не сразу узнал. От Чуича, думаю, идут. Суд вершили. Руки я вам не подаю. Избавлю от неприятной для вас процедуры. Чуича судили – судите и меня. Сядем, поговорим.

Устраиваются на лавочках возле подъезда дома.

Я всегда признавал свои ошибки. На фронте я командиру полка при всех заявил: нельзя так брать высоту, я не согласен, а он кобуру расстегивать. Меня из боя вынесли, ему орден дали. Когда я узнал, какая операция началась с этого боя, я ему все простил и письмо из госпиталя написал, но он не ответил. А Чуич носится со своим ранением, как курица с яйцом. В штабе служил, в щель забрался, а после боя – первый балагур.

Тачанский. Рана – есть рана. Значит, ходил под пулями.
Батогов. Роман, ты его знаешь, скажи.
Истоков. Мне не судить: я там не был.

Батогов. Но у Дубасова был. Я не считаю, что виноват. Сейчас государству выгодно пощипать таких, как Дубасов, а тогда выгодно было пощипать таких, как ты. Дубасову нужны были три показания, а нас трое мужчин и две женщины. Чуич и Ольга написали. Нину Макар не использовал, хотя, как сказать. Он ничего не упустит. Если бы я не написал, одного из вас они бы… (прокручивает кулаки – повторяет характерный жест и звук сотрудника в кожанке) … сломали.

Тебя бы, Роман, так подержали в руках … давно бы косточки сгнили, а, если бы тебя, Тачанский, заставили написать, ты бы потом повесился. А я не чувствую угрызений совести. Мой принцип – не выступать против государственной машины, а стоять на ее позициях. Я вам жизни спас.
Истоков. Спасибо тебе… девятнадцать лет мне не пришлось заботиться о себе.

Батогов (удивленно). Зачем обижаться, это не поможет понять. Вы обвиняйте, вы докажите мою вину.
Тачанский. Батогов, ты абсолютно прав. Мы сражены, у нас нет слов. Такие гениальные доводы не могли прийти в наши простецкие головы.
Батогов (обиженно). Ты не подшучивай. Это не метод в споре. Вы возражайте, вы докажите, что я не прав.

Тачанский. Мы не смеем тебя задерживать, спаситель наш. Тебе пора пить молоко или забирать Настю из детского сада.
Батогов (Истокову). Настя выросла – красавица, от женихов отбоя нет. (Смотрит на ручные часы.) Действительно, пора. Спасибо, что напомнил. Теперь пью не молоко, а простоквашу или кефир. Подождите меня. Я за двадцать минут управлюсь. К себе не приглашаю. Вино у меня не водится. У меня, как и прежде, режим. (Уходит.)

Тачанский. В сущности, он несчастный человек. Пока он воевал, жена дочку сбагрила каким-то бабкам и пожила, как хотела. Кому война, кому самые счастливые годы. Он хотел воевать хорошо и по правилам, а командир заставлял его воевать, как надо. Донос ему не дает покоя. У него на весах твоя жизнь и жизнь Насти. Язык не поворачивается плюнуть в него за прошлое.

Истоков. Чертовщина со мной какая-то. Вчера в парк зашел. Деревья стоят в обнимку кронами, обсуждают последние новости, ручей между ними играет, в воде лист купается и обсыхает на солнце. Я могу идти за ним, и никто не остановит, не крикнет «стой, ложись». Что может быть лучше: жить – и жить свободно.

Все наши претензии к жизни, честолюбивые желания – суета, не стоящая одного чистого безоблачного дня. Сама жизнь, возможность дышать, ходить, прыгать через ручей – вот счастье, и зачем нам все остальное? Девятнадцать лет. Что с меня теперь требовать? Казалось бы, имею полное право вот так философски относиться к жизни, но не могу. Понимаешь, меня не истребили, что-то во мне не убито.

Честолюбие, злость, обида? Мне мало деревьев, этого живого ручья, листочка в нем. Меня тенет работать. С прежним азартом, с упрямством, с местью. Всем назло докажу. Я, я прав, а не они. Они не смогли, а я смогу. Поднимается все это во мне, и я не могу радоваться, что еще один день прожит. Не смогу, пока не докажу свое.

Тачанский. Докажешь, Роман, докажешь… Свое докажешь, а наше? Навязать направление – значит, стать вершителем судеб. Ах, какой лакомый кусочек.  А тут ты вылез со своим навигатором. Ты же взялся определять курс точнее тех, кому это по штату положено. Да кто это потерпит? Если ты сейчас возьмёшься решать поставленную тебе сиюминутную задачу, тебя одобрительно по плечу похлопают, а ты опять собираешься копнуть глубоко и с подтекстом. Рулевым это не понравится.

Истоков. Сомневаешься?
Тачанский. Не принимай мое возрастное ворчание за приговор. Я за тобой – хоть на край света, кроме лагеря. Мы же с тобой – пара гнедых. Держись, Европа! А пока давай Макару покажем, где раки зимуют.

На сцену выходит Манька, старуха, кланяется в пояс. Ее не замечают.

Манька. Здравствуйте, товарищ начальник. (Снова кланяется.)

Истоков некоторое время наблюдает за старухой, потом отходит к телефонной будке, достает мелочь, но раздумывает звонить.

Тачанский. А, это ты, Манька.
Манька. Как здоровье, товарищ начальник?
Тачанский. Всё в порядке, пока жив-здоров.
Манька. А куда вы идете, товарищ начальник?

Тачанский. Дубасову ордена пересчитать.
Манька. К Макару-живоглоту? Не ходите к нему, товарищ начальник. Вредный Макар человек. Злой, дюжа злой.

Тачанский. Тебе-то он, Манька, что сделал?
Манька. Упаси бог, мне ничего. Люди так говорят.
Тачанский. Ступай домой, Манька.
Манька. Товарищ начальник, не ходите к Макару.
Тачанский (топает ногой). Ступай, я сказал.
 
Старуха убегает. Истоков возвращается к Тачанскому.

Дворничиха, богом обиженная.

Истоков. Товарищ начальник, ты управдомом работал?
Тачанский. Она всю жизнь улицы подметала. Пошла пенсию оформлять, а в собесе сидит рыжая, крашеная. Вернулась Манька в слезах. Над ней смеются, а как документы собрать, не научат. Я сходил с ней в собес. Теперь я для нее – министр.

Идут по сцене, останавливаются возле подъезда другого дома.

Знаешь, Роман, не встретил бы я тебя, считал бы себя счастливым человеком. В паскудное время не споткнулся. На фронте героем не был: и ползал, как червяк, и за свою шкуру дрожал, но драпал от немца не в первых рядах, наступал не за чужими спинами и других ради звезд на свои погоны на смерть не посылал.

Работал – делал, что мог. Что еще надо? А шел бы рядом с тобой – твоя голова, моя энергия – сколько бы мог еще сделать? Чтобы открытие совершить, одной порядочности мало. Нужно иметь волю, нужно быть семи пядей.

Истоков (подшучивая). А ты глуп и безволен?
Тачанский. Не скажешь, что глуп, хотя не без этого, и воли достаточно, если знаю, как поступать, а вот кругозор – не того масштаба. Наша жизнь сейчас напоминает мне стрижку баранов. Перед стрижкой их моют: заводят в загон, подгоняют каждого к огороженному прутьями желобу с водой, прижимают рогатиной – и толкают в этот желоб.

Проплывешь под решетками, вылезешь в другой загончик, обсохнешь, и тебя обстригут наголо. Главное – родине шерсть с тебя. И чтобы ты не топтался, не мешал следующим и не нарушал порядок. Полет мысли, фантазия творчества – никому это не надо, никто не знает, к чему их пришпилить. Дальше барьеров никто ни-ни. А чтобы барьеры разнести, надо иметь кругозор и смелость взбрыкнуть.

Истоков. Но кто-то должен воевать с собесом. Кто знает, что важнее? Понадобился навигатор – его придумали, а дворничихе, если не поможет Тачанский, никто не поможет. Просмотрел я, что творилось под носом. Думал, воют со своими партийными уклонами и с кулаками в деревне, и не сразу понял – доберутся до каждого. Если не отстаиваешь справедливость на всех уровнях, развязываешь руки подлости, а она развернется и достанет тебя оглоблей.

Тачанский. Ищешь свою осьмушку вины? А что ты мог? В одиночку ходят на мелкого зверя, а не на весь государственный аппарат. Сталин, конечно, гений своих делишек, но ведь и его «доброжелатели» под локоть толкали. Иначе откуда у ишака крылья. Многим его методы шли на руку. Он оказался в добротном окружении.

Одни дирижировали, другие по нотам играли в общем оркестре, третьи хлопали в ладоши. Черт с ними, со всеми. До дирижеров власти нам с тобой не достучаться – у них для нас не приемный день, – а Дубасова мы можем подержать в руках.

Истоков   (с удивлением смотрит на Тачанского).  Он тебя одним щелчком собьет с уцелевшей ноги.

Тачанский. Ты не смотри, что меня ветром носит, в гневе я отчаянный. Сын Дубасова будет с трибуны требовать от моего сына самопожертвования. Это страшнее атомной бомбы: это нас развалит. Против их бомбы мы выставим свою, а кого выставим против сына Дубасова? Давай проведем с Макаром политбеседу. На душе легче станет.

Истоков. Ну и решения у тебя. То бомба на бомбу, то бить Дубасова. Бить надо причину, не следствие.

Тачанский. Да кто тебе позволит открывать огонь? Пасть разрешено разевать от и до. Пар выпустил, и чтобы больше ни единого лишнего звука. Дать оплеуху следствию – куда ни шло, но не сметь обижать нашу любимую причину… Кто тебя поддержит?

Борцов за суть и справедливость единицы, а охранников своих интересов – плотная стеночка. Новым поколениям вкачивают для послушания сахариновую праведность, но каждая семья шкурой и сердцем чувствует ложь и ни одному праведнику не верит. Он дурак, или лицемер за хорошие деньги и за продуктовое и товарное спецснабжение.

Истоков. Подпитал ты меня оптимизмом.
Тачанский. А ты терпи. Должен же я разрядиться. Мне сына на жизнь настраивать.
Истоков. Оставайся лучше здесь. У нас разговор не о борьбе, а о жизни. Без тебя мы поговорим спокойно.
Тачанский. Я тебя подожду. (Отходит, потом кричит.) Роман, если надумаешь показать ему атаку с ходу, зови резервный батальон. Пожалуйста, без меня не начинай.

Истоков подходит к дверям, звонит. В дверях появляется Дубасов.

Истоков. Не ждал, Макар?
Дубасов. Ждать не ждал, но готовился.
Истоков. А я, как ни жаль, живым остался.
Дубасов. Чего жалеть? Раз жив, мне отпущение грехов частично будет. Заходи.

На сцене стол и два стула. В стороне сервант.

Выпьем?

Дубасов отходит к серванту, достает распечатанную бутылку и две рюмки. Истоков садится за стол.

Когда-то мне по должности и по положению формально не рекомендовалось прикладываться, а теперь не отстою от пролетариата и многих его руководителей. (Подходит к столу, наливает.) Пью основательнее своего батьки, а он в другое время рос, в буржуазное.

Истоков отстраняет рюмку.

Ты же, как будто, в былые годы не отказывался.

Истоков. Выпивал в компании по праздникам. Отвык, потерял интерес к этому занятию.
Дубасов. Я приму для храбрости. Разговор у нас будет трудным. Как теперь говорят на каждом углу, будем выяснять отношения. Будь здоров. (Пьет.)
Истоков. Как живешь, Макар?

Дубасов. Спокойненько. Меня не трогают, и я никого не трогаю. Я теперь отставной Макар. (Приносит и нарезает огурец, на столе возле Истокова кладет ломтик хлеба.) Огурец попробуй – собственное изделие.

Истоков перекладывает ломтик хлеба ближе к себе.

Пенсию получаю, квартира – посмотришь. Дача есть, машина, гараж. (Снова пьет.) Сын институт кончил. Работал с твоим племянником, теперь – на трибунах бывает. Выдвинули, оказали доверие. Твой племянник с родителями живет, а мой отдельную квартиру получил, как положено.

Истоков. Жить не боязно? Народ выпускают.
Дубасов. Чего бояться? В морду мне не дашь. Я – мужик крепкий и по части драк опыт имею. А если кто плюнет вслед, мы – люди не гордые, можем не заметить. Друзья-товарищи остались. Кое-кто на очень высоких постах. Они заинтересованы, чтобы шума не было. Любое дело замнут, да и не всякий шум поднимет. Государство наше богатое. Оно и тебе и мне платит.

Мне, скажем, пенсию персональную. Оценили заслуги. Тебе компенсацию. Извините, пришлось временно изолировать для ускоренного победоносного шествия. Жизнь не остановилась. Все идет, как должно быть. И техника развивается. Понадобился навигатор, пожалуйста, позаимствовали у капиталистов. Какая разница, кто его изобрел: наш Роман Истоков или их Джон Смит.

Дубасов наливает водки и отпивает немного. Истоков отламывает от хлеба несколько кусочков, съедает.

В другое время был бы ты директором крупного института или академиком, а я при тебе начальником охраны. Ты бы имел машину и дачу, а я бы – наоборот. Меня такое положение не устраивало. Раз такой разговор, я говорю откровенно. Я так понимаю эти события. (Выпивает.) Работать пойдешь?

Истоков. Пойду. (Стряхивает на ладонь хлебные крошки, ссыпает в рот.)
Дубасов. Не густо кормили. Еще не привык?
Истоков. Еще не отвык.

Дубасов. Я тебе, Роман, завидовал. У тебя хороший был путь, а у меня четыре класса и пятый коридор. Что я у батьки своего видел? И вдруг привалило богатство. Я в него когтями вцепился. Разве друзья-товарищи учили хорошему. Кинули кость и давай дразнить – отнимать, а я, как пес, становился. Я своего Иосифа хотел сделать ученым, чтобы он не кулаками, а головой был не хуже твоего Кости, племянника. Ремнем порол, школу с ним прошел.

Начал работать – говорили: соображает. Сбежал, улизнул. (Возмущенно, иронично.) Работник трибуны. Легкого хлеба захотел и постов, жиром смазанных. Я-то знаю, как этот хлеб достается. (Приносит еще бутылку, распечатывает.) У меня есть дача. Здесь, в городе, я для народа пугало, а на даче – уважаемый человек. У кого лучшая смородина? У Макар Ивановича. Когда помидоры высаживать, Макар Иванович знает.

Я журналы читал. Скоро, думаю, биология займет ведущее место в науке. Внука хотел на даче растить. Кроликов для него заведу, цветы посажу. Не дает сына – торгует им. Дом – полная чаша, а передать некому. (Наливает водки.) Все, что хотел и больше того, имею, а зачем оно мне теперь? Самый близкий у меня… собака, и она меня предала: среди людей одного оставила. Царство ей небесное. Понимающий был собеседник.

Истоков внезапно тянется к Дубасову, чтобы забрать у него рюмку. Дубасов в испуге шарахается от него, прикрывает рукой голову, ожидая удара, смотрит из-под руки, потом, чтобы сгладить неловкость, чешет голову и нервно поправляет волосы. Истоков медленно переставляет рюмку к себе.

Истоков. Хватит с тебя, Макар. Говоришь, не Роман Истоков, так Джон Смит. А я шел впереди Смита. Сделал бы навигатор – в войну жертв было бы меньше. Ладно, мы – контра, шпионы, враги народа. А кровь наших убитых на фронтах тебе не снится?

Дубасов. Трави, трави мне душу, Роман. Ты же за этим пришел. Но тут я не один. Тачанский поднимал народ за тебя, я думал, мне крышка, а они все в штаны наложили. А контора Хиляева? Что она дала родине? А тебя утопила. Где были те, кто понимал значение навигатора? Помалкивали?
Истоков. Боялись нарваться на такого Дубасова.

Дубасов. Дубасов не самый страшный. Я тебе шанс давал, я тебя с Ивановым послал. От тебя требовалось улизнуть от разини. Это ты мог сообразить? На костер ради идеи полез? Гордость выше жизни поставил? Думаешь, у меня за спиной с ружьем не стояли? Меня за горло не брали? Я сам, как в клетке-камере, сидел. И что высидел? Любви, ласки, теплого слова в жизни не слышал.

Жене, сколько в дом ни носил, все мало. Сын родной в самый дешевый гроб без штанов в замызганном халате положит. Случись что, сын Тачанского первый подаст мне краюху. Его же душа не выдержит чужого страдания, а мой пройдет и отвернется от отца родного. Сам я его таким вырастил, но не только я. Краснобаи помогли.

Истоков. Что же у них с сыном Тачанского не получилось?
Дубасов. Тачанский им всем вот (показывает в зал кукиш) … не дал сына, а я пасть разинул. Хотел больше других проглотить и подавился. Все пошло кувырком. В революцию каждый знал, чего хотел: землю и волю пообещали, а потом – куда, как идти? Запутались теоретики и народ запутали.

Прохлопал ты, Роман, и твоя шатия-братия: ученые мудролобые. Что-то не ладно в вашей теории. На поверхности – оболваненные газетные энтузиасты, а на поверку – страхом ареста заставляли работать. Кто осудит за лишние жертвы в войне, а они были, еще как были, но победителей не судят. А тридцатые годы? Нет победителей. Нет изобилия, и нам этого не простят. Не вывезла кобыла. Суди теперь Макара Дубасова.

Дубасов забирает у Истокова пустую рюмку, наливает.

Истоков. Буду судить тебя – ты найдешь оправдание. Суди себя сам. Не за этим пришел я. Посоветуй: где искать документы по навигатору?

Истоков аккуратно заворачивает остаток своего ломтика хлеба в бумажную салфетку и прячет в карман. Дубасов с удивлением смотрит.

Дубасов. Ты зачем это? По привычке?
Истоков. Ты же выбросишь, а это хлеб.

Дубасов. Я тогда как представлял: оформлю тебя туда – с плеч долой, встречи не будет, а теперь на твои привычки смотреть жутко. Другие дурочками прикидываются. «Нам приказывали». Мне тоже приказывали. Дубасов – сволочь, но не дурак. Я знал, придет пора, спросят, где наш навигатор? И тем, кто страну взвинчивал, и своим плетюганам заплечным, Василиям Осиповичам, не верил!

Но что было делать? Вот я и воровал. По одному экземпляру каждого документа прятал. (Выпивает.) Здесь, у меня твои бумаги. (Отходит к серванту, достает сверток.) Забирай, отправляй в Академию Наук. По нынешним временам твои труды на доктора наук тянут, не меньше. Тебе судьба дает новый шанс, а мне – духовой оркестр за деревянным сейфом.

Истоков смотрит документы, прячет в карманы.

Истоков. А я-то мечтал хоть крохи найти.
Дубасов. Сломала меня жизнь. Казалось, договорюсь с нею, а она меня крутит и вертит, по всем направлениям. Где друзья, где дети, где отечество? Я ж тогда, как все, яростно мечтал о светлом будущем, а в какой мокрой тьме, в каком стане я прожил. Ступай, Роман, действуй. Выбьешься снова в люди – не поднимай руки на Макара Дубасова, дай спокойно дожить.

Дубасов наливает и пьет. Истоков уходит.

(Вдогонку, просительно, советуя.) К Нине сходи! Умерь свою гордость. Она ради тебя…  жертвовать собой ради тебя готова была. Святой человек. Не она и Тачанский – много бы я бед натворил. Мне бы сейчас нельзя было жить, а так – тяжело, но можно. (Закрывает лицо ладонями, потом сдвигает ладонь, открывая правый глаз, и пристально смотрит вслед уходящему Истокову).

Лучи прожекторов освещают расхаживающего в углу сцены Дмитрия Тачанского. Торопливо входит Михаил, за ним Константин.

Михаил. Отец, где Роман Тимофеевич? Ты зачем его одного оставил?
Тачанский. Я прислушиваюсь. Там тихо, шума нет.

Михаил переглядывается с Константином.

Михаил. Надо зайти.

Михаил и Константин идут по сцене. Тачанский обгоняет их, идет впереди. Навстречу им выходит Истоков.

Истоков. До сих пор ждешь? (Замечает Михаила и Константина.) И вы здесь? (Тачанскому.) Подкрепление вызвал?
Михаил. Нас мама прислала. Им, говорит, двоим Дубасов зубы повыбивает.
Тачанский. Откуда она узнала, что мы здесь?
Михаил. Баба Маня пришла и сказала.
Тачанский. Делай людям добро. Теперь от Маньки прохода нет.

Истоков. Все документы нашлись. И отзывы, и протоколы.
Тачанский. Ну как он?
Истоков. Мне завидовать нечего, но не хотел бы я оказаться на его месте.
Михаил. Змей ужом притворился, а рядом сыночек растет.

Константин. На то разные змеи и звери, чтобы человек не дремал.
Истоков. Вперед, мужики! Не к лицу нам топтаться на месте.
Тачанский (Михаилу). Мама, наверно, волнуется?

Тачанский и Михаил уходят. Истоков подходит к телефонной будке, порывается позвонить.

Константин. Роман Тимофеевич, ой, прости. Дядя Роман, зачем тебе старые бумаги? Займись новым делом. Докажи, что изобретение не было случайным, тогда и его присчитают. Не сам напомнишь – другие скажут.
Истоков. Дел и идей у меня полный кошелек, а рабочих рук только две. Там (дважды большим пальцем показывает себе за спину) умели в муку истолочь, но запретить думать – не могли. Придется погромыхать былыми заслугами. Мне нужна лаборатория. Потерпи, сделаю еще одно дело – забросаю идеями.

Истоков и Константин уходят. Гаснет свет и загорается снова. За сценой слышен крик Батогова: «Тачанский, что же вы ушли? Подожди, договорим». На сцену выходят Тачанский и Михаил.

Михаил. Отец, неужели Батогова можно переубедить? Тебе не жаль тратить время на бесполезные разговоры?
Тачанский. А у меня личная заинтересованность – вдруг он нашей родней станет или родней наших друзей. Чем тебе Настя не невеста? Озорства и женственности – хоть отбавляй, женой и матерью будет заботливой – отец приучил.

Михаил. На меня ее чары не действуют.
Тачанский. Не вмешивай политику в это дело. Я в твоем возрасте на каждую девушку глаза пялил.
Михаил. Перестань, отец. Не подталкивай к опрометчивому шагу.

Тачанский. Перестань, не перестань, а любовь тебя отыщет. Вдруг у твоей избранницы семья – как у Батоговых или Чуичей. Такие, как твоя мама, – редкость. Я у Дубасова сидел, знал: останусь в его подвалах – мама не скажет «дурак, кто тебе Истоков?». А жил бы с другой женщиной – был бы и я другим. И каким ты станешь под чужим каблуком – неизвестно. И ты не заносись. Порядочность – тогда порядочность, когда пройдет все испытания.

Михаил. Не переживай. Жизнь для каждого поколения новые ямы роет. На мой век хватит своих скользких дорог.
Тачанский. Поэтому в любой ситуации не теряй совесть и голову – пригодятся, а язык держи за зубами. Правда хороша до первой неприятности, а счастье всегда лучше.

Михаил. Отец, так не бывает. Если есть совесть, язык за зубами не удержишь. Послушай, если бы вернулось прежнее время, как бы ты сейчас?
Тачанский. Я тебе верну, император!
Михаил. Нога не болит?
Тачанский. Пропади она пропадом. Цел буду. Иди, успокой маму, а я задержусь.

Михаил уходит. Входит Батогов.

Батогов. Тачанский, у меня новые доводы. Каждый может ошибиться. Признал ошибки – и дело с концом. И государство может ошибиться. Признало ошибки, извинилось – чему ваш суд поможет?
Тачанский. Новые не наляпать, спаситель наш.

Батогов. Новые обязательно будут, потому что дальше идем, но, если каждый будет возражать, мешать движению, никуда мы не уйдем. Как у меня было с навигатором? Ты соглашался с Истоковым, а я шел против сильного. Истоков меня игнорировал и правильно делал. Так и государство поступает. Сметает тех, кто прет не по его дороге.

Тачанский. Вот-вот, погнали, как баранов, всех по одной тропе не в ту сторону и мычать не смей. Истокову твои идеи были ясны, как дважды два, а нянчиться с тобою некогда было. А вот, если бы он изобретал для быстрокрылой ласточки бомбовый подвес и игнорировал твои сомнения – другой разговор.

Пауза.

Батогов. Знаешь, Тачанский, все у меня в жизни получалось невпопад. Успеха хотел, свое что-нибудь сделать, хотел стоять на позициях сильного, а оказывался сбоку. И с навигатором, и там, на войне. Одна у меня радость – Настя моя, так ведь ей за меня стыдно. Я же вижу. За Дубасова я не в ответе, не чувствую перед Истоковым большой вины, а перед дочкой виноват. Ей бы лучше отца без пятен, да где его взять?

Тачанский. Батогов, Батогов, ты бы эти слова сразу сказал Истокову. Кошки на душе скребут, а ты перед ним – хорохориться.
Батогов. Так я всегда после кефира соображаю лучше.
Тачанский. А Насте скажи, пусть платье сошьет и хвалится фасоном, она это умеет. Пойду. Пора перед домашним начальством отчитаться. (Уходит.)
Батогов. Я тебя провожу, если не возражаешь. (Уходит за Тачанским.)

Гаснет свет и загорается снова. На сцене Ольга и Клим Минаевы. Ольга возбужденно ходит по комнате.

Клим (раздраженно, обиженно). Мать, что ты носишься? Истокова ждешь? Он обещал прийти ради приличия. Не придет он, и я бы на его месте не пришел. Расскажи лучше об отце.

Ольга. Не хочу его вспоминать. Теперь я буду плохой и во всем виноватой, а ты за него станешь цепляться. Языком трепать он умел. Считался блестящим оратором, а потом и это умение пропало. Я требовала, чтобы он энергично работал, быстро принимал решения, а он только и знал на кровати лежать и смотреть в потолок. Может быть, это был единственный выход в той ситуации, время такое было, но тогда я думала иначе. Если бы не он, моя жизнь сложилась бы по-другому.

Клим. И меня бы, между прочим, не было.
Ольга. Был, только другим, с другим характером. Ты весь в него. Вылитый Минаев с его нерешительностью.

Клим. Что во мне могло быть, кроме отцовского, а ты хотела все это вытравить. Ты только и знала требовать: «Будь честным, будь волевым, будь умным». А меня кто-нибудь научил, как это – быть умным. Мне кто-нибудь в семье, в школе, в институте показал, как возникают идеи создать пусть не навигатор, хоть что-нибудь в этом духе.

Где я мог видеть примеры, как принять мудрое решение, сохранив порядочность и не наступив на мозоль соседу. Хоть один человек в жизни, когда я был маленьким, взял меня за руку и помог перейти ручей или канаву? Или помог взять высоту? Я к Истокову тянулся. Я так хотел, чтобы он стал моим отцом или другом.

Ольга. Тогда вся атмосфера была насыщена предательством. В газетах, по радио – только об этом речь. Я Нину на курсы устроила, нашла ей работу, она мне стольким обязана, а она же меня обворовала.

Клим. Все хороши. Загубили полезное изобретение, попортили человеку жизнь, и у всех отговорки, все друг на друга кивают, будто никто не виноват.
Ольга. Неправда! За свою вину я готова ответить.

Звенит звонок.

Клим. Вот и скажи Истокову, что это ты на него донос написала.

Клим уходит и возвращается с Истоковым.

Истоков. Не помешал? К вам можно? Здравствуй, Ольга.
Ольга. Можно. Только я сразу скажу, чтобы Клим не думал. Это я тогда на тебя донос написала.

Истоков подходит к столу, садится.

Истоков. Клим, если не трудно, принеси веревку.
Клим. Какую веревку?
Истоков. Потолще. Доносчика казнить будем.
Ольга. Роман, не шути, пожалуйста. (Садится у края стола.)

Клим незаметно для Истокова уходит.

Истоков. В деле были показания Батогова, показания Чуича и … некоторые размышления о том, что Роман Истоков морально разложившийся человек.
Ольга. Это было минутное ослепление. Ты же сам, когда на меня обиделся, сказал Климу – хотел ударить меня больнее.
Истоков. Я до сих пор не могу себе этого простить.

Ольга. Пойми – я же тебя любила. Мне казалось, и у тебя ко мне какое-то чувство. Ты делал попытки ухаживать. Если бы я захотела, если бы я, как Нина… я ждала, я не имела права навязываться, у меня сын, я не торопила события.
Истоков. Ты заблуждаешься. Тебе казалось, что мы можем составить хорошую партию, а у Дубасова решила, что я – не герой твоего романа.

Ольга. Роман, ответь мне честно, как ты был честен перед своим навигатором. Если бы я не уговорила тебя взять ее к нам на работу, мы могли бы стать мужем и женой?
Истоков. Чего в жизни не бывает? Случайно – могли, но надолго ли?

Ольга. В политике я была слепой, под общим гипнозом, как все, но в семейной жизни я была ученая. Я знала, что значит для мальчишки хороший отец. За несколько лет рядом с тобою Клим вырос бы мужчиной, не полутряпкой. Имела я право мечтать о счастье? Хотя бы на год, на месяц? Но я хотела, чтобы первый шаг сделал ты. И вдруг узнаю.

Случись такое в другое время, я бы бросила тебе в лицо несколько обидных слов, а через год мы бы простили друг друга. А у Дубасова… у меня было чувство… табуретку из-под меня вышибли… падаю… хватаюсь за что попало. Женщине в такой момент, как никогда, нужна поддержка, а он меня – в грязь. У него с ней шуры-муры, прости, это всем известно, она у него там, как хозяйка, он ее подослал.

Истоков. Дубасов об этом как-то не так.
Ольга. Ты веришь Дубасову?
Истоков. Я ей поверю.

Ольга. После всего, что случилось, ты пойдешь к ней? И поверишь, что она не соврет?! Господи! Как жизнь всех изменила! Где твоя гордость, Роман? Да если бы не она, разве Дубасов заставил меня написать? Господи! Кто остался чистым после этого ада? У меня такое чувство, словно табуретку выбили на всю жизнь. Падаю и хватаюсь, и ни за что не могу уцепиться. Я хочу все это забыть и не могу.

Истоков замечает отсутствие Клима.

Истоков. Клим ушел. Я зашел как-то взбодрить его. Он – сын человека, безвинно пострадавшего.
Ольга. Роман, ты простишь меня?
Истоков. Не будем вспоминать грехи молодости.

Ольга. Не шути, не надо. Как же ты жить будешь? Заходи иногда. Я постирать, погладить могу. Я научилась хорошо готовить.
Истоков. Давай, не думать о мелочах быта, а думать о том, что впереди.

Ольга. У меня впереди только старость. Жизнь прошла, а жизни не было.
Истоков. Не падай духом, тебе нельзя. У тебя есть сын. Ему необходима поддержка. (Собирается уходить.)
Ольга (упавшим голосом). Роман, ты простишь меня?
Истоков. Ты не простила нас – зачем же у меня просить прощение? До свидания. (Уходит.)

Входит Клим, несет на подносе чашки с чаем, замечает уходящего Истокова.

Клим. Что же ты, мать?
Ольга. Никто не уцелел. Всех ломали, ломали судьбы народа, а мы – и я, и Матвей, и Батогов – самые обыкновенные люди. С нами можно жить и работать… можно простить, а он никогда не простит меня.

Клим и Ольга стоят, полуотвернувшись друг от друга. Гаснут лучи прожекторов, освещающие их. На сцене появляется Истоков, направляется к телефонной будке и не замечает вошедшую Маньку.

Манька. Здравствуйте, товарищ Тачанского. Вас товарищи бросили? Как вы один жить будете?
Истоков. А ты как, бабка живешь?
Манька. А я людям нужная. Хозяйка Тачанского домой к себе пускает, супом кормит и чаю сладкого дает. А другие колясочку во дворе оставят – смотри за ней, бабка. Люблю детишек – озорники. Нужная я людям, нужная.

Истоков. Это ты так считаешь, а они как?
Манька. Ох, хитрый, а добрый. Я злых не люблю.
Истоков. Дать тебе денежку?

Манька (удивленно). Зачем? Я пенсию получаю. Тачанский, хозяин, велел дать. Дай бог ему здоровья, и тебе пусть даст. Я проживу, были бы люди добрые. Тачанские меня жалеют, а другие гонят. Нет у меня защитников. Ты не серчай на товарищей. Прости их. Злой доброго не наработает. Отпусти меня. Побегу, может, где ждут меня.
Истоков. Беги, беги, бабка.
Манька. До свидания, товарищ Тачанского.

Манька кланяется в пояс и уходит.

Истоков (садится на лавочку, вслух). Ох, бабка, шилом в самое наболевшее. (Задумчиво.) Злой доброго не наработает.
 
Входит Тачанский.

Тачанский. Роман, выпустили тебя на мою голову. Душа у меня не на месте. Самого главного не решили.

Истоков. Ты не задумывался, почему на этом безумном полярном круге, на котором в силовом поле зависти и борьбы прокручивается человечество, нас с тобою прибило к одному полюсу? Почему не вынесло в человеческий мусор? Значит, был стержень, светилась во тьме путеводная серебристая нить, существовала, как искра, мечта – в этом несовершенном мире усовершенствовать все, что по силам. Сыграем еще раз с судьбою в прятки, а не получится – Джон Смит продолжит.

Истоков идет к телефонной будке, Тачанский какое-то время провожает его.

Тачанский. Мы идейку распашем, а он окучит и со всех нас урожай соберет?
Истоков. Не будем обижаться, если он продолжит доброе дело. Не стоит коллекционировать обиды. Погоня за мечтой требует работы с вдохновением, с жизнерадостным озорством.

Тачанский. Три ноги, полторы головы, чем не гвардия? Джон Смит, ау! У нас нет проблем. Остановка за малым – за вдохновением. Звони, звони, столько лет тебя ждал, еще подожду.

Истоков набирает номер, слышен телефонный звонок, потом женский голос: «Алло!».

Истоков. Нина!

Голос по телефону: «Вам маму? Кто ее спрашивает?».

Роман Истоков.

Голос по телефону: «Что же вы не зайдете к нам? Мама так переживает. Вы откуда звоните?».

Из автомата на углу вашего дома.

Голос по телефону: «Она ушла в магазин. Вот-вот вернется. Зайдите к нам, пожалуйста».

Я подожду у входа.

Голос по телефону: «Обязательно дождитесь, я вас очень прошу». Тачанский стучит в кабину, знаками показывает Истокову, что кто-то идет и быстро уходит.

Обязательно дождусь. Она, кажется, уже идет.

Истоков выходит из телефонной будки, оставив дверцу открытой. На сцену входит Нина.

Нина. Роман! Здесь?
Истоков. Здравствуй, Нина.
Нина. Здравствуй… Постарел… Что же мы молчим? Расскажи, как жил. Длинная история?

Истоков. Нет, короткая. Выжил – и ладно. Как ты живешь?
Нина. Плохо живу. Муж – паразит.
Истоков. Пьет?
Нина. По заслугам достался. Гульнула я с Макаром, чтоб отпустил.

Истоков резко отворачивается от Нины и уходит. Она робко делает полшага за ним, беззвучно шепчет: «Роман» и безвольно опускает руки. Внезапно Истоков останавливается, поворачивается, пристально смотрит на Нину и делает шаг навстречу. Нина отворачивается от него.

Истоков. Проверить меня хочешь? Меня испытывали по-всякому.
Нина. А почему сразу ко мне не пришел? Сплетням поверил, расспрашивал, справки наводил?
Истоков. Себя проверял. Смогу ли жить полноценным человеком.
Нина. Предала я тебя, Роман, не дождалась.

Истоков. Что ты, Нина, разве можно так говорить?
Нина. Брата твоего встречала – боялась подойти и спросить.
Истоков. Когда я узнал, что ты вышла замуж, я понял, что жизнь не кончилась. Дети будут. Твои дети, не только Макара Дубасова.

Нина. Плакала я, потом слез не стало. Это Ольга – героиня, а я – трусиха. Боялась одной остаться. Жить хотела. Не дождалась я тебя – вот и весь мой грех на земле. Жила – как умела. Макар мог растоптать – не растоптал, ты мог поверить наговорам – не поверил. Вот и все мое счастье.

Истоков. Иногда я жалел, что была эта ночь, иногда не жалел. Что я в жизни успел? Одна ночь – вот и все мое счастье. Ты у меня первая и единственная. Если тебе будет лучше, идем со мной. Я создам новый навигатор. Он сможет смотреть в глубь материала, в глубь вещей. Он будет видеть внутренние изъяны. Я еще не придумал название, но идеи у меня есть. Я уже вижу его. Он у меня получится.

Нина. Я верю, Роман.
Истоков. Я снова поднимусь, я стану на ноги. Я докажу свое.

Нина. Роман, милый мой. Верю тебе. Поманило нас с тобой счастье и умчалось к другим, да не знаю к кому. Самые трудные годы муж был со мной. Как же я теперь? Дочь его любит. Для нее он – отец. Пропадет он без меня. Тяжело ему. Разговоры, сплетни и работа такая – заместитель дурного начальника.

Истоков. Будет обижать – скажи, что заберу.
Нина. Теперь все пьют, а я ругаю. Не дождалась я тебя, Роман. К Ольге сходи. Она тут ходила, встречи с тобой искала. Ради Клима сходи. Соседка у меня, девчонка. Он же не верит никому. Людям не верит. Сходи, я тебя прошу. Она виновата, и я виновата. Придумай новый навигатор, я тебя очень прошу. Я так хочу, чтобы о тебе снова все заговорили. Большего счастья мне и не надо.

Нина целует Истокова и быстро уходит. Истоков идет по сцене. Луч прожектора следит за ним. Истоков подходит к телефонной будке, медленно затворяет дверь, раздумывает и неожиданно залезает в будку через отсутствующее стекло в дверях. Набирает номер телефона.

Истоков (по телефону). Костя, это я. Меня покормите?.. Попроси маму пусть разогреет суп. Если можно, погорячее. Я иду домой… Да уже иду… Останемся идеалистами. Будем работать.

Истоков выходит из телефонной будки и быстро уходит. Гаснет свет на сцене. Загорается свет в зрительном зале.