Дуранте Стойкие Глава 6. Дуранте и Айвазовские

Глава 6.   Дуранте и Айвазовские

 
Иван Константинович Айвазовский (17(29)07.1817 – 19.04.(2.05.)1900)
Фото взято из открытых источников

Айвазовский Иван Константинович (Ованнес Айвазян) родился в городе Феодосия, Таврическая губерния, Российская империя. Российский художник-маринист и баталист, коллекционер, меценат.

Живописец Главного Морского штаба, действительный тайный советник, академик и почётный член Императорской Академии художеств, почётный член Академий художеств в Амстердаме, Риме, Париже, Флоренции и Штутгарте.

Наиболее выдающийся художник армянского происхождения XIX века. Брат армянского историка и архиепископа Армянской Апостольской Церкви Габриэла Айвазовского.

Будучи художником с мировой известностью, Иван Константинович Айвазовский предпочитал жить и работать на своей родине — в Крыму. Айвазовский наиболее известен своими морскими пейзажами, которые составляют больше половины его работ. Художник считается одним из величайших маринистов всех времён.

В 1848 году Айвазовский женился. Его первой женой стала англичанка Юлия Яковлевна Гревс, дочь врача, находившегося на службе в российских вооружённых силах в звании штабс-доктора. У них родились четыре дочери: Елена, Мария, Александра и Жанна. После 12 лет совместной жизни супруга ушла от него, однако их брак был расторгнут лишь в 1877 году.
 
В совместном браке у них было четверо дочерей:

- Елена;

- Мария (Мариам); 

- Александра, была замужем за Михаил Лампси. Семья жила в Феодосии и занимала правую часть дома Айвазовского. В совместном браке у нихбыло двое сыновей:

- Николай Лампси, был женат на Лидии Апталовне (Антоновне) Соломос (матерью которой была Соломос (урождённая Дуранте) Ольга Александровна, супруга греческого посла, греческого вице-консула). С 1907 по 1909 годы — директор Картинной галереи в Феодосии. Дети: Михаил, Ирина, Татьяна.

- Иван Лампси.

- Жанна.

Награды и регалии: орден «Нишан-Али» IV степени (Турция) 1856; орден Почётного легиона (Франция) 1857; орден Спасителя (Греция) 1859; орден Святого Владимира (Россия) 1865; орден Османие II степени (Турция) 1874; «Алмазная медаль» (Турция) 1880; орден Почётного легиона (Франция) 1890 – повторно; орден Меджидие I степени (Турция) 1890; орден Белого орла (Россия) 1893; орден Святого Александра Невского (Россия) 1897.

После событий 1894—1896 годов Айвазовский выбросил в море все турецкие награды, отослав ленты от них турецкому султану.

6.1. История знакомства семьи Дуранте с Айвазовскими

История знакомства семьи Дуранте с Айвазовскими началась довольно давно. В то время их фамилия звучала как Айвазян, а маленького Ивана тогда и родители, и все остальные жители Феодосии называли Ованесом.

Жене итальянского негоцианта Леонардо Фердинандовича Дуранте Кристине (в девичестве Вальц*), приходилось неоднократно сносить, как все считали в ту пору, «шалости» малолетнего армянского проказника. Который постоянно расписывал углём идеально ровные стены их жилища.

Бедная Кристина вынуждена была постоянно забеливать зарисованные им стены, в связи с тем, что по действовавшему тогда закону хозяева домовладений, не соблюдавшие в чистоте и порядке свои дома и придомовые территории, наказывались штрафом. За этим щепетильно наблюдали городовые.

Но, как говорится, нет худа без добра. Именно благодаря этому, добропорядочная хозяйка Кристина Дуранте вошла в историю.
Вот, что об этой истории говорит в своей книге «Айвазовский» писатель Андреева Юлия Игоревна:
«Почувствовав склонность к рисованию, Ованес израсходовал всю имеющуюся в доме бумагу: корабли, солдаты, герои греческих мифов, все, на что только не упадет взор маленького художника, тут же попадает в его рисованный мир. Но бумага дорого стоит, отец просто не может позволить себе покупку целой пачки, а в розницу выйдет еще дороже, денег едва хватает прокормить семью. Ованес трудится в лавке у грека, но его заработок не следует тратить впустую, скоро ему предстоит пойти в церковно-приходскую школу, и тогда столько всего понадобится. Старший должен закончить учебу и, устроившись на работу, сможет как-то помогать, средний в далекой Венеции. Если так пойдет и дальше, не получится скопить на приданое, и девочек никто не возьмет замуж. Мать бесконечно перешивает и латает старую одежду, а тут еще и эти глупости…

За отсутствием хоть какой-то бумаги мальчик рисует на всем, что подворачивается ему под руку, первыми пострадали деловые бумаги отца, за что Оник впервые был порот, но не сдался. Вместо этого он взял уголь и расписал стены своего дома, а затем дома и беленые заборы соседей. 
______________________
* Вальц – семейство, прибывшее на Крымский полуостров из г. Ройтлинген расположенного у подошвы горы Ахальм в Шварцвальде. В период с 1240 года по 1802 год был вольным имперским городом, а с 1803 года стал принадлежать Курфюршеству Вюртемберг, а затем и Королевству Вюртемберг. В настоящее время город в Германии (ФРГ), районный центр, расположен в земле Баден-Вюртемберг.
В Крыму семья Вальц проживала в немецкой колонии Цюрихталь (ныне с. Золотое Поле Кировского района).


Получив внушение от отца, маленький живописец вынес из него следующую мораль: подходящие для работы поверхности предстоит искать подальше от родного квартала, где его в два счета вычислят.

На рассвете, когда город еще спит, будущая мировая знаменитость прокрадывается к заранее облюбованной стене, где и предается самозабвенному творчеству. Не правда ли, похоже на наших мальчишек, «украшающих» города граффити?
 
При этом у горожан отношение к раннему творчеству великого маэстро приблизительно такое же, как и у современных нам граждан, с той единственной разницей, что, если какой-нибудь озорник изобразил нечто кислотное на стенах жуткой, никогда толком не ремонтированной девятиэтажки в Питере, где я, собственно, и живу, я, скорее всего, пройду мимо, может, полюбопытствую, или посетую на нерадение полиции. В Феодосии же юный художник расписывал частные дома, которые строжайше предписывалось содержать в чистоте. А, следовательно, в любой момент мелкий полицейский чин мог заявиться в дом к ни сном, ни духом не ведавшим, что его забор за ночь превратился в картинную галерею, горожанину, и под угрозой штрафа потребовать закрасить непотребство. А ведь это расходы — купи краску, отыщи свободного от дел «Тома Сойера», на худой конец, покрась сам, а потом еще и следи, когда маленькие наглецы вновь явятся пачкать.

Больше всего доставалось гладким, ровно выбеленным стенам дома почтенной горожанки Кристины Дуранте (последняя сделалась знаменитой исключительно благодаря истории с Айвазовским), которая извелась, вынужденная постоянно закрашивать точно по волшебству появляющиеся рисунки.

Было ли ей дело до того, что солдаты на стенах ее дома с каждым днем становились все совершеннее и совершеннее, что немудрено, так как с недавнего времени сам городской архитектор господин Кох соблаговолил взять Ованеса в ученики.

Впрочем, среди невольных зрителей первых «выставок» настенной живописи юного Ованеса были не только критики, но и его яркие почитатели. Одним из них, на счастье мальчику и его семье, оказался сам феодосийский городничий Александр Иванович Казначеев. Новый градоначальник завел себе похвальную привычку чуть ли не ежедневно совершать одинокие прогулки пешие или в коляске по улицам города, высматривая нарушения и строго взыскивая с блюстителей порядка.

Это было необычно, но очень даже своевременно. Последние несколько лет генерал-губернатор Новороссии и наместник Бессарабской области Михаил Семенович Воронцов почти перестал выделять средства на благоустройство города, многие казенные дома нуждались в ремонте, мостовые расползлись, к приезду Казначеева неважно выглядели набережная и рынок. У правительства России заметно ослаб интерес к Феодосии, а Воронцов не то что не собирался давать городу еще один шанс, а еще и с особой жестокостью издал приказ о запрещении иностранным судам останавливаться в Феодосии для карантинного очищения. Теперь по приказу генерал-губернатора их направляли для этой цели в Керчь. И естественно, именно в Керчи те брали все необходимые им товары и особенно зерно, которым традиционно торговала Феодосия. Мало этого, коммерческий суд был также переведен из Феодосии в Керчь. Таким образом, один город укреплялся на крови другого, чему было сложно противостоять.

Вот и местные жители повадились захламлять собственные дворы и выливать на улицу помои или просто выбрасывать из окон ненужный мусор. Но и это еще не самое страшное — Феодосия жизненно нуждалась в питьевой воде, а денег на рытье каналов в казне не было.
В Феодосии, Казначеев служил правителем канцелярии новороссийского и бессарабского наместника графа Воронцова в Одессе. Лично дружил с Пушкином и даже заступался перед его сиятельством, когда, заподозрив поэта в грехах амурного толка, Воронцов распорядился употребить Александра Сергеевича по его прямому назначению, то есть как журналиста, направив его на борьбу с саранчой.

Впрочем, последнее никто не мог знать доподлинно, зато было известно, что во время войны с французами Казначеев был ординарцем при главнокомандующем фельдмаршале князе Голенищеве- Кутузове. Сражался под Бородино, Тарутиным, при осаде Дрездена, под Лейпцигом, вовремя же второго похода во Францию служил в чине полковника лейб-гвардии Павловского полка в корпусе генерал- адъютанта графа Михаила Семеновича Воронцова. То есть был человеком во всех смыслах заслуженным и уважаемым. А ведь это хорошо, когда городничий привык носить мундир, а не штафирку! И совсем не плохо, если супруга градоначальника Варвара Дмитриевна не какая-нибудь кислая уездная барышня, знающая только свои пяльцы да любовные романы, а, бери выше, образованная дама из рода князей Волконских. Утонченная натура, большой знаток моды. Такой бы покровительствовать художникам и музыкантам, собирать вокруг себя салон не хуже, чем в Петербурге или Одессе. Но только не в забытой богом Феодосии, прости Господи!

Так вот, катался Александр Иванович по городу, наблюдая, как, завидев издалека его модную рессорную коляску, будочники тотчас начинают строжить купцов да громогласно ругаться с извозчиками, выказывая несвойственное им радение по службе. Гулял, гулял, да и заехал на окраину, туда, где волны морские плещут о камень только что укрепленной набережной, а в прибрежных тавернах можно встретить самый разнообразный люд — от чиновника из Петербурга, приехавшего со срочным донесением, до разодетых в живописные лохмотья караимов или слепых певцов бандуристов, цыган и торговцев всякой всячиной.

Из порта он свернул в сторону частных домов, намереваясь проехать мимо приметного забора, из-за которого виднелись недавно расцветшие ветки желтой акации. Но на этот раз по двум сторонам калитки, вытянувшись во фронт, стояли солдаты. Казначеев приложил ладонь козырьком к глазам, защищаясь от солнца, но так ничего и не понял. Солдаты у калитки жилого дома, не иначе как произошла какая-то беда. В самых нехороших предчувствиях Александр Иванович попросил человека ехать быстрее. Он почти что поравнялся с ветками акации, когда вдруг произошло чудо — стоявшие на посту и вроде как переговаривающиеся между собой солдаты обратились в искусно выполненные рисунки. Ну, конечно. Углем по белым стенам, как же он сразу не заметил, что в одежде служивых не наблюдалось никаких цветов, что изображение плоское?! Хотя какое же оно плоское? Написавший солдат неведомый художник явно не понаслышке знал о перспективе и был незаурядно талантлив. Оставалось только узнать, кто он. Срочно познакомиться, пригласить к себе, получить разъяснения относительно столь странного месторасположения его произведений. Да, главное — во всем разобраться. Понять, что это — новое ли модное веяние, протест против действия властей, необычная прихоть хозяев дома или, быть может… но в этот момент к городничему подошел жирный с красным лоснящимся от пота лицом будочник.

— Виноват. Не мог знать. Мы его — мазилку этого паскудного, того, в смысле на соседней улице ждали. Стену он там одну повадился пачкать. Хозяева сначала на свои средства закрашивали, а с неделю назад не выдержали такой напасти и пожаловались. Вот мы и караулим теперь посменно. Потому как безобразника этого явно привлекает вид белой ровной стены. Так получается, что пока мы его ждали там, он, мерзавец, уже здесь успел насвинячить.

— Есть какие-нибудь предположения, кто это мог быть? — сдвинув брови, задал вопрос Казначеев.

— Детишки балуются, — будочник развел ручищами, — кто же еще? Может, из гимназии или из церковно-приходской школы, тут рядом при армянской церкви. Детишки… это уж всем известно. Хорошо, если он один такой — мазилка-то. А что, коли их целая артель трудится? Один с чистыми руками ходит, проверяет, нет ли рядом кого, а другой тем временем надписи бранные или рисунки срамные малюет. По опыту могу сказать, ловить таких шалунов не простое дело, потому как нельзя же всех, у кого руки от углячерные, арестовывать. Таким макаром мы ведь грязнуль со всего города в невиданном количестве соберем. А выследить сложно — потому как никогда заранее не знаешь, где они пачкуны эти пошалить решат. Вот и приходится, пока не поймали, за счет городской казны замалевывать.

— Все понял, ты ни в чем не виноват, братец. — Казначеев задумался. — Только вот тебе с сегодняшнего дня задание лично от меня. Все дела чтобы оставил и только пачкуна этого мне сыскал. Не тех, кто паскудными надписями или рисунками стены в нашем городе поганят, мне бы вот с этим, что вот такие рисунки делает, потолковать. Там ведь, где ты засаду устроил, такие же художества? Я правильно понял? Сделаешь?

— Не извольте беспокоиться. Споймаю, — расплылся в улыбке будочник. — Из кожи вот вылезу, а поймаю.».

В дальнейшем, уже выросший и получивший заслуженный авторитет, художник сдружился с двумя представителями древнего рода Дуранте. Свидетельством тому является картина, написанная мастером кисти в Феодосии в 1893 году, которая в настоящее время находится в Феодосийской картинной галерее имени И. К. Айвазовского — музее маринистической живописи.

 
Фото взято из открытых источников
В последствии, тесная мужская дружба трансформировалась и в родственные отношения изображённых на картине представителей феодосийской знати. Так, например, семья Дуранте породнилась и с семьёй Айвазовских, причём дважды, и с семьёй Лампси.

По одной из родственных линий, за племянника А.И. Айвазовского Алексея Григорьевича Айвазовского (сын брата Григория Константиновича Айвазовского) вышла замуж Нина Александровна Нотара (1868). Которая была дочерью дворянина капитана, кандидата в мировые посредники Феодосийского уезда (1861) Нотара Александра Степановича (1829-1879), отец которого был землевладельцем, виноградарем и виноделом под Судаком.

Матерью Н.А. Нотара была одна из дочерей Марии Леонардовны Рафанович (в девичестве Дуранте (1826-1897) Ольга Александровна Рафанович (1864-27.10.1913).  Которая после смерти А.С.Нотара вышла замуж за своего двоюродного брата Дуранте Иосифа Викентьевича (2.08.1846-8.06.1895), который с 1895 года был городским головой г. Феодосия.

Нина Александровна Айвазовская (Нотара) была членом общества «Ясли», попечительницей приходского женского училища в Старом Крыму, имела собственный дом на Виноградовской улице в г. Феодосия.

Двоюродной сестрой Нины Александровны была Петрова Александра Михайловна (20.08.1871-11.12.1921), наставник и лучший друг на протяжении более 27 лет Максимилиана Александровича. Они были не только сёстрами, но и близкими подругами, что было всегда в традициях династии Дуранте.

Они были настолько близки между собой, что известен случай, когда Нина Александровна отдала денежный долг Александры Михайловны перед Еленой Оттобальдовной Кириенко-Волошиной (матерью М.А. Волошина), который та в силу стеснённых обстоятельств не могла своевременно вернуть.

В последние недели, перед смертью А.М. Петровой, она помогала Богаевской Жозефине Густавовне, тоже родственнице по семейству Дуранте, ухаживать за смертельно больной сестрой.

Н.А. Айвазовская очень любила искусство, была меценаткой, любила собирать к себе именитых гостей. На этих встречах звучала музыка, читались стихи, велись задушевные беседы о высоком искусстве.
Вот, как об этом вспоминает в своей книге «Воспоминания» Анастасия Цветаева:
«На окраине Феодосии дом Нины Александровны Айвазовской.
Гостеприимнейшая хозяйка, она живет «на широкую ногу» и купается в этой беспечной, позолоченной солнцем жизни, как Феодосия – в закатных лучах.

У рояля палисандрового дерева – полная женщина лет сорока, русоволосая; большие голубые глаза ее полуприкрыты веками, она поет старинный романс. У нее приятный, поставленный голос.

Звонок. Только что хозяйка впустила Макса и меня, как она вновь появляется на пороге передней, встречая новых гостей: Марину и Сережу Эфрон. На Марине светло-синее атласное платье с маленькими алыми розами, шитое по моде прошлого века, – лиф в талию и длинные пышные сборы. Ее светлые, только что вымытые, наспех просушенные волосы отрезаны у конца ушей и сзади прямой чертой, лежат на лбу густым блеском, над бровями – ее обычная теперь прическа пажа.

Как она хороша! Ее чуть розовое лицо с правильными чертами, зелеными близорукими глазами высоко поднято от застенчивости, губы полуулыбкой отвечают на приветствия, она проходит по гостиной. Только я знаю, сколько мучения сейчас испытывает она, проходя между взглядами. И если она теперь «расцвела» в такую красавицу, вся мука застенчивости не могла пройти. Жало застенчивости все равно в ней – кому это знать, чувствовать, как не мне! Ее родные, все еще неловкие, волей замедленные движения (затишенная буря!) проводят ее между людей, кресел, секретеров, как драгоценную ожившую гравюру. Добрым гением у ее плеча, возвышаясь над ней, – темноволосый узколицый Сережа с его огромными, полыхающими умом, добротой и смехом глазами. В них тоже застенчивость, но ее гасит юмор, и надо всем – теплая грация доброжелательства, с которой он жмет, проходя, руки юношеским теплым приветствием. Облако единения, окутывающее их двоих, полнит комнату каким-то наставшим праздником.

Казалось мне, весь белый свет Наш милый луг и поле… – пела Ариадна Николаевна Латри и, оборвав строку, встала навстречу вошедшим. Но уже приглашала хозяйка в столовую, где сверкали хрусталь и вино. Нина Александровна, хоть была старше Макса, дружила с ним с давних лет, с тех самых ее юности и ее отрочества, феодосийских, когда девицы на бульваре, встречая Макса, просили: «Поэт, скажите экспромт!»

Кто из них знал тогда, что так мало пройдет лет, и в этом самом Крыму разделенной надвое России Нина Александровна Айвазовская в дни братоубийственных битв покинет свой родной город, в то время как Макс, комиссаром над искусством Крыма, будет спасать картины и библиотеки, организовывать народные читальни, музеи…».

Умерла Нина Александровна Айвазовская в 1944 году в Старом Крыму, куда она была выслана во время Великой Отечественной войны оккупантами.

Иван Константинович Айвазовский очень тепло относился к Петрову Михаилу Митрофановичу, дружил с ним и ценил его как художника. По воспоминаниям Максимилиана Волошина о Петрове в книге «Путник по вселенным» говорится: «… был хорошим художником, в Феодосии не было ни одного старого дома, где бы не висело его акварельных видов на стенах, рядом с пейзажами Айвазовского, Лагорио и других феодосийских художников.».

6.2. Семья

В 1848 году Айвазовский женился. Его первой женой стала англичанка Юлия Яковлевна Гревс, дочь врача, находившегося на службе в российских вооружённых силах в звании штабс-доктора. У них родились четыре дочери: Елена, Мария, Александра и Жанна. После 12 лет совместной жизни супруга ушла от него, однако их брак был расторгнут лишь в 1877 году. Причиной развода стало систематическое физическое насилие Айвазовского над женою. Несколько внуков Айвазовского также стали известными художниками.

Дети:

- Елена + Пелопид Латри:
Михаил Пелопидович Латри, художник. После революции эмигрировал.
Александр Латри (с благословения Николая II единственный из внуков получил разрешение носить фамилию живописца).
София Латри + (1) Новосельский + (2) князь Иверико Микеладзе.
Ольга Новосельская + Стефан Асфорд Сенфорд. Сын: Генри Сенфорд
Гаяне Микеладзе.

- Мария (Мариам) + Вильгельм Львович Ганзен:
Алексей Васильевич Ганзен, художник-маринист. После революции эмигрировал. + Олимпиада.

- Александра + Михаил Лампси. Семья жила в Феодосии и занимала правую часть дома Айвазовского:
Николай Лампси + Лидия Соломс. С 1907 по 1909 годы — директор Картинной галереи в Феодосии. Дети: Михаил, Ирина, Татьяна.
Иван Лампси.

- Жанна + К. Н. Арцеулов:
Николай Константинович Арцеулов, кораблестроитель и художник-маринист. После революции эмигрировал.
Константин Константинович Арцеулов, русский пилот и художник-иллюстратор.

Второй женой Айвазовского стала армянка Анна Никитична (Мкртичевна) Саркисова-Бурназян (1856—1944). Художник увидел её на похоронах её мужа, известного феодосийского купца, в 1882 году. Красота молодой вдовы поразила Ивана Константиновича. Спустя год они поженились. Анна Бурназян была на 40 лет моложе своего мужа. В галерее хранится портрет Анны Никитичны, написанный Айвазовским. Айвазовский говорил, что его брак с Анной в 1882 ещё больше «приблизил его со своей нацией», имея в виду армянскую нацию. Анна Никитична пережила своего мужа на 44 года и умерла в Симферополе во время немецкой оккупации Крыма.