Зеркало ван Эйка

     «Персональная выставка работ известного художника-копииста Ивана Самарина прошла с примечательным успехом, как, впрочем, и ожидалось. Многие копии классических полотен и работы по мотивам знаменитых картин любезно предоставили на время выставки их обладатели, даже если и не все владельцы пожелали открыть своё имя публике. Неоспоримым фаворитом посетителей явился портрет семейной пары, блестяще выполненный Самариным по мотивам хрестоматийной картины Яна ван Эйка «Потрет четы Арнольфини». Критики, журналисты и собратья-художники, как один, отмечали особую глубину красок и чувствительность этой работы. Портрет был исполнен, как отозвался некий критик, «словно Иван Самарин прибыл к нам из Нидерландов 15 века».

     Заметка о его выставке, написанная суховатым тоном и занимавшая всего несколько строк в газете, вызвала воспоминания о необычном, сюрреальном времени, когда создавалась эта картина. Иван положил перед собой и открыл небольшую тетрадь с записями:

     «С парным портретом по мотивам портрета четы Арнольфини Яна ван Эйка связана одна странная, не совсем реалистичная история.

     Одним обычным рабочим днём в моей мастерской раздался телефонный звонок. Очередной клиент пожелал обсудить заказ при личном свидании и предложил встретиться в «Старой Таверне». Я сразу согласился и полюбопытствовал:
    -  И что же вы желаете?
    -  Поговорим при встрече. Я закажу столик.

Я обрадовался предстоящей работе. Очень вовремя: практически закончена пара больших, серьёзных заказов, и у меня появлялось время. Факт, что клиент назначил встречу в «Старой Таверне», сам по себе являлся показательным. Заведение славилось убранством в средневековом стиле. Логично было предположить, что клиент захочет какую-нибудь копию из старинной живописи. Я надеялся на ранних нидерландцев. Как копиист, я брался за любую работу, но предпочитал копировать старых мастеров. А с определённого времени моей излюбленной темой стали ранние нидерландцы. Выполнял я и портреты в стиле позднего средневековья. Находились любители.


В «Старой Таверне» я сразу нашёл нужный столик, который, на самом деле, оказался массивным деревянным столом с лавками вместо стульев. Вскоре напротив меня появился мужчина лет тридцати пяти – среднего роста, русоволосый, со светло-карими глазами и приветливой улыбкой. Мужчина назвался Юрием Протасовым. Мы заказали пиво по особому, старинному рецепту, которое здесь подавали в металлических кружках, изготовленных «под старину» специально для заведения.

   - Я обратился к вам по рекомендации моих знакомых, которые остались довольны написанными вами копиями,  - начал Юрий, -  не возражаете, если мы сразу перейдём к делу?
   - Ничуть не возражаю. Вы желаете копию?
   - Ээ, - чуть помедлил Юрий, - не вполне. Мне хотелось бы портрет, я и моя супруга, по мотивам «Портрета четы Арнольфини» Яна ван Эйка. Вы делали похожие работы.
   - Да, хотя я писал одиночные портреты, не связанные с этой картиной.

Отпив пару глотков пива и одобрив его кивком головы, Протасов пустился в объяснения:
    - Видите ли, Иван, моя супруга - поклонница ранней нидерландской живописи. Под её влиянием я тоже стал интересоваться. Я хочу сделать ей подарок. Думал подарить копию с Яна ван Эйка или Рогира ван дер Вейдена, но затем появилась эта портретная идея. Ну, так что же? Вы возьмётесь? Вознаграждение будет достойным.
   - Возьмусь. Как вы правильно заметили, я выполнял подобные работы. Кроме того, я и сам люблю всё, что связано с нидерландцами...

   - Я знаю, Иван, – вставил слово Протасов, -  вы именно такими работами известны. Поэтому я и обратился к вам.   
   - Но, как ни странно, - продолжил я, -  работать с этой знатной картиной мне ещё не приходилось. Вот и случай предоставится.
Протасов улыбнулся и добродушно хмыкнул.

  - Как вы хотите написать ваши изображения? С натуры или с фотографий?
  - Мы будем позировать, так лучше, -  без колебаний ответил Протасов, -  уверен, что Нина, моя дорогая жена, согласится именно на этот вариант. Я полагаю, вам стоит нанести нам рабочий визит: познакомиться с Ниной и, может быть, сделать наброски вещей из нашего интерьера, они могут пригодиться в работе. Я свяжусь с вами и мы обо всём договоримся.
   - Замечательно, так и сделаем, - одобрил я план Протасова.

Мы допили пиво, распрощались и отправились по домам. Когда я добрался, уже стемнело. Включив свет, я взялся за недавно приобретённый роскошный альбом ранних нидерландцев, всё собирался его внимательно просмотреть. Работы  Робера Кампена, Хуго ван дер Гуса, Петруса Кристуса, Рогира ван дер Вейдена очаровывали изяществом, достоинством и поражали точностью  - практически фотографической точностью – исполнения.

Неожиданно возник порыв выключить электрический свет и зажечь свечи. Так я и сделал – собрал все свечи, что имел, и зажёг. Живое пламя свечей сразу преобразило всё вокруг, придав пространству таинственности и мистичности. Меня будто обволакивал старинный, полулегендарный мир с его недосказанностью.

Я открыл альбом на деликатном двойном портрете Яна ван Эйка, рассматривал каждую деталь, каждую загадку великого живописца. Возможно, каждый предмет, изображённый на картине, что-то символизировал. Как и многие художники, искусствоведы, биографы и любители живописи, я пытался отгадать.

Волнительные чувства овладевали моей душой: предвкушение интересной, желанной работы, необъяснимое томление, ожидание чего-то неизведанного, таинственного и прекрасного. Я долго не мог уснуть в ту ночь.

В заранее оговорённый день я отправился в загородный дом Протасовых с деловым визитом, захватив с собой инструменты. Нина, супруга Юрия Протасова,  оказалась привлекательной молодой дамой среднего, как и её муж, роста и тонкого сложения. Пара идеально подходила для этой картины. Я зарисовал предметы домашнего обихода, которые могли пригодиться в работе, сделал несколько первых общих набросков с  Юрия и Нины, поинтересовался, что они хотят оставить как есть, а что – изменить и добавил:

   - Я рекомендовал бы не изменять основную цветовую гамму. Эта коричнево-красная с зелёным гамма создаёт особую атмосферу. Другие цвета её изменят.
   - Мы лишь кое-что хотим изменить, чтобы не получилось картины просто с нашими лицами вместо лиц персонажей ван Эйка, - засмеялся Юрий.
Гостеприимные хозяева любезно пригласили меня разделить с ними ужин. Разговор за трапезой, естественно, пошёл о картине.

   - Кого же изобразил Ян ван Эйк? Кто эти мужчина и женщина? – живо жестикулируя, вопрошал Юрий. – Я, со своей стороны, гадаю, какой концепции отдать предпочтение. Существует не одно предположение, а к единому мнению искусствоведы так и не пришли. Согласились, да и то не все, лишь на том, что мужчина – представитель итальянской семьи Арнольфини, часть которой постоянно проживала в Брюгге по соображениям бизнеса.

   - Мужчина, скорее всего, из семьи Арнольфини, - согласился я с Юрием, - другой портрет члена этой семьи ван Эйк написал позже,* и черты те же самые, во всяком случае, чрезвычайно сходные.

  - С женщиной ещё меньше ясности, -  подхватила разговор Нина, - много пишут о её лице, одежде и головном уборе, в положении ли она или это дань моде того времени, но гораздо меньше о том, кто же она. Бытует также версия о собирательном женском образе. Похожее лицо есть и на других произведениях художника, оно типично для его картин, поэтому – образ, а не конкретная женщина.

   -  Картина могла быть и посмертной, написанной в память об этой молодой даме, – заявил Юрий, - свеча в люстре на её половине картины погасла, тогда как над мужчиной свеча горит. А ещё, дама могла быть даже и не жена мужского персонажа, а женщина из семьи Арнольфини, допустим, кузина или ещё кто-нибудь – предположил Юрий, - тогда получается, что картина вовсе не о свадьбе.

Я предложил общему вниманию ещё один аспект:
   - О картине существует много концепций, так как документальная информация практически отсутствует. Но если говорить об ассоциациях, о думах, возникающих у зрителей, смотрящих на картину, то это мысли о семейной паре и семейных отношениях. Поэтому вполне можно представить себе, что женищина ожидает дитя, хотя большинство исследователей сходятся на том, что нет. Вспомните, как Рембрандт изобразил свою беременную жену Саскию в образе Флоры**. Она стоит в позе незнакомки Яна ван Эйка, точно так же придерживая платье. И супруга самого Яна ван Эйка ждала ребёнка в то самое время, когда он писал портрет этой пары.
Все ненадолго замолчали, задумались о сказанном или каждый о своём.

  - Мне кажется, здесь вы правы, Иван, - задумчиво произнесла Нина, – во всяком случае, похожие ассоциации возникли у меня, когда я первый раз увидела картину. Потом я где-то прочитала: основываясь на этом факте, некоторые искусствоведы пытались даже утверждать, что пара на портрете – не кто иные, как сам художник и его жена Маргарет.

Мы договорились о сеансах позирования, распрощались, и я отправился домой.

Картину я решил выполнять на материале, на котором писал свой шедевр Ян Ван Эйк – на дубовой доске точно таких же размеров, как и оригинал, ведь я собирался выполнять не точную копию, а картину по мотивам. Я также искал подходящие ингредиенты для красок с тем, чтобы они по составу как можно ближе походили на те, что использовали художники в 15 веке в Нидерландах. Под влиянием ван Эйка в это время на севере Европы уже писали маслом, хотя и темперу тоже использовали.

Я нашёл подходящую дубовую панель и загрунтовал её, когда мне позвонил Юрий и сообщил:
  - Мы с Ниной хотим просить вас о рабочей поездке в Лондон, где содержится картина. Вы увидите оригинал и сможете правильно подобрать цвета. Ваши личные впечатления от оригинала тоже сыграют положительную роль. Разумеется, я оплачу командировку. Кроме того, Нина просила меня передать вам работать без торопливости с нашим заказом. Спешка здесь ни к чему. Мы несколько увеличим сумму вознаграждения.

Чуть помедлив, Юрий продолжил уже менее деловым тоном:
   - Нам более важно качество работы. Этот портрет стал очень много значить для нас. Мы с Ниной часто беседуем о нём. Мы стали более внимательны, предупредительны и даже как-то более интересны друг другу, хотя я всегда любил мою жену и она меня – тоже. Всё это ещё более сплотило нас, чему я очень рад.


Лондон встретил меня свой типичной погодой – дождём и ветром. Я быстро устроился в гостинице и отправился в Национальную Галерею взглянуть на картину – успевал до закрытия. Проходя залы в поисках картины, я увидел ободряющее зрелище – художника, собирающего свои вещи, чтобы покинуть галерею.

Значит, работающие художники здесь - обычное дело, впрочем, как и во многих музеях или галереях. Времени хватило как раз на то, чтобы найти нужный зал и бросить первый пристальный взор на портрет.

Обведя неспешным взглядом всю картину, мои глаза остановились на зеркале и каллиграфической подписи над ним «Ян ван Эйк был здесь», изображёнными почти в самом центре. Именно тогда, во время изначальной встречи с оригиналом, у меня впервые возникла мысль: вероятно, главный предмет среди многочисленных символичных вещей, окружающих пару –  зеркало, хотя каждый сантиметр этой небольшой картины выписан с присущей ранним нидерландцам и, в особенности, Яну ван Эйку, дотошностью.

Каждое утро я приходил к открытию галереи и уходил с закрытием, посетители с любопытством заглядывали мне через плечо. Я не копировал всю картину, моими главными задачами были «насмотреться» на оригинал и подобрать цвета. Перед уходом из галереи я всматривался в портрет. Взор мой всякий раз задерживался на зеркале.

За это время продолжительных созерцаний я уверился в том, что один из людей, изображённых внутри зеркала открывающими двери и входящими в комнату, несомненно, Ян ван Эйк. Не о том ли говорит его подпись, расположенная прямо над зеркалом? Но кто же другой? Какой-нибудь знакомый художника? Его супруга? Или это зритель? Я?

Быть может, Ян ван Эйк таким образом втягивает зрителя в свою картину, играя реальностью и вымыслом. Зритель, стоящий перед картиной, может представить себя, отражённым в этом магическом зеркале и тогда получается, что он входит в комнату на картине вместе с художником.

В один из таких созерцательных вечеров я почувствовал, будто картина втягивает меня внуть себя, будто я оказываюсь внутри изображённой комнаты. Внезапно я увидел, что одна из фигур внутри зеркала двигается. Я тряхнул головой, на несколько мгновений закрыл глаза, слишком длительно и неотрывно взиравшие на зеркало, открыл их снова. Маленькая фигура внутри зеркала двигалась. Мне даже показалось, она помахала мне рукой.

В следующую минуту ко мне подошёл работник галереи и попросил покинуть здание, галерея закрывалась. Я оглянулся и обнаружил, что один нахожусь в зале.

Быстро поужинав в одном из пабов близ галереи, я решил неспешно прогуляться по улицам, дабы проветриться и освежить голову, а не нестись в гостиницу подправлять наброски. Ещё и не то почудится, если подолгу вглядываться в одно и то же, говорил я себе, бредя по улицам и рассматривая здания вокруг себя.

Нет, но я, совершенно определённо, видел движения маленькой фигуры, возразил моим уверениям внутренний голос. Я не знал что и думать. Разум и логика утверждали, что это лишь игра воображения по вполне понятной причине – слишком долгое и пристальное созерцание картины, вкупе с постоянными мыслями о ней. С другой стороны, я действительно видел то, что я видел.


К моему возвращению Протасовы успели подобрать костюмы. Что-то они взяли напрокат в театрах, что-то специально пошили на заказ. Клиеты хотели костюмы, близкие к изображённым на картине, но не точные их копии. Такой выбор представлялся мне наиболее удачным, хотя я, естественно, написал бы так, как они пожелали. По их рассказам, самым сложным оказалось подобрать верхнее платье для Нины с огромным количеством ткани внизу.

Они посчитали эту часть костюма необходимой, так как хотели в точности повторить движение рук женщины оригинала. Их мимолетные взгляды друг на друга, загадочный тон голосов, чуть заметные, но всё же заметные лёгкие пожатия рук были наполнены трепетной нежностью и сердечной теплотой, каковых я не замечал ранее, хотя они всегда обращались друг к другу дружелюбно и предупредительно.

Мне казалось, даже если ни один из них не упомянул об этом, они сильно желали, чтобы зрители их портрета видели Нину ожидающей ребёнка женщиной. Начались сеансы позирования.

Протасовым неожиданно понадобилось уехать в другой город, они начали готовиться к поездке, а сеансы позирования отложили до возвращения. Они не торопились с этим заказом. Я видел, что весь процесс создания картины: обсуждения, разговоры об искусстве того времени, о картине и Яне ван Зйке, позирование, подбор костюмов доставляет им удовольствие. Для меня это была желанная, но напряжённая работа, которая завладела мною полностью – моими силами, временем и помыслами.

Ночами мне снилась картина, снилось как я пишу зеркало, снились старинные улицы неизвестного мне европейского города. Одним утром я проснулся с мыслью отправиться в Брюгге, где большую часть жизни жил и работал Ян ван Эйк. Брюгге совсем небольшой город. Поездка не займёт много времени, но окажется чрезвычайно полезной.

Я не раз обошёл исторический центр города, на площади Яна ван Эйка постоял у памятника художнику, побывал у его предпологаемого дома, прогулялся вдоль каналов. Удивительный город: время точно остановилось здесь или повернуло вспять.

Бродя по старым улочкам, я ощутил атмосферу средневековья. Нетрудно было представить художника, идущего по этим улицам в свой дом у канала писать шедевры или кого-нибудь из семьи Арнольфини, спешащего по делам. На одной из улочек близ дома художника я увидел старинного вида дверь, быть может, сохранившуюся из прежних солетий.

Дверь оказалась не запертой, даже чуть приоткрытой. Из любопытства я приоткрыл пошире таинственную дверь, чтобы узнать что же за ней. За дверью я обнаружил маленькую антикварную лавку. Когда я вошёл, следуя приглашающему жесту продавца, чувство присутствия прошлых столетий усилилось. Это произошло, в некоторой степени, и благодаря продавцу, одетому в одеяния, словно из давних времён – вероятно, театральный костюм для дополнительного впечатления.

Кого-то он мне напоминал, но времени у меня оставалось немного и я оставил эти мысли. Лавка показалась мне несколько захламленной от множества вещей в небольшом помещении. Я прошёлся, разглядывая старые вещи, меня заинтересовали несколько картин.

Продавец приблизился ко мне, на ломаном английсом сказал, что видит во мне художника, и поманил рукой следовать за ним. С полки, которую я, иначе, и не заметил бы, он достал предмет, им оказался старинный набор кистей. Я имел множество преотличных кистей и не собирался покупать набор, даже если с интересом рассматривал его. Однако странный торговец буквально всучил мне кисти, пояснив при этом: набор, несомненно, мне пригодится.

После Брюгге я поехал в Гент посмотреть на главный шедевр Яна ван Эйка – гентский алтарь в соборе Святого Бавона. Не в силах оторвать взгляда, я долго взирал на поражающий воображение божественной красотою алтарь. Возможно ли быть более совершенным? Его мастерство граничит с волшебством или магией. Не оттого ли современные исследователи со всем арсеналом высокоточных приборов всё же не могут разгадать до конца его технику. Был ли это некий алхимический секрет, который он так никому и не открыл, или договор с могущественными силами?

 
После посещения Брюгге и Гента чувство сюрреальности, некой двойственности жизни поглощало меня всё глубже. Я практически перестал пользовался электрическим светом, зажигал свечи. Вставал с рассветом и старался как можно больше сделать при дневном свете, представляя себе, что именно так работал бы Ян ван Эйк и его коллеги-художники позднего средневековья. 

Я посещал или просматривал дома католические мессы, выбирая мессы на латинском языке, слушал средневековую музыку – церковную и светскую. Я сделал тщательный, детальный рабочий эскиз зеркала с картины ван Эйка в увеличенном размере и повесил на стену. Одному из входящих я изобразил свои черты, другой был ван Эйк, коего я изобразил как на его предпологаемом автопортрете.***  Автор оригинала и автор копии, довольно свободной копии.

И вдруг меня словно молнией поразило: именно этого человека, это лицо я видел в лавке древностей в Брюгге – продавец. В лавке на нём не было красного «тюрбана», да и одет он был в другие одежды.

Вскоре Протасовы вернулись и сеансы позирования возобновились. Мои клиенты пожелали некоторых изменений в портрете. В первый же визит после приезда Нина объявила:

   -  Мне приснилось, будто мы с Юрием стоим в комнате, что на картине Яна ван Эйка, и лица наши обращены друг к другу, а не на зрителя, как на картине. Затем мы оба поворачиваем головы к открывающейся двери и видим двоих входящих людей. Один из них Ян ван Эйк, а другой – вы, Иван. Когда я проснулась, мне подумалось: на картине художник изобразил эпизод, когда пара повернула свои лица к открывающейся двери и, следовательно, к зрителю, но перед этим они, вернее всего, смотрели друг на друга. Мы с Юрием просим изобразить нас в этот предыдущий момент - смотрящими друг на друга.

По обычной моей привычке я, было, устремился побыстрее написать лица и фигуры Юрия и Нины, не отнимать много времени у клиентов – длительные сессии могли стать для них утомительным.

Но они уверили меня в том, что сеансы эти вовсе не утомляют их, а даже доставляют известное удовольствие – они видели как продвигается работа. Иногда они приходили на сеанс вместе, с люботытством разглядыли мою мастерскую или, с моего позволения, хозяйничали на кухне, заваривая для всех чай или кофе. Картина писалась неспешно.

По вечерам я разглядывал свою работу при свете свечей. Однажды у меня возник порыв подправить портрет тут и там, но я остановил себя, решил дождаться заврташнего дня и поработать при дневном освещении.

Неожиданно словно какая-то неведомая сила пыталась поднять меня с кресла. Я послушался внезапного побуждения, встал, схватил палитру и кисти, приблизился к картине. Когда я поднёс кисть к доске, то почувствовал, будто что-то направляет мою руку. Я подправил картину и неизвестная энергия отпустила меня.

На следующее уторо я взглянул на исправления и понял, что именно этих немногих штрихов и не хватало. Такое вечернее вдохновение приходило ко мне часто, хотя и не каждый вечер и я чувствовал помощь неизвестной мне энергии.

Между тем, я уже почти закончил изображение Нины. Казалось, всё было на месте, но я чувствовал, что не хватает чего-то ещё, какого-то последнего штриха, окончалельного элемента. Не дождавшись на этот раз необъяснимого вдохновения, я отчаялся и, закончив работу на этот день, решил отойти ко сну, устроившись здесь же, в мастерской.

Я иногда ночевал в мастерской, где у меня стояла удобная тахта для таких случаев, но последнее время я забыл как выглядит моя спальня, так часто я спал в мастерской. Устроившись на тахте, я уставился в написанное мною зеркало на стене, на две входящие в комнату фигуры - свою и Яна ван Эйка.

Вдруг я ясно увидел – фигура ван Эйкас двинулась со своего места и прошла через всю комнату к самому краю, а затем начала исчезать. Вместе с тем я ощутил какое-то непонятное присутствие рядом с собой. Вздрогнул от неожиданности, но меня тут же озарило – я уже заснул и мне снится сон. Эта работа, картина завлядели уже и моим сном. Несколько успокоившись, я оглянулся и с изумлением увидел некую полупрозрачную субстанцию, напоминающую очертания человека.

Я с испугом отбежал и снова оглянулся, я уже различал силуэт и лицо призрака, а это, вернее всего, был призрак. Лицо выражало дружелюбие, фантом протянул мне руку. Любопытство пересилило страх и я взглянул прямо на него. Каково же было моё удивление, когда я узнал в фантоме Яна ван Эйка. Он взял меня за руку, показал на зеркало и сказал тихим голосом:

   - Мы пойдём туда. Ничего не бойся, ты скоро возвратишься к себе в мастерскую. Когда вернёшся к своей картине, зажги свечу в люстре над головой женщины.
   - Мастер Ян ван Эйк? - спросил я. Призрак кивнул головой.

Невероятное, волшебное видение! Только бы этот мираж не исчез слишком скоро, подумалось мне. Только бы не проснуться раньше времени. Я всецело доверился призраку.

Мы прошли сквозь зеркало и оказались в комнатe, изображённой на картине, а оттуда вышли наружу и оказались на одной из узких улочек средневнкового Брюгге. Призрак мастера обрёл плоть, а я будто перестал ощущать свой вес. Шли мы совсем недолго и я узнал улицу у канала, где жил Ян ван Эйк.

Меня осенила догадка: мы шли к нему домой. Мы вошли в дом мастера и прошли в мастерскую. Я увидел несколько работающих молодых людей – подмастерьев и учеников. Они подготавливали для работы и грунтовали небольшие дубовые доски разного размера, следили за нагревающимися маслами, натирали пигменты для красок или иногда смешивали по указанию мастера. Но приготовление красок мастер ван Эйк заканчивал сам. 

Ян ван Эйк приблизился ко мне и вручил маленькую стеклянную ёмкость с краской.
   - Это краска для свечи на люстре над головой женщины на твоей копии.
   - Спасибо, мастер...

Я проснулся. Даже во сне чудесно было ощутить себя учеником великого художника. Я почувствовал, что моя рука держит какой-то предмет. Это  склянка с краской, та самая склянка, какую вручил мне мастер ван Эйк. Что же это было? Если всё, что произошло не было сном, то почему я не помню возвращения в мою мастерскую? Если это сон, то откуда склянка с краской?

Поразительные, необъяснимые явления происходили со мной. «Ах, да постой же! – сказал я себе, - краска! У меня теперь есть краска написать пламя свечи на люстре на стороне Нины или, как говорил сам художник, зажечь свечу». Необыкновенная краска, данная мне загадочным мастером 15 века Яном ван Эйком.

Я вскочил с постели, поместил краску на палитру и принялся за дело. Краски оказалось немного, как раз хватило на плямя свечи и лёгкий отсвет, что пламя бросало вокруг себя и на лицо Нины. Протасовы с воодушевлением восприняли небольшое, но очень знаковое изменение.

Я оставался «учеником» великого мастера пока не закончил портрет. Ян ван Эйк регулярно являлся ко мне, и я, проходя с ним через зеркало, оказывался в его времени, его городе, его мастерской. Происходящее со мною я не мог объяснить научно или логически, я просто благодарил неведомое провидение.

Закончив портрет Протасовых, я получил приличное вознаграждение и приступил к другим заказам уже ожидавшим меня. Ян ван Эйк больше не являлся ко мне.

 
Прошло время. Я корпел над очередной копией, когда мне позвонил Юрий, пригласил на ужин и просил не отказывать. Я услышал взволнованность в его голосе, спросил всё ли у них в порядке.
   - О, да, - с энтузиазмом заверил Юрий, - всё замечательно, лучше и быть не может. У нас родился сын и мы приглашаем вас отпраздновать это славное событие.

Вечер оказался камерным – пригласили только меня. Лица родителей сияли счастьем и гордостью, виновник торжества посапывал в кроватке. За праздничным ужином в гостиной, где висел написанный мною портрет, Юрий торжествено провозгласил:
   - Мы назвали сына Иваном в честь вас, Иван, и Иоанна ван Эйка.
   - Благодарю за честь, - вежливо ответил я.

   - Вы знаете Иван, - взволнованно обратилась Нина, - когда мы поженились, мы сразу решили, что у нас должет быть ребёнок или дети, полная семья, одним словом. Но у нас не получалось, как мы не пытались – проходили курсы лечения в больницах, у гомеопатов, обращались к травницам и ведунам. Весть от врачей о будущем рабёнке мы получили вскоре после того, как в нашей гостиной появился выполненный вами портрет. Я часто вспоминала наш разговор в день вашего первого визита к нам. Юрий считает это совпадением, я считаю, что на нас сошла некая благодать и ваша картина сыграла в этом свою особую роль. Так или иначе, совпадение или нет, мы искренне благодарны вам за этот портрет.

   - Нам кажется, что наш Иван станет художником, ведь он назван в честь двух живописцев.
   - О, тогда я знаю что подарить моему тёзке на день рождения.

И я принёс в подарок набор кистей, тот самый, что купил в лавке в Брюгге. В ту же ночь во сне мне явился мастер ван Эйк, одобрительно кивнул головой и исчез.»
Иван оторвался от чтения, задумался. Он так никому и не рассказал о странных событиях, а доверился пока бумаге, так как ощущал потребность рассказать обо всём. Придёт время и он поведает эту историю подрастающему Ване, который, Иван в это верил, станет художником.
* Портрет Джованни ди Николао Арнольфини, 1438. Государственные Музеи Берлина, Германия.
** Рембрандт ван Рейн. Саския в образе Флоры, 1634. Государственный Эрмитаж, Санкт Петербург, Россия.
*** Портрет мужчины в красном тюрбане, 1433, национальная Галерея, Лондон, Великобритания. Многие исследователи полагают, что картина может быть автопортретом художника.