Весть

Никто  не знает когда закончится его очередной возраст и начнётся новый. Так же и Авдышев попал сегодня в этот капкан безвременья.
День проходил ужасно муторно. Авдышев как бы начинал покидать зону гравитации. Чувствовал неуверенность, слабость во всём теле. То и дело что-нибудь жевал на кухне. Пыхая губами, долго пялился на книги в шкафу. Перебирал сайты для скачивания.  Искал, что бы почитать и не находил. И киношки одно за другим обрывал на первых минутах. И ленту в Сети. Наконец он достал из бутылочницы початый «Хеннеси». Долго рассматривал на свет, наблюдая игру сладко-ядовитого солнечного зайчика в густой жидкости, и - поставил бутылку обратно. Не пилось, не елось. Он упал на диван. И, как оказалось, надолго.
Закинув ноги на спинку дивана он стал следить за движением каких-то мутных видений в голове,  наплывов невнятных  мыслей. Неожиданно словно бы для озвучки вырывались у него обрывки фраз, досаждавшие своей незавершённостью, и он тихо матерился.
К тому же сегодня во дворе ещё истошно выла сигнализация.
-Какого хрена этот тупой водила не установил ограничитель?! – неизвестно для кого выкрикнул Авдышев. И стал думать, каким способом можно было бы  подавить этот вой. Сбросить на машину с балкона старое кресло? Спуститься вниз, взломать монтировкой капот и отсоединить провода? Засунуть в горловину бензобака горящую тряпку?
-Мудозвон! Засранец! Задолбал! – проорал Авдышев и рывком перевернувшись, накрыл голову подушкой.
Всё время что-то глобальное заканчивается в этом мире и что-то начинается, - думал он. – И вот сегодня тоже что-нибудь наверное  произошло в космосе. Космогония какая-нибудь. Очередной взрыв, распыление новой  галактики. Астрофизики завтра выложат на своих сайтах об этом, и кончится эта мука. Очередная эпоха на земле отлетит по щелчку в небытие как космический мусор. И начнёт набираться следующая партия отходов жизнедеятельности людишек. И рука Командора опять ляжет на рукоятку сброса.
Авдышев мыслил масштабно. Мнил себя в бесконечности в виде некоей голограммы, очертанием созвездия. Чувствовал себя блуждающей звездой. И последние свои вещи писал на вырост, как он говорил приятелям в Клубе литераторов, - без привязки к текущему моменту. Писал с надеждой на прочтение в лучшие времена, которые непременно наступят. Писал в контраст с современностью. Так же, в силу противоречия, пришло к нему и название нового романа. Было так. В вагоне метро объявили станцию прибытия. Прозвучал жестяной голос: «Площадь революции». А из страдающей души Авдышева исторглось: «Эволюции, мать вашу! Площадь Эволюции!».
Так он и назвал своё творение.
В издательстве роман приняли со скрипом. Старинные лихие приятели-красавцы, теперь лысые и брюхатые, чудом оставшиеся у руля древнего, замшелого издательства, отводили глаза, морщились. Соглашались только в память о былых заслугах автора. А надо сказать, в своей писательской молодости Авдышев славно похулиганил, написав книгу о мужике разбойного нрава. Часто появлялся на телевидении с обличительными монологами. Стал звездой Клуба тех славных лет. И впоследствии на волне этой славы выпустил десяток своих книг.
Год за годом молодые литературные волки оттесняли стариков. Старики огрызались, как и Авдышев последним романом. Тоже все мучались и матерились в своём кругу «за рюмкой чая». И сколько же их уже ушло! Выжили только те, у кого остались верные жёны. Авдышеву повезло. Со своей Мариной он всю жизнь катался как сыр в масле.    
Но в последнее мутное время  и жена переменилась, словно тоже почувствовав приближение какой-то  вселенской тревоги. Стала исчезать из дома с утра до вечера в поисках своей женской запредельной просветлённости, - йоги, фен-шуй, цы-гун. Бегала по компьютерным классам, по танцевальным студиям, парикмахерским и маникюрным.
Так что вожделенное и всегда до крайности приятное уединение превратилось теперь для Авдышева в пытку.
Он страдал не от угасшей любви, а от уязвленного самолюбия. Как это можно избегать его, такого замечательного, талантливого. Да, постарел. Уже и костюм с бабочкой в театре смотрится старомодно. И как не прями спину, не расправляй плечи, а на втором пролёте лестницы задыхаешься, сердце тряпочкой трепещет. Но женщины-то ещё заглядываются. Обманываться рады.
В глубине квартиры звякнул мобильник. Потребовалось собирать тело в какую-то другую конфигурацию. Морщась от боли в суставах, Авдышев встал и пошёл на звук. Мобильник оказался в кабинете под бумагами. В мессенджере сообщалось из деревни, что на его даче от невиданных снегопадов провалилась крыша.
Он стоял выпучив глаза. Вдруг сделалось легко на душе от этого сообщения. Мгновенно и всеохватно. Хотя, казалось бы, известие о катастрофе в деревне должно было стать последней каплей сегодняшних терзаний и повергнуть в шок. 
Авдышев быстро переоделся, схватил велосипед и вывел на лестничную площадку. Подъехал узкий пассажирский лифт. Авдышев ловким, отработанным движением вздыбил свой «Коhо» и, подмигнув себе в зеркале кабины, нажал кнопку первого этажа.
У подъезда вежливо поздоровался с бабками, чем весьма озадачил их, игнорируя до сих пор. И перед тем как сесть и поехать, пнул по колесу вопящей машины соседа. «Заткнись!» И машина (просто чудо какое-то!) в самом деле умолкла, вызвав стон одобрений у пенсионерок.
На аллее парка у старичка-велосипеда слетела цепь. И пока он натягивал её, от группы молодых разухабистых парней на скамейке донеслось:
-Закурить не найдётся, дед?
У него сразу же вырвалось в рифму с весёлым бойцовским задором:
-У меня таких внуков нет!
Он опять поехал. Парни ещё кричали, требовали невежу остановиться, но он нажал на педали и оказался в недосягаемости.
Затем аллею перекрыла шеренга школьников. Подростки галдели, знать не желая о велосипедисте сзади. Только одна бывшая среди них девочка почувствовала его приближение, оглянулась и звонким голосом оповестила:
- Ребята, пропустите дедушку!
Школьники расступились.
И проехав между ними, Авдышев словно пересёк какую-то невидимую черту своих страданий, привстал на педалях и погнал что было сил.
«Дедушка, - повторял он с умилительной улыбкой на лице, в стойке велогонщика переваливаясь с ноги на ногу. – Ах ты, моя внученька! Незнакомка моя милая! И голосок ангельский!»
Он мчался по велодорожке под сенью распустившихся черёмух. Гроздьями, кистями черёмухи было густо обсыпано всё кругом, ветви склонялись низко под тяжестью соцветий, хлестали по шлему, и лепестки шлейфом осыпались позади него.
«Вот где-то под снежным нажимом обрушиваются крыши домов, - думал он. - А здесь на город обрушилась черёмуха. Докатилось! Донеслось!»
Всё происходящее в этот момент виделось Авдышеву как результат того космического потрясения, которым он бредил с утра. Собирая в голове в одно целое мучительные, диванные, предчувствия и - освобождение от них здесь в парке, он опять и опять повторял: «Докатилось! Донеслось!».
Шины под Авдышевым то жерновами перемалывали гравий, то пускали его по велодорожке в беззвучный полёт.
Кипящее в голубизне солнце калило спину живительными лучами, настраивало на долгую жизнь.
«Ни дня без строчки говорите? А вот фигушки вам, учителя хреновые, - думал Авдышев, обращаясь неизвестно к кому. – Теперь ни строчки за день, вот так!».