Последняя стычка. Завершение пролога

  Частенько я приставал с расспросами:
– Дед, а ты Ленина видел?
– Нет, лично не довелось.
– А Сталина?
– Видел, в девятнадцатом году, но помню плохо. Он тогда на меня впечатления не произвёл.
– Как это? Ведь в ваше время его называли «великий вождь всех времён и народов».
– Это уже позже, после гражданской, когда Ленин умер, а тогда, в девятнадцатом, членом Реввоенсовета он, конечно, был, но героями совсем другие люди были. Ты про Сорокина когда-нибудь слышал? А про Думенко, про Махно?
– Махно же бандитом был.
– Хорош бандит, его Ленин орденом Красного Знамени наградил, а их тогда зазря не давали. С Деникиным он сражался получще, чем наши красноармейские полки. 

    Я всё пытался добиться, не жалеет ли он, что Октябрьская революция произошла. Отвечал он по-разному. Для себя я понял, что не всё, что делали «красные» и Советская власть, было ему по нутру, однако он поверил в идею всеобщего равенства и благоденствия, которых без революции быть не могло. Мой детский вопрос: «А как бы вы без революции жили?» – вызвал у него улыбку.
– Да так бы и жили – не тужили, – отвечал он.
– Так ведь до революции в России голод и нищета были, а страной кровавый царь и буржуи управляли, – получив твёрдые жизненные установки из советских учебников, всё допытывался я до истины.
– Что-то я голода до революции не припомню. Мы хлеб растили, излишки продавали – на это жили. Во дворе у каждого скотина да птица. Какой голод? Вот в двадцать пятом, в двадцать восьмом и в начале тридцатых, вот тогда голод был. В тридцать втором даже новое слово появилось: «голодомор».
Вот институт при царе вряд ли бы я окончил, – рассуждал он, – и дети мои в университетах тоже бы не учились. Так может, и не всем надо туда? Кто-то и на земле работать должен?
– А рабочие? Они же боролись за свои права.
– Боролись, как сейчас помню, это ты верно говоришь. Забастовки были – требовали пятидневную рабочую неделю, как в Англии, чтоб увольняли только через профсоюз, как в Америке.
– Так ведь добились своего.
– А, может, без революции ещё быстрее бы добились... Ты хоть помнишь, когда шестидневку в СССР ввели? Когда выходные появились? До середины тридцатых выходных дней у нас было пять... – он сделал паузу, – в году. А остальное время – работали на благо родины.
– Так ведь разруха была.
– А кто её устроил, царь? Или, может, банкиры и заводчики, прочие буржуи? Им неразрушенные заводы были нужны. А зарплата, у рабочих, какая была? Даже сейчас не у каждого такая есть.
– Дед, ты с двадцатого года партийный, а мысли у тебя не большевистские.
– Что ж, я оценивать ситуацию не умею? Не зря мне Советская власть высшее образование дала. Да и время сейчас другое: кое-что можно вслух сказать.
В моем детском сознании дед всегда был большим лесным начальником, который летом ходил в белоснежном кителе и белой фуражке с бархатным зелёным околышем, а когда шёл по посёлку, все с ним здоровались. Родители мои были людьми образованными. Отец – геолог, а мать в университете преподавала. Я никогда не задумывался, кто были их родители, к какому социальному слою они относились. Поэтому спросил деда о происхождении его семьи.
– Да из крестьян я, внучек, из обыкновенных крестьян.
– Ты не всегда лесом командовал?
– Да что ты. До этого много всего было. Узнаешь ещё, не всё сразу.
Много лет спустя, после смерти деда, я как-то подумал, что будет неправильно, если я своим внукам не поведаю – кем же был мой дед, как жил, что творил, о чём думал, на что надеялся. Люди должны помнить о своих предках, о делах их, славных и не очень.
Деда своего, Кирсанова Дмитрия Петровича, я в последний раз видел незадолго до его смерти. Он лежал в больнице для ветеранов. Поместили его в отдельную палату, куда переводили безнадёжных пациентов. Он иногда пытался вставать и даже говорить, но дни его были сочтены.
Я заканчивал учёбу в Москве, в Академии. Когда экзамены были сданы, и я, как тогда говорили, «вышел на диплом», появились три свободных дня и возможность махнуть в родной Петрозаводск. Когда я вошёл в палату, конечно, дед меня узнал. Слёзы потекли по его щекам с трёхдневной щетиной. Потянулся ко мне, отмахнувшись от пакета с фруктами и пирожками.
– Женька. Приехал всё-таки. Перед смертью всё же повидались мы. Я-то думал, тебя не увижу, – шептал он, когда я обнимал его, придерживая за спину, чтобы посадить, – мне ведь совсем недолго осталось.
– Ну, что ты, дед, – успокаивал я, – выкарабкаешься. Не такое бывало. Мы ещё на гусей с тобой съездим.
– Нет, – помотал он головой, – не увидеть мне больше, как гуси летят.
Его стал бить кашель, который перешёл в приступ астмы, и я нажал кнопку на стене. В плату быстро вошла медицинская сестра с инструментами для укола, после которого заявила безапелляционно:
– Посещение заканчивайте. Время вышло. Больному, кажется, ваш разговор не на пользу.
Дед сквозь кашель сделал мне знак: останься. Я заверил её, что долго не задержусь, и опять нагнулся к нему. Он понемногу остановил свой удушающий кашель.
– Просрали мы, Женька, революцию! – вдруг неожиданно ясно сказал он. – Эх, жаль, годы уже не те.
– Что случилось, дед? – изумился я такому заявлению, прикидывая, как на его рассудке могла сказываться болезнь. Однако дед был в своём уме. Немного пожевав губами и набрав воздуха, он продолжил свою мысль.
– Как же мы не заметили, что вырастили партийное барство? За сладкими речами наших же партийных засранцев на шею простым людям уселись говнюки. Плевать они хотели на народ. С трибуны одно, а на деле – другое. Да разве за это мы сражались? Начинать надо всё по новой. Андропыч было взялся, да здоровья у него не хватило. Нельзя давать превращать себя в быдло, запомни это. Хотя, не дай вам Боже искупаться в крови. Делайте всё так, чтобы никогда не пожалеть о том, что вы сделали.

Когда я выходил из палаты, та же дежурная сестра, не сводя глаз с моих капитанских погон, спросила:
– Это, правда, ваш родной дед?
– Правда, а в чём дело?
– Он позавчера нам тут такое устроил...
Из её сбивчивого рассказа я понял, что дед забрёл по ошибке не в свою палату, где он лежал вдвоём, с другим ветераном войны, а в палату этажом выше, где находился на профилактическом обследовании секретарь обкома партии.
         
        В то время в Карелии продуктов давно уже не хватало. В обороте было более двадцати видов талонов на продукты питания, без которых ничего не продавалось, и жизнь с каждым днём становилась хуже. Убранство палаты и еда, которая лежала на столе партфункционера, были в резком контрасте с тем, что было на обед у других.
Дед мой начал было говорить, что партийный руководитель должен быть скромнее и жить, как все, а тот сказал старику: «...кажется, ты выжил из ума!».

      Оба были искренни в своих эмоциях. На угрозу секретаря «убрать» старого коммуниста из больницы, старик назвал его «недобитой контрой» и «гнидой». Секретарь кнопкой вызвал медперсонал. Прибежали медсёстры, на подмогу вызвали санитара, но дед не дал себя спеленать. Он покинул секретарскую палату, плюнув напоследок на пол.
 
        Дмитрий Петрович пообещал, взяв свою суковатую палку наизготовку, что переломает кости каждому, кто до него дотронется. Так от него и отстали. К вечеру у него схватило сердце. Через неделю, так и не оправившись от стресса, дед мой умер.

Заканчивался тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. У власти уже был Горбачёв, повеяло духом больших перемен в обществе и в мире. Дед немного не дожил до начавшейся вскоре «перестройки» и, думаю, не всё бы принял из нашей сегодняшней жизни. Не одобрил бы, скажем, развала СССР и не понял новых фильмов о Колчаке и прочих белогвардейцах, ему ближе были Чапаев и Будённый. Что страна нуждалась в переменах, понимал даже он, человек, в самом раннем периоде принявший революцию и кровь проливавший за её идеалы.
Даже сейчас молодёжь с интересом смотрит фильмы «Неуловимые мстители» и «Рождённая революцией», время молодости моего деда не стало менее героическим. Дед был не старше героев фильмов, и приключений в его жизни хватало. Его поколение работало и сражалось, отстояло Родину в величайшей из войн и поставило её на ноги. Были победы, были и ошибки. Судить проще, но у всех нас, россиян, общее историческое прошлое.
Вечная нашим предкам память!


Послесловие.
  Этой главой я завершил пролог повести из четырёх глав о молодости моего деда, который воевал и строил новое в истории человечества государство. В нём все должны были быть равны, а вскоре должна была начаться эра всеобщего благоденствия в отдельно взятой стране.
Тем, кого заинтересовал пролог и хочется узнать подробности предлагаю начать читать повесть "Гуси, гуси", в которой рассказывается о жизни моих предков и не только них в начале 20 века.