Зыбкая явь сновидений. Часть 3. Гл. 14

То ли так повлиял на его организм Рубеновский коньяк, то ли возбуждающе подействовал на чувства телефонный разговор с Дианой, только, вернувшись домой, Виктор не находил себе места. Он крутился по комнате, ища, на что отвлечься, и не мог никуда себя пристроить. А после позднего кофепития, которое себе позволил, рассудив, что завтра всё одно - воскресенье, и потому можно будет не заморачиваться ранним подъёмом, бодрости только прибавилось. И тут навалились воспоминания о том, что случилось до... До банкета и телефонного разговора.
  Раньше это отступало на второй план, забивалось радостным ощущением освобождения от кошмарного сна. Сейчас же он вдруг остро осознал, что та, невидимая для окружающих жизнь, не сон - а иная, но вполне значимая, таящая в себе опасности, реальность. И что сегодня он оттуда не просто проснулся, а с трудом выпутался, избежав большой беды. Не о чём-то таком ли предупреждала Диана? Впервые ужаснула мысль, а что, если бы?.. Теперь о том, чтобы лечь спать, а точнее, войти в сон, не могло быть и речи. Куда попадёт он, оказавшись в межсонье? И дома оставаться было больше невозможно. Прочь! На холод, подставиться свежему ветру. Выветриться.
  Он набросил куртку, но, сообразив, что ходить с босой головой уже не по сезону, потянулся за зимней шапкой, заваленной разной рухлядью на полке. Неловко потащил её, и тут же на него обрушилось всё, что складывалось и закидывалось на полку целое лето.
  Виктор выругался, оглядел с ненавистью этот завал и вдруг увидел среди тряпок лист со своим старым рисунком. Рисунок был давний, но очень удачный. Как раз из того периода, когда у него хорошо пошла графика.
  Сняв куртку, присел на корточки и принялся разбирать завал. Вот ещё несколько выполненных тушью эскизов. Как давно он не рисовал! От листов повеяло знакомым, родным, память хлестнула по обонятельным рецепторам острым, манящим запахом туши. Как охотничий пёс, взявший след, оставив неубранным разгром в прихожей, Виктор двинул в комнату. Снял с полки папку с хранимой для особых случаев плотной, глянцевой бумагой, достал коробку с пузырьками, ручками-вставками, перьями, поднял и закрепил в наклонном положении столешницу одноместной раскладной парты, купленной бабушкой для него в далёкие годы ранней школьной поры. Парта эта как нельзя лучше подходила для графических работ.
  Потом он уже на автомате, не задумываясь над тем, что делает, потряс один за одним пузырьки, проверяя, в котором из них осталось достаточно туши. Выбрав, осторожно отлил в тяжёлый широкий - чтоб не перевернуть ненароком - "штофчик" (бабушкино слово), выбрал тонкое пёрышко, чуть поскрёб его обломком лезвия, удаляя остатки туши, протёр перочисткой. Аккуратное окунание кончика пера в чернильницу. Рука застыла на мгновенье, а затем, казалось бы, без его участия нашла нужную точку и...
  Первые два листа он скомкал, даже не дождавшись, когда на них появится что-то определённое. Это так. Это неизбежная жертва неведомым богам, отвечающим за творчество. А потом пошло! Из-под пера один за другим вырастали образы тех, с кем встретился сегодня ТАМ, где, как считал раньше, ничего не может быть! Перо скользило легко и свободно, послушно следуя за воображением. На листе приобретали зримые черты портупей-прапорщик с саблей наголо, княгиня с тупомордым бульдогом у ног и размыто-призрачной фигурой за правым плечом, Николай у могилы и Николай перед амальгамой, старик Харон...
  Как всегда, в часы вдохновения время летело незаметно. Уже утром, когда будильник маленькой стрелкой добрался до цифры шесть, он отложил ручку. Кончилась бумага. Ну и всё, хватит. Потёр затёкшую шею. Поднялся и осмотрел разложенные по полу сохнущие рисунки. А ведь совсем неплохо! Совсем. Почему он не рисовал столько времени? Ну да, снопись увлекательней, она трёхмерна реально, а не воображаемо, как на листе бумаги или полотне. Но рисунок пером! Это таинство, это резьба по бумаге.
  Несколько часов напряжённой работы утомили его несказанно. Всё-таки надо поспать. Но как? Где приткнуть голову? Он прилёг на диван, стянул покрывало со спинки и, накинув на себя, пробормотал, переиначивая классика: "Пойду сотворю сеновал, лягу и забудусь там сном".
  И получилось. Безмятежно, как в детстве проспал до вечера, и, может быть, ушёл бы в ночь, но подскочил, вспомнив о Диане, о том, что надо позаботиться о билете. Однако сперва следовало предупредить на работе. Звонить редактору не решился. Только было собрался набрать ответственного секретаря, как затрезвонил телефон и Рубеновским голосом поинтересовался о здоровье. А потом вдруг спросил:
  - Ты как насчёт того, чтобы в столицу махнуть? Большие люди желают с тобой познакомиться. Если что, имей в виду, я еду завтра. Доверишь мне быть твоим персональным водителем...
  - Доверю, - ответил Виктор.
  - Тогда в двенадцать за тобой заезжаю. Жди возле подъезда.
  - Буду ждать, - согласился Виктор и, попрощавшись, начал набирать номер ответсекретаря, чтобы поставить его перед фактом, упирая на то, что газета задолжала ему пять отгулов, а личные обстоятельства требуют его обязательного отсутствия в редакции.
  Ответсек забурчал, что чёрт с вами со всеми, что в его время ни о каких отгулах журналисты даже не заикались, что газета - это святое...
  - Ну и молись на неё, - ответил ему Виктор. Конечно, мысленно. И дал отбой.