Захолустье

  Геннадий Башкуев
 
                ЗАХОЛУСТЬЕ               
                роман

18+

ОГЛАВЛЕНИЕ:

ПРОЛОГ               

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ               
БЕЛЫЙ КВАДРАТ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ               
ЗАХОЛУСТЬЕ               

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ               
СПИД-ЦЕНТР               

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ               
МОСКВА. СТОЛИЦА ПОГРАНИЧЬЯ   

ЧАСТЬ ПЯТАЯ               
ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ               

ЭПИЛОГ               
Her Majesty               





























Могу сказать лишь одно: такой морок               
безусловно  создается природой, и               
прежде всего природой, которую               
дерзко искушает человек.               
       Томас Манн. «Доктор Фаустус»               
               
 Заахн улс – поселение на   
 границе родовой территории.
Пограничье.               
      Монгол Ёс Их Толь 

      
         ПРОЛОГ               
               
 …крышечка свинтилась с третьей попытки, – пальцы не сразу ухватили влажный резиновый ободок, – горячий чай из термоса пролился на колени.
      Он замычал, пристукнул ладонью по рулю и недобро подумал про жену: пятый год замужем, а тяпа - растяпой!  И не чай он просил, а кофе – по погоде.
       Дождь только зачинался, робко стучался по капоту: «Можно?» 
       Судя по пластиковому стаканчику и обрывку газеты, суматошно перебежавшим дорогу в неположенном месте, дежурство обещало  быть нескучным, того  и гляди, с ДТП.
       Мгновенно в салоне стало темно, будто небожители c размаху захлопнули багажник глобального личного авто. По крыше забарабанили первые, самые громкие, капли; качнулась антенна.
       Он включил свет – едко-желтый, что робы дорожных рабочих.
       Кастрюлька была заботливо укрыта полотенцем: котлеты еще теплые, но картофельное пюре с горошком и брокколи, облитые подсолнечным маслом, остыли.  Брокколи он обожал. В баночке из-под кофе загустел томатный соус, который жена делала сама, проворачивая на мясорубке помидоры, чеснок, какие-то травки и зачем-то кислые яблочки, росшие на даче. Рыбный салат из кусочков тунца, риса и моркови помещался в поллитровой банке из-под болгарского лечо. К нему полагался соевый соус, правда, покупной.
      Со всем этим богатством, переложив фуражку на сиденье и расстегнув кожаную куртку, перевалился на заднее сиденье.
      Начал с салата, обильно полив рис темным соусом. После дежурства, приняв душ, он любил запивать рыбный салат светлым пивом, но и чай с молоком был нынче кстати. Котлеты он решил съесть позже, зная, что после них его начнет клонить в сон. Он любил котлеты холодными – жена, конечно, знала это, но неизменно перед дежурством зачем-то укутывала кастрюльку полотенцем. В пакете лежали две пары носков, тонкие и вязаные, смена белья на всякий случай, платок, салфетки - влажные и спиртовые. Все, даже носки, выглажены. Он хмыкнул. Пыталась уже на пороге сунуть в карман пару яблок. Он взял одно, другое оставил наследнику. Тяпа-растяпа. Что она сейчас делает? Наверное, укладывает капризничающего сына в постель. Так что лучше не звонить. А то Неугомон закричит, что звонит папа, и его потом не уложить. Когда он дежурил, она позволяла сынишке задержаться у телевизора. Странно, но роды никак не повлияли на нее – талия, кажется, стала еще тоньше по сравнению с чуть раздавшими бедрами… 
     Прогоняя мысли, он протер салфеткой лицо, обернул кастрюльку полотенцем, пересел за руль, потушил свет, включил «дворники» и медленно поехал в сторону города.

      В 23 часа 43 минуты младший лейтенант ДПС Маркаков заметил на обочине федеральной трассы М 55 транспортное средство с потушенными габаритными огнями.
     Притормозив метров за тридцать, он некоторое время грыз яблоко, наблюдая за объектом, - выходить из теплого салона патрульной «Лады» не хотелось. Мимо с шелестом, не успевая сбросить скорость, несли стылое дыхание Байкала большегрузные фуры. Влажная кисея пощекотала ресницы, когда он, отвертев стекло, выбросил огрызок яблока – его подхватил порыв ветра.
     Дождь размывал темнеющие очертания, кажется, «тойоты-камри», мотор не был заглушен, но иных признаков жизни не наблюдалось. Тонированные стекла отражали лунный свет. Маркаков сверился по ориентировкам на угнанные автомашины, доложил о ситуации по рации, схватил фонарь и, чертыхнувшись, натянул капюшон.
     Капюшон сорвало ветром.
     Машина казалась брошенной.
     Маркаков, сделав крюк, спустился в глубокую обочину, расстегнул кобуру табельного «Макарова» и стал заходить сзади, - раз он поскользнулся, чертыхнулся, измазав колено, - не забывая контролировать боковым зрением заросли на другой стороне шоссе.
      Однако при свете мощного фонаря признаки жизни в «Тойоте» обнаружились. И достаточно явные.
      В салоне шла глухая возня, стекло опустилось лишь после энергичного стука. На заднем сиденье сидели полуодетый мужчина средних лет и молодая женщина с размазанной по щеке губной помадой. Руками они защищались от луча света.
      - Какого хера!.. – мужской баритон дрожал от гнева.
      В нос ударил сложный запах свежего перегара и дорогого парфюма. Женщина, щурясь красивым глазом и прикрывая юбкой грудь, визгливо потребовала закрыть дверцу.
      Маркаков мирно буркнул: «Другого места не нашли?».
      - Кайфолом однако, - как говаривал знатный оленевод Догончин, кавалер ордена Ленина.
      Мужчина вложил в водительские права зеленоватую купюру.
      В таких ситуациях младший лейтенант чувствовал себя неловко.  Отпустил бы и так, но нарушитель вскинулся чертиком из табакерки: «Мало дал?!»

      В городе ветра не ощущалось –  словно мокрый тюль завис между небом и землей.
      И в полночь первый этаж наркологического диспансера горел огнями,  пьяно бликуя в  стеклах и бамперах припаркованных машин автоинспекции, «скорой» и такси. Хлопали дверцы, пикала сигнализация. Под козырьком подъезда, прячась от дождя, курили гаишник и медбрат.
     Звезд на небе не было.
     Задержанный нарушитель, не шатаясь, прошел в кабинет и безропотно стал дуть в трубочку тест-системы. Его подружка сладко посапывала в «Тойоте». Младший лейтенант повертел в руках документы. Нормальный, в общем-то, мужик. Бассаров Борис Батькович. Второй раз за год пьяный за рулем. Сорок лет, а ведет себя как мальчишка. Зря он полез в бутылку. Генеральный директор называется. Другого места найти не мог, гендиректор?
     «И чего это нормальные мужики из-за баб с ума сходят? - подивился Маркаков. – Тоже мне, брокколи!..»
      Содержание алкоголя в крови достигло почти одного промилле. Бассаров расписался в протоколе, но его попросили обождать в коридоре.
       На соседнем топчане с ворохом одежды на руках маялась женщина. Всхлипывая, спросила у Бассарова, сколько еще из нее будут кровь пить? Бассаров не знал - и уставился в стену. На ней висел санбюллетень с изображением чертей на дне бутылки. Из дальнего кабинета доносились громкие голоса. В коридор вывалился необутый мужик – его придерживал зевающий санитар.
      - А тапочки-то иде, Коля, тапочки-то? Иде? Алкаш!.. И когда ты исдохнешь наконец?! – женщина вскочила с топчана, роняя одежду.
      Небритый и босой Коля невнятно мычал.
      Бассаров  – что случалось с ним крайне редко – выразился по-матерному и вслух.
      Глупо все получилось. И с инспектором можно было договориться. Нет, в кафе он не пил – отнекивался после тостов, ловчил с минералкой, незаметно отливал из фужера в остывшее блюдо, и некоторое время эта тактика приносила успех. Хотя все непременно хотели чокнуться с ним: считался  везунчиком. Потом поехали на дачу к Додику, а там эта девица. Как ее, Люся или Люда? Менеджер по связям с общественностью. Вот и связался…  Но хороша. Пьяна, но хороша...  До того, что не стерпел – начал лапать, не доезжая до постели. Машину, видимо, заберут на штрафстоянку. Ну – так. Взять тачку и завалиться с этой Люсей в номер. До утра. Или в офис? На диван? Ну, допустим. Все равно война. Осталось только хорошо повеселиться... 
      Стукнули двери: топот и говор. Охранник и санитар закатили  в коридор носилки, на них лежала молодая женщина, прикрытая синей курточкой. Туфли у изголовья. На повороте туфля упала и процессия остановилась. Следом, морщась от попавшей за шиворот влаги, вошел фельдшер «скорой помощи» в халате цвета мартовского снега.
       - Тяжелая? Героиновая или синячок? – вышла из приемного покоя дежурный врач, щелкая зажигалкой. Белый халат еле застегнулся на груди.
      - Два в одном… Видать, наглоталась таблеток... Ну и водка, конечно... – выдохнул фельдшер. – Из киоска выползла, «Фрукты-Овощи», прямо под ноги прохожих… Хотели в больницу, но вы ближе…
      - А на фига мне этот фрукт, ты спросил?– незажженная сигарета прыгала в пухлых губах толстухи. – У нас самих этого добра... Мест нет!
      - Давление низкое, - кашлянула возникшая молоденькая медсестра из «скорой» и отряхнула зонт. – Возьмите уж.
      - Суицида нам только не хватало! – подпрыгнула в углу рта сигарета. – И ваще! У нас услуги платные.   
      -  Как зовут? -  строго спросил подошедший Бассаров.
      -  Сейчас... – не оборачиваясь, полез в папку фельдшер.
      Тело на носилках изогнулось дугой, коротко стриженая головка гулко стукнулась о кафельный пол, ноготь с облезлым маникюром на безымянном пальце с сухим треском сломался. Базарова зазнобило.
      - Держите ее!.. – выплюнув сигарету, крикнула врачиха. – Кто родственник – вы?! – уставила на Бассарова цепкий глаз.
       - Нет… у нее… никого, видать, - удерживая в руках бьющееся тело, просипел фельдшер. – Прямо с работы забрали… прохожие скорую вызвали…   Да держи ты ее, блин!..
       Больная  закатила зрачки.
       - … давай, ну! – крикнули над ухом.
       Пока медики возились у носилок, Бассаров поднял с пола желтую, сложенную вдвое, картонку. Аттестат зрелости. Имя, обведенное тушью по водяным знакам, бабочкой выпорхнуло из документа, пощекотало ноздри. Бассаров чихнул.
       - …и никаких документов при ней… кроме этого, - виновато сказал медбрат.
       Видать, носила с собой вместо паспорта. Название школы. Подпись директора. Ошибки быть не могло. Аттестат он засунул в карман курточки.
      - Да ну ее!.. куда подальше! – разогнулась врачиха.  Круглое ее лицо в неоновом свете стало бордовым. - Везите в инфекционку! И денег нет, сразу видать.
      - Деньги найдутся, - сказал Бассаров, отдавая паспорт. – Без проблем.
      Громко высморкался, сложил платок, сунул в карман брюк, спросил:
      - А очки где? Очков у нее не было?
      Медики переглянулись, пожали плечами: да какие там очки… Только сейчас Бассаров отметил синяк под глазом пациентки.
      Отрезвевшую подружку, невзирая на липкие объятья, он отправил домой на такси, «тойоту» автоинспекторы забрали вместе с правами на нее.
      Бассарова подвезли  до родной остановки на машине «скорой помощи».
      Стоял ровный гул – стук дождя по крыше «рафика» слился с простуженным сопением мотора, заговорщицким шепотом шин и тонким звоном в ушах. Глядя сквозь мутное стекло на россыпь угольков потухшего города, он чувствовал себя пациентом без страхового полиса. 
     Он трясся, больше от озноба, вжимаясь в краешек дерматинового лежака: искусственная кожа, застыв, хранила очертания девичьего тела.               


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 
БЕЛЫЙ КВАДРАТ



Проснувшись однажды утром после беспокойного сна,
Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели
превратился в страшное насекомое.               
                Франц Кафка. «Превращение»


       Пленка 01а. Бассаров. Абстинентный синдром
               
       Накануне я проснулся поздно, - в окно вкось било нежаркое солнце, высвечивая на стекле слой пыли, - с ощущением необычности происходящего. Оно помогло руке замереть на полпути к бутылке пива, угодливо запотевшей при изъятии из холодильника.   
      Под ногами, обвиваясь рыжей лентой, возмущенно вопил кот Кеша. Когда-то он котенком, попискивая, ползал на трамвайных путях – я остановил машину и подобрал. Котенок был во вшах.
      Голова слегка кружилась.
      Я и прежде справлялся с похмельным синдромом, если ждали дела, но – ощутимым волевым напрягом. А тут просто не хотелось портить по-осеннему прохладное утро.
      Кофе заваривать я не умею – пользуюсь растворимым. Хотя, когда жил в Москве, обзавелся по столичной моде туркой и парой чашечек с блюдцами. Чашки разбились, когда из них пили разведенный медицинский спирт, а турка и поныне со мной – я завариваю в ней зеленый чай.
      Я изо всех сил представил, что не пил накануне. Это было нелегко. Для начала сделал большой глоток растворимого кофе с молоком. Разбил пару яиц, покрошил в сковородку колбасу и лук. С трудом отъел край глазуньи, остальное скормил Кеше.
      В лужах расплескалась вся слепящая ярость грядущего дня, в которую осень вложила бабью тоску по жаркому любовнику-августу.
      Я снял черные очки и обнаружил, что люди ходят ногами. И никаких тебе педалей газа и тормоза. Это было необычно. Я заметил ползущего вдоль трещины в асфальте муравья. Это было удивительно. Я всегда думал, что муравьи водятся в лесу. Можно было вызвать машину, Алдар на своей потрепанной иномарке с неизвестной родословной выручал меня после тесного общения с партнерами и женщинами – то и другое не обходилось без выпивки. Но я сел в трамвай – последний раз пользовался им до известных событий в стране.
     Страна исчезла – трамвай остался.
     Зато появились кондукторы, которые были в детстве. И это, пожалуй, единственный плюс от свистопляски последних лет.
     Трамвай качнуло на повороте и девушка-контролер, отрывая билет, невольно прижалась ко мне. Я придержал ее за локоток и изрек незамысловатое. Насчет глаз. Или ног. Контролер тряхнула челкой - засмеялась от удовольствия.
      Ночной дождь будто смыл десяток лет, и весь день, что я встречался с людьми, ругался по телефону, лазил под вагонами, замеряя диаметр кругляка; с умным видом изучал чертежи, ни черта и ни черточки в них не разбирая; давал мелкие взятки, проворачивая делишки, порой грязноватые,  - меня не покидало утреннее ощущение…
     После обеда позвонила Люда, та, с которой познакомился накануне. Она сказала, что торчит в офисе из последних сил. И попросила называть ее Люсей – так интимней. Люся, даром, что была пьяненькой, помнила, что «тойоту»  забрали за вождение в нетрезвом виде, и предложила заехать за мной сразу после работы на своей малолитражке.

                Обрыв пленки

     …по окну ползали вялые осенние мухи и никак не реагировали на несусветный шум, поднятый людьми. Хотя крик, местами переходящий во всхлипы, мог поднять и мертвого.    Иногда Люся уставала и тихо постанывала, трепеща ресницами, вроде как жаловалась кому-то, но затем опять елозила затылком по подушке и, разъятоглазая, наращивала аудиообороты, - и там, в высшей точке песнопения  в стиле «соул» мажорные обертоны вдруг обрывались в минор… “Ты как? тебе хорошо?” -  то и дело растерянно спрашивал я. Она, кусая край подушки, невнятно мычала в ответ.
     С похмелья, заметил я, секс более качественный. Это несправедливо.
     А вот такого я не люблю – когда разгуливают нагишом. Пусть даже в собственной квартире, пусть даже с такой фигурой, как у Люси. Девять по десятибалльной шкале.   
      Пожалуй, ноги у нее были крупноваты, по-юношески сильные, не очень длинные, но идеальной формы. Как и темный треугольник в низу живота, симметрично подстриженный, - в курчавой шерстке запутались водяная пыль.
     Треугольник сверкал бриллиантовой диадемой.
     Выйдя из ванной, Люся сказала, что в юности занималась лыжами, подавала надежды, но бросила, заметив, что на сосках пробивается волос. Мой язык этого не заметил. Грудь была крепкая, чуть солоноватая, прохладная даже в горячечные минуты, с сосками-кнопочками, как у всякой нерожавшей женщины. Плюс плоский живот и округлая попка биатлонистки. Широкие плечи после душа блестели, как погоны царского офицера. Все это, должно быть, производило на мужчин, которые бывали в этой квартире до меня, сокрушительное действие. Люся призналась, что квартиру ей снимает старый друг, а машину, корейскую малолитражку, впрочем, уже битую, ей подарили.
     Могла бы не объяснять. Я запомнил мужские тапочки в прихожей.
     Я не оригинален и смотрю на женщин, как и все, снизу вверх. Однако если пальчики в босоножках крупнее мелкого винограда, и ногти с педикюром, но при этом не розовеют, выше уже не вглядываюсь… Такой вот закидон. Все мои привязанности возникали, как правило, летом. Особенно возбуждал взъем балетного пошиба (или пошива?).
     У меня даже был верняк для знакомства с дамами. Современные «пикаперы» считают, что незнакомку надо «уболтать». А если номер не проходит, устроить засаду на жертву. Одни исполняют роль хулиганов, а герой-одиночка, разметав насильников невиданными приемами кунг-фу, незамедлительно приступает к кунилингусу. Все это годится, но слишком много телодвижений. Языком в том числе. Язык тела в иной плоскости. Эта шпана не подозревает, что проще и верней, глядя в глаза скучающей фемине, задушевно предложить ей бесплатный массаж ступни.
     У Люси пальцы похожи на семенной картофель, а большой палец – на пельмень. Размер ступни был соответствующий. Бурый педикюр усугублял впечатление.
     Люся была похожа на красивого трансвестита.
     Я попросил хозяйку квартиры прикрыться. Люся потянула за собой в спальню, бормоча, что прикроется мною…
     В итоге я ушел за полночь, раздавленный, как виноград, ступнями лыжницы. Люся потела, но слегка, приятно. Это был чистое вино.
     Продажные женщины не потеют. Никогда. Продажная любовь – деньги на ветер. Однажды я попробовал. Что-то механическое. Честнее передернуть затвор.
     Красного вина мы выдули между забегами литра два, не меньше. Без этого допинга я бы сошел с лыжни.
     Вино любви, мстя за скороспелость, было кислым и вязло на зубах
     Утром болел кончик языка.
    
      Пленка 02а. Бассаров. Немного астрологии

      Я проснулся от того, что Кеша внаглую уселся на грудь и щекотал усищами нос: подъем, пьяная рота.
      Когда прихожу домой под градусом, кот спит со мной. Он решает это единолично. Ставит, точнее, укладывает перед фактом. Ночью я инстинктивно поворачиваюсь на левый бок, и Кеша полночи прижимается животом к моей натруженной печени.
      Кеша любит, когда я пьяный. Вот и вчера, смутно припоминаю, кормил Иннокентия (подшофе обращаюсь к сожителю на «вы») сырым мясом и вел душеспасительные, космического размаха, беседы.
      Я сбросил кота и еле доплелся до ванной.
      Кеша орал благим матом. Требовал крови.
      Под душем подсчитал, что пью без передыху календарный месяц. Спасало, что я принципиально не похмелялся, а начинал пить в конце рабочего дня, набираясь под завязку ближе к ночи. Гм, если я перебарываю абстиненцию по утрам, то, может, и не хронический алкоголик?
      Должность генерального директора единственно хороша тем, что не надо отчитываться за опоздание. Генеральный директор оценочной фирмы – часть того мифа, в котором гамбургер важнее горького привкуса гамбургского счета.
      Кислое послевкусие держалось весь день.
      Страховщики требовали пересмотра экспертной оценки из-за очередного скачка инфляции, суд, как водится, встал на сторону богатого клиента, доллар прыгал, что влюбчивый козел на диване, поднялись цены на квадратный метр и баррель, заказчик тянул с оплатой, покалывала печень, я висел на телефоне и цедил третью бутылку минералки…
      На дворе середина 1990-х и я руковожу независимой оценочной компанией - НОК «Белый квадрат». Если черный квадрат это черная дыра, то белый квадрат - пустота. Талонов на жратву на всех не хватало – колбасу заменили жвачкой. Натуральной и визуальной. Это сейчас оценщики хватают тебя за полу по любому поводу, – от битья посуды на кухне до техногенной катастрофы на дворе, от прорыва фильтра в санузле до бури в стакане воды, – а тогда специалистов-оценщиков в стране было мало, в провинции тем паче.      
      Все теряло цену со скоростью кисломолочных изделий. Деньги створожились и стали условными единицами. Люди хотели знать истинную цену, меру вещей – для себя, и завышенную – для суда первой инстанции. А профессионалы вымерли и разбежались.   

      Стоп. Перемотка ленты.

      …разбежались и вымерли.
      Положа руку на калькулятор, я не технарь. Путаюсь в чертежах. Забрасываю заказчика мудреными терминами, о смысле коих догадываюсь. Гуманитарий-недоучка. Могу организовать процесс, детально в нем не разбираясь.
      И потому, пока коллеги шелестели рулеткой, снимали мазутные лужи на дефицитную пленку «Кодак» (приходилось заказывать ее в Москве), ползали в простенках домов с тепловизором, чертили чертежи, совмещая затратную методику с доходной,  соотносили цену ущерба с восстановительным ремонтом, я составлял гороскопы. По сути, в рамках той же оценочной категории – успокаивал себя. Мысленно я никогда не рассматривал предсказание, этот синопсис судьбы, занятием, побочным от основной уставной деятельности «Белого квадрата».
      Поначалу я наломал дровишек, но быстро сложил поленницу. Тогда словечко «мейнстрим» не было в ходу, не люблю иностранные заимствования, происходящие от лени русского человека, но уважаю их за краткость. Так вот, поддавшись тогдашнему мейнстриму, наладился я клепать гороскопы. Лепить нечто съедобное из теста страха и невежества.         
      Современная наука отрицает связь между расположением звезд-планет и судьбой человека. Однако астрология существует тысячу лет и, болтают, прогнозы опытных астрологов отличаются точностью. Например, во второй половине дня ожидает трудный разговор с партнером. Или: после ужина вас ждет сюрприз на любовном фронте. Или: к концу недели вы будете испытывать недостаток денег. Точнее не скажешь... Подобные слоганы секретарша Таня пачками выписывала из разных источников, заготовляла полуфабрикат на всю неделю, по дням, затем на последующую неделю, месяц, меняла дни недели местами, а я корректировал формулировки. Со временем у нас накопилась база данных, палитра предсказаний стала богаче, без явных повторов. Главное, инструктировал я Татьяну, никаких отрицательных прогнозов и чернухи, ее и так хватает за бортом ковчега.
      Иначе говоря, простейший анализ судьбы и грядущих событий доступен любому. К тому же завораживала терминология, которую, смекнул я, надо вворачивать небрежно, скороговоркой: натальная карта, радикс, тригоны воды и огня, знак асцендента, нахождение в обители, пребывание в экзальтации, изгнании или падении. А также мутабельный крест. Короче, муть голубая.
       У истока мутной истории я посетил мастер-класс заезжего астролога. Входные билеты стоили судьбоносно и обжигали межгалактическим холодом. Я показал липовое удостоверение жертвы Чернобыля. Контролерша сдулась и подвинулась. Излучая  радиацию, я проник в ДК железнодорожников с половинной скидкой. Просторный зал, где еще недавно проходили районные сборища коммунистов с пением хоралов, был заполнен на четверть, в основном женщинами разного возраста диаметрально разного объема и талии. На передних рядах сидели законные вторые половины, гражданские жены и любовницы номенклатурных демократов и нарождающихся миллионеров, далее  старушки, угрохавшие за приобщение к натальным тайнам судьбы месячные пенсии. Пахло чем-то горелым, мне пояснили, что накануне зал арендовала какая-то секта, все в черном. На заднике сцены висел портрет то ли Муна, то ли Ким Ир Сена. А на авансцене позади задрапированного бюста Ленина кликушествовал оракул. Судя по мутабельному костюму, состоящему из вьетнамских джинсов «Mawine» и бордовому пиджаку с чужого плеча, мастер находился не в падении, но в изгнании, однако пребывал в экзальтации. Колпак со звездами отсутствовал. Тьму космоса поглощала школьная доска с начертанными на ней кривыми линиями и словом: «Солнце здесь». Дамы держали в руках ученические тетрадки и ручки. Я достал диктофон. Ко мне подошел администратор звездочета, молодой человек атлетического сложения в спортивном костюме, что продавал билеты в фойе. В полумраке я показал удостоверение жертвы Чернобыля и меня оставили.
      Вот что визгливо изрекалось из диктофона, перебиваемое стуком мела:
      «Короче, тема такая… при составлении гороскопа рождения нет единых правил типа стандартов. Есть общие понятия, но потом у каждого формируется личная система анализа в натуре. Западло рамсы путать… Ваще, надо по понятиям… Трактовка натальной карты – творческое занятие, в нем огромное значение имеют не токо опыт, но и… это самое… интуиция. Ваще, развитая интуиция позволяет астрологу подключаться через гороскоп к информационным полям и получать как бы информацию. Но это супер… круто… очень высокий уровень, в натуре его достигают лишь немногие авторитеты. Ну, типа смотрящие… Ваще, важно расположение планет, наличие треугольников, квадратов, типа оппозиций и соединений. Короче, найдите ведущую планету – она круто влияет на человека и всю его жизнь. Зацените, какие планеты находятся в крестах и тригонах стихий и так далее… Главное, никаких обломов и разводок, усекли?».
      Короче, это самое творческое занятие я трактовал как безбожное вранье. Но даже для такой трактовки транзитного гороскопа необходим кандидатский минимум.
      В типографии, где ранее получил статус жертвы Чернобыля, я заказал диплом академика ориентальных наук, не пожалев денег на золоченую рамку. Гороскопы я, обложившись дешевой справочной литературой, стал выпекать на любой вкус и цвет. Британский деловой, любовный, семейный, цветочный… И понял, что ягодки на конкурентном поле созреют не скоро. 
      Люди вели себя как звезды, избалованные вниманием волхвов к своим персонам. Гороскопы продавались вяло. Отпечатанных на серой бумаге, их было слишком много на душу населения, и они пылились на уличных лотках, ржавея тетрадными скрепками под дождем. Я рисковал потерять тираж и начальный капитал.
       Без каннибализма тут было не обойтись. В 1994 году, когда я бездарно тратил время на мирские удовольствия, умные люди время не теряли. Они открыли Карликовую сфероидальную галактику в Стрельце, это я случайно прочитал в свежем журнале «Наука и жизнь», валявшемся под диваном у моего главного инженера. Этот спутник нашей галактики затаился внутри Млечного пути ближе к его центру. Так они стали близкими взаимодействующими галактиками. А взаимодействующие галактики близки, что соседи по коммуналке: мирное сосуществование до первого сигнала – непогашенного света в туалете или пригоревшего молока на общей кухне – и заполучите скандал. Взрыв, когда соседи готовы сожрать друг дружку с потрохами. Предполагается, что через один миллиард лет спутник  в Стрельце будет полностью поглощен и разрушен нашей галактикой. Подобные поглощения ученые зеваки, глазеющие в небо, называют «галактическим каннибализмом». Уже позднее в «нулевых», когда Лори ушла за радугу, к звездам, орбитальный телескоп «Хаббл» сфотографировал взаимодействующие галактики, две из которых как пираньи разрывают третью на части в созвездии Южной Рыбы. Столкновения галактик, понял я, обычное дело. Рутина звездообразования. Текучка текучих мега-масс и субстанций. Кстати, около двух миллиардов лет назад произошло столкновение Млечного Пути с другой галактикой. Так был создан мир, в котором мы не без проблем социализируемся до сих пор.
      Все астрологи пасутся  в Солнечной системе. Я решил выйти за пределы системы. Из Захолустья в устье Млечного пути. Для начала я дал под дых конкуренту в туалете местной телекомпании (у двери со сломанной щеколдой меня страховал Алдар). Этот тип с протяжным вздохом отвалился от писсуара. Дело было после эфира. Обычно в паузе сводок новостей доморощенный астролог, представлявшийся двоюродным племянником Джуны, - поди, проверь, Москва далеко! – озвучивал убогий прогноз на неделю, почерпнутый из сборников сканвордов для пассажиров поездов дальнего следования. От неожиданности обмылок, резко сжатый в мокрой ладошке вторично описавшегося астролога, пулей улетел к писсуару. Жидкого мыла в провинциальных туалетах тогда не водилось. Я умыл руки, капнув на ладонь водки из фляжки, которую подал Алдар.
     Пришлось дать  конкуренту денег на лечение, а выпускающему редактору мелкую взятку. Я повязал пурпурный шелковый шарф, который заимствовал из гардероба одной женщины, и прорвался в эфир. Но шелковый шарф оказался коротким. Редактор, - программный директор, мягко поправили меня, - стал нудить, что моему выступлению не хватает шлейфа харизмы (так и сказал). Видать, мало дал программному директору. Слово было новомодным - я о харизме. Почему-то вспомнил другана юности Харю, похожего на шамана индейского племени сиу. Кружным путем умозаключений пришел к выводу, что моему выходу к публике в самом деле не хватает восточного шарма. Тогда буддийские ламы еще не бились за души телезрителей, считая сие мирским занятием, и азы учения «Хар Зурхай», черной астрологии,  я самым вульгарным манером компилировал и излагал в прямом эфире.
     «Согласно учению Большой Колесницы человек есть неотъемлемая частица космоса, и космос есть человек», - потея под  стоваттными лампами накаливания, вещал я и закидывал на плечо сползающий пурпурный шарф, подразумевая под оным шлейф Калачакры. Планеты я без телесуфлера именовал на центрально-азиатский манер. Сатурн - Санчиром, Юпитер – Бархасбадом, Марс - Ангарагом, Венеру - Сугаром, Луну - Саром, а Меркурий не иначе как Буд. Натальные карты я смешал с Пятью Первоосновами. С пылом неофита чертил траектории планет, мешая алгоритм радикса с вертикальной старомонгольской графикой, и отряхивал с голубых экранов звездную пыль латино-монгольских терминов.
      Это был чудовищный замес европейского политеса, шумерских обрядов и азиатчины. Заумь Захолустья. Иногда я не вполне понимал, что несу в массы. То есть понимал, конечно: блок рекламы открывала логотип и эмблема НОК «Белый квадрат». Вместо гонорара. Белый квадрат на сером, с кровавыми потеками, фоне. Символ свободы. Чистый лист, открытый для диалога. Знак чистоты и незамутненности взгляда. Независимости и неподкупности. Обратная сторона черного квадрата... Далее – про космос. Про музыку сфер. Лапша на уши. Пудра для мозгов. На самом деле название фирмы было случайным. При регистрации фирмы в Минюсте я вдруг вспомнил битловский альбом 1968 года. Без названия. Главное – содержимое, а не упаковка, как бы утверждала Великолепная Четверка.*
      Блеф. Вот чем я занимался. Хотя мне нравилось иное слово – миф. Устное народное творчество. При этом и продавец, и покупатель догадывались, что подобный бизнес скоро умрет и надо поторапливаться.      
      Нет худа от горячего блюда, как говорит мой тезка главный инженер Борис-два.  Эта авантюра с гороскопами  пристрастила меня к астрономии, на любительском, конечно, уровне. Тогда-то я купил телескоп. Когда смотришь на звезды – не так страшно жить.
      Я уяснил главное – в астрологии много от мошенничества. Как, впрочем, в любом гадании. Ведь гороскопы оценивали лишь вероятность событий ближайшего и отдаленного будущего. Речь о собственно предсказании никогда не шла. Профессиональный астролог никогда не скажет, что человека ожидает серьезная болезнь или смерть – он лишь предупредит, что высока вероятность негативных событий. Это, по идее, и дает шанс их избежать. Мы с Лори не избежали – отсрочили. В общем, хреновый из меня вышел оракул. И хватит о делах.   
      
      В обеденный перерыв закрылся в кабинете. Меня вырвало. Успел подставить пакет.
Намечалась важная встреча, но сил уже не было. И я сдался. Услал Алдара, добродушного увальня, за коньяком. Алдар называл меня «шефом» один на один и «Артамонычем» на людях. Никак не мог научить степняка хорошим манерам.
     - Шеф, тебе не хватит, а? – раздвинул щеки Алдар.
     Вместо ответа попросил по пути в магазин выбросить пакет. Алдар хмыкнул и, держа пакет на вытянутой руке и шаркая стоптанными кроссовками, удалился. Его трудно было чем-нибудь удивить. За это я его и ценил.
     - Борис Артамоныч! Разве так можно? И чем у вас тут пахнет?! – трагически пропела секретарша Татьяна, процокав на каблуках, высотой с карандаш, к моему столу. На подносе она несла чай с лимоном и бутерброд, который в местном буфете пафосно именовался гамбургером. Я поставил рюмку на стол.
     - Папа говорит, надо обязательно закусывать… - Таня, гремя щеколдой, распахнула настежь окно. – Вы же интеллигентный человек!..  Что скажут люди?
     Намечалась важная встреча и по этому поводу Таня вырядилась в мини-юбку.
     Штат «Белого квадрата» можно пересчитать на пальцах одной руки. Зато имеется секретарь-референт типа офис-менеджера. Зрелище само по себе. Выставочный экспонат. Руками не трогать
     Шторы бюстообразно выгнулись. Лоб и волосы приятно охладило. Я опрокинул стопку, в животе стало тепло, и, жуя бутерброд, одобрительно разглядывал секретаршу. Месяц назад я заставил Таню сделать мелирование волос – немного китча в нашем деле не повредит. Honky Tonk Woman.** Невзирая на провокационный имидж, Татьяна училась заочно на экономиста и мечтала выйти за «интеллигентного человека», так она понимала богатого и непьющего. Посему просила брать ее на встречи с важными клиентами. Шансы у девицы на выданье были неплохие – экстерьер позволял. Пожалуй, даже без каблуков и юбки ее лобок все равно возвышался бы над столом, точно. Она не носила бюстгальтера. Я так думаю. А еще мне нравилось, что Таня, округляя глазища, к месту и не очень, упоминала: «Папа сказал…», «Папа говорит…»  В этом было что-то настоящее.
     Если б у меня была дочка, я бы пил, закусывая, и понемногу бросил бы пить горькую, честное слово.
_______________
*Двойной альбом The Beatles 1968 года предсталяет собой белый квадрат конверта с выдавленным бесцветным названием группы. Альбом без фактического названия принято именовать «Белым».
**От сингла группы the Rolling Stones 1969 года Honky Tonk Women (Кабацкие бабы), лидера хит-парада в США и Великобритании

      @info_Klio
      Татьяна, урожденная Каратаева, в ХХI веке сменила фамилию на Батлер, выйдя замуж за состоятельного подданного Британской империи. Она проживала в Лондоне в престижном районе Найтсбридж. Через полгода после пышной свадьбы развелась с мужем, владельцем заводов по производству сантехники. В 2003 году миссис Батлер была задержана в супермаркете Херроддз, когда пыталась пронести бюстгальтер на себе. Об этом в колонке происшествий написал таблоид The Sun под заголовком «Миллионерша задержана за кражу в супермаркете».

      Был еще Борис-два. Главный инженер. Вот не люблю я такого: топ-менеджер, супервайзер,  мерчендайзер, абракадайзер… Бизнес это дело. По-русски коротко и ясно. Нет дела – никакой бизнес не поможет. Главный инженер и был таковым в советскую эпоху на стекольном заводе. Борис-два,  маленький еврей с тимирязевской бородкой, повторял: «Я работал на свекольном заводе». Завод обанкротили заезжие топ-менеджеры, которые поначалу путались с названием предприятия. Им было все равно, что распиливать.
     У моего тёзки больная жена. Алдар отвез ему диковинный в ту пору компьютер, и он работал дома, выезжая на оценку объекта раз в неделю. Иногда к концу дня он навещал родной офис с домашней снедью и бутылкой водки. Тогда мы отпускали Таню и пьяненький Борис-два, утонув в  кресле по лысеющую макушку, жаловался на нерегулярную половую жизнь. Потенциал его как специалиста был огромен.
     Ну, и Алдар, невозмутимый наследник Великой Степи. При мне он разделал барана за пять минут, а двух хулиганов уделал минуты за три. Раньше он всерьез увлекался борьбой, что было заметно по ушам, будто сдавленными пассатижами. Я так и не придумал для него должности. Нечто среднее между охранником, порученцем и водителем.
     Нет, коллектив у меня, с поправкой на всеобщее паскудство девяностых, был сносен. Несносен был я, по замечанию тети Паны, приходящей домработницы. Эту работу она совмещала с уборкой в нашем офисе и по негласному уговору забирала после гулянок водку для домашних нужд и нетронутые шоколадные батончики для внуков.
     В штат можно было по совместительству записать и кота Кешу – на должность второго эксперта. Он мог с закрытыми глазами определить не только бракованную колбасу, но и нечистоплотного человека. Одной даме, которая никак не хотела уходить из дома, несмотря на неоднократные просьбы, мои и Кешины, кот нассал в левую туфлю на платформе. Пардон, вру, в правую.
      С той поры я не вожу женщин домой. Во-первых, наутро они воображают невесть что – каждая вторая изъявляет желание сменить обои или занавески. Во-вторых, выскакивают в полуголом виде на балкон – зачем им это надо, непонятно. Бесстыжие какие. Но и это не самое страшное. На балконе они норовят заляпать пальцами окуляр телескопа и сбить наводку. А он ориентирован строго на @Центавра.
     «Это же, блин, одна из ближайших звезд да к тому же кратная система!» - с этими словами я выбросил дамскую сумочку на лестничную клетку, а телескоп  подальше от греха упрятал в футляр.
      Потом она звонила и извинялась, что тронула особо ценную вещь кратной системы. Лучше б не извинялась. 

      @info -Klio
      До недавнего времени общепринятым было мнение, что около кратных звезд не могут быть обитаемые планеты. Но в середине ХХ века Су Шу-хуанг доказал, что в отдельных случаях может быть такое движение планет по периодическим орбитам, при котором температура их поверхностей меняется в допустимых для развития жизни пределах. Если предположить, что планеты, на которых возможна жизнь, имеются только у звезд главной последовательности,  спектральные классы коих более «поздние», чем F5, и более «ранние», чем К5, то лишь один-два процента всех звезд в Галактике  м о г у т 
б ы т ь  «обитаемы». В кавычках, конечно. Учитывая, что число всех звезд в нашей звездной системе около 150 млрд., мы приходим к довольно «утешительному» выводу: по крайней мере на миллиарде звезд Галактики  м о г у т  б ы т ь  планетные системы, на которых  в  п р и н ц и п е  возможна жизнь.

      Мне полегчало. 
      Бизнес-встреча прошла продуктивно, по десятибалльной шкале - на честную шестерку. Потому что речь на ней шла о не совсем честных делах. Даже сволочных. Татьяна была неотразима. Лысый, с узким, как рыбное блюдо, лицом, попросил у нее номер сотового телефона – тогдашней диковинки. Таня сказала, что у нее нет мобильника. Узколицый сказал, что подарит телефон марки “сименс” на свидании. Я усмехнулся. Папа не разрешит даже секса по телефону. Знал бы мой партнер, с кем связывается! Танин папа был бандит, однако не из тех, кто ходит в кожаной куртке и тренировочных штанах. Я его видел разок: презентабельный господин в галстуке. Похож на моего бывшего декана истфака. И пиджак не малиновый.
      Я взял Т.В. Каратаеву с дальним прицелом. Во-первых, из-за внешних данных, во-вторых, из-за четко поставленного голоса и, что выяснилось в первую же неделю, незаурядных организаторских качеств и умения вести переговоры по телефону, в-третьих, я прекрасно знал, чья она дочь. Пребывание этой яркой блондинки в штате МП – малого предприятия - автоматически ограждало фирму от наездов доморощенных рэкетиров, накрывало НОК «Белый квадрат» пуленепробиваемым колпаком.      
     Но в решающий момент Таню попросили удалиться.
     Встреча закончилась грандиозной пьянкой. Я пил через силу, лишь из уважения к сумме сделки. 
     Последующий день был в общих чертах похож на предыдущий.
     И хватит о делах.

      Пленка 03а. Бассаров. От астрологии к наркологии
               
      В наркологический диспансер я, выкроив время, попал на третий день.
      На железной койке казарменного толка лежало бесполое существо. Бесцветное лицо, бесцветный проводок капельницы лепился к тоненькой, в один обхват, руке; бесцветное небо за зарешеченным окном. И лишь глаза серые, темные, чернели вызовом.
      На дальней койке, отвернувшись к стене, то стонала, то храпела женщина.   
      Я принес из коридора стул и присел, стараясь не зацепить ногой стояк капельницы.
      - Здравствуй, - сказал я, не называя ее по имени.
      Я не был уверен, что это она.
     - Я знала… - кусая губу, попыталась отвернуться она.
     - Суки, суки!.. – захрипела соседка.
     - Это ты? – глупо спросил я.
     - Я знала… - затряслась она.
     Соседка завыла.
     Я встал, испугавшись, что игла капельницы выскочит из вены. Стул упал.
     В палату ворвалась медсестра.
     - Мужчина! Кто вам разрешил?!  - не глядя на больную, она встала в дверях. И, поправив очки, крикнула вполоборота. – Тася, зови санитаров!
     - Суки… уйди… - хрипела в стену женщина.
     - Не надо… - всхлипнули под капельницей. Одеяло сползло, обнажив острые детские  ключицы.
     Я поднял стул и поправил одеяло.
     Раздался нестройный топот. Прибежали двое в спортивных костюмах. Один держал в руке тапок. Потерял по пути или хотел прибить меня, как муху?
     - Сам пойдешь, мужик, или тебя вынести? – вежливо осведомился крайний, надев тапок и заходя слева.
     - Вы к кому пришли? – возвысила голос медсестра. – Чей он, я спрашиваю?!
     - Убью, бл!.. – в унисон завыла тетка.
     - Это мой любимый… - прошелестело.
     Понять было невозможно.
     Я понял по губам.

     В машине я хлебнул из горлышка фальшивого армянского коньяка.
     - Шеф, на тебе лица нет, - подавая яблоко, округлил щеку Алдар. – Ни физического, ни юридического.
     - Давай, крути, остряк!.. –  рявкнул я.
     Мотор взревел. Мы обогнули сизую пятиэтажку диспансера.
     - Нет, стой, - выдохнул уже на повороте.- Что-то надо делать.
     - Вот и я говорю. Пора завязывать, шеф, - притормозив, хмыкнул Алдар.
     - Ты о чем это?
     - Я грю, подлечиться бы не мешало, командир, - посмотрел вдаль водитель.
     Над городом взлетал самолет, казалось, он вот-вот врежется в чадящую полосатую трубу теплоцентрали. Московский рейс. Птицы летели ниже и попарно.
     Алдар обернулся. Добродушная широкоскулая физиономия выражала тревогу. Когда подчиненный бурят-монгол говорит серьезно, то кончики его обезображенных ушей шевелятся.
     - Полежи недельку, шеф, почисти печенку. Ведь откажет, не ровен час. А у нас семьи… кругом безработица…  – шевелил кончиками ушей Алдар. -  Время-то какое! Давай, отлежись… Я тебе вон яблок купил, молока, газет… Связь по трубе…  А за нас не беспокойся. Танька на посту, Бориса привезу, если что, с женой его посижу. Сколько надо, столько и посижу. Слышь, шеф?
     «Мой любимый…»
     Унылое здание наркологического диспансера без единого балкона, но с зарешеченными окнами, перекроенного из блочной пятиэтажки-хрущевки, напоминало следственный изолятор областного подчинения.
     Я сделал прощальный глоток коньяка, хрустнул яблоком.
     - Давай молоко, Алдар. За вредность.

      Это в дурдоме всегда открыты двери. А в наркологический диспансер сперва не хотели принимать — не было мест. Недавно прошел сурхарбан и сразу за ним юбилей города, объяснили в приемном покое, очень жаль. Да еще начало недели. После выходных, когда народ массово расслабляется, не говоря уж о праздниках, забиты все койки. Пьют всякую дрянь. Однако голодранцев вы тут не увидите. За лечение надо платить. Да на эти деньги можно купить пол-ящика водки. Какой нормальный трезвомыслящий на это купится? Я, как честный пьяница, готов был купить ящик в пересчете на рубли и доллары.
      — И зачем вам ложиться к нам, не понимаю, интоксикация визуально не наблюдается…Может, вы подойдете к концу недели? — меряя давление, предложила фельдшерица и обдала французско-турецким парфюмом, той дрянью, которую с утра до вечера рекламируют по телевизору. — У вас повышенное, но терпимо… Сколько дней пили?.. Так, суррогаты не употребляли… — глядя в окно, задумчиво протянула приемщица человеческого вторсырья.
     Кровавый педикюр в открытых красных итальянских босоножках производства провинции Хэйлуньзян. Хотя эти толстоватые короткие пальцы, особенно большой, с вросшим квадратным ногтем, явно не годились для босоножек. В целом лицо приятное, но опять же — обильный макияж, багровый колер не делал тонкие губы толще, далее контрастное мелирование и много золота. Белый халат не спасал — оттенял. Сама ты суррогат.
     Вымогает взятку. Что за страна!.. Неожиданно мне стало жаль денег. Хотя расходы на подкуп в фирме ежемесячно корректировались и по настоянию Бориса-два именовались «представительскими». Но я в этот раз решил придержать наличку — структура новая, правила игры неясны, неизвестно, во что мне встанет доступ к телу Лори и его эвакуация из этого милого заведения.
     Я решил действовать по старинке. Маявшегося в коридоре Алдара услал в ближайший магазин за коробкой конфет и чаем в фирменной жестяной коробке, наказав выбрать подороже во избежание подделки. До классического чайного ситечка дело не дошло.
      Этот невинный набор я преподнес, пробормотав что-то о трудовых буднях вредного, но таком нужного стране производства здорового образа жизни… Меня было понесло, но я был остановлен.
      — Ой, сразу видно интеллигентного человека! — разлепила напомаженный рот фельдшерица. — Вы не из сферы искусств, нет? Что-то лицо мне ваше… Блдарю, мы с девочками будем чаевничать.
     Острым коготком она постучала по жестяному чайному футляру, бережно уложила презент в пакет и убрала его в личную кабинку. Было ясно, что до девочек английский чай с трюфелями вприкуску вряд ли допылит. Надо будет заказать Алдару побольше таких конфетно-чайных наборов.
     В дверь заглянули и робко спросили.
      — Занято!.. — рявкнула хозяйка кабинета. Так кричат на похмельного супруга. — Кошмар… никакого продыху по понедельникам… медсестру еще забрали на всю неделю…
     — Ой, ну что же мне с вами делать? — потеребив золотую серьгу, задумалась она. — Новый приказ пришел, нельзя в коридоре класть, другим можно, а нам нет… — добавила извиняющимся тоном.
     Она сделала короткий звонок и решительно тряхнула мелированными волосами.
      — Вот что, мы вас положим в детское отделение.
      Наступила пауза.
      — Вау… — наконец нашелся я, — есть и такое? — думы о Лори как ветром сдуло.
     — У нас все есть... Момент! — тонкие губы скривились.
     — Ничего, ничего, я подожду, не маленький.
     — Момент. Клей «Момент».
     — Ну да. «Момент», как же! И закуски не надо.
     — Ой, ну сразу видно интеллигентного человека! А то от этих малолеток-нюхальщиков скоро сама токсикоманом стану.
     Мы рассмеялись. Нет, босоножки ей к лицу.

     Каждому свое. Наркоману, как воздух, нужна доза, мне — Лори. Вот ведь повадились лазить за птицей счастья в окно, когда есть дверь! Нет, это мы уже проходили. Тушить из пожарного шланга убежавшее молоко.
     Из детского отделения меня перевели в мужское. И уже через полчаса я лежал под капельницей. Сразу после капельницы вставать с койки нельзя – предупредила медсестра, но я встал. И остановил трусившего по коридору санитара — прыщавого парня с косичкой, того, кто угрожал мне тапком, — вроде как к знакомому.
     — У тебя там баба, что ли? — задумчиво сунул он палец в нос. — Хм-м… С этим тут строго, брат… Ежели насчет бухла или «колёс», с этим проще… А тут трешь-мнешь. Даже если по-бырому… Это же другое отделение, сечёшь? А ключи у дежурной сестры. Мой тебе совет: передерни в туалете. Не ты первый… После запоя тебя прёт, обычное дело.
     Я обмолвился насчет денег.
     — А сколько у тебя? С собой? — перестал он ковыряться в носу. — Давай.
     Он засуетился, багровые прыщи на щеках чуть не лопнули от нетерпения.
     — Только гарантий, учти, никаких… — бормотал он, засовывая купюру под стельку тапочка. — Сегодня Тонька в ночь заступает. А у ней у самой хахаль.Васек-то! Придется с ним делиться… Мм-м…Ты пока не дергайся. Ежели что, я тебе вякну после отбоя. Будь в палате.
     Из его торопливой невнятицы понял одно — в этом деле много посредников.

      Встреча произошла ночью на черной лестнице. Днем она постоянно закрыта, на двери с трудом читалось: «Выход № 2. Эвакуация при пожаре».  Хм, у меня пожарный случай.
      Свидание устроила медсестра, что ставила мне капельницу.
     «Мужик, у тебя дует…» - сказали с соседней койки. «Дует» - это когда иглой мимо вены. В месте прокола на локтевом сгибе кожа вздулась, заломило руку. Кнопка вызова в палате отсутствовала. Как и розетки. И окна зарешечены. Дурдом.
      Я несмело крикнул: «Сестра!».
      «Ори громче, земляк, - посоветовал сосед, отвлекшись от разгадывания кроссворда. – Они после капельниц чай пьют».
      Я заорал.
      В палату влетела медсестра, плотная, невысокая, полы халата не застегивались, - и в свою очередь заорала. Сосед уронил шариковую ручку. По версии гранд-дамы я сам виноват, пошевелил рукой.
     Своими толстенькими пальцами, жирными от недавней трапезы, она долго не могла попасть иглой в вену. И при этом не переставала возмущаться «этими алкашами».
     Однако ночью ее будто подменили – видать, санитар отстегнул ей долю.
      —Только, чур, не трахаться… то есть, любовью не заниматься, — медсестра погремела связкой ключей, провожая на черную лестницу.
     - Какая любовь?.. Я ее брат, - не поворачивая головы, бросил я.
     - Да? Если вы брат, то я сестра, - хмыкнула медсестра. Она принесла одеяло и стул.
     Женское отделение находилось на третьем, мужское – на четвертом этаже. Подниматься по ступенькам Лори не могла. Я поднял ее тело, легкое, как у большого ребенка, и перенес на пролет выше — там, где голоса из-за стеклянных дверей были слабее.
     Я и в самом деле ощущал себя старшим братом, а ее - сестренкой, у которой отобрали куклу. Мы почти не разговаривали. Лори продолжала дрожать. Я усадил ее на стул, накрыл одеялом, так на ночь накрывают птичку в клетке. Я сел у ног Лори, она была в тапочках на босу ногу, и грел ладонями ее холодные, что ледышки, ступни.
     Снизу из черного зева пролетов веяло холодом, что из колодца, где-то пищали мыши.
     Лори совсем замерзла и я, держа ее за подмышки, проводил до светлых полосок, выбивавшихся из-под дверей. Я был так озабочен, чтоб она не упала, что забыл поцеловать.
      Я держал ее за острые плечи, что у вешалки из плательного шкафа. Плечи дрожали. На лестнице было темно, веяло сыростью. Мы почти не говорили.
      — Это ты? Я думала, мне показалось, — только и сказала.
      Свидание было недолгим. Через полчаса прибежала медсестра и приказала расходиться по палатам. И я даже этому обрадовался: после того, что сообщила Лори, я не знал, что сказать. Хорошо, что было темно – наверняка я покраснел, вспотел, да и глаза, поди, бегали, как у нашкодившего кота.
      Когда Лори, шаркая тапочками как старушка, ушла, медсестра сказала в коридоре, что с моей девушкой творится непонятное — это она слышала от сестер женского отделения. Уже неделю под капельницей, а улучшения нет. У них за это время злостных героинщиков откачивают, а тут… слабость… сыпь… худоба…
      — Забирайте вы ее, а то залечат тут до смерти! Я и сама уйти хочу, обрыдло…
      Я уснул в ту ночь, провожаемый в объятия Морфея запахом Лориных подмышек.
      И вдруг подскочил, как на пружинах от воспоминания.

     …Мы очнулись от толчка и задавленного, что писк лесной мыши, плача. Это проснулась за стенкой девочка - от нашей возни, скрипа панцирной сетки. Нам не нужно было делать это.       
      Девочку не могли завернуть в одеяло – она тонко кричала, так и унесли ее, голенькой, в облезлый «рафик» с красным крестом.
      Вняв мольбам Лори, я вылез в окно и убежал. И лишь на следующий день узнал в пивнушке, что ребенок в бараке уронил на себя железную печку-буржуйку, получил треть ожогов тела…
      Из того огненного Захолустья  я, улетел первым (мама договорилась с подругой -  женой летчика), лишь опалив крылышки, а Лори уехала, куда глаза глядят. Она не могла больше находиться дома. Затравили бы, как зверушку.
      Как уж тут любовь?

      Еще раз… Вот всегда, когда волнуюсь, забываю, где на этом гребаном диктофоне перемотка…






ЧАСТЬ ВТОРАЯ 
ЗАХОЛУСТЬЕ




Мы выбираем не случайно друг друга - только тех,               
кто уже существует в нашем подсознании.
                Зигмунд Фрейд
               
               
       Пленка 01b. Бассаров. На краю Ойкумены

       Самым зажиточным мужчиной в Захолустье считался водитель говновозки Парилов по кличке Дикалон. Он ездил на стареньком остромордом «ГАЗе» с цистерной и гофрированной трубой сбоку. Зато ассенизатору платили двойную зарплату. За вредность, что ли. Но и Дикалона, хотя он пустил в ход свои связи, забрали на пожар. Вместе с  «говновозкой». Два дня в райцентре мерзкую вонь неоткаченного дерьма глушил запах гари. Однако незримый, за горами, пожар на улице никак не ощущался, лишь в жаркие дни воздух становился сиреневым, да солнце яишенкой оплывало по краям от внутреннего жара.
      В то лето сильно горела тайга, где-то в квадрате среднего течения Бамбуйки, успокаивающе шипел на кухне динамик местного радио.
      Однажды на ее левую грудь, нежную припухлость с бручничкой соска, упала чаинка сажи, вызывающе чернея на белой, с известковым налетом, коже. Осторожно, чтоб не разбудить, я попытался пальцем стереть сажинку - нежданно явилось рваное, в полгруди, пятно что мохнатая черная бабочка...
      Я сплюнул на кожу и стер пятно ладонью. Она проснулась, мгновенно нацепила очки, а потом, сев в постели, со смехом гадала: сажа залетная или родная?
      Мы выросли в одном Захолустье.
      Ничего обидного, если верно, что русское слово пошло от монгольского “заха  улс”  -  “пограничные” или ” дальние” люди. Первое значение в нашем случае более точное. Правда,  вахтовики и командировочные предпочитали именовать здешние места классической “дырой”.  Край Ойкумены. Но это определение, не столь обидное и даже «поэтическое», догнало позднее, в годы учебы в Иркутском универе.
      Поселок терялся в лесах Средне-Витимского плоскогорья. Это на севере Забайкалья, где настоящее царство Угрюм-реки.  С высоты юркого “МИ-2” людские жилища можно было сразу и не заметить.  Присыпанная серебристой пудрой, округлая к горизонту, темная в урочищах, тайга лежала неоглядно  – отражением пепельного неба. В любое время года поселок охотников и золотодобытчиков накрывал туман цвета лежалого наста - пополам с дымом котельных и печных труб. В разные годы, в армейской ли палатке, бросая в печку-буржуйку мерзлый аргал, иль на окраине незнакомого города, уловив горьковатый запах сжигаемых дров, я мгновенно вспоминал дом, школу, мамину теплую руку и приблудную дворняжку Гарнира, а, пойманный врасплох, - и горькую свою тайну.
      Захолустье делила пополам единственная улица с деревянными тротуарами, зато с двумя десятками прилегающих переулков – зачастую безымянных. Они прятались за фасадными строениями  – магазинами, домом культуры, гостиницей, музеем народов Севера, исполненными, как и положено декорациям, из дерева. Переулки состояли из кособоких, будто пьяных, избушек и низеньких, не по ранжиру, заборов, отчего соседи могли ругаться и просить взаймы, не вставая на чурки. Единственные каменные здания в Захолустье принадлежали администрации и милиции, мужики говорили, чтоб не сожгли, - оба под закопченными линялыми флагами. Но и тут первый этаж был каменным, а второй из бруса. Третий этаж отсутствовал в Захолустье как явление. Имелись в районном центре и несколько двухэтажных бараков, черных от времени, выстроенных еще геологами. Одним концом улица упиралась в лесопилку, другим – в свалку.  Поселок лежал в долине, вплотную к домам подступал сосняк с редкими лиственницами, ветер в поселке почти не ощущался. Зато уж морозы, само собой. 
       Главная улица Ленина была щедро посыпана гравием и в просторечии именовалась Бродвеем. По этому Бродвею, с треском разрывая простыни тумана, по утрам сновали  “уазики” начальства,  их облаивали собаки и, казалось, прохожие. Ближе к обеду на улице появлялись школьники, велосипедисты и магазинская кляча, волоча тележку с дребезжащими бидонами, а к вечеру - местные модники обоего пола, сменив сапоги на туфли и гулко стуча по деревянным тротуарам. Никто не ходил под ручку. Влюбляться прилюдно считалось неприличным. По крайней мере, в светлое время суток. После танцев, по темноте – пожалуйста, хоть по-собачьи,  по выражению известной диссидентки бабки Еремеихи. Однажды  первая красавица класса Инга средь бела дня прошлась по Бродвею, даже не под ручку, вместе с командировочным инженером, так ее исхлестали в сенях пустым патронташем, и неделю она не ходила в школу. Напрасно Инга кричала отцу, что командировочный сам приклеился к ней будто сапожным клеем смазанный.
        Полы в нашем бараке выгибались, распираемые вечной мерзлотой, – обычная история в северных краях. Так что дети в коридорах могли катать игрушечные машинки, что с горки. Земля вечной мерзлоты. Плевок здесь замерзал на лету. Наплевав на федеральные стандарты, ребятня ходила в школу в сорокоградусные морозы, да еще успевала на ходу бросаться снежками. А иначе что же, не учиться вовсе, если зима длится три школьных четверти и 50 градусов поутру за окном барака, а то и выше, привычная штука.
       Народ Захолустья жил в избах, приземистых, бокастых и теплых. Но остались бараки, говорят, возведенные то ли геологами , то ли золотодобытчиками, то ли бамлаговцами.
       Барак как барак - с расшатанной лестницей, сложными запахами, с березовыми вениками и тазами на стенах, - он, пожалуй, ничем не отличался от подобных себе от Могилева до Магадана, разве что подъездная дверь не висела на честном слове, а была двойной, обитой старыми телогрейками.  Бараки отапливались котельной, прежде на угле, но уголь был местный, из Эланды, его везли за сто километров, он в дороге портился, окислялся, и потому котельная последнее время дымила больше на завозной, по зимнику, солярке.  Все равно жильцы устраивали в квартирах печки, вырезанные из тех же бочек из под солярки. После пожара, когда во двор выскочили, в чем мать родила, разведенка Галина по прозвищу Гала-концерт, и ее полюбовник,  инструктор райкома (его опознали, несмотря на то, что трусы он хотел надеть на голову), печки-буржуйки в бараках постановили изъять. Может, и пронесло бы, но инструктора угораздило быть женатым, с тремя детьми. Все лето по баракам ходила комиссия, было много шума, - женщины не давали грузить печки на тракторный прицеп, мужики крыли матом, дети выли, другие, постарше, стреляли в пришельцев из рогаток, милиция теснила жильцов в сторону дощатого туалета… Ну и к чему этот геноцид? К зиме железные бочки-печки опять зачадили из оконных труб. Так что опилки, щепки и кора в коридорах – еще одна суверенная деталь нашего тогдашнего быта. К тому же выяснилось, что поленьями в конце недели удобно бросаться и, таким манером, обойтись малой кровью – у каждого второго в поселке имелось нарезное и гладкоствольное оружие. А стреляли здесь, даже в пьяном виде, наповал. Не по злобе – по инерции. Участковый Бадмаев был не против самопального печного отопления и обычно, выслушав клятвенные обещания квартиросъемщиков, бросал в огонь протокол о нарушении противопожарных правил.
      
      Пограничные люди жили в пограничной фазе. В периоде «окна».      
      К излету бурного столетия ветер-верховик от дальних распадков Муи и бамовских поселков, осыпая с кедрачей ломти снега и зазевавшихся белок, пробил туман и принес новые слова. Например, районную свалку стали именовать Баунти созвучно местной топонимике. Дети бросили жевать серу, пристрастившись к “чуингаму” из первых “комков” - коммерческих магазинов. И это в краю, где разведенный спирт с незапамятных времен закусывали снежком, сырой рыбой или дешевым валидолом. “Кооперативами”  отныне обзывали любые сборища больше трех физических лиц у магазина. Пьяные компании теперь развлекались в Баунти тем, что стреляли не по пустым бутылкам, а в портрет нового вождя. “Десяткой” считалось попадание в родимое пятно на лысине. Вот и все перемены.
      Нет, не все. Девчонки начали носить цветастые чулки – держите меня, без юбок! -  под названием “лосины”. В охотничьем краю еще один повод для остроумия.  Да еще девки стали раскрашивать лица не хуже боевой раскраски индейцев. К тому времени я вернулся из армии, служил в Монголии, но врал, что в ГДР, которая доживала последние годы своей истории. Короче, был первым парнем в Баунти. Здесь, на свалке на фоне гусеничных траков, сгнивших бочек, рваной резины, битого стекла и некондиционных бревен мы пили диковинное баночное пиво. Взобравшись на остов драги, будучи облаченным в джинсы-варенки, я вдохновенно рассказывал про жизнь в самом центре Европы. Друзья завидовали, девчонки курили не в затяжку и липли. Ну, давали себя лапать.
       Пуще других завидовал парень по кличке Харя, это было видно по тому, как он облизывал тонкие губы. Сперва его кликали Хариусом за пристрастие к рыбалке, даже в период нереста. Лошадиное лицо завзятого браконьера было обветренным от ночных бдений, его будто вырезали из здешнего нефрита. Не лицо – харя. Последний раз его имя озвучил директор нашей средней школы Булдаев по прозвищу Бульдог, который на общей линейке в спортзале театральным жестом изгнал Рината Газзаева из ученических рядов. Ринат на прощание издал мерзкий свинячий визг. Педагогический коллектив вздохнул с облегчением. На этот раз Харя обокрал ночью школьный музей и пытался продать монеты царской чеканки геологам. Те сдали юного ценителя нумизматики в детскую школу милиции. Ранее в учительской на столе завуча была найдена дохлая крыса. Пожилой учительнице начальных классов стало дурно, вызвали, за неимением в Захолустье службы скорой помощи, медиков из санавиации. А с практикантой-физичкой сделалась истерика. Злоумышленника не обнаружили, но даже юным пионерам было ясно, чьих рук дело. До того инцидента пешие полпреды санавиации и парашютисты-пожарные не раз десантировались по тревоге учебном заведении - Ринат развлекался тем, что поджигал таблетки сухого спирта, увенчанные  капсюлями. Грохот стоял на разных этажах десятилетки. А уж на такие мелочи, как регулярный отъем завтраков у младшеклассников, игра в пристенок на деньги, сквернословие на уроках, драки со старшеклассниками на большой перемене и приставания к девчонкам (Харя называл это «зажимболом») уже не обращали внимания. Однажды Ринат довел до бешенства учительницу биологии: он выкрал лягушку, предназначенную для опытов, и, будучи пойман за руку биологичкой, крепкой тридцатилетней женщиной, перворазрядницей по лыжам, при попытке спустить подопытную тварь за шиворот первой красавицы 10-го «а». Девочка упала в обморок. Рука у биологички была что тиски. Харя грязно выругался и сделал неприличный жест, предложив взрослой особи вступить в биологическую связь. И тут выяснилось, что бесхвостое земноводное издохло – видимо, от стресса. Урок был сорван. Биологичка бросила в нарушителя меловой тряпкой и дала затрещину. ЧП рассматривалось на закрытом педсовете и коллеги оправдали учительницу биологии.
       После зимних каникул Ринат заявился  в школу в желтом армейском полушубке. Такие  выдавали бамовцам в качестве премии.  У раздевалки ему попалась молоденькая учительница русского языка и литературы, дежурившая в тот день по школе. Филолог искренне удивилась обнове ученика из малообеспеченной семьи. Ей-то он и выдал «стих»:

       От холода себя страхуя,
       Купил доху я,
       На меху я.

       При этом последние три буквы в каждой строке Харя протяжно гнусавил, делая похабные рожицы.
       Учительница пустилась в слезы и кинулась к завучу – жаловаться. На помощь был призван физрук. Физрук позвал  школьного дворника. Ринат был низвергнут с крыльца посредством метлы. Директор Булдаев по кличке Бульдог, - и впрямь, щеки у него были как брыли, - сделал телефонный запрос на предмет возможной кражи полушубка. Участковый Бадмаев оперативно выяснил, что «с полушубком все чисто»: Ринат Газзаев честно выиграл бамовскую спецодежду в карты в «21» в кочегарке. Правда, потерпевший утверждал, что некий Харя мухлевал, требуя полушубок назад, но «это к делу не пришьешь», резюмировал участковый милиционер.
       Однажды Харя поразил меня в сердце в школьном туалете, крашенном известью дощатом строении, что скособочилось в углу школьного двора. На большой перемене сюда, не замечая вони, набились курильщики. Я тоже покуривал, но не в затяжку. И вот в присутствии школяров Харя выдал «номер». Со смехом, похожим на хрюканье, он распихал пацанов, спустил штаны, нагнулся и заорал напарнику: «Быстрее!..»  «Ассистент» из седьмого класса, тоже двоечник и начинающий хулиган, чиркнул спичкой и поднес ее к заднице. Раздался громкий пук - аудиторию ослепила яркая струя пламени. Как из штурмового огнемета. Успех у публики был оглушительный. 
       Странно, но я ладил с местным enfants terribles. Двоечник, хулиган и вообще отличный парень. Харя постоянно был голоден. Мать у него спилась, мыла полы в конторе охотуправления, да и то ее держали на должности технички из жалости и в память о муже, штатном охотнике, погибшем от пьяного выстрела залетного высокого гостя. Отчим поначалу побивал пасынка, но в восьмом классе тот дал отпор, выстрелил над головой у перетрухавшего опекуна из старой «тозовки». Отчим на всю зиму переселился в баньку. Мать разрывалась между банькой, шваброй и бутылкой. Так что кормить Рината было некому. И я как-то купил ему в школьной столовке котлету с картофельным пюре и щедрой подливкой. Тут не было подхалимажа: я был чемпионом района по стрельбе из мелкокалиберной винтовки, а двустволка и у меня висела в темнушке, осталась от отца, впрочем, оружие в Захолустье, этом охотничьем Эльдорадо, имелось почти в каждом доме. Рината я не боялся в отличие от других. Он это чуял. Голодный и злой. Вот и весь «ужасный несносный ребенок», господа кандидаты педагогических наук, мадам и медемуазели.
      Чем-то Ринат своим лошадиным оскалом напоминал мне индейца производства киностудии ДЕФА, но плохого индейца - из племени гуронов. На Чингачгука Харя не тянул, но в роли Красной Росомахи или Одинокого Койота в кадр вписался б. Девчонки Харю не любили, шептались, он пытался брать их силой. Но это все девчачьи разговоры. Поселок маленький, попробуй тронь малолетку, – старший брат или отец передернет затвор, и рука не дрогнет. Харя похаживал к женщинам определенного сорта, такие есть на любой окраине, носил им водку и дичь, – сам хвастался. Другое дело, что девчонки вели себя вызывающе: курили, пили и позволяли себя лапать. Словом, начиная со старшей группы детсада, никто не верил про детишек в капусте или доброго аиста. И потом, аисты на севере не водятся. Барачная жизнь в силу ужасающей тесноты не давала ни единого шанса для веры в родительские байки. А тех, кто верил, махом просвещали друзья из барака. Этот ликбез закреплялся рисунками в дощатых, крашенных известью,  уборных с решительными подписями к оным.

       Пленка 02b. Бассаров. Барак

       Я не понимал, что меня душило в отрочестве – стены барака или тупость его обитателей. Но царившие теснота и грубость нравов подразумевались, они окружали нас с детства и не вызывали протеста. Все было проще: гормоны. Кабы в период полового созревания я открыл для себя «битлов», - интуитивных, в силу гениальности, юных мудрецов - было бы легче. Но какие там «битлы», там, на краю Ойкумены, в краю непуганых птиц и катушечных магнитофонов. Осознал бы, что я не один такой задроченный тинэйджер в мире. Усек бы, что и на зеленых лужайках развратного мира капитала в отдельной комнате коттеджа, оклеенной постерами, разворачивается та же вечная трагедия:  It’s just a poor boy looking for a girl. Find love a perfeсt combination.*
       Но найти в юные годы, затуманенные перманентным онанизмом, нужную комбинацию любви, согласитесь, крайне сложно. Да еще в барачных реалиях.
       Лори позже рассказала про случайно подсмотренное в детстве: полное впечатление, что женщину душат, та мычала и извивалась внизу. Девочка уже хотела бежать звать на помощь, но тут женщина хихикнула, перевернулась и встала по-собачьи…
       Лори жила в соседнем бараке, но об этом я долго не подозревал.  У нас была огромная, по меркам предпубертатного периода, разница в возрасте, в три-четыре класса. Она едва отучилась в начальных классах, когда я, авторитетный старшеклассник, капитан школьной сборной, разогнал пацанов, пытавшихся отобрать у нее пионерский галстук.  Шел мимо из буфета, увидел возню под лестницей, рассеянно надавал шпане подзатыльников и поджопников, и – забыл. А она запомнила. Влюбилась, видать, из благодарности – ее потом в школе не трогали. А то ведь с первого класса дразнили – сначала за очки, потом за длинные косы. Очки были на резинке, однажды на уроке физкультуры их от нее спрятали, наслаждаясь, как одноклассница, раскинув руки, с глупой улыбкой блуждает неверными шажками и тихо поскуливает. Ну, а за косы, понятно, дергали.  В отчаянии она просила мать обрезать косы. Мать Лори работала в конторе лесхоза техником, да еще подрабатывала сторожихой в той же конторе  – одна тянула дочь. Хорошо, что в свое время успела записать девочку эвенкийкой, за что полагались немалые льготы. Так поступали многие северные жители в те трудные годы, коих с большой натяжкой можно было причислить к малочисленным народам Севера. В районном загсе не придирались – была негласная установка сверху. В интернате начального обучения для детей-эвенков, который примыкал к средней школе с торца, примерно треть светловолосого выводка зачастую не помнила своих отцов – геологов, бамовцев, шабашников, вчерашних зеков и авантюристов...
       В Забайкалье эту людскую породу зовут «карымами». Неизвестно, чьей крови в них больше – русской, бурятской иль эвенкийской. Скорее, всего поровну. У Лориной мамы, скуластой, большеглазой, типичной метиски, имелась родня на оленеводческой ферме в урочище Коратал. Несколько раз в год, после забоя оленей, накануне первого сентября, или на ежегодный праздник Больдёр, а то оказией вертолетом санавиации, они приезжали в райцентр. Привозили в барак оленину в бумажных почтовых мешках, оленьи языки отдельно, брусника в туесах и прочие дары тайги.
       Лариса, так окликали ее с детства, в школе, даже мать, от орочонского «лориго» – бабочка. Однако материнская родня упорно звала ее Лори, ближе к Лориго. Так звал и я. (Откуда мне было знать, что эта девчушка на долгие годы, если не на всю жизнь, станет Моей Бабочкой?).    
       Единственное, что говорило об ее происхождении из рода вэкэроев, были шикарные черные волосы. Она с ними мучалась. По какому-то шаманскому поверью косы нельзя было обрезать до замужества.  Плохая примета. Темнота, одним словом. Иногда она в шутку просила взять ее замуж. Говорила, что родилась на берегах реки Тыи – есть такая речка со смешным названием. Дремучее невежество. Тыя. Ты и я. Захолустье, словом.

       Как-то я простудился, когда до полуночи обнимался в Баунти с Ингой. Бывшая одноклассница, пока я был в армии, превратилась в секс-бомбу – тоже новое словечко. И даже выкрасила волосы перекисью водорода. Водородная бомба. Я съел всю ее косметику. Но, несмотря на то, что мы выдули два литра пива и бутылку «Токайского», выкурили полпачки «Опала», Инга не давала снять чертовы лосины. И тут пошел дождь. Мы спрятались в кабине брошенного трактора. Я принялся за старое. Инга тоже затеяла прежнюю игру: позволяла все, но не ниже ватерлинии, стонала вплоть до решающего момента, а потом ныряла в норку: нельзя, папа узнает. В этот самый момент темноту прорезал луч и тарахтенье тяжелого мотоцикла «Урал» – Ингин папаша искал красавицу дочь! А папаша был похож на медведя, по крайней мере, не раз ходил на медведя. Я ломанулся напролом, перескакивая через шины и кучи металлолома, проклиная Ингино кокетство. Домой я пробирался переулками, увязая в раскисшей грязи, – мне повсюду мерещилось тарахтенье «Урала». Ночь была без звезд, поселок погрузился в кромешную тьму. Из-за заборов лаяли. Промокший до последней нитки, с разбитой коленкой, воняя дешевыми духами, я мысленно подсчитывал убытки любовного фиаско: пиво плюс венгерское вино, не считая дамского курева, коим в ту пору считались болгарские сигареты. Вот пижон, надо было взять спирта, подкрасить брусничным вареньем да споить красотку влёжку, как советовал Харя.
       Говоря по-солдатски прямо, демобилизованный воин испытывал муки плоти. Конечно, пару раз я навещал веселых женщин у лесопилки вместе с Харей, да разок соседку Гала-Концерт, когда ее сожитель ушел на охоту, но разве это цифры для молодого человека?  И потом, мне не понравилось. Никакой эстетики. Лучше передернуть на эжектор, как говорил комбат Зайченко, при виде сомнительных особ женского пола, которые приходили к проходной нашей воинской части и предлагали себя за тушенку. Семь банок – полный контакт, пять банок – частичный, но можно было поторговаться.
       Время от времени, лежа на койке, я передергивал затвор, глядя одним глазом в мятый порножурнал, который приволок Харя, и презирал себя. Вдобавок завклубом, шустрый выпускник института культуры с хвостиком жиденьких волос на затылке – чудно!-  открыл «видеосалон». Днем в комнате ДК на магнитофоне «Электроника ВМ-12», подключенным к телевизору «Шарп» с экраном в две развернутых тетрадки, крутили диснеевские мультики, вестерны и похождения Брюса Ли, вечером – комедии и любовно-исторические драмы, зато ночью для «своих» – эротику. Даже начальник милиции приходил без жены поглазеть на тощенькие прелести страшненькой Эммануэль. А во время главного десерта, невинных, по сути, обжиманий на мутном экране, как я ныне понимаю, в тесном кабинете директора районного ДК наэлектризовывалась тишина, слышалось тяжелое дыхание зрителей, слабое бреханье собак у лесопилки и стук тугой струи о землю за углом. В антракте между  “Греческой смоковницей” и “Калигулой” мужская аудитория, подавленная виденным, молча курила на крыльце.
       Вдобавок в котельной стала собираться шпана и играть в карты. Она собиралась там и раньше, но теперь карты были с голыми красотками...
       Не знаю, может, от всей этой бодяги у меня подскочила температура, а вовсе не от простуды. Я лежал в кровати, запустив руки под одеяло, когда в дверь робко постучали.  Я заорал, как резаный:
       - Нельзя!..
       Натянув под одеялом трусы, крикнул: “Войди, падла!”
       Я подумал, что это Харя прикалывается.
       В коридоре притихли. Я прошлепал к двери, рывком рванул  дверь и, - перекрывая армейские нормативы, - рывком надел брюки.
       Вошла девчонка с кошелкой в руке, щурясь на свет из окна. Ничего особенного: две косы, две ноги, две руки-спички. Но что-то ведь заставило меня нацепить брюки и пригладить волосы... Наверное, неумелая косметика. И зачем ей тени? – и так глазища в пол-лица. Серые, внимательные, цвета старинного серебра. Лишь трепещущие ресницы выдавали ее неопытность.
       Девочка-девушка сказала, что мама прислала брусники от жара. Мама это тетя Надя из соседнего барака,  она знала моих родителей по работе в лесхозе. Ну, допустим, хотя странно, эта тетя Надя со мной не здоровалась. (Позже выяснилось, что мама тут побоку). Ну, пускай. Но зачем косметика? Скорей всего, позаимствовала у матери или у старших подруг. Она сказала, что ее зовут Лориго, или Лариса. Лучше Лори.
       Я поглядел на Лори. Тощевата, зато в стиле Сильвии Кристель… Тонкие щиколотки и неожиданно округлые коленки.  Девушка смутилась, увела взгляд, надела очки, пошарила в кошелке и подала сверток в платке.
       Что это, спросил я, разглядывая обычный ширпотребовский сувенир с побитыми краями.
       Ракушка, сказала Лори, она лечит болезнь. Приложишь к уху, слушаешь реку, и хворь утекает вниз по течению... Есть такая река Тыя. Хотя ракушки в реках не водятся, обычно в морях-океанах, но какая разница?
        Гостья ткнула пальчиком в меня, - я сделал шаг назад от неожиданности, - потом в свою, прямо скажем, невыдающуюся грудь. Ты-я.
               
        @infoClio               
        Тыя — река в Северо-Байкальском районе Бурятии, впадает в северный Байкал. Берет начало из озера Верховье Тыи междугольцами Иняптук Верхнеангарского хребта и Довырен хребта Сынныр на высоте 2578 м. Протяженность 120 км. Три версии названия. От эвенкийского «собака» в значении «плохое место». Иногда «могила, собачье место». Второе также связано с эвенкийскими корнями, но здесь «тия» – узкий, тесный. Третья версия – от якутского тыа: лес, тайга, лесной, таежный. 100 км из 120 реки насыщены порогами, перекатами, шиверами (каменистые мелководья), выходами горных пород. Норов Тыи известен спортсменам-водникам. Воды реки подверглись двойному удару. В 70-80 годы в связи со строительством Байкало-Амурской магистрали. Позднее от стоков г. Северобайкальска. 
               
       А ведь знала, что у нее красивые глаза, не надела сразу очки в уродливой оправе!
       Я оглядел ее еще раз, теперь уже откровенно – сверху донизу. Возле ключицы билась жилка, грудь под тонкой материей едва намечалась, тонкие сильные лодыжки загорели,  ступни в дешевых дерматиновых босоножках запылились, зато пальцы были прекрасной лепки. С высокого, нездешнего, привычного к грубой обуви, почти балетного, взъема они легко сбегали вниз, словно с утеса, такими пальчиками разве что касаться тихой волны на далеком острове…  Розовые ногти образовывали янтарное ожерелье, и лежали полукружьем плотно - один к одному, ни один палец не смел возвыситься над собратьями, даже большой палец являл гармонию с соседом, они были ни длинны, что бывает часто, ни коротки, что еще неприятней, а, невзирая на пыль и агрессивную среду, чисты.
       Пальцы и ступни жителей Захолустья, не говоря об элементарной гигиене, изуродованы многолетним, из поколение в поколение, ношением тяжелых сапог и унтов, и уже на генетическом уровне грубо скроены, даже у женщин. Дабы устойчиво стоять в стремнине горной речки, уверенной поступью ходить по тайге, одолевая бурелом, а также шлепать босиком по свежевымытой избе.
       Вообще, эта тема вместе с портянками окончательно достала меня в армии. Зато в казарме я открыл для себя «битлов». Конечно, я что-то слышал о них и раньше. Но для меня эти «жучки-ударники» были кумирами мезозойской эры, с грифами гитар, выточенными из бивней мамонтов. После пары глотков портвешка за углом школы, между танцами, мы тащились под записи панковских команд и рэперов Британии и Штатов. Ну, еще от «Кино» Цоя, понятно. А битлы? Пусть отдыхают на пенсии. Но на втором году срочной службы, когда я перешел в касту «дедов», в наш полк прибыл лейтенант-двухгодичник (между прочим, после окончания московского института), и приволок с собой магнитофон и кучу записей the Beatles. На дембельских правах я крутил песенки Леннона-Маккартни в каптерке день и ночь. Поражало, что эти парни, немногим нас с лейтенантом старше, умели слить воедино мелодию и смысл, передать настрой молодого поколения – аж крышу сносило! Битлы пели о любви. Ничего нового. И я о том же: «When I saw her standing there». Вот что, не размазывая сопли, случилось со мной, когда я впервые увидел Лориго. И пальчики на ее ножках тут вроде не причем. Хотя логика в таких случаях, сами знаете, бессильна. She was just seventeen, you know what I mean.  Ну, ты понял, чувак, о чем я, поется в песне «битлов». Далее про танцы-жманцы. Этого у нас с Лори не было. Она была младше меня на два класса. А в остальном парни из Ливерпуля взяли цель в «вилку» и перешли на поражение:
       Well she looked at me, and I, I could see that before too long I'd fall in love with her.** Она взглянула на меня, и я сразу увидел, что в недалеком будущем влюблюсь в нее.
       Но то - песня. Ля-ля-тополя. Сразу-то не врубился, что влюблюсь. Торкнуло что-то, и все. Да и смотреть-то было не на что, между нами, мальчиками говоря. Ни буферов, ни попы, ничего того, на что онанируют подростки. И лет ей было меньше семнадцати – где тут что увидишь? Стояла эпоха диско-рэпа, и тогда я не знал, что «битлы» переживут всех и окажутся великими. То есть для всего мира они уже были великими, но мне еще предстояло это открыть.   
       …Розовое ожерелье дрогнуло, пальчики поджались, ошпаренные моим взором. Лори затрепетала ресницами, крутнулась на месте, больно хлестнув по подбородку косой. Дверь хлопнула.
       Я сбросил с кровати журнал, прижал ракушку к уху: река явственно зашумела на таежных перекатах. Но ракушки в речках не водятся. Может, она из, моря, куда впадает Тыя. Девчонка сказала, что там когда-то кочевали ее предки из рода выкороев.
       Наверное, это был рок. Не тот, британский. Рок. Судьба, что ли…  Крутой маршрут, чувак. The long and winding road.*** При первом же знакомстве девчонка сказала о болезни. Кто ж знал, что истинная любовь это болезнь?
____________________
*Из песни Young Boy сольного альбома Пола Маккартни Flaming Pie (1997)
**Из песни, которая открывает первый альбом The Beatles “Please Please Me” (1963)
***Песня из альбома The Beatles «Let It Be” (1970)

      03b. Бассаров. Предбанник рая               
      
      Когда в школе начались выпускные экзамены, воздух в Захолустье стал цвета несорванной голубики и будто загустел – пожалуй, его надо было глотать, а не дышать им. К концу дня першило в горле, у дворняги Гарнира слезились глаза. У людей тоже. Лори готовилась к сочинению и жаловалась на головокружение. Бабка Еремеиха с первого этажа, которая славилась тем, что беседовала с телевизором, и вовсе захлопнула форточки, перестав выходить греться на скамейку во дворе. Я уж подумал, что соседка померла. Стараясь не скрипеть половицами, я подходил к ее двери и с облегчением слышал:  “бу-бу-бу!” -  хозяйка спорила с диктором Центрального телевидения, ругая Советскую власть.
      После ранней весны таежный огонь набрал силу к лету. Еще в апреле  в пивнушке у комхозовской столовой мужики говорили, что видели медведицу с медвежонком на окраине поселка, она рылась на помойке возле Баунти. Хотели пристрелить, побежали за ружьями, но районный охотовед запретил, и медведицу прогнали в лес автомобильными гудками, при этом медвежонок на ходу лихо, по-ковбойски, запрыгнул на мать.
      В наш барак влетела глухарка – серым комочком, неистово хлопая крылышками,  птица металась по коридору. Это вызвало энтузиазм малышни и лай Гарнира, но глухарке удалось вырваться в разбитое лестничное окошко.
      Зверье и птицы жались к поселку. По радио сообщили, что пожары перевалили через Куанду, и пошли верховым огнем долиной Малого Амалата.

      Но главным показателем близкого пожара были не кашель жителей и сажа на белых фартуках выпускниц (Лори жаловалась), а опустевшая пивнушка.
      Пиво в Захолустье не делали, а привозили бочками из Сосновска, а это почти сто километров грунтовки, пробитой в просеке. В конце недели добровольцы дежурили у лесопилки, жгли костры. Лишь только разбитый ЗИЛок, тяжело заваливаясь вбок и дребезжа бортами, появлялся на дороге, пацаны седлали велосипеды и что есть мочи гнали по Бродвею, восторженно вопя: «Везут, везут!..»
      Не удивительно, когда тяжелые бочки с “жигулевским”,  других марок не было в помине, еще только скатывали по жердям во дворе столовой, к дверям пивнушки сбегалось мужичье с бидонами, канистрами и трехлитровыми банками. Однажды мы с Харей заявились с детской ванночкой. Очередь грохнула от хохота. Не обходилось без споров и ругани, но драки пресекались в зародыше, и все молчали, когда вне очереди наливали добровольцам, дежурившим у лесопилки. Вторым по негласному уговору шел «открывальщик» бочки.
      Обычно хозяйка заведения,  рыженькая Шура, мелко завитая перманентом, спрашивала у очереди: «Есть кто бочку открыть?»  Тут же находился умелец, брал инструмент и ловко всаживал насос в бочку.
      Залетные и командировочные радовались, что так удачно зашли, на свежую бочку. Наивняк, пиво в Захолустье всегда было свежим! Или его не было в розливе и в натуре.
      Официально пивнушка называлась буфетом. «Буфет при ОРС Бамбуйского отделения треста ”Бурятзолото” Мингео РСФСР», как гласила табличка, был образцово-показательным. Красный вымпел с профилем Ленина гордо плыл в табачном дыму над банками пива и непричесанными головами. С началом известных перемен подвыпивший бамовец хотел сорвать вымпел, но местные не дали, и, раскачав, - “взялись, и-и раз!” - выбросили реформатора на улицу, где его при счете «три» укусил Гарнир.
      Собственно, понятия вышибалы у нас не существовало – его функции испокон веков исполняла коллективная воля. Драк в пивнушке никогда не случалось. Желающие выяснить отношения, не сговариваясь, шли во двор.
      «Не курить!», «Да здравствует!..», «За распитие спиртных напитков штраф 10 руб.»  –блеклые предупреждения осеняли белоснежный чепец с брошью. Буфетчица Шура беспрерывно жевала серу – смоляной сгусток местного чуинг-гама, не глядя, наполняла банки пенистым напитком, одним глазком оценивала сдачу, лениво переругивалась с выпившим клиентом, хихикала в ответ на шутки другого, помоложе, и гляделась в зеркальце, поправляя чепец и брошку. И все это она делала синхронно, клянусь! Шуру ценили и за то, что своим она никогда пиво не разбавляла.
      Столики были заляпаны пивом и рыбной чешуей. Меж столиков ходил завсегдатай Харя и продавал вяленых хариусов. Обычно вместо денег Харе предлагали выпить. Конечно же, несмотря за грозные вывески, в буфете и пили, и курили, но при соблюдении немудреных правил: не шуметь, водку и пачки с куревом на стол не выставлять.
       Возникала пьяненькая старушка и протирала столики. Наливали и ей. Взамен она приносила кружки и граненые стаканчики. Посуды катастрофически не хватало. Трехлитровая банка шла по кругу, как золотоносная проба. Очередник, прочувствовав важность момента, менялся в лице, перед глотком оно обретало пафосный вид,  будто его, не сходя с места, должны принять в ряды партии. Уточнение: в члены коммунистической, не геологической партии.
       По вечерам в Захолустье особенно зимой, было нечего делать, разве что сидеть в пивнушке, даже если пиво выхлестали за выходные.  Или податься в Баунти, но это летом, коротким на севере. А здесь в любое время года можно после работы втихую распить чекушку или красненькую, взяв горячее блюдо в столовке за углом, перекинуться новостями и костяшками домино. Ни сухой закон, ни отмена оного, будь он неладен, ни реформы не повлияли на дела буфета, его клиентуру и качество услуг. Они были такими же - ненавязчивыми. Разве  что появилось пиво с иностранными этикетками, читай, хуже по качеству, да водку сменил разведенный под столом спирт. И наоборот. Хотя образцово-показательный буфет и был, по-моему, настоящей дырой, но когда шагаешь темным вечером по деревянным тротуарам, волоча за собой полосы густого тумана, а мороз и едкий дым котельных буквально ест твое лицо, и ты наконец толкаешь дверь пивнушки; в глаза ударяет тепло желтого света, и ты видишь пьющих разговаривающих людей, а жующая серу рыжая Шура улыбается из-за прилавка, - точка общепита кажется чем-то иным, если не предбанником рая, то отдушиной, что ли, хотя и порядком прокуренной.

      Пленка 04b. Бассаров. Концерт по заявкам

      Эта обшарпанная пивнушка была глотком свежего воздуха, светом в окошке для вконец обездоленного люда. К грязному, со стертыми ступеньками, крыльцу постоянно лепились разного рода попрошайки. Местных бичей, работяг, пропивших до майки-тельняшки свои подъемные, и за глоток пива готовых на все, никто не гнал, но и не привечал. С ними просто не здоровались. Переступить порог райского заведения они не смели – Шура за тем следила строго (неофита, нарушившего неписаное правило, она как-то наотмашь отхлестала мокрой тряпкой – насилу откачали болезного). «Неча, блин, - жевала она серу за пивной стойки, - неча, понимаешь, антисанитарию тута разводить!.. Пьянь… рвань… срань…»
      Впрочем, сердце у Шуры было доброе, и через пару часов царица прилавка выходила на крыльцо, где похмельная братия топталась вперемежку с дворнягами. И придумывала работу для отчаявшихся.
      - Вон энти бочки, блин, - поправляла она брошь на чепце-короне, жуя серу, - перекатить, блин, в тот угол, а тую бочкотару составить в два ряда. Жива-а!
      И ошалевшая от нутряной засухи свора бросалась исполнять явно бессмысленное повеление. С тем же успехом, как это бывало по первогодку в армии, можно рыть яму и тут же засыпать ее вырытым, еще влажным, песком. Потом Шура, эта повелительница мух, липнувших к пиву, выносила на крыльцо ведро с опитками «жигулевского», слитыми со столов…
      Недостаток общей культуры, отсутствие театров-филармоний, скудость развлечений в медвежьем углу диктовали исключения из шуриных правил. Например, Шура никогда не заставляла работать местных сумасшедших. И допускала их внутрь, но не далее гардероба, где крючками служили вбитые в стену половые гвозди. Но кинуть на них телогрейки и полушубки имели право приближенные к Шуре лица. Остальные скидывали их в углу на пол. Или вовсе не снимали ничего, даже шапки. Здесь на пятачке пред почтенной публикой, парившейся в верхней одежде, разыгрывались представления. Среди полоумных (а их на всю Бамбуйку было всего трое) по количеству заработанной выпивки выделялся Миха-дурак. Весь ум у Михи ушел в рост. Кабы он не горбился, как медведь после спячки, то вышел бы еще выше. Был он широкоплеч, бородат, в лопатообразной бороде его вечно путались хлебные и табачные крошки, ошметки квашеной капусты, мертвые комары и мухи,  а как-то под Новый год в дремучих зарослях ниже Михиного рта на два дня поселилась проволочка от шампанского. Подмосток ему не требовались. Миха-дурак был сам по себе ходячей эстрадой и своей огромностью, бородой и руками-лапами шибко напоминал медведя – ну, а кем дураку быть в медвежьем краю? Странно, но этот свирепый на вид косолапый придурок мог издавать нежные звуки – то ли детские, то ли женские…
      - А кто даст Мише выпить, а? – льстивым голоском, приседая в углу и оттопыривая зад в засаленных ватных штанах, вопрошал он. Борода его шевелилась. В маленьких глазках искрилось любопытство и детская открытость миру, как у пьяницы, еще не сорвавшегося в запойный штопор. А Миха и был пьяницей. Дураком и пьяницей.
      Никто из суровых постояльцев пивнушки и ухом не вел – стоял ровный гул, как в тайге перед дождем.
      Тогда Миха-дурак издавал звуки. Подрагивая бородой, он подражал реву изюбря, ржанию коня и визгу поросенка. Но захолустная фауна, похоже, мало интересовала завсегдатаев пивнушки. Никто не наливал ни пива, ни водки.
     - Халтура! – крикнули из дальнего угла.
     - Миха, не гони порожняк! Давай тембр!
     - Не тяни, как целочка!.. Даешь тембр!
      Раздавались свистки, одобрительные хлопки, ласковая матерщина… Концерт по заявкам, мать твою.
      Тут надобно пояснить, что публика никоим образом не требовала особого тембра голоса у эстрадной знаменитости. Речь шла о магнитофоне «Тембр», неподъемном, размером со школьную парту. У «Тембра» была бешеная скорость в девятнадцать оборотов – магнитофон считался полупрофессиональным, и потому стоял на сцене клуба для озвучания концертов и районных партконференций. Говорят, магнитофон шикарно, с пафосным тембром, выдавал «Интернационал». Там, где «вставай, проклятьем заклейменный!..» И люди даже сонные, вставали с мест, хлопая сиденьями.
      Люди вставали с мест и в пивнушке – когда Миха выдавал номер. Недаром зав клубом товарищ Лапиков водил идиота-самородка в клуб и записывал его живые рассказы, то бишь, пересказы на магнитофон «Тембр». Человек-магнитофон давал фору магнитофону. Человек обладает уникальными имитационными способностями, восторгался зав клубом, тряся хвостиком, и предлагал отправить дурака в город в научный институт. И даже включил номер с Михой в новогодний концерт в качестве «артиста оригинального жанра». Но Миха, не будь дураком, выдул бутылку водки, выданную в качестве аванса, но на концерт не явился.
      Запуская Миху внутрь пивнушки, буфетчица Шура решала проблему дефицита шоу-бизнеса, острую на местном Бродвее. Количество клиентов в часы выступлений артиста оригинального жанра резко увеличивалось. Миха давал торговой точке план.
      После того, как взыскательная публика освистала Михину халтуру, он раскинул  небогатым умишком, лег на посыпанный опилками пол и замурлыкал.
      - Тиха-а! – прикрикнули ближние зрители. – Эй, вы там!.. Ничо же не слышно!..
     Мурлыканье переросло в резкие квакающие звуки. В наступившей тишине стало слышно, как за стеной в соседней столовой моют посуду. Кваканье стало тягучим, будто кошку тянули за хвост.
     Миха, суча ногами в обрезанных валенках, гнусавил так, будто у него был хронический ринит. Зрители не сразу сообразили, что дурачок говорит на иностранном языке.
     Артист оригинального жанра привстал на четвереньки с жуткой гримасой: «Миша  хочет выпить… Миша хочет пить …»
      Михе поднесли стаканчик разведенного спирта.
      - Гони дальше, ну?! – требовательно рыкнули из партера.
      Промочив горло, дурачок снова лег на пол.
      Постепенно из гнусавого кваканья вылупились слова, среди них смутно знакомое – «пли-и-из».
      Даже во вторых рядах сообразили, что самодеятельный артист говорит на чистокровном американском языке – как в кино. Ему дали глотнуть пива.
      Миха вдруг разразился задорным женским смехом. Серебряные его завитушки проникли в дальний угол пивнушки – там что-то упало. Буфетчица Шура тихо матюгнулась: «Во дает, гад…»
      - Повторяй за мной, - сказал Миха женским голосом. – Ай эм Борис Давидофф…
      Мужской голос послушно басил вслед.
      - Нет, милый, в имени Борис ударение на первом слоге…
      - Чудно… - выдохнул Борис устами Михи-дурачка.
      - Что поделаешь, милый, так в английском языке  принято – ударение всегда на первом слоге, - продолжал мастерски, с женскими обертонами, воспроизводить чужую речь сумасшедший увалень.
      - Вот если окажемся в заокеанской пивнушке, называется паб, к примеру, в Лондоне, то сам услышишь, Борис! – имя незримая женщина произнесла с ударением на первом слоге.
      Мужской голос опять послушно басил вслед.
      В дальнейшем слов было сказано мало – одни междометия и стенания. Типичное любовное свидание с чмоканьем, всхлипами, отрывистыми словечками типа «сладкий», «тебе хорошо?», «сними это», ну и это самое «люблю…»
      Миха валялся на грязном полу и сбесившимся магнитофоном то стонал, то мурлыкал, то пел гимн во славу соития любящих душ. К его бороде прилипли опилки, ими щедро посыпали пол.
      Артиста грубо прервали на высокой ноте. Кто-то хлопнул дверью.
      Мнения окружающих разделились: продолжать слушать «это распутство», по выражению Шуры, или немедленно прекратить. Большинство нестройно проголосовало за продолжение концерта в стиле аудиопорно.
      - У нас тута детей до шешнадцати годков нету. Валяй, Мишаня, - дурачку поднесли разведенного спирта.
      Все решило мнение буфетчицы Шуры. Хозяйка заявила, что пусть идут слушать разврат на улицу. Выступление артиста выдохлось, как пиво.
       В любом случае даже дураку было ясно, что речь идет о неслыханных вещах – романе передового бригадира, примерного семьянина Бориса Давыдова и новой учительницы английского языка.
       Видимо, Миха мог подслушать их встречу на ближней заимке, где имел обыкновение ночевать на чердаке, прижавшись в трубе. Или, что менее вероятно, в кочегарке, куда полоумного пускали после того, как тот управлялся с кучей шлака.
       Миха-дурачок в тот день напился. По Захолустью, змеясь, поползли слухи.
 
      Пленка 05b. Бассаров. «Роял» в кустах 

      Тем летом пивнушка, этот предбанник рая, в одночасье опустела! По радио объявили набор желающих на тушение лесного пожара. Разумеется, бесплатно. Фактически поселок отделяла от большого огня лишь речка Даринка. Пацаны, которые еще прошлым летом купались в ней, заходя на середине  по пояс, теперь легко перепрыгивали ее. Жар тех дней выпарил речку до размеров ручья, обнажив по берегам белесые, что кости, камни.
      На пожар я не пошел. Дело это полюбовное. Ежели ты в трудовом коллективе, то, конечно, запишут добровольцем, как миленького, и попробуй отказаться – срубят премию под корешок. А я, придя из армии в апреле, к лету работу так и не нашел. Да и искал вяло. Мама предлагала через знакомых устроиться в артель гидромониторщиком, хотя бы на половину промывочного сезона или на подмену, и заработки хорошие, жила пошла, но я отказался: вечно в грязи, мокрый с головы до пят…
       Изнывая от безделья, помечтал о «своем деле». В стране разрешили ИТД, индивидуально-трудовую деятельность, появились первые кооперативы. Вот, скажем, сера, из поколение в поколение ее жевал в Захолустье стар и млад. Не хуже «чуингама». И даже лучше. Зубы бережет. Да этой смолы у нас навалом! А что, если организовать контору по ее продаже? Наладить ее выпуск? И придумывать ничего не надо, только впаривать в цветной облатке. Рекламу дать. И обозвать по-английки. Да это же хальное бабло под ногами! Нагнуться и поднять.
       Видно, уже тогда я ощущал позывы к предпринмательству. И когда переехал в город и открыл свою фирму, узнал, что в другом сибирском городе выпускают жвачку «Смолка» - хорошая идея приходит в голову не только тебе. Претворить ее в свое время, честно говоря, поленился.
       В то лето я часто сиживал в пивнушке. Во-первых, на улице жара, пылища, к вечеру духота, а здесь всегда прохладно, ставни закрыты, время от времени из подсобки выходит еще трезвая старушка и, позвякивая дужками ведра, ковшиком разбрасывает по половицам воду (в ненастные дни посыпает пол опилками и через час сметает). И можно, хотя бы в долг, промочить горло от кашля. Даже завзятые курильщики, уважавшие «Беломор» и «Приму»,  жаловались, что из-за этих пожаров трудно дышать. Во-вторых, танцы в ДК отменили, а заведующего домом культуры, пропагандиста мягкого порно, этого пидора с косичкой (лез с якобы дружескими поцелуями) обязали проводить среди населения наглядную агитацию на противопожарную тему. В-последних, на Лори свалились заботы по уходу за ребенком и к ней было нельзя. Востроглазую двухгодовалую девочку привез со стойбища бригадир –  родители из-за верхового огня опасались за девочку. И за оленей.
      Про них-то битый час толковал в пивной бригадир оленеводов, хотя разобрать можно было далеко не все. Типичный представитель северной народности, орочон с плоским носом, всклокоченными волосиками и скупой, будто грязь, растительностью под носом, пьяно качался на табурете, буровя маленькими глазками незримого собеседника.  Я прислушался.  Оказывается, он прилетел в райцентр на заседание суда. Тяжба с госпромхозом, забравшим за долги «олешек», длилась второй год. И вот суд опять отложили. Истец с горя напился. Но он напился бы в любом случае. Как-то на время отела важенок орочонам отказали в приобретении спиртного, но постановление назавтра отменили из-за протеста прокуратуры.
      - Нашальник!..  Падеж!.. Как-так долги, нашальник!.. – воздевал руки, что сучья горельника, бригадир. – Олешков чичас бы с приплодом сорок было, ёшкин кот… Ежли умный такой,  сам оленей кастрируй, сам рога пили, умник, и легру… реглу… тьфу! – выматерился эвенк,  -  регулярно, так! Экуды да бисим!..  А ветени… ветеринар где, я спрашиваю, товариш-ши, а?! Мотонарты поломаны втору зиму, ёшкин кот … Лыжи в руки… А запчасти где, умники!.. Какой такой падеж!..  Падеж! Тебя самого кастрировать, нашальник!..
      Пьяный оратор закашлялся: «Экуды да бисим!.. Какой-то я не такой, муха-два уха…»
      - Напился, не шуми, - сказала из-за прилавка Шура и поправила чепец с брошью. – А вы, молодежь, или платите, или марш отсель! Учтите, бамлаговцы, в долг вы от меня не получите. Шиш.
      Шура смачно плюнула на черный карандаш, схватила зеркальце и принялась выводить брови.
      Я и Харя, насосавшись пива в долг, сидели в углу и играли в карты по маленькой. Харя пытался мухлевать, спрятал короля черви в рукав, но был изобличен. Теперь друг должен был мне полбанки «Жигулевского» и бутылку водки, а если перевести в «катанку», то литр разведенного технического спирта. Это паленое зелье можно было, понизив голос, купить у Шуры. «Катанку» она продавала только своим, а в знак особого расположения – американский спирт «Роял» в розлив. Его еще звали «американкой». Много позднее я узнал, что за океаном им протирают стекла.
      На заднем дворе столовой мы с Харей нарубили дров и коромыслом нанесли воду в бак - в счет долга. А куда денешься? С похмелья и молодому невесело.
      В другом углу пивнушки чернело – там сидела пестрая компания. Изредка оттуда доносился жидкий смех: пиво и вино они, сдвинув столики, вылакали, и теперь лениво пересказывали застарелые анекдоты.
      Я ходил к ним за спичками – там пахло хроническим бездельем. Эти люди не пахли как обычные работяги, – свежими опилками, соляркой, дымком костра пополам с крепким куревом. То был чистый запах, так пахнул отец, приходя с работы, я с детства любил этот дух, даже если отец успевал заскочить в пивнушку или пропустить сто грамм с товарищами в гараже. А тут воняло несвежей рыбой и урологией. И еще безнадегой.
      - Расселись тута!.. – ворчала, не отрываясь от зеркальца, Шура. - Все нормальные мужики в лесу пожар тушат, а энти расселись тута … Бамлаговцы!
     - Дураков нету за спасиба в огонь лезти!.. Пусть работает медведь, у него четыре лапы! – выкрикнул бородач, которые все звали Бамовцем.
      В углу загоготали.
      Таких слоняющихся средь бела дня лиц мужского пола -  невиданное прежде дело! -стало в Захолустье больше: недавние рабочие геологических партий, золотодобывающих приисков, сокращенные или отправленные в административные отпуска. Даже бамовские организации на севере района свертывали фронт работ. Но сокращали в первую голову любителей перекуров. А в хозрасчетные артели, в первые заготовительные кооперативы по выделке камусов и прочего ширпотреба «сачков» и пьяниц не брали,. Вот они и слонялись по поселку в поисках мелкого приработка. Еще не «бичи», но уже не люди труда. Хозяйки жаловались, что стала пропадать белье с вешал и всякая утварь. И бродячих псов поубавилось. Но наш  Гарнир, мелкий и серый, с глазками-бусинками и свалявшейся, как у барашка, шерстью, был настолько неаппетитен, что по-прежнему тявкал вволю.
      Скука, одним словом. Даже не скука, а пустота. Вдобавок в Баунти проникли лица без определенных занятий и в нашем убежище, сооруженном из рубероида и досок, кто-то ночевал, оставив вместе с пустыми флаконами боярышника тот же запах безнадеги. И туда нельзя было водить девушек. Да и кого вести? Инга собралась замуж за сына начальника прииска, какого рожна, спрашивается, писала мне в армию душещипательные письма! Лори – малолетка, руками не трогать (или только выше пояса). Кто еще? Утром я ушел совершенно опустошенным от одной женщины. Девушкой ее назвать было нельзя при любом раскладе. Пустота была сокрушительной. Настолько, что не хотелось идти домой и видеть тревожное лицо мамы.
      Я еле дождался открытия пивнушки; под насмешливым взором Шуры, дергаясь от кадыка до копчика, глотнул «американки», чтоб поскорее забыть подробности душной ночи.

      Пленка 06b. Бассаров. Охота на косулю               
               
      Бешеный лай под окном разорвал дремоту пивнушки. Следом за окном раздались  свист, велосипедные звонки и крики. Шура от испуга заехала карандашом выше брови, отчего круглое личико ее, увядающее под слоем дешевой косметики,  приняло удивленное выражение: «Что вы говорите?!»  Буфетчица выругалась по-мужицки.
      Этот неистовый лай поднял посетителей пивнушки с мест. Даже бригадир оленеводов  оторвал тяжелую голову от стола и разлепил узкие глазки.
      Харя, сидевший ближе к выходу, хлопнул дверью. Выбежал и тотчас вернулся.
      - Атас! Там того… косуля... Да трезвый я!.. – завопил Харя. Кончик его перебитого носа шевелились.
      В зале случилось общее движение. Упали стулья. Посетители захохотали: косуля прискакала за пивом.
      Харя не соврал. К дверям пивнушки, гонимая горячим ветром, прибежала косуля. Казалось, ее ушки заострились, завернулись внутрь от нестерпимого жара. Бурые, почти черные, в саже, бока вздымались и опадали. В текучих зрачках застыл страх. Удлиненную мордочку располосовали длинные ссадины, и уже запеклись кровавым пирогом, но рана на боку, у белых пятнышек, была живой, и сочилась при каждом резком движении… Быстро перебирая тонкими ногами, она месила копытцами грязь из суглинка и крови. Короткий хвостик испуганно дрожал.
      Ее привело сюда, где пьют люди, звериное чутье. Видно, бежала переулками, пытаясь перемахнуть через низкие заборы, но лай собак гнал ее дальше и дальше, к центру поселка.
      - Забьем зверушку – водки будет залейся!.. – крикнул Харя.
      - Дело, паря! – рыкнул в бороду Бамовец.
      Все заулюлюкали, замахали руками. Пацаны на велосипедах засвистели.
      - Эх, ствола-то нет, – сокрушенно сказал кто-то.
      На него зашикали. Накануне по радио передали предупреждение районного охотоведа: в случае выхода из леса зверя оружие применять только к хищникам. Иначе штраф.
      - Да мы эту козочку нэ-эжно ножичком, а, братва? – засмеялся Бамовец.
      Я повернулся, чтоб уйти. От «американки» мутило. 
      - Ты куда? – положил руку на плечо Харя. – Побалдеем. Все равно делать нечего.
       Косуля, завидев вывалившихся из дверей людей, проскочила в глубь двора. Собаки бешено лаяли, пытаясь зайти сбоку и укусить. Косуля опустила морду, выставив короткие беспомощные рожки. Усердствовал и Гарнир, безродный пес-колобок, подражая охотничьим собакам. Ему-то и досталось копытом. Гарнир завизжал, откатился и заскулил.
      - Эй, она Гарнира копытом!.. Да ее саму на гарнир!.. Ребя, держи ее!..
      Пользуясь людской заминкой, косуля рванула к воротам и поскакала переулком,  высоко вскидывая зад и белея в сумерках желтоватым пятном под хвостиком.
      Следом с шумом и грохотом погнались собаки, велосипедисты, мотоцикл с коляской, еще один мотоцикл целил в жертву лучами фар. В люльке сидел Харя, его индейское лицо по-волчьи удлинилось. Обеими руками он держал рваную крупноячеистую сеть – футбольную, сообразил я, пацаны приволокли со школьного стадиона.
      Далеко убежать козочке не удалось: истощена. И на окраине Захолустья заднюю ногу косули захлестнули футбольной сетью, а уж она сама запуталась в ней по самые рожки.
      Загнав жертву, преследователи долго кашляли в лиловых сумерках, харкали и матерились, перемежая ругательства замечаниями: и когда перестанет гореть лес? может, его поджигают враги народа?
      Она лежала у забора, освещенная светом фар и фонариков, и уже не взбрыкивалась под сетью – не было сил.
      - Стойте, стой ты, ёшкин кот!.. Неззя, неззя!.. Так неззя, нашальник!.. Живая она!..
Пусти, пустите ее! – откуда-то на свет вынырнула кривоногая фигурка оленевода, встала на пути преследователей и раскинула руки.
       - Иди, проспись, чучело! – Бамовец ударил эвенка внутренней стороной кулака  – наискосок сверху вниз - но и этого хватило. Бригадир упал, пополз к забору, еле смог подняться в рост, шатаясь и отплевываясь.
       Не было сил и у зверя. Харя усердно стягивал сеть к задним ногам жертвы, хотя это, пожалуй, было лишнее. По крайней мере, когда Бамовец приблизился к косуле с ножом, она лишь подняла голову и затрепетала ресницами – все поняла и прикрыла веки. Но в последний миг дернулась, открыла глаза и уже окончательно приняла решение человека, стекленея взором и запрокидывая морду…
       Затем нож оказался у Хари. Но он долго не мог унять дыхание – запыхался, будто воздух пузырьками въелся в легкие, хотя не бежал, как другие, а ехал в люльке, зато, видать, волновался, кончик ножа дрожал... Скользкую рукоять с матами перехватил Бамовец и споро довершил дело, ловко подрезая пленки и отделяя шкуру от мышц.
       Я поразился, каким красным вокруг стал воздух – словно проявился в школьной фотолаборатории, где мы, бывало, печатали мутноватые фотки голых девиц из польских журнальчиков.
       Лица гонителей в свете фар были неузнаваемы.
       Косуля оказалась беременной. Я отошел и демонстративно сплюнул.
       Харя, склонившись, утер с лица пот о плечо и начал оправдываться: все равно самка погибнет от отека легких, такое бывает у загнанных подранков. А тут доброе дело. Чтоб не мучилась божья тварь.
       Освежеванную тушу продали тетке за трехлитровую банку ”катанки”, - не сходя с места, там же, на задворках райцентра Литр выпили сразу, закусили сырой печенью, пустив банку по кругу. Когда откусываешь свежей печенки, то она хрустит, очень полезная вещь, говорили все.
       Плод самки, коричневатый сгусток размером с кулак Бамовца, покупательница брать побрезговала, и его мгновенно разодрали собаки.
      Меня вырвало в еще теплый от дневного жара песок. Какая, однако, дрянь  этот королевский спирт. И как его америкосы пьют?

      Пленка 07b. Бассаров.  Призывание дождя 

      Шаманы перестарались.
      К концу июня листья тополей на пришкольной аллее свернулись ушками  убиенной косули. Воздух на пустынном Бродвее был настолько сух, что потрескивал, будто кримпленовая рубашка местного модника.
      Охотничьи лайки мощными лапами разрывали землю - даже в тени бараков.  Достигнув слоя вечной мерзлоты, собаки ложились брюхом в прохладную ямку. Звонкоголосый Гарнир, и тот, высунув язык набок, тявкал еле слышно.
      Захолустье бездыханно и недвижно лежало в долине, расплющенное атмосферным столбом; лишь изредка на главной улице взвихривались маленькие торнадо. Однажды пыльная буря подняла фантики карамелек и легкий мусор на уровень второго этажа, настежь распахнула окно и швырнула окурок со шматком пепла на стол Первого. Тот устроил словесное торнадо и уволил уборщицу. Над этим стихийным бедствием три дня потешались в пивнушке.
     Все разговоры в Захолустье неизменно начинались и заканчивались темой дождя.
     В тайге перестали ворковать сойки – плохая примета.
     Дело дошло до того, что районный праздник Больдёр, который всегда отмечается в июле, перед отелом важенок, хотели отменить. Хотя его весь год ждали эвенки, окрестные пьяницы и собаки. На Больдёре сразу после приветственных речей и концерта начиналась гулянка – в кустах на задах стадиона. Стадионом называли заросшее крапивой футбольное поле в обрамлении покосившихся скамеек. Бывало не раз, когда на соревнования - заключительную часть праздника - на потеху публике выходили пьяные борцы. Мы именовали Больдёр не иначе как «балдёж».

      И тогда шаманы главных родов, киндигиров и чильчигиров, затеяли молебен у подножия Черной горы, в километрах трех от райцентра. Черной оттого, что здесь кое-где торчали черные сосны с ломкими ветками – еще с пожара времен Хрущева. 
      Молебен так и назывался – «Призывание дождя».
      Еще до армии, влекомые дармовой выпивкой, мы очутились на подобном сборище.  Харя говорил по этому поводу: «Опять собрались шаманшакалить». Иначе говоря,  дурить народ. Точнее, доить. В эту мистику я ни капли не верил, пусть в экзотику верят другие, а также слабонервные и приезжие. От коренного населения давно ничего аборигенного не осталось. Начать с того, что и пожилые эвенки хорошо говорят по-русски, почти без акцента, без этих “однако”, “паря”, “шибко”, корявого порядка слов, посеявших семена в художественной литературе. И вся эта художественная самодеятельность с кумаланами шита белыми нитками. Я ходил в библиотеку, брал книги с полки «О нас пишут» и ужасался. По моему опыту, эвенки в быту не танцевали и не пели. Пили – да. Но молча. А выпив, невнятно мычали. Это с натяжкой можно было назвать пением.
      Самое главное на сборищах орочонов: здесь огненная вода лилась не рекой, конечно, но приветливым ручейком – причем, не самопальной, а магазинской водки. За что районная власть шаманов не жаловала. Водка была главным атрибутом представления – ею шаман то и дело брызгал в костер. Огонь благодарно шипел и взметывался язычками, подлизываясь к человеку. 
      - Блин, токо добро переводит, - бурчал Харя. И облизывал тонкие губы.
      До поляны с редкими в тайге березами, украшенными разноцветными тряпицами, мы добирались, наверно, час с лишним. И все время – в гору! И теперь маялись на солнцепеке, как выяснилось, пить до окончания обряда запрещено.
      В кругу мелковатых орочонов мы, конечно, выделялись, но аборигены  лишь косились в нашу сторону. Еще двоих пьянчуг, которые увязались следом за процессией, без лишнего шума прогнали, а третьего, настырного, в телогрейке на голое тело, отвели в сторонку и надавали тумаков. Харя тоже приложил руку, типа: я свой. Харя со своим индейским медным ликом, что Чингачгук Большой Змей, Одинокий Койот, или Разговаривающий-С-Ветром, с ходу вполз в ближний круг, поближе к истоку огненной воды. К тому же мы встретили на березовой поляне бывшего одноклассника по интернату Ваську Арпиульева и прилюдно обменялись с ним парой шуточных ударов, при этом Харя, дурачась, встал в боксерскую стойку. А Васька, отиравшийся в кооперативе по выделке камусов, между прочим, являлся племянником шамана.
      Ни в какой транс шаман не впадал, глаз с пеной на губах не закатывал,  – ерунда все это, по крайней мере, в нашем случае. Шаман был в очках с модной стальной оправой на бельевой резинке, чтоб не упали во время дикой пляски, и в брюках-клёш времен развитого социализма. Когда-то он работал акушером-гинекологом, но его выгнали из-за одной мутной истории, вроде как приставал к пациентке.  И двинул в шаманы. А зоотехником устроился на полставки.
       Вспомнил, к пациентке не приставал - у него просто оказался липовым диплом медтехникума.
      Два длинноволосых парня извлекли из берестяного ящика футбольную команду деревянных и оловянных идолов, сильно смахивающих на персонажей уличного театра кукол, только обряженных в звериные шкурки. Вместо глаз - цветные бусинки.
      Шаман снял кепку, пиджак, галстук, повесил на плечики, плечики перевесил на березу, облачился в тяжелую накидку из оленьей замши. Полы плаща, закругленные спереди, заострялись сзади как бы птичьим хвостом. При движении этот гремучий маскарад шелестел и позвякивал из-за железных нашивок - изображений человечков, птиц, зверушек, еще я заметил лодочку с веслами, но гребцы отсутствовали. На голову зоотехник, проведя расческой по чубу, водрузил кожаный обруч с редкими косичками из конского волоса, отчего его лицо скрылось совершенно, лишь из-под обруча сердито посверкивала железная оправа очков. Потом шаман натянул поверх туфель на платформе кожаные пимы с настоящими медвежьими когтями (одни коготь увяз в расклешенных брюках и он с русскими матами освободил коготь).
       Ясно дело, завывал, кликушествовал, не без этого, стучал колотушкой в бубен, путешествуя в иные миры, и тут же без перехода, поправив очки и блеснув линзами, отдавал короткие и деловитые команды – насчет водки и денег.
       Потом дело пошло веселее. Народ оживился, подбадривая артиста. Особенно, когда шаман принялся орудовать деревянной рукой, похожей на ортопедический протез. Ею он ловко обмазал оленьей кровью рты идолов – их лики обрели похотливое выражение, раз почудилось, что крайняя кукла подмигнула мне. Крики стали громче: заводила начал бросать в толпу колотушку. 
      - Джэво! – с криком колотушку подавали обратно.
      Припекало. В антрактах спектакля плакали грудные дети, в траве трещали кузнечики. Дым от костра шел прямо вверх.
      - Аяман! Тонно! Кэнэ!!! – орали мы вслед за таежной паствой, жилы на шее у Хари вспухли, он чуял близкую и неминучую выпивку.
      Как я понял, первое дело тут -  бубен-унтоун. Он напоминал неровное овальное решето, обтянутое, как утверждал Васька, кожей белого оленя. Но кожа все равно была грязновато-желтой, расписанной, что курица лапой, человечками, рыбками, ящерицами. Интересно, где в тайге орочоны видели ящериц? Даже на деревянной поперечине бубна вырезали их очертания. Во все стороны по бубну растекались щупальца паука.
      Отложив бубен, бывший акушер взял в руки железную трость, живо напомнившую мне мушкетерскую рапиру из французского фильма «Фан-Фан-Тюльпан», только на месте эфеса - фигурка священной птички-сойки.
      Обряд, объяснил Васька, был обращен против врагов рода и длился уже четвертый час. По скулам Хари струился пот. Шаман, тот вообще припадал к ковшику, не снимая обруча, лишь отодвигая волосяную шторку левой рукой. Под конец представления, расцарапав руки и лицо, я уяснил, что истинными врагами таежных людей являются комары и вступившие с ними в сговор пауты. И плевать они хотели с высоты своего полета на дым кострища. По-моему, так думали все присутствующие, но помалкивали. Еще, чего доброго, водки не дадут.
       Шаманский бубен мы потеряли. Как он очутился у Васьки - убей, не помню. Помню, как, измученные молебном,  все накинулись на воду в молочных бидонах и водку в ящике, что стоял в ручье. Дети – на газировку. По завершении священодейства его участники и массовики-затейники безобразно перепились. Наша троица закусывала вареным мясом, диким луком-мангиром и каменными мятными пряниками, потом кидалась друг в дружку сосновыми шишками и надкушенными пряниками. Затем провал в памяти – и вот мы уже в поселковой пивнушке, переругиваемся с рыжей Шурой. При этом Харя стучит в бубен, а Васька Арипульев пытается забрать его взад, крича, что дядя-шаман дал бубен починить к следующему молебну.
       Через день после обряда-пьянки выяснилось, что бубна мы не теряли, а забыли в «обезьяннике» отдела милиции – его принес в пивнушку участковый Бадмаев.
       По сию пору, за неимением бараньей лопатки, гадаю в уме: может, была польза от спектакля на березовой полянке, еще до призыва на срочную? С одной стороны, в армии служил я гладко, гаубицу видел издали, дослужился до комсорга артдивизиона, а второй год только и делал, что рыскал на “ГАЗе” по степи в поисках мяса и «архи», монгольской водки, меняя их на бензин по боевому заданию комбата. Этого горючего было – залейся! А с другой стороны, молебен-то устроили супротив врагов рода киндигиров и племени туруягиров.
       Косвенная польза все же была, но уже по осени. Сначала директор госпромхоза Илья Христианович Гонегер, отдавший приказ об изъятии личных оленей в счет долга, спросонок угодил в волчий капкан, когда под утро трусил в уборную по первому снежку, и валенок на босу ногу не спас. А покамись Гонегер валялся на больничной койке, ему изменила жена, и  некие злоумышленники прибили к дощатой уборной оленьи рога. Хотя и без собак читался тот же след. Странно другое. Немецкая овчарка, которую хозяин с германскими корнями привез щенком чуть ли не из фатерлянда, выкормил дармовым оленьим мясом до размеров ездового оленя и натаскал на незваных гостей по команде “фаc”, в то время как местные охотники обходились ветхозаветным “взять!”, бесстыже-преданно пялилась в глаза Гонегеру по возвращении того из больницы. А ведь хозяин так заботился об импортной псине, что даже конуру приподнял на метровых жердинах над стылой землей Захолустья. Чтоб не простудилась, хохотали в пивнушке.
      Люди в поселке говорили, что злую собаку, о чем возвещала начищенная табличка на калитке дома Гонегера, приворожили шаманы.

      На этот раз шаманы перестарались, в два бубна вымаливая милость Верхнего Мира, - с раннего утра до захода солнца. На сопке за окраиной Захолустья пробивалась щетинка хвойного леса, за его верхушками вспухала, покалывая глаз, оранжевая гортань, розовые языки облизывали крыши. Ветра не было, и всё: люди, река и дворняжка Гарнир до кончика хвоста, порозовев, застыли в ожидании чуда.
      Огромный шар накололся на остророгую сопку, расплескав по вершинам нежаркую бордовую влагу.
       И небеса разверзлись… Но, скорее всего, дело не в шаманах, а элементарно в законах физики, суточных перепадах температур. Даже летней ночью в тайге можно замерзнуть насмерть, в лучшем случае поморозить сопли. Это север, детка!
       Хотя в точных науках не силен, в школе мне нравились история, еще уроки английского, особенно англичанка, выпускница пединститута, по виду старшеклассница, что делало ее доступней в пацанских грезах. В медвежий угол прибыла по распределению. Представляю, как она в письмах жаловалась на дикие местные нравы. Но вела уроки с энтузиазмом и носовым прононсом: мы по очереди роняли ручки под парту и изучали рисунок дефицитных колготок на стройных ножках училки. Таким макаром, я незаметно пристрастились к языку саксов, бритов и бритоголовых фанатов «Ливерпуля» - вполне сносно для провинции. Но я пошел дальше. Училка говорила, что у меня есть способности к языкам. Правда, «англичанка» перед новым учебным годом уехала, заявив, что ей здесь скучно.
       Мы зароптали, не в силах забыть желанную учительницу, ее колготки. Директор Булнаев пообещал, что из города пришлют другую, он сделал заявку в облоно.
       Ножки любимой учительницы еще долго грезились одноклассникам. Но и они не могли заслонить крепких волосатых икр спартанцев, закованных в латы.  На правом фланге была история, несмотря на то, что вел ее скучноватый старикан по кличке Католик. Легенды и мифы древней Греции, «Борьбу за огонь» Рони-старшего читал запоем, машинально рисуя в тетради древнегреческих воинов и динозавров, за что получал письменные выговоры на полях тетрадки. Наедине со мной классная сказала, что я мог бы легко окончить школу с золотой медалью, но почему-то учусь на «четверки»… Почему? Глаза у классного руководителя были тревожными. Вряд ли объяснишь заслуженной учительнице, примерной матери, что быть отличником в пацанской среде не принято, что ли. Был бы в младших классах – задразнили.
      …Когда шаманы, как водится, умасливали жиром и мясом ритуальный костер-гулувун, языки пламени шепнули посредникам между мирами, что огонь сильно обижен на людей: еще по весне у подножия горы некто двуногий затушил его своеобразно, пионерским манером; при этом позорная струя исторглась отнюдь не из школярской пиписки, что было по большому счету простительно, а из половозрелого члена (как ни крути, члена общества), отдающего отчет своим поступкам, вот огонь, мол, и мстит пожарами. Такая, паря, борьба за огонь.
       Стылый ветер прилетел аж от якутского Вилюя, шаманским посохом кое-как согнал в долину темные, почти черные бокастые тучи, и сразу ушел прочь - обратно в лето.
       И небывалая сушь и духота Захолустья уже в ночь после обряда сменилась проливным дождем со снегом. Будто кто-то взобрался на чум на вершине Кодара, дотянулся до провисшего пододеяльника свинцового неба и полоснул по нему узким охотничьим ножом…
       Еще через день выпал град, величиной с пулю из охотничьего карабина, прибив дремавшего на крыльце магазина пьяницу, к счастью, не насмерть - он потом ходил править голову к бабке Еремеихе. Напуганный мокрый Гарнир дрожал в подъезде нашего барака. По радио передали штормовое предупреждение. Из-за Кыджимита  потянуло поздней осенью, Гарнир во дворе гонялся за сухими листьями. Еремеиха опять захлопнула форточки на первом этаже. Однако разговаривать с телевизором прекратила - ветер повалил вышку ретранслятора на Черной горе.
      Тополя облетели, что осенью. Вновь из окон барака зачадили железные трубы печей-буржуек, унося в небо людскую тоску.

       08b. Лори. Превращения

       Странно: тем летом, когда горела тайга, все жители поселка переживали за лес, за зверей, птиц, даже за муравьев, но никто, ни словом, ни полсловечком не обмолвился о бабочках, даже мама. А ведь бабочки погибли сразу. Они даже не успели опалить крылышки – задохнулись в дыму, лишь ветер изменил направление.
       Бабочки не такие безмозглые, как кажутся. Они не летят на огонь – они летят на свет.
       На выпускных экзаменах я меньше всего волновалась за химию. Знание химии на твердую «четверку» и бархатную «пятерку», по словам старенькой училки Анны Стефановны, выросло из моей любви к биологии, а еще раньше - к урокам ботаники. Перетекла из одной стадии в другие: окуклилась, проползла по стеблю гусеницей вверх, оседлала лист и расцвела пышным узором.
       Анна Стефановна вела уроки в младших и старших классах из-за нехватки учителей в нашей северной глубинке. Ну, понятно, из-за денег с северной надбавкой тоже. Девчонки шептались, единственный сын химички сидел в тюрьме и она ему помогала.
       Я редко задумывалась о собственном имени.  И одноклассники, и ребятня в барачном дворе, даже мама, звали меня Ларисой, иногда - Ларой, Лорой, но никак не Лори. И никогда - Лориго, как записано в метрике. Я, конечно, слышала, что это вроде  эвенкийское имя, мама говорила. Но какая из меня орочонка, - «орон» по-ихнему олень, - если оленя впервые увидела в букваре?
       Ну а живого оленя – в классе пятом. Единственный раз мама взяла меня на зимние каникулы в командировку, она работала в лесхозе. Помню, разбудили сонную в темноте, и весь день везли куда-то на бортовом «ГАЗ-66» по гладкому зимнику навстречу солнцу, мы сидели втроем в кабине, почти не трясло, радужные лучики  дробились, отражались в наледях по обочинам замерзшей реки; слепило, шофер, от которого пахло бензином и куревом, чуток отвертел окошко и громко бубнил через мою голову в цигейковой шапке, мама не разрешала снять ее даже в кабине, мама смеялась, наверное, она нравилась шоферу, она многим нравилась. С облегчением сняв очки, я щурилась и беспрерывно визжала от полноты ощущений.
      …и я запомню эту картину: багровый диск качается на кончиках оленьих рогов, они сплетаются в диковинный карликовый лес и продолжаются в разлапистых ветвях лиственниц; земля гудит, дрожит бубном, на котором пляшут копыта; перестук  скрещенных рогов, фырканье, крики людей и потревоженной птицы, хруст лежалого наста, скрип жердин под напором стада, а над ними – клубы пара. И солнце не в силах упасть в горы, оно качается, качается, истекая бордовой влагой в холодном мареве… Оленеводы ходят в корале, расталкивают, резко кричат на оленей, бесцеремонно осматривают их копыта и метят бока животных краской. Среди сизых и бурых шкур я вдруг вижу розового оленя, он крупнее собратьев, гордо тянет гладкую шею и величаво поводит царственной короной – закатное солнце сотворило из белого оленя чудо. Незаметно от мамы, увлеченно беседующей у изгороди с женщиной в ватных штанах, протискиваюсь к белому оленю. Безрогие олешки невысоки,  в мой рост. Шарахаясь, они с фырканьем уступают путь. Сбросив варежки, я поглаживаю бархатистые рога, похлопываю по шершавой морде; длинные черные глазища с опушенными инеем ресницами внимательно следят за моими руками, ноздри трепещут, выдувая клубы пара, олень фыркает, обдувает теплым комочком воздуха, обнюхивает руки, тычется в ладошки мягкими большими губами…
       Всю зиму и весну я отказывалась есть оленину, которую родственники дали на стойбище. Каждый раз, садясь за стол, я спрашивала у мамы: не тот ли это белый олень? Мама сердилась, усталая после работы. И я ела, представляя, что это обычная еда из столовой.
       До самых летних каникул я рисовала розового оленя. Анна Стефановна хвалила рисунки, говорила, кровь дает знать, сразу видно орочонскую породу. В классе смеялись, потому что на вид я больше русская. Даже в интернат для эвенкийских детей меня не взяли, хотя маме так было удобнее – она растила меня одна. Но Анна Стефановна радостно объявила, что мое настоящее имя не Лариса, а Лориго, что означает бабочку. В переводе с эвенкийского. И понесла что-то про перекрестное опыление, скрещение видов и сортов, тычинки-пестики, имея в виду мой не шибко орочонский вид. Да еще очки. Я носила их со второго класса. Это была трагедия. Очки держались на резинке от маминых теплых трусов с начесом, потому что вечно спадали с носа.
       Да сама сухонькая учительница ботаники и биологии, с плохо закрашенной сединой на висках, была похожа на бабочку, в смысле, на моль.

       Странно другое: откуда вообще в северной тайге это нежное существо, синоним хрупкости и короткой, что лето, жизни. По мере того, как я росла, - с выпирающими острыми ключицами и коленками, с лопатками-крылышками на узкой спине, меня дразнили во дворе кузнечиком, - имя все меньше нравилось маме, пока не разонравилось совсем. Школьная фельдшерица бормотала про дефицит массы тела – оказалось, дефицит бывает не только в магазине. Мама ходила в загс и в паспортный стол, чтобы переправить Лориго на Ларису. Но ей сказала, что это канитель, надо посылать заявление в город. И мама махнула рукой. Тем более, что руки у нее были постоянно заняты. Я не помню, чтобы мама свободно размахивала руками. Они были вечно в деле. То тяжелая авоська с продуктами или с дефицитом, отоваренным в магазине по карточкам, то скоросшиватель, то кухонный нож, то тряпка в руке без маникюра.
      Как ни странно, бабочка в тайге была всегда. Впорхнула в древнюю речь таежного люда и застыла в смоле вековых лиственниц. Не вымерла, не вымерзла. Бабочки - отважные твари. Беззащитно-отважные. Это героизм особого рода. Орочонский бог Айку наделил их единственным оружием – узором, чтобы отпугивать врагов. Прозвище Лоргокто – «легкий, как бабочка» - давали самым уважаемым людям орочонского рода, шаманам, сказителям. Это я узнала позже, когда заинтересовалась именем. Был даже поэт Лоргоктоев из наших краев, мы проходили его на уроках родной речи.      
      Это в теплых краях, и то не каждое лето, сменяются три поколения бабочек. В наших местах чешуекрылые машут крылышками летом. Я долго не могла выговорить название класса, не того класса дебилов, троечников и завистников, а благородного класса насекомых: то крылочушие, то чушекрылые, несла чушь, надо мной смеялись аж на последней парте. Но Анна Стефановна ободряюще кивала мне полуседой головкой и шикала, что песец из зверопитомника, на одноклассников, принужденных слушать мой реферат. Потом вместе с учительницей я ездила с рефератом на кустовую олимпиаду по биологии, собралась с мыслями и обозвала чешуекрылых без ошибок, мне дали грамоту и набор фломастеров производства ГДР, девчонки жутко завидовали, а не надо смеяться. Анна Стефановна привела меня к себе домой и угощала меня чаем с привозным тортом.
      «Аполлон», так зовут чужестранника. В момент опасности бабочка аполлона, если ей не удается улететь, падает на землю и распахивает крылья, пугая врагов красными пятнами. При этом скребет ножками по крылышкам. Дурачок думает, что кому-то станет страшно от этого скрипа, слышного только ему, и от ярких пятен! Птицы давно уже не боятся этих понтов. Но «аполлон» у нас не водится, ему здесь холодно. Зато только у нас можно увидеть летящий огонек на фоне снега! В апреле, в лесу и под заборами еще не потемневшего снега, и когда воздух прогревается, любой прохожий на улице нашего поселка может увидеть рыжеватый огонек над сугробами. Людям, ослабленным после долгой зимы, не чудилось. Просто повезло встретить самую раннюю бабочку весны – крапивницу, что тянется к человеку. Бабочки, они как люди. Эта связь стародавняя, крапивница осенью покидает лес и прячется в сараях, сенях, кладовках, стайках, и, забившись в щели, зимует. Понятно, все равно у нас прохладно - скажем так. Но и хорошо: холод заставляет впасть в оцепенение, в спасительный сон...
       Зимой, подсвечивая фонариком, я находила бесцветные перышки, съежившихся капустниц и голубянок - то в укромных уголках дровяника, то над дверью котельной или под лестницей нашего барака - в щелях за паклей.
       На летние каникулы Анна Стефановна давала задание собрать гербарий чешуекрылых. Хотя про бабочек это не совсем точно, бывает гербарий флоры, и это не засушенный цветочек меж страниц дневника, а итог полевого сезона. Мне нравилось так говорить: «полевой сезон».  В этом было что-то взрослое, настоящее, мужское, кирзовое.  Учительница принесла сачок и я с коленками, заляпанными зеленкой, носилась, как угорелая, до вечера  (очки на резинке, панама, бутерброды, холодный чай во фляжке) на полянках у въезда в поселок. Мама не разрешала уходить в лес, боялась энцефалитных клещей, однажды заставила сделать прививку, от которой у меня поднялась температура, и я два дня не ходила в школу. Чего не сделаешь ради науки! На самом деле я мечтала выиграть областную олимпиаду по биологии, поехать в пионерлагерь «Артек» и там, на прогретом южным солнцем берегу поймать бабочку «павлиний глаз» - предмет гордости любого коллекционера. Хотя и у нас много чего водилось. Рыжеватая Крапивница оттеняла Голубянку, Траурница  и столь же мрачные Ложные Пестрянки подчеркивали неживую бледность Белянки, а Огненный Червонец хорошо смотрелся рядом с Лимонницей… А еще Нимфалиды и Сатириады, которых я полюбила не за узор, а за торжественные имена. Напишешь их тушью на картонке и сама будто расправляешь крылья.
       Еще одна странность: главный враг бабочек, в смысле, гусениц почитается эвенками как священная птица. Это сойка, вертлявая пестрая птичка с хохолком и синеватыми крылышками. Таежная хулиганка. Будто с утра опилась пролитого пива на дощатом столе райцентровского буфета и поет скороговоркой, скрипуче и невпопад, распушив хохолок. Может и украсть, что плохо лежит. Например, чужие яйца. А уж бабочку склевать что каплей помета плюнуть. И плевать ей на пугающие разводы на крыльях. Вообще орочонский род пошел от черношапочной сойки Чукичан и Асаткан-Дэги, женщины-птицы. Только вот с  чушуе… чешуекрылыми заминка. Получается, одна священная крылатая тварь гоняется за другой, только чешуекрылой. Потом я поняла, почему вертоптаха и хулиганка в сознании эвенков выше сапсана. Только сойка может подражать чужим голосам. А это уже дар Верхнего Мира. Может, эта хулиганка просто дразнится?
       Вечером, тщательно вымыв руки, я подступалась к улову в сачке. Высунув язычок от усердия, сушила бабочек на ровной фанерной дощечке, предварительно расправив крылья, - важно было не пересушить их. От настольной лампы потел нос - очки сползали. Когда бабочка высыхала, то я укладывала ее на мокрый песок, чтобы придать форму для коллекции. А уж потом втыкала булавки... Только распяв бабочку, можно было увидеть узор во всем размахе мысли Творца, говорила Анна Стефановна.
       Вот кого я терпеть не могла насаживать на булавки, так это соснового шелкопряда. Сплошная серость!  Негде глазу отдохнуть, как говорит один мой знакомый, правда, имея ввиду не бабочек, а баб. Но Анна Стефановна настаивала на полноте коллекции, отражающей биологическое разнообразие ареала. Учительница преследовала научно-педагогические цели, а я гналась за красотой.
       В итоге мечта о «павлиньем глазе» на берегу Черного моря  накрылась сачком. Во всесоюзный пионерлагерь поехала девочка из другого района, чья коллекция была полнее. А мне опять вручили фломастеры. Я исписала ими стену в школьном туалете нехорошими словами и маму вызвали к завучу. Да, выиграть школьную олимпиаду не удалось, зато я выиграла судьбу, до сих пор расхлебываю… Иногда бабочки питаются слезными выделениями оленей и лосей, но в моем случае выпили мои слезы... Когда-нибудь и меня, засушенную, распнут булавками и выставят на обозрение как исчезающий вид чушуе…  шучуе…

      Стоп: че-шуе-кры-лых! Где на этом чертовом диктофоне перемотка ленты?..

      Так вот о своем, о девичьем. На перемене у меня пытались отобрать гербарий мальчишки из шестого класса.  И отобрали бы, затащив под лестницу, кабы не проходивший мимо старшеклассник. Его фамилию знала вся школа. Знала, что фамилия с двумя «с». Бассаров – капитан школьной команды, гроза и защитник, дружинник и хулиган. «Аполлон». Говорили, мог учиться на круглые пятерки, но не делал этого из чувства солидарности с серой учащейся массой. Он и вернул мне гербарий, даже не поинтересовавшись, что за красота сокрыта внутри.
      Я стала с ним здороваться на переменах. Сперва смотрел удивленно с высоты своего полета, потом кивал, снисходительно усмехаясь. А моя безответная любовь окуклилась, проползла гусеницей по стебельку памяти и расцвела пышным ядовитым цветом. Тут-то он, как истинный коллекционер, меня заметил. Засушил серенькую особь для полноты видов ареала.
       По мере подросткового окукливания, когда мои острые ключицы сглаживались молочной припухлостью, а лопатки на спине сложились для полета, я стала понимать – не умом, а естеством, нутром – почему хрупкая бабочка прижилась в северной тайге. Все живое дает потомство по образу своему и подобию, но лишь бабочка прорастает из мерзкой и мохнатой уродины в красавицу в изощренном наряде, отороченном нежной пыльцой. Чудо переходящих одно в другое состояний не могло не трогать суровые сердца оленеводов, охотников, спиртоносов и золотодобытчиков. Уж уродства, пота и грязи они навидались по самые гланды. Так самый забубенный пьянчуга-орочон, шоферюга-левак или бульдозерист-матерщинник верят, что однажды они завяжут, сходят в баню и наденут белые одежды и галстук.
       Нежданно к десятому классу мы с моим спасителем оказались одного роста. И вовсе не потому, что тогда я впервые встала на каблуки…  А до того была общепризнанной замухрышкой в нелепых очках с дефицитом массы тела, изгоем и жертвой, я и очки-то носила на резинке, чтоб их не сорвали мальчишки. А тут сойка-пересмешница начала дразниться, перепрыгивая с одной ветки возраста на другую. Буквально за одно лето я переменилась, сказала Анна Стефановна, расправила крылья,  я это видела по тому, что вчерашние обидчики притихли, а подружки стали коситься в мою сторону. Превращения начались.

       Пленка 09b. Лори. История Рубиновой Розы
          
       Этот запах.
       Он еще долго, с пятого класса, преследовал меня. Такой… тусклый. Будто из совхозного овощехранилища, где без света томятся завозные сморщенные плоды. Нас, школьников, посылали перебирать их.
И в то же время пряный, тревожный…
Много позже он догнал меня в подсобке кафешки с восточным названием. Не имея специальности и паспорта, я устроилась туда по приезде в город. Сладкая вонь шла из мусорного мешка, где подгнивали грибные обрезки. Как юный наркоман, словивший кайф от вдоха клея «Момент», я на пару минут застыла над тазом с очищенными шампиньонами. Они разлетелись по грязному полу – я рванулась и перевернула таз. Едва успела распахнуть дверь. Меня вырвало.
       В пятом классе вместо сбежавшей в город англичанки к нам прислали  девицу на выданье, как выразилась завуч Галиксевна, Галина Алексеевна, толстая, некрасивая и добрая. Учительницы иностранного языка у нас не держались. Одно слово, Захолустье! Будто им, путешествовавшим на страницах учебника по иным странам и континентам, прошагавшим в уме весь Лондон, от Трафальгарской площади до Вестминстерского аббатства, от Истэнда до Сити, было душно в нашей дыре, хотя чего-чего, а воздуха в этом таежном краю навалом.
       Новая англичанка оказалась отнюдь не Жанной, Эльвирой, Лилией или  Жоржеттой, даже не Мэри, а Марией. Марией Григорьевной. На первый урок она заявилась в короткой юбке, не столь короткой, как у старшеклассницы, однако чуток выше колен. Колени, в отличие от девчачьих, не были острыми. Когда Мария Григорьевна, бешено отбарабанив мелом по доске, с размаху плюхалась на стул, - меловая пыльца на пальцах лишь подчеркивала кровавость ноготков. В педагогическом запале она не всегда оправляла юбку. Мальчишки опять по очереди роняли под парты ручки и не спешили занять вертикальное положение: ноги у новой училки были длиннее уехавшей.
     Она носила очки. Не всегда. У нее были красивые глаза. Я открыла для себя, что очки - не обязательно предмет насмешек. Не уродливые «велосипеды» на резинке, как у меня, а в тонкой золотой оправе. Я воспряла духом. Новая учительница с ходу стала моим кумиром. Поймала себя на том, что стала поправлять свои «велосипеды» не ладошкой, а оттопыренными пальчиками, большим и указательным – как Марго. Эта кличка ей шла. Даже мальчишки стали меньше дергать меня за косы… Пожалуй, она в самом деле походила на англичанку. Косметика, по крайней мере, была заграничной – польской, кажется. Прямо на уроке Марго медленно снимала золоченую оправу, затем, нимало не смущаясь учеников, вынимала из сумочки зеркальце и, мастерски плюнув точно в центр черного брусочка, щеточкой красила ресницы.
     - Продолжайте…- скосив серые глазища в зеркальце и трепеща ресницами, Марго цедила ученику, не оборачиваясь к доске. Казалось, она погрузилась в созерцание кончика собственного носа. Чем-то он ей не нравился, она его припудривала. Но не рассыпчатой пудрой, которую Галиксевна то и дело просыпала в учительской (дверь в нее всегда была открыта). Пудра в руках завуча называлась «Ленинградской». Столица, но не заграница. А вот новая «англичанка» в самом деле выглядела таковой. И рассыпчатой пудрой не пользовалась.
           Уборщица ворчала, подбирая розоватые ватки: «А еще интеллихенция!..»
     С детства я слышала это загадочное слово. Им выражались мужики в нашем бараке, толкуя о политике. И до старших классов я думала, что это ругательство. Женщины Захолустья, которые изначально не были интеллигенцией, вместо пудры использовали зубной порошок. Пускали пыль в глаза мужскому полу. Да и стоил порошок намного дешевле столичной пудры. Женщины хвалили зубной порошок. Казалось, никто не читал задумку создателей чудо-средства, обозначенную в названии. Кроме того, мама начищала им украшения - до блеска, включая единственную в доме золотую вещь - кольцо, знак прежней замужней жизни. А также серебряную ложечку и мельхиоровый подстаканник. Соседка Гала-Концерт драила порошком портсигар, забытый богатым любовником, – в надежде, что он за ним вернется, дед Пихта – медаль «За боевые заслуги», мальчишки во дворе - солдатские бляхи. По прямому назначению зубной порошок использовался, как полагается всякого рода излишествам, по остаточному принципу. Правда, мужчины хвастались в котельной, что чистят им железные коронки. Мою детскую зубную щетку, валявшуюся без дела, мама приспособила для нанесения туши. Щеточка, что шла в магазинском наборе с тушью, жаловалась мама, была никудышной.
     У Галы-Концерт рассыпчатая пудра, конечно, имелась, но она ее берегла для особых случаев. Взять ту же тушь «поплюйку». Чтоб ресницы были гуще, учила маму Гала, меж слоями туши надо уложить пудру, разделяя ресницы булавкой. До этого могла думаться лишь местная жительница. Марго, залетная птица, про эти штучки не ведала, впрочем, ресницы у нее были что надо. Самые отчаянные модницы Захолустья подкручивали ресницы горячим ножом. Обо всех этих ухищрениях рассказывали на кухне мамины подруги.
       С известных пор, ну, когда у девочек набухают соски, я начала интересоваться «марафетом», по выражению Галы-Концерт. Этот интерес усиливал тот самый запах… Нанеся боевую раскраску, Гала-Концерт не ходила на концерт. Ввиду отсутствия филармонии. Разве что в буфет-пивнушку, где по субботам тоже случались «концерты по заявкам», это уже по определению Сороки. Но, несомненно, соседка Галина мечтала увидеть гала-концерт, она говорила о нем постоянно. А чтобы увидеть и услышать гала-концерт, требовалось уехать из Захолустья. С этой целью Галина, спрыснув чудовищный начес лаком «Прелесть», расчетливо знакомилась с заезжими мужчинами. А чего там знакомиться? Стоило напудриться зубным порошком «Мятный» и, пованивая мятой, заявиться в буфет-пивнушку – мужики, местные и залетные, липли к Галине что мухи к пролитой лужице пива. В случае неудачи буфетчица Шура, сочувствуя доле матери-одиночки, нацеживала бидончик попенистее: пивом Гала-Концерт завивала локоны, а перед ответственным свиданием мыла голову свежим «жигулевским».
       Порошок «Мятный» продавался в двух вариантах: пластиковой и картонной коробочках. Гонялись за пластиковой, ее можно было носить в сумочке. Однажды зубной порошок исчез из розницы и появился на прилавке в детском косметическом наборе «Мойдодыр» - вместе с детским мылом и шампунем. Стоил этот пропуск во взрослую личную жизнь рубль и пять копеек.
       «Купи Мойдодыр и трахайся до дыр! На рупь в самую глубь!..» - орал пьяница возле пивнушки.
       «Мойдодыр» смели за пару дней.
       Раз мы с подружкой-одноклассницей Ленкой намазались зубным порошком и начали примерять наряды из шифоньера. Ленкина мама, придя с работы и найдя смятые платья, обсыпанные зубным порошком, побила дочь кухонным ершиком. А потом дала дочери рубль неизвестно на что.
       Вторым, по степени оштукатуривания смуглоликих таежниц, средством являлся тональный крем «Балет». Причем тут балет, непонятно. Махали-то не ногами, а руками. Этот крем телесного цвета был незаменим в быту. Им на скорую руку замазывали синяки от мужниных кулаков и проезжающих молодцов с Большой земли, как они сами, молодцы, себя именовали. После Первомая, Дней горняка, геолога и строителя (нужное вырвать из отрывного календаря), а то и после будничного выходного дня, половина женского населения райцентра выходила на работу в одинаковых неулыбчивых масках. Такой корде-балет. В смысле, Кармен или Отелло, точно не знаю, там где по ходу пьесы шибко ревнуют и душат до синяков. «Балет» пускала в ход Гала-Концерт после технических накладок – это когда запасной хахаль заявлялся в разгар свидания.
     Изо всех этих декоративных средств мне больше нравилась рассыпчатая пудра, ее запах. Ею пахла мама. С этим запахом я засыпала в детстве.
    
            Марго была даже не «интеллигенцией», а «иностранкой», в ее сумочке лежала компактная пудра, о существовании которой провинциальные кокетки не подозревали. Крышечкой от нее она эффектно щелкала на уроке. При этом розовое облачко, как после рассыпчатой пудры, не взлетало. Заграничное средство было удобней, никаких тебе аптечных ваток, возни и пыли, оно ложилось на кожу ровно и красиво.
     Так вот о запахе.
     В пятом классе, как только в расписание уроков вторгся иностранный язык, в моем дневнике  появились двойки. И Марго стала оставлять меня после уроков.
     В пустом и холодном классе учительница очеркивала в учебнике нужное ноготком и касалась моего плеча упругой грудью. Я представляла, как от этого прикосновения сходят с ума мужчины… Ноготки были брусничного цвета, не зрелой, а едва спелой ягоды - яркими и явно порочными. В те годы маникюр был другой. Мода диктовала острые ноготки. Стирать, правда, неудобно, зато можно отбиться от ревнивого мужа, вынуть занозу у сынишки и вдеть нитку в иголку. Кровавый маникюр завершал портрет местной хищницы. В Захолустье острые ноготки обычно покрывали бесцветным лаком, нивелируя вызов общественному вкусу. Красным цветом - только коротко стриженные ногти. Носить неприличный маникюр дозволялось лишь беспартийной жене председателя райисполкома (муж безуспешно боролся с буржуйским явлением) и завсектору учета комитета комсомола - официальной любовнице второго секретаря райкома партии. Ну, им вообще закон не писан. Тот же остро-алый колер принадлежал режиссерше народного театра при ДК, редакторше районной газеты, директрисе районного отдела кинофикации и главбуху банно-прачечного комбината, однако все они единодушно считались «артистками».
Большинство же женщин Захолустья прекрасно обходились без маникюра.
Гала-Концерт тоже имела одиозный маникюр, но была, во-первых, женщиной падшей, во-вторых, плевать на всех хотела. Можно сказать, в Захолустье действовал негласный запрет на красный маникюр, который залетная птичка Марго могла и не знать. Но лишь первое время. По истечении испытательного срока ей грозило исключение из приличного списка. Это выражалось в том, что с ней начинали здороваться нарочито распевно или наоборот, скупым кивком (не здороваться с учителем было нельзя), а при появлении нарушительницы моральных табу в переполненном районном «универмаге» воцарялось гробовое молчание, нарушаемое биением мухи о стекло.
       Грудь и маникюр учительницы странно волновали меня, я путалась в ответах и напрочь забывала англо-русский вокабуляр. И потому наши занятия продолжались всю вторую четверть.
     Этот запах появился в третьей четверти. Он вытеснил остальные запахи, ничтожные в своем приличии. Примерно так романическое имя Рубиновой Розы вытеснило в моем уме школьную кличку Марго, обнаружив ее пошлость. Именно в третьей четверти разгорелась и погасла наблюдаемая любовь и страсть районного масштаба - с шипами и рубинами.
- А ну прочитай и переведи! – заговорщицки прошептала в холодном классе учительница. – Только что получила на почте.
Она изъяла из фанерной коробочки нечто, завернутое в махровое полотенце. Торжественно развернула его.
    На свет появилась плоская черная шкатулка размером со школьную тетрадь с золотыми буквами.
- Ruby Rose, - медленно прочитала я, стараясь говорить в нос. – Рубиновая Роза.
Я старалась подражать учительнице: будто у тебя насморк. Зимой учить английский, несомненно, легче.
- Молодец. А теперь смотри…
Крышка распахнулась. В гнездах под блестящей оберткой затаились все цвета и оттенки радуги. Точнее, тени. Они отражались в зеркальце, встроенном в крышку. К набору прилагались две кисточки.
В классе стало теплее.
Ruby Rose – так назывался набор теней, жаркий привет от польских шлюх. Целая палитра теневого порока, чешуекрылая цветогамма, разноцветные гнезда разврата
     Учительница сняла очки. Красивые тени под серыми, и без того красивыми, очами Рубиновой Розы, как я тотчас же окрестила (боже помилуй, не окрестила, назвала) Марго, шли в наборе с тем запахом.
     Однажды зимой запах стал нестерпимым. Он был слышен даже в стылом параллелепипеде класса. Большая круглая печь в углу не спасала от крещенских морозов. Я сидела за крайней партой в пальто, зажатая грудью учительницы к стене, и шмыгала носом.
     Рубиновая Роза была усталой и нежной, и в этот раз не напирала на различия между he and she, я их путала. Всего одна буква-закорючка, а какая разница!.. Учительница быстро отпустила других отстающих учеников – они с визгом ринулись в пучину зимы. Глотая обиду, я поправила сползающие очки над учебником «My English», с ненавистью забубнила текст на английским. И осеклась – учительница провела наманикюренной ручкой по моим волосам.
     - Трудно зимой в очках, да? – спросила англичанка и потянулась к тетради, коснувшись моей щеки грудью, на уровне соска, закованного в красивый бюстгальтер, я не сомневалась, что он черный, с кружевами.
            - А у тебя тоже серые глаза, - приблизила лицо учительница.
     Мне захотелось заплакать и уронить голову на божественную грудь, от которой должен сходить с ума мир. Но мир еще не знал… Учительница учуяла запах моего несчастья.
С этими очками-велосипедами, плоскогрудая, что парта, я всегда буду отстающей. По предмету и по жизни. Очки при входе в школу запотевали. На  пару минут я терялась. Этим пользовались мальчишки, подкрадывались и делали пакости, даже описывать их не хочется.
     Над очками учительницы никто не смел шутить. Но тут она пожаловалась, что зимой, особенно по утрам, когда пробирается к школе, у нее от золоченой железной оправы сильно стынет лицо… Я хотела сказать, что в нашем поселке такие очки лучше носить летом, когда нет морозов, но слова застряли в груди, расплавленные золотом и нежностью.
     Любимая учительница нелюбимого предмета пообещала подарить специальную бархотку для линз и футляр для очков, у нее есть лишний. А если поедет на каникулы в город, то постарается привезти детские очки, не такие страшные.
     Это был заговор очкариков против Захолустья.
     Рубиновая Роза, РР – как обозначала ее в письмах, погладила меня по волосам, попросив не стричь их, и сняла очки. Под серыми очами (слово из хрестоматии по русской литературе) залегли тени. Свои тени. Лицо осунулось, от носа к уголкам рта, - он был без помады! – пробежали тонкие линии. Рубиновая Роза была тиха, как сумерки.
     За белесым окном мелко стучало и свистело, словно пацан в стреляную гильзу отцовского карабина. На раме отклеилась бумага, там, у самого низа, у заледенелого подоконника. В углах класса, где висели классики русской литературы, копилась серятина, Салтыков-Щедрин чернел бородой, в школьном дворе сгустились сумерки, согнанные ветром-низовиком, гулявшим по Бродвею.
     Шел четвертый час, в школе было тихо, когда на первом этаже два раза ухнуло, в коридоре раздались тяжелые шаги, двустворчатая дверь дерзко распахнулась от пинка, и в класс, топоча унтами с налипшим снежком, вошел Давыдов и с грохотом сбросил с рук большую охапку дров. Я вздрогнула и мгновенно забыла, что I am a girl twelve years old. Я взрослела. Дрова он скинул, но не так, как наш сторож-истопник дед Пихта, зло и небрежно, а - будто охапку цветов к ногам Кармен. Или там Дездемоны.
     - Боря, ты…- гибко потянулась учительница из-за парты, выгнув спину, как наша барачная кошка Азиза.

           Секунду, перезапись… Вот всегда, когда волнуюсь, забываю, где на этом диктофоне перемотка… Еще раз…

            Пленка 10b. Лори. Что принесла Сорока
         
До возвращения Бориса Давыдова с алмазных шахт Якутии, куда он завербовался сразу после армии, первым женихом на районе считался водитель говновозки Парилов по кличке Дикалон. Потому что перед рабочей сменой нещадно обливался одеколоном.   
Кроме черной цистерны с толстым гофрированным шлангом сбоку, Дикалон водил зеленый УАЗик. А личный УАЗик, полагавшийся в те времена начальству, военкому, милиции и прочим нужным организациям, считался покруче «Жигулей» пятой модели.
Дикалон был невысокий мужчинка с золотыми зубами, деньгу на своей говновозке он колотил как на алмазных копях. Местные мужики как-то сторонились этого занятия, не то, чтобы брезговали, народ у нас не брезгливый, а боялись стать посмешищем. Боялись за детей, что их задразнят. Одни алименты Дикалона равнялись зарплате доктора районной больницы, хвасталась его бывшая жена, санитарка. Сына Дикалона Петьку никто не дразнил – он сам кого хочешь задразнит, такой был хулиган.
В торце черной цистерны имелось круглое окошечко. Мотор говновозки сыто урчал, гофротруба подрагивала, Дикалон безмятежно покуривал в нашем дворе. Но после первой выкуренной папироски начинал цепко следить за мини-иллюминатором. Когда в нем вскипала первая волна дерьма, Парилов кидался в кабину. К нашим баракам Дикалон приезжал по графику. К черной машине с гофрированной трубой слетались мухи и детвора. Мальчишки дразнили водителя «говночистом», но Дикалон лишь добродушно скалился, будто познал истину, высосанную со дна мировой выгребной ямы: деньги не пахнут. Источник непреходящего богатства Дикалона плавал на поверхности - в Захолустье с канализацией были серьезные проблемы. В краю вечной мерзлоты фекалии замерзали даже летом. И тогда дерьмо эпохи застоя грозило вылезти наружу. Начальство закрывала глаза и затыкала носы, когда цистерну Дикалона видели не только у бараков и люков коммунальной службы, но и - вне графика - в частных дворах. И таких дворов с дощатыми уборными и выгребными ямами были десятки.
     С появлением бригадира Давыдова, который зарабатывал, как Дикалон, последний перестал вонять одеколоном и стал гоняться за пацанами, по-прежнему дразнившими его «говночистом». Да и слава Давыдова была почище, что ли.
     Кто в Захолустье не знал  Бориса Давыдова, передового бригадира прииска «Малеевский»! Пожалуй, лишь Гарнир, который не умел читать районную газету «Витимские зори». Да и тот, завидев Давыдова на Бродвее, на всякий случай вилял хвостом, уловив сходство прохожего с портретом с галереи «Лучшие люди района», установленной на улице Ленина на подходе к райкому.
     Давыдов - второй после Первого на этой грешной земле. После хозяина района, первого секретаря Хараева, разумеется. Конечно, за Первым тянулись и второй, и третий секретари райкома, прочие начальники. От председателя райисполкома до начальника милиции. «Людовища», - говорила про них мама. Номенклатурные единицы, узнала я позже определение этого класса беспозвоночных хищников.
Была среди них и женщина. Большой человек. Необъятная, что в верхнем, что в нижнем бюстах, смеялись мужики в пивнушке. Мы иногда забегали туда вместе с одноклассницей Витой, ее мама работала буфетчицей. Тетя Шура угощала нас карамельками, все равно посетители их не брали. Королева дефицита – это не про тетю Шуру. Она была рядовой армии Торга. А главнокомандующим была Маслова. Мановением бриллиантового пальчика-сосиски директор райторга Маслова могла при желании выложить финским сервелатом «Решения ХХVII съезда КПСС в жизнь!», лозунг, украшавший крышу единственного двухэтажного каменного строения в Захолустье. И обрамить немеркнущее значение директивы орнаментом из краковской колбасы. А восклицательный знак выложить золотыми банками румынского паштета и индийского растворимого кофе. А потом все это добро взять и списать как неучтенку.
          Эти дивные словечки, как все блестящее, на нашу кухоньку приносила в клюве Сорока, подруга мамы, бухгалтер рабочей столовой – не путать с буфетом-пивнушкой. Сорока, так я ее обозвала. Фамилия у нее была обыкновенная. Худенькая, черненькая, востроглазая, Сорока отчаянно красилась перечисленными выше средствами, даже перекисью водорода. Но все равно оставалась черной сорокой,  н е с ъ е д о б н о й - мужики не смотрели в ее сторону. Тогда она брала бутылку «Рябины на коньяке» или венгерского «Токая», оставшихся после райкомовского банкета, и приходила к маме. В своих донесениях Сорока предпочитала сводки с любовного фронта Захолустья. Кажется, спроси ее про рисунок пододеяльника, коим укрывалась обсуждаемая парочка, и Сорока, тараторя, его опишет, не забыв про характерные пятна.
          После работы в конце недели, сразу после рабочего дня, на нашу кухню подтягивались подруги мамы, Сорока в их числе. Мама ничего не могла поделать – бывшие одноклассницы! И незамужние, как мама. Мама была добрая, плюс умела слушать. Мужчины как раз смотрели в сторону мамы, я, как юный натуралист, замечала сию биологию. Я любила эти девичники, как их именовала мама, гостьи обязательно приносили что-нибудь сладкое. Меня усаживали за стол, наливали газировки и болтали обо всем. Считалось, что я ничего не понимаю. Но я-то все-все понимала! Дамочки закуривали. Разговор растекался по углам, как дымок. Мама распахивала форточку. Раскрасневшиеся гостьи, особенно Сорока, начинали шептаться. Меня прогоняли во двор или коридор. Однако информация для размышления радистке Кэт, это я про себя, и без того была исчерпывающей. Иногда я под шумок удалялась не во двор, а в свой закуток с куклами и учебниками, за занавеску, про меня забывали, и я без труда расшифровывала громкий шепот подпитых старых дев. Вот я и радирую расшифровку далее - всему миру. На чем мы остановились? Ах да, на Давыдове и Масловой…

         Стоп, перемотка ленты.

        Извините, сама будто захмелела от этих посиделок, сладких, что наливка. Сами понимаете, неокрепшая психика подростка, гормоны-гегемоны… Так вот, о Давыдове и Масловой.
        И этой гранд-даме Давыдов посмел отказать! Они оказались рядом в президиуме районной партконференции. А может, и неслучайно. В те времена полпредов гегемона, в смысле пролетариата, было принято прилюдно усаживать рядом с людовищами, разбавлять номенклатуру, олицетворяя единство партии и народа. «А  гегемон-то  у него ого-го!» - отзывалась про Давыдова похабная бабка Еремеиха, которая елозила шваброй в душкомбинате прииска, где после смены горняки смывали пот и грязь, но ее быстро оттуда турнули. Не за то, что плохо елозила, а за то, что трепалась по поселку, какое у кого мужское достоинство.
        И вот на это самое достоинство Маслова невзначай положила руку под бордовым сукном президиума. Не сразу, не сразу. Сосед уж слишком вызывающе, аскетично, медально-медным профилем темнел на сдобном фоне торговки, тепловатой булки с изюминками-глазками, впрочем, вполне съедобной. Но Давыдов не слыл любителем сладкой выпечки. Напрасно Маслова, перебирая бумаги, касалась то кружевным рукавом, то мизинчиком, единственным, не окольцованным златом, натруженной ладони бригадира, или, обращаясь с пустяшным вопросом, прижималась взопревшим верхним бюстом к крутому плечу соратника по партии. Давыдов сидел неколебимо, сияя орденом Дружбы народов и медалью «За трудовую доблесть», бронзовея и вея гранитным холодом Уакита. Лишь по подрагивающим пальцам, в отчаянии теребящим программку конференции, да зубовному скрипу, слышимому в первом ряду, можно было понять, что человек не памятник, он живой и у него дома беспартийная беременная жена.
       Наконец Масловой надоело заигрывать с разборчивым покупателем, она к этому была непривычна еще в бытность рядовой продавщицей, а ныне и подавно, и решила подбить сальдо-бульдо. Позднее, в годы реформ, бывшая директриса райторга торговала китайскими шмотками на задах того самого ДК, где случился инцидент под столом. Маслова клялась товаркам (мама в их числе), что член члена партии Давыдова на момент тактильного контакта был твердым. Твердым как воля партии. Потому как тогда, в президиуме, она синхронно, для закрепления эффекта, сбросила туфлю и ступней ловко огладила волосатую лодыжку орденоносца. Дело было весной. Накануне Борис Давыдов, как все мужчины Захолустья, с облегчением скинул утепленные кальсоны, и потому Маслова знала, что творила. Раздался треск: капрон вошел в контакт с кримпленовыми брюками – волосы на ноге бригадира встали дыбом. Давыдов тоже встал, будто от удара током и, звякая медалями, с грохотом отодвинул стул. И пересел на край президиума.
      Делегаты районной партконференции вряд ли догадывались о страстях, бушевавших под бордовым сукном, свисавшим до полу. Делегаты были ужасно заняты: боролись со сном. И потому небольшой бенц по ходу отчетного доклада присутствующих взбодрил и в целом пошел державе на пользу. Лишь докладчик на трибуне сердито поглядел поверх очков на нарушителя регламента, выпил воды, и продолжил чтение, но уже недовольным тоном. Щеки Хараева набухли, покраснели.
    
       Интрига состояла в том, что Давыдов был тривиально красив. Его фото можно было смело разместить хоть в журнале мод «Весна/Лето/1987», хоть в фойе городской парикмахерской с образцами причесок «канадка», «полубокс» - в фас и профиль. Ну, мало ли красивых мужиков в Восточной Сибири? Не травиться же от неразделенных чувств. Однако Давыдов был красив не по-здешнему. Примерно как в кино. Тогда по улицам и пивнушкам еще не гуляло словечко «мачо», но здесь оно пришлось бы к месту, включая причинное место. Бабка Еремеиха называла Давыдова «брунет». Казалось, натянуть на него ковбойские штаны - они будут сидеть как влитые, треща от напора плоти. Словно бригадир золотодобывающей артели на севере Забайкалья проложил путь в президиум, перекрыв пятилетний план по добыче золота Маккены. После выхода одноименного фильма по Давыдову стали сохнуть старшеклассницы, я не исключение.
        Периодически фото бригадира крали с Доски Почета на Бродвее. Пока Первый не распорядился выставить у Доски милиционера. Но лишь часовой отлучился на обед, над фамилией Давыдова засияла рваная дыра – в спешке фотографию вырвали с мясом. Гарнир своим лаем сигнализировал об антипартийном уклоне. На заседании бюро райкома то ли в шутку, то ли всерьез предложили установить гранитный бюст или барельеф бригадира. Их украсть трудно.
       Давыдов сжал кулак, с голову ребенка.
       Внезапно выяснилось, что у передового бригадира есть еврейская кровь. Давыдова пригласили в райком партии. Дабы просветить о забугорных происках сионистов.
       - Сами вы евреи! – заявил посетитель.
       - Это ты о чем? – удивленно поднял брови Первый. – Я бурят…
       - У нас золото не бурят, это нефть бурят! – крикнул на ходу Давыдов-Фильгенгауэр.
       И хлопнул дверью, до смерти перепугав в приемной молоденькую секретаршу, уронившую зеркальце мимо печатной машинки.
   
            …За белесым окном мелко стучало и свистело. В углу окна, у заледенелого подоконника, отклеилась бумага.
            В школе мы были с учительницей-англичанкой одни.
            Шел четвертый час, в школе было тихо, когда на первом этаже два раза ухнуло, в коридоре раздались тяжелые шаги.
            Когда двустворчатая дверь распахнулась от пинка, и в класс, топоча унтами с налипшим снежком, ворвался Давыдов, учительница мгновенно забыла про свой предмет. Потом опомнилась, сказала, что я свободна. Торопясь, чуя необычность происходящего, я шустро схватила пальтишко на вате, цигейковую шапку, шарф и выбежала из класса. Одеваясь в коридоре, здесь было заметно прохладнее, я огляделась и поняла, что в спешке потеряла варежку. Там, в классе… Пошла назад и - замерла у двери.
    -…ну, перестань, Боря, я же могу простудиться неодетая…
     Марго говорила совсем другим голосом, будто пела…
    - Моя любимая учительница, – усмехнулись баском.
    - Да!.. Скажи еще! – потребовала Рубиновая Роза.
    Давыдов сказал.
    Я уже занесла кулачок, что постучать, - тот самый кулачок, без варежки, вечно я теряю правую варежку! – когда дверь чуток, на толщину тетради, отошла… Но вполне достаточную, чтобы зреть для girl of twelve years old. Да, з р е т ь  глазами и на глазах.
    Легкий сквозняк донес тот же странный запах слабой гнили.
    - Перестань, Маша, мы же в школе…
    Теперь уже противился мужчина.
     - Да!.. В школе!.. Пусть в школе!..
    Долгие тягуче-медовые минуты они целовались, как сумасшедшие, будто хотели высосать друг у дружки все соки.
    - Погоди, Маша, пожалей заграничную помаду, - со смешком пробасил мужчина. – Она же дорогая.
    - Ты дороже!.. – тряхнула копной волос женщина.
            У меня почему-то запотели очки и стали съезжать с носа.
    Надо было уходить, бежать без оглядки и всю оставшуюся жизнь молчать о виденном. Но дурацкая мысль о варежке, - мама будет ругать, и так неделю назад потеряла одну, когда во дворе с мальчишками бросалась снежками, - пригвоздила на месте. А может, связала по рукам и ногам серебристая паутина запретного, что плелась за дверью? В школе!
    - Да, да!... В школе!.. Пусть в школе!.. - как заведенная, лихорадочно повторяла учительница.
    Она  прогнулась, как кошка.
    - Уедем отсюда!.. – крикнул в отчаянии мужчина.
    Я бежала домой, не чуя ни ног, ни мороза, - уши шапки били по щекам кончиками завязок, - наперегонки с ветром, студившим правую кисть.
    Дома, едва сбросив одежду, упала в постель. Мама решила, что я простудилась. Посреди ночи, помню смутно, мне совали холодный градусник под мышку, давали глотнуть брусничного морса.

       Хотя барачная девчонка не могла не знать, откуда берутся дети, порой в ненужных подробностях. Но больше - в словах и звуках, что разносились в ночи в стесненной жилплощади, за занавесками.
     Занавес упал. И где? В школе. Л ю б и м а я  у ч и т е л ь н и ц а  провела последний внеклассный урок.
     Я зрела и взрослела. Заучила домашнее задание, вспоминая запах наставницы – тухловатых яиц пополам с французскими духами. Ambre увядших грибов, полевых цветов, подмышек, вагины и мужского пота.
           
           Пленка 11b. Лори. По собственному желанию

            Клянусь, я молчала про тот «внеклассный урок»! Больше никто не мог узреть его. Но, странное дело, слух о «романе» между знатным бригадиром и учительницей-англичанкой мгновенно разнесся по поселку. Это подтвердила и Сорока на кухне у мамы.               
     Рубиновую Розу втихую уволили по собственному желанию.
            Одноклассник и второгодник Петька, что маялся в учительской в ожидании  нагоняя за курение в туалете, со скуки прочитал приказ об увольнении Маргоши на доске объявлений. При этом Петька гнусно добавил от себя, какие могли быть собственные желания у училки-блудилки.
     Но РР медлила с отъездом. Водители порожних грузовиков, заходя после рейса в пивнушку, подтверждали, что по поводу доставки движимого имущества на «большую землю» к ним никто не обращался. А с другой стороны, какое имущество у Рубиновой Розы, кроме шляпки, косметички и смены кружевного белья?
     Захолустье замерло в ожидании отъезда учительницы-иностранки. Видно, по этой причине ранее обычного пошла на убыль северная зима, снег на центральной улице Бродвей потемнел, и его не убирали даже возле райкома - в предвкушении развязки любовной драмы.
     Невзначай я увидела бывшую учительницу, когда спешила в школу на кружок бального танца. Бального, громко сказано, но кружок назвали без учета моего мнения. Я хотела порхать, как бабочка, а меня заставляла топтаться на месте в вялых объятьях неуклюжего одноклассника.
     По воскресеньям население Захолустья, от мала до велика, стекалось к площади перед универмагом, что зверье на водопой. Универмаг – тоже громко сказано. Им именовалось длинное, что большая кошара, унылое блочное здание. Одноэтажная серятина. В одном конце располагались «Промтовары», в другом «Продукты», а «Вино-водочные изделия» прятались с торца продовольственного отсека, где на высоком крыльце по очереди спали собаки и люди, но зимой, понятно, не столь продолжительно, как летом, в тени. Время от времени, пинком иль взмахом метлы, их сбрасывали на сырую землю, дабы обозначить конец одного природного цикла и начало следующего.
       Рубиновая Роза стояла ближе к продовольственному отделу, заметная издали. Она была без очков. Одетая несерьезно, не по погоде, точнее, не по местному, в зеленой шляпке, сиреневом шарфике и замшевых сапожках, бледноликая, с алым ртом, РР была нестерпимо чужой.
       В Захолустье смену времен года знаменовали собаки. Если они грелись на солнце, в грязных сугробах по периметру площади, то пришла весна. А если исчезали, то, естественно, зима. Было начало марта. Собаки залегли на площади. Стихли ветра, что гнали сиреневую поземку по Бродвею, однако местные жители не спешили сбрасывать унты и меховые шапки. По утрам столбик термометра за нашим окном лишь в последние дни сполз ниже 25. Так что народ, спешащий в унтах за покупками, поневоле притормаживал шаг на подходе к РР, вышедшую из универмага.
     Заглядевшийся на иноземную птаху народ не сразу засек, как на красных «Жигулях» подкатил Давыдов, вылез из салона, подал руку жене. Она вывалилась из машины – пальто застегивалось лишь на верхних пуговицах, живот поверх пальто прикрывал темный плед. Со спины плед был завязан узлом.
     РР отвернулась.
     Поглощенная сползавшим пледом, жена Давыдова, перекачиваясь на ичигах, двинулась в «Промтовары», опираясь на руку старшего сына. Глава семейства закурил.
     Когда жена скрылась из виду, Давыдов бросил сигарету и подошел к Рубиновой Розе. Они коротко поговорили. Ни тени улыбок.
     РР сняла варежку и погладила гладко выбритую по воскресному случаю щеку. Давыдов поправил сиреневый шарфик. Лишь после этого они, наконец, улыбнулись.
     И быстро, не глядя по сторонам, пошли прочь. Правда, бригадир дернулся в сторону «Жигулей», бросил ключи. Они с глухим стуком ударились о капот.
     Я стояла, прижимая на груди, под пальто, гимнастические чешки, напрочь забыв про бальный кружок. Да какие там бальные танцы, когда тут танго из-за печки, как говорит мамина подруга Сорока!
     Некоторое время я шла за ними следом по другой стороне улицы. Бригадир шагал, РР в замшевых сапожках семенила следом, придерживая шляпку. Она остановилась, крикнула спутнику. Гримаска исказила прекрасные черты. Могу поклясться, перед встречей учительница пустила в ход всю палитру польского набора «Ruby Rose».
     Давыдов рухнул коленями в снег. Стянул сапожок с длинной ноги РР и принялся растирать голую ступню. Тут я сама чуть не рухнула в снег: пальцы ноги Рубиновой Розы, ослепительно-белые, тонкие, изящные, как макаронины, не изуродованные сапогами и унтами, были помечены в тот же красный цвет, что и на руках!
Неслыханный разврат в масштабах Захолустья. Педикюр, несмотря на перестройку и реформы, еще не добрался до таежных мест. Даже Гала-Концерт, на коей пробы ставить негде, никогда не красила пальцев ног – так и шлепала по барачным коридорам в тапках на босу ногу безо всякого педикюра.
     Давыдов растер ступню, поцеловал. Учительница тихо взвизгнула.
     От увиденного я ринулась прочь, сломя голову. Добежала до универмага.
     Здесь назревал скандал.
Беременная жена Давыдова, круглая, как гимнастический набивной мяч, беспрерывно верещала у брошенных «Жигулей». К площади подтягивался народ: дармовое представление по случаю выходного дня с участием местной художественной самодеятельности. И день подходящий – искрился снежный накат по периметру площади, отчетливо, словно в бинокль охотника-промысловика, качались в мареве страстей меловые вершины Иката.
- Увели жеребца из стойла! – гоготнули над моим плечом, обдав папиросным духом
- Под уздцы!.. – хихикнули сбоку.
Пахнуло свежим перегаром.
- Под яйца, га-га-га!
Взрывная волна смеха чуть не вытолкнула меня к «Жигулям», в центр представления. В партере торчали пацаны и я, в амфитеатре отпавшие от крыльца вино-водочного отдела пьяницы, тетки с баулами, семейные пары с авоськами, а также отдельные трезвые мужики. С культурно-массовыми развлечениями в Захолустье было негусто.
- Ойиу! Ойиу! Изменщик!.. – по сложной параболе крик Давыдихи облетел площадь, отражаясь от людских макушек, от днища бутылки, к которой приложился пьяница, от бамперов, от крупа понурой запряженной лошадки и стекол универмага, и вернулся ко мне. Я зажала уши варежками (утерянную правую варежку РР принесла на урок, сунула тайком). Жена Давыдова стала пинать валенками колеса «Жигулей».
Сын, тощий, в перешитой отцовской дубленке, вяло удерживал мать: «Ма, не надо, ма, люди смотрят…»
- Ой, ой, ой! – зачастила беременная скандалистка, - вступило… вот тута… Ойиу!
Она села прямо в снег, держась за живот. Норковая шапка упала. Сын, пряча глаза от зрителей, поднял шапку.
Возник «уазик» с красным крестиком на лобовом стекле. Больница была рядом, среди зевак попадались нарушители постельного режима, их выдавали пижамные штаны и подозрительно оттопыренные пазухи телогреек - на обратном пути от вино-водочного отдела пациенты завернули на дармовой «сеанс»: будет, о чем поржать в палате в тихий час.
Жену Давыдова увезли на «уазике», а «Жигули» угнал домой сын. Он учился не в нашей школе, в интернате, там усиленное питание. Но, несмотря на усиленное питание, каково ему теперь будет в классе? Бр-р. Разве что бежать из Захолустья.

            Дело приняло нешуточный оборот. Сорока рассказала на маминой кухне, – а я, как водится, подслушала, - что Первый, он же Хараев, хозяин Захолустья, вызвал к себе начальника райотдела милиции и местного отделения КГБ, и орал про «политическую диверсию». Сороке в свою очередь поведала о том секретарша Хараева, неудавшаяся любовница третьего секретаря, что заставляло ее в отместку неустанно посылать миру наиболее грязные новости о местном политбомонде. Давыдов был членом бюро райкома. Был бы простым работягой – люби, кого хочешь, на здоровье. Но Давыдов - орденоносец, ходячий символ единства партии и народа, рабочая кость, отец семейства, про него не раз писала областная газета, делегат съезда, образец морали, понимаешь! А тут, понимаешь, разврат на стороне с какой-то англичанкой! Да еще выяснилось, что Давыдов еврей, правда, наполовину, но там, на Западе не будут миндальничать – сразу разнесут по «Голосу Америки»,  разорялся Хараев, аж пыль шла от ковра, - вещала секретарша. Тут не только хараевская голова полетит, но и ихние, милицейская и гэбэшная. Пора делать оргвыводы, понимаешь ли...
А виновники переполоха - беглая парочка будто истаяла под первым, по-настоящему теплым за долгую зиму солнцем.
Ну, с РР все ясно – грешная женщина, таких в городе через одну, провалилась в преисподнюю, выдвинули версию на площади, а вот куда делся передовой бригадир?
Их не оказалось ни в маленькой съемной квартирке Марго – разбросанные вещи да жалкие наряды (следствие установило, что хозяйка шила их сама) говорили о спонтанном бегстве; ни в комхозовской гостинице, где постояльцы - оглушенные местным самогоном строители-армяне, перепуганные удостоверением с тремя грозными буквами, сдуру предложили взятку; ни у холостого двоюродного брата Давыдова, ни в вагончике-бытовке промывочного участка. Следователь даже изучил свежие лыжни и тракторные следы на окраине поселка. На всякий случай в квартире учительницы изъяли косметичку и пару журналов мод не на русском языке - в качестве вещдоков.
Ментовский кипиш, изрекла бабка Еремеиха, греясь под мартовским солнышком на лавочке у барачного подъезда, гладя кошку Азизу.
Во время грандиозной облавы загребли в участок всех подозрительных лиц – от людей до ****ей, по выражению водителя патрульного «уазика». Передвижных емкостей для административных нарушителей не хватало – и на узкие улицы поселка, качаясь, въехал свинцово-сиреневый фургон автозака, на котором возили в город серьезную публику, приличных преступников. Теперь оттуда, из фургона, разносились похабные песни. Отныне автозак принимал в свое чрево всякий сброд - от самогонщиц до честных пьяниц, от поздних посетителей пивнушки до «завязавших», но ранее судимых граждан, от тунеядцев до заведующего ДК с прической «а ля конский хвостик». За хвостик этого пидора, по словам водителя, ухватили и забросили в милицейский «уазик». Правда, после пикета у дверей РОВД ансамбля песни и пляски «Захолустные бабушки» перепуганного культработника через пару часов выпустили.
            Дошла очередь до Галы-Концерт. Ее продержали 48 часов, и все 48 часов, то и дело выдергивая из ИВС, спрашивали, что та знает про «училку и хахаля». И Гала-Концерт выдала концерт, однажды закричав так, что ее услышал начальник милиции на втором этаже:
- Да отцепитесь вы от них, воронье, гиены, падальщики! Это любовь, сука! 
И вдогонку, еще громче:
- Любовь, не ясно, сука?! Едрит твою, сечешь, гражданин начальник, обыкновенная любовь!
При этом было неясно, кто и что есть «сука». То ли дознаватель, то ли любовь. Решили, что представителям органов оскорбление не нанесено. Во всем виновата любовь.
А в любви Гала-Концерт видала виды. Да и голос у нее луженый, особенно во время свиданий, – даром ее квартирка пряталась в дальнем конце барака и была обита двухслойным войлоком. Обычно мама, если крики соседки доносились днем, начинала говорить громче или срочно перемывать посуду.
Галу-Концерт задержали на процессуальные 72 часа. Камеру ей отвели отдельную, для чего отселили во вторую камеру четырех сидельцев; выдали задержанной персональный матрас. И все неполные 72 часа к ней в камеру с колбасой (раз был гуляш из столовки), с куревом и водкой, похаживал рядовой и сержантский состав. Исключительно для проверки условий содержания.
Когда крики административной содержанки достигли кабинета начальника милиции, он спустился вниз, к стеклянной стойке дежурного, и буркнул:
- Этот разврат надо кончать!
И Галу-Концерт с сожалением отпустили. Сержант успел напоследок хлопнуть ее пониже спины.
…и никто не обратил внимания, что бабка Еремеиха слишком уж часто сидит на скамейке – все ж не май месяц! А на ночь бабка уходила в кочегарку, где за бутылку паленой водки ей выделили топчан. Старая сама была не прочь пригубить из граненого стакана в табачных клубах тамошней пестрой компании. Завзятую «диссидентшу», как представлялась Еремеиха, принимали за свою. («Диссидентша? - перепросили. – Типа дисбата?». Бабка, прикуривая, кивнула). За пару ночей, дымя беломориной, наглая старуха три раза выиграла в «буру». Ей хотели сделать «гоп-стоп» и отобрать выигрыш, но Коля Вор не позволил.
Но я-то, единственная, знала, почему Еремеихе не сидится дома у телевизора. И тем гордилась. Даже мама не знала. Накануне, поднимаясь по скрипучей барачной лестнице, услышала голос бывшей учительницы английского языка. Хорошо поставленный голос педагога нельзя было перепутать. Стараясь не скрипеть половицами, подкралась вдоль стенки (там меньше скрипа) к двери бабки Еремеихи. А вдруг это включенный на полную катушку телевизор? Но вновь прозвучал голос РР. Точнее, смех. Я постучала в дверь. Смех оборвался – раздался мужской баритон. Я крикнула громко:
           - Это я, Лариса, не бойтесь, Мария Григорьевна!
Дверь резко распахнулась, и сильная рука - ойкнуть не успела! - зашвырнула меня внутрь. Передо мной стояла полуодетая Рубиновая Роза, а за столом сидел бригадир Давыдов. Я с ходу  поклялась, что никому ничего не скажу. Честное пионерское.
- Даже маме? – улыбнулась Рубиновая Роза. У нее были розовые плечи. Глаза в полумраке светились, как у кошки Азизы, что вертелась под ногами. Лицо РР осунулось после бессонной ночи.
Я поклялась. И два дня, чуя смутную вину за подглядывание, с восторгом бегала в магазин – то за сигаретами, то за макаронами с тушенкой, а раз – за тортом и бутылкой болгарского полусладкого, ссылаясь на то, что это нужно маминым подругам. Мое домашнее задание, шутила бывшая учительница.
Долго это не продлилось. Прощание вообще не бывает долгим.
Давыдов сдался на третьи сутки поисков. Он заявился в милицию – как подарок. Как пряник, сказал дежурный сержант. Откуда его спустя час после оживленных телефонных звонков вежливо выпроводили, хотя бригадир, кажется, был не прочь пойти по этапу, как декабрист. Начальник милиции спустился со второго этажа и официально растолковал Давыдову, что в его действиях нет состава преступления. Пока… Бригадир явно не хотел идти домой, но за ним приехал сын на «Жигулях». Давыдов плюхнулся на заднее сиденье, все так же улыбаясь. Сержант, глядя из окна дежурки, завистливо повертел пальцем у виска.
А дорогая пропажа Рубиновая Роза, уволенная и всюду гонимая, как ни в чем ни бывало, вернулась в свою съемную квартирку. И не обнаружила косметички. Но и без польских теней и помады РР была бледна и хороша - пуще прежнего. Если ее полюбовник взял бюллетень «по уходу» и, прощенный, затих под боком находившейся на сносях жены, то РР, как ни в чем не бывало, прогуливалась по Бродвею и близлежащим улицам. Погожие деньки наступающей весны позволяли демонстрировать демисезонные наряды. Однажды в воскресенье РР надела капроновые чулки, хотя женская половина райцентра в конце марта еще донашивала рейтузы и трусы с начесом. Мужественный поступок. Вкупе с короткими пальто и юбкой да красными сапожками на каблуке она выглядела оглушительно. Старшеклассницы, бросив делать уроки, сбежались к площади перед универмагом, чтобы запомнить модный стиль перед грядущей поездкой в город в качестве абитуриенток.
           Она будто дразнила Захолустье. И Пограничье ответило.

           Пленка 12b. Бассаров. Западня Запада

        После того, как Рубиновая Роза стала сказкою всего Захолустья, Давыдов начал ее избегать. Тихая и невзрачная жена поставила Давыдову ультиматум. Лучше б поставила мужу рога, болтали на крыльце универмага.
       «Вы хоть знаете, бабы, что есть ультиматум? Ультиматум в переводе с иностранного значит трехэтажный мат, - заметил алкаш по кличке Синяк, ожидавший на крыльце открытия вино-водочного отдела. – Ульти - и все матом! А тут какой мат? Одни смехуечки…»
        Из разгоревшейся на ступенях дискуссии выяснилось, что ультиматум, хоть и кухонный, был понятным и действенным: или эта английская курва, или дети.
        А детей Давыдов любил.
        Спор на крыльце принял международный характер.
        «Газеты читали? Вот от энтих заокеанских проституток всякий разный СПИД гуляет! Прямиком от Запада».
        «Да что с ней чикаться? Тьфу! Выслать эту иностранную шлюху с нарядом милиции, и - шиздец!»      
        «Правильна-а! От СПИДА, грят, человек гниет заживо! Как от радиации, тока передается при чихании!».
        «А шо таке СПИТ? С кем он спит?»
        «Спит с заморскими потаскушками! Секс называется…»
        «Не СПИТ, а СПИД, темнота захолустная! Дэ на конце. От слова диверсия. Американцы придумали заразных ****ей и пидорасов всяких к нам засылать!»
        «Пишут, чума двадцатого века!»
        «Кошмар! У всех же дети… Спаси и сохрани!..»
        До сих пор неясно, кто первый на крыльце районного универмага изрек про СПИД, но в толпе был замечен приемщик стеклотары по кличке Шкалик, известный стукач и сексот. Приемщик не пил. Кликуха его произрастала исключительно из-за малого роста и худобы. Так и говорили: «Этот сексот опять шкалики и трехлитровые банки отказался принимать!» Если и был в Захолустье секс, то в слове «сексот». Шкалик являлся секретным сотрудником органов - по совместительству со стеклотарой. Об этом знали все, невзирая на тщательную конспирацию осведомителя гэбистов. Шкалик заходил в местное отделение КГБ исключительно с заднего входа. А про СПИД в Захолустье ведали единицы: газеты обычно шли на обертку продуктов и растопку печей. Видать, приемщика проинструктировали…
       Так или иначе, но треклятое иностранное слово пошло блуждать по райцентру. И проникло в  пивнушку.
       Накатили сумерки, ранние в Захолустье. В пивнушке царила скука. Пиво выхлестали за воскресенье, новой бочки не подвезли, буфетчица Шура щелкала за стойкой огромными деревянными счетами. Было тихо. Шумного посетителя, не вязавшего лыку, она выпроводила, тыча веником в рожу, медно-лиловую и опухшую. В дальнем углу, присмирев, чернели завсегдатаи - ждали бочку «жигулевского» из Сосновки.
       И тут, как луч света из женсовета, в пьяном царстве возникла Рубиновая Роза. Где-то что-то упало.
       Харя толкнул меня в плечо: «Видал? Англичанка!.. Живая!»
       Англичанка, щурясь без очков, прошла к стойке и спросила Давыдова. Шура от испуга с грохотом уронила счеты, круглое личико ее, увядающее под слоем дешевой косметики, приняло выражение типа «Мама дорогая!» 
       - Во дает! СПИДоноски нам тут только не хватало! – крикнули из дальнего угла.
       Бешеный лай под окном разорвал дремоту пивнушки. Следом за окном раздались  свист, велосипедные звонки и крики. Буфетчица выругалась по-мужицки.
       Этот неистовый лай поднял посетителей пивнушки с мест.
        Рубиновая Роза спешно ретировалась.
        Но ее нагнали, окружили, оставив проход в сторону школьного стадиона. РР, спотыкаясь на каблуках, посеменила к воротам стадиона, надеясь укрыться в школе – та была в сотне метров.
       - Держи англичанку!
       - А она не заразная? Руками можно?
       - Токо не бить!.. А то припаяют!
       - Эй, ты, чумовая, катись в город, кому сказано!
       - Пра-ально! Не фиг наших мужиков СПИДом заражать!
       - А чо такое СПИД? Типа триппера?
       - Сам ты триппер ходячий! СПИД в тыщу раз хужей!
        Крики и голоса слились в один снежный ком – он припечатал учительницу к ограде стадиона.
        Бешено лаял Гарнир.
        Рубиновая Роза уронила в снег шапочку и очки. Кто-то мстительно наступил на оправу. РР подслеповато щурилась на подступающую толпу. Затем опустилась, ища очки и шапочку.
        На загнанную женщину набросили сеть от футбольных ворот. Она принялась с истошным криком барахтаться, все больше путаясь в сети, – каблуки увязли в ячейках и не могли высвободиться.
        Поднялся свист и хохот. Самый громкоголосый, мелкий мужичонка в драной телогрейке и цигейковой шапке, вдруг поперхнулся.
        - А ну сдай взад! Взад, я сказала! – Буфетчика Шура с размаху заехала мужичонке пивным насосом в лоб. Алая кровь брызнула в снег.
        Вслед за Гарниром умолк и последний загонщик.
        - Люди вы али звери?! – разорялась Шура и еще пару раз приложилась насосом по мужским физиономиям. – Погодите, налью я вам еще, как же, ждите! Хуже волков, охоту тута устроили!
        Мужики молча высвободили Рубиновую Розу из сетей. Она кричала и отбивалась. Ей подали скособоченную оправу и шапочку. Очки учительница отбросила.
        Оказалось, она хромает. Тогда загонщики подняли ее на руки и донесли до дома.

         Пленка 13b. Лори. Уважительная причина предательства

На «большой земле» лучшие люди уже давно носили джинсы и болоневые  «аляски», но в Захолустье, понятно, время текло медленнее… У нас передовая шпана щеголяла в парадных телогрейках и немыслимой ширины брюках-клёш. Иначе не могло быть в краю, где солнце задыхается в тисках мраморных облаков, где брусника поспевает позже мирового графика, самцы изюбрей дерутся не так яростно, как где-нибудь в Канаде, глухари токуют глуше, а птицы летают ниже и реже, сберегая силы в холодном разреженном воздухе…
Телогрейки, небрежно запахнутые у самого корня мужчин, клеши, подпоясанные армейскими бляхами, в нашем дворе носила, подражая взрослым модникам, ватага пацанов. Уже не дети, еще не самцы. Их не пускали в кочегарку, в этот мужской клуб для избранных. Среди пацанов верховодили Петька, невысокий курносый крепыш, и большеголовый Дюбарь, этот повыше. Только им дозволялось нырнуть на минуту в кочегарку. И тогда Петька и Дюбарь бежали за папиросами или чаем.
Я сидела на кухоньке, где делала уроки на вытертой чистой клеенке, здесь было светлее, чем в моем углу. И двор, как на ладони. И увидела, как в низкую дверь кочегарки, придерживая ондатровую шапку, вошел человек, который меня допрашивал. Не допрашивал – выпытывал. Оперуполномоченный, что приходил к нам домой, спрашивал про РР. К черной дубленке он бережно прижимал папку.
Я протерла очки.
Когда опер вышел оттуда, за ним на шаг сзади следовал Коля Вор, известная в околотке темная личность, который зимой и летом ходил в кожанке и яловых сапогах. Унты ему были ни к чему: теплая кочегарка была его кабинетом, клубом, ДК, гостиницей, чем угодно. Пьяным его никто не видел, говорят, Вор больше налегал на чифир и «план». Несмотря на характерную кличку, милиция его как бы не замечала…
           Проводив уполномоченного, Коля тихо свистнул, обнажив золотые фиксы. Из-под земли возникли Петька и Дюбарь. Вор дал им по папиросе, зыркнул по сторонам – я пригнулась ниже подоконника! - и завел в свой кабинет-кочегарку.

На следующий день я бежала за хлебом и молоком, придерживая указательным пальцем крышку бидончика. И увидела Рубиновую Розу в очках, не в золоченой оправе, видно, в запасной. Перебирая длинными ногами, она обходила наледи с пакетом в руке. Вдоль Бродвея дул сырой апрельский ветер, гнавший обрывки районной газеты, сорванной со стенда. На учительнице была та же шляпка на резинке. И неизменный маникюр, когда она стянула перчатку, чтоб поправить резинку и очки.
Порывом ветра налетела шпана. Впереди Петька и Дюбарь. Вожаки были будто пьяные. Они с ходу сбили с РР шляпку – она весело, подпрыгивая на дощатом настиле, покатилась вдаль… За ней погнались собаки и Гарнир. Пацаны стали обзывать РР проституткой и другими плохими словами. Эти словечки запутались в гриве каштановых волос. На РР не было лица – наконец-то я поняла это мамино выражение.
Снежки из сырого снега лепятся отменно – об этом знают дети. А еще они ударяют  больнее. Удар весенним снежком намного ощутимей, чем малоснежной зимой. Один из них угодил бывшей учительнице в голову. Густая копна волос не спасла. Марго взмахнула руками, упала сломанным цветком.
Растерявшись, я побежала сперва за шляпкой, уронила крышку бидончика, а когда вернулась, то увидела, что пацаны кидают в лежащую Рубиновую Розу уже не снежки, а пузырьки с зеленкой и чем-то коричневым, дурно пахнущим, явно заготовленными впрок. Пакет лежал в стороне. Очки слетели. Юбка некрасиво задралась.
           «Проститутка!», «Училка!», «Англичанка – ****орванка!» - ненаходчиво орали мальчишки.
Я бросилась на пацанов с бидончиком наперевес – ударом ноги Дюбарь мастерски выбил его из рук, он с грохотом пересек наледь.
Как по удару гонга, образовалась толпа зевак. Так бывает в Захолустье. До того пустынная улица мгновенно заполняется невесть откуда взявшимся народом, стоит случиться драке или чему-нибудь подобному. Даже в будний день.
При появлении взрослых Дюбарь свистнул и пацаны ретировались.
Люди молча, безликой черной стеной, наблюдали, как РР медленно встает на колени, оправляет юбку, щурясь на свет, ищет очки в грязном снегу. Лицо Розы было пугающе жгуче-зеленым. Никто из взрослых не шелохнулся: к тому времени возмутительница спокойствия всем порядком надоела. Я подала очки и услышала мерзкий запах. Ошибки быть не могло. Эта вонь общественной уборной сопровождала нас с пеленок. Мальчишкам даже тужиться не пришлось. Петька был сыном ассенизатора и слил для метательных бомбочек остатки цистерны-говновозки.
РР кое-как нацепила очки, дужка загнулась и смешно, словно короткая антенна, торчала вверх. Чисто инопланетянка. Да еще лицо наполовину вымазано, сами посудите. Раздался смешок. Потом хохот. Провожаемая смехом и криками, Рубиновая Роза, побрела прочь.
Я догнала и подала ей шляпку. Водрузив ее, РР развернулась и пошла на толпу. Последние завитушки смеха, покружив снежинками в сыром воздухе, погасли.
Люди расступались перед вываленной в человеческом дерьме Рубиновой Розой. Кто-то подал ей оброненный пакет с хлебом. Он был в зеленых пятнах. РР сделала небрежный жест: не надо, оставьте себе. На чай.
Волосы закрывали лицо. Лишь изгиб красивых губ с размазанной помадой. Но! По-моему, она не плакала, а совсем даже наоборот.

           И Рубиновая Роза, наконец, уехала. Ее имущество уместилось в спортивную сумку. Бортовая машина оказалась не нужна. И увез ее в город  на своем бензовозе мужичонка с пластырем на лбу.               
           Накануне шоферы грузовиков на сходке в пивнушке договорились не брать денег с учительницы за переезд в город. Последний жест трусливых джентльменов Севера в адрес красивой женщины, в одиночку, – своей сногсшибательной фигурой, - пошедшей против людовищ.
           И всё вернулось в наезженную колею «зимника» с однообразным стылым пейзажем с застывшим желтком солнца. Недаром северяне жалуются на скуку. Видать, красоты поубавилось.
           Жена Давыдова благополучно разродилась мальчиком, сам Давыдов получил новый паспорт и уже как Фильгенгауэр занял привычное место в президиуме. Однако обещанную звезду Героя ему почему-то не дали. Фильгенгауэру-то. Хотя почему «почему-то»? На дворе стоял 1990-й… Одноклассница, ее шурин был опером, сказала, что Давыдову-Фильгенгауэр помогла реабилитироваться всемогущая королева райторга Маслова. И в местном КГБ разработку дела с сионистским следом свернули сразу после прекращения «наружки». Возбужденное дело, даже закрытое, оставило Захолустье в смазке возбуждения.
          Правда позднее отмылась, не при помощи гидромониторной установки, а при пособничестве бабки Еремеихи. Именно к этой старухе прибежала, вся в зеленке и дерьме, Рубиновая Роза. Еремеиха намыливала в корыте белое тело учительницы и громко восторгалась им. Потом женщины – старая и молодая – напились самогона. Старая блудница и отпетая антисоветчица поняла младшую подругу без слов. РР до последнего ждала и надеялась. Уговаривала Давыдова бежать из Захолустья. Но у бригадира были жена и четвертый ребенок на подходе. Уважительная причина предательства.
          Еремеиха утверждала, что учительница сбежала не от позора, - плевать она хотела против ветра, - против нее возбудили дело по статье «Спекуляция», свидетельницей проходила Маслова (спустя несколько лет по этой уголовной статье можно было сажать всю страну). И тотчас закрыто, лишь подследственная села в грузовик до города.          
         My Ruby Rose. На память о любимой учительнице мне достался этот запах. Не духов, а грехов, что шли из самого естества женщины. Запахи сырой земли, свежих грибов и пота, болотной тины и утренней росы. Пять первоэлементов. Эти сложные ингредиенты, поняла я раньше положенного, воспаряют после долгого сна с мужчиной. Они заглушили, перебили на корню вонь людской низости.

      Пленка 14b. Бассаров. Игра в куклы
               
      Границы меж небом и землей истаяли.
      Дождь зарядил на неделю, не меньше. В такие дни, отбросив учебники, мы лежали на железной кровати втроем и по очереди слушали шум волн в ракушке - Лори, я и маленькая девочка, ей шел третий год. Втроем было теплее. Незадолго до того, в разгар пожаров, девчушку привезли со стойбища, и теперь она, зверьком выглядывая из-под одеяла, с любопытством глазела на узкую оранжевую полоску, что дрожала над дверцей печки. Видно, в «дю», чуме, привыкла к открытому огню.
      С началом дождей девочка закашляла. Температуры не было, только сухой кашель, но я все равно предложил вызвать врача. Лори была против: боялась, что о визите медика узнают родственники. Она напоила ребенка брусничным морсом и уложила в постель. Но маленькая орочонка все равно хотела играть куклами хозяйки, у которой детство не так давно закончилось.
      Тут и пригодилась игрушка-ракушка: когда девчушка припадала к ней, то переставала кашлять и затихала, затухала в койке. И лишь восторженно буровила  нас глазками, приглашая разделить ее удивление. Лори, стараясь не скрипеть панцирной сеткой, негромко пела. То была странная песня, почти без слов. Мотив ее выпевался сам собой, лился свободно, кто-то когда-то уже пел эту песню. Забытую слабость, наверное, ощущала Лори, когда ребенок дышал ровно и глубоко. Не раздеваясь, она ложилась с краю, я накрывал ее своим свитером.
      Накинув телогрейку, я бежал в сарай и рубил дрова помельче  – для печки-буржуйки. Дрова кончались, остались неподъемные сучковатые чушки, и разок я позаимствовал охапку дров у Галы-Концерт, ими бесперебойно снабжал веселую соседку ухажер, замдиректора банно-прачечного комбината.
      Пожары резко пошли на убыль - из леса начали возвращаться люди. Грех, конечно, но этому факту я был не очень рад. Раньше мы могли беспрепятственно встречаться у Лори дома.
       - Ты это, парень, того самое… - Гала преградила мне путь в коридоре. Полы халата у нее разъезжались.
       Я хотел проскочить мимо, заранее решив отпираться насчет дров до последнего.
       - Ты того… девку-то не трожь! Целка она, понял. Ты меня трожь… - соседка хапнула мою руку и хотела засунуть ее под халат.
       Я вырвал руку.
       - Молодого тела захотелось? Стара тебе Галка, да? – она прижала меня пухлым боком, что массивный защитник - юркого форварда к хоккейному бортику. С грохотом упал со стены цинковый таз. Гарнир, дремавший на коврике у двери, вопросительно тявкнул.
       - А я грю, целка она!.. – с тем же грохотом Гала водрузила таз обратно на стену. – ****ью успеет еще стать, не гони!..
       И соседка разразилась квакающим смехом, аж груди повылазили из халата. Гала-Концерт, одним словом.
       Однако Гала нюхом опытной самки ткнулась в эпицентр моих терзаний. В самое пахучее место. Меж тьмой и светом. Меж плотью и порханием бабочки. Сначала я помогал Лори готовиться к выпускным экзаменам. Армия не убила во мне остатки знаний. Когда случились битва на Калке, совещание в Филях или восстание Пугачева, тему «My family» мог отбарабанить, что наставление по 122-мм гаубице образца 1939 года. С вкраплением ненормативной лексики на русском и английском языках, последнее почерпнуто из порнофильмов. А уж после Лориного выпускного вечера, на который нас с Харей не пустили, занимался с ней по английскому – она хотела поступать в университет, иностранный был ее слабым местом.
       Ерзая на табурете, я вдыхал ясный девичий запах -  это особый дух, уже не детский, еще не женский, с неизбежной примесью чужого; так слабо и нежно, поникая, пахнет полевой цветок перед дождем. Иногда я невзначай касался ногой Лориной лодыжки под столом, и она не убирала ножку, нет! Цветы удовольствий срывать не спешил, хотя чувствовал, что Лори не против...  Не против чего?
       Ребенок, сбагренный родственниками на узкие плечи Лори, нашим занятиям не мешал. Девочка, выросшая среди оленей, чьей первой нянькой была добродушная лохматая лайка, была не избалована, охотно ела кашу, благодарно стреляя глазенками, и много спала. Перед сном Лори читала ей сказки, которые, по-моему, придумывала сама. Она брала ее на руки и строго смотрела на меня. «My family».
       Когда мама в очередной раз завела разговор о работе, я вдруг выпалил, что не хочу гробить здоровье на прииске, как отец, а хочу поступать в университет. Мама осеклась, покраснела от удовольствия и расплакалась. И все твердила о том, как бы радовался отец… В самом деле, на руках у меня имелись все козыри: отличный аттестат, армейская характеристика, комсорг, спортсмен. Проходной балл как в популярной карточной игре «очко» - 21. И лет столько же. А мама, возбудившись, говорила, что будет посылать деньги, сколько сможет, она тоже мечтала о высшем образовании, так пусть хоть у сына сбудется, и городская родня поможет, и сама устроится по совместительству, ей предлагали, и на сберкнижке кое-что есть, копила на зимнее пальто, но зачем, ей много не надо… Бедная мама! Я не сказал ей, что попросту не хочу отпускать Лори.
       Но отпустить пришлось.
       Накануне приехал лесхозовский шофер и передал Лори, что ее мать приедет из тайги назавтра – осталась с прокурором замерять площадь горельника.
       В тот же день я подрался возле пивнушки с одним парнем, который учился в параллельном классе, а теперь вышел в люди, организовал кооператив по сбору и переработке кедровых орехов, и ездил по поселку на раздолбанных «жигулях», зато девятой модели.  Он сказал что-то про Лори. Был пьян не меньше моего, но толще. Живот и необъятные ляжки придавали ему устойчивость. Противник подмял меня во дворе пивнушки. Залаяли собаки, раздались крики. Опять полил дождь - мы порядком извазюкались в грязи.
       Видно, я еле держался на ногах, если чуть не свернул железную печку в доме Лори. Жестяная труба, уходящая в форточку, покосилась - я подпер буржуйку кирпичами. Подбросил дров – смолистых, отборных, соседских. Сбросил на пол у печки грязную мокрую одежду.
       На кухне я разделся до трусов, качаясь на табурете, хозяйка промокнула ссадины марлей, макая марлю в тазик с марганцовкой.
       Девочка, разморенная жаром печки, уснула в комнате.
       Любовь это жалость. Лори начала гладить мои царапины-синяки и вдруг поцеловала  в спину. Пробормотала, что ждала из армии.         
       Я не был уверен, что нам нужно делать это. Но Лори сказала, что завтра приедет мама. Я понял, что это последний шанс.
       Она разделась первой,  я дивился ее груди – как у маленькой девочки. Легкие ступни все так же увенчивали чистые гроздья пальчиков-виноградинок, их можно было, пожалуй, съесть или поцеловать; они поджались от смущения, но отважно переступили через хлопчатобумажные сиреневые трусики с узелком на белой резинке  – такие выдают в интернате детям из малообеспеченных семей. Издав невнятный звук, я сжал острые плечи, доверчиво подавшиеся вперед. Лори послушно затрепетала ресницами, как крылышками, она дрожала, хотя в квартире было натоплено.
        Воздух за окном стал синим.
        …Мы очнулись от толчка и задавленного, что писк лесной мыши, плача. Это проснулась за стенкой девочка – видимо, от нашей возни, скрипа панцирной сетки.
        Нам не нужно было делать это. 
      
        Девочка получила ожоги, упав на железную печку-буржуйку. Ее увезли на санитарной «буханке». Родня обвинила Лори во всех смертных грехах и увезла ребенка вертолетом  санавиации на стойбище. От греха подальше. Лори перестала со мной разговаривать. Она безучастно лежала на кровати и слушала равномерный скрип панцирной сетки. Я не мог на это смотреть  - наши встречи прекратились сами собой.            
        Из того огненного Захолустья  я улетел первым, не опалив шкуру. Хотя с самого начала мы хотели ехать вместе. Прощай, июльская бабочка с опаленными крылышками! Мне казалось, из затянутой дымом пожарищ и морозными туманами малой родины  вырвался на месяц, а вышло - на долгие годы.
        В то же лето я легко поступил на исторический факультет университета имени Жданова, он еще донашивал имя видного партийного деятеля, но уже через несколько лет, когда я бросал учебу, эту приставку сбросили.  Разбитая вывеска валялась на крыльце административного корпуса, куда я ходил подписывать обходной лист. Стекло противно скрипело под ногами, отдавая ноющей зубной болью, этот скрип возникал потом откуда-то из сумерек в худшие минуты моей последующей жизни.
        Наступала великая эпоха переименований. Вслед за перекройкой ГДР, где я никогда не служил, видная диссидентка бабка Еремеиха, наслушавшись телевизора, предложила переименовать улицу Ленина в улицу А. Боронкина. Он вдруг превратился из изгоя в героя. Непримиримый борец с тоталитаризмом отбывал ссылку на улице, где я вырос. Но я его плохо помнил - он был маленького роста, всегда трезвый, жался к заборам, посверкивая очками, и не представлял интереса для пацанов. Говорили, опальный кандидат технических наук трудился в комбинате бытового обслуживания, чинил под присмотром КГБ холодильники и ламповые телевизоры. Ему, клепавшему в группе академика Сахарова атомную бомбу, это было как раз плюнуть, неувязка возникала лишь из-за запчастей. В качестве гонорара узник совести брал, кроме денег, продукты домашнего приготовления, а заказчикам женского контингента делал половинную скидку, предлагая вступить с ним в связь, и для затравки подсовывал срамные журналы, их ему пачками присылали из «Эмнисти Интернэшнл» вкупе с другой подрывной литературой.  Половой контакт случался далеко не всегда в силу отсталости местного населения, взращенного таежным домостроем, а также очкастости, малорослости и общей неказистости мастера КБО. Знаю об этом со слов бабки Еремеихи, пристававшей ко мне с просьбой составить заявление о переименовании улицы Ленина в улицу им. А. Боронкина, того самого пыльного Бродвея, по заокеанскому образцу коего к тому времени расхаживал недавний политзэк. В итоге Еремеиха сама состряпала соответствующую бумагу, но ей отказали. Поводом послужила не общая безграмотность петиции, а странный довод, что номинант на увековечивание имел с просителем судьбоносное для демократической России соитие в гостиничном номере. Бабка Еремеиха тогда не была бабкой, а теткой в самом соку, елозя шваброй по пустынным коридорам гостиницы, опрометчиво, а, может продуманно, подоткнув халат. Ссыльнопоселенец же приходил в явочный конспиративный номер для планово-профилактической беседы с уполномоченным КГБ. При закрытых дверях они играли в шахматы, чтобы убить время и поставить галочку в отчете, это мне по большому секрету сказала по истечении срока давности бывшая техничка гостиницы «Весна».
       - А как Бродвей по-нашему? В смысле по-ихнему? – спросил по этому поводу двоечник Харя.
       - Широкий путь, - сказал я. – Типа того.
       - Как? – лошадиное лицо Хари вытянулось от разочарования. - И все-е?!
       Да что там улица в каком-то Захолустье! Переименовали целую страну. Когда я выехал из северного поселка, то обнаружил, что в городах ввели талоны. Не более килограмма, или пять рулонов в одни руки. Мне было все равно – абитуриентам талонов не полагалось.
       Так и не дождавшись Лори, я подал документы на поступление, но надоел с расспросами милой девушке в приемной комиссии ИГУ, не объявлялась ли такая-то, на вид странно-красивая.
       - Как вы сказали? Странно-красивая?  – поразилась девушка. – Первый раз слышу.
       С девушкой из комиссии мы ходили в кино – ничего более. Она не была странно-красивой.
       Я звонил маме с вокзала, связь была отвратительной, в соседней кабинке громко говорили по-грузински (в моем взводе служил грузин Дато), перемежая гортанную речь словами “аванс”, “договор”, “объект”.  Я стукнул в стенку кулаком и крикнул: «Э, дамицади!»  В кабинке уважительно прикусили язык. И тогда я уяснил, что Лори нет, нет и все, сынок, даже ее мать не знает, где она. Прежде, чем связь окончательно прервалась, мама срывающимся голосом успела крикнуть, что мне не надо приезжать «назад»…
       По возвращении из колхоза, куда первокурсников посылали на сбор картошки, на вахте общежития меня дожидалась пачка писем с лиловым штампом: «Адресат не проживает».
       И я успокоился. Хотя возмущался на почте: даже если адресат выбыл, то проживать-то на свете он имеет право. Но возмущался излишне громко и поймал насмешливый взгляд из-за стойки женщины средних лет.
       Большой город, запах молотого кофе и парфюма, красивые раскованные студентки, поцелуи на набережной Ангары … Роман с Лори поблек, растворился в речном тумане. Из этой куколки никогда не вылупится бабочка, думал я.  Но когда с учащенным сердцем думал о какой-нибудь милой девушке, то у меня образовалась привычка сравнивать ее с той, которая и целоваться-то толком не умела, –  а это по молодости лет большой грех,  – и проводить радиальные, тонкие, что паутинки, линии от нежного, странно-красивого ростка к удаленным побегам Вселенной.

     Пленка 15b. Бассаров. Заказное письмо

      Через месяц после выписки из наркодиспансера, когда начисто заросли следы от капельниц на наших руках, мне принесли заказное письмо. Лори была в ванной. Ей стало лучше, мы напрочь забыли суматошные дни, а вечером собирались пойти на вечеринку, которую устраивала сослуживица Татьяна. Она же хотела обсудить с Лори последний фасон платья.
       В письме предлагалось такой-то (я не сразу сообразил, что речь о Лори) явиться в Центр борьбы со СПИД для профилактической беседы. И точка, ни словом более. Подпись-закорючка, дата. Дата свежая. Я слышал, что наркоманы, даже подростки, нюхальщики клея «Момент», сдавали кровь из вены – в коридорах диспансера сновали деловитые молодые люди с чемоданчиками-контейнерами, в упор не видя местный персонал. Но Лори? Она даже не помнила, что и зачем сдавала. Понятно, зачем при выписке от Лори требовали указать адрес фактического проживания. У Лори не было паспорта, и я назвал свой адрес.      
       Девушка-почтальон в обтягивающих цветастых лосинах жевала жвачку, поглядывая на пейджер. Я торопливо расписался. И распахнул дверь балкона. Закурил, проклиная себя за слабость: не курил полтора месяца.
       Дом наш, наш с Лори, стоит на окраине города, поначалу я был рад этому – лес близко.
       Солнце садилось. Все было винного, нет, коньячного цвета, – сопки, верхушки чахлого березняка и сосняка, скалистые залысины на сопках, а ближе - контейнеры у склада, мусорные баки, качели на детской площадке и бегущая по своим делам собака, она остановилась, понюхала воздух и задрала у забора темно-красную ногу… Внезапно взлетевший до седьмого этажа ветер прислал красный, уже свернувшийся в наркоманской ломке, лист – заказное письмо надвигающейся зимы. Мне даже показалось, что я слышу тревожный шепот сухих стеблей мордовника и конопли в открытой степи, там, за ручьем, и слабый перестук бордовых шариков, умерших  в свой срок… Тот же ветер унес в бордовые сумерки окурок болгарской сигареты.
       Дальние горизонты ярились закатом, горы еще не растворились в надвигающихся сумерках, но уже стронулись и медленно поплыли вдаль... Где-то там, за горами, лежала прекрасная земля Захолустья, где была зачата эта история.
       Я ничего не сказал о письме вышедшей из ванной Моей Бабочке – не шепот ли омертвелой природы был тому причиной? Лори, завернувшись в мой халат, была ослепительно чистой – никакая зараза не пристанет. Мокрые волосы блестели.
       За окном ярился закат, но благородный пряный цвет уже подпортили чернильные нотки. Из-за горизонта пурпурным дирижаблем выплыла большая туча. Не туча – туша гигантского зверя, освежеванная, истекающая кровью…
       Я тянул до последнего. Будто знал, что заказное письмо подвело черту под фазой набухания и вброшено свыше в щель почтового ящика. Брошено исполинской дланью в зазор истории, точнехонько в воронку, образуемую при помешивании всей этой каши; выпустив пар и приподняв крышку для новой главы, - неведомой, пугающей и все-таки прекрасной.







ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
СПИД-ЦЕНТР    


                Приветствие 1-2 мин. «Как мне Вас называть?»
                Смотреть в глаза, открытая поза, мимика, улыбка.
                Выяснение потребностей клиента. 7-10 мин.       
                «Чем я  могу помочь?» Взгляд деловой. Кивки,          
                наклон вперед.
                Выход на проблему. 5-14 мин. «Как Вы думаете,
                Ваше сексуальное поведение связано с риском?».
                Не смотреть на часы.
                Из руководства «Консультирование
                до и после теста на ВИЧ».

       Пленка 01с. Серенус. Ghost writer

       Засим, по истечении срока давности, отпущенного на сокрытие тайного знания, мне поручена нелегкая миссия: объявить миру и бабушкам у подъезда (если их еще не сдуло сквозняком нового тысячелетия), что Бассаров влип в историю по собственной глупости.
       Сразу вопрос: кто он мне? Сей же час отвечу: давний знакомец. Не друг. Ради него я бы не поднял свою задницу в час ночи. Да! – еще соавтор и заказчик в одном лице.
       История о том, как бытовой пьяница, ловец наслаждений, себялюбец, неразборчивый в связях, говоря по-русски, тривиальный бабник, не отягощенный моральными табу, мелкий и циничный мошенник, сколотивший капитал (да какой капитал – капиталец!) в смутную эпоху на обмане доверчивых сограждан, и промотавший сей капиталец, связавшись с неизлечимо больной особой, инфантильной до изумления, вряд ли интересна широкому читателю. Но автора, или, если угодно, соавтора, сдерживает обещание, данное в свое время фигурантам данной истории.
       Наверное, заказчику было важно, - точнее, не обидно, - знать, что деньги и время он потратил не зря и поделом. «На женщин, на баб», - усмехнулся я при первой же, исторической, как ни крути, встрече заказчика и генподрядчика.
       Нет, последовало уточнение заказчика, - на любовь.
       Возникла пауза. Странно, дико слышать это слово, де-факто признание в любви. И от кого! - от Бассарова. И где? В привокзальной пивнушке, где пахло мокрыми пальто и чем-то кислым. Я внимательно взглянул в лицо собеседнику. Главным в нем был идеальной формы нос, нос римского гладиатора, от которого сходили с ума бабы. Нашли, от чего сходить. Роста он среднего, отнюдь не широкоплеч, худощавого сложения, ибо, помню, в универе хорошо играл в игровые виды спорта. А внешне ничего более  выдающегося. Ежели снять с него кашемировое длиннополое пальто, желтое такое, дамского пошиба, по моде 90-х, с шелковым, обойного рисунка, золотистым подкладом, шелковый же галстук, часы «Citizen», златую цепь с шеи, - нет, нет, тонкую, не как у братков, - и протереть данный субъект обожания влажной половой тряпкой, дабы пригасить действие приторного до одури одеколона, то из пальто вышел бы вполне заурядный тип, мимо коего пройдешь, не заметив в толпе прохожих.      
       Однако признаем, в нем таки была неуловимая мужская красота – не та, яркая, слащавая, что у первого красавчика СССР киноактера Владимира Коренева, «человека-амфибии», в жилах которого текла океанская голубая кровь, и где-то на осьмушку – бурят-монгольская. Кумир 60-х вспомнился лишь потому, что был того же замеса, что и герой нашего повествования. Но черты лица Бассарова были брутальней, скулы, обдутые ветрами, резче, кожа цвета степняцкого зеленого чая с молоком. В обоих случаях речь идет о пассионарном смешении кровей в плавильном котле Евразии, где не только в национальных республиках встречаются лица, титульной вроде бы нации РФ, однако с отличительным разрезом глаз. Знаменательна сама этимология фамилии Бассаров. Странна она лишь при первой артикуляции. «Два “c”, МарьВанна», – пищал он с первой парты. Боря сражался за точное написание родовой фамилии, начиная с начальных классов. Классную руководительницу сменил старшина в армии, корявыми пальцами выводивший список личного состава. На что в мужских сообществах ему доходчиво разъясняли, что два “c” только в слове «поссать». После чего раздавался хохот. Бассаров лез в драку. Был бит, но, бывало, брал вверх. Закавыка в том, что Борисова прапрадеда величали Базаром, это распространенное имя у бурят-монголов. (Бассаров приводил в пример Базара Барадина, видного просветителя 19-го века из инородцев). Когда на окраинах Российской империи по царскому велению началась перепись коренного населения Восточной Сибири, то на беду Базаровой родове писарь с неумытой рожей и куцей бороденкой, в коей запуталась вчерашняя квашеная капустка, пребывал с похмелья. Он еле попал перышком в чернильницу, рука дрогнула, и непроизвольно вывела в церковно-приходской книге буквицу «с» два раза. Клякса делопроизводства. Мало того, что русский дьячок переврал срединную букву в имени, но и обрек потомков охотника-соболевщика Базара из века в век драться за честь фамилии.
       Честь для Бассарова была не пустым звуком.
       Я думаю, женщины теряли кудрявые головки от пахучего облачка уверенности, сопровождавшего Бассарова шибче парфюма, что было решающим в те годы всеобщей растерянности. Широкие плечи тут мало что значили. Ну, еще от чувства юмора. Таки учился в университете, не закончив оного. Легко, необидно переходил на «ты» после минуты знакомства, влёт оценивая статус новичка, ее/его IQ, непринужденно пристраиваясь к языку целевой группы. Позже, работая над «романом», я прочитал, что это свойство приписывают аристократам. Уверенность - не барство, не байство, а естественность, с которой носят дорогие вещи, эдак небрежно. Хотя какой из Бассарова, взросшего в бараке, да в медвежьем углу, аристократ?..  Думаю, он мог стать политиком – тот, кто ворует в меру, не забывая о людях. Но он, вишь ты, влюбился по уши. Хотя «по уши» – не про него. То было осознанное движение ума, не тела.
       Речь в той привокзальной забегаловке с ходу пошла об истории любви. Вот так прозаично, меж глотками разбодяженного пива. И деловито. О любви-то. Заказчику требовалась объективность. Кабы фигурант изложил историю своего чувства самолично, формулировал собеседник, то не избежал бы самолюбования.

       Таким образом, статус «ghost writer», литературного негра, применительно к моей скромной персоне не вполне уместен. Ghost writer (не путать с иным лит-негром paperback writer, воспетого «битлами») - общеизвестное амплуа «писателя-призрака», давно на Западе не призрак. Чаще всего к услугам циничного писаки прибегают люди крайне занятые – политики, знаменитости, всякие там celebrity, лица состоятельные по определению, у которых нет времени, да и умения, излагать мысли, вообще, нет привычки к многописанию. Хотя встречаются среди заказчиков подобной литературы и людишки небогатые, нищие духом, бедные что тюремные крысы, к примеру, серийные убийцы. Ремесло ghost writer получило распространение в жанре «байопик», мемуаров. Для их продвижения на рынок весьма пользителен терпкий запах скандала. Воспоминания Моники Левински, сотворившей Отсос Века, были обречены стать бестселлером.
       Имя этой пошловатой дамочки с дебильной нижней челюстью, оставившей след в истории, несмываемой что пятно спермы на синем платье, упоминается здесь по двум причинам. Девица выдвинула нижнюю челюсть у разверстого зиппера 42-го президента США в Овальном кабинете (Оральном, шутил мой заказчик) в середине 1990-х, как раз в ходе развития высоких (sic!) отношений меж Борисом и Лори. Заказчик настаивал, что описываемая мною история – антитеза дурно пахнущей интрижке президента Клинтона (Клитора, усмехался Бассаров) и ушлой стажерки Белого Дома. Хотя рукопись не предназначалась для публикации, по крайней мере, прижизненной, Бассаров считал, что она станет лучшим олицетворением памяти его возлюбленной, когда та покинет сей бренный мир.
        Вторая причина скорее техническая. Дело в том, что у воспоминаний Моники Левински тоже был свой ghost writer. Самая знаменитая Членососка Америки обсуждала свои отношения с президентом Клитором, технические параметры орального секса, в телефонных переговорах с некоей Линдой Трипп (Триппер, кривил уголок рта мой заказчик). Они шушукались подобно соседкам по совковой коммуналке. Подружка оказалась под стать рефлексирующей минетчице. И высосала всю сперму из эрегированной интриги. Скабрезные телефонные беседы Л. Трипп записала на магнитофон и передала их литературному агенту. Книга вышла в свет после Capitol Oral Case спустя год. О’кей, Леди Триппер, куй железо, пока стоит - стоить будет дороже.
      И Бассаров не исключал публикации своей истории, казалось, сокровенной. Но «в исторической перспективе», как выразился заказчик. В телефонных беседах со мной он подчеркивал, что это не история болезни, не скорбный лист, а суть Любовный Свиток, нравственная, глубоко, точнее, высоко этическое событие. Но время еще не пришло. Борис понимал, что любимая уйдет к звездам раньше его. И был готов уйти вслед за ней... И тогда, как знать, наступит черед публикации этой неоднозначной рукописи – в назидание потомкам.
       Отстирать синее платье в голубой реке истории.

      Бассаров уже пробовал наговаривать на диктофон. Понуждал делать то же свою женщину. Не то, не то… Ему нужен взгляд со стороны – пусть нелицеприятный, даже жесткий, не уводящий нос и глаз от человеческой… - Борис запнулся, подбирая слово, - от человеческой хили, ведь речь о СПИДе.
      От неожиданности я повторил тревожную аббревиатуру излишне громко. И поперхнулся пивом. Тогда из каждого утюга пугали чумой двадцатого века.
      На нас воззрились с других столиков. Звон посуды стих.
     - Спокойно, граждане! – сказал Бассаров. – Ахтунг! Увага! Attention! Speed в переводе с языка англосаксов означает скорость. Мы тут с дружбаном в ДТП вляпались…
      Посетители склонились над кружками. Звон посуды гармонично влился в гул разговоров.
      - Слушай, Серый, я сделал лишь первую главу… Атас! нет времени, - продолжил Борис. – Еще и капусту рубить надоть … Шинковать наличку. Бизнес, ничего личного, старик. Потом личного, чует мое сердце, будет больше, а времени меньше, сечешь?
      Заказчик обещал платить, исходя из гонорарной сетки ведущей газеты региона, он узнавал расценки - вот борзый! С учетом того, что объемы будут не газетные, а книжные, то получалось неплохо. Можно подзаработать.
      Что было весьма кстати. На дворе свирепствовала безработица. 1990-е, гребаные, загребанные и восхитительные. Люди продавали сигареты поштучно, кто помоложе, то и себя (поштучно); рабочие местного завода «Теплоприбор», уволенные в бессрочные отпуска, стояли на подступах к колхозному рынку, обвешанные с головы до пят разнокалиберными электрокипятильниками, выданными в счет зарплаты, - словно дореволюционные лотошники сушками-баранками. В газете практически не платили, предлагали искать рекламодателя. А Бассаров и раньше не подводил. Несколько раз он просил написать статьи про тот же СПИД, приносил в клюве с толком подобранные факты, платил наличкой четверть сразу, остальное – по факту. Он мог, кстати, работать журналистом, и куда лучшим, чем иные в нашей газетенке… Но ему вечно было некогда. Вдобавок он увлекся историей больного вопроса, водил обедать библиотекарш из отдела редких книг, и таким манером проникал в закрытые фондохранилища.
       Надо с самого начала оговориться, что Борис для достижения благородной цели не брезговал средствами. Кондомами в том числе. Пишу об этом спокойно - заказчик разрешил. И даже настоял на том. Прошли времена «лакировщиков». Ничего личного – только бизнес.
       Короче, мы ударили по рукам. Чокнулись кружками.
       - Вербатим необратим! – выкрикнул Борис.
       Я хотел спросить, что такое вербатим, но передумал.
       Перешли ближе к делу. Бассаров забормотал об исторической вине. Историк же, ёлки зеленые.

       Если к делу, то надо бы по порядку. Мне и самому странно столь запоздалое представление, но ход моего повествования не позволял сделать этого раньше.
       Меня зовут Сергей. Серый, как когда-то в пору студенчества, окликал меня Борис,  кличка Борзый. Мы учились в одно время, только на разных факультетах. Он на историческом, я на филологическом, на отделении журналистики. Но жили в одном общежитии, полсеместра -  в одной комнате. Борька знал поименно моих однокурсников.
       С некоторых пор Борис стал звать меня чуть иначе. Не Серега, не Серый, а Серенус. Хорошо, что не в безбашенную пору студенчества, а то однокашники – держу пари! - приклеили б в рифму похабную приставку, разумеется, сзади. Век не отмоешься. Но Бассаров успокоил, что речь идет о классическом имени. Он был начитанным. Борзым. Успевал и на спортплощадке, и в читальном зале, и на набережной, где назначал свидания студенткам - не только из университета. Обещал познакомить с медичками (мёдичками, как он выражался), но в погоне за удовольствиями, видать, забыл. Борзый и есть.
       - Ну-с, Серенус! Как дела с нашим романом? – с бутылкой коньяку заваливался в мою холостяцкую однушку Борис, при этом «роман» произносился с ударением на первом слоге. Так, выяснилось, говорили «В мире отверженных», в мемуарах народника Якубовича, когда каторжники, рыгая после картошки в мундире, просили ученого соузника развлечь их после длинного этапа. «Романом» писатель-каторжанин в кругу душегубов и спасся. Я ж говорю, начитанная бестия, этот Бассаров. Полный абзац.
      Что ж, пусть Серенус. Мне по барабану. Без звания и степеней. Я - газетчик со стажем. Из тех, кто заглядывал в мрачный зев Северомуйского тоннеля, в полумрак кошары хмурого чабана, с коим накануне пил спирт-ректификат для процедуры искусственного осеменения, а с наступлением новых времен, зажав нос, в поисках компромата отважно нырял в пододеяльные сумерки кандидатов в депутаты. Звезд с неба не хватал, но в своем кругу считался крепким профи. В данном контексте еще и начинающий писатель. «Лучше начинающий, чем кончающий», - спошлил по этому поводу Борис. И развил мысль: старик, ты не замечал, когда кончаешь, то уже пополам с наслаждением испытываешь легкое разочарование и надвигающуюся тоску? И хочется, чтоб она ушла. Циник и бабник, что с него взять?
      «Всего лишь станционный смотритель» - говорил про себя Бассаров.
        Безусловно, Бассаров обладал даром сочинителя и, без сомнения, смог бы изложить перипетии своей истории. Но в последнее время этот недоучка, шкодливый паж из свиты госпожи Клио, увлекся историей уже как наукой, писал о событиях Центральной Азии почти вековой давности. Началось это у него с поиска тибетского чудо-средства от «чумы ХХ века», простите за штамп. Это был его idefix.      
       На пятом курсе Борис огорошил и однокурсников, и преподавателей. Забрал документы из универа и закатил в общежитии прощальную пирушку. Научный руководитель диплома даже приходил в общежитие, уговаривал Бориса вернуться. Да, студент Бассаров не был отличником, но без труда мог бы им стать. При желании. Но желание отсутствовало. Бывший студент-дипломник лежал на голой панцирной сетке, - успел сдать кастелянше постель и матрас, - и вяло отнекивался. Заявил, что хочет поступить на философский, а, глядишь, на восточный факультет Ленинградского университета. Он тоже носит имя Жданова, что и Иркутский универ, где названные факультеты отсутствовали. Руководитель диплома, еще не старый, но с жуткими мешками под глазами, тощий, с ранней плешью, эдакий ученый червь, возмутился: это не смешно, до защиты осталось менее семестра! И выдал главный козырь: а он-то планировал на пару с Бассаровым другую защиту – кандидатской диссертации. И тема подходящая, и связи.
       Ученый червь знал, что и где грызть. Дело в том, что Борис обладал так называемой «фотографической памятью».
       «Точнее, эйдетической* памятью, - небрежно бросил заказчик, когда случайно наткнулся на данный пассаж. – Исправь, студент Серенус».
        Исправляю, не западло. Студент Бассаров мог так же небрежно ввернуть на коллоквиуме цитату  научного светила, а когда преподаватель сомневался в точности изложения, называл номер страницы первоисточника, год издания... (Позднее гендиректор НОК «Белый квадрат» ставил в тупик партнеров и главбухов тем, что безошибочно артикулировал номер договора или статьи федерального закона в редакции такого-то года. И саму статью. Сверяли, поражались, потом перестали. Верили на слово).       
        Преподавательский состав единодушно прочил ему блестящее будущее. Несмотря на отсутствие диплома, Бассаров был на редкость эрудированным не только в истории. Знал два-три европейских языка и подумывал взяться за китайский. Я думаю, ему наскучил не сам процесс учебы, а некие формальности в форме оценок и зачетов. На коллоквиумах Борис отмалчивался, рассказывали сокурсники. Рассказали и другое. Однажды Бассаров опоздал на экзамен, впопыхах вытянул билет, ответил блестяще. Экзаменатор попросил зачетку. И вскричал:
       - Бассаров! Вы что, издеваетесь! Вы же сдали мой предмет! Еще на той неделе. На «пять», ё-моё!
       Преподаватель встал из-за стола. Он выглядел возмущенным.
       Бассаров виновато заглянул в зачетку.
       - Да? Гм, в самом деле… извините… накладка вышла-с. 
       И ретировался.
       Достигнув 30-летнего рубежа, Бассаров все-таки получил диплом. Сдал экстерном, - тот самый научный руководитель, уже в ранге декана, устроил.
       А вот сдать экстерном личную жизнь оказалось намного труднее. Пройдена точка невозврата, говорил Борис.
       Бассарову нужен был сторонний беспристрастный экзаменатор, который запечатлел бы в слове его откровения, потому как считал, что ему, лицу заинтересованному, могут не поверить.  Но был и второй мотив. Борис полагал, что людям свойственно мысленно переписывать прошлое и раскрашивать воспоминания в лестные цвета. Дело даже не в том, что люди стыдятся говорить о некоторых вещах. Они подсознательно блокируют самые болезненные воспоминания. И, таким манером, создают субъективную историю, имитирующую настоящую. Муляж. «Гештальт», - усмехался мой знакомец.
       В конечном счете, думаю, он хотел, чтобы о его странной болезненной страсти к Лори (она разрешала изменять ей, а близости, заведенной меж мужчинами и женщинами, у них почти не было) знала широкая аудитория. И дочь - при достижении соответствующего возраста.

       Мне хорошо за сорок, но в начальный период описываемых событий я еще не разменял третий десяток. И не собирался. Заказчик сразу выдал диктофон «Sony» и кучу кассет, чистых. Но некоторые -  с записями. Сам заказчик наговорил с десяток часов. Время от времени он беседовал со мной при включенном диктофоне; наклоняясь к нему, артикулировал медицинские термины, названия препаратов. Позднее подарил диктофон. Передавая кассеты, Бассаров запретил приукрашивать, или же драматизировать события, наговоренные на кассетах, равно как и описанные при личных встречах. Он признавал лишь право на «историческую реконструкцию». Ну, и на литературную обработку в разумных рамках.
       Тут, пожалуй, уместны некие технические оговорки.
       Дабы не испытывать терпение читателя, аудиозаписи наших героев, их расшифровка мною беллетризована. По понятным причинам. Все эти повторы, мычания, непарламентские выражения, известная алогичность прямой речи, да еще на щепетильные темы, - откровения всегда щепетильны! - сокращены, проще говоря, отредактированы. Перцептивная фонетика, восприятие звуков речи, речевого потока органами слуха шибко отличаются от письменного их изложения. Откровения, наговоренные Борисом, несравненно логичней, куда более гладки, нежели у Лори. Позже спутница жизни Бассарова приноровилась к диктофону, и перемоток ленты стало меньше, чем поначалу, в первых главах сего опуса.
        Эти экзерсисы с диктофоном в целом укладывались в рекомендации клинического психолога СПИД-Центра о пользе ведения дневника – для борьбы с депрессией и суицидальными мыслями, неизбежными у больных неизлечимой и порицаемой обществом хворью. Были зарегистрированы законченные попытки сведения счетов с жизнью, и отнюдь не демонстративными, нередкими и у здоровых женщин. Треть из них случились в терминальной стадии (СПИДа), что в общем-то было объяснимо. Большинство самоубийств у лиц обоего пола произошли в период «окна» или ремиссии, когда физическое самочувствие пациентов было удовлетворительным.  Психологи отмечали характерную деталь: пациентов в буквальном смысле «убивало» осуждение ВИЧ-инфицированных в социальной среде – не столько физические страдания.
        Ведение аудио-дневника, контроль за душевным состоянием, существенно помогли нашей героине, стабилизировали ее мировосприятие. Выводить каракули в тетради –даже раз в неделю! – было бы для нее пыткой, похлеще, чем выполнение домашнего задания в школьный период. Не говоря о том, что аудиозапись в те годы, да еще в условиях Захолустья, была возможна теоретически. Эти воспоминания о днях взросления, отрочества и юности записаны на пленку в начальной фазе болезни, когда ВИЧ никак себя не проявлял. Нарратив Лориго Арпиульевой мною логически и хронологически выстроен, это компиляция, ибо наговаривала она на диктофон урывками, то и дело возвращаясь к сказанному, повторяясь, или забегая вперед по датам.
       В целом Лори отнеслась к данному проекту с интересом, ее привлекала сама возможность поделиться с незримым слушателем, молчаливым и потому идеальным, что-то оспорить - без возражений. Потом ее энтузиазм несколько угас, но подогревался любящим мужчиной главным посылом – обелиться перед Историей, если угодно, с большой буквы. Хотя, думаю, ей было важнее оправдание перед дочерью Варварой. Как ни странно, новые силы придал ей заключительный период болезни, когда конец (по крайней мере, для нее) был ясен. Этот свет в конце тоннеля, с коим уподобляют последнее путешествие жизни, заставлял Лори брать в руки диктофон.
      
       Информация под рубрикой @info_Klio – частично из папок Бассарова, некоторые позднее вставлены подрядчиком, то бишь, вашим покорным слугой, после оформления сводного текста. Это вырезки и рукописные записи. Уверен, Бассарову не нужно было лезть в справочники. Повторюсь, он обладал фотографической памятью. Вот и все оговорки.
       Платил заказчик регулярно, раз в месяц, потом реже. Однако я уже втянулся в «роман» и не напоминал о своевременной оплате. При написании финальных глав я не требовал ничего, и пару раз, наоборот, занимал Борису на лекарства. Это отвечало моим планам начинающего беллетриста. Забегая вперед, прошу прощения за легкую, или нелегкую, ироничность предлагаемого текста, но она была задана моим соавтором. Ирония, как я понял, спасала от будничного ужаса иммунодефицита человека, примерно как зонтик от града.
       Единственное, что я не стал беллетризовать, так это рассказы, записи Лори.  Из уважения к ней. Последняя пассия Бассарова быстро взрослела. К моменту встречи с ним, если не считать полудетской интрижки в таежном поселке, Лори оставалась девчонкой из Захолустья, тенью своего спасителя, но именно болезнь свершила с ней нежданное – в преддверии вечности, пройдя муки и войдя в чистилище Бардо, она стала мудрой, что пожилая шаманка-орочонка, только без трубки. Горе делает нас лучше. На наших глазах из особы-куколки, подросткового вида и сути, не видевшей разницы между сексом и кексом, меж лежанием и лизанием, Лори обратилась в женщину, прошла круг превращений, выскользнув из тени спутника. И, стряхнув пыльцу с крыльев, взлетела. В тестовом режиме.

       За месяц до Лориной кончины Бассаров официально вступил с ней в брак, для чего на дом была приглашена сотрудник загса. Невеста находилась в твердой памяти и в полном сознании (приняла обезболивающее), что отражено в документах, заверенных у нотариуса. Таким образом, мой давний знакомец и, следом, автор сих строк, обладают правом разглашения врачебной тайны, определенной ст. 137 УК РФ, диагноза заболевания, приведшего к печальным последствиям. После попадания вируса в кровь организму необходимо от месяца до полугода для выработки антител, которых можно обнаружить. Этот отрезок времени называется «периодом окна», в эти месяцы анализ крови может давать отрицательный результат.
       Распахнутое окно - глоток свежего воздуха, послабление, не так ли? В новом веке отношение к СПИДу смягчилось – это уже не те страсти, что бурлили в прошлом столетии, когда развивались отношения наших героев. Это уже не скорбный лист.
       Итак, для повествования у меня развязаны руки со всех точек зрения, 360 градусов обстрела и с четырех углов белого листа.
      Этот лист нам предстоит испортить двумя перьями - каракулями крайне непопулярной темы. В основном в первом лице. Я думаю, иногда моему заказчику было неудобно вести рассказ от своего имени и невольно брать всю ответственность на себя. Уж больно тема (простите за тавтологию) болезненная.  И мы начнем по порядку. Задом наперед. Потому что никакого порядка в предмете нашего внимания -  хаотичной репликации вируса - быть не может.
----------
*Э й д е т и з м  (от др.-гр. образ, внешний вид) – особый вид памяти, преимущественно на зрительные впечатления, позволяющий удерживать и воспроизводить в деталях образ воспринятого ранее предмета или явления.

       Пленка 02с. Серенус. Период окна

         Встали поздно, а проснулись рано. Еще час, наверное, болтали, лежа в постели. Борису нравились эти минуты после пробуждения, когда заспанная Лори похожа на ребенка.
      Они не торопились. Точное время не указано, лишь часы приема.
      Бассаров до завтрака сходил в гараж, он находился в паре остановок от дома. Раньше его устраивало такое положение: любил в конце дня размять ноги, прогуляться по заброшенной аллее. Когда-то здесь была школа-восьмилетка, потом ее снесли, а деревья – извечные тополя, редкие березы и акации, высаженные еще пионерами, - остались торчать по периметру пришкольной территории. Соседи говорили, снесут и деревья под очередной торговый центр – время такое.
       Быстрее было дойти до гаража по тротуару, но вид асфальта вызывал отвращение: и так каждый день наматывал по городу на правосторонней «тойоте-камри» десятки километров. С появлением Лори Бассаров начал задумываться о гараже ближе к дому. Шел по песчаной дорожке и размышлял о гараже, в уме крутились варианты. Но сбивался, начинал заново считать и прикидывать. Представлял, что делает в эти минуты Лори. Вот она встала, почистила зубы, стуча задниками шлепанцев, пошла на кухню, с шумом, как учил, пропустила теплую воду из крана, поставила кастрюльку на плиту, и пока закипает вода, вертится перед зеркалом…
       Когда наступил полдень, асфальт под колесами помягчел.   
       В девяностых годах прошлого столетия в городах России, тем паче, на ее окраине, личных авто было не столь много. И все-таки Бассаров с Лори опоздали на прием в кабинет дотестового консультирования. Хотя наметили пообедать за городом, погулять по лесу, но прежде надо было покончить с этим делом. И забыть о нем. Так что опоздали не из-за дорожной «пробки», привычной в наши дни, а вследствие заурядного дорожно-транспортного происшествия. На перекрестке образовался затор. Разъехаться обе стороны ДТП не желали. Хотя инцидент по большому счету пустяковый - помяли бампер, разбили фару. Но два «жигуленка» затеяли спор: кто первым дернулся на зеленый свет? И теперь водители, утираясь платками, ждали гаишников.          
        Бассаров со своей «тойотой» был, в общем-то, не при делах. Просто оказался свидетелем. Он мог уехать, оставив мобильный номер. И сотовый телефон, и иномарка внушали доверие. То и другое в те годы производило впечатление. По крайней мере, на провинциальных дурочек. Сколько девиц побывало у Бориса на заднем сиденье «тойоты», он и сам с ходу не сказал бы. Подсчитав на калькуляторе, сказал бы.  Калькулятор всегда был под рукой, как и телефон «Моторола». Поэтому многие знакомые удивились, когда у Бассарова появилась постоянная женщина.
       Борис уже разворачивался, чтоб отчалить, когда один из участников ДТП обратился к нему по имени-отчеству. То ли бывший клиент, то ли будущий, второе еще важнее. А тут гаишники объявились.
       Круглолицая физиономия невысокого лейтенанта показалась знакомой. Ну да, тот тип, месяца два назад забравший «тойоту» на штрафстоянку, - еле вырвал оттуда, пришлось подключить начальника отдела областного ГАИ.
       Лейтенант записывал показания, поневоле развалившись на заднем сиденье «тойоты», - переднее было занято. Владелец иномарки отвечал, глядя в зеркальце.
       - А ведь мы, гражданин, уже встречались, - сказал Маркаков в спину свидетелю ДТП, - правда, при других обстоятельствах. Фамилия такая необычная … два «с»… Бассаров?
      - Он самый, только обстоятельства были иные, - спокойно молвил свидетель, – мы были моложе  на пятьдесят восемь дней.
      -  И вы… не сердитесь на меня? – помедлив, взглянул в зеркальце лейтенант.
      Воздух в салоне накалился, но дама на переднем сиденье не шелохнулась.
      Бассаров обернулся не сразу:
      - Напротив, товарищ лейтенант, я вам премного благодарен. Серьезно.
      Лейтенант торопливо закончил писанину, заставил водителя расписаться, хлопнул дверцей. Нагнулся к полуспущенному окну, придерживая фуражку:
       - Шутите?
        Лейтенант покосился на девушку, - она красила губы, глядя в боковое зеркальце. Понизил голос:
      - Я ж вам… как это… скайфоломил…
      И обмахнулся фуражкой.
      - Да нет, самый кайф токо-токо начинается, командир!  -  хмыкнул Бассаров. – Я ж в тот день новую жизнь начал… Расслабься, лейтенант, у меня от невесты нет секретов. Познакомься, Лори, это наш, можно сказать, крестник, я тебе рассказывал.
       Девушка подалась вперед, держа руку с помадой на отлете, легла всем телом, тельцем, головкой, спутнику на грудь, чтоб взглянуть на гаишника – черные волосы наполовину скрыли лицо. Высокие скулы, серые глаза, родинка на тонкой шее. Смуглая. Щурится, явно близорука, но очков не носит. Лет двадцати двух. Европейской… нет, азиатской национальности. Скорее, полукровка. Фотогенична. Маркаков механически составлял ориентировку. Девушка отвела прядь, пощурилась, улыбнулась, протянула узкую сухую ладошку. И чмокнула владельца транспортного средства в щечку, со смехом стирая алое пятнышко пальцем.
       Это другая, отметил Маркаков, - лучше. Нет, не лучше – чище. Нет, не чище, фу ты…   светлее, что ли… - совсем запутался в определениях офицер. Это тебе, брат,  не нарушения и объем двигателя квалифицировать.
       - Так что, лейтенант, милости просим на нашу свадьбу, - продолжил уже серьезно свидетель ДТП и бросил взгляд на руку офицера, что все еще держала шариковую ручку. - Вместе с супругой. Пригласительный завезу, ты ж у Хитынова в отделе, привет ему… - Бассаров непринужденно перешел на «ты», назвал фамилию непосредственного шефа и его имя-отчество - что поразительно – без ошибок, хотя сослуживцы всю дорогу путались в них. А имя-отчество начальника отдела было Гомбо-Доржи Тамасурунович, не хило, а?
       Отъехав метров десять, свидетель тормознул, подняв облачко пыли, приоткрыл дверцу:
       - Слышь, лейтенант, а звездочку тебе не за меня дали? Ты ж младшим был, Маркаков, думаешь, пьяный был, не помню, да?
       - За тебя, за тебя! – переходя на «ты», громко и счастливо проорал в ответ гаишник.
       Весь день лейтенант Маркаков улыбался. Хотя день выдался нелегким, один раз на него накричал начальник отдела, тот самый Гомбо-Доржи Тамасурунович.
      - Послушай, Маркаков - озадаченный, спросил капитан Хитынов, - Ты чо лыбишься, как идиот? Может, у тебя того… нервишки, а?
      - Да нет, Гомбо-Доржи Тамасурунович, - отчеканил подчиненный, - просто в кайф.
      - Свободен. Привет супруге.
       Вечером Маркаков приехал домой в прекрасном расположении духа и рассказал жене об удивительном ДТП.
       - Представляешь, Маша, нарушитель пригласил меня на свадьбу! Вместе с тобой! – отхлебнул пива из горлышка хозяин. Жена приготовила брокколи с котлетами. Опять кайф. – Нет, ты не представляешь, Тася!.. Есть же люди! Все бы такие нарушители, а!..
       Тася тоже возбудилась, стала примерять в спальне новое платье, которое наденет на свадьбу. И даже сынишка бросил смотреть мультик, прибежал на кухню и доел кашу.
       Вечером, засыпая, Маркаков ткнулся в теплое плечо жены, привычно погладил любимое место – крутое бедро – и пожелал нарушителю и его спутнице счастья. Судя по всему, оно у них будет.

      - Останови!.. Ну же!?.. – вскрикнула Лори, когда «тойота» свернула в проулок, и пассажирка нетерпеливо стукнула костяшками пальцев в лобовое стекло.   
      Заслышав скрежет тормозов, девочка в панамке подняла головку. Она держала в ручонках мелкие желтенькие цветочки – они росли по обочинам не заасфальтированной улицы. Из-за заборов доносился лай цепных псов.
      Лори хлопнула дверцей, склонилась над ребенком, поправила панамку, помахала рукой на прощание.
      Девочка протянула Лори букетик.
      Лори заморгала глазами, села в машину, отвернулась. Сняла очки.
      Водитель протянул спутнице носовой платок.
      Хлопнула дверцей и пошла, спотыкаясь, не разбирая дороги.
      Он догнал ее. Она вырвала руку.
       Устроила сцену прямо на улице – аж прохожий, придержав шляпу, шарахнулся.
       Насилу уговорил вернуться в машину.
       - В чем дело? Боишься идти к врачу?
       - Нет.
       Отвернулась. Шмыгнула носиком.
       - Тогда в чем?..
       Она обернула мокрое невидящее лицо.
       - Зачем? Зачем ты приглашаешь людей на свадьбу? Какая еще, к чертям, свадьба!.. Беги, женишок, беги...
       -  Ладно, не будет свадьбы, - погладил по плечу.
       - И вообще ничего не будет.
       - Хорошо. – Подал уже намокший с краю платок.   
       Пассажирка некрасиво высморкалась.
       - Поехали.

       Бассаров воображал себе Центр (заказчик просил не поминать всуе синдром иммунодефицита человека, не дразнить судьбу, посему просто Центр) сгущением всего белого – кафеля, лицевых масок и халатов, как минимум. Как островок антисептики в пыльном городе. Ничего подобного. Никакого дуста. Никаких водолазных облачений болотного цвета, кондомов в рост человека, никаких противогазов, резиновых перчаток, бахил и сапог в духе батальона химзащиты. Недаром химбатовцев  в полку обзывали «гондонами». В годы срочной службы этот батальон на выдыхающейся волне холодной войны квартировал по соседству через двойную стену колючки «егозы» и петель Бруно. Говорили, после договора с америкосами по ОСВ соседнее подразделение ликвидируют,  уже начали вывозить контейнеры.
       Центр с длиннющим, как хвост сперматозоида, наименованием, - оно едва поместилось на вывеске, одноэтажного, с темными стенами, строении. Издали смахивало то ли на амбар-зернохранилище, то ли на деревенскую начальную школу. И окна со ставнями. И дверь на рессорах. И обнесено не колючей проволокой, а чахлым штакетником, лишь с тыла прикрыто двухметровым забором. Во дворе цвели астры в клумбах из автомобильных шин. Вдалеке в углу белел дощатый сортир. Рядом с ним курил некто бесполый в синем халате.
      Они попали в обеденный перерыв. По узкому коридору пробегали женщины – да, в белых халатах, но без резиновых фартуков и длинных, по локоть, перчаток. А может, в обед они их снимали. На вытянутых руках, грациозно изогнувшись, девушки несли кастрюльки и пакеты с молоком. Так что ничего страшного. Некоторые из дам были вполне себе аппетитны. Они шаркали по вытертому линолеуму, кое-где, в наиболее проходимых местах, заплаты были пробиты гвоздиками. Пол мягко пружинил, видно, здание старой, если не старинной, постройки с подгнившими лагами. Домашние запахи навевали сон.
      До конца обеда оставалось полчаса. Бассаров пялился в стену, где висел плакат «Пути передачи ВИЧ». Оказывается, эта чума не передается даже при поцелуе. Сие бодрило. Лори не смотрела на плакат, - к ней это не имело никакого отношения, – и листала журнальчик.
      Бассаров вышел покурить во дворик. На скамейке маялся парень, скорее пацан, пиджак болтался, как на вешалке, на ногах почему-то домашние тапочки, теплые, в клеточку. Лицо серое, будто обтянутое несвежей марлей, губы тонкие, обкусанные до красноты. И тощий, что прибалтийский шпрот. Наркоша, судя по всему. Бассаров видал таких в наркодиспансере.
      - Ты тоже, братан?.. – опершись на спинку, встал со скамейки торчок.
      Что - «тоже», Бассаров решил не уточнять. У чувака и так не все дома, если он вышел из него в тапочках. И как он в одиночку одолел дверь Центра на мощных рессорах?
      Молча дал закурить. Вблизи пацан оказался старше, лицо нечистое, в черных точках. Парень безуспешно чиркал спичками. Бассаров щелкнул зажигалкой.
      Жадно затянулся, благодарно затряс немытой волосней, рухнул на скамью.
      Бассаров вспомнил, что надо заправить машину – ехать-то за город, где открылось кафе армянской кухни. Если бы Лори умела водить, он бы позволил себе сто грамм коньяку…
       - У тя, грю, какой эпидномер? – вопрос отвлек от мыслей. – Не дали еще? А подруге?
       На улице редкие тополя не отбрасывали тени, астры в клумбах-шинах поникли, мухи, и те ленились летать, а чувак трясся на скамье от холода.
      - А что, в тапочках ноги не потеют?
      - Прости, братила, - привстал пациент. – Я ничо такого, извини… А с тапочками косяк… Увидел их уже в трамвае! Не возвращаться же домой… сил нет… Сам-то не торчишь?
      С тапочками все ясно. Остаточные явления.

      Кабинет дотестового консультирования был узким, как пенал.
      Когда они просунулись в дверь, за столом сидела девушка. Бассаров подумал: медсестра. Оказалось, врач. Возможно, интерн. Или свежеиспеченная выпускница. Окончила мединститут с красным дипломом, поди, без содрогания ходила в морг, без тени сомнения сдавала зачеты над телом покойника, ловила вместе с парнями- однокурсниками бродячих псов для опытов… Хотя не факт. Краснодипломницы, как правило, на личико пострашнее будут.   
      Девушка-врач листала брошюру. Услышав стук, подняла коротко стриженную головку, сделала закладку в брошюре, зачем-то сняла белый халат и повесила на спинку стула.
      - Добрый день, - молвила хозяйка. Без халата она могла сойти за Лорину подружку. – Проходите. Располагайтесь… Как мне вас называть?
      У Лори была эвенкийская фамилия – она ее немного стеснялась, еще со школы.
       - Там же у вас написано, - по-детски надула накрашенные губки Лори. – Ар-пи-ульева.
       - Арпиульева, у вас отрицательный результат, - перебрав стопку листков, улыбнулась хозяйка кабинета.
      На Лори новость не произвела впечатления:
      - А это плохо или хорошо? 
      - Это хорошо, - веско сказал Бассаров и потянул спутницу к двери.
      - Постойте, - надела халат врач. – Впрочем, вас, мужчина, я не задерживаю…
      Бассаров сел на стул. На его счастье, охраной в ту пору учреждения и офисы еще не обзавелись.
      -  Простите, мужчина, вы кем ей приходитесь?   
       - Я-то? Патронажный брат, устроит? – мужчина положил нога на ногу. – Бассаров, два «эс».
       - И все же я бы вас попросила…- снова улыбнулась врач и распахнула дверь в коридор.
       В коридоре на облезлом дерматиновом диванчике сидел, поджав тапочки, знакомый чувак. Вид у него был напуганный. Он сделал движение, чтобы слинять.
       - Это конфиденциальный разговор, - добавила девушка в перспективу коридорного пространства. - Только не уходите далеко, мужчина…
      Дверь оставалась открытой. Бассаров не терял надежды вернуться в кабинет.
      Чувак в тапочках застыл на месте.
      - Я это не вам, молодой человек.
      Чувак рванул к выходу с низкого старта.
      Белый халат в спешке был застегнут пуговицей выше, обнажая острую коленку, пола топорщилась на сквозняке, и оттого слова врача в профессиональном облачении трудно было воспринимать всерьез.   
      - Послушайте, милая дохтурша, в чем дело? – усмехнулся, не вставая со стула, Бассаров. – Что вообще происходит? Анализ отрицательный, так? Как говорят юристы, нет события преступления.
      -  Я вам не дохтурша, и не милая! – она уже не улыбалась.
      - Прошу прощения, дорогая… Позвольте, я поправлю вашу спецодежду, - встал Борис, показывая на пуговицу.
      - Нет! Я сама, - шарахнулась «дохтурша». – Пациентка, вы доверяете ему? Этот человек, он кто вам?
      - Я без него ничего говорить не буду! – скороговоркой сказала Лори. У нее покраснел носик.   
      - Девочка приехала из Захолустья… можно сказать, со стойбища… огни большого города… - забормотал Борис. – Нам еще оленей заправить надо. АИ-93-м…
       -  Ладно, - села за стол хозяйка. – Может, это и к лучшему, что вы здесь.
       Она заглянула в брошюру.
      -  Как вы считаете, ваше сексуальное поведение связано с риском?
      - Я пользуюсь средствами индивидуальной защиты при каждом подозрительном контакте, - улыбнулся Бассаров. – Малый джентльменский набор – бритва и презерватив. Еще с начальных классов.
      - Я не к вам обращаюсь, гражданин, - наморщила лобик врач. – Давайте договоримся: или вы молчите, или до свидания.
      - Договорились. Покончим с этим делом, - не вставая, Бассаров с шумом отодвинулся к стене вместе со стулом.
      Лори присела на краешек второго стула.
      - Арпиульева, вы употребляете или употребляли наркотики?
      - А вино это наркотик?
      - М-м, - оторвалась от брошюры собеседница. - На самом деле, результат вашего ВИЧ-теста неопределенный, то есть, не окончательный…
      Лори беспомощно посмотрела на Бориса.
      - Доктор, вы говорите загадками, - заметил он.
      - Если без загадок, то возможен период окна.
      - Еще загадочней…
      Девушка-врач, глядя в брошюру, отбарабанила информацию. Диагностика ВИЧ заключается в обнаружении антител, которые вырабатываются организмом в ответ на проникновение вируса. После попадания вируса в кровь организму необходимо от двадцати пяти дней до трех месяцев, в некоторых случаях до полугода, для выработки количества антител, которые можно обнаружить. Этот отрезок времени называется «периодом окна», во время него анализ крови может давать отрицательный результат. Для получения достоверного результата необходимо сдать повторный анализ через три-шесть месяцев после предполагаемого контакта с вирусом.
      - Уф… - отвела взор от брошюры врач. Повернулась к Бассарову, объявила: - Вам, мужчина, как патронажному брату тоже желательно сдать ВИЧ-тест.
      По тому, как  затрепетали ресницы с налипшими комочками туши, последние слова были озвучены с мстительными нотками. 
      Аудиенция, кажется, окончена. Бассаров встал и поклонился.
      - Так что жду вас еще раз, - встала и хозяйка кабинета дотестового консультирования. Подошла к настенному календарю, начала водить по нему ручкой. – Лучше это сделать… мм… в сентябре… в первых числах… мм, так, сейчас…
      Халатик задрался. Со спины «дохтурша» выглядела приветливей.
      Дверь распахнулась.
      - Алла, там талоны на сахар распределяют! – крикнули из коридора.
      Алла заметалась по кабинету, схватила сумочку, ринулась к двери.
      - Подождите меня, не уходите, девушка! Арпиульева, у меня к вам разговор! Слышите!.. Обязательно! – крикнула на ходу врач и застучала каблуками по коридору.
      Лори вопросительно посмотрела на Бориса.
      Бассаров подошел к столу.
      Брошюра была раскрыта. На разграфленной странице бросилось в глаза: «Добрый день. Как мне вас называть?», «Создать атмосферу доверия…», «Смотреть в глаза, открытая поза, мимика, жесты, улыбка», «Чем я  могу помочь? Взгляд деловой»,  «Взгляд, кивки, наклон вперед», «Не смотреть на часы, не торопиться», «Удобно расположить стул, снять халат»…
       То-то врачиха запуталась с этим халатом – то ли снять, то ли надеть.
       Фразы, отпечатанные на белой бумаге, столбиком теснились под графами: «Цели, задачи», «Слова», «Невербалика», «Материал». Каждая фаза беседы регламентирована по времени. Таким макаром, если «Приветствие 1-2 мин.», то «Выход на возможные проблемы» уже «5-7 мин». «Прощание» заняло чуть больше «Приветствия» -1-3 мин. И на том спасибо. Хотя ходовое «спасибо» почему-то не прописано в «Примерном сценарии дотестового консультирования».
       Лори, глядя  на сожителя, хозяйничающего за столом, прыскала в ладошку и с притворным ужасом оглядывалась на дверь: происходящее она воспринимала как приключение.
       Бассаров повертел брошюру. Разработчик пособия раздавал советы из-за океана - указан в выходных данных по-английски мелким шрифтом. Вот любят америкосы все расписывать! Даже «Не смотреть на часы». Видать, не смотрели на часы, когда писали. А если консультация утром, то куда девать «Добрый день»? Делать поправку на разницу во времени и радостно верещать: «Morning»?
       «А ведь это деньги», - мелькнуло в голове. Тут обманываешь честных граждан на мелочевке, горбишься за гроши, раздаешь взятки, а умные люди плетут словеса - что вензели на зеленоватых купюрах. Хотя снять белый халат при пациенте и театрально бросить на спинку стула – это придумано неплохо. Дескать, я свой, перебежчик, перешел на твою сторону. Рождает доверие. И сразу, без паузы, завести душевный разговор, чтоб выведать цепочку контактов. Эдак иностранного агента перевербовать можно.
       Еще душевней получилось «Прощание». Все-таки 3 мин. «Оставить дверь открытой» - это конгениально. Ситуативный ход подкреплен пометкой в графе «Невербалика»: «Телесный контакт, похлопывание». Пожалуй, лишнее. Любой телесный контакт невербален, включая секс, а стоны женщины не несут смысловой нагрузки.
       Но то была не вся полезная информация. На листке бумаги против имени Лори и ее фамилии стояло имя Олег. И фамилия. И вопрос.
       Фамилию Бассаров запомнил потому, что она показалась ему знакомой.
       Лори заерзала на стуле, хихикнула, махнула рукой, будто разгоняя дым. Кабы не яркая помада, она была бы похожа на старшеклассницу, которую учительница застукала за курением.
       В кабинет влетела врач Алла, повесила сумочку.
       - Так, молодцы, не ушли, - улыбнулась она. Хотела снять халат, но передумала. Взглянула на Бассарова: – Вы не могли бы подождать в коридоре?
      - А дверь оставить открытой?
      - Н-нет… - растерялась врач. - Мужчина, это конфиденциальный разговор.
      - А как же телесный контакт, похлопывание?
      - Что? Зачем? – отступила на шаг. – Я сейчас позову главного врача…
      - Или это должен сделать пациент? В инструкции нет точного указания…
      Алла бросила взгляд на стол:
      - Так… Вы читали…
      - Знаете, есть прекрасная русская поговорка: за деревьями леса не видит. Ее я напомню главному врачу.
      - Не надо, - села врач. – Я здесь первый месяц… на испытательном сроке. Не хочу в участковые идти. Понимаете, это и в самом деле конфиденциальный разговор… правда.
      Последнее слово врач сказала тихо. Эту «правду» прописать в пособии забыли.   
      Бассаров вышел в коридор.
      Хозяйка кабинета плотно, не по инструкции, притворила дверь.
      - Братан, займи червонец.
      Борис вздрогнул. На дерматиновый диванчик опустился чувак в домашних тапочках. Возник что тать. Его нос шевелился, глазки бегали.
      - А вернешь?
      - Да вы тут надолго, гляжу, - шмыгнул носом сосед. Тапок под диванчиком мелко подрагивал. - Встретимся еще в очереди, земляк! Может, пригожусь…
      - Загляни и оставь чуток открытой, - кивнул на дверь Бассаров, - Получишь не конвертированную монету.
     Чувак заглянул в дверь, заранее кланяясь:
      - З-здрасте… Ой, з-звините, не туда…
      И не до конца прикрыл дверь.
      Бассаров взял стул, сел у кабинета дотестового консультирования, чуть ли не под самой табличкой.
       Со стороны выглядело не по-джентльменски, но, в конце концов, оставить дверь открытой – это указано в пособии, успокоил себя Бассаров, А инструкции надо исполнять.
       Однако подслушать толком не удалось. Лишь пару фраз: «цепочка контактов», «диагноз положительный». Да еще имя.
       Зато эта пара фраз были ключевыми. Говорила в основном врачиха, Лори односложно поддакивала. В завершении короткой беседы раздался плач. Даже не плач – писк мыши, пойманной в мышеловку. И тоже ключевой. Писк девочки из Захолустья.
      Дверь отворилась – Бассаров едва успел отпрянуть.
      Лори моргала, тушь под правым глазом поплыла.
      В машине Лори обиженным ребенком забилась на заднее сиденье.
      Салон «тойоты» нагрелся, хотя парковался вроде бы в тень. Оказывается, прошло два часа.
      Не время для разбора полетов. И командир экипажа, бывает, совершает жесткие посадки. Аж скелеты в шкафу дребезжат и воздевают руки.
      - Братка, а денежку?.. Ты ж обещал!.. – потеряв тапок, подбежал к «тойоте» чувак.
      Водитель опустил стекло и рассеянно отдал деньги. Чувак поскакал по пыльной улочке на одной ноге к потерянному тапку.
      Бассаров посмотрел на часы и резко вывернул руль, газуя. Язык у самого корня защипало, он сглотнул слюну. Их ждала армянская кухня. А протереть фланелью ребра скелетов и подсыпать нафталина в глазницы черепов они еще успеют. Не смотреть на часы, не торопиться. Оставить дверь открытой.
               
        Пленка 03с. Бассаров. Поправка на вращение Земли

       «Поправка на вращение Земли вводится в особых случаях, при полной  подготовке и дальности стрельбы не менее 25 км». Это правило из наставления по АСП  - артиллерийской специальной подготовке  –  в самое сердце поразили меня, первогодка-салабона, в страхе тянувшего витой шнур прочь от заряженной гаубицы. Помнится, после стрельб, оглохший, я еще раз украдкой пролистнул желтые страницы замусоленной книжки на раскладном столике старшего офицера батареи. Нет, так и есть: «Земля» с большой буквы.
       - Хэх, боец, нам на шарик оглядываться ни к чему… Дальность нашей старушки всего одиннадцать кэ-мэ, - усмехнулся старлей, когда уже в казарме я обратился к нему по всей форме. – Но учти, боец, с этой старушкой мы выиграли у фрицев войну.
       Под старушкой он имел ввиду122-милиметровую гаубицу М-30 образца 1938 года
       Но слабая надежда на ложноположительный диагноз была, случается и такое, сказали в очереди у клинического отдела СПИД-Центра. Это когда в тиши лаборатории забыли ввести поправку на вращение Земли. Оно верно, зачем вводить поправку, если дальность жизни невелика. Однако жить хотелось подольше. Подальше.               
       С чего началась пристрелка к несчастью? Никаких разлетающихся кусков мяса и песка на зубах. В «вилку» цель взяли бесшумно. По ночам Лори потела, спала с полотенцем, потела даже днем, отчего очки то и дело сползали с носика, да неделю-полторы не вылазила из туалета, после чего виновато драила и брызгала дезодорантом кафель.
      Лори похудела, что ей шло, и попросила спать раздельно. Сперва Бассаров ворочался на раскладушке в другой комнате, потом купил кровать.
      Они молча пришли к согласию – спать порознь. Это было попросту удобно.

       Пленка 04с. Лори. Запах греха
 
       Тот запах.
       Тусклый, тухлый. Запах гниющих шампиньонов. Я уже знала, так пахнет грех…
       Я перебирала в тесной подсобке полусгнившие персики. Едва успела бросить ножик, уронила тазик с очистками, прыжками допрыгнула до двери. Успела. Вытошнила на крыльцо недавний завтрак.
       После бегства из Захолустья я оказалась в городе совсем одна. Рейсового автобуса, ходившего в город раз в неделю, ждать не стала. Сперва добралась на попутке до Романовки. В этом большом селе, где меня никто не знал, ждала парома день и еще ночь. Городской адрес, что дала мама, оказался недействительным: ее подруга месяц назад завербовалась на Камчатку, а квартиру сдала, сообщила хмурая квартирантка. Впрочем, разрешила оставить вещи на пару дней. Дальняя родственница захлопнула перед носом дверь – видно, до города донеслись слухи о моем распутном поведении. Черная весть бежит быстрее доброй – в этой маминой присказке мне еще предстояло убедиться. Пару ночей я скоротала на железнодорожном вокзале на жесткой, отполированной до блеска, лавке. И там-то, в гулком зале ожидания, у меня украли деньги и паспорт.
      Устроилась в киоск «Овощи-фрукты» подсобной рабочей. Платили копейки, зато в киоске мне разрешили ночевать на раскладушке. Напарница, продавщица Нюра, принесла из дома смену белья. Потом хозяин, бородатый, горбоносый, постоянно что-то жующий, притаранил матрас, изгвазданный в краске. Хозяина звали Насвай. Скорее всего, прозвище. Он был похож на орангутанга, наряженного в цивильный костюм, курчавый мех выползал из-за верхней пуговицы.
       Киоск находился в конце улицы, в тупике, куда ветер сгонял листья. Будто наэлектризованные, они липли к крыльцу. Я набивала листьями огромные коробки. Кроме уборки в обязанности подсобной рабочей входили переборка овощей, их выбраковка и, самое противное, переноска к мусорным бакам тяжеленных, намокших мешков с гниющими плодами. Даже бродячие собаки, отирающиеся у баков, с фырканьем воротили носы от плодоовощных отходов.
       Притащив последний мешок, я закуривала, - Нюра научила курить. Я бездумно озирала околоток, бугрящийся от тополиных корней асфальт, ползущий по узкоколейке от мясокомбината маневровый локомотив. В просветах между новостройками-пятиэтажками щурилось солнце. Я думала о том, что в этих домах живут счастливые люди, но они не понимают своего счастья…
       Время от времени, после обеда, в киоске собирались друзья Насвая – смуглые, небритые. Земляки. Я завидовала и им. Они не чувствовали себя чужими в холодном краю, далеком от теплой родины. Говорили на своем языке, цокали языками, до подсобки доносились взрывы смеха. Эти-то свою родню точно не прогонят, с завистью думала я, вешая на дверь табличку «Закрыто по техническим причинам». Меня  мужчины как бы не замечали. Я подавала им чай – терпкий, почти чифир. Странно, но друзья Насвая никогда не пили водку. Лишь курили, гоняя папиросу по кругу. Тесное помещение заполнял терпкий запах гашиша. Иногда на низком столике появлялся шприц и резиновый жгут. Тогда, как по команде, стихали разговоры, хозяин отпускал Нюру и меня, и даже давал мелочь «на кино». Мне было некуда идти. Я шла на детскую площадку, садилась на лавочку и смотрела на детей.
       Приставать Насвай начал на второй день. Подошел сзади, выплюнул свою жвачку мимо ведра, облапал по-хозяйски, задрал халат…
       Я схватила веник, ткнула, не глядя, за спину. Видно, попала в глаз, если хозяин ослабил хватку, выругался не по-русски.
       Насвай повторил попытку. Был конец дня. Нюра уже ушла – за ней приехал муж.      
       Кричать было бессмысленно, но я крикнула.
       В подсобку заглянула Нюра. Забыла что-то, вернулась.
       Хозяин отшвырнул непокорную работницу, рявкнул, чтобы я убиралась на все четыре стороны.
       Идти было некуда. У меня даже паспорта не было. А без него не брали на работу, не говоря о крыше над головой.
       На улице очередной порыв ветра взметнул кучку мусора – прошлогодние листья, конфетные обертки, окурки…  Мусор я собиралась смести в картонную коробку, это входило в обязанность подсобной рабочей.       
       Я подумала, с ненавистью взглянула на топчан и выпалила:
       - Водки хоть дайте.
       Решила, что, может, будет не так противно.
       Насвай обрадовался, закрыл дверь, засуетился, выложил на поднос мандарины, чебуреки, звякнул бутылкой, стаканом… Резко пахнуло спиртным.
       …Спустя  четверть часа возни в подсобке хозяин встал, крайне недовольный.
       - Э-э, - взмах руки, - слушай, ты зачем такой холодный, а? Лежишь, как умер, понимаешь… Так не надо, понял?
      Ее мутило. Наверно, от водки. Она кивнула, сдерживая позывы.
      Я подумала, что теперь хозяин меня выгонит. Но он сменил тактику. Стал преувеличенно вежливым, называл Ларисой.
       Однажды, когда к хозяину пришли его дружки, меня позвали за низенький стол.
       - Э-э, - взмах руки, - бросай это, кушай… вот зелень, мясо, вино не водка, слушай, сладкий, домашний вино, чебурек хочешь?
       Сам ты чебурек, подумала, однако за стол села. Мужчины оживились. Мне налили вина, и в самом деле домашнего, приятного на вкус.
       Голова закружилась. Мужчины загалдели. Стены киоска раздвинулись.
       - Слушай, хочешь, паспорт сделаю, да, земляк в милиции, начальник, да…
       Паспорт это дело, подумала. Тогда я бы могла уйти из этого занюханного киоска, куда меня взяли без документов, и найти работу поприличнее. Купить себе пальто, ведь впереди зима, помочь заболевшей маме, вдвоем они стали бы жить в городе, сняли бы квартиру… Она и мама – рецепт счастья. И не надо никакого мужчины, никакой любви, о чем мечтают глупые девочки.
       Я не оттолкнула руку со вторым стаканом вина. Вкус у вина был уже не такой приятный, горчил…
       Очнулась в подсобке на топчане – полураздетая. Меня будто избили…
       Видать, в вино хозяин что-то подмешал… Но было поздно.
       И опять этот запах.
    
       На расспросы в Центре о вероятном источнике заражения я упорно отмалчивалась.   
       Тот же итог постиг Бориса: я не ответила, замкнулась и три дня дулась. Возможно, гражданский муж оставил бы эти бесплодные попытки, они не доставляли удовольствия, но в Центре сообщили, что по инструкции не имеют права приступить к лечению, если пациент отказывается сообщить цепочку контактов. Хотя какое там лечение! Пользовали рибавирином – средством от гепатита, известного с эпохи развитого социализма, да задушевными беседами о здоровом образе жизни. В 1990-х на развалинах СССР медики еще не отработали антиретровирусную терапию, однако в своем кругу называли заокеанское чудо-средство на букву Z. Запад не спешил его поставлять.
       Борис попросил поговорить со мной. После долгих уговоров я согласилась поведать свои секреты на диктофон. Но кассету передала не сразу, после двух напоминаний.

       Пленка 04с. Бассаров. Кеша приводит невестку

       Рыжеволосый мачо по имени Кеша полностью игнорировал появление в доме женщины. С легким презрением альфа-самца он позволял Лори гладить себя, лишь прижимал ушки, нервно подрагивая огненным хвостом.
       Взаимоотношения Кеши с двуногим женским полом всегда были сложными, даже если эти ноги начинались от ушей. Дважды он нассал в туфли моих подружек, которые вздумали остаться у меня на ночь (приходившие на пару часов были помилованы). Имели место слезы.
       «У-у, эту модель мне привезли из Чехии!..» - плакала гостья, швыряя туфли на каблуках-шпильках в прихожей, будучи абсолютно голой - от расстройства чувств она забыла одеться. Кеша шипел из-под кровати.
       А что такое кошачья моча?  Самое гадкое даже не в вони, а в том, что этот запах никакими средствами не извести.
       Ревновал ли кот? Вряд ли. В конце концов, он же мужик в расцвете лет. Просто ощущал себя хозяином в квартире. В результате заклейменные мочой девицы больше у меня не появлялись, несмотря на то, что пришлось компенсировать рыночную  стоимость импортной обувки.
      «Выбирай, или твой котяра, или я!» - заявила одна такая.
       Я выбрал кота.
       Большой Игнор. Вот за что я уважал Кешу. Думаю, он тоже уважал меня - как альфа-самца. Но я испытывал куда больший респект: Кеша был последовательным буддистом – кем я тщетно пытался стать. Отрешиться от прошлого и будущего, жить настоящим. 
       Кошачьим своим умом Кеша сообразил, что Лори тут навсегда. И обувь новой хозяйки не трогал. Мужественно терпел ее ласки. Помогало и то, что мы с моей гражданской женой спали порознь. И Кеша по-прежнему под утро шастал в мою постель и грел печень, хотя с появлением Лори я умерил аппетиты по части выпивки.
       Как все мафиози, Кеша разграничил сферы влияния на крышуемой территории. Однажды после того, как Лори задержалась в моей комнате до полуночи (ничем предосудительным мы не занимались), ее что-то напугало, и кот ее царапнул. Остался глубокий шрам. Последовала беседа в кабинете Тришиной о целостности кожных покровов. Да, представители кошачьих не подвержены ВИЧ, однако укусы и царапины влекут риск инфицирования «кровь в кровь», пусть и ничтожный, при  посещении медучреждений.
       Дурной пример заразителен. Однажды Кеша исчез из дома на двое суток, а поутру истошное мяуканье заставило меня, чертыхаясь, открыть дверь. Кеша был не один. Чуть поодаль выгнула спинку трехцветная кошечка, готовая дать стрекача.
       На правах морды лица, имеющей постоянную прописку, кавалер уверенно перепрыгнул порог и вопросительно оглянулся на уличную знакомую. Помедлив, кошечка с игривым мурлыаньем юркнула в дом.
       Понятно, случайная подружка в квартире не задержалась. Сожрав Кешин корм и вылакав блюдечко молока, она через ночь исчезла. На кухонном линолеуме осталось ее прошальное «прости» - аккуратная лужица мочи. Спасибо, что хоть  не сделала пи-пи в опрометчиво разбросанную в прихожей обувь.
       Однако случайная связь имела продолжение. Спустя пару месяцев на лестничной площадке трехцветная шалава принесла в подоле четырех котят. Они лежали в обувной коробке и отчаянно пищали – видимо, коробку принесли дети. Возле коробки покоились огрызки ливерной колбасы и консервная баночка с водичкой.
       Трехцветная мамаша отвлеклась от облизывания котят, громко промяукала старым знакомым. Лори, не раздумывая, перетащила коробку со всей живностью в дом, заменила ее на более просторную – из-под женских сапог.
       В общем, мы заимели невестку. Лори устроила живой уголок «мать и дитя» на кухне, отгородила угол стулом после того, как я ночью чуть не наступил на котят – искал бутылку с минералкой, вечером случился легкий сабантуй в «Белом квадрате» в честь дня рождения Бориса-2.
       Дремавший на диване Кеша при появлении новых жильцов лишь приоткрыл один глаз.
       Лори обложила колыбель с котятами блюдечками со сметаной и прочими кошачьими деликатесами, сюсюкала над слепыми детенышами, будто они человеческие.
        Точно так же Лори принялась сюсюкать над детской коляской в палисаднике СПИД-Центра. С некоторых пор в Центр зачастили беременные дамочки – для них после постановки на учет в женской консультации в стране ввели обязательный ВИЧ-тест. Коляску сторожила пожилая женщина, бабушка посапывавшего внука. Спустя полчаса из здания вышла девушка в пестрой косынке – ее можно было назвать таковой, кабы не огромный живот, выпиравший из-под пальто. Лори продолжала делать заискивающие пассы над ребенком. При виде его матери она с восторгом уставилась на живот беременной, казалось, хотела его погладить; что-то спросила.
       Видя детей, Моя Бабочка преображалась: сутулая очкастая пигалица светлела лицом, расправляла плечики, словно под лопатками прорезывались крылья, чтобы помочь взлететь над свинцовой чередой буден. Моя Бабочка. Недаром беременные дамы на крыльце СПИД-Центра поминали вертикальный путь...
       Молодая мамаша подозрительно оглядела навязчивую гражданку, решительно оттеснила ее у коляски. Женщины покатили коляску к калитке, по пути дочь сердито выговаривала спутнице – пожилая женщина виновато оглядывалась на Лори.
       Котят раздали соседям. Некоторые не хотели брать, но Лори таки всучила пищащие комочки со слезами на глазах.
       Вывела в люди.

       Пленка 05с. Серенус. Это любофф
               
      Эпидномер диспансерного учета с ходу присваивать не стали.
      Положительный результат догнал Лори лишь в октябре. Еще месяц ждали подтверждения из Омска, из головной арбитражной лаборатории. И все дни томительного ожидания Бассаров не мог смириться с очевидным; хотя процент человеческого фактора, гипотетическая ошибка была чудовищно ничтожна; пытался оспорить анализ местной скрининговой лаборатории, ходил к главному врачу как, бывало, к декану в надежде переправить оценку сокурснику. С «двойки» хотя бы на «троечку». Получить «зачет» и допуск к экзаменам, читай, допуск к жизни. Нам «четверку-пятерку» не надо, достаточно и «удовлетворительно». Но расклад был жесток: отрицательно или положительно. Третьего не дано. Что было несправедливо. Кипятился, что ему несвойственно, и разок даже хлопнул дверью в присутственном месте.
      Лори, напуганная, сидела в машине, наотрез отказываясь переступить порог Центра. И ела мороженое. Его в Захолустье отродясь не бывало. Несмотря на то, что болталась в городе уже несколько лет, оставалась деревенщиной. Работала подсобницей там и тут. Опыт общепита и прочих рабочих мест гастарбайтерского толка. Учиться ей изначально в голову не приходило. А кто бы тогда ее учил-содержал? После того, как малолетняя племянница попала с ожогами в больницу, родня от нее отказалась. «Даже мать», - сухо добавила Лори.
       Вести разговор в Центре на требовательных нотках помогал удивительный факт: ВИЧ-тест Бассарова был отрицательным. Повторный – тоже. Казус. Иногда так бывает, заметила доктор, вам повезло, молодой человек. Вся штука в том, что вирус передается кровь в кровь, через мельчайшие повреждения кожи или ее изъязвления.
       Главный врач, дама с усиками, сославшись на ремонт, отфутболила его к Тришиной, заведующей клиническим отделом. И тут же кинулась к трезвонившему телефону:
       - Але, минуточку, а какой колер?.. Как? Свинцовый?! Да вы что, тюрьму красить собрались! У нас тут больные люди, им и так, пардон, хреново!..  Сколько-сколько? За кило краски?.. Нет, это беспредел какой-то!.. – услышал Бассаров, выходя из крохотной приемной. Своей теснотой и перегородкой она напомнила ему отдел выдачи посылок поселковой почты.
       - Это любофф! – заведя Бассарова в кабинет, громко, с иноземным акцентом, выразилась заведующая клиническим отделом, цветущая сорокалетняя блондинка, плотная, эдакая розоволикая Афродита, той же комплекции, что на полотнах предрафаэлитов. Весь ее облик будил дежавю о старорежимном доме свиданий.
       Когда Бассаров положил на стол результат анализа, до него донесся сладковатый запах. Заведующая пользовалась рассыпчатой пудрой «Лебяжий пух», такой, в плоской красной баночке. Борина мама окунала в него кусочек ваты, эти бело-розовые комочки валялись на треснутом тусклом трюмо перед праздниками. Хотя в мире давно существует компактная пудра, Бассаров знал от знакомых женщин. Надо бы посоветовать ведущему клиницисту Центра – но как? Тогда лучше преподнести. 
       - Это любовь, - тихо и серьезно повторила Лариса Алексеевна. Кажется, заведующая не шутила. Хотя шутить могла. Бассаров слышал из коридора, как Лариса Алексеевна, с кряхтеньем снимая сапоги, смеялась перед началом приема за дверцей шкафа: «Борюсь с весом! Побеждает вес». Белый халат она носила на размер больше, дабы казаться меньше.
       Позднее он без удивления узнал, что начальник ведущего отдела не замужем, и детей у нее нет. Принял как само собой разумеющееся.
       Бассаров в категоричной форме попросил объяснить свой отрицательный статус. 
       - Понимаете, а вы еще как понимаете, что ВИЧ без смазки, что герой без сказки, - наконец усмехнулась Лариса Алексеевна Тришина. –  Раскрываю секрет. Когда женщина желанна и любима, она истекает секретом… Вирус же, зараза такая, может жить только в мужском семени и в крови. Ну и шоб выжить, он, падла, ищет кровь. А секрет не дает. Если мужчина орудует грубо, без любви, то что?.. физику изучали в школе, маадой чиаэк? - микротравмы на слизизистых путях от трения обеспечены, кровь-морковь, пжалте, вероятность передачи вируса круто повышается. Все очень просто. А без презерватива фифти-фифти… Вот и весь секрет. Молодой человек, вас спасла любовь и нежность. Любофф!
       Последние слова Тришина произнесла печально. На губе застыла пыль пудры, прибитая испариной. 

       Эпидномер присвоили, когда у Лори отросли волосы и выпал первый снег. Завели карточку с буквой «Д» в правом верхнем углу. Девушка в окошке регистратуре портновскими ножницами резала пополам ученические тетрадки и вписывала в них фамилии и цифры диспансерного учета. Абсурд эпохи реформ: СПИД, чума для взрослых, и - тетрадки для начальных классов.       
       В салоне «тойоты» было сумрачно. Вялый снегопад накрыл лобовое стекло узорчатой тюлью. Даже дворники включать не хотелось. Молча сидели в машине. Ветра не было – снежинки падали отвесно, и еще пару секунд,  искрясь, жили на капоте, вспыхивая напоследок звездочками. 
       Одна снежинка, проследил Бассаров, прожила на пару секунд дольше сестренок. Хотя читал, что снежинки совершенно разные по структуре. Значит, в природе при тех же внешних условиях бывают исключения. Может, дело в узоре?
       Солнце прорывалось из-за низкой облачности алыми залпами. Влажность повышенная, если снег ватными зарядами, не достигнув земли, зависает на кронах старых тополей. Гаражи превратились в сказочные избушки. Мальчишки у ближней пятиэтажки, сбросив ранцы, бросались снежками. Погода была замечательная.
       Бассаров предложил прогуляться. Центр находился в глубине переулка, тупик до конца не заасфальтирован, и гравий лежал у бордюров. Наверное, пациенты чертыхались, сбивая каблуки, а, может, им было наплевать. Но то летом. Сейчас снежок прикрыл гравий, грязь и синие масляные лужицы на стихийных парковках.
       Они пошли по переулку, словно знали, куда идти. Но идти было некуда. Бассаров взял Лори за руку, отдал вторую перчатку. Она не захватила из дома варежки. Никто не ожидал, что выпадет снег. Лори уцепилась за два пальца и благодарно потерлась щекой о плечо: спасибо, мол, что не бросил. Рука была холодная
       Бассаров искоса поглядел на спутницу. Она шла, прикрыв глаза.
       Странное чувство, будто ранним утром он ведет девочку в детский сад. Бассаров вспоминал это чувство как провидение, когда спустя десяток лет провожал дочку в садик: она так же цепко держалась за два пальца правой руки, прижимаясь и мешая идти…
       И идти тяжело, и бросить нельзя.

       Пленка 06с. Серенус. Стена

       В СПИД-Центре ломали головы: как сломать стену.
       Главный врач Бузина, подрагивая усиками, хваталась за виски:
       «Я что, своей башкой должна ее проломить?!»
       Далее шли эпитеты в адрес минздрава. В свое время Центру отвели деревянное одноэтажное здание 1930-х годов постройки. А может, и дореволюционной. Одни ставни и печи, округлые, с изразцами, купеческого пошиба, чего стоили. Понятно, с сексом в ту пору был напряженка. Раньше здесь, на окраине, работала санаторная школа, потом, когда сосновый лес извели под натиском города, на взгорье расположились всякого рода конторы – от строительной до заготовительной.
       Центр задыхался без лаборатории. Негоже каждый анализ посылать в другой город.    
       Печи порушили, антисептику попутно тоже. Ставни оставили до лучших времен. В бывшей столовой санаторной школы, она торчала сараем во дворике, решили оборудовать лабораторию. Пристроить ее к главному зданию, сделать длинный теплый переход, дабы обеспечить изоляцию. И при транспортировке анализов свести до минимума человеческий фактор.
       Надо было проломить стену. Да, башкой. Сообразить, как это сделать в здании, абсолютно неприспособленном для занятий медициной.
       О стене Борис узнал, когда сидел в тесной приемной главврача и поневоле слышал обрывки телефонных разговоров.
       Поначалу у Бассарова, который зачастил в Центр, эти разговоры лишь вызывали ассоциации с The Wall, альбомом Pink Floyd. Он мурлыкал припев про another brick in the wall, когда услышал в коридоре обрывки разговоров про стену.

       С Лори ничего не происходило. Она даже похорошела – новый, цвета deep purple, бархатный пиджак от Hugo Boss, пусть и китайский, но фабричного пошива, был Лори к лицу. А кто докажет, что фирменный пиджак выцыганен у пьяного «челнока» на монгольской границе бартером на водку «Чингис-Хан»? Жуткие роговые очки из Захолустья сменили легкие, из легкой оправы, производства развалившейся ГДР.
       Ничего не происходило. Прошел «период окна», прошло еще полгода с тех пор, как Лори присвоили эпидномер. Ушла злая зима, змеиной поземкой принесшая немыслимый диагноз, стихли февральские ветра, выбивавшие слезы, слезы высохли, наступило тепло. В апреле они ездили отдыхать во Вьетнам, среди постояльцев отеля и на пляже Лори производила фурор. Да и среди местной публики она пользовалась успехом. Встречные юноши-велосипедисты что-то кричали ей, прохожие снимали шляпы. Налицо был азиатский налет Лориной фотогеничности. «Наша королева», - принимая чаевые, молвил в поклоне официант в кафе. И повторил на ломаном русском.
       В ванной Бассаров украдкой разглядывал тело сожительницы. Никаких высыпаний, лимфатические узлы не увеличены, – Борис, обмывая Лори губкой, пытался украдкой нащупать их под душем.
       И они успокоились. Может, и правда, никакого СПИДа нет, это заговор мирового Закулисья. И все-таки презервативы всегда лежали в спальне под подушкой – за ними Лори следила зорко, сама их покупала, и только в аптеке, даже если близости не намечалось (а не намечалось все чаще и чаще).
       Вдобавок Бассаров совершенно неожиданно устроился на работу в Центр. Все началось с одноразовых шприцев. У Лори брали рутинный анализ на иммунный статус. Его посылали в Омск. У нее он, как прежде, был сносный, порядка 600 клеток CD4.
       Лори привычно закатала рукав кофточки. Еще с минуту медсестра Оюна, невысокая круглолицая девчонка, смеялась над шуточками Бассарова. Лори усмехалась. Приоткрыв шкафчик, Оюна ойкнула, и серьезным тоном велела придти к концу недели. Или принести свой шприц.
       - Одноразовые кончились, совсем забыла! Должны привезти на днях…
       Бассаров пошел к завотделом Тришиной, оттеснив жидкую бессловесную массу на диванчике с дерматиновыми заплатами. Отличие очереди в Центре от поликлиничной, по месту жительства, – здесь не роптали, молча пропускали вне очереди.
       Лариса Алексеевна заполняла бумаги. Обычно приветливая с Бассаровым, бывало, на уровне заигрываний, она подняла голову и хмуро кивнула.
       - Маадой чиаэк, а вы почему без очереди?
       Когда заведущая клинического отдела называла всех, независимо от возраста, «молодыми человеками», нещадно коверкая слова, то сие означало, что доктор не в духе. Тришина только что получила втык от главврача Бузиной. За то, что обозвала секс- налетчиком чьего-то сынка, прикатившего в Центр на спортивной иномарке. И добавила матерком. «Налетчика» вычислили по цепочке контактов. Вообще-то, считала Тришина, обругала за дело - тот заразил трех подружек. А, может, больше.
       Сейчас Тришина писала объяснительную, как велела ей главный врач.
       Борис сказал про одноразовые шприцы. И пошутил про одноразовые презервативы: те и другие нельзя пустить по второму разу. Номер не прошел.
       - Слушайте, маадой чиаэк, вы тоже этот… налетчик без презерватива? – раздраженно пролистнула чью-то историю болезни с буквой «Д» на коленкоровой обложке.
       - Да нет, Лариса Алексеевна, только наполовину, - улыбнулся внеочередной посетитель.
       - Да-а? – протянула заведующая и живо выпорхнула из-за стола. Это телодвижение то и дело озадачивало Бассарова. Полная женщина, полная огня, - скаламбурил в уме внеочередной посетитель.
       - И какая половина верная?
       - Ну, конечно, первая, мой доктор. Не одноразовая, заметьте.
       - Я не ваш доктор. И не дай бог, как говорится… А вообще, Бассаров, вы нахал, между нами, девочками... Этакий налетчик. Так что идите вы со своими шприцами, знаете куда?
        - Знаю. К главному врачу.
        И Бассаров пошел в конец длинного узкого коридора. Лори увязалась за ним, но испуганно отпала на подходе к приемной.
        «Налетчику» попасть с лету к главврачу не удалось. Он маялся в маленькой, с высокой дощатой перегородкой, приемной, раздумывал о Тришиной. Умная и одинокая. Одинокая оттого, что умная? Не красавица, но миловидна. Фигура вполне. И полнота к лицу. Он знал, что Тришина из рабочей семьи, росла в заводской слободке с простыми нравами. Первый врач из околотка за три поколения работяг. Пролетарское происхождение спонтанно прорывалось во врачебной практике непарламентскими выражениями, за что заведующей неоднократно ставили на вид. А вот любопытно, в постели эта полная женщина, полная огня, тоже выражается? А что Лори? Ради нее заключишь контракт (контакт?) хоть с чертом. На среднесрочную перспективу. Одноразовые шприцы - мелочевка. На очереди дорогие, а главное, дефицитные препараты, сплошь импортные. Дальше будет хуже. Лучше при этом диагнозе не бывает. Это как со старостью. Вспять молодым не станешь. Но коли умирать молодым, то с комфортом, говорил дядя Коля, воевавший в авиации. Еще тот был летчик-налетчик. «Период окна» не вечен. Еще не вечер. Затишье перед форс-мажором. Приспичит - пойдешь в гору пешком, говорила мама. Нет, не так… покатишься вниз, под горку, теряя моральные принципы. Вот и главный врач одинокая дама, замужем за работой. Но Бузина, она с усиками. И имечко соответствующее – Васса. Васса Шабаевна. А в Центре полно как полных, так и полных скрытого огня одиноких фемин разного калибра. В коридоре попадаются интересные особи в белых халатах.
       Бассаров вернулся в приемную главного врача. Бузина занята, объявила девушка за стойкой и снова уткнулась в глянцевый журнал. Посетитель сказал, что у него жалоба. С жалобами, знал он, пускали вне очереди.
       Бузина разговаривала по телефону, но кивком головы показала на стул.
       - В связи с временными перебоями мы просим пациентов приносить свои шприцы… Вы, кажется, предприниматель? Вот и предпримите шаги насчет одноразовых шприцов, - изрекла главный врач, выслушав претензию Бассарова. – Мне кажется, у вас получится… На базе их нет до конца месяца. Однозначно.
       Бассаров вспомнил про отца Татьяны. Алдар болтал, бандиты налаживают аптечный бизнес. Этим эвфемизмом, подозревал Бассаров, обозначаются наркотики. Где героин, там и шприцы.
       - Если можете, то сразу десять коробок. Примем по расценкам. Меня не интересует, каким образом вы их достанете, - словно прочитав мысли посетителя, сказала Бузина. – Меня интересует лишь их соответствие госстандартам.
       - Не обещаю, Васса Шабаевна, но попробую…
       Вообще-то, с бандитами связывать не хотелось. Был уже печальный опыт, еле ноги унес. Бассаров сейчас проворачивал сделку с компьютерами. Очень перспективную. «После компов перспективней только наркота и судебная перспектива», - заметил московский партнер.
       - Ну, хорошо, я подумаю… А вот я заметил, в клиническом отделе нет компьютера. Это же ведущий отдел, Васса Шабаевна, - он рассеянно оглядел кабинет главного врача. Тут не только компьютера – мебели приличной не было. Зато имелось много цветов в горшках.
       При упоминании компьютера Бузина замерла (сделала стойку», определил Бассаров), положила телефонную трубку, хотя из нее уже слышалось требовательное: «алле, алле… слушаю… говорите…». Она с грохотом отодвинула стул, подошла к термосу на шатком столике, звякнула посудой.
       - Вам кофе с молоком?
       - Пожалуй… Благодарствую.
       - Марина, я занята! – по-гренадерски гаркнула Бузина в сторону приемной - Бассаров вздрогнул. – Для бухгалтерии тоже.
       - Я поняла, Васса Шабаевна… - слабо донеслось оттуда.
       В ходе дальнейшего распития кофия сговорились о пяти компьютерах для Центра, правда, подержанных. Новые «Эппл Макинтош» Бассаров должен был поставить в аппарат МВД, а старые тайваньские компьютеры, еще исправные, руководство силовой структуры намеревалось установить в районных отделах милиции. Но в сауне генерал обещал пять штук отдать Бассарову – в виде благодарности. Откат такой. Их он хотел обменять… сам не знал на что. Теперь знал.
       Разговор в кабинете главного врача Центра плавно перетек в русло нитро-краски и цемента. Посетитель выказал осведомленность и в делах строительных, предложив сломать стену рядом с туалетом-подсобкой, ближе к трубам, чтоб потом сделать отвод для лаборатории.
        - Послушайте, Борис, да вы сокровище! – вскричала Бузина, с грохотом отодвинула стул. – Мы давно ищем завхоза, такого… энергичного… современного…
        Главный врач лично приготовила вторую чашку кофе посетителю – молодому, современному, перспективному сотруднику.
       - Борис…мм… Артамонович! Я в курсе вашей проблемы. Мне импонирует, что вы так хлопочете за свою половину, простите, я про вашу жену…
       - Учтите, Тришина врачебную тайну не разглашала. Партнерша сама мне призналась, - вставил Бассаров.
       - Хорошо! Так я про вашу жену. Это так гуманно… семейные ценности… верность партнеру… профилактика…
       - Она мне не жена, - перебил Бассаров.
       - Тем более! Вы идеальная дискордантная пара! – прошлась по кабинету главный врач на коротких сильных ногах, обутых в низкие сапожки, импортные. Контейнер таких же сапожек, из кожзаменителя, румынских, он толкнул по телефону на прошлой неделе оптовику из Новосибирска. Наварил «лимон» за час.
        Пол под главврачом пружинил. «Надо бы переложить лаги», - мелькнуло у Бассарова.
        - Ну и как, вы согласны? – Бузина круто развернулась на каблуке. Странно, каблук под весом носителя не сломался. Значит, сапоги фирменные.
        - На что согласен?- Бассаров от неожиданности пролил кофе на колено.
        - А что? Опыт коммерческой деятельности у вас, вижу, богатый… Наш завхоз, хоть и коммунист, но не ловит мышей. Видите, самой приходится заниматься краской, унитазами, а ведь я врач-инфекционист, в Африке, в Лаосе работала… - вздохнула Васса Шабаевна. – Еще кофе?
        - Спасибо, нет.
        - Подумайте еще раз, Борис….мм… Артамонович. Конечно, оклад небольшой, можно сказать, смешной… Зато имеется надбавка за вредность… квартальные премии… Говорят, скоро разрешат платные услуги… У вас своя машина? Это кстати. Будем оплачивать бензин, гараж, то-се, пятое-десятое… Однозначно!
        - «Нет» - я это про кофе.
        - Пр-рекрасно! – вскричала главный врач. Бассаров вздрогнул. - Будете моим замом по АХЧ, как, звучит? Вот бумага, ручка, пишите заявление…
        - Заявление на одноразовые шприцы?
         - Ах, да! Где она? Ну, ваша… ээ… нежена? В коридоре? Сейчас у вашей… ээ… прекрасной половины возьмут анализ. ЭнЗэ! Небольшой запас одноразовых… Как ее фамилия, говорите?.. Марина!.. – зычно крикнула Бузина.
         Вошедшей девушке в мини-юбке были даны инструкции.
        - Как? Вы еще не написали заявление? – развернулась на каблуке Бузина.
        - Дайте подумать, Васса Шабаевна, - Бассаров, уводя взгляд, стал промокать платком пятно на брюках. – Все это слишком неожиданно, согласитесь…
        Работать в бюджетной сфере Бассарову не хотелось – да еще в какой сфере! Центр СПИДа. Партнеры начнут шарахаться, как от чумного.
        - Ладно, думайте, только быстрее…- хозяйка кабинета вздохнула и присела. Понизила голос:
        - Мы ждем эпидемию. Даже в минздраве не понимают всей серьезности… Одноразовые шприцы – свежий пример. Скоро такое начнется…  Хочу вот расширить отдел профилактики… сеть лабораторий…
        Бузина шумно вздохнула.
        - Вот была я начмедом в городской инфекционке, жила не тужила, дуреха, а сейчас дачу забросила, второй год без отпуска…
        Главврач снова вздохнула, посмотрела в окно. Там, на сосновых ветвях зеленели шишки, подсвеченные солнцем, отчего казались елочными игрушками из детства.
        - А ведь сосну придется срубить, когда пойдет эпидпроцесс и мы будем расширяться… Верите ли, Борис, я иногда с ней, с сосной, разговариваю…- засмеялась главный врач. Голос оказался неожиданно мягкий, бархатный. – Такая же росла рядом с нашим домиком.
        - Эта сосна тоже жертва СПИДа.
        Бузина усмехнулась. С грохотом придвинула стул.
        - А если напрямую, Борис, хоть ваша жена вам не жена, но она ВИЧ плюс. Вам надо дружить с Центром, понятно? По секрету скажу, что покамись мы тут бьемся лбом о стену, на успешно загнивающем Западе внедряется антивирусная терапия. Рибавирин там давно сказка для взрослых…
        Главный врач встала, отвернулась к окну и забормотала, глядя на сосну:
        - Сорбифер внутривенно… зидовудин перрорально… пока in vitro…
       - А когда in vivo? – внятно перебил посетитель.
       Бузина скрипнула половицей.
       - Поставки зидовудина пока обещают…  Послушайте, Бассаров, а вы мне все больше нравитесь. На первых порах можете совмещать свой бизнес, я закрою глаза, а потом попрошу… Не все измеряется деньгами. Так что соглашайтесь, Борис. Раз вы здесь, то, как я логично понимаю, не склонны бросать подругу.
       - Логично, в анамнезе.
       - Вот именно! Вы уж простите за прямоту. Диагноз жестокая вещь, зато честная. И расставляет все по местам. Клянутся в вечной любви, а стоит предмету вечной любви споткнуться… Я уж тут насмотрелась, поверьте.
       - Хорошо. Я согласен.
       Отдав заявление, Бассаров обернулся у двери:
       - Простите, Васса Шабаевна, а что такое дискордантная пара?
       - Это когда любят в беде. Вживую. In vivo.
       - Вива любовь. До свидания.

       Через полгода про одноразовые шприцы Бузина и Бассаров вспоминали со смехом. Стену проломили. Лабораторию построили. Для чего новый зам по АХЧ обменял гуманитарную помощь на огнеупорный кирпич. Бассарова вызвали в Шестой отдел МВД, но после вмешательства Бузиной отпустили. Выйдя из КПЗ, бойкий снабженец сбрил щетину в санузле коммерческого авиа-челнока, и с лету выбил в Москве компьютеры, списанные в некоем министерстве, но в хорошем состоянии. Главный врач в приливе чувств обесцветила усики. Подливая коньяк в кофейную чашечку, руководитель СПИД-Центра обмолвилась, что по цепочке контактов у сына замминистра МВД повторный ВИЧ-тест дал положительный результат.
       «Вирус перелетел из тени в свет, через подружек наркоманов пошел половым путем, да во все слои общества, - резюмировала Бузина. -  Тут тетрадок не напасешься…  Компьютеры, электронные журналы учета нужны будут позарез. Это эпидемия, мама дорогая».

@info_Klio
      Эксперты ФЦ ПБС прогнозируют подавляющее инфицирование ВИЧ половым путем к исходу следующего десятилетия. Хотя сегодня парентеральное (внутривенное) заражение вирусом иммунодефицита человека преобладает к западу от Урала (до 70 %) и менее выражено в восточных регионах РФ, где действует иркутский наркотрафик.
      В «десятые» и последующие годы картина в стране поменяется в обратную строну. Распространение, помимо каннабиноидов («план», «дурь», «трава», др.),  таблетированных («колеса») и иных наркотиков («химия»), не вводимых внутривенно,  алкоголизация населения, доступность одноразовых шприцев, спровоцируют взрывной рост гетеросексуального пути инфицирования ВИЧ – до 90 % и выше. Связано с тем, что наркотики усиливают сексуальное влечение. А также с эрозией в обществе моральных табу, омоложением срока сексуального дебюта. Вирус ВИЧ из групп риска проникает во все слои социума, в т.ч. благополучные. Признак генерализации эпидпроцесса – его «старение». Первенство в нем сексуально-активного возраста 25-39 лет в отдельных регионах теснят лица 40-60 лет, пренебрегающие средствами индивидуальной защиты (презервативы). В каждом регионе насчитывается десятки семейных очагов ЛЖВ, в которых инфицированы один или оба супруга. О той же тенденции говорит снижение новых случаев ВИЧ в возрастных группах 15 – 19, 20 – 24 лет, где активнее пользуются средствами инд. защиты.
      На рост темпов заражения ВИЧ влияет характер заболевания. «Официальные данные можно умножать минимум на два, так как болезнь долго протекает бессимптомно, поэтому множество людей даже не подозревают, что уже заражены».               
(Руководитель ФЦ академик В.В.Покровский).
                Из аналитической записки федерального Центра               
                профилактики и борьбы со СПИД для Правительства РФ.               
                Октябрь 2003 г.               

       Пленка 07с. Серенус. Цепочка контактов

       Окна коттеджа были занавешены. Но стоило подавить кнопку у железной двери - за кирпичным забором заьрехала собака.
       Бассарову повезло – Олег был дома один. Им оказался высокий раскормленный парень в китайском спортивном костюме «Адидас», выше Бориса на полголовы. Изо рта шел пар, смешиваясь со снежинками. На скопческом лице хозяйского сынка читались четырехразовое питание, дорогие игрушки, начиная с глубокого детства. Далее по восходящей – репетиторы, абонементное посещение местной диковинки – бассейна, брошенная музыкальная школа, купленный диплом вуза и теплое место в бюджетной организации. Последнее, впрочем, тоже отброшено, если хозяин в разгар рабочего дня, невзирая на минусовую температуру, ходит по двору в черных тапочках а-ля Брюс Ли и под кайфом. Профессиональный бездельник. Игрушки продолжали иметь место. Хотя Бассаров мог ошибаться. Например, кайфа могло и не быть – была рутинная растительная жизнь. «Адидас» небрежно накинут на голые плечи. Грудь как у девушки на выданье. Рыхловат для своего возраста. Центнер завесит, однако, прикинул Борис.
       Хозяин прикрикнул на собаку и спросил: «Это вы?»
       Бассаров кивнул: «А вы Олег».
       По дорожке, выложенной галькой, прошли в дом. Гость хотел снять обувь, к рантам ботинок налип снежок. Хозяин отмахнулся, вякнул про приходящую уборщицу. Бассаров тщательно вытер ноги. Комната Олега находилась на втором этаже. Поднялись по винтовой лестнице.
        На столике лежал журнал «Playboy» с Натальей Негодой на обложке с заголовком: «From Russia with love». Героиня «Маленькой Веры» в ультракороткой маечке заложила руки за кудрявую головку,  сдержанно изогнулась, словно раздумывая, продолжать ли в падшей стране реформы? Они, реформы и формы, заканчивались на самом интересном месте, ниже пупка…
       Ага, вот и игрушки. На стене висели плакаты группы «The Eagles» в длинных плащах и Брюса Ли в боевой стойке, календарь за 1997 год с полуголой девицей. В углу, из-за спинки дивана-кровати, торчал гриф электрогитары с порванными струнами, с междверной перекладины свисали боксерская груша и нунчаки. На столе свинцово мерцал отечественный видеомагнитофон с задранным кассетоприемником, прямо на полу темнел японский телевизор. Кругом – на спинке дивана, на ковре (уголок прожжен) и на подоконнике – кассеты VHS.
       Олег отдернул шторы и повалился в засаленное кресло. Глаз резанул луч света, отразившись о кассетоприемник. Хозяин гостеприимно махнул рукой:
       - Ну! Смотри товар, купец! Рекомендую! Электроника Вэ-эМ-двенадцать! Мэйд ин эс-эс-эс-эр! Ты не гляди, что Советы клепали. Пашет как трактор! Если возьмешь, как уговорились, то бонус тебе, чувак, – кассета с порнушкой.
       Бассаров огляделся. Ни шприцев, ни запаха уксуса. Ничего криминального. Смущало лишь, что комната, детская, больше соответствовала тощему прыщавому тинэйджеру, нежели упитанному мужчинке на пороге четверти века – возраст хозяина Борис знал. Ну, задержался пацан в отрочестве, с кем не бывает. Он бы и сам с удовольствием притормозил, да некогда… Знал и то, что отец Олега – депутат законодательного собрания, председатель комитета по бюджету и финансам. А неподтвержденные данные о связях Чугуева-старшего с криминалом могли быть наветами завистников и конкурентов, бизнес-то процветающий – бартер леса-кругляка и «Жигулей». Кое-какой компромат подбросил Бассарову некий источник под оперативной кличкой Серенус. Тривиально до зевоты, и вообще тема, далекая от цели визита.
        - Ты не верти носом, это тебе не сопливая «Эммануэль», пусть ее пионеры и пенсионеры пялят, а это, брат, жесткое порево – в рот, в очко…
        - Ладно! – сказал гость, чтобы остановить словоизвержение на начальной фазе эрекции.
        - Значит, берешь? За поллимона? – обрадовался хозяин и начал мерить шагами комнату. – А я тебе две кассеты дам… нет, одну, зато не заезженную, про разврат в Древнем Риме, во! Да я б ни в жисть не продал Электронику, она со мной еще с сэ-сэ-эра, и пленку не жует…  Да вот батя подогнал видеодвойку «Шиваки», сечешь, это тебе не советский металлолом. С ним можно видеосалон открывать, пацаны подбивают, да лень… Да ты не дави косяка, все путем, все чисто. Ты не верь всяким, мол, пленку жует…
       Возбудившись, Олег гортанно крикнул, подражая Брюсу Ли, ударил ногой по груше и потерял тапок. Водрузив импортный лапоть на ногу сорок четвертого размера, продавец одобрительно оглядел покупателя.
       - Наш чувак! Упакован. Это тебе не фуфло вьетконговское типа «мальвин»! И мобильник при себе! Тебя как зовут-то, не расслышал… Борис? Лады, Борух!

       Утром Бассаров раздумывал, не нацепить ли галстук. Лори погладила брюки. Поразмыслив, решил, что галстук скорее отпугнет, лучше закосить под своего, натянул «ливайсы»,  да не нынешнее барахло - аутентичные джинсы привезли Алдару друзья-борцы из Штатов. Алдару они оказались малы. Шеф в ответ презентовал часы «Командирские».
        - Спасибо, командир! – ухмыльнулся водитель.
       Алдар хотел подвезти Бассарова, но в последний момент тот сел в свою «тойоту». Борис посчитал тему разговора излишней для третьей пары ушей.
      ... - Фирма!.. – проведя ногтем по «дениму», Олег сделал ударение на последнем слоге и поцокал языком. -  А хошь, Борух, косячок забьем? Мне пацаны подогнали, наша джидинская трава, этого года, не казахстанское фуфло! Экологически чистое, в натуре! – захохотал хозяин и полез куда-то под диван. И опять потерял тапок.
       - Правда, батя ругается, когда свежий косяк учухает … - встал с красным лицом Олег. В руке он зажал пакетик с зеленовато-бурой массой со спичечных коробок, похожей на пластилин, которым пользуются скульпторы.
       Последний раз Бассаров курил дурь, план, траву, как там еще обзывали марихуану? – в армии. Впрочем, еще разок на третьем курсе в общежитии мединститута. Никакого эффекта, только голова разболелась. Но, по крайней мере, знал, как с обращаться с «планом».
        - А по фигу, мы опосля проветрим! – открыл форточку Олег. И принялся лихорадочно потрошить папиросы-беломорины.
        -  Не стоит, Олег, хипповать почем зря…
        Олег смахнул папиросы в ящик стола, достал, опять откуда-то из-за дивана, пузатенькую бутылку болгарского бренди «Плиска».
        - Во, обмоем сделку! Держал для ****ей, а зачем ****ям понты? И так дадут, ха!.. Соскам, им типа портвешка сойдет. Нальешь отравы стакан, сразу убойную дозу, врубишь музон, и телка твоя… - гремел стаканами хозяин. -  Знаешь, какие акробатки бывают… До шестнадцати и старше!
        - А эту помнишь, Олежка, старше шестнадцати? – отпив бренди, Бассаров показал снимок Лори. На ней Лори была не похожа на себя, без очков, напряженно уставившись в объектив. Этот дубль паспортного фото Бассаров теперь носил с собой.
         - Н-не… Не помню… - отвел взгляд Олег. – Я ж с телками обычно под кайфом…Че, твоя баба?
         - Моя Бабочка.
         Хозяин усмехнулся.
         - Я и базарю…
         - За базар ответишь.
         - Усёк, шеф. – примиряющее поднял руки Олег, со стаканом в правой, будто хотел произнести тост. Гость его не поддержал. По тому, как собеседник опустил стакан, пролив «Плиску», Борис ощутил укол ревности. Нервничает. Есть что скрывать?
        - «Не помню» или не знаешь? Ну? Она была целка или уже соска? – спрятал фотографию Борис.
         - Т-ты кто? – с запинкой выдавил хозяин. – Ты зачем?.. не по теме базаришь… Ты че, блин, не за видаком? А кто звонил? Т-ты чего тут? В моем доме, сука, да? Мент или блатной? А я вот чего! Щас батю позову с друганами!
        Олег судорожно вцепился в мобильный телефон.
        - А ****ей звать не будем?  - допил из стакана незваный гость.
        - Щас тебе и ****ей, и ****юлей позовут! Батин охранник выпишет. И роспись с печатью промежду ног! – набрал номер сынок.
        - Ну валяй, мелкий шкодник, - развалился в кресле гость. – А коньячок у тебя неплох… Кстати, твой папаша знает, что его сынок уже не сопленос, а СПИДонос?
        Парень упал в кресло, выставил руку, словно защищаясь от удара:
        - Тихо ты, не ори… Ты док, что ли?
        - Не понял.
        - Доктор?
        - Типа того. Санитар общества.
        - Так ты… вы из Центра? Так бы сразу и сказал.
        - Ага, из центра, из Москвы.
        - А!.. – исторг фальцетом. - Хотите статью припаять, типа за умышленное заражение? Ха, еще неизвестно, кто кого заразил.. . Эта девка и наградила… Да я ее тут пялил во все дырки!    
        Бассаров встал, взял бутылку, вылил содержимое на голову хозяина. Остаток, раскрутив флакон, выцедил из горлышка.
       Мобильный телефон выдал трель. Абонент игнорировал вызов. Был занят.
       - Сучара! – отплевавшись, заорал хозяин. - Забирай видак и уматывай. Ниче не надо, только бате не говори! И кассеты бери! С порнухой…
       - Дрочи сам, мальчик, - достал сигарету Борис. - Это твои игрушки.
        - Че те надо, гад? – Олег подобрал с пола футболку и вытер голову.
        - Скажи, что знаешь про девчонку, только честно! А то проверю, будет по-взрослому, – Бассаров спрятал фото. – Кололись? Ханкой или герычем?
        - Да ты че, я крови с детства боюсь... Кроме травы – ни-ни. Пацаны - да, колятся, только не в моем доме.
        Выпалив эту тираду, Олег скупо прослезился:
        - Блин, мужик, мне, может, жить осталось пять годков …
        - Кончай давить на жалость, - Бассаров показал удостоверение ФСК, правопреемника КГБ, отпечатанную в той же типографии, что и диплом профессора астрологии. Золота на удостоверение федеральной контрразведки алхимики печати не пожалели. – Лучше провести эти пять годков на воле, чем гнить у лагерной параши, сечешь?
        -  Ага, - покосился на красную «корочку» Олег и всхлипнул. – Только не говорите ему, что я тут сказал… Убьет и посадит!
       - Сперва я посажу.
       - Что-о? – бросив вытирать голову, испуганно вскинулся Олег.
       - Я говорю, сначала посадит, потом убьет, - Бассаров взял зажигалку со стола, закурил. - Нарушена причинно-следственная связь.
        - Что? –  Олег бессильно упал в кресло, поспешно кивнул. -  Ага, связь… Да какое следствие, какая там связь! Лори, говоришь? Да я знать ее не знаю!
        - А его знаешь? Имя, фамилия?
        - Не… не знаю. Погонялово только… Насвай кличут. Хвастал, трахает ее прямо в своем киоске. Овощном.  – Олег  начал давиться словами. – Да не знаю я его, в очереди токо видел… Я тут не при делах, начальник!
        - Какой еще очереди? За колбасой?
        Хозяин забегал по комнате.
        - Очередь… в Центре…  СПИД-Центре… У Насвая вся ментура в кентах… и бандиты… я их сам ненавижу. Просто видел их вместе … Его и девчонку.
        Бассаров пошел к двери.
       - Погоди, не уходи…- встал Олег, вытер слезы рукавом поддельного «адидаса». – Ты вроде чувак нормальный. Давай выпьем? Ты правда не из Центра?
       - Правда.
       - Все равно ты мужик продвинутый. Короче, скоро там вакцину от СПИДа найдут?
       - Говорят, ищут... Не знаю, Олег. Прощай.
        - А мне-то… мне-то что делать? – дернулся хозяин.
        - А ты забей, - загасил сигарету Бассаров.
    
        Выйдя из дома, единственного двухэтажного в околотке, Бассаров закурил с третьей попытки - ветер гасил огонек. Невезучий день!
        Адрес Олега он прочитал в кабинете Тришиной, когда по коридору пронесся клич, что дают талоны на колбасу и водку.
        Вдали над рекой зависло неяркое солнце.    
        Не докурив, он выбросил сигарету, пнул колесо «тойоты».
        От «Плиски» раскалывалась голова. А дома ждала Лори. Выворачивая руль в сторону дома, вспомнил, что не записал имена двух дружков Олега, что «были» с Лори… Явная деза, но волнительная. Эмоции это пустышка. Фантик. Дырка от бублика. Однако не поздно уточнить.
        И подумал: что это изменит? чем он занимается? зачем?.. Так бывало, когда после ряда ошибочных решений, и в уме, и де-факто, как в случае с Олегом (явный прокол), он словно читал на холодной, со свинцовыми потеками, стене: Ответ неверный. Написано почему-то не мелом, а углем. При этом узкая ладонь с нервными длинными пальцами пианиста выдвигалась из-под белой манжеты и, подведя косую черную черту, - уголек осыпался от нажима, и тлёй садился на манжету, - посылала слепящий сноп алмазной запонки... Точка. Запах гари. Дубликат ответа выжигался в размягченных от алкогольных паров мозгах. Мозги желтели древесиной, на которых увеличительным стеклом выжигалась очевидная истина.
        Возле Селенгинского моста его задержали. Он послушно подул в стеклянную трубочку алкотестера. Трубочка изменила цвет. Эта «Плиска» никакое не бренди, а бред, обычное пойло бывшего соцлагеря, мелькнуло у нарушителя. Однако уже второе задержание за год. Так и права отберут. Бассаров подумал про Лори: а ведь машина будет нужна позарез. И инспектор незнакомый – не Маркаков.
        Он полез в карман за мелкой взяткой.
        Его отпустили без протокола.
        Маркаков бы не отпустил.

        Пленка 08с. Серенус. Отдел клинической эпидемиологии
 
        Две женщины, одна молоденькая, белый халат ей был великоват, другая постарше, плотная, в синем халате, семеня и отдуваясь, тащили по коридору стол.
        Бассаров промаялся на должности зама по АХЧ меньше месяца. На большее не хватило – мешали рамки бюджетной организации: ни дать взятку, ни взять. Время такое, продажное. А вот помочь Центру – это можно.
        - Мужчина, вы не могли бы помочь? – К Бассарову обратилась та, что помоложе, по виду медсестра. Она запыхалась.
        В пустой комнате на подоконнике громоздились папки. Пахло свежей известкой.  Бассаров с детства любил этот запах. Об этом и сказал.
       - Правда? – обрадовалась медсестра. – Я тоже, представьте! Прям обожаю…
       - Это значит, что вы еще растете, организм просит кальция, - изрек диагноз Бассаров.
       - Хм… Не такая уж молодая, - метнула на Бассарова гневный взгляд девушка, худенькая, руки-ноги как ветки топольков, торчавшие в окне.
       Выяснилось, не медсестра, а врач. Интерн? На вид студенческого облика. Нет, заведующая отделом клинический эпидемиологии, образованного всего месяц назад.
       - Главврач так и сказала: новый отдел пускай возглавит новенькая.    
       Когда Бассаров с женщиной в синем халате - завхозом, занесли третий стол, новоиспеченная завотделом тщетно пыталась прибить к стене большой календарь. Громко ойкнув, она подула на большой палец.
       - Э, так это не делается, - Бассаров забрал у врача молоток и спросил у завхоза дрель.
       Заодно сделал еще несколько отверстий для настенных полок.
       - Татьяна Санжиевна, а шторы у меня темные, в химчистку сдала, – сказала завхоз. 
       Бассаров отвлекся от водружения полок и представился. Хозяйка назвала свою фамилию.
       - Бассаров, два «эс», - шаркнул ногой гость. – Борис, можно без отчества.
       - Даже не знаю, как вас благодарить, Борис… - любуясь на полки, промурлыкала Татьяна Санжиевна. – А шторы надо светлые, лучше розовые, я видела недавно… Спасибо, Борис.
       - Дык, Санжиевна, он же нашенский человек. Почти! – заметила завхоз по имени Ирина. - Он же нам и с лабораторией помогал, и шприцы доставал. Можно сказать, наш добрый ангел. Мой бывший шеф!       
       - Погодите, сейчас будем пить чай, - захлопотала обрадованная девушка.- Я из дома пирог принесла…
       - Спасибо, Таня, но…
       - Татьяна Санжиевна! – рассердилась заведующая отделом. И резко выдернула вилку вскипевшего чайника. Бассаров испугался, как бы хозяйка в гневе не ошпарила себя.
       Тут Бассаров сообразил, что завотделом Т.С. Ильина, может быть полезной. И без церемоний сел за стол пить чай. Завхоз Ирина уже нарезала пирог с брусничным вареньем.
       Татьяна Санжиевна весной закончила мединститут, и ее хорошенькая головка с короткой прической была полна планов и идей.
       - ВИЧ – болезнь совершенно неизвестная, коварная, и подходы к ней тоже должны быть нестандартными, - прихлебывая чай, врач воодушевленно посмотрела в окно. Бассаров тоже посмотрел в окно -  и ничего не увидел, кроме голых ветвей и дощатого, с темными потеками, забора. Чего-то на заборе не хватало…
       – СПИД разрушил все прежние представления об инфекции, - откусила порядочный кусок пирога завотделом. – А мы работаем по старинке. Взять, к примеру, аутрич…
       - Как? «Аут» - это я понял, - отметил гость. – Все остальное вне моего понимания. Тут я аут.
       Татьяна Санжиевна зачем-то встала.
       - У нас в НСО…
       - Татьяна Санжиевна, вы опять говорите загадками. Где, говорите?..
       Заведующая отделом Ильина покраснела как брусничное варенье:
       - Ну, там… в научном студенческом обществе… Короче, это американский термин. У них эпидемия началась раньше, ну и опыта больше, - она стряхнула крошки с кофточки. – Так вот, outreach  переводят как «переходить предел», но я считаю, что перевод неточный. Скорее, reach тут как «достигать чего-то вне правил»… Я писала об этом в реферате … - зачем-то встала заведующая.
       - Ой, Санжиевна, пойду-ка я, спасибо … - с шумом поднялась из-за стола завхоз.
       Бассаров неожиданно понял, чего не хватало на заборе - похабного слова.
       Отпив чайку и прожевав кусочек пирога, он изобразил крайнюю степень заинтересованности.
       - Прекрасная трактовка!
       - Да, да, да! – села врач. – Аутрич часто путают с «равными консультантами», понятно? Участие равного консультанта как знатока целевой группы делает работу более осмысленной и эффективной. Но это не то…
        - Ага, самое то, – поддакнул Бассаров. - Любому да каждому не дадут возглавить целый отдел.
       Татьяна Санжиевна опять покраснела.
        - … тем паче, молодому специалисту…
        Татьяна Санжиевна нахмурилась:
        - Мне уже двадцать пять! Будет...
        - А интересно, - поспешил перевести стрелки гость, - чем будет заниматься отдел клинический эпидемиологии? Есть же клинический отдел…
        - Нет! – твердо молвила заведующая. – Никакого дублирования. Кроме прочего, в задачу отдела входит отслеживание цепочки заражения.
        Бассаров вспотел. Возможно, от горячего чая.
        Дождавшись, когда завхоз, с грохотом сунув инструменты в ведро, ушла, он придвинул стул хозяйке.
        - А я, собственно, Таня… Татьяна Санжиевна, по поводу Арпиульевой…
        - Кто такая? Первый раз слышу, - потянулась за вторым куском пирога врач.
        - Больная…Диагноз подтвержден.
        - Больных у нас нет! – отрезала Ильина. – Есть ЛЖВ. Лица, живущие с ВИЧ. Я сегодня говорила на планерке, что пора вводить новые статусы, как это принято во всем мире. А мы все еще работаем по старинке. Да, ЛЖВ! Но, заметьте, живущие, пусть с ВИЧ, жи-ву-щие!
        - Да, да, как я вас понимаю! Живущие – жующие. Пирог классный…
        - И что вы понимаете? Учтите, разглашать ВИЧ-статус больного… простите, ЛЖВ мы не имеем права. По закону. Даже близким родственникам!
        - Да мне этот статус сто лет в обед как известен! Нам бы цепочку контактов...
        - Еще чего не хватало! – возмущенно вскочила собеседница, роняя крошки пирога на стол. – Вам еще базу данных подавай!
        - Ха. – Бассаров хмыкнул. - Вся ваша база данных вон, пылится на подоконнике… Папки, скрепки, канцелярский клей…  Работаем по старинке? А еще хотите одолеть чуму двадцатого века!..
        Девушка-врач села.
        - Тут вы правы… Компьютеров почти нету…  даже по одному на отдел. Только в клиническом и на регистрации. Даже в бухгалтерии нету.
        Татьяна Санжиевна вздохнула и отодвинула тарелку.
        - Вот, аппетит пропал…
        - А хотите, я вам его подниму, аппетит? Я как раз пробиваю компы для Центра. «Эпл Макинтош», пойдет?
        Заведующая отделом пискнула, захлопала в ладоши, как девчонка.
        - Гарантирую, что один из них попадет на ваш стол.
        - А вы и впрямь добрый ангел, Борис! Я даже где-то завидую вашей девушке… как ее фамилия, говорите? Какой путь заражения, половой, инъекционный?  -  Хозяйка ринулась к подоконнику к стопке папок и скоросшивателей. Чихнула от известковой пыли. Раскрыла и отложила верхнюю папку.       
       Татьяна Санжиевна закусила нижнюю губу.
       - Нет, Борис. Не имею права. Сожалею. 
      Бассаров молча пошел к двери.
      - Постойте…- окликнула визитера заведующая отделом. – Я тут подумала… вы же нам помогаете…  могу дать телефон знающего человека…
      - Аутрич? – усмехнулся  Бассаров.
      - А вы быстро учитесь, Борис. Вот… - Татьяна Санжиевна черкнула на настольном календаре, оторвала листок. – Скажете, от меня…  Все, что могу.
      - Спасибо, Таня.
      На этот раз заведующая отделом клинической эпидемиологии не возмутилась.

       Пленка 09с. Бассаров. Кирзавод
   
        Когда вышел из ванной, она еще спала. Моя Бабочка. Я называл так мою сожительницу мысленно – ей не нравилось это обращение. А мне – да! А как ее называть? Женой она не была. Моей Женщиной или, того хуже, Моей Любимой – пафосно. Сожительницей – грубо. А Моя Бабочка – как раз. Оптимально. Два в одном. Имя плюс  мое неравнодушное отношение.
        Последнее время Моя Бабочка стала много спать. Сперва я радовался, потом встревожился. Лори жаловалась на слабость.
        На цыпочках, оставляя на полу мокрые следы, в одних трусах пробрался на кухню, волоча за собой телефонный провод, крутанул диск, набрал номер, указанный Татьяной Санжиевной.
        На том конце провода послали на три буквы. И эти буквы были далеко не ВИЧ.
        День начинался не лучшим образом.
        Я заварил растворимого кофе и вспомнил, что забыл купить молока. А кофе без молока как ложноположительный результат.
       «Бывает, - подумал я. - К примеру, человек с похмела». И набрал  номер еще раз.
       - Алле. Мне бы Гендоса, - говорю, - я от СПИД-Центра.
       - Мужик, ты че, не понял, в натуре? – На том конце провода надсадно задышали. – Пшел ты, усек!..
       - Усек. Уже в пути.
       - Понятливый, ишь ты… А че хотел-то?
        - Мне б справку. Гендос, это вы?
        Абонент взял паузу. Сиплое дыхание.
       - Допустим, Гендос я буду. У тя бабки-то есть, мужик? Справка денег стоит, так, не?
       - Допустим.
       - Ну, валяй.
       Мне назвали адрес в районе Кирзавода.
       Когда-то здесь был кирпичный завод, но местные говорили, что название района – от слова «кирять». В смысле «бухать». В смысле «выпить». И в том была сермяжная правда.   
       В окне «тойоты-камри» возникли темные деревянные бараки, переполненные мусорные баки, залежи рванья и много битых бутылок. Кое-где выбиты стекла, кое-где в окна вставлены фанера и намокшие листы ДВП с разводами. Пейзаж эры перемен. Эти бараки строились еще в эпоху первых пятилеток. Нормальные граждане давно унесли отсюда ноги, и в разные годы там селилась колоритная шушера, начиная с периода бериевской амнистии. Горожане избегали посещать этот район.
        Пасмурный день поздней осени не добавил шарма Кирзаводу. Для начала мою «тойоту» обхаяли местные псины.
        В лобовом окне солнце ныряло в пепельные облака, будто обожженные и исторгнутые гигантской печью. Птицы летали низко и молча. Редкие тополя, облезлый асфальт, разбитые фонари, сизые стены промзоны, дома с проплешинами шифера, собаки – все было серым. На миг солнце высунулось из-за пурпурно-черного занавеса, но тотчас кануло, удушенное свинцовыми тучами. Явственно намечался дождь со снегом. Детей на улицах не было.
       «Тойоту» тряхнуло – опять выбоина! – занесло, к счастью, на обочину. Мимо с ревом прогромыхал железными бортами грузовой «ЗИЛ». Я вылез из машины. Веер гнал по выщербленной дороге пыль и мусор. 
       Дверь в барак висела на честном слове. Я попытался ее подправить, и она упала – едва успел отдернуть ногу. Под ногами хрустнуло стекло. Стертые до белизны ступеньки. Вонь кошачьего дерьма не могла потеснить стойкий запах марихуаны.
       Я поднялся на второй этаж – ступени отчаянно скрипели. Облупившиеся стены грязно-зеленого цвета, надпись «Козлы все», выцарапанная гвоздем на почерневшей от грязи стене. Я полез во внутренний карман за бумажкой, чтобы сверить номер квартиры, и тут за спиной взвизгнули половицы...
       Боли не почувствовал – голову будто резко сдавили огненным обручем.
       Очнулся сидящим  на продавленном кресле. Кресло источало запах помойки – видимо, оттуда его и приволокли. Карманы куртки были вывернуты.
       Я не был связан, и быстро понял почему – на меня тоскливо смотрел черный зрачок обреза. Напротив на солдатской кровати сидел тип в телогрейке на голое тело. На груди синела татуировка: двуглавая церковка. Ага, механически сообразил я, две ходки, как минимум. Голова раскалывалась. Я сунул руку в карман.
       – Не дергайся, бабки мы забрали, - скривился тип в телогрейке. – Это плата за вход на дискотеку.
       Где-то сбоку с готовностью заржали. Голову я повернуть не мог – так она болела.
       -  Я б вам и так отдал, бабки-то, - промычал. – Договорились же…
       -  А может, ты мент? Колись давай. Кто тебе слил телефончик, мм?
       Телефон, кстати, стоял на столе с прожженной клеенкой. Красный корпус, белый диск. Новенький аппарат явно не вписывался в окружающую среду, обставленную рваными, в ржавых разводах, обоями. Наверное, это был единственный домашний телефон в околотке. Я знал, что дефицитный стационарный номер в депрессивном районе, где уже появились первые наркоманы, пробил СПИД-Центр. Под проект «Аутрич».
       А что такое outreach? По-русски - агент под прикрытием. Недаром  заведующая отделом клинической эпидемиологии, помедлив, согласилась с моей трактовкой. И назвала не фамлию, а погоняло аутрич-работника.
       Я осторожно потрогал голову сзади – бил левша. Ну, спасибо, Татьяна Санжиевна, подумал, за наводку.
      - Сказал же, со СПИД-Центра я, мне Гендоса надо…
      И тут же понял, что Гендосом тут и не пахнет.
      - Гендос – не наш паровоз, - хмыкнул, качнув зрачком обреза хозяин.
        Где-то опять заржали. Хозяин потер пальцами, взглянул на подручного. Я догадался: приготовить косяк.
        - Да убери ты пушку, не мент я!
        - Чем докажешь, фраерок? Учти, фуфло твое про заразу тут не пролезет.
        Я лихорадочно соображал – аж голова перестала болеть – и наконец рассмотрел хозяина. Оказывается, он сидел в синих семейных трусах, не считая ватника и вьетнамских шлепанцев. И тощие ноги его, исколотые татуировками, не могли прикрыть изъеденые язвами лодыжки. На коленях синели звезды. Плешь едва прикрывал седой ежик, хрящеватый перебитый нос вдавлен в переносицу, один глаз подернут бельмом. Бандит тут же потер его пальцем с черной каемкой ногтя – кисть, и та была в наколках. Помнится, Таня, не подставщица Татьяна Санжиевна, говорила, что у папы почти нет татуировок - какой же он бандит?
        Стоп. Танин папа! Клички не знаю, но фамилия должна быть как у незамужней Тани – Каратаев.
       - Не верите, позвоните Каратаеву….
       - Тихо, фраер, ты за Фару базаришь, че ли?
       Я кивнул. Пора рисковать.
        - Не надо ля-ля, баклан. Фара – мужик авторитетный. В натуре авторитетный!
        Я показал глазами на телефон.
       - Ну, брякни… Но учти, если лажанешься – пустим на корм местным крысам, - повел дулом обреза бельмоватый.
       И опять где-то над головой заржали.
       Фара –кличка еще с малолетки, которую, я знал со слов Тани, тот не любил. В ближнем кругу имело хождение взрослое прозвище общепризнанного авторитета.
        Я подошел на негнущихся ногах к телефону и увидел того, кто ржал у меня за спиной. В левой руке он держал кружку с чифирем. Ага, левша, он и подкрался сзади. Вытянутая физиономия дебила в вытянутой до колен футболке со слоганом «Ну, погоди!» и рожицами Зайца и Волка.
        - Но прямого телефона Фары у меня нету, - изобразил я подобие улыбки.
        - Делай! Токо жива-а!
        Я нервно крутнул диск. Уж чего-чего, а номер своей конторы я мог отбарабанить и под дулом ручного пулемета Дегтярева.
        - Алле-е, - раздался в трубке такой родной певучий голосок Татьяны, - независимая оценочная кампания «Белый квадрат» к вашим услугам…
       - Таня, привет, это я, - торопливо бросил, косясь на обрез.
       - Ой, Борис Артамонович, куда ж вы пропали! – радостно запричитала Таня. – Так нельзя! Я обижусь…
       - Стой, Таня. Стой, я сказал! – перебил ее. – Скажи телефон папы.
       - Какого еще папы? – обидчиво пропела Таня. – С папиками я не знакомлюсь…
       - Телефон, блин, родного отца! Учти, мне не до шуток. И напомни его имя-отчество…
       Таня затараторила.
       Я крутнул диск заново.
       - Э, фраер, не крути динамо! - дуло обреза шестнадцатого калибра нацелилось мне в лоб.
       Пришла моя очередь тараторить:
       - Минутку!.. Алло, Владимир Виссарионович? Это Бассаров, два «с»… ну, да, который Танин шеф…  Тут такая ситуация, попал я конкретно… Влип, грю, на Кирзаводе…
        Владимир Виссарионович, наверное, потому и стал авторитетом, что быстро соображал.
        Оборвал мой лепет:
        - Короче. Адрес.
        Я продиктовал тот, что дала подставщица Татьяна, блин, Санжиевна.
        Хозяин начал привставать, а ствол обреза опускаться.
        - Э, мужик, это хто? Фара, в натуре? Погодь, не надо…
        Но на том конце провода уже повесили трубку.
        - Да он пургу гонит, шеф, - ожил дебил-левша. – Откуда фраеру знать Фару, он же положенец…
        - Тс-с, - шикнул на подручного хозяин. – Может, и гонит… Наверняка, гонит. Ждем…
        И бельмоватый затянулся косяком с «дурью», которую скрутил для него напарник с лошадиным лицом. Обрез главарь передал  помощнику. Ситуация, однако, менее напряженной не стала – дебил-левша мог выстрелить в любой момент.
        Бассаров рухнул в кресло. И только тут почувствовал, что у него нет сил.
        Хозяева начали передавать косяк с дурью друг дружке.
    
        Страшный удар сотряс барак. Видать, я задремал, если взлетел над креслом ракетой класса «земля-воздух». Дебил с обрезом пукнул и выстрелил в потолок. Хозяин блат-хаты сиганул за железную кровать в стиле «фосбери флоп».
        В комнату вошли двое, спортивного вида парнишки в кожанках и широких спортивных штанах. Первым делом они вырвали обрез у лежащего на полу левши. А когда тот попытался возмутиться – пнули в грудь. Он завыл и опять залег на пол. Обрез переломили и вынули дымящийся патрон. Тот из  пришельцев, что плотнее и пониже, изучил потолок и, узрев дырку от выстрела, кивнул спутнику. Затем вытащили за шкирку бельмоватого хозяина, прятавшегося у стены за кроватью.
       Меня они как бы не замечали. Я вжался в кресло и ощутил сквозняк – входная дверь была распахнута настежь.
        И лишь после этих телодвижений тот, что помоложе и повыше, крикнул в проем двери:
        - Чисто!..
        В квартире появился пожилой визитер высокого роста. На нем было дорогое верблюжье пальто с длинными полами, норковая кепка, мохеровый шарф и блестящие демисезонные туфли.
        Дорогой во всех смыслах гость стянул перчатку,  брезгливо оглядел валявшихся на полу обитателей нехорошей квартиры.
       - Здравствуйте, ребята, - ласково молвил человек в верблюжьем пальто.
       Воцарилось молчание. Ласковый тон ничего хорошего не сулил.
       - Слыхали, придурки? -  пнул ближнее тело бычок в кожанке. – Здороваться надо.             
       Криминальные типы, кряхтя,  приподнялись, нестройно проблеяли приветствие. Ближний из них напоминал куклу-неваляшку.
       - Здравствуйте, Борис Артамонович, - развернулся ко мне вошедший.
       Я попытался подняться с кресла. Гость махнул перчаткой: сиди, мол. Он не спеша выудил из пачки беломорину, подручный чиркнул спичкой.
       - А зачем стреляли, мальчики? – пустил колечко дыма человек в пальто.
       - Я думал, мент… - сказал бельмоватый.
       - Думать надо, прежде чем палить из ствола.
       - Прости, Виссарионыч, промашка вышла.
        Виссарионыч! Он же Фара. Без пяти минут вор в законе. Смотрящий, типа того. Про него ходили легенды. Два месяца держал голодовку во время последней ходки в знак протеста против пыток сидельцев. И ведь добился: из Москвы приехала комиссия, наказала особо ретивых тюремщиков.
        - Ментов не трогать, - членораздельно изрек авторитетный визитер.
        - Как это?.. – приподнял растерянную физиономию левша. – В натуре, Циклоп?
        Бельмоватый подавленно молчал.
        Подручный Виссарионыча снова пнул дебильного левшу.
        - Слыхали, бакланы? – замахнулся обрезом трофейным парень в кожанке. – Повторить!
        - Ме-е...      
        - Че ты там блеешь, козел! Убью, чмо!..
        - Ментов не трогать, конкретно! - испуганно выпалил лежащий на полу и закрыл голову руками.
        - Не вам, убогим, решать... – посмотрел в окно, пустил колечко дыма гость.
Снял кепку и отдал помощнику. Сел на подставленную табуретку. Волосы - соль с перцем. Крупный нос, тяжелый подбородок, внимательный взгляд стальных глаз. Именно глазами он напомнил дочь Таню, не окрасом - моя длинноногая секретарша была натуральной блондинкой. Видно, мастью пошла в мать, говорят, писаную красавицу.
       - Короче. Бабки вернуть, - тихо сказал авторитетный пришелец. – Ответка будет симметричной. Штырь, аккуратней.
       Штырь, стриженный наголо, широкоплечий, квадратообразный, без замаха ударил бельмоватого. Тот молча рухнул на кровать.
       Дебил-левша торопливо всучил мне мятые сотенные и отскочил, как от прокаженного.
       - Поднимите его.
       Штырь стянул с кисти плексигласовый кастет, схватил хозяина за волосы, влепил пощечину, чтоб очухался.
       - А? Чо? – еле разлепил глаз с бельмом. Второе око успело заплыть кровавой заплатой. Из носа текла кровь.
       - Тема такая, Циклоп. Он не мент.
       Циклоп промычал, запрокинув голову.
       - Итак, о чем базар? – Танин отец затянулся папиросой, глядя на меня.
       Я поерзал в кресле.
       - Да хотел какого-то Гендоса найти… Мне дали телефон… адрес.
       - Слышали, ребята? Куда Гендоса подевали? – тихо спросил Виссарионыч, переведя взор на Циклопа.
        Циклоп опять промычал, приложив к носу полотенце. Штырь влепил по другой щеке.
        - Того самого, Виссарионыч, - очнувшись, залопотал ответчик. – Гендоса мы того… малость обработали… нагнали отсюда. Он с каким-то Центром закрутил, ментовским, не иначе… Брошюрки начал раздавать шпане, шпана в отказ пошла, а это ж бабки голимые… в общак, Виссарионыч, в общак, я ж не для себя, Виссарионыч!
        - Общак не твоя печаль, Циклоп, -  выдохнул дым авторитет. – Без тебя там обойдутся. Ты рамсы не путай… Короче, везите Гендоса обратно, накормите, подлечите, лепилу я пришлю. Все!
        Виссарионыч бросил папиросу в подставленную жестянку, резко встал. Молодой бандит подал кепку.
       - Борис Артамонович, вас подвезти? – обернулся ко мне отец Тани.
       - Спасибо, я на своей, Владимир Виссарионович, - вспомнил отчество Татьяны.    
       Голова раскалывалась и кружилась. В глазах плыли мушки.
       - Садитесь в мою, Борис Артамонович. В таком состоянии вам не следует садиться за руль. А вашу машину поведет Сережа.
       Молодой бандит сделал шаг  – я вложил в протянутую руку ключи.
        За руль джипа сел Штырь.
       - Паша, за лепилу будешь. Дай человеку лекарство.
        Штырь обернулся  с водительского места, зверски оскалился, что означало улыбку, с хрустом свернул колпачок коньяка. По салону джипа разлился ароматный дух.
        Я выпил залпом. Боль в затылке утихла – ниже диафрагмы разлилось живительное тепло.
        - Старинный товарищ  из Грузии прислал. И мне плесни, Паша.    
        - Вот козлы!.. – с чувством рыкнул Паша Штырь. – Надо было еще по печени врезать.
        - Полегче, Паша. Еще убьешь. Забыл прошлый раз, да? 
        - Не хотел, шеф, случайно вышло...   
        Выпивка сблизила. Половину пути из промзоны до центра города Владимир Виссарионович пытался выяснить, есть ли у меня проблемы в бизнесе, предлагал помощь, ежели кто наезжает не по понятиям. Видать, дочь проговорилась, что гендиректор совсем забросил фирму. Я представил, во что может вылиться предлагаемая «помощь», и отказался. Вторую половину дороги говорили о Татьяне Владимировне. Отец сетовал, что дочка у него шибко гордая, отвергает папашины деньги и связи, хочет идти своим путем. Чувствовалось, однако, что отец гордится дочерью. И любит.
       - Знаете, Борис, она того… стыдится… мм… моих занятий. Неудобствует. Прямо не говорит, но ворчит, как ее покойная матушка.
       Владимир Виссарионович отвернулся к окну, в котором тянулся тоскливый пейзаж промзоны. По разбитой дороге с заплатами асфальта змеились песчаные струи, завихряясь у обочин. Окружающие город сопки, подсвеченные, будто надели пурпурные шапки.
       Остаток пути проехали молча. Каждый думал о своем.

       Пленка 10с. Бассаров. Возвращение в «Белый квадрат»

       Джип отца Татьяны припарковался по месту работы дочери - у невзрачного четырехэтажного жилого дома. Одна из первых хрущевок города. Зато в центре. В полуподвальном помещении и располагался НОК «Белый квадрат».
       Водитель догнал на лестнице и всучил вместе с ключами от «тойоты» початую бутылку армянского коньяка.
        - Держите. Не обсуждается. Босс приказал, - хохотнул Штырь.
        За спиной раздался рев. Джип рванул с места.
        У входа меня встретила Татьяна – увидела отцовскую машину из окна. Чмокнула в шечку.
        - Фу, бриться надо, Борис Артамонович, - капризно надула губки Татьяна. – Совсем нас позабыли, хоть вы и начальство.
        - Салют, соратники! – поднял обе руки и охнул от боли в затылке.    
        За столом сидел Борис-два, моя правая рука. И сидел он за компьютером. Эту диковинку я привез из Москвы.
        - Га, начальник!... – крутанулся на стуле Борис. – Вот, осваиваем технику…
        Родные лица!..  Не хватало только Алдара, водителя и мастера на все руки. По части ломки рук-ног в том числе.
        Не успел спросить, где сын степей, как раздался грохот сливного бачка. Из закутка вылез Алдар, подтягивая спортивные штаны.
        - Ше-еф! – заорал он, кинулся ко мне, будто намеревался провести борцовский прием.
        - Алдар, руки!.. -  ледяным тоном Татьяна Владимировна остудила порыв сослуживца.
        Алдар виновато юркнул обратно в санузел. Раздался шум воды. Борис-два включил чайник. Через минуту появился Алдар и показал помытые руки Татьяне. В начальных классах мы точно так же у входа в класс предъявляли ладошки учительнице.
        По части дрессировки персонала моя секретарша, пожалуй, могла бы дать фору нынешним офис-менеджерам. Я пожал помытую руку. Алдар не удержался и панибратски хлопнул  по плечу. Я поморщился – заныл затылок.
        - Ше-еф!..- водитель раздвинул щеки. Круглолицое его лицо излучало неподдельную радость.
        Я снял куртку и присел на край рабочего стола.
        - Как дела? – спросил больше из вежливости.
        - А что, налоги платим, - вздохнул мой тезка. – В целом нормально.
        Судя по протяжному вздоху, не все было нормально. За месяц моего отсутствия уровень зарплат, конечно, не упал, однако моего заместителя тревожило развитие бизнеса на перспективу. Например, практически исчезли заказы.
        Все это, помедлив, выложил главный инженер.
        - Борис, а, Борис, мальчишки отняли копе-е-чку! – пропел я арию юродивого из оперы Мусоргского про царя Бориса Годунова.
        И выставил на стол початую бутылку коньяка.
        Не царское это дело – раздавать взятки. Всем был хорош мой зам, технарь до мозга костей, но не понимал простой инженерной истины: в рыночную пору важны не технические характеристики подвижного состава, а смазка рельсов для этого состава. Не подмажешь – не поедешь.
       Заказы на оценочные работы оформлял некий функционер из мэрии. Его привлекало словосочетание «независимая оценка», закодированное в наименовании НОК «Белый квадрат». Что, по мысли спятивших на ниве рыночных реформ чиновников, исключало коррупцию. Вот почему после соответствующей «смазки» заказы стабильно пополняли банк развития компании «Белый квадрат» (тендеры на подряды тогда были не столь изощренными).
       Не сходя с места, позвонил в мэрию. Знакомый функционер выразил радость по поводу звонка и озабоченность по части пересохшего русла вливаний. Мы соблюдали конспирацию - по телефону изъяснялись еще мудреней. Что-то о бабушкиной пенсии. Встречались мы в обеденный перерыв на третьих путях тупика подвижного состава. После акта передачи конверта с «бабушкиной пенсией» Татьяна воротила нос, жалуясь,  что он меня опять пахнет, как от слесаря. А пахло креозотом.
       - Расслабься, тезка, будут тебе заказы, - положил я трубку и разлил коньяк по рюмкам.
       - Алдару не наливай, он сегодня за рулем, - поднял рюмку главный инженер, отсекая претендентов на качественный напиток.
        Алдар взглянул на Бориса-два исподлобья. Глаза его стали уже некуда.
        Татьяна опять наморщила носик:
        - Вот скажу папке, чтобы впредь не дарил алкоголь в рабочее время, - она подала на тарелке разрезанное яблоко.
        - Таня, коньяк я купил в «Трех китах», - хрустнул яблоком.
        - Не надо делать из меня дурочку, - посмотрелась в круглое зеркальце Таня, –армянский коньяк присылает папе его товарищ. Здесь такого не продают, Борис Артамонович.
        - Ага, не продают, - чмокнул губами Борис-два. – Нектар! Цимес!..
        - А то ж, - усмехнулась секретарша, - воры в законе плохого не пришлют.
        И послала воздушный поцелуй кому-то в зеркальце.

        Пленка  11с. Бассаров. Не основной инстинкт

        Шум ветра в сосновых кронах куда восхитительней, чем судорожное выпрашивание у природы пятиминутки сомнительного кайфа.
        Разменяв четвертый десяток, я стал чаще приходить к этой мысли (не рано ли?). Однажды забыл записную книжку со списком любовниц на пассажирском сиденье служебного авто.
        - Алле, шеф! – с сарказмом вопросил по мобильному телефону Алдар. Мобильник я выдал водителю - единственному в конторе. – Я тут любопытную вещицу нашел в машине. Не ты забыл, а? Сплошь женские имена с телефонами, хэх...
        - Выброси ее куда подальше, - после минутного размышления среагировал я.
        - Жалко, шеф, однако! ****и все ж таки …- не сразу озадаченно проскрипел водитель «Белого квадрата». – А дающих женщин надо уважать. Они ж бескорыстно это самое…
        - Вот и забирай их себе. Дарю! – выплюнул я семечко от яблока.
        - Ты даешь, начальник. Обноски с барского плеча? Не-е, чужого нам не надо…Че-т ты совсем, шеф, опосля нарколожки с катушек съехал… Под лопатками не чешется? – проорал в трубку Алдар.
        - Чего?
        - Крылышки, грю, за спиной не проклюнулись, не?
        - Суета все это, Алдар. И тебе как ламаисту это известно.
        - А учение Будды ты не трожь, хоть и начальник! – тон водителя стал серьезным. – Ну, куды ты прешь, козел! – в трубке послышался звук клаксона. Алдар был за рулем. – Ладно, книжечку я приберу пока в бардачок. Авось, пригодится, хэх.
        Я прожевал яблоко.
        - М-м… вряд ли.
        Тут из кухни донесся Лорин голосок. Моей Бабочки.
        - А-а, слышу, слышу, шеф! – хмыкнул в трубку Алдар. - Старая любовь не ржавеет, однако.
        -  А вот этого ты не трожь.
        - Лады, шеф.
        Конец связи.
        И конец прошлым связям. Между тем, два раза, нет, три раза, звонила Люся – та самая, которая любила гулять по моей квартире нагишом, демонстрируя великолепную фигуру. Иногда позванивали другие девушки – из той, прошлой жизни. Как-то, неосознанно, исподволь это стало прошлым. Почему такое? Ведь он мужчина в самом соку, что говорится. Со всеми вытекающими отсюда… Что случилось? Ведь с Лори у них  этого самого было, ежели по-взрослому, всего ничего.
        «Мы выбираем не случайно друг друга - только тех, кто уже существует в нашем подсознании», говорил старина Фрейд. И был ошеломляюще прав.
        Да, по утрам он ощущал каменный стояк, по выражению Алдара, что нормально для тридцатилетнего мужика. Ненормальным, пожалуй, было иное влечение, близкое к жалости. Худенькое, как у вьетнамки, тело. Желтовато-смуглое, с едва обозначенными, как у девчонки, грудями. Тонкие лодыжки, изящный взъем ступни, виноградинки пальцев, острые лопатки, отросшие волосы, заплетенные в косичку, большие серые глазища метиски… Она была красива как статуэтка, вырезанная из нефрита. Особенно на фоне простыней. Казалось, стоит сжать чуть крепче в объятьях, и статуэтка сколется, никаким клеем не склеишь.
       И да, не гребаный стыд, а вирус иммунодефицита человека, имеющего имя и носителя, гасил желание. Хотя есть, конечно, кондомы, - не те обсыпанные дустом гондоны моего детства. В них мы наливали до двух литров воды, настолько толстыми были стенки «изделия № 2», забирались на крышу водонапорной башни, и швыряли под ноги насмерть перепуганных прохожих. Современные презервативы - тонкие, чуткие, с клубничным привкусом -   производитель гарантирует всю гамму переживаний, весь спектр ощущений. Лори была не против. В том-то все и дело, что она отдавала себя на заклание, не иначе. 
        А, может, хрен с ними и с ним, с этим сексом, я и раньше после акта, опустошенный, безвольный, думал: а на фига все это? Слишком уж много мыслей забирал основный инстинкт. А вспомнить нечего. Basic instinct. Как раз в начале 90-х, кажется, в году 1992-м Голливуд напрягся и извергнул по своим семенным каналам фильм под этим названием. Режиссер Пол Верхувен! Как же, «Робокоп» и «Вспомнить все» с Аркашей Шварцнеггером (Шварц-Негр, так искренне артикулировал Харя имя своего кумира). Эти картины мы видели еще в Захолустье на видеодвойке у вертлявого завклубом. На экраны Basic instinct, разумеется, не вышел, интернет до границ развалившегося СССР еще не допылил. Картину Верхувена с Шэрон Стоун и Майклом Дугласом можно было увидеть ближе к середине девяностых в расплодившихся видеосалонах, да и то не во всех. Я видел фильм в Иркутске на старшем курсе. В комнату набилась дюжина зрителей, согласившихся на двойную цену за просмотр нашумевшего фильма. В салоне было тесно, душно, стулья скрипели, зрители шелестели конфетной оберткой, на задних рядах подростки сучили ножками. Вдобавок ко мне привалилась потная тетка, с одуряющим телесным духом, происходящее на экране ее явно возбуждало. Хотя не потеют лишь продажные женщины. Никогда.
        Не досмотрев, я встал и, роняя стулья, вышел. На улице выпил газировки и вздохнул с облегчением. Стоит ли париться? Ну, открыла старушка Шэрон тайну своих дряблых ляжек, и что здесь заоблачно эротичного? Я улыбнулся проходившей девушке в мини-юбке – она смутилась и замедлила шаг. Эротика ходит по земле, причем, совершенно бесплатно и перебирает ногами, куда более ладными, чем у голливудской дивы Стоун.
        Блин, вы уже задолбали со своим основным инстинктом, дайте пожить спокойно. Базовый инстинкт это, извините, насчет пожрать. Все остальное – горе от ума. Вот и бродят по шарику несчастные самцы, ведомые своими пенисами.
        Человечество устало от секса. Ему не нужно столько голой плоти, сколько навязывает обрушившийся на страну рынок. А как же Зигмунд Фрейд с его откровением о насквозь сексуальном поведении homo sapiens? Ха. Даже если бы в венах великого психоаналитика текла не иудейская, а голубая арийская кровь, его все равно отправили бы в концлагерь (не отправили – продали за бешеные рейхсбабки). Главное его преступление перед рейхом состояло в том, что своими трудами, не желая того, он поневоле диагностировал поведение в интимной сфере так некстати подвернувшегося под руку ефрейтора Шилькгрубера, извращенца, спятившего импотента, чья неудовлетворенная сексуальная фантазия выплеснулась на толпу. Эту толпу тот воспринимал как исполинскую женщину, насаженную на фаллосы пушек. А рев людской массы в ответ на его сумбурную сладострастную речь – как игривую прелюдию. Оргазм фюрер получал от мировой бойни, будучи – сзади и сверху - в звериной позиции продолжения рода. Впрочем, зря мы грешим на царство зверей, это говорю вам я, родом из таежного звериного Захолустья.
        Лори неслышно подошла ко мне со спины, прижалась, положив руки на плечи. Ее ступни были укутаны в мягкие ичиги, подаренные бабушкой-орочонкой. Лори, в чьих генах текла кровь аборигенов Захолустья, обладала бесшумной рысиной грацией.
        - Милый, ты  разговариваешь сам с собой.    
        Раньше такого за мной не водилось. Что случилось, чувак?
        Ветер гнул стекла. Косые тени от высоченных тополей, их тогда не обрезали, испещрили наш двор. Застывшее было солнце, облитое малиновым сиропом, дрогнуло, отряхивая предзакатные капли, - и поплыло вдаль. Где-то скрипели то ли водосточные трубы, то ли карнизы. То скрипела Земля, проворачиваясь и кряхтя. Извечный ход. Ничего не случилось.
        Я рассеянно чмокнул Лори в макушку, вдохнул аромат шампуня, отвернулся  и, чтоб не потерять мысль, продолжил монолог, сидя на унитазе.

                Перемотка ленты

        …Войны разжигают мальчишки, по выражению Генриха Бёлля. Писатель-нобелиат, в молодости солдат вермахта, прошедший Восточный фронт, знал, о чем толковал. Если сделать поправку на вращение Земли и на время, то войны начинают неудовлетворенные секс-фанатики, и в большой политике оставшиеся прыщавыми подростками. I can’t get no satisfaction.*
        Так что, господин Фрейд, в ущерб вашему учению потребность человеческих особей в гетеросексуальном общении к концу самого кровавого столетия чудовищно преувеличена. Термин sexappeal высосан сами знаете из чего. Уровень сексуальности, который задается информационным пространством как норма, свойственен разве что людям больным, причем не только психически. Сексоцентризм сознания характерен, к примеру, для первой стадии туберкулеза, некоторых кожных заболеваний и даже проказы. Не говоря уже о том, что исключительно сильная потребность в сексе наблюдается у большинства пациентов психиатрических клиник. Мы все живем во власти жесточайшей диктатуры. Это диктатура мягкой ягодицы. Диктатура большой груди. Диктатура длинных ног и коротких половых отношений.
        У человека все не как у животных. Он вознесся над царством зверей, уничтожил или приручил всех своих врагов и потерял всякую способность к ограничению размножения. Оставаясь при этом стадным животным. Когда двуногих стало много, секс потерял то единственное значение, которое отведено высшим промыслом репродукции и писаным сводом религиозных правил, и стал служить источником эмоционального общения и удовольствия. Заметим, животные не получают оргазма и вступают в интимную связь в среднем один-два раза в год, да и то по крайней нужде воспроизведения себе подобных.
        Лори как дитя тайги, плоть от плоти природы, испытывала глубокое отвращение к сексу.
        Не СПИД, не изменение глобального климата, не обмеление байкальских рек, не очередное испытание ядерного оружия, не есть главный вызов времени. Главный вызов – сексоцентризм. Мало кому хватит смелости публично заявить: «Хватит голого мяса! Вымя, ляжки, ягодицы, язык, лобок. Тошнит. Першит. Я не хочу каждый день взбивать пыль на своей или даже чужой постели! И не хочу прыгать козлом на диване. Мне уже не интересно смотреть на женщин, потому что с них нечего снимать! Эротика льется с экрана видеодвойки – и та двойка, парочка, что кувыркается в койке, на заднем сиденье иномарки, в бассейне, и даже в автомастерской, сама стала роботами, неживыми, с заученными возвратно-поступательными фрикциями. Случка-с. Фаллос больше похож на инструмент сантехника, или на гемомодифицированную чайную колбасу. Прошу, не надо щекотать меня за яйца. Тщетно, они  у меня стальные. Эй, вы там, наверху, узрите, что нарушено мое конституционное право на неприкосновенность?
        Стоит только кому-нибудь сказать нечто подобное, как его тут же обвинят в гомосексуализме, а при худшем раскладе рук и ног – и в импотенции. А импотенты –  самая дискриминируемая каста. Хуже пидорасов. Это во времена Хрущева хуже пидораса могли быть только два пидораса. Или три художника-абстракциониста. Вектор поменялся. Реформы 1990-х привели к тому, что опущенные в лагере не самого строгого режима «петухи» вырвались  на волю и закукарекали на весь мир с криком: «Гей, земляне!». Быть гомосексуалистом стало маркером избранности. Даже чума ХХ века не поменяла отношения к гей-сообществу. После первых повальных случаев СПИДа в Америке в «голубом» сообществе было оперативно доказано, что виноват не традиционный способ проникновения, а отсутствие качественных кондомов и смазки.
        И вечный boy, покой нам только снится.
        А импотенты остались с носом – между ног.
__________
* Сингл группы The Rolling Stones. В 1965-м – лидер хит-парадов в Великобритании и США. 2000 году возглавила список «The Greatest: 100 Greatest Songs of Rock & Roll»

        Пленка 12с. Бассаров. Сандаловая кровать

        Так вот, о носах.
        Наряду с унылым онанизмом в детстве меня мучили и возвышенные вопросы бытия: почему носы не мешают взрослым целоваться? То, что вопрос дурацкий, не приходило в голову. Я полагал, что по мере роста у мальчиков растут письки, у девочек сиськи, что естественно, а у тех и других - носы. Спросить у мамы я стеснялся. Ясность в вопросе могли внести старшие пацаны из барачного двора, но все их рассказы «про любовь» исключали поцелуй в губы как наступательное средство (презренные телячьи нежности!), зато изобиловали похабными подробностями и сопровождались понимающими смешками. К пятому классу я уяснил, что у нас в Захолустье взрослые в губы не целуются, а сразу переходят к делу, минуя сюсюканье и губошлепство. Любое выделение слюны в северном краю, где по утрам плевок замерзал на лету и падал льдинкой, считалось слабостью.
        Любовь – всегда слабость. Любящий находится, как говорят шахматисты, в слабой позиции. Но об этом в другой раз...  Покамись - о носах.            
        Лори со смехом призналась, что данный вопрос тоже изводил ее в начальных классах. В другой, правда, плоскости: как целуются очкарики? Очки при носогубном контакте могли стукнуться друг о дружку и упасть на пол. Никого не осеняло простое решение - перед свиданием закрепить очки на резинке, как перед уроком физкультуры; с другой стороны, со стороны затылка, это выглядело смешно, вот люди и не целуются… Хотя ВИЧ, болтали очередники в Центре, если губы не изъявлены проказой и детскими проказами, при поцелуе не передается. Невелик шанс схлопотать диагноз и при «отсосе» (за что купил – за то и продаю).
       Эти детские страхи мы с Лори обсудили in vivo в горизонтальном положении, и решили вопрос по-взрослому, без столкновения носов. Я не спрашивал, откуда у нее такой опыт. Боялся спрашивать. Просто говорил: «Утоли мою печаль». 
       Я полистал брошюру, всученную мне Тришиной. Показал Лори пахучие абзацы – мы покатились со смеху, благо, кровать была широкая, квадратная. Из натурального сандала, расхваливал менеджер мебельного салона, чувак в рваных джинсах. Я прикинул масштаб кровати: в штабель тут можно уложить две, не изможденных мастурбацией, разнополые пары.
        - А что, - поинтересовался у носатого продавца, - годится ли товар для групповухи?
        Я думал, он фыркнет в ответ, типа того. Или хихикнет.
        - Без сомнения! – с серьезной миной воскликнул менеджер, хищно раздув ноздри. – Эта кровать фактически создана для групповых упражнений, можно сказать, мечта гетеросексуала.
        Так и сказал. В просторном прохладном салоне магазина, больше похожем на ангар, мы были одни. Эхом разнеслось: «…гетеросексуала…»
        Короче, не кровать, а винторезный возвратно-поступательный станок, которому не страшны колебания и прыжки с силой удара до 8 кг/кв.см. В тестовом режиме.
        - Это же сандал, - подытожил продавец. И покопался, не вынимая правой руки из кармана, в необъятных штанах.
        - Фак! Значит, можно засандалить на всю катушку?
        - Без сомнения, - не моргнул глазом парень. – Доставка бесплатная. Всегда трезвые грузчики.
         Я хотел попросить всегда трезвых грузчиков опробовать кровать в тестовом режиме, но передумал. Вдруг вихрастый менеджер начнет распространяться про гомосексуальный аспект в сандаловой плоскости.
         И я купил кровать, хотя она оккупировала половину спальни. Я мечтал, что на этой вертолетной площадке мы будем как Джон Леннон с Йоко Оно. Выражать протест во фланелевых пижамах. Вести духовные беседы о несовершенстве мира. Ну и любить, ведь это же мечта гетеросексуала. Кстати, о сексуальной практике.   
        Кровать пригодилась.
        Первое время после диагноза мы были так напуганы, что вообще, раздевшись, глазели друг на дружку по разные стороны огромной постели. Не знаю, как насчет моих достоинств, а у Лори было на что смотреть. Тощие, но прелести. Пока не услышал в коридоре Центра на кушетке у двери клинического отдела: «Между нами, девочками...  В слюне концентрация вируса так мала, что ее недостаточно для инфицирования. Заразиться ВИЧ сложно. Разве что во рту есть ранки или туда попадет сперма».
        Так что благословляю вас, дети мои.
        Но когда мы целовались, как положено, в губы, носы нам не мешали. Перед этим Лори снимала очки.
        Секс тут побоку. Изрядно затраханный и выхолощенный термин уже не мог оплодотворить благородную идею соития. Отныне он больше подходил парочке скучающих гетеросексуалов, принципиально, с оглядкой на мнение либеральной общественности, чурающихся миссионерской позы. То, что происходило в редкие дневные часы в нашей затененной спальне, не имело названия. Хотя нет, название было родственное - близость. Пусть консервативное. Зато душноватый воздух спальни от смешанного дыхания консервировался лучше. Близость это сочувствие. В захолустьях деревянной России любовь именуют жалостью, и в этом определенно что-то есть… Скорее, Лори, как ни странно, жалела меня. Я – симметрично.

                Перемотка пленки.

       …смех на необъятной сандаловой кровати стал звучать реже, видать, подмок от простыней, стал жиже. Много смеяться – плохая примета. Но кто бы объяснил распорядителю судеб, что мы, собственно, и не смеялись, а бодрились. Казалось, не так страшно. Зонтик от града.      
        Будешь тут нервически смеяться, когда в дальнем углу квадратной кровати съежилась калачиком обожженная девочка. Мы по очереди видели ее, и достаточно явственно, ночью она белела зрачками, как черная кошечка, под утро серела кучкой золы, оставленной после пикника взрослыми, ушедшими в ослепительно яркую, как день, жизнь. Мы даже пытались накрыть маленькую гостью одеялом. Но одеяло регулярно сползало на пол. Ну да, ей ведь невыносимо жарко… Призрак ли то был, или виной всему наши нервы? – не изведано. Клинически доказано лишь одно: призрак не может пачкать сажей простыни.
        А следы от сажи на простынях по утрам нет-нет, да и случались. Невероятно, но факт. И этот черный прерывистый след тянется аж с 1886 года, с официальный даты открытия явления  Карлом Юнгом:
       «Встреча с собой — это прежде всего встреча с собственной тенью. Тень — тесный проход, узкая дверь, чье болезненное сужение не щадит никого, кто спускается в глубокий колодец. Но нужно научиться познавать себя, чтобы узнать, кто ты есть».

        Пленка 13с. Бассаров. Аутрич как беспредел
   
        Встреча с Гендосом, тем самым аутрич, состоялась через два дня после стычки с Циклопом, в той же барачной блат-хате на Кирзаводе. И после звонка по тому же номеру.
        В квартире стало светлее. В ней основательно прибрались, помыли полы и окна, даже цветастые шторки развесили. Продавленное вонючее кресло, в котором я маялся под наставленным в лоб обрезом, исчезло. В центре комнаты возник письменный стол, заваленный буклетами и журналами. И стол, и стулья были с инвентарными номерами. Тем не менее, квартиру можно было назвать жилым помещением.
        - Да это волонтеры пошустрили, - улыбнулся новый хозяин. – Катя вот…
        - Привет! – стрельнув глазками, выглянула из кухоньки худенькая девушка в косынке.
        Шумел чайник.
        - Геннадий, - представился мужчина средних лет. – Пацаны еще в детстве обозвали Гендосом, а вышло погоняло на всю жизнь, даже на зоне…
        Гендос оказался высоким, улыбчивым, круглолицым, в клетчатом пиджаке. Из кармашка торчала обгрызенная головка ученической шариковой ручки. Его можно было принять за руководителя среднего звена, семьянина, если бы не наколка «Гена» на пальцах. Когда хозяин встал из-за стола, упала трость. Я сделал шаг.
        - Не обращайте внимания, - отмахнулся от моей помощи Геннадий. Он с трудом нагнулся – нога не сгибалась.
        - Работа Циклопа? – кивнул я на ногу.
        - Ага. Чтоб выкурить меня отсюда. Им хата с телефоном нужна была. Чтоб герыч толкать. Били по колену кастетом, суки, - незлобиво отозвался потерпевший.
        - А в милицию не пробовали? – я попытался закурить, но загасил сигарету. В квартире явно не курили. Прежних банок-пепельници и след простыл.
        - Милиция тут некстати… - почесал макушку татуированными пальцами хозяин. – Видите ли, район специфичный. Кримине… криминогенный.
        Последнее слово Геннадий произнес с усилием. Мог бы не объяснять. Барачный Кирзавод -  деревня в городе. Слобода. Не проходит дня, чтобы кирзаводские не отметились в городской сводке происшествий. В годы горбачевского сухого закона поселок стал центром разлива и раздачи суррогатного алкоголя. А когда кирзавод закрылся, бабок и теток с паленой водкой потеснили молодые люди с бегающими глазами – «толкачи» героиновой дозы и их клиенты, прячущиеся за углом местные «нарки».
        - Беспредел, конечно, - взглянул в окно Гендос. По пологой сопке черно-серой лентой тянулись дома. На макушке голого тополя сидели вороны. Хозяин стукнул костяшками пальцев по стеклу. Вороны не отреагировали. -  Зайдите в любой барак и увидите под ногами шприцы. Ихнему беспределу мы должны противопоставить свой беспредел. Бить их же оружием. Одними брошюрками эту заразу не победить. Ведь что такое аутрич? Цель  аутрича перетянуть пинов на свою сторону…
        Покосившись на меня, Геннадий смутился:
        - Пины - потребители инфекционных…тьфу, ты… инъекционных наркотиков. Нарки, короче. Извините, грамотешки не хватает… Вот. Пока люди учились, я, блин, дурака валял. Начиная с малолетки. Сперва сел ни за что – на стрёме стоял, потом мотоцикл угнал, потом за грабеж, а в последнюю ходку уже за наркоту. Шпана, она ж как колется? Один шприц на всю кодлу! Многие хотят завязать, да не знают как. Ежели, скажем, придет спец из СПИД-Центра, да в белом халате, чистенький такой, и начнет лекцию читать – да его и слушать не станут! А меня послушают… Я такой же, я знаю, что такое ломка. Это муки адские, земляк. А я ломки жестокие прошел в изоляторе, там даже воды не допросишься… Мои нарки мне верят, я для них авторитет, не тот авторитет, пальцегнульщик который, а реальный, в натуре. Они верят, что ломку можно одолеть, жить, как все. Я ж не в белом халате, я свой… Вот, сколотил актив, ходим по точкам, брошюры раздаем, там номер телефона мой есть, но это не главное, братан, главное – твой пример. Меня уж и били, и резали, но я верю, что мое дело правое! Сила в правде, брат, так?
        В возбуждении Геннадий гладил трость.
        - Я говорю, вот вы, пацаны, гонитесь за кайфом, а жить без наркоты – это тоже кайф! Мне звонят, бывает, и ночью… Спасибо, в Центре помогли с телефоном. Работа быстрее пошла, факт!
        - Чай, кофе? – снова выглянула из кухоньки Катя. Не дожидаясь ответа, внесла в комнату поднос с дымящимися чашками и тарелкой с горкой печенюшек. – Извините, ничего такого не предлагаем. У нас сухой закон.
        - Вот Катю возьмите! – хлебнул чаю Геннадий. – Я ж ее, можно сказать, с того света вытащил! Торчала на игле конкретно, так, нет, Катерина?
        Катя засмущалась, потеребила косынку и отмахнулась:
        - Ой, ну ты скажешь, Гендос…
        - И скажу! А ты, Катя, сними платочек, не стесняйся. Сыми, Катерина, я сказал, це ж для дела. Человек из Центра пришел, ну. Наш человек.
        Катя потеребила косынку и нехотя ее сняла. Девическая головка была варварски острижена наголо, с редкими кустиками волос. Катя покраснела, увела глаза в сторону.
        - Вот. Гляньте. Циклопова работа, его дружков. Требовали бросить агитацию. Чуть не снасильничали над Катериной, суки, да наши отбили… Наших уже много. Тот, кто прошел адские муки, на своей шкуре узнал что почем, тот ни за что, ясно?
        - Ни за что! – Катя стукнула кулачком в стену, смахнула слезу, убежала на кухню.
         Хозяин вцепился в трость, сел.
         - Тут вот в чем беда … - вздохнул. – Кирзавод це ж ядро всей наркоты в городе. Ну и криминал сюда тянет руки. Герыч из Иркутска везут курьеры. А милиция вся купленная с самой верхушки. Бабки-то шальные. Но, блин, загвоздка в том, что и милицию шибко втравливать нежелательно, япона вошь. Те пины, которые задумались, не спрыгнули с иглы, боятся ментов…
         - Вопрос, Геннадий, - прервал я цепь размышлений собеседника.
         Аутрич-работник хлопнул в ладоши:
         - Ох, извините, Борис, заговорил вас. Вы сказали по телефону, что у вас свой интерес.
          Я привстал:
         - Я понял, вы знаете всех, кто в теме.
         - Не всех, не всех, - уклончиво бормотнул хозяин. – Только тех, кто на раздаче.
         - А такого Насвая знаете? 
         Я достал блокнот.
         - Уберите ручку, - приказал Гендос. – Придется запоминать. Я вам ничего не говорил. Насвай до недавнего времени держал ларек «Овощи-фрукты», это в сотых кварталах, конечная остановка. Но ларек это так… для вывески, вы понимаете…
         - А такую Арпиульеву помните? Она с севера приехала в город. Лори, или Лариса.
         - А вот мы у Кати спросим, - Гендос позвал с кухни свою помощницу, пошептался с ней.
         - Лори Бабочка? – наморщила лобик Катя. – Да, да, в овощной лавке работала. Приходила ко мне. В Центре. Соскочила легко, разок лишь укололась, или укололи, твари, но еще в нарколожке сразу откачали... Тяги не было. Так она здорова?
         - Она жива, Катя, - сказал я.
         - Здорово! Привет ей, если меня помнит, - улыбнулась Катя, обнажив шербинку на передних зубах.
         Я подумал, что зубы Катя подлечит, волосы отрастут, «дорожка» от уколов затянется, и получится  вполне себе симпатичная деваха, которая выйдет замуж, родит здоровенького ребеночка. И подумал о Лори по прозвищу Бабочка. Моя Бабочка.

         Пленка 14с. Лори. Бабочка в городе

         В киоске «Овощи-фрукты» отключили свет. Вырубили электричество по всей улице: авария на сетях. Насвай ругался русским матом без акцента: персики начали подгнивать, чернеть, хозяин ларька то и дело на пару часов помещал их в холодильник, спасая товар и пытаясь сбыть его со скидкой. Покупатели и так жаловались на цены. Выручало то, что район был спальный, народ тут небогатый, а цены с учетом некондиционности товара были доступными. Меня заставляли отбраковывать явную гниль или выковыривать в плодах черные пятна.
        «Это же вытамын, вытамын, а! Деткам, ребенкам, да! - кипятился перед очередным посетителем Насвай и совал под нос привередливому пенсионеру фрукт. – Их растить нада, поливать нада, понимаишь, да? Где, где ты видишь гнилой?»
       Старикан брезгливо тыкал пальцем в грушу.
       «А как хотэл, дарагой? Нэ-эжный товар, да, нэ-эжный!..  Ни фига ты не понимаишь!»
       Такие сцены в киоске происходили периодически. Нюра говорила, хозяин скупает у земляков просроченные партии фруктов по дешевке, а то и забирает даром.
       Пенсионер обещал жаловаться «куда следовает».
       «А жалуйся хоть главный нашальник, хоть Маскву, хоть Магомеду!» - кричал торгаш вслед посетителю.
       Насвай, ворча, в расстройстве вешал на дверь табличку «Закрыто на влажную уборку» или «Закрыто по техническим причинам».
       Сообщили, что электричество дадут не ранее трех часов. Авария оказалась серьезной. Кассовый аппарат завис, а расплачиваться без чека люди отказывались – такая у Насвая сложилась в околотке репутация. Нюра говорила, что во всем виновата жадность Насвая.
        Напарница Нюра сказала хозяину, что раз такая засада, они с Лариской подышат свежим воздухом. Нюра была старше Лори, смелей, держалась с «командиром» почти на равных. Муж у Нюры был капитаном милиции, и сам Насвай не раз одергивал дружков, когда те подкатывались к крутобокой продавщице.
        - Командир, так мы пошли, ага! – крикнула Нюра.
        Расстроенный Насвай лишь отмахнулся.
        Они купили пива, орешков, сигарет и проехали трамваем пару остановок до горсада.
Была суббота, народ гулял. Коляски, резвящаяся мелюзга, ну и пьянчужки под жидкими кустиками. Именно в кустах акации Лори увидела бабочек. «Бархатница персефона», «желтушка луговая», «капустница» - определила машинально. Городские чешуекрылые, беленькие, голубенькие и желтенькие, мелкие, были не чета лесным сестрицам, - и по размаху крылышек, и по узорам, - и все-таки это «лориго», бабочки. Сестренки.
        Стояло «бабье лето», солнечные лучи прорывались сквозь пожелтевшую тополиную листву и листики диких яблочек. Нюра сняла «душегрейку», в которой торчала за кассой. Последние теплые деньки. Почти лето. Почти жизнь… Бабочкам осталось жить месяц-другой. А сколько осталось жить ей? И что ждет впереди?
        Я пожалела о коллекции бабочек, брошенной в Захолустье. Когда в последний момент схватила увесистый альбом, мама накричала на меня. За углом барака на обочине трассы грел мотор бамовский «магирус». Собирались в спешке, по темноте, чтобы не увидели поселковские. По поводу ЧП в барак уже приходил участковый Бадмаев, и сообщил маме по секрету, что следователь хочет всучить им подписку о невыезде. Мама решила отправить меня немедля.  Я успела схватить паспорт, полученный совсем недавно,  и еще ракушку. Мама собрала кое-что из одежды. Сунула уже в кабину «магируса» телогрейку, чтоб не продуло.
        А потом мама заболела, передала землячка, встреченная в городе. Наверняка, от переживаний.
         - Чего скисла, подруга? – оторвала от невеселых мыслей Нюра, и грубо рыкнула на застывшего в просительной позе сборщика стеклотары, бомжа в измызганном пуховике: - Куды ты лапы тянешь, падла! Во, богадельня! Не дадут трудовому человеку передыху. Пиво-то пей, кака печаль, подруга?
        Я смотрела на участливое веснушчатое лицо Нюры – та курила, грызла орешки и наслаждалась жизнью. Нет, вряд ли она поймет ее печаль. У Нюры все хорошо. Не раз напарница звала ее домой с ночевкой. Лори ходила в гости, поужинала и быстро попрощалась. После теплого дома с обильной едой, веселой суматохой - варениками с грибами и картошкой, блинчиками с домашним, с дачи, вареньем, возни Нюриных пацанчиков-близняшек, - возвращаться в стылую подсобку, и всю ночь слушать, как пищат мыши…  Нет уж, лучше без этих контрастов. Хотя Нюра - единственная добрая душа в чужом городе. Ну, не единственная, конечно, но других она не знала.
        Первое время я высматривала среди прохожих любимую учительницу, Марго, хрупкую и чуткую Рубиновую Розу. Однажды она с бьющимся сердцем, придерживая дужки очков, побежала, ловя ускользающий шлейф дорогих духов, за цокающей каблучками молодой женщиной в шляпке, светлом плаще с газовым шарфиком, модно одетой, на шпильках, – только такой и должна была быть Рубиновая Роза! -  но обожглась о взор удивленно-распахнутых голубых глазищ. Увы, эти прекрасные глаза не были серыми и не обрамлены оправой очков.
         О да, она же обещала ей очки! Такие же изящные, в тонкой оправе, оттеняющей магию очей. И да, они бы создали в этом городе тайное общество, заговор очкариков против остального мира.
        Очки мешали. Во время изматывающей тряски «магируса» она клевала носом в кабине грузовика, пыталась спать, дужка очков, видать, расхлябалась. И так держались на соплях. Точнее на слезах. И теперь они бы съехали с носа, кабы не бельевая резинка на затылке. Где же РР? Она обещала очки.
        Сквозь уродливые очки жизнь казалось конченой в семнадцать лет.

        Пленка 15с. Лори. Разбитые очки

        «Девонька, - говаривала Гала-Концерт, - бывает, надо дойти до дна, чтоб оттолкнуться и всплыть». Наверно, в этом нехитром рецепте житья-бытья был секрет неиссякаемого оптимизма барачной красавицы Захолустья, грешной и чистой, битой и неотразимой, даже с замазанными синяками, он и заставлял ее неустанно наводить «марафет».
        Первым делом Борис купил мне очки – дорогие, заграничные, легкие, пускающие золотые зайчики в матовой глубине витрин, в которые я теперь украдкой гляделась. И мне нравилось мое изображение. Уродливые «велосипеды» полетели в урну. Боря уверял, что новые очки мне идут.
        К хорошему привыкаешь быстро. Как может чувствовать себя молодая девушка, пред коей с появлением во втором акте драмы любимого мужчины открылись новые горизонты? Ага,  на седьмом этаже как на седьмом небе. И тут этот нелепый диагноз!.. Чума двадцатого века, блин. Хотя чумной и кровавый век был на издыхании… Авось, что-то напутали с анализами ученые доктора? – вопрошала я. Вопрос повисал в воздухе. Боря смотрел в сторону и пытался увести разговор на другие темы.
        Гала-Концерт оказалась права. Я была не готова к резкому всплытию: поперхнулась кислородом, едким, разъедающим…
        После объявления диагноза в новой моей жизни ничегошеньки не изменилось. Никаких ужасов. Все так же светило солнце в окна нашей квартиры на седьмом этаже, зеленела травка у забора на обочине двора, все так же изо дня в день дрались воробышки на балконе из-за крошек,  разложенных мною на фанерке. Все так же ровно в полседьмого утра брехал соседский пес, вислоухий лабрадор, обрывая поводок перед прогулкой. 
        И волосы росли, как обычно, и отросли, вполне годные для завивки и прически. Правда, говорят, что они и у покойника продолжают расти... Не зря мама запрещала в детстве остригать косы, даже одну. Какое-то шаманское поверье, нельзя трогать вплоть до замужества. А то укоротится жизнь, типа того, кошмар. Как я с ними мучалась в школе! Дело не в том, что мальчишки дергали за косы. Подергали и перестали. Мыкалась сама мама, постоянно заплетая их. Первым делом в городе я избавилась от этих чертовых кос. Зашла в первую попавшуюся парикмахерскую – она оказалась мужской, показала на косы и сказала, что у меня нет денег. Парикмахерша обрадовалась, попросив вместо платы мои волосы. Мне было все равно. Ну и обкорнала под пацана. Лишь потом Нюра просветила, что такие волосы, как у меня, жесткие, длинные, дорогого стоят. Ладно, проехали.      
        Уколов я боюсь с детства. Кололи витамины по настоянию Бориса. Чтобы повысить этот чертов иммунитет. Сведущие люди знают, что это самые болючие уколы. По сравнению с ними противный рыбий жир - детский сад. У меня было маловато гемоглобина. Сказывалась эвенкийская кровь: анемия, малокровие, типа того. Хотя этой самой орочонской кровушки у меня было и в самом деле всего-ничего – не более четверти, говорила мама, и пыталась растолковать нашу родословную. А как же, блин, польза от смешения кровей? Не в моем случае, пожала плечами гематолог, неприятная особа  по фамилии Нехурова – с вялым неживым лицом в квадратных очках. Частица «не» была ключевой, отрицательной в ее облике. НЕкрасивая тетка.
       Я пыталась понять, почему мне не повезло с генами. При этом вечно путалась в именах бабушек и дедушек, дядь и теть, чем выводила из себя маму. Одно я уразумела: моя бабушка, эвенкийка с русским именем Марина. Когда я ходила под стол пешком, видала ее, темноликую, со сморщенным печеным личиком, - так эта бабка по молодости (оказывается, бабки бывают молодыми, хотя это никак не укладывалось в моей головке!) приехала по каким-то надобностям в райцентр, где закрутила шуры-муры с геологом. И вся любовь! Рожала Марина прямо в тайге, ее муж дед Дямбу Найканчин, все звали его Димой, загнал ездовых оленей и, не доехав от стойбища до фельдшерско-акушерского пункта в Варваринске ничтожных полста километров, под открытым небом самолично перевязал пуп жене. Молчаливую тайгу огласил победный ор младенца – с ближней лиственницы с криком вспорхнула птица, с ветвей сполз пласт снега. Так явилась на свет моя мама. Стоял пятидесятиградусный мороз. Дед Дямбу обрезал пуповину охотничьим ножом, прижег живот роженицы водкой (берег для подобающего случая), торопливо сунул мокрый комочек в овчину и глотнул той же водки из горлышка, закусив снежком.
        Шаман изрек, что крик черной птицы в момент рождения – добрый знак.   
        И впрямь мама уродилась здоровенькой, закаленной на морозе. И никакие витаминные уколы ей были не нужны. А тут уж сказалось смешение кровей – к шаману не ходи. Дед Дямбу отлично знал, откуда у него рыженькая дочурка, но никогда ни единым словом, ни единым пальцем не укорил жену.
        Вот я и боялась, что в страшном СПИД-Центре будут колоть болючими уколами. Оказалось, надо всего-навсего пить таблетки, например, сорбифер. Ну да, регулярно кололи вену для анализов, ну, это и обычные люди терпят.
        «Обычные люди». В смысле, практически здоровые. А я выходит, «теоретически» здоровая. Необычный я человек, блин.
        В последнее время часто простужалась. Достаточно было малейшего сквозняка. И еще потела по ночам. Подушка по утрам была мокрой. Кот Кеша, принюхиваясь, поводил усищами и неодобрительно фыркал.

        Пленка 16с. Бассаров. Casus belli

        Еще Гоголь подметил, что провинцию  отличают «чудовищные покушенья» на столичную моду. Это дремавшее в Восточной Сибири чудище коллективного бессознательного очнулось и явило свое рыло с началом реформ и заигрываний с Западом. Если обувной магазин, то «Манхэттен», если женский, то «Tet-a-Tet», если закусочная, то «Маленькая Италия», при этом под видом итальянской пасты здесь подают слипшуюся лапшу, закрашенную чем-то красным, а вместо салфеток на шатких столиках торчат  рулончики туалетной бумаги. Да еще норовят написать вывеску по-аглицки, нередко с ошибками. Я видел сауну с неоновым табло «New York», но внутри с неистребимым кислым духом мелких прегрешений и мутным бассейном-корытом, а вызванные сюда «девочки» с ходу раздевались догола. Долой совковость! Короче, Нью-Васюки.
       Понты погубят Россию.
       Из того же разряда – ресторан «ВИП». Ой, извините, «VIP».  Трехаршинными буквами поверх дверей. Дурновкусие, однако, но другого не водилось. Хотя готовили здесь сносно, да и то потому, что шеф-поваром была бывшая зав столовой обкома партии. Ресторан считался лучшим в городе. В нем могли подать блюда бурят-монгольской кухни.
       Сюда я и послал Татьяну. Сделать заказ. Надо было проводить дорогого гостя. Дорогого в прямом смысле. В смысле реальной выгоды и суммы сделки. Весь штат «Белого квадрата» стоял на ушах. Борис-два нацепил галстук.  Алдар возил продажного чиновника из Москвы на Байкал, в дацан, на минеральные источники. А Татьяна, отводя прицельный удар от себя, «организовала» гостю «девушек поприличнее». Гость, правда, забраковал их в номере «люкс». Выручила Танина подруга, симпатичная бурятка, мечтавшая перебраться в столицу. Экзотика хорошо продавалась.
       И в самом деле, ВИП. Очень важная персона. Ресторан «VIP» тут что лыко в строку.
       Татьяна вернулась из ресторана разъяренной. Наорала на Алдара. Борис-два затянул потуже галстук и спрятался за компьютером.
       Буркнула,  что наш заказ не принят.
       Как? Что? Почему? Не принят от Татьяны? Да она могла уговорить слона станцевать в посудной лавке!
       Я потребовал объяснений. Вместо ответа Таня закурила. Хотя неустанно боролась с курением на рабочем месте, и все мужчины «Белого квадрата», даже зимой, послушно выходили курить на крыльцо.
       Лишь когда Борис-два ретировался на Алдаровой машине домой, и мы остались в конторе одни, Таня раскололсь. Скинула синий блейзер и показала синяк на плече.
       Оказывается, Татьяна влепила пощечину охраннику после того, как тот публично оскорбил Бассарова. Грязно оскорбил.
       Сперва упитанный вышибала не менее внушительным пузом перегородил вход в заведение. Жидкие длинные волосы спадали на малиновый пиджак. На плечах лежала белесая дорожка перхоти. Секретарша «Белого квадрата» чинно представилась и сказала, что фирма желает заказать отдельную кабину для «очень важной персоны». Для ВИП. И протянула визитку фирмы с именем гендиректора.
       - А, Бассаров, два «с», знаем, знаем... – скосил охранник заплывшие глазки на визитку. -  Это он-то очень важная персона? – осклабился за перегородкой, перекатил спичку из во рту и развалился на кресле. – Да он не ВИП, а ВИЧ, болтают. Девушка, вы ошиблись адресом, у нас ресторан для приличных людей. ВИП это не ВИЧ, чуете разницу, дамочка? Заразный он, в натуре, чумовой,  а у нас тут общественное питание!
       Он возвысился над служебной стойкой и выразительно оглядел Татьяну с ног до головы. А Таня вырядилась в сапоги-ботфорты, которые ей привез из Москвы отец. В сочетании с мини-юбкой – не писк, а вопль моды. Аж частные машины на улицах тормозили и недвусмысленно бибикали. В сапогах моя секретарша походила на лейб-гвардейца. И росту соответствующего. И все равно ресторанный вышибала был выше ее почти на голову.
       Утробное ржание старшего угодливо дискантом подхватил напарник в невзрачном пиджачке, но с бэйджем на засаленном лацкане; более мелкого калибра, суетливый, что забайкальский тарбаган: «Ага, ВИЧ, в натуре!». И потер ладошки, предвкушая потеху.
       Однако за своей перегородкой вышибала не учел, что у заказчицы не только длинные ноги, но и руки. Татьяна, недолго думая, размахнулась... От увесистой оплеухи у стражника элитного питания облетела перхоть с плеч, патлатая квадратная голова дернулась, парик, прикрывавший лысину, отклеился и повис над ухом на трех волосинках. Ухо покраснело под цвет пиджака. Охранник сверкнул лысиной и с надсадным кашлем скрылся за перегородкой. Видать, подавился спичкой, болезный.
       С минуту Татьяна с любопытством лицезрела овальную, как у лидера «Песняров», лысину.
       Наконец стражник разогнулся, прокашлялся, с воем выплюнул спичку. Рожа охранника набрякла и обрело багровый колер.
        - Держи ее, стерву!.. – заорал работник общепита.
       Заказчица и не думала скрываться. А раздумывала, не врезать ли остроносым сапожным носком, окованным, по моде, медной бляшкой, промеж ног детины. Тот вывалился из своего блок-поста и двинулся в ее сторону. Была удобная диспозиция. Не дал напарник, он рванул из рук Татьяны сумочку. Дорогую сумочку от Dior (якобы), которую папка привез из «командировки» в зону строгого режима. Почему фирменные дамские сумочки имеют хождение в ареале исполнения наказаний, дочь не заморачивалась, главное, что сумочка ей нравилась. И она ее никому не желала отдавать. Напарник пузана нащупал слабое место «стервы». Минутным замешательством из-за сумочки воспользовался Малиновый Пиджак. На ходу приладил «коврик» обратно на лысину, размахнулся, но передумал, зато с силой толкнул наглую посетительницу в плечо, Татьяна отлетела на пару метров с зажатой в руке сумочкой, увы, с оторванной ручкой.
       Таня рассвирепела. Швырнув сумочку в лицо одному охраннику, она, аки тигрица, с шипением вцепилась ногтями в ненавистную физиономию пузана-вышибалы. А ногти у секретарши «Белого квадрата» были длинными, ядовито-красными и остро заточенными, будто для подобных случаев.
       «Рожа – лохмотьями» (выражение Татьяны).
       Малиновый Пиджак взвыл, уронив рыло в ручища. Волосяная заплатка от лысины опять повисла на трех волосках.       
        На шум сбегались официантки и даже работницы кухни.
        В итоге Татьяну сграбастали, ощутимо приложили о косяк и вышвырнули на крыльцо. Следом – порванную сумочку от Dior.
        Да! Еще обозвали «ВИЧанутой».
        Закончив рассказ про афронт в ресторане «VIP», моя  секретарша прикурила от первой сигареты вторую.
        Я подумал, что при гостинице, где остановился тот самый ВИП-гость, есть неплохой уютный ресторанчик.
        С этой мыслью я отпустил Татьяну со службы на весь день, посоветовав забыть про досадный инцидент.
        Но кое-кто не забыл. Каким-то образом о происшествии прознали в «бригаде» Виссарионыча – поначалу даже не сам отец пострадавшей, а рядовые боевики. Что не удивительно. Все местные вышибалы были под их контролем, некоторые из них мечтали попасть в группировку. Один, из  соседней забегаловки, доложил Штырю, авторитетному боевику, про стычку на входе в «VIP». Надеясь таким образом попасть на хлебную должность при ресторане, которую с недавних пор, с чьей-то подачи, заняли Малиновый Пиджак и его дружок. Оказывается, нечистая парочка объявилась в городе недавно, и на новом месте вовсю старалась себя проявить. И проявила.
        - Ну, вам ребята, пипец, - заметил коллегам доносчик. – Вы знаете, кого вы тронули?
        - Эту дылду крашеную, че ль? Да я ее пялить на халяву не стану, спидоноску! Передай своей козе, что легко отделалась. Надо было когти ей вырвать по ходу! – Прижимая к лошадиной морде платок, оскалился Малиновый Пиджак.
        -  Ну-ну, -  только и сказал доброхот. Он-то знал, что Паша Штырь был обязан своим погонялом тем, что воткнул в чей-то живот ребристую арматурину. Да еще со смехом провернул ее по часовой стрелке. Пашу Штыря в бригаде считали садистом.
        Сама Татьяна дома про инцидент в ресторане помалкивала. Боялась гнева папаши. Узнает – втихую ликвидирует обидчика. 
       ...Штырь, телохранитель Виссарионыча, лениво пинал на крыльце Малиновый Пиджак. Нашлепка от лысины неровным пятном выделялась на мраморной плитке, рядом со стонущей тушей охранника. Паша ухмылялся и  не переставал жевать жвачку. Молотил молча. Но все присутствующие, включая зевак, клиентов, свободных от клиентов официанток и работниц кухни ресторана «VIP» понимали, за что. И никто из свидетелей не подумал вызвать милицию. Мелкий напарник жертвы сбежал.
        В довершении показательной экзекуции Штырь заставил амбала-вышибалу съесть нашлепку от лысины. С первого захода не получилось – амбал облевал крыльцо. Она же волосяная, нашлепка эта. Противная. Штырь, скалясь, велел работницам кухни принести воды. Охранник стоял на коленях и плакал. И клялся. Малиновый пиджак (уже с маленькой буквы) был изгваздан в блевотине. Штырь показал нож. Амбал старался, но у него опять ничего не получилось. Декоративный волосяной коврик попросту не лез в глотку. Прибежал директор ресторана – в галстуке, костюме-тройке, лаковых туфлях. В руке он сжимал мобильный телефон «Сименс». Но и он в бессилии развел руками. Штырь простил вышибалу. То есть пнул его напоследок в голову, будто по футбольному мячу. Лицо жертвы было синим.
       Узнав о расправе, Татьяна отругала папу на кухне. Папа отругал Штыря. И облегченно вздохнул: не надо никого убивать.
       Малиновый Пиджак, без пиджака и брюк, в одних трениках и в дворницком балахоне, бежал из города в неизвестном направлении, наплевав на причитающуюся зарплату за квартал (ее задерживали).
       Но кабы все было так просто!.. Слухи о ВИЧ невозможно вогнать обратно в ту же глотку. Первый звонок: партнеры перестали при встрече подавать руки. Боялись заразиться. Сочувственные улыбки сопровождали деловые встречи. Бабушки у подъезда, прежде охотно здоровавшиеся с приличным соседом, при моем появлении враз замолкали. А тут еще Васька Арпиульев в подпитии спросил у меня, правда ли, болтают, что я подцепил СПИД. А Васька с утра до вечера толкался на улице. Это значило, что слухи обо мне пошли в народ.
       О диагнозе Лори в «Белом квадрате» знали – и до инцидента с Татьяной.  Знали: это диагноз Моей Бабочки, но не мой.
       Я пытался проанализировать ситуацию.  В одиночку это получалось плохо – я был лицом пристрастным. Решил посоветоваться с умницей-тёзкой. И по телефону вкратце ввел своего зама в суть дела. Борис-два ответил, что наведет кое-какие справки и приедет на работу к концу дня. Но добавил, что без суда, видать, не обойтись.
       Конечно, само по себе судебное разбирательство по щепетильному вопросу породит догадки, откуда растут ноги слухов о моем якобы недуге, и сплетницы будут трепать имя Лори. Что ж, любое лекарство имеет побочные эффекты.

        Пленка 17с. Бассаров. «Злой язык страшнее пистолет»

        - Казус белли не очевиден, коллега, -  с ходу заявил мой главный инженер и без промедления опрокинул стопку водки.
        - А что, есть повод для войны? – я задумчиво пригубил сорокоградусной.
        Мы были в конторе одни. Алдара и Таню я отпустил пораньше. Борис Моисеевич, он же Борис-два в обиходе, как всегда, приехал на работу с бутылкой водки. Но в отличие от прежних посиделок, нынче закуска – пирожки с капустой - были покупными. Форс-мажор, однако. Пирожки со всякой начинкой Борис-два готовил сам. И вообще был спецом не только в инженерии-машинерии, черчении, оценочной и прочей экспертизе, но и в кулинарии. Говорил, жизнь заставила. Накормить себя и больную жену. Посиделки раз в неделю в родной конторе были для моего зама отдушиной.
        - В том-то и закавыка, дорогой Борис наш Артамоныч, что уцепиться не за что, – собеседник огладил бородку клинышком. - Ваш случай требует особого подхода, да-с. Сплетни, слухи неосязаемы. Их инструментально не зафиксируешь. Даже тепловизором. И чем грязнее сплетня, тем сложнее пришить ее к делу, коллега... Вы пробуйте пирожки, не мои, правда, я обычно с ливером люблю... И что-то вы совсем не пьете, дорогой мой.
        - Да-да, закусон мировой. Но давайте ближе к этому самому делу.
       Главный инженер задрал бородку, вливая в себя живительную влагу, крякнул, понюхал пирожок, надкусил.
         - Я переговорил со своим шурином-юристом, - с аппетитом жуя пирожок, продолжил тему Борис-два. – Однозначно надо бить в одну точку. Если мне не изменяет память, статья сто двадцать восьмая УК в редакции девяносто шестого года. Клевета, да-с.
        И замахал короткими ручками, отсекая мои возражения:
        - Да, дорогой, да, это канитель, понимаю. Суд да дело... Но проблему надобно решать в правовом поле. Точка. Не спорьте. Только так вы сможете нейтрализовать слухи вокруг своего имени. Что такое слухи, сплетни? Они распространяются в геометрической прогрессии и подобны инфекции. Передаются воздушно-капельным путем. При этом источник заражения неизвестен... Иначе говоря, требуется козел отпущения, дабы сделать оценочную экспертизу. Конкретное физическое лицо. Еще нужны свидетели... Как вам пирожки, в магазине кулинарии прикупил...
        Я выпил водки, скривился.
        - Да, милый, еще один геморрой. «Он сказал, она сказала, я тут слышал от кого-то...» На суде все будут спихивать вину друг на дружку. Как я понял, непосредственный обидчик Татьяны Владимировны исчез в неизвестном направлении. У нас нет времени его разыскивать. Мы не следственные органы. Если нет источника... ээ... заражения, то надобно взять за шкирку и назначить его. Точка.
        Я подавленно молчал. Теперь вот ищи-свищи клеветника! Опять слухи...
        - Вы знаете, Борис Артамонович, я против насилия в любом его виде, - по-своему истолковал мое молчание мой тёзка. - Однако в целях экономии времени нелишне информировать Владимира Виссарионовича. Уверен, виновный в распространении сведений, порочащих честь и достоинство, отыщется достаточно скоро... Клеветник должен ответить перед судом!
       Борис-два издал петушиный клекот и пристукнул рукой с зажатым пирожком по столу. Капустные фрагменты просыпались на настольный календарь.
       -  Надобно заставить работать слухи на себя, бить сплетников их же оружием. Можно даже не освещать судебный казус в прессе. Город у нас маленький... – заключил тираду профессор оценочной экспертизы.
       Зазвонил телефон.
       - Да, дорогая, -  заворковал в трубку сослуживец. – Ты съела, что я тебе оставил?.. Молодчинка! Таблетки там же, дорогая... Мы тут беседуем по работе, ага... Буду через час... нет, через два, пожалуй...
       Борис-два положил трубку, вздохнул, прикрыл глаза. Нос, и так крупноватый, набряк.
       - Все хорошо с супругой? – встревожился я.
       - Относительно-с... – открыл глаза коллега, подавил веки. Белки были в красных прожилках. Я представил, как любящий муж встает по ночам, прислушивается к дыханию спящей жены... Знакомая картина.
       - Если нужны деньги на лекарства, вы скажите, Борис Моисеевич, не стесняйтесь.
       - Спасибо, коллега, ценю ваши слова, – склонил головку собеседник. Только сейчас я заметил, что мой зам совсем седой. Пробор стал шире, волос жиже. – Вернемся к нашим баранам, Борис Артамонович. Оно, конечно, ежели душить слухи в зародыше, то налицо нарушение врачебной тайны. Утечка-с! И сию текучую субстанцию невозможно ухватить пальцами. Медсестра ли, регистратор ли поделилась с подружкой, трудно сказать. К тому же, как толкует мой шурин, в России до сих пор врачебная тайна четко не очерчена. Ее  правовое регулирование пока зиждется на указе президента эРФэ от девяносто седьмого года, который относит врачебную тайну к конфиденциальной информации... Об уголовке и речи нет, коллега! Прошу плеснуть, что-то в горле пересохло...
       Борис-два выпил, крякнул, мигом сжевал пирожок.
       - В следующий раз сделаю с зеленым луком, яйцом, да-с... Так вот, нам важен, архиважен, коллега, уголовный процесс, а не торопливое рассмотрение административного нарушения мировым судьей. Ответчиком мы назначим одиозный ресторан, само название отдает дурновкусием... ага, «ВИП», да-с. Как я понял, обидчик Татьяны свет Вольдемаровны свое получил, так что нет нужды...
       - Нет, - подтвердил я. И нет времени искать амбала-вышибалу, поди, забился от испуга в дальнее зимовье...
      -  Итак, отвечать будет генеральный директор этой, как ее... «ВИП», благодарю...- склонил седую главу Борис-два. – Некорректно призывать к ответу посудомойщиц, официанток, поварих, того же охранника, они лишь крайние в процессе циркуляции слухов. Мы тут с братцем подобрали пунктик потяжелее... Распространение заведомо ложных сведений, порочащих, само собой,  честь и достоинство... подрывающих репутацию...  Клевета, да-с. Статья 128, часть первая. А первейший для нас пункт четвертый о том, что лицо якобы страдает заболеванием, представляющим опасность для окружающих. Ответка там суровей. Штраф до трех миллионов или в размере заработной платы за период до трех лет. И все это в рамках Уголовного кодекса, заметьте, как вам пирожки?
       - Вполне съедобны.

      Как лицо оклеветанное, из-за которого началась вся эта бодяга, я счел своим долгом нанести визит директору ресторана «ВИП». В досудебном порядке. Меня не приняли.
      И тут я вспомнил совет профессора оценочной экспертизы насчет Владимира Виссарионовича. Позвонил вовремя. Отец Татьяны как раз раздумывал, не сжечь ли к чертям собачьим этот самый ресторан «ВИП». Я отговорил взволнованного папашу.
      Лидер ОПГ после раздумий пришел к компромиссному решению.
      ...В разгар дня тяжелое, от пола до потолка, стекло ресторана рухнуло стеклянным водопадом. Глухой звон заглушил визг официанток. Гранитный булыжник упал на столик, в конечной точке полета вчистую раскрошив фужер. В зале стало необычайно светло и свежо. Сквозняк играл рюшами сиреневых штор. Со столиков по полу разлетелись салфетки. Огромный белый квадрат окна был похож на экран. Интересное кино. В образовавшийся проем мог въехать грузовик. Но с улицы в зал ресторана вошел некто в бандитской униформе – кожанка, широкие треники, бритая башка – сплюнул под ноги прибежавшему охраннику и прошел в отдельный кабинет типа будуара, где обедал директор ресторана с двумя приближенными к телу хозяина официантками. Молча поставил на столик закупоренную бутылку с темной жидкостью и характерным инородным запахом. К горлышку была примотана спичка. Типичный коктейль Молотова. А к бутылке была приложена записку: «Коктейль для вашего бара». Щелкнул зажигалкой. Девицы закудахтали. Директор стал бледным, как скатерть. Бандитского вида гость закурил и стряхнул пепел в тарелку директора. Официантки опять запричитали, что-то про милицию. Непосредственный начальник громко шикнул на сотрапезниц.
       Напоследок визитер поджег пучок салфеток в пластиковом стаканчике. Плюнул на лаковые туфли распорядителя финансов и ретировался.
       Намек в досудебном порядке.
       На следующий день генеральный директор, одетый в костюм-тройку, благоухая импортным одеколоном, принял меня с распростертыми объятиями в служебном кабинете. Предложил чай, кофе. Я ощутил себя ВИПом. Безоговорочно согласился со всеми пунктами искового заявления и посетовал на женские пересуды.
       «Да-да, злой язык страшнее пистолет», - поддакнул я на прощание.
       «К-какой пистолет? – опять побледнел директор и постарел на моих глазах. Под глубоко посаженными глазками образовались тени. – С-сколько еще?..»
       «Нет-нет, - заверил я не искушенного в классике хозяина ресторана, - никаких денег сверху! Все по закону».
       Далее пошло по закону. И без проволочек, обычных в судебной сфере, бесконечного переноса заседаний.
        Шурин Бориса Моисеевича был чем-то похож на родственника. Только горбатенький и пожилой. Ветеран адвокатуры шустро организовал свидетелей и экспертов.
        В качестве последних, четко печатая шаг, в здание, чей фронтон украшал жуткий барельеф Фемиды с тряпицей на глазах и мечом, похожим на мясницкий, вошла главный врач СПИД-Центра  Васса Шабаевна Бузина. Следом за ней в зал заседания вплыл бюст заведующей клиническим отделом Центра Ларисы Алексеевны Тришиной. Она подмигнула неизвестному мужчине, который маялся в железной клетке.
       Я вздрогнул. Уголовных типов нам в свидетели не хватало!
       Оказалось, осужденный задержался в клетке из-за того, что конвоиру приспичило. Держась за ремень, из туалета прибежал испуганный, милиционер, - я слышал перепалку, - и уголовного типа увели в наручниках. На прощание он двумя окованными руками попрощался с Тришиной. Улыбка осужденного напоминала волчий оскал. Скорее всего, ВИЧ-инфицированный. Среди пациентов Тришиной кого только не встретишь.
       Само заседание по факту распространения заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица или подрывающих его репутацию, было сыграно, как по нотам.
      Мой адвокат то и дело вставал и, церемонно обращаясь к судье «Ваша честь», просил разрешения пригласить очередного свидетеля.  При этом шурин Бориса-два склонял наполовину седую голову набок – точь-в-точь как его родственник.
       Ответчик вырядился, как на званый вечер. Пиджак с бархатными лацканами был похож на фрак. Ну и лаковые туфли, само собой.
       Главный врач СПИД-Центра Бузина была кратка. Она огласила официальный результат исследования на ВИЧ путем полимеразно-цепной реакции, оговорившись, что данный инструментальный способ признан самым точным на сегодняшний день; о том, что у Бассарова Бориса Артамоновича не обнаружено антител к ВИЧ. Результат отрицательный. Иначе говоря, вышеупомянутое лицо практически здорово. Копия анализа в письменном виде прилагается.
       Мой адвокат, потрясая бумажкой, просеменил к столу судьи и, поклонившись, положил справку на синее сукно.
       По сути, то же подтвердила ведущий клиницист Центра Л.А. Тришина. Добавив, что  повторный и контрольный ВИЧ-тесты у названного лица были отрицательными, и она не понимает, откуда пошли все эти сплетни...
       Судья, усталая женщина средних лет без признаков косметики, сняла очки и остановила поток красноречия свидетеля: «Достаточно».
        Но больше всего меня удивил ответчик. Он смиренно согласился с пунктами искового заявления. Более того, сообщил, что лично во время служебной планерки говорил, что «Бассаров этот самый спидонос».
        - ВИЧ-инфицированный, вы хотите сказать? – перебила ответчика судья и надела очки.
        - Да-да, простите... – заволновался лощеный тип, переминаясь в лаковых туфлях.
        - Повторите, пожалуйста, что именно вы говорили на планерках! – почти выкрикнула судья. Голос ее был неодобрительным.
        - Да-да, я ж говорю... говорил... что он того самое.... 
        Директор ресторана встал на носки, как ученик. Туфли будто жали ему.
        - Кто – он? – резко вопросила судья.
        - Да-да... он... Бассаров Бэ А... – оглянулся на задние ряды ответчик. Там, развалившись на двух стульях, жевал жвачку какой-то бритоголовый молодчик.
        - И что – он, то бишь, Бассаров Бэ А, кем он является?.. – не выдержав паузы, задала вопрос. Тон ее был раздраженный.
        Ответчик вскинулся, как от плевка в лицо:
        - Ага... что Бассаров Бэ А является ВИП...
        В зале раздались смешки.
        - Ответчик!.. – рявкнула судья и ударила молотком. – Вы заблудились в трех буквах...  «ВИП» это название вашего предприятия, а ВИЧ это... это нечто другое. Итак?..
        Директор утерся платком, выдохнул и медленно сказал:
        - Я лично во время служебной планерки говорил, что «Бассаров является ВИЧ-инфицированным».
        Судья улыбнулась и сняла очки.
        Шурин Бориса Моисеевича перегнулся через стул и пожал мне руку: «Поздравляю».

        Согласно статье 128.1 УК РФ от 1996 года, которая однозначно именуется как «Клевета», прочитал я в постановлении суда, ответчик был привлечен к ответу за клевету о том, что лицо страдает заболеванием, представляющим опасность для окружающих. Виновное лицо наказывается штрафом в размере до трех миллионов рублей либо обязательными работами на срок до четырехсот часов.
        Сергей, он же Серенус, предлагал безвозмездно опубликовать решение суда в газете, но, внимая совету Бориса-два, не стал этого делать, полагаясь на «сарафанное радио», еще одна примета провинции.
        Я решил, что деньги тут не играют большой роли, - их так или вытрясет из бедного директора ресторана бригада Виссарионыча, был бы повод, - и пожелал для носителя лаковых туфель обязательных работ. Мой адвокат пошустрил, а я позвонил знакомому чиновнику из мэрии, и мы устроили дело так, чтобы начальник элитного общепита подметал улицы на центральной улице.
       Весь город угорал со смеху, наблюдая, как очень важная персона машет метлой.
       (Имиджу ресторана был нанесен непоправимый ущерб, и в течение года поток клиентов стал мельчать, - «сарафанное радио»! - а еще через год заведение, к тому же обложенное данью бригады Виссарионыча, и вовсе разорилось).
       Приближенные к телу гендиректора заведения официантки носили новоиспеченному дворнику в судках блюд из ресторанного меню. И не понимали, почему у любимого начальника после физической работы нет аппетита.

        Пленка 18с. Бассаров. Зидовудин

        В Европе уже запустили терапию ВИЧ-инфекции, вычитал Борис в научном журнале «Lancet», который лежал на столике клинического отдела. Если он еще не забыл английского.
        - В чем же дело? – спросил врача Бассаров, когда Лори вышла из кабинета. Лори сказала, что посидит на лавочке в садике.
        - Ну, мы же не в Европе, мы в попе, - спокойно ответила Лариса Алексеевна. – У меня в наличии только витамин, карантин, гондон и зеленка.
         И врач заколыхалась от приступа смеха.
        - А посерьезнее к предмету можно? – вклинился в веселье Бассаров.
        - Послушайте, маадой чиаэк! - Тришина одернула белый халат. – Кабы вы не работали завхозом, вы бы уже пошли на три буквы.
        - На ВИЧ?
       Тришина поправила халат, откашлялась.
        - Можно и посерьезней… Идеальный противовирусный агент должен быть специфичным, легко всасываться из тракта и преодолевать гематоэнцефалический барьер. И давать поменьше побочных эффектов. Но это присказка, сказка впереди… Да у них уже протоколы лечения в ходу!..
        - У них протоколы, а у нас?.
        - У нас проколы, - мгновенно среагировала врач.
        - А Запад не поможет?
        - Западу – западло.
        Бассаров уразумел, что этой даме палец в рот не клади.
        - Правда, разрабатываются стандарты терапии. Научным методом «тыка».Чертят схемы на песке. В ожидании препаратов. И где они, эти препараты, а?
        Заведующая сделала паузу, что-то вспоминая. В дверь заглянули.
        - Занято! – рявкнула врач. Так кричат в очереди за водкой, что не по талонам.
        - В любом случае, маадой чиаэк, наша тактика это подавление репликации вируса. Самое большее, на что мы можем рассчитывать, максимальное поддержание иммунитета. Между тем, проблема латентно зараженных клеток все равно останется. У медицины нет вакцины. Исследования сосредоточены на специфических ингибиторах фермента обратной транскриптазы ВИЧ, ясно?
        - Ясно, - достал ручку из барсетки Бассаров. – А нельзя ли пояснить? Простите, Лариса Алексеевна, за мой сарказм. Больше не буду, честное комсомольское. Можно проще? Че надо-то?
        - Эх! – потянулась из-за стола Лариса Алексеевна. – Был бы у меня такой завхоз в доме… Короче, зидовудин достать можете? Лучше – больше, на годовой курс. Зи-до-ву-дин.

       @info_Klio
       Зидовудин, также известный как азидотимидин AZT, первый антиретровирусный препарат, допущен к применению в марте 1987 года. Один из ключевых компонентов высокоактивной антиретровирсуной терапии/ART. Предшественник – дезокситимидин, впервые синтезирован в 1964 году в качестве противоопухолевого препарата. Вследствие неактивности AZT в животных моделях исследования были свернуты. Азидопроизводные тимидина синтезированы в 1981 году по опубликованным ранее методикам в качестве синтетических предшественников некоторых соединений, включены в скрининговые библиотеки. В испытаниях in vivo продемонстрирована эффективность и безопасность AZT. В качестве  ингибитора  бактериальных инфекций.
       В связи с открытием в 1983 году вируса иммунодефицита человека в лабораториях были запущены исследования по поиску препаратов для лечения вызываемого ВИЧ заболевания. В процессе скрининга ранее исследованных противовирусных препаратов и других аналогов нуклеозидов AZT оказался единственным соединением, полностью подавлявшим репродукцию вируса. Патент на производство зидовудина в США истекает в 2005 году.

        Бассаров записал название препарата. И еще пару других, клинически не доказанных. На всякий случай. Возможно, они имелись на федеральных складах, но даже в заграничных аптеках – только опытными партиями. Легче достать «Жигули»-десятку или «Ауди» без пробега по СНГ.
        Эту стену сломать труднее. В стране в середине девяностых с ART была напряженка, по выражению Тришиной. ART - Антиретровирусная терапия. Искусство умирать, мать твою. При ней смерть отодвигалась надолго. Возможно, на десятилетия. Если правильно себя вести.
        - Правильно – это как? Переходить улицу на «зеленый»?
        - Правильно себя вести это не задавать глупых вопросов, - начала припудривать щеки Тришина. Они у нее постоянно были красноватыми, будто дама только что, не снимая белого халата, вышла из парной.
        - А еще не пить, не колоться, не нюхать, не заниматься гимнастикой в секс-оргиях, а делать обычную гимнастику, не стрессовать, разнообразно питаться, бывать на свежем воздухе, токо не загорать… И вообще, аккумулировать положительные эмоции. Ясно? – захлопнула пудреницу хозяйка кабинета, подняв облачко сладкой пыли.
        - Что значит аккумулировать положительные эмоции, доктор? Ловить кайф?
        - Ага, токо без наркоты, - Тришина начала снимать белый халат.
        - Самый доступный кайф в нашем случае это секс. Опять двадцать пять! То бишь, шестьдесят девять…
        - Ага, токо без порнухи, ну, без грубостей в постели... В вашем случае я бы посоветовала…
         И она начала рыться в ящике стола.
         В дверь заглянули.
        - Извините, я насчет дочки…
        - Я же сказала, маадой чиаэк, занята я! – врач бросила халат на спинку стула.
        «Маадой чиаэк» с седой бородкой скрылся. Из-за двери донесся невнятный шум, возня  – в проем просунулась кудрявая голова.
        - Здрасте! Лексевна, плохо мне…
        - А-а, дорогая пропажа! Сартако-ов!.. – развернулась всем корпусом клиницист. – А ну-ка, подь сюды, подь, подь, не боись, бить не буду.
        В дверь протиснулся парень в застиранных джинсах с лицом, узким как филе окуня. И зрачки такие же – красные. Точнее, лица не было – нестерпимо отсвечивали лишь глаза, когда-то голубые, они выгорели до стального отблеска. Под ними чернели круги. На ногах кеды, один кед не зашнурован. Казалось, его шатало сквозняком. Пациент ухватился за шкаф.
        - Сартако-ов!.. Собственной персоной. Соизволили, ха! Удостоили, значит. Рассупонилось красно солнышко! Извините, я нонче без кокошника, без хлеба-соли, инда озимые не взопрели… - Тришина согнулась в поясе, изобразила древнерусское приветствие.
        - Худо мне, Лариса Лексевна, - парень без приглашения сел на стул, закатил глаза.
        - Так, Сартаков, почему пропускаем плановое обследование? Ась? – Тришина стала натягивать белый халат.
        - А можно мне лечь… - Сартаков сполз со стула. Стек вниз словно студень.
        Тришина всем телом внушительно нависла над пациентом, который, сидя на полу, привалился к стулу.
        - Короче, дело к ночи. Мать твоя вчерась тут час ревела … Ты понимаешь, Сартаков, что можешь со дня на день ласты склеить? А?
        - Понимаю-ю-у-у… - диспансерный пациент тоненько завыл, размазывая слезы, отчего личико стало наполовину черным, как у плачущей женщины с потекшими тенями. Завоняло какой-то химией. Наверное, не мылся неделю, сообразил Бассаров. Он отошел в дальний угол, и с содроганием, но и с интересом наблюдал будни клинического отдела.
        Тришина распахнула дверь.
        - Эй, кто там в очереди? Мужики, утащите болезного до процедурной. Христа ради!
        Лица мужского рода, очередники, вошли в кабинет, попыхтели, унесли распластанного на руках Сартакова. Один кед упал, рука прочертила на пыльном линолеуме извилистую линию нестриженными ногтями. Кед на ходу положили пациенту на грудь.
        - Капельницу ему!.. Трупов тут не хватало для полного счастья!.. – врач крикнула вослед в проем.
        - Блин, задолбали пины! – захлопнула дверь Тришина.
        - Как, пни? – не разобрал Бассаров.
        - Ну, торчки, мама дорогая, ПИНы, ну? Потребители инъекционных наркотиков, что тут непонятного, - выдохнула заведующая клиническим отделом.
        Бассаров вышел из угла и чуть не упал, поскользнувшись на середине кабинета. Линолеум был влажным.
        - Ё!.. – принюхалась Тришина. – Вашу мать!.. Дык этот поросенок еще и обоссался тута!..
        Распахнула дверь, рявкнула:
        - Санитарку жива-а!
         Стянула халат – он был ей мал, и его она явно не любила. Села за стол.
         - Такие дела. Как назовешь судно, так оно и поплывет.          
         Пока санитарка протирала пол шваброй, Тришина протянула Бассарову брошюру. На титуле красовался логотип международной научной конференции.
         - Это пособие по искусству умирать, доктор? – пролистнул брошюру Бассаров. Штриховые иллюстрации, много латыни и английского.
         - А, вы про ART? Эй-Ар-Ти? Пока мы умираем, мы живем, ясно?
         Я призадумался. В конце концов, что есть жизнь? Медленное старение, комфортное умирание. И жизнь не стоит на месте. Надо выиграть время. Главное в этом искусстве - не умереть раньше срока. А там, глядишь, вакцина против СПИДа к новому веку подоспеет.
        - Бесполезняк! Чуда не будет, – читая мои мысли, возвестила заведующая клиническим отделом. Тришина подошла к настенному зеркалу, одернула облегающее выпуклости шерстяное платье с вырезом, зачем-то подняла руки. – Ставьте перед собой реальные цели, молодые люди. Даже если найдут вакцину, еще лет десять, блин, будут ее клинически обкатывать… На наш век не хватит. И стоить вакцинка будет ого-го. Завышенные ожидания – тупиковый путь. Предлагаю скорректировать тактику…
        Тришина опустила руки, повернулась боком, задумчиво лицезрея собственный живот и бюст. Бассарова она, поняв, что он верен своей тощей спутнице, за мужчину не считала. Втянула живот, осторожно изъяла золотой кулон из глубокой ложбинки.
        Бассаров покашлял.
        - А, да! Я тут прикатила с конференции… Симпозиум, ё! Куча иностранных импотентов, япона мама. Дальше своего каппучино ни хрена не видят… Завышенные ожидания, ха! Простите, я опять про свое, про девичье… вау, а сколько времени?..  на обед пригласили…  Так, один тип. До вас ему далеко, мм-м.
        Хозяйка повертелась перед зеркалом, и, судя по всему, осталась довольной своей полнотой. Села. Стул взвизгнул от возмущения.
        - Так вот, предлагаю скорректировать тактику…  Там, на конференции болтали, что страна вот-вот вступит в «Глобус». «Глобальное объединение усилий против СПИДа». А «Глобус» это налаженная линия препаратов. Западных, доказанных в натуре! Но в число избранных попадут лишь десять пилотных регионов. И этот автопилот на всю страну! А нам надо ждать не чуда, а бесперебойной терапии.  Короче, если пробьете зидовудин, то можно начать терапию. Главное, попасть в десятку. Я гляжу, стрелок вы еще тот, на ходу подметки режете. Вопросы есть? Вопросов нет.
        Тришина вынула из сумочки зеркальце и пудру, давая понять, что прием закончен.
        - Лариса Алексеевна, имеется компактная пудра, польская или турецкая, не помню, хотите?
        - Хочу! – рука с ваткой замерла на полпути к щеке. – А то социальное происхождение замучило. Рабоче-крестьянское! Вся родова работала или на свежем воздухе, или в горячем цеху! Генетически предрасположена к покраснению кожных покровов. На лице, голубчик, на лице! А вот на филейных частях – как у аристократки, даже обидно, лучше бы наоборот, честное слово. Так что я хочу. Страстно! А щас, Борис Артамонович, извините, мне пора. В ресторан пригласили-то. Вы же, ё-мое, не приглашаете, ась?..
        - Удачи. Занесу завтра. И набор теней, -  Бассаров взялся за дверную ручку.
        - Минутку, Борис. Даю наводку. Баш на баш. Зидовудин, он в наличии. Немного. Держат для одного деятеля. Политического. Но учтите, я вам ничего не говорила…
        Когда Бассаров открыл дверь, его чуть не снес пожилой «маадой чиаэк».
        - Дохтур, дохтур, я насчет анализа дочки… Сама-то идти боится…
        - Япона матрена, никакой личной жизни!.. – раздался рев Тришиной.
        И дверь захлопнулась.
   
        Пленка 19с. Бассаров. Загадочные разговоры

        … - Петька, сволочь, опять двойку принес, а! Все, грю, сынок, еще одна такая оценка – и прощай, лисапед, понял, сынок! Ну, я мужу: поговори, мол, с сыном, проведи воспитательную беседу, мол. Ноль внимания, буркнул, устает на работе как собака, и опять в телевизор…
        - Будто мы тут не устаем, хрен тебе. Весь день на ногах, и покупатель сбесился. Мы, что ли, цены устанавливаем! - хмыкнула вторая продавщица. – Зато у тебя дочка-умничка...
       - Ой, золотце мое! – улыбнулась товарка. – Доченька… Кабы не Танюшка, сбежала бы в тот же день!
       Я потянул Лори за рукав.
       Две продавщицы вышли покурить на заднее крыльцо универмага. Лори замедлила шаг. А потом и вовсе встала, как приклеенная.  Потом сделала вид, что поправляет шнурок на новомодных ботильонах, что я ей купил после выписки из диспансера. Но подруги заметили, что незнакомая девушка прислушивается к их разговору, спешно побросали сигареты и хлопнули дверью.
       Я уже привык, что Лори тянется к детям. Даже прислушивается к разговорам о них.
       Обычная женская реакция, подумалось. Необычным было лишь то, что после таких разговоров Лори расстраивалась. Хотя я специально вывез ее в центр города, в универмаг, чтобы Моя Бабочка развеялась, расправила крылышки, взбодрилась. Радость от покупок – естественная женская реакция, разве не так?

       Универмаг был новым, двухэтажным, с разнообразными отделами – хозяйственным, мужской и женской одежды, обувным, детским… По залам бродили, подавленные обилием товаром, приезжие из сельских районов. Они ходили на негнущихся ногах, одетые по все лучшее, потея от мыслительной работы. Было много детей, детки визжали и бегали по этажам, невзирая на окрики родителей и замечания служителей.
       Новшеством были и низенькие скамейки вдоль стен. На одну из них плюхнулась упарившаяся семья: молодые муж с женой с горой пакетов. Выходцев из села выдавал густой коричневый загар, не потускневший с поры сенокоса. У матери, полногрудой, в цветастом сарафане сбилась набок свежая прическа, сделанная по случаю в городской парикмахерской, она утиралась платком. Возле нее крутилась девчушка-бурятка, теребила мать и строила рожицы Лори. Глава семейства, маленький, щупленький, вырядился в клетчатый пиджак, пожалуй, длинноватый для него. Муж демонстративно хлопал себя по карманам в поисках спичек и после короткой перебранки с супругой пошел на улицу. Жена, нервно одергивая платье, вертелась на месте, потом обратилась к Лори, мешая русские и бурятские слова: просила присмотреть за покупками и за дочкой – хотела купить загадочный набор теней, а за ним - очередь, с дочкой в нее не сунешься. Дочка, узрев, что мать хочет уйти, заревела.
       Лори подозвала девочку и что-то стала ей рассказывать. Девочка утерла слезы, стихла.
       - Посижу тут, - сказала мне Лори, - а ты съезди, куда хотел.
       - Ага, я недолго, мне только найти одного человечка...
        Этим человечком был не менее загадочный, чем набор теней, тип по кличке Насвай. Насвай вообще-то жвачка, помнил я по армии, где однополчане, выходцы из Средней Азии, жевали ее и разок угостили. Не понравилось.
        Этот Насвай оказался что тень.
        До новых кварталов я домчался на «тойоте» минут за двадцать. И киоск «Овощи-Фрукты» нашел быстро – он был один такой в конце улицы.
       Прежний хозяин уехал, вроде бы в Москву, сообщил новый владелец киоска,  немолодой, с седыми висками. Во рту вместо насвая он перекатывал спичку.
       Ха, Москва, ищи-свищи среди жующих. Да там все жуют. Москва – венец пищевой цепочки  России. 
       - Эй, брат, - окликнул хозяин и выплюнул спичку. – Адрес, фамилия, да?
       - Ну.
       - Наводка что водка, денег стоит, брат, - усмехнулся торгаш. – Этот Насвай наказал давать адрес только деловым партнерам и землякам.
       - Считай, я его партнер по яблокам-персикам. Хочу завалить витаминами Сибирь, - улыбнулся. – Тебе как, зелеными?
       - Яблоки зелеными? – тупо уставился на меня хозяин киоска.
       - Я про баксы.
       Торгаш, довольный, хихикнул.

       - Петька не сволочь, - закрыв глаза, сказала вечером Лори. Она сидела перед телевизором. Но, кажется, смотрела мимо экрана, на котором розовощекая молодуха в фартуке и колпаке, косящая под домохозяйку, скороговоркой раскрывала тайны готовки настоящего спагетти на двоих.
        - Что? – Я сделал телевизор потише. Началась реклама фонда «Алиса». Лапша на уши.
        - Петька не сволочь, - безучастно повторила Лори.
        - Что случилось?
        - Он больше не получит двойки.
        - Не понял, дорогая.
        - Потому что Танюшка получит пятерку.
        - Почему? -  уставился на Лори.
        - Потому что у них есть дети, а у нас их не будет, - отвернулась к стене Моя Бабочка.
        Черт, я совсем забыл про разговор двух продавщиц.
        День загадочных разговоров.
            
        Пленка  20с. Серенус. Плачу вперед

        Странно, Лори со дня оглашения диагноза почти не плакала. Ни слезинки. Целыми днями, окаменев, пялилась в телевизор. Тогда резче обозначались скулы орочонки, будто вырезанные из лиственницы. В такие минуты гражданская жена Бориса напоминала изящную статуэтку скифского периода.
        Уж лучше бы плакала, подумал Бассаров. От психолога Центра он слышал, что слезы скорее полезны, чем разрушительны.
        - Плач – естественная физиологическая реакция организма. Слезы раздражают мозговые центры, которые запускают процесс их образования в качестве защитной реакции на стресс, - радостно отбарабанила строку из учебника веснушчатая девчонка, психолог отдела профилактики. По всей видимости, недавняя выпускница пединститута, отличница, физкультурница. Мини-юбка, крепкие ножки-бутылки, туфли-лодочки, белоснежная улыбка, розовые губы, запах молодого тела.
       «Ты-то шибко плачешь, я гляжу», - с неожиданной злобой подумал Бассаров.
       - Одна из причин, по которой мужчины живут меньше, чем женщины, – сдерживание проявления своих душевных переживаний. Часто пациенты пытаются подавить плач, однако наши врачи не советуют этого делать, - прощебетала девочка-психолог и опять одарила улыбкой. Один зубик у нее был кривой, налезал на левый клык, заметил Бассаров, что несколько портило впечатление.
        Что с ним? Прежде он бы отдал должное ладной фигурке, ляпнул пару грубоватых, но верных комплиментов, так… без дальнего прицела. Просто из любви к жизни.
        Лори стояла рядом, натянув на личико маску вежливости, не раздвигая губ. Эта вымученная улыбка смахивала на оскал. Во время хождений по Центру она цеплялась за руку Бассарова, как ребенок. 
        «Но даже если проблемы не решились, плач помогает ощутить моральное облегчение». Мантра, отпущенная на дорожку жизнерадостным психологом, рассердила вконец. Как будто без нее того ведать не ведали! Да этот рецепт любая бабка знает. Какое такое облегчение может быть в СПИД-Центре? По определению грустное место, как ни крути. И нечего силком вышибать из пациента слезы, да еще с идиотской улыбкой. Дай волю этим свежеиспеченным психологам, они будут советовать плакать у раскрытого гроба. 
       Но польза от общения с девчонкой-психологом таки была. Она свела с «равным специалистом», чью должность ввели в Центре буквально накануне их визита.
       «Равным специалистом» оказалась серьезная молодая женщина по имени Оксана. Средних лет, худощавая, живые черные глаза-угольки, строгий костюм учительницы начальных классов, белый верх, черный низ. Никакого золота. Хотя надень она цветастую юбку и пару сережек, вполне могла бы сойти за цыганку-гадалку. А равным специалистом она считалась, потому что сама была ВИЧ-инфицированной. И могла вести разговор на равных – обычно в первые часы и даже минуты после объявления диагноза. Улыбалась Оксана крайне редко, чем заставала врасплох. Наверное, в целях профилактики плакала вдали от пациентов.

        Пленка 21с. Серенус. Послание от Луки

        Когда-то в Троицкой церкви был склад, потом клуб, потом контора банно-прачечного предприятия, но до температуры бани здесь было махать и махать веником даже в эпоху  дровяного отопления. Наступили стылые времена полусухого закона. Распорядители шайки и мочалки постоянно жаловались на холод в служебном помещении, часто простужались – никакая парная не помогала выгнать простуду.
        Господь услышал молитвы болезных. С наступлением реформ коммунистические бонзы и бандиты принялись бить в храмах поклоны. В Троицкой церкви после реставрации начались православные службы.
       Зато летом здесь - благодать независимо от общественно-исторической формации.
        В конце июня на город упала жара, от тополиного пуха было некуда деться, а в церкви было прохладно, умиротворяюще тихо.
        В церковь их позвала уже знакомый «равный специалист». Оксана была православной. А еще старостой группы взаимопомощи СПИД-Центра. И хотя в Центре было туго с площадями, группе выделили комнату в конце коридора. Что было не совсем удобно. Лица с ВИЧ-статусом вовсе не жаждали являть эти самые лица посетителям в очередях. Позднее богатенький член группы арендовал для братьев и сестер по диагнозу помещение в цокольном этаже жилой пятиэтажки, зато с отдельным входом и неподалеку от Центра. Среди «вичевых» встречались люди состоятельные, отпрыски известных в городе семей.
        Организовать группу взаимопомощи Оксану попросила главный врач Бузина. Оксана взялась за дело ревностно. Вместе с членами группы вынесла из полуподвала кучи мусора, побелила комнату, развесила в ней занавески «повеселее», расставила горшки с цветами на подоконнике и прикнопила план мероприятий над рабочим столом. Кроме дежурных дней рождений, выездов на природу, выходов в театры, в нем значились участие в профилактических акциях Центрах, помощь детскому саду «Малютка» для сирот-отказников, в том числе по причине врожденного ВИЧ, а также посещение церкви.
        Оксана нравилась Бассарову. Имея лагерный опыт за распространение марихуаны, она не согнулась от более страшного приговора – ВИЧ. И, недолго думая, вышла замуж за члена группы взаимопомощи. Сама себе помогла.
       «Только я вас умоляю, не надо нас жалеть, - Оксана пригубила чернеющий в бокале кагор, зыркнула на хозяев очами цыганки. – Да кабы не ВИЧ, я б давно под забором сдохла от передоза. Или вздернулась на суку. Мамой клянусь, диагноз меня спас, отрезвил, обратил к Богу… Всех дружков и подруг послала от себя подальше, прости Господи».
       Вера вдохнула в нее новую жизнь, клялась всеми святыми Оксана. Она даже подумывает восстановиться в пединституте.
       Кагор Бассаров купил, вспомнив, что это вроде бы церковное питие. Вино, хоть и открытое, осталось практически нетронутым. Староста соблюдала режим трезвости, прописанный в уставе группы взаимопомощи.
       Бассаров пригласил Оксану в гости после того, как Лори стала подолгу закрываться в ванной или часами лежать в постели. Борис даже выволок сожительницу из койки, нашел где-то в спальне дамский набор теней «Ruby Rose» и повел в драмтеатр. Был коллективный культпоход группы взаимопомощи.
        Давали комедию местного автора. Лори не смеялась, хоть и нацепила очки. Она не любила их носить – еще со школы, где ее дразнили «четырехглазой». 
       В антракте  Оксана познакомила их с автором по фамилии Рылов. Автор сперва отнекивался сесть за их столик, но, узрев на нем конъяк, соизволил. Рылов и в буфете умудрялся хранить многозначительно-каменное выражение лица. Вислые усы резче обозначали нижнюю часть физиономии. Челюсть драматурга была скорее к лицу боксеру-профессионалу.
        Оксана знала автора по православной общине.
        «Интересно, - подумал Бассаров, уминая пирожное, - как многоуважаемый автор совмещает театральные экзерсисы с православием? Даже Мольера не разрешили схоронить в церковной ограде».
        Драматург был коммерчески успешен. Его сельские водевили разлетались по провинциальным театрам как ливерные пирожки. 
        Рылов выкушал дармовые конъяк и пирожное-корзинку, замарав белым кремом усы, выпятил квадратную челюсть, с шумом отодвинул стул и раскланялся, как на сцене.      

        К утренней проповеди они едва не опоздали – Лори плохо спала.
        К выщербленным ступеням церкви лепились увечные попрошайки, тряся баночками для подаяний. Нищие были модно одеты. Бассаров догадался: заморские обноски из «секонд хэнда».
        Дрожащее пламя тонких свечечек озаряло лики святых. Пахло горячим маслом.
        Робкий шелест шагов прорезал сакральное таинство. Народу было мало, лишь пожилая женщина в темном платке, по виду деревенская да одноногий инвалид на костылях. Оба усердно крестились и целовали иконы.
       Наконец позади амвона отворилась узкая, резная, в золоте, дверца, оттуда, согнувшись, вышел батюшка, поправил крест на груди.
       Откуда ни возьмись, возникли люди, будто соткались из храмового воздуха, и потянулись к возвышению. В кучке прихожан - больше женщины, белые платочки мелькали в первых рядах. Оксана обернулась, нашла их глазами, ободряюще улыбнулась.
       Бассаров с Лори пристроились в задних рядах. Лори заметно робела, прижималась к спутнику острым плечиком.
       Тут, пожалуй, заробеешь. Без священных одежд отец Андрей был бы похож, прости Господи, на диавола. Высокий, горбоносый, иссиня-черные пряди, брови вразлет; хищные усы чернильными потеками стекали в бородку клином. Черная сутана лишь усугубляла впечатление. В детском театре батюшка мог бы играть пирата, горца-абрека, а то и идолище поганое, что ворует младенцев и кушает их на ночь глядя. Короче, тать - ни дать, ни взять.
       Недаром Лори боялась идти в церковь. Однако Бассаров напомнил ей, что ее бабушка-эвенкийка была крещеной. Лори вздохнула, надела очки, не те модные золоченые, что купил ей сожитель, а черные; слегка подкрасилась.
       Упоенно вещавшего с амвона батюшку Бассаров слушал вполуха. Проповедь напоминала речь предвыборного оратора. Отца Андрея, шептались прихожанки, прочили в в митрополиты.
        Батюшка принялся обличать мирское зло. Что-то про аборты. Ну, это куда ни шло. Но проповедник от кондомов перешел к теме СПИДа, назвав его карой за грехи.
       Лори нашла руку Бориса, слабо сжала ее. Бассаров, кажется, слышал, как бьется сердце спутницы.
        В завершении проповеди батюшка, усмехаясь в бороду, подверг сомнению буддизм.
       «Вашу мать, буддизм-то чем тебе не угодил?» - мелькнуло у Бассарова.
        Оказывается, буддизм признает многобожие, а это уже не вера, не религия: Бог един.
        После проповеди Лори чуть не сбила с ног пожилая тетка в темном платке, крича, что в храме Божием потребно покрывать главу и непотребно красить губы.
       Лори выбежала из церкви.
       Борис оттеснил православную активистку в угол. Поискал глазами Оксану, нашел ее в каморке церковной лавки, где она листала толстую книгу.
       Выйдя из храма, Бассаров и Оксана обнаружили незадавшуюся прихожанку. Она плакала на скамейке в окружении двух нищенок.
       Подав убогим серебряной мелочи и препоручив Лори в руки Оксаны, Борис вернулся в церковь. Его переполнял гнев.
       И увидел драматурга Рылова - тот истово, в пояс, бил поклоны в центре храма с пылом неофита и размашисто осенял себя крестным знамением.
       Откланявшись, автор сельских водевилей зацепил взглядом Бассарова. Явно узрев его, Рылов сменил благостное выражение на маску каменного идола и хотел пройти мимо. Борис окликнул православного драматурга по фамилии. Тот хмуро посмотрел сквозь него, будто роняя классическую фразу: «По четвергам не подаю».
       «Нет уж, сударь, я тебя заставлю расплатиться за коньяк», - ринулся следом за Рыловым Бассаров. Оказывается, драмодел был вхож в святая святых – комнату отдыха настоятеля, устроенную в правом приделе церкви. Она напоминала номер люкс в заштатной гостинице: крытые синим плюшем пара кресел, диван, фикус в кадке в человеческий рост, низкий столик, шифоньер и секция от гарнитура-стенки со стеклянными полками.
       И ни одной иконы.
       На полках весело пускали зайчики хрустальные бокалы и рюмки, в углу равномерно урчал пузатый холодильник «Бирюса». В благоустроенной келье пахло не столь пряно, как в публичном храмовом секторе.
       Когда Борис буквально на плечах Рылова проник в ВИП-келью, батюшка отдыхал. Он почти лежал в кресле в мирской рубашке в полоску и тренировочных штанах,  в босоножках. Белели пальцы огромных ступней, ногти были квадратными и темными. Риза висела в наполовину раскрытом шифоньере, золоченый крест на фигурной цепи, видно, упрятали в низкий сейф, что стоял впритык со шкафом.
       У Бассарова зародилось подозрение, что в домашних трениках, невидимых под сутаной, отец Андрей и отвел проповедь. Риза-то до пят.
       - Что такое, Мотя? – резко повернул главу настоятель. Глас священника был раздраженный, визгливый, разительно не похожий на велеречивый тон проповеди. Черная грива разметалась по спинке кресла. На столике пурпурно отсвечивал лафитничек, Борис мог поклясться, с коньяком пятилетней выдержки. На стенках рюмки на толстой ножке застыли бордовые капли, в бороде служителя культа запуталась кожура от мандаринов.
       Бассаров вспомнил афишу и имя - Матвей Рылов. В миру Мотя.
       - Да вот, привязался… - Мотя боднул челюстью в сторону спутника.
       Батюшка поморщился, дотянулся до телефона внутренней связи, крутнул диск, проскрежетал в трубку:
       - Брата Сергия сюда!.. – скосил жгучий цыганский зрачок на непрошеного гостя. – Лучше двоих!
       Бассаров припомнил: до периода служения Христу отец Андрей, в миру Андрей Хреков, работал в милиции сельского района оперуполномоченным, потом автоинспектором, заочно закончил юрфак, ушел в сферу торговли, но состоял в народных заседателях, вступил в КПСС и был избран народным судьей. Головокружительная карьера. Слыл тем, что раздавал суровые сроки. Однако с началом реформ был замечен в делах неблаговидных, проявляя нежданную милость к падшим бандитам, шептались в судебных кулуарах, и был втихую изъят из органов юстиции. Андрей Хреков срочно отрастил гриву. Околоточный надзиратель подался в театральные критики.
        Фирма «Белый квадрат» проводила независимую оценку Троицкой церкви на предмет реставрации; Бассаров заодно навел справки о заказчике на предмет взяткоемкости. Гонорар НОК «Белый квадрат» зависел от оценочной стоимости объекта. Настоятель храма завышенный акт оценки, ничтоже сумняшеся, подписал.
        Церковь была отделена от государства. И от ОБХСС. Очень удобно.
        Не утруждая себя крестным знамением, в комнату отдыха едва протиснулись два дюжих брата во Христе, в рясах, но коротко стриженных. Рожи носили следы мирских страстей: сломанный нос у одного, шрам на щеке у другого. Рясы в жирных пятнах. Братья неуклюже поклонились батюшке и застыли у двери. В помещении стало тесно. Батюшка демонстративно отвернулся, абстрагируясь от людской суеты. Монахи перевели взоры на Рылова. Тот брезгливо целеуказал челюстью в сторону Бассарова, который внимательно изучал содержимое урны. Там валялась подарочная упаковка от армянского коньяка. Такие в местных магазинах не продаются, даже в буфете гостиницы «Интурист».
        - Ого, привет от Виссарионыча, - Борис тронул носком туфли урну.
       Заслышав авторитетное имя, качки-монахи будто уменьшились в размерах. А по неуловимому взмаху владыки исчезли.
       - А что хотел, сын мой? – склонил патлатую голову в сторону посетителя отец Андрей.
       - Простите за вторжение, батюшка, - начал Бассаров, - но я не вполне согласен с проповедью… с отдельными тезисами…
       Рылов покашлял.
       - Вот как? – тряхнул гривой хозяин и сделал приглашающий жест. – К примеру?
       Бассаров опустился в кресло напротив. Драматург покашлял и сел на стул.
       - К примеру, СПИД, по-моему, не есть кара за грехи.
       - Вот как? – взметнул мефистофельские брови проповедник. – Что же сие, сын мой?
       - Се болезнь. Просто болезнь.
       - Спаситель насылает хвори для укрепления духа нашего. Ибо души малых сих блуждают в потемках греховных, ибо…
       Бассаров перебил хозяина, боясь, что разговор утечет в русло богословной фразеологии, в коей не был силен:
        - И кондомы есть просто средство индивидуальной защиты. Не более.
        - Н-да? А душу, сударь, душу кто защитит?! – неожиданно подал голос воцерковленный драмодел. Стул под ним скрипнул. Рылов встал, вынул из-за пазухи некую бумажку что камень.
        - Послушайте…
        - Нет уж, господин Базаров…
        - Бассаров, два «с».
        - …да-да, господин хороший, это уж вы послушайте. Пропагандируя в своих тлетворных брошюрках эти, свят-свят, презервативы, вы подвигаете юные и неокрепшие создания в лоно безудержного блуда…
        Автор сельских водевилей, видимо, исполнял при Троицкой церкви обязанности пресс-секретаря. Рылов с ненавистью скомкал глянцевый буклетик и театральным жестом отправил его в урну. Бассаров углядел на дне урны эмблему СПИД-Центра.
        Борис вспомнил разговоры врачей: церковники и лично отец Андрей не дают работать, подбивая паству на протестные действия. В двух сельских райцентрах уже прошли митинги православных общин и родителей с транспарантами типа: «АнтиСПИД – пропаганда блуда». Учителя отказывались сотрудничать с Центром, не пускали в старшие классы медицинских психологов. Руководителей волонтерских кружков третировали, мазали их ворота дегтем.
        Бассаров добыл из урны профилактическое издание,  разгладил:
        - Минутку, любезный, - Борис сунул бумагу под нос драматургу. - Тут же черным по белому прописано, что сия тлетворная бумага адресована лицам старше осмьнадцати лет. Подросткам, знаю, на лекциях толкуют лишь о воздержании…
        - О растлении! – взревел отец Андрей и налил в рюмку коньяку.   
        - Голый секс!- поддакнул Рылов.
        - У нас в СССР секса нет, – хмыкнул Бассаров.
        - Если угодно, нет, господин хороший, - едко ответил господин Рылов. – Секс надобно запретить по закону.
        - Трахаться молодым вы, законники, все равно не запретите.
        Рылов передернул могучими чреслами и возвысил глас:
        – Вы и такие как вы, господин…ээ…
        - Господа все в Париже, -  снова хмыкнул Бассаров. Он начал уставать. С этими товарищами глупо разводить диспут. Время демократов и демагогов. Горлопаны рвались на баррикады. Святой отец Андрей делал карьеру
        - Вот именно! Секс изобретен за границей. Это вашими стараниями и такими, как вы, втоптано в грязь таинство любви и брака! А душа где-то в придатках, не сразу и сыщешь… - Рылов, выпятив челюсть, принялся мерить келью шагами и возвещать бархатным баритоном.
        Батюшка отвернул лик от спорящих, сполз по креслу, закатил глаза  – не царское, де, это дело. А может, просто усваивал божественный пятизвездочный нектар всеми рецепторами слизистой.
        - А ить с нее-то, с души, и надо лечить чуму СПИДа. Это наказание, ниспосланное  свыше! – пропел Рылов и с разбегу опрокинул рюмку коньяка.
        Борис вспомнил слова Оксаны: «Церковь не виновата». Что она имела ввиду? Или кого? Скорее всего, староста группы взаимопомощи не раскрыла перед этими законниками свой диагноз. Заклеймят же.
       - Православное предание не рассматривает страдания и болезнь как плату за грехи, - напряг память Бассаров, делая ударение на «не».
        - Это вы откуда взяли? С потолка? –  усмехаясь, утер усы драматург.
        - Нет, не оттуда. «Да вы, фарисеи, очищаете снаружи чашу и блюдо, но внутри  вы полны алчности и зла»
       Батюшка и драматург настороженно переглянулись.
       - В чем дело? – придержал шаг Рылов, дернул ус. – Что случилось?
       - Случилось горе, - сокрушенно качнул головой гость. – «Горе вам, законники, ибо возлагаете на людей бремя тяжелое, а сами и пальцем не пошевелите, дабы нести это бремя».
       - Что такое ты глаголешь, сын мой? – наконец встрял в спор отец Андрей.
       -  То не я, святой отец. То послание от Луки. Прощайте, господа фарисеи, - склонил голову, как отпетый конферансье, Бассаров.
       Когда вышел из церкви, Лори, упокоенная, сидела на лавке, крошила булку и кормила голубей. Линзы очков сверкали. Легкий ветерок доносил от пристани запах солярки. Оксана тихо разговаривала с нищенкой. На небе застыли клочковатые облака. Дальние горизонты разъела жгучая синь. Бассаров пожмурился на солныщко. Аминь.

       @info_Klio
       1 октября 2004 года Священным Синодом одобрена Концепция участия РПЦ в борьбе с распространением ВИЧ/СПИД и работы с ВИЧ инфицированными. Документ отражает официальную позицию Московского Патриархата в сфере взаимоотношений с государством и светским обществом.
      «Православное Предание не рассматривает болезнь и страдания как «плату» за наши грехи... Святые отцы не считают возможным установить однозначную связь болезни с тем или иным личным грехом человека». (Из Концепции участия РПЦ в борьбе с ВИЧ/СПИД).
      Там же: «В ситуации эпидемии ВИЧ/СПИДа священнослужители и миряне должны сделать все возможное для того, чтобы попытки людей, живущих с ВИЧ/СПИДом, прийти в Церковь не были встречены холодом равнодушия, а тем более презрения и осуждения... Церковь открыта к сотрудничеству с государством и обществом в сфере духовно-нравственного воспитания и образования детей и молодежи; развития образовательной и просветительской работы по профилактике ВИЧ и наркомании среди детей и подростков; созданию церковных и совместных с общественными и государственными организациями образовательных и обучающих программ по профилактике ВИЧ/СПИДа.
      Отправной тезис: «Ненавидь грех, но люби грешника, обличая фарисейство и греховный навык осуждения других»
       Повелением архиерея Читинского и Забайкальского Евстафия отец Андрей лишен сана благочинного региональной епархии и направлен в отдаленный округ на границе с Монголией.
      
        Пленка 22с. Серенус. Кандид, или Оптимизм
               
        Эту ленту Бассаров дал по ошибке (позднее стал помечать их цифрами и значками). Позвонил ночью, попросил ее не слушать. Утром, часов в семь, приехал, небритый, забрал кассету. Но после некоторого размышления вернул. И, несмотря на очевидную интимность записи, разрешил использовать, исходя из «исторической целесообразности». Чем поверг меня в долгие раздумья. Я решил, что запретных тем в нашем предприятии быть не может. Тема болезненная. Бассаров согласился, невнятно бормотнув врачебный слоган.
        Это - неправильная тактика лечения. Надо было вступить с призраком в контакт, беседовать с ним в одностроннем режиме связи. Пусть и потустороннем… А не копить груз вины.
        Бассаров жаловался, что Лори время от времени уговаривала оставить ее, падшую и заразную. Но чем больше она уговаривала, тем больше сожитель укреплялся в мысли быть с нею до конца дней ее.
        Болезнь раскрыла в них новые возможности близости. Новые рецепторы. Хотя, говоря языком клинической психологии, - бездушно, но точно, - это были болезненные отношения дискордантной пары.
        Эта идиллия длилась бы, кабы не грибы. Грибы – другая цивилизация, древняя субстанция. Возможно, грибные споры занесены метеоритным дождем… Их устойчивость поражает. Вымерли динозавры, а грибы вообще не умирали, лишь перетекали из одного состояния в другое. Из века в век. Грибы есть не только у больных ВИЧ - у большинства людей. Вытравить их из организма человека очень сложно. Грибок или плесень живет рядом с нами и в нас.
        Патогенная плесень – это кандида, сказала Тришина. Какие-то грибы поражают кожные покровы, отсюда трещины, псориаз, экзема, нейродермит, но везде это - класс грибы. Всем знакомые ногтевые грибки то же самое, что кандида. Неприятней, когда кандида поселяется во рту.
        «Целоваться нежелательно», - заметила Тришина, крася губы. Бассарова она не стеснялась, воспринимала после зряшного сеанса флирта то ли как пациента, то ли как коллегу. С видимым сожалением.
        «Кандида, маадой чеаэк, это цветочки,  - растягивая губы, щелкнула зеркальцем заведующая клиническим отделом. – Ягодки будут впереди…»
        «Уж лучше грибы», - хмыкнул Бассаров.
         Был конец дня. Очередь в клинический отдел рассосалась. За окном пламенел закат. В садике при Центре чахлые саженцы и кустики акации съежились от стылого дыхания надвигающейся зимы.
        Бассаров и Тришина вышли покурить. Заведующая набросила на плечи болоневую куртку, зажала губами поданную сигарету. Ее спутник чиркнул спичкой.
        - Бузина!.. Ё!..
        Заведующая ведущим отделом Центра вскрикнула, что старшеклассница при появлении директора школы, загасила сигарету о стену, аж искры посыпались, и юркнула за угол.
        На крыльце сфинксом застыла главный врач. Мужеподобная фигура, короткая стрижка «соль с перцем», широко расставленные толстенькие ноги. В зрачках плясали пурпурные огоньки царицы.
        У калитки маялся Виктор, личный водитель Бузиной, улыбчивый мужчинка, как именовала таких типов Тришина, - лет тридцати с гаком, с ранним пивным животиком. «Животы, они ж мешают», - приговаривала она. Оставалось догадываться, чему мешают. Бассаров в категорию «мужчинок» не подпадал, но, по словам клинициста, «не интриговал», будучи «привержен» женщине, состоящей на диспансерном учете. Между прочим, Виктор был должен Борису сто двадцать рублей еще с лета. При встрече он улыбался и обещал отдать должок «на той неделе». С учетом галлопирующей в стране инфляции тактика была верной.
        Бузина сделала знак водителю, чтоб обождал за рулем, прошла в дальний угол садика, - Тришина как сквозь землю провалилась! – погладила кору сосенки, лично высаженной на ленинском субботнике. Вздохнула и удалилась.      
        Нимало не смутившись, Тришина вывалилась из дощатого туалета. Бассаров представил, как ведущий специалист Центра подглядывает в щелку за передвижением «шефини», и улыбнулся.
        Тришина хлопнула дверцей туалета, сдернула капюшон. Выдохнула, нимало не смутившись:      
        - Ушла? Васса-то!..
        Васса Шабаевна Бузина боролась с курением на рабочем месте, повторяя, что персонал Центра должен подавать пример здорового образа жизни, выработки иммунитета. И даже издала приказ о штрафах для нарушителей. На курящих мужчин Бузина смотрела сквозь пальцы, да и заняты они были больше в немедицинских специальностях. Белые халаты, как в большинстве учреждений здравоохранения, носили в основном женщины.
        Бузину за глаза называли Железной Вассой. И недаром. В гневе она была страшна. Когда кричала, усики ее шевелились. При этом Бузина с шумом перебрасывала с одного края стола на другой тяжелую красную папку. А чудилось, могла и запустить ею. Не раз заведующие отделов и лабораторными службами покидали еженедельную планерку с припухшими от слез веками. При разборе жалоб со стороны контингента, а он был, мягко говоря, неадекватным, половину его составляли  бывшие «пины» и асоциальные личности, некоторые и после постановки на учет «Д» не бросили прежних привычек, главный врач однозначно вставала на сторону пациентов.
        Бассаров подал Тришиной новую сигарету.
        - Ну-с? – выпустила длинную сизую струю нарушительница здорового образа жизни. – На чем мы остановились, маадой чиаэк? Кондидоз, кандида?
        - Кандид, Вольтер.
        - Не поняла.
        - У Вольтера есть такая повесть, вспомнилось, простите, - улыбнулся Борис.
        - Хм, Вольтер… Хотя в его время грибы были. Плесень веков. Перхоть поколений. Ха, где Вольтер и где мы…
        - Перекличка времен. Цепочка контактов. Голос Клио, - стряхнул пепел с сигареты Борис. – Вечный сюжет.
        - Это когда на троне распутная Екатерина была? Борис, вы меня интригуете… Ну и сколько раз она меняла партнеров? Кстати, уже тогда делали кондомы из кишок крупного рогатого скота. Чтоб рога наставлять, хи-хи. 
         Борис сдвинул брови, оживляя в памяти университетские знания.
        -  Так, Кандид. Чистый юноша воспитывался в замке нищего барона вместе с его сыном и дочерью. Несчастья Кандида и его невероятные путешествия начинаются, когда его изгоняют из замка за увлечение прекрасной дочерью барона Кунигундой... 
        - Как?! – запрыгал огонек сигаретки в губах собеседницы. Тришина хохотала. – Куни… куни!..  ха, ближе к телу. Наш человек!.. Дальше?
        - Дальше Кандид вербуется в армию, где его секут до полусмерти. Он дает деру в Голландию, где встречает своего учителя философии, умирающего от сифилиса...
        - Я ж говорю, наша тема! Сифилис тогда был как СПИД. Неизлечим. Недаром в Вольтера втюрилась императрица Екатерина. Этот парень знал толк в куни…
        - Вольнодумец же…
        - Короче, дело к ночи, - клиницист плюнула на сигарету и щелчком отправила в сторону дощатого туалета. – Чем дело кончилось с этой Куни?
        - Кунигунда стала уродливой, но Кандид на ней женился. Вместе со спутниками по скитаниям они образовали общину. Община упорно трудится, земля вознаграждает их сторицей. Не пустословить, а возделывать свой сад, решает Кандид. Тут и сказке конец.
      - А что, поучительно-с. Надо будет рекомендовать среднему медперсоналу... нет, группе взаимопомощи пациентов. Как, говорите, название сего опуса, господин вольтерьянец?
        - «Кандид, или Оптимизм».
        Тришина хмыкнула, подняла воротник болоневой куртки, оглядела единственную сосну в садике. На самой верхушке деревца чернела ворона, по-хозяйки расправляя крылья. Молодая сосенка накренилась.
        - А если серьезно, дружок, когда твоя избранница станет уродиной, - да, да, к этому надо быть готовым! – будешь возделывать свой сад. С оптимизмом. Однако! Уже есть препараты, продлевающие жизнь… Уныние – страшный грех, Борис.
        - Мда, оптимизма и не хватает, - подхватил серьезный тон собеседник. – Как, говорите… зидовудин?
        - Ага. Главное, дожить до нового века. Поиски вакцины идут по всему миру. Вам стоит отправиться в путешествие, прекрасный рыцарь в блестящих доспехах. Курс – Эльдорадо. Кандид, мать твою.













ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 
МОСКВА. СТОЛИЦА ПОГРАНИЧЬЯ


                В мире всегда была война, всегда была
                чума. И, однако ж, и чума и война, как правило,      
                заставали людей врасплох.
                Альбер Камю. «Чума»

       Пленка 01d. Серенус. Чума в анамнезе

       На перроне станции метро «Маяковская», безмятежно залитой огнями и мраморными бликами,  в 1989 году появилась крыса. Тощая, мокрая до синевы, а хвост возмутительно розовый. Крыса не боялась людей. Она рушила устои социума. Черный зев туннеля таил неведомую досель угрозу. Была ли омерзительная тварь гонцом грядущих катаклизмов? По крайней мере, подвергала сомнению стереотипы.
       Земля, казалось, не круглая. Плоская что блин. Как сковородка, блин.
       К излету бурлящего века ненависть, разлитая по шарику тонким слоем нерафинированного масла, начала выкипать, нестерпимо вонять, разгоняя жильцов всемирной коммуналки, дымить, чадить черными струйками, и уже без открытого огня спорадически тлеть торфяными очагами. Силенок для продолжения драки не осталось, острая фаза перешла в хроническую. Разнятые драчуны, переводя дыхание, издали показывали кукиш, с восточной стороны, и средний палец, с западной, да плевались друг в дружку, уповая на воздушно-капельный путь передачи. Это называлось холодной войной. 
       Где-то с восьмидесятых годов зародилось подозрение, что евразийское государство, распятое штыками погранвойск КГБ от морей до океанов, всерьез больно. И невооруженным глазом было заметно, что тучный организм, облепленный друзьями-паразитами, страдает одышкой и вообще неважно выглядит. По всей видимости, незыблемый иммунный статус здоровяка, разбросавшего врагов, покачнулся в борьбе за светлое будущее. Точным диагнозом не заморачивались. Ни за зубчатыми стенами, ни за пределами Садового кольца. Любопытному могли прописать лечение электричеством.
       При визуальном осмотре наблюдались другие первичные симптомы. Появление крысы на станции метро «Маяковская» что нечаянная чернильная клякса в тетрадке отличника. Ее розовый хвост метрах в пяти казался белым, чистым до тошноты. Богомерзкая тварь, казалось, прислонилась к колонне от усталости, что замотанная провинциалка, набегавшаяся по столичным магазинам в поисках дефицита. На перроне раздался сдавленный крик и глухой звон. Хвостатая отлепилась от колонны, невзирая на боевые кличи молодых людей, полакала, что кот, пролитого молока. И поскакала, будто на модных шпильках, прочь, подволакивая длиннющий хвост, еще долго белевший в мрачной клоаке туннеля
       В анамнез истории болезни попала и вербальная информация. Старожилы Москвы истолковали необычное поведение представителя рода Rattus, не иначе, как предвестьем грядущих бед. Такое уже бывало в канун войны – «этой и той», уточнила пенсионерка с авоськой в руках, намокшей от разбитой бутыли, когда оклемалась от испуга на лавке под лестницей перехода на другую ветку. Досада усиливалась тем, что молоко трехпроцентной жирности размочило добытые с боем рулоны туалетной бумаги. Двойной урон семейному бюджету выпихнул, нежданно громко,  из уст тети Фроси, в прошлом беглой колхозницы и лимитчицы, точный и емкий диагноз: «Зараза!.. Ах ты, зараза!»
       Зараза. Это зараза. Не успели сколы молочной бутыли смести с перрона, как словечко подхватило сарафанное радио Москвы. Оно вирусом разнеслось кругами по России – сперва «колбасными» электричками, далее плацкартой за Кавказ и за Урал, их упреждали речевые потоки из кабинок междугородней связи и шлейфы усталых ТУ-104. Еще дальше словцо раскрутили лопасти вертолетов, колеса «Жигулей», грузовых «Камазов» и «Магирусов», пассажирских «пазиков» районного сообщения, и, наконец, вбили в стылую почву копыта ездовых оленей. И там, коснувшись пласта вечной мерзлоты, вербальный вирус впал в спячку. В режиме stand by. Зараза достигла Захолустья.
       Смута. Этим чисто расейским историческим понятием можно одним словом охарактеризовать конец 1980-х и все 90-е. Смута что инфекция. Страдающим излишним весом организм империи Советов допустил снижение иммунитета, и в его щели проник вирус инакомыслия, ну и иной. Будучи поведенческим заболеванием, она зарождается в головах - предчувствием войны.
       А война шла. Вялотекущая – не сравнить с мировыми заварушками века. В латентной фазе. В периоде «окна». Но в отличие от войны, этой и той, у нее отсутствовала линия фронта. Сооружение окопов сублимировали рытьем ям своим ближним. Апокалипсис состоялся в усеченном формате глобального гамбита. В жертву принесли отдельно взятую территорию. Мир на издыхании безумного века отрыгнулся от фаст-фуда, и, что видно из моего окна, устоял.
        Радары раннего оповещения НАТО, нацеленные на Урал, начиная со второго квартала 1983-го, лишь проецировали угрозу повышенным свечением мониторов, а бортовые акустики атомных подлодок то и дело ловили спорадическое пощелкивание-потрескивание, от ста кабельтовых и ближе, что, впрочем, списали на глобальное потепление, брачные игры скатов и переговоры дельфинов в мировом океане.
       Много позже для маленькой войны с трудом найдут название - гибридная. Уже не холодная, еще не обжигающе наземная. И не испепеляющая, хвала Создателю. Ход молчаливой войны без фронтовых сводок схож с постыдной болезнью, о коей в приличном обществе не говорят, а шепчутся.
       Да и за рубежом нравы не смягчились, но измельчали. Драку за обладание самкой заменили кухонными сплетнями в суде первой инстанции, вооруженный конфликт – информационной войной на первых полосах утренних газет. На худой конец, контрольным выстрелом в затылок. Этот худой конец света обернулся его генеральной репетицией - в форме вселенской прививки, похмельного недомогания человечества, сыпи на внешних покровах континентов и язвочек в тени мегаполисов.
       Талонов от беды на всех не хватало. Население Евразии плавилось в гигантских очередях за водкой, исстари признанной универсальным средством от любой напасти, а срок талонов истекал. Не более двух штук в одни руки. В очередях возникали локальные драки.      
        Диагноз Смуты в общих чертах известен: люди уже не стесняются вырвать кусок у слабого, отжать место у костра. И даже почитают сие за удаль. Отвратная поговорка тех лет: «Хочешь жить – будешь жид». Эмиграция в Израиль (далее везде) породила еще одну очередь - у стойки регистрации рейса Москва–Вена.
       Придуманные от безысходности законы не спасали. Антитела отчаянно дорабатывали ресурс. Истекал инкубационный период, зачатый роковым десятилетием. Зараза упала на разрыхленную вольнодумством почву империи, чей иммунитет уже не мог противостоять удару ниже пояса. Вирусу безверия и застенчивого разврата начхать - воздушно-капельно  - на границы, начертанные человечеством в детской песочнице. Зараза пришла оттуда, откуда ждали, что позднее дало придворным историкам обвинить в шоковой терапии спланированную Западом утечку из секретных лабораторий.
       «СРУ!..» – возопил в очереди за водкой слесарь пятого разряда Василий Х-в, командированный в нее сотоварищами по вагоноремонтному цеху. Пока члены бригады трудились за себя и того парня, Василий за час продвинулся к магазинному крыльцу на пять шажков - хвост очереди терялся в перспективе улиц Красногвардейской и Калинина. А дело шло к обеду. Организм изнемогал. Товарищи могли подумать, что гонец присвоил талоны и ушел в запой. Мысль была невыносимой.
       «СРУ!..» - Василий утерся кепкой, запрокинул в пустое осеннее небо давно не стриженную голову, зажав в мозолистой ладони два заветных розовых талончика.
       Милиционер, один из двух стражей, регулировавших отпуск горячительного, сошел с крыльца вино-водочного магазинчика, и за шкирку выволок Василия из очереди.
        - Ты это… того, бляха муха, мать твою… зачем выражаешься?! При людях! – вопросил  сержант в серой, как небо, шинели. – Кто тут сру… срал?
        И сержант стал наговаривать в черную коробочку у левого погона, вызывая наряд. По прибытии оного Василия хотели поместить в собачий ящик со слоганом «Спецмедслужба», слесарь был – еще или уже – неподобающе трезв, и с чувством собственного достоинства упирался и выражался. Насчет того же - СРУ. Василию грозили 15 суток за хулиганство, прилюдную матерную брань, прогул в рабочее время и общее нетрезвое выражение лица.
       Страждущего доставили в отдел и только тут дежурный старлей, имеющий высшее педагогическое образование, догадался, что нарушитель обличал в очереди за водкой Центральное разведывательное управление. ЦРУ. А это можно. Это приветствуется.
       - А я думал, оно Секретное! Управление-то! – воскликнул слесарь, пытаясь раздвинуть мозолистыми ладонями решетку «обезьянника». – Гады америкосы! Это они, они по секрету водку и колбасу скупили на корню! Я где-то читал, правда-правда. А оно, выходит, Центральное, ёлки, как Политбюро…
       - Щас загремишь по новой, понял, - показал огромный, как в детском спектакле, ключ от обезьянника дежурный, - и не на пятнадцать суток, на пятнашку годков, сечешь!
       Василий начал биться лохматой башкой о решетку, что означало раскаяние.
       Учитывая деятельное раскаяние и сотрудничество со следствием, патриота-сквернослова вернули на прежнее место и отоварили вне очереди.
        По-настоящему, однако, загремели далече от очереди за русской водкой.
        В разгар холодной войны не менее холодной зимой 1980-1981 в госпиталь Нью-Йоркского университета поступили несколько человек со странными высыпаниями на кожных покровах. Как на картинках Энди Уорхолла. На нижних конечностях цвели узелки коричневато-красного и голубовато-алого колеров. Только у одного, беженца из Западной Африки, они изъязвились и омертвели. Ну, чесались, понятно, а более никаких неприятных ощущений. Сам пациент считал это реакцией на новый вид «крэка» и, улучив момент, сбежал из клиники. Ни у кого из больных, даже у безработного актера, «гея с оф-оф-Бродвея», как он себя величал, внутренние органы поражены не были. Похоже на саркому Капоши. В любом случае – не заразно. Пациентов сняли с карантина и отпустили восвояси медленно умирать  - они тотчас растворились в клоаках Большого Яблока. Полиции, взявшейся было за поиски беглого африканца, дали отбой.
        На излете той же зимы в центре Москвы в подворотне напротив магазина «Колбасы», что на улице Горького, позднее Тверской, человеком, скалывавшим лед с мостовой, была засечена пара крыс. Дворник Гасан замахнулся на наглых тварей совковой лопатой, но те и усами-хвостами не повели. Странность заключалась в том, что склад магазина «Колбасы» находился на другой стороне улицы, а крысы вынюхивали что-то в ветреной малоаппетитной подворотне. Верная свита дворника Гасана, две приблудные дворняжки, кинулись было на хвостатых пришельцев, но на полпути поджали хвосты. Крысы не боялись ни людей, ни собак и, что самое удивительное, дневного света.               
       Через две зимы пациенты с признаками, схожими с саркомой Капоши, отпущенные из Нью-Йоркского госпиталя, померли. Хотя заболевание длится в среднем не менее восьми лет (зависит от состояния иммунной системы). В муках, естественно. Дальше – больше. Саркома Капоши наблюдается крайне редко. Один случай на миллион и, как правило, у oldies, у старперов. Отпущенные пациенты же были тридцатилетними, да еще гомосексуалистами. По теплу гейское сообщество оплакивало погибших от неизвестной заразы в Лос-Анджелесе.
        А ведь еще неистовый Никита предупреждал об опасной роли в судьбе России пидорасов. Недаром мужеложство было в стране под запретом, осуждалось УК РСФСР и простым людом. Так что после ряда исторических опытов, предпринятых мною, вернее, исторических реконструкций, о коих речь ниже, могу ответственно заявить, что СРУ тут не при чем. Скорее, тут уместен Срам.
       - Срам!- бросила в сердцах уборщица тетя Тася. Но сперва она спугнула главного режиссера областного театра кукол, целовавшего девушку в закутке меж декорациями. Обычное дело. Театр же. В райкоме комсомола, где ранее убиралась тетя Тася, бывало, творилось кое-что похлеще. Прямо на столе. Но девушка в импортных джинсах, откинув волосы, обернулась на звяканье дужки о ведро особью с бородкой и усами. Хиппи без роду и племени. Тетя Тася сплюнула в ведро и спонтанно огрела мокрой тряпкой срамную парочку. Уборщица была уволена и через день восстановлена после обещания молчать про это самое. Ну, про срам.
        Aids это цели. Мишени. Цели наметили стрельбой по реперам. Однако бойня прошла тихо, без страшилок первой половины века, традиционного бряцания доспехами, лязга гусениц троянских коней, размахивания мечами, осады крепостей, ее обозначения в виде противотанковых ежей, газовых камер, треска ксенофобских речей и пулеметов, инверсионных следов торпед и сверхзвуковых истребителей, вспышек трассеров и ракет класса «земля-земля», а то и вовсе без класса, набивания песком мешков для блок-постов, натягивания противогазов, колючей проволоки и прочего абсурда, –  коварный агрессор сменил тактику и напоследок попробовал извести род человеческий его же оружием. Изнутри. Его же Срамом. AIDS. Он же СПИД.
       Впрочем, вирусная нагрузка при арифметическом делении на каждого насельника Земли была к началу описываемых событий ничтожна. В Захолустье снег вообще лежал двухметровым пластом, будучи девственно чист, что белый лист. Его пересекали по диагонали лишь трассирующие следы зайцев, волков и мышкующих лисиц. Этот тетрадный лист с округлым девичьим почерком, с помарками и кляксами на полях, был вложен в конверт с лиловым штампом: «Адресат не проживает».   

      Историческая вина – движущаяся сила, когда мотивация движения низов (в данном случае, низа) сокрыта от верхов. Так формулировал доцент кафедры новейшей истории, известный тем, что на большой перемене ходил, через дорогу от истфака, на котором учился Борька Бассаров, в кафе «Север», где продавали вино «Агдам» в разлив. Закусывал карамелькой, ее буфетчица давала постоянным клиентам в виде бонуса. О слабости Прокопыча знали все, даже декан, но жалели старика (он преподавал и на филфаке). На третьем курсе мы с Борькой перед зачетом сбросились и преподнесли доценту бутылку молдавского коньяка «Три аиста». Прокопыч сунул бутылку в пузатый портфель, пробормотав, что лучше б взяли побольше «Агдама». Что случилось дальше с доцентом-алкашом, не ведомо, ибо Бассаров бросил Иркутский университет на пятом (!) курсе. Учеба потеряла для него смысл. На истфаке доучивались карьеристы, в одночасье, после развала Союза, став неудачниками, хотя они еще не осознали сего исторического феномена. В его группе, сетовал в общаге Борька, добрая треть была кандидатами в члены партии, и это, прикиньте, в двадцать лет! Еще треть, как и Борис, - комсомольскими активистами. История не наука, а боевая легенда государства, усмехнулся мой сосед по комнате.
      Выдал диагноз.
      Не сказал, а припечатал терминальную стадию столетия. Век, уходя, агонизировал. Закономерность исторических событий обратно пропорционально их духовности,  пометил нравы умница Володимир Ключевский - что каленым тавром! – за неполную сотню лет до описываемых событий.
      Или, в трактовке Бассарова, нравственная категория исторической вины имеет долгое послевкусие коньяка.

      Пленка 02d. Бассаров. Улус Москва

       Пить на борту «ТУ-154» нельзя, еще действовали правила советских лет, но Харя то и дело прикладывался к литровой бутыли «Распутина», закусывая остатками бортового завтрака, и отпускал сомнительные шуточки вслед длинноногим стюардессам в мини-юбках.
       Спать в самолете я не умею (пить водку из-под полы тоже). Тогда старенький «ТУ» пилил до столицы из наших мест, забытых и Политбюро, и Ельциным, страдавшим алкогольной амнезией, восемь часов чистого полетного времени. Чтобы убить это самое время, я пытался читать газеты, купленные в промежуточном аэропорту Новосибирска, но незаметно мысли мои потекли за Урал, в сторону пункта назначения.
        Итак, мы летели в Москву, в западное Захолустье. Это спорное определение могу подтвердить бесспорными, на мой взгляд, резонами. Ну, все-таки я историк.
        Во-первых, улус это не темная деревня немытых монголов, а изначально, по понятиям эпохи Чингиз-хана, да и в поздние века – народ. И даже государство. В нашем случае - крупное феодальное владение, каковым по-сути являлось Московское княжество.
       Москва выросла из улуса старшего сына Чингиз-хана - Джучи, самого дальнего «заахн улс», захолустья. И выросла скорее генетически, нежели локально. Погодите заливать свинцом глотки древним горе-изыскателям! Ойконим «Москва» переводится как «жидкий, топкий, сырой, слякотный». Короче, болото. Москва-ква-ква. И когда в 1990-х столицу РФ, бывшей РСФСР, заволокло дымными зарядами, то горели не торфяные болота Подмосковья – тлела история. Официальная дата основания Москвы (12 век) примерно совпадает со следами низкорослых монгольских лошадок, четко выдавленных в сыром грунте речки Неглинки, притока Москвы, а «неглинок» на древнеславянском означает маленькое болотце с бьющими ключами.
       Кабы не «топкое место», к Москве-реке пробралась бы конница Джучи и разбила на ее брегах свои шатры, крытые изнутри тонкими пластинами золота (кстати, неплохой теплоотражатель). Непобедимая конница отступила. Так и случилось, что Золотую Орду основали юго-восточнее, на Итиль-реке.
       При ином раскладе пасьянса госпожи Клио Москва вполне могла стать стольным градом Захолустья. Ничего обидного в сем посыле нет, ибо «Заахн Улс»  переводится с монгольского как Пограничное Селение. Ни более, но и не менее. А Москва – задворки Европы. Вот это куда обиднее. Азиаопа-с. Московское царство XVI–XVII веков было «типичным восточным ханатом (ханством)» – это утверждает Хара Даван на основе сведений Николая Трубецкого и многих историков-востоковедов. В этом государстве использовался татарский язык наравне с русским, и татары-ордынцы были представлены в правлении как Московией, так и прилегающими к ней татарскими государствами – осколками Золотой Орды, или Улуса Джучи. Татарами в те века называли всех нерусских, прискакавших с азиатской стороны. «Улусу старшего сына» и его правопреемнику Москве выпала жертвенная участь «бысть» столицей Пограничья, зажатой между двух сверхдержав.
       Таким макаром, были успешно отражены крестовые походы католиков на восток после установления державы Монгол и присоединения к ней русских земель. Напрасно крестоносцы возобновили их в ходе распада державы Монгол и ослабления Улуса Джучи. Плохая идея. Им опять дали по зубам – они клацнули зубами синхронно с забралами железных «водолазных» шлемов. Потерпев несколько поражений от монголо-татар и русских, крестоносцы в первой половине XV века отказались от продолжения военного натиска на Восток ввиду полной его бесперспективности. Неизменно «лажались» и прочие покусители на Русь. Русские дружины, взявшие на вооружение уникальную тактику тумэней Чингиз-хана, регулярно побивали надменных литовцев и поляков. При этом московский князь Василий II был верным соратником татар-ордынцев.
       Москва - столица Пограничья. Западного Захолустья. Евразии. Бронированный форпост между Западом и Востоком.   
       Да изнеженная Европа должна лобызать асфальт Садового кольца, делать буддийские простирания вкруг оного по ходу солнца - за то, что русская столица не пустила на просторы альпийских лугов, остановила неукротимую монгольскую конницу, которая на раз-два разобралась бы с неуклюжими готическими полками саксонцев, выстроенными в шахматном порядке, скованными тяжелыми латами и глупыми уставами. И позволила европейцам веками попивать кофеек в своих стриженных садах (какой идиотизм, однако, стричь Природу!). Закат Европы.
       С другого боку, на восточной окраине монголосферы, Улус Верховного хана и вторая стена Захолустья с трудом сдерживала напор китайских орд. С трудом, потому что начал выветриваться из памяти правнуков завет Тумэджина: «Главный враг – на юге».
       Своих врагов монголов китайцы определяли по расовым признакам – главным было наличие растительности на лице, проще выражаясь, бороды. Вот куда она подевалась у потомков безжалостных степных воинов? Закат Азии? Известно, у Чингиз-хана была рыжая борода… 

       - Ты бы хоть побрился, Харя! – толкнул я спутника, когда он рыгнул после очередного глотка «Распутина».
       Харя обиженно швыркнул носом и отвернулся к иллюминатору, где в разрывах перистых облаков уже проклюнулась сине-зеленая мякоть суши и темные квадраты полей. Самолет начал снижение.
       Над головами загорелась панель: «Fasten the belts».
       Уши закладывает. Разеваю рот до хруста, как при выстреле 122-мм гаубицы М-30.
       Рожа у Хари была зверская – небритый, похож на боевика из Сектора Газа. Его руки с широкими кистями-совками судорожно вцепились в подлокотники. Мне он признался, что летит на самолете первый раз в жизни.
       Я ощупал подбородок. Сам я тоже хорош, не успел утром побриться, торопясь на рейс. И даже Мою Бабочку чмокнул в прихожей куда-то в ухо.
        Хотя, слышал, в Москву докатилась забугорная мода: легкая небритость. Борода у меня растет, но вяло – во мне где-то на осьмушку бурят-монгольской крови (теперь понятна моя пристрастность в исторических экскурсах?). А у Лори в тех же пропорциях – эвенкийской.
       Зато Харе, чтобы соответствовать дресс-коду, надо бриться дважды в день.
       Мой спутник высморкался и вытер пальцы о белую накидку кресла.
       - Алле, Харя ты неумытая, я тебе куплю носовой платок.
       - Босс, у меня вообще-то имя есть.
       Ого! По мере приближения к столице нашей Родины у неуча и хулигана проснулось  самоуважение.
       - О, кей, Харитон. Как вас величать, сэр?
       - А хоть как, токо не Харей, босс, так шпану обзывать. Лучше как его…  Ричи, вот.
       Я поперхнулся минералкой.
       - Ну, босс… так ближе к Ринату… и потом так одного гангстера кликали в кино, лады, босс? Особенно перед тёлками.
       Харя-Ричи совсем свихнулся на ореоле «плохих парней» - забугорных и наших. Хотя в душе, глубоко, ближе к пищеводу, друг юности был хорошим парнем. Не бил тех, кто слабее… точнее, не добивал. Предпочитал гасить оппонентов с первого удара.
       - О, кей, Ричи. А ты не зови меня «боссом».
       - Не, босс. «Босс», бляха, то ж твое фамилие и имя в одном граненом стакане, хе.
       - Ладно, валяй… нечасто.
       Харя пригнулся за спинку переднего кресла, хлебнул водки из горлышка, крякнул и ухватил ветчину от аэрофлотовского завтрака. Ветчина была жирной. Новоявленный Ричи хотел было  вытереть пальцы о кресло, но замер, покосившись на меня. Его перебитый в драке в пивнушке Захолустья нос шевелился. А треугольные, как у черта, уши навострились и развернулись в мою сторону – как у животного, клянусь!
        - Слушай, как тебя там… Ричи, мы же в Москву катим, сечешь, Харя ты таежная! Еще раз  увижу – отошлю обратно, чтоб не позорил.
       Реакция  напарника была неожиданной. Харя-Ричи чуть не расплакался: он мечтал прокатиться на эскалаторе с детства, бубнил еще что-то сопливое. Поднял с пола салфетку и изодрал ее о пальцы. Кожа на них что наждачная бумага, а кулак с пивную кружку.
       Я отобрал у него водку. Ричи сглотнул слюну, но промолчал.
       Самолет тряхнуло. Харя судорожно вцепился в подлокотники и от испуга пукнул. Через ряд заржали, а позади прогнусавили зажатым носом: «О, небо!..»
       Я выкрутил до упора мини-сопло над своей головой и бритой башкой спутника  и обратился к благообразной супружеской чете через проход с извинениями: товарищ  впервые летит на самолете, он больше не будет. Харя зло толкнул в бок. Тоже мне, Ричи!
       Еще до вылета я остро пожалел, что взял эту деревенщину с собой. Харя заявился в аэропорт в красном пиджаке. Где он его откопал? Не иначе, пошил из скатерти, коей в дореформенную эпоху покрывали стол президиума в поселковом клубе. Я готов был провалиться сквозь пол.
       К неудовольствию дружка я заставил его снять пиджак. Но выбросить атрибут крутого парня в мусорный бак Харя отказался наотрез. Утверждал, что отдал за клифт натуральные оленьи панты, что вывез с малой родины.
      «Идиот! – заорал я. – Засунь свои панты-понты в задницу. Или держись от меня в этом клифте подальше».
       После препираний предложил компромисс.
      «При чем тут компресс?»
       Пояснять не было времени – заканчивалась регистрация на рейс. Мы сдали пиджак в автоматическую камеру хранения.
      
       Пленка 03d. Бассаров. Малиновый пиджак.
      
       Полузабытый дружок юношеских лет возник в моей жизни негаданно. Меня он нашел по адресу, который черкнула слабой рукой моя матушка на клочке тетрадного листка.
      Так Харя возник на пороге фирмы «Белый квадрат» - секретарша Татьяна от испуга пролила кофе. Прибежавший на женский крик Алдар принял борцовскую стойку, но по моему знаку с ворчанием удалился.
      Харя при виде меня издал гортанный звук и принялся мутузить по спине и плечам, что означало крайнюю степень радости. Пришлось охладить захолустные манеры гостя. Харя не обиделся. Хоть и туповат, что медведь после лёжки, но звериное чутье подсказало ему, что надо заходить с подветренной стороны. Это чутье заменяло ему высшее и среднее образование – последнего он тоже не получил, с грехом пополам одолев восемь классов.
       Я поправил галстук и спросил о цели его визита в город.
       Работы в этом Захолустье нету никакой. Так объяснил Харя свою эскападу. Ну, тут он лукавил. Работа была, только грязная и тяжелая, хотя бы гидромониторщиком или грузчиком. Харя мог вкалывать, но не более недельки-другой. Потом ему надо было «расслабиться» в пивнушке - денька три-четыре. Этот график «расслабона» не всегда укладывался в выходные, положенные всем нормальным работягам. Новые времена обрисовали на окошке пивнушки, запотевшей от жаркого дыхания галдящей публики, абрис хрустальной мечты дружка юности – чеканный профиль бандита. В кожанке и тренировочных штанах суррогатных «Адидас», как и положено приличным людям.
      «Парню в Адидас любая девка даст!» - эта присказка жгла его заплывшие от лени мозги днем и ночью.
       Лишь одна вещь могла выпрямить кривую строчку на скользкой материи азиатского самопала, косящего под всемирно известную фирму. Харя был убежден, что в столицах самые крутые парни носят малиновые пиджаки. Ага, на ней кровь не так заметна.
       Ради кровавого пиджака как квинтэссенции бандитского статуса Харя мог разгружать вагоны или мыть полы в офисе – опять же не более недели. Харя любил «короткие бабки». Но работы в «Белом квадрате» для него не было – место охранника-водителя прочно занято Алдаром. Незваный гость хуже татарина. Это про Харю - наполовину татарина. Незваный гость стал интуитивно задирать штатного работника. Поводом стало двусмысленное замечание гостя насчет попки Татьяны (не заметить ее было невозможно). Алдар указал таежному пришельцу и хаму на дверь. В ответ Харя плюнул охраннику под ноги и произнес: «Пидар». Этого борец вольного стиля простить не мог. Я в ту минуту отвлекся на междугородний разговор с заказчиком – связь была отвратительной. Пока орал по телефону, уточняя смету, эта парочка вывалилась во двор. Харя был выше наследника Великой Степи на полголовы и шире в плечах. Но Алдар провел прием «в ноги» и уложил противника на лопатки. Чистая победа. Но это по правилам. А Харя с ранней хулиганской юности никаких правил не признавал. В позиции «туше» он извернулся и ткнул нестриженным корявым пальцем в глаз кандидату в мастера спорта. Алдар взвыл и отвалился от поверженного врага. Вскочив на ноги, Харя схватил кирпич. Таня завизжала. Но тут из офиса выскочил я и скомандовал «брейк».   
       Вовремя. Я думаю, Харя, униженный в присутствии женщин, мог и убить. Невзначай. Задушить в объятиях. Не рассчитать силу. Однако на дворе плавились «девяностые» - мутные, смутные и… неправильные.
       Для начала я попросил отца Татьяны взять к себе амбициозного новичка. С испытательным сроком.
       Через две недели Владимир Виссарионыч вернул несостоявшегося бандита с загадочной формулировкой: «Ограниченно годен в мирное время». Подручный Виссарионыча с погонялом Штырь, тип с квадратной фигурой, почесал  репу и пояснил:
       - Да так-то чисто он ниче-на! Не бздит. На стрелку я б с ним пошел. Но того… борзый-на. Я-то всяких видел, но твой друган еще тот… ломом подпоясанный, в натуре-на. Вот, прикинь. Нас послали пугануть одного, в эту… в аптечную контору. Ну, я отвлекся типа… с кем не бывает, с утреца пивка литр засадил-на,  - Штырь смачно харкнул мимо урны. Хорошо, что Татьяна не видела, а то бы подняла крик. - Ну, поссал за углом-на…
       Штырь машинально подтянул штаны-треники.
       - Без подробностей, молодой человек, - вздохнул я.
       Вздохнул и Штырь.
       - Влетело мне потом от босса по первое число-на. Премиальных лишил, бля!..
       - И без выражений, будьте любезны. Вы в присутственном месте.
       - Извини, братка. Вот и Виссарионыч говорит…
       - Короче!
       Короче, когда Штырь с понятным опозданием вошел в головной офис аптечной сети, охранник привалился в углу в отключке, а Харя душил менеджера, распятого на полу.
       - Бля!.. Еле оторвал-на. Потом этого, в галстуке, отпаивали. Хорошо, дело в аптеке было… лекарство дали для глотки, на сметану похожее. Помял он ее малость-на!..  Глотку-то. Не, ну я беспредельщик, но твой друган еще тот-на… Бабы ихние ментов хотели звать, хорошо, что этот придушенный просипел отбой…  Я базарю, нас же послали пугануть, а не калечить-на… И откуда такие берутся-на?
       - Из леса, вестимо.
       - Так бы сразу и сказал-на! А то сразу на Штыря всех собак вешать. Поссать уже нельзя…
       И подручный Виссарионыча, сокрушенно качая лысой квадратной башкой, удалился.
       А Харя, лучезарно лыбясь, развалился в офисном кресле. Улыбка получалась свирепая: у дружка юности не хватало зуба.
       Я позвонил Виссарионычу и долго извинялся за несостоявшегося бандита. Отец Татьяны посопел в трубку:
       - Не извиняйтесь. Парень он надежный. Но это если война. Если только читинские или братские не начнут мутить… Но пока тихо. Так что пускай твой протеже побудет в запасе. Тут не до войны. Пора с этими пушками и кастетами завязывать, я тут многоходовку задумал, пока другие не очухались… это не телефонный разговор, Борис…
       Со слов Татьяны я в общих чертах знал о планах Владимира Виссарионыча - легализоваться, заняться аптечным бизнесом. Тут, кстати, не обошлось без влияния дочери криминального авторитета. Однако и здесь Виссарионыч оставил пространство для маневра: «аптека» и раньше смыкалась с теневым рынком наркотиков. Любопытно, что Виссарионыч в свое время не был коронован в звании вора в законе, по слухам, за то, что выступил против сближения с кавказскими группировками, что продвигали в Сибирь через Иркутск героиновый трафик. Шприц в подворотнях вытеснял безобидный «косяк». Но это было давно, когда дочка Владимира Виссарионыча училась в школе. Дочка выросла, изменилась в сногсшибательную сторону. Изменились и взгляды отца Татьяны. Возможно, до вора старой формации дошло, что героин это бешеные деньги. Увы, залитые кровью. Так что Виссарионыч, он же бандит Фара в прошлом, в юности осужденный за угон авто (первый срок), вооруженный грабеж (вторая ходка), не распускал маленькую армию, свою мини-ОПГ, говоря новоязом реформ, охвативших и структуры МВД. А пока каждый свой шаг сибирский босс взвешивал на аптечных весах.
       Когда я объявил Ринату о решении взять его в Москву - у того снесло крышу. Его мечты о малиновом пиджаке обрели материю. Ринат не ездил далее областного центра, разве что в армии, да и то по пути на срочную службу и обратно, по дембелю, был беспробудно пьян.  Хотя я отчетливо понимал, что мне с моим приятелем с его таежными ухватками  росомахи в столице придется туго. Как росомаха, он ничего не боялся, даже стаи волков. Я видел, как Харя обезоружил пьяного буяна с взведенным карабином. Пошел на него с голыми руками, приговаривая: «Целься лучше, падла, убью а то!» Выстрел вырвал щепку над головой Хари. И пока его визави нервно передергивал затвор, «загасил» того с одного удара. Ринат, не качок, но гибкий, резкий и дерзкий, был наделен поистине зверской силой. Так росомаха, размером с собаку, бьется на равных с медведем, не уступая ни тропы, ни добычи. Бурые мишки предпочитают не связываться с наглой тварью-одиночкой. И часто отступают - понятия позора нет в дикой природе. Охотники Захолустья рассказывали, как росомаха отобрала у молодых волков законную добычу – косулю. Перед нападением она не шипела, не бугрилась загривком, не завывала как разного рода хищники – она просто не обращала на противную сторону внимания. Деловито, с развалкой, клоня маленькую головку, подошла к растерзанной туше и принялась на глазах у оторопевших молодых волков рвать ее клыками. Харю вполне могли прозвать Росомахой – кличка не приклеилась лишь в силу ее длинноты. Однажды на задах пивнушки Харю полчаса избивала толпа заезжих бичей, пропивавших свои подъемные. Утомившись, бичи отвалились от жертвы. Но тут встал Харя,  не встал – восстал, страшный, в крови, и, усмехаясь, завалил вожака, амбала с дубиной, и принялся давить на кадык обидчика той же дубиной. Теперь спасать пришлось уже амбала.
       Начиная с отрочества, Харя зубами вскрывал пивные бутылки, позже тару с более крепкими напитками. С детства Ринат, как все пацаны Захолустья, жевал «серу»  - смолку, и клыки у Хари были немногим хуже, чем у той же росомахи. Передний зуб ему выбили прикладом.
      Как всякие цельные натуры, Ринат органически не мог предать. Как может предать дикое животное? Этот резон был решающим: могли ударить из-за угла, со спины. И таких углов в столице  немало. Ведь в Москве, золоченой, прекрасной и продажной, мне, говоря языком Виссарионыча, предстояла многоходовка.
      Пришлось сводить Рината к зубному ортопеду. В кресле стоматолога дружок матерился так, что распугал очередь в коридоре.
      Однако и с отремонтированной пастью, не успев ступить на землю златоглавой, пассажир из-за Урала навел шороху. На стоянке в Домодедово столичный таксист, отвертев окошко перед провинциалом, лениво процедил таксу.
      - Ты чо, ссучился, пидар?! – ощерился Харя и плюнул на переднее колесо.
      Завидев тусклый оскал фиксы, таксист дал по газам.
      До ближайшей станции метро доехали на перекладных: электричкой, далее троллейбусом.
      Оно и к лучшему: денежки беречь надо. Хотя бы на взятки.
      Ринат неодобрительно хмыкнул: «Тебе видней, босс…»

       Пленка 04d. Серенус. Минздрав предупреждает

       Неглубокая речка Неглинка, она же Самотёка, привлекла ее первооткрывателей неглинистым дном и чистотой своих вод. «Неглинок» на древнеславянском - болотце с бьющими ключами. Остальная местность по имени Москва была топкой, вязкой. Безымянный основатель выбрал для города удобное место - узкий мыс на впадении Неглинной. Отсюда пошла Москва. Но с течением времени когда-то хрустальные воды ключей Неглинки порядком испоганили, да так, что пришлось уже в начале ХХ века заключить речку в подземные стены и коллекторы. При этом зловонная Неглинка стала таковой во многом из-за устойчивого притока воровства. Деньги, выделенные на благоустройство и очистные сооружения, нещадно разворовывались. И даже Сандуновские бани, прописанные на улице Неглинной, не могли отмыть разномастных воришек, мелких и матерых.
       Москва всегда измерялась в двух измерениях – златоглавой на виду, и злачной, воровато-незримой, под землей.
      Только в XVI веке город перешагнул через Неглинную и каменные ограды Черного города, окружив ее низовья стенами Белого города. Так называемое Занеглименье перестало быть пригородом.
 
        @info_Klio
        Москва – столица Захолустья (западного). Этот град  именовался степняками  как укрепленный «заахн улс» - форпост западной границы монголосферы. Монголосферу как понятие ввел в оборот Л.Н. Гумилев. Его теория пассионарности положительно оценивает татаро-монгольское нашествие на Русь, называя его не «игом», а «симбиозом». Спорные тезисы вызвали волну критики. Но Гумилев был не одинок. Историки-евразийцы П.Н. Савицкий, Н.С. Трубецкой и Г.В. Вернадский в своих трудах делали акцент на том, что монголы были веротерпимыми и этим уже лучше западных агрессоров, которые насаждали католичество. Г.В. Вернадский писал: «Монгольство несло рабство телу, но не душе. Латинство грозило исказить самое душу». При этом подчеркивалось, что самостоятельно с западными агрессорами русские не справились бы. Как считал П.Н. Савицкий, «…в бытии дотатарской Руси был элемент неустойчивости, склонность к деградации, которая ни к чему иному, как к чужеземному игу, привести не могла… Велико счастье Руси, что в момент, когда в силу внутреннего разложения она должна была пасть, она досталась татарам, и никому другому». Евразийцы были пристрастны, как всякие эмигранты. Но вот что писал задолго до теории пассионарности и течения евразийства отец всех историков Карамзин: «Нашествие Батыево, куча пепла и трупов, неволя, рабство толь долговременное, составляют, конечно, одно из величайших бедствий, известных нам по летописям Государств; однако ж и благотворные следствия оного несомнительны… Москва обязана своим величием ханам». 

       На улице Неглинной и располагалось Министерство здравоохранения Российской Федерации. В Минздраве люди ходили отнюдь не в белых халатах. Как, впрочем, и в других учреждениях Белого города. А ходили в остроносых туфлях, на каблуке, реже в галстуках. Дамы преобладали, что было мне на руку.
      Одинокий и слабый стук пишущей машинки в дальнем кабинете на фоне почти неслышного шелеста компьютеров напомнил, что в стране переходный период.
       В коридоре третьего этажа меняли вывески. У высокой двустворчатой двери притулилась стремянка, на паркете валялись крашенные под бронзу дощечки. На стремянке стоял некто в фартуке с дрелью в руке, лица не разобрать, и победно обозревал с верхней ступеньки снующих по коридору женщин. Завидев Бассарова, крикнул:
       - Э, земляк! Подай вон ту… ну да, эту, эту!
       Бассаров поднял с паркета массивную вывеску с надписью «ПРИЕМНАЯ» и  бронзовыми буковками помельче.
      - А где, мил человек, комитет фармакологии будет? – задрал голову «земляк».
      - Дык он самый и есть, комитет-то! Токо таперича это длиннее будет… этот самый… 
      - «Департамент… фармакологии», – прочитал, подавая вывеску, Бассаров.    
      При этих словах дверь приоткрылась и просунулось личико с золотыми серьгами.
      - Погодите, не сверлите.
      - Как на охоту идти, так собак кормить, - проворчал человек в фартуке. – Щас бы присобачил... вывеску-то. Чего раньше думали?
       - Ариадна Аркадьевна только вчера приехала из Копенгагена, еще не утвердила текст… - протараторила девица. – Товарищ! - повелительно обратилась к Бассарову, - занесите таблички… да, да, все!
      Борис ухватил тяжелую стопку табличек с наименованиями отделов.
      - Давай, земляк, я покурю покамись, - хмыкнул рабочий, сполз со стремянки и  оказался ниже Бассарова на голову. Лицо у него было в оспинах.
       - И не курить в туалете, - строго выпалила секретарша, - Ариадна Аркадьевна ругается.
       - Ага, минздрав предупреждает, - хохотнул веселый ремонтник и подмигнул Бассарову, когда девица скрылась за дверью. – Трахнуть бы, да с моим ростом токо со стремянки спикировать! А ты дерзай, земляк, - он распахнул дверь.
       - Не, мужик, я тут не копенгаген…- бросил на ходу посетитель.
       Ремонтник хохотнул в спину.
       Не оборачиваясь, худенькая секретарша сделала неопределенный жест: «Кладите здесь!» Стуча каблуками, обогнула столик с дюжиной папок, села за массивный с новеньким, салатного цвета, компьютером. Цветы на подоконнике, ряд стульев у стены, массивные, в человеческий рост, часы с маятником, в углу бочком притулился посетитель, по виду командировочный, и нервно барабанил по «дипломату».
        Борис бережно занес таблички и разложил их на паркете приемной. Среди них дальний гость углядел искомую: «Отдел региональных программ».
        - И куда ведет нить Ариадны? – Бассаров махнул рукой на таблички и отряхнул незримую пыль.
        - Ариадны Аркадьевны? Постойте, товарищ… - внимательно оглядела случайного гостя. – Извините, в коридоре темно… Так вы командировочный? – девушка поправила мелированные волосы, светло-медные, а-ля «маленькая Вера», качнула серьгами. У нее было кукольное личико с мелкими чертами лица.
       - Но. Ходок из Сибири, - поклонился Борис.
       - Н-да? – хихикнула девица. – И много у вас таких… мм… ходоков?
       - Мало. В тайгу подались. Нонче гон начинается.
       - Что, простите, начинается?
       - Гон! Ну, сезон спаривания, слыхали? Случка-с. Простите.
       Секретарша нервно хихикнула, поправила прическу и незаметно расстегнула верхнюю пуговичку синего батника.
       - И по какому вопросу?
       - Да вот, барышня, поясница замучила. В кедраче упал с дерева.
       - Н-да? А мы тут причем?
       Барышня встала, прошла к подоконнику и принялась изучать кактус, приняв выигрышную позу.
       - Ну, у вас же минздрав. Мне бы снадобье какое. И массаж. Деньги вперед.
       Раздалось шипение. Бассаров вздрогнул. Пенал приемной прорезал резкий и требовательный глас внутренней связи.
       - Мариночка, прошу пока ни с кем не соединять!
      Марина бросилась к столу, нажала клавишу «интеркома»: 
       - Поняла, Ариадна Аркадьевна.
      Девушка  заняла секретарское место. Покашляв, взглянула на посетителя из Сибири. Развела ручками с хищным красным маникюром. Вздохнула: – Работы много…
      - Сочувствую, Мариша.
       Девица пропустила мимо ушей фривольное обращение.
       - Я – серьезно. – Девушка взглянула на большие часы с маятником. Маятник за стеклом маялся туда-сюда неслышно. – У нас скоро обед и вообще… - Марина сделала неопределенный жест.
      - Кстати, насчет обеда …
      Секретарша встрепенулась,  щелкнула сумочкой, изъяла зеркальце, состроила глазки своему отражению. Встала, кошечкой потянулась из-за стола, демонстрируя гибкий стан и тощий задок, бросила взгляд на часы.
       - Вообще-то я на диете, - задумчиво бормотнула Марина.
       - Говорят, бокал сухого красного вина в обед сжигает калории, - заметил Борис.
       - Что вы, что вы, - всплеснула ручками девушка, - какое вино! Я на работе!
       Донесся шорох. Бассаров как опытный змей-искуситель знал, что это не канцелярская мышь. Секретарша под столом, не глядя, меняла туфли – низкий каблук на высокий.
       - Ну, тогда закажем что-нибудь вегетарианское…
       - Разве что-нить вегетарианское…- находясь в том же глубоком раздумье, произнесла барышня. Чувство долга в ее небольшой головке боролось с искушением. После непродолжительной схватки победило последнее.
       - Кстати, утром торопилась, ничего не съела… ужас!
       Этот прием, апробированный в разных учреждениях, конторах и структурах, коммерческих и государственных, Бассаров называл «взять в плен языка». Вящий эффект этот тактический маневр давал на неизученных объектах, в коих предстояло нанести удар изнутри. «Язык», понятно, бывал чаще слабого пола, ибо женщины известные сплетницы. И язык, уже во втором значении слова, бывало, шел в дело.
       По Неглинной ветер со звоном гнал мятую пивную банку. Прическа Марины растрепалась. Пока она ее поправляла, Борис сделал знак Харе, чтобы тот исчез с глаз долой – а то дружок, отшвырнув окурок, хотел было кинуться навстречу.
       Расплавленные от жаркой отрыжки мегаполиса бархатные облака, карминные по краям, нехотя вплывали в пурпур небесного купола Москвы, подтверждая неумолимую смену времен года, доказывали, что дни становятся короче, а ночи длиннее. Греховные ночи.

       Пленка 05d. Серенус. Минздрав опять предупреждает

       Вывеску ресторанчика «МУР-мур» на углу Неглинной и Петровского бульвара украшало изображение черной кошки с задранным хвостом, при этом ее глаза и днем горели неоновым огнем.
       В полуподвале старинного здания было малолюдно. Суетилась, стуча каблучками, молоденькая официантка. Второй официант, парень с бабочкой, жевал резинку и смотрел телевизор за стойкой. Передавали рекламу. В зале мужчина средних лет, по виду коммерсант средней руки, в одиночестве цедил водку из лафитника, да за дальним столиком - пара «челноков», судя по клетчатым объемистым сумкам у ног, прозванными в народе «оккупантками»: посетители наотрез отказались сдать багаж в гардероб.
       Бассаров с легким удивлением наблюдал, как Марина мастерски кромсает далеко не вегетарианское блюдо – бифштекс и, не чинясь, пригубляет красное вино посреди рабочего дня.
       - Никогда бы не подумала, что вы из Сибири, - чокаясь, заявила дама. Видимо, это был комплимент.    
       В ответ Борис предложил перейти на «ты». Предложение было принято с энтузиазмом. Марина даже призналась «по секрету», что она тоже из Сибири, из Красноярского края. Дальнейшее Бассаров мог описать за сотрапезницу-провинциалку: с трудом устроилась на проходное место в столичном министерстве с целью отхватить видного жениха, ну,  или богатого любовника, на худой конец - просто москвича. Снимает квартирку в спальном районе, от метро далеко, последние денежки уходят на косметику... И где они, женихи, ау?
       -  Да чего про них говорить! Там одни козлы работают, - фыркнула девушка, когда Борис ненавязчиво попытался нащупать слабые места в ее родном департаменте, перейти к персоналиям. – На фига, спрашивается, Алке, тоже из нашенских, золотые сережки, старой пробы, меж прочим, отдала за это место? Тут один подкатывался, типа переспать, сам нищеброд, кругом и сплошь голый номер…
       Марина чуток захмелела, тушь поплыла. Девушка подозрительно хлюпнула носиком, потянулась за салфеткой.
       Бассаров отклонился от стола, незаметно оглядел собеседницу. Нда, шансы у девицы на выданье небогатые. Зря она расстегнула верхнюю пуговичку батника, зря -  из него выглядывала тоненькая шея, угадывалась плоская грудь, медальон не спасал, смотрелся излишне крупным, неаппетитные ножки болтались в остроносых сапожках на каблуке (небось, на Черкизовском всю зарплату оставила!). Черты лица хоть и мелковаты, но в целом правильные, правда, носик, пожалуй, хищноват. Единственное, что притягивало в облике дамы напротив – губы. Полные, изящной формы, данные природой (вряд ли слепленные пластическим хирургом, не та клиентура). У провинциалки хватило ума не красить их чересчур яркой помадой…
        - Нам, землякам, надо держаться ближе, - кавалер накрыл своей ладонью девичью ручку, похожую на куриную лапку с крашеными коготками.
        - Как  можно ближе! – хихикнула Марина, сползая на стуле. Бассаров ощутил, как голой ступней огладили его колено.
       Любовная интрижка стремительно набирала оборот.
       Борис решил, что девушка созрела, перешел к конкретике – к отделу региональных программ Департамента фармакологии. Пофамильно.
       Подали кофе.
       - А тебе это зачем, землячок? – вдруг нацелила глаз, оттененный поплывшей тушью. И прищурилась. -   Вообще-то, Борис, я держусь за свое место.
       То ли кофе отрезвило записную сплетницу, то ли кокетливая провинциалка оказалась не столь глупа.
       Бассаров вздохнул. Придется вычислять людские слабости поэтапно. Перейти к осаде. Особого вдохновения он не испытывал.
      - Забудем… А вот что вы делаете сегодня вечером, Марина?
      Банально. Зато верняк.
      Девушка встрепенулась, картинно взглянула на часики.
      - Ой, мне пора, Борис…
      Видя кислую рожу кавалера, Марина перегнулась через стол и сунула что-то в руку. Борис на ощупь понял: презерватив. Минздрав предупреждает.
      - Позвоните... позвони к концу дня.
      Улыбнулась и тут же поморщилась, елозя ножкой под столом. Бассаров догадался: натерла ступню в туфлях на высоком каблуке.
       Кавалер расплатился и проводил даму к выходу.
       Харя маялся у дверей ресторана, лениво переругиваясь с толстяком-метрдотелем, который не пускал его внутрь.
       При виде Бориса дружок шагнул на крыльцо, напугав даму. Метрдотель преградил путь, интуитивно чуя угрозу ресторанному бизнесу. Нежданный гость хуже татарина.
       - К-кто это? – шепнула Марина.
       - Да так… личный телохранитель, - усмехнулся кавалер.
       Дама кивнула. Кажется, она восприняла шутку всерьез. Марина неловко попрощалась и поковыляла прочь на высоких каблуках.
      Ринат проследил за ней взглядом и поцокал языком:
      - Тощевата что-то твоя чувиха.
       Бассаров сделал знак метрдотелю, чтоб пропустил странного типа. Харя победоносно плюнул толстяку под ноги.
       - Понял, гандон!
      Толстяк, измученный разнообразием жизни, сделал отсутствующее лицо. Курточка с  галунами и вензелями не застегивалась на пухлой груди служителя общепита. Под напором настырного посетителя  он отступил к гардеробу.
       - Я жрать хочу, начальник! – громко заявил Харя в фойе, хищно раздувая ноздри. Из зала доносились сложные запахи.
       - Не ори, - процедил «начальник». – Это тебе не в пивнушке у тети Шуры.
       - И выпить, - снизил голос «телохранитель».   
       - У нас не курят, - мгновенно возникла у столика официантка.
       - Огоньку не найдется, девушка? – отреагировал клиент, выбивая сигарету из пачки польского «Марльборо».
       - Минздрав предупреждает, - вырвал сигарету изо рта сотоварища Бассаров. Он уже в который раз пожалел, что взял его в столицу.
       - Обижаешь, босс.
       - Выбирай: пить или курить.
       - Пить.
       - Не более ста… двести грамм, - вздохнул босс.
       За столом Ринат вел себя как росомаха. Он мгновенно опустошил содержимое лафитника, с чмоканьем и бульканьем употребил суп-харчо, с  чавканьем уничтожил бифштекс и картофель фри, а также недоеденное рагу по-венгерски, под горячую руку подсунутое другом.
       - Еще, - рыгнул Харя.
       - А ты не лопнешь, юноша?
       - Я не жрать, босс, - смиренно уточнил напарник. – Я выпить.
       - Не более ста грамм.
      - Эй, минздрав, вертай сюда! – увидев официантку, пробирающуюся с подносом к столику с «челноками», радостно вскричал беспокойный клиент. Девушка повернулась вполоборота и чуть не уронила тяжеленный поднос.
       - Что еще? – наспех прибрав столик, спросила запыхавщаяся официантка.
       - Будьте добры, сто грамм. И рассчитать, - твердо сказал Бассаров.
       - И компот, -  ввернул Харя.
       - К-как?!
       - В рот компот.
       Девушка нервно затеребила воланчики на фартуке.
      - А у нас такого нету … - промямлила. - Может, хотите меню?
       Ринат оглядел ноги официантки и заржал:
       - Зачем меню, хотим тебю!
       Девушка, бормоча под нос, удалилась. 
       - Слушай, босс, а чо они тут такие тощие?
       Вместо компота принесли чай с лимоном. Харя с турбулентным свистом выдул «сотку» из горла лафитника, вынул лимон из стакана, жуя, зверски скривился и с клекотом, – с соседних столиков стали оборачиваться на необычный звук, - прополоскал рот чаем.
       После монголо-татарского набега скатерть усеяли ошметки гарнира, раздробленные косточки, скомканные салфетки и изжеванная лимонная шкурка.
       - Мне надо срочно отлить, - вставая, гаркнул шумный посетитель.
       Уже одетых, у дверей их задержал толстяк метрдотель:
       - Господа, в туалете мимо сделано…
       Харя показал ему фигу.
       В ответ толстяк через дверное стекло продемонстрировал средний палец.
      - Класс! - заржал Ринат, в восхищении разглядывая собственный средний палец. - Похоже, а!.. Твою ж мать! Это ж как… как… 
      - Как олицетворение, - пришел на помощь образованный товарищ.
      - Точно, босс! Мой хер это творение!
      - Учись, хубун*. Это Москва, детка.
------------
     *хубуун (бур.) – мальчик

        Пленка 06d. Бассаров. Массаж ступни

      «Старик, они не такие, как мы!»
      Это про женщин.
      Тоже мне, открыл Америку. Собутыльник-актер пояснил, что однажды спектакле, комедии положений, ему доверили сыграть роль женщины. Точнее, переодетого героя. На роль, между прочим, претендовали три актера. Роль-то эффектная. Смех и аплодисменты гарантированы.
       По ходу пьесы ему пришлось надеть юбку и туфли на каблуке.
       «Короче, друг, я туда больше ни ногой! - артист  залпом опрокинул рюмку. С  грохотом упала прислоненная к стулу трость. - Снизу поддувает и лодыжки дико ноют».
       После премьеры актер был вынужден взять больничный: простуда и вывих ступни. Как говорят врачи, сочетанная травма.
       Давний разговор в театральном буфете я взял на заметку. В самом деле, красотки чаще ходят на шпильках. И чем выше каблук, тем яснее посыл противоположному полу. Да и дурнушки пытаются стать выше в глазах мужчин. Ловеласы знают, что нет некрасивых женщин. Но только асы пик-апа ведают,  что путь к сердцу женщины лежит через тактильную эмпатию. Говорить пошлости, хватать ниже пояса, лезть под юбку - удел дилетантов.
       Обычно с целью стремительного сближения я предлагал массаж ступни. Интонация – задушевная. После неожиданного предложения чуток ошарашенная жертва умолкала. В девяти случаях из десяти ответ был положительным.
       Марина молчала в трубку секунд пятнадцать. Я даже начал дуть в трубку.
       - Как? Ч-что вы сказали? -  наконец срывающимся голоском пропищала секретарша. – Массаж… чего?
       - Массаж ступни, с вашего позволения, моя королева.
       - Но как? Как ты догадался? – повторяла Марина, едва сбросив туфли на высоком каблуке. После сеанса массажа девушка готова была плакать. Колготки валялись на полу поверженным знаменем.
       - Для меня всегда было загадкой, как женщины передвигаются на своих орудиях пытки.
       - Милый… Ты добрый.
       Ну вот. Начинается…
       Разговор происходил в районе ВДНХ на четвертом этаже гостиницы «Золотой колос». В горизонтальном положении. За окном мигали огоньки, от проспекта Мира доносились слабые шумы, гудки.
       - Не смотри, ладно?
       Девушка встала, скользнула соском по щеке. Смотреть честно говоря, было не на что. Марина на цыпочках просеменила к окну, задернула штору, обернулась. 
        - Эй, так нечестно!
        Нырнула в постель, ожгла холодными ступнями.
       - Ты смотрел, я видела, видела, да, да!
       Я вяло отнекивался.
       - Ну, ладно, я был ослеплен.
       - Не ври. Я страшная, я знаю. Ни сиськи, ни письки. Меня всю жизнь дразнят…
        В чем-то она была права. Плоская грудь первого размера, острые коленки, мальчишеские бедра.
        - Ты изящная, в этом все дело, дорогуша.
        - Неправда! – захныкала Марина и села в кровати, натянув одеяло.
        Ну вот.
        - В тебе есть шарм…
        Марина замерла.
        Скажи я «обаяние» вместо «шарма» - хныканье продолжилось бы. Но тут я не очень-то лукавил. На маленьком, почти детском, личике, бледном что известка, вызывающе горели губы – чувственные, полные, красивой формы, даже после того, как дамочка пиявкой впилась алым ртом, не доходя до гостиничного номера. Я стер затяжным поцелуем помаду – ощущения были в целом неплохие. 
       И этим ртом она неутомимо работала всю ночь.
       Момент истины наступил под утро, когда, обессиленные, мы курили, роняя пепел мимо пепельницы на покрывало. 
       - Да что тут говорить? – выдохнула дым из ноздрей Марина. – Одни козлы…
       - Но и у козлов есть свои предпочтения, - я снова направил разговор в нужное русло. – Один бабник, к примеру, другой тихий пьяница, третий собирает марки…
       - Ну-у, в отделе региональных программ нет ни тех, ни других. Тоска! Ну, допустим, Фильшин Игорь Саныч собирает книги… такие, редкие,  над ним все прикалываются, ну и что? – скривила полные губки девушка. – Я ж говорю, скукотища!
       - А кто он, этот Игорь Саныч?
       - Человек. Не пьет, не курит, что, съел? – перегнувшись, она отложила сигарету прямо на пол. На спине можно было пересчитать ребра.
       -  А должность? – я погладил Марину по уголку ее плечика.
       - Ну, допустим, зав. Заведующий сектором. В Отделе региональных программ есть сектор фармакологии, ясно?
      - Ого! А ты говоришь, скукотища.
      - Тоска. У меня от ихних названий голова пухнет, когда печатаю…
       - А зидовудин такой не попадался?
       - Не-а. Ну и названьице! “Зудовудин”, блин. Аж зудится в одном месте…-  хихикнула девушка.
       - У меня тоже.
       Я загасил сигарету. Марина с готовностью подставила губы…
       Спустя полчаса она вернулась из ванной, уже накрашенная и попросила застегнуть лифчик. Натягивая юбку, обронила:
      - Землячок, я просекла сразу, зачем ты меня кадришь, не дура, дело не во мне.
      - Ну, ты симпатичная…
      - Не надо ля-ля. Еще вопросы? Давай шустрей, а то на работу пора.
      - О, кей.
       Я напрягся, припоминая точную формулировку проекта. Всплыло властное лицо главврача Бузиной.
        - Ага! Через тебя список пилотных регионов... ээ… высокой… то есть, высокоактивной антиретровирусной терапии не проходил?
        - ВА-АРТ? Фармобеспечение проекта? Вообще-то служебная информация… хотя плевать! Ну да, ну да, припоминаю, печатала заявки от регионов, но список десяти из пилотного проекта еще не утвержден. Все?
       - И телефончик этого библиофила? Игоря Саныча?
       - Сейчас не вспомню. А ты настырный, землячок. Звони.
       - Лады, с меня причитается.
       У двери Марина обернулась:
       - А ваще-то было потрясно.
       - Ты тоже милая.
       - Чмоки-чмоки.

         Пленка 07d. Бассаров. Мера за меру

       Ага, «чпоки-чпоки». Испытывал ли я наутро угрызения совести? Как ни странно – да.
Хм-м…. все-таки я не совсем пропащий для общества индивид. Не такой уж аморальный тип. Не такой уж конченный подлец и бабник. Я с удивлением обнаружил на илистом дне своей душонки взбаламученные ошметки совести. Кувыркаться в постели в то время, когда больная женщина, - твоя женщина, мразь! - медленно умирает за тыщу верст от мятых надушенных простыней…  Не много ли предательств, чувак?
      Хотя Лори, отказывая в близости, сама выдала ему carte blanche – сразу после вселения в его  холостяцкую квартиру. Термин из сферы бизнеса. Так он сепарировал в сухой остаток невнятный монолог сожительницы. Чистый бланк, на котором деловой партнер/ подрядчик волен вписывать любые имена. Во имя дела. Тут достаточно устных договоренностей. Так принято в цивилизованном мире, вашу мать!..
       Я порезал  подбородок во время бритья. Споря сам с собою в ванной гостиничного номера после ухода… ээ …партнерши.
       ...В любом случае их новая двуспальная кровать по прямому назначению не понадобилась. Первое время на нем дремал кот Кеша. Кровать он подарил новоиспеченному жениху Алдару и купил кровать-полуторку. Мы с Лори стали спать раздельно.
       Бреясь, приводил веские доводы в свою защиту. Тем не менее, облачко вины от духов Марины было стойким. Хотя Лори понимала, что тридцатилетний мужчина - в самом соку! – будучи в камере-одиночке моральной крепости рано или поздно изменит. То, до чего старина Фрейд допёр путем рутинных исследований, девушка из Захолустья дошла ценой страданий.
       Прижигая место пореза перекисью водорода, взглянул в зеркало. И не узнал себя.
Испугался. Захотелось сверить свой потенциал со своими возможностями.
       Если carte blanche, его чистый бланк, задуман для новых дел и делишек, то непорочный лист tabula rasa - для Лори.
       За окном гостиницы «Золотой колос» уже шумела столица, серая лента автомашин анакондой шевелилась у станции «ВДНХ», неумолчная столица отправлялась в будничный поход.
       Пора и ему дела делать. Как говаривала в бараке Захолустья внештатный сексот бабка Еремеиха: «Каяться опосля будем».
        «Не согрешив, покаяться нельзя. Мой муж покается. И станет лучше. Гораздо лучше, через грех пройдя». Это, кажется, из Шекспира. И название пьесы подходящее: «Мера за меру».
       Меру вины нельзя определить на глазок. Ее надо прожить. Покаяться и изжить.

       Пленка 8d. Лори. Группа взаимопомощи

       Когда раздался звонок в прихожей, я сразу поняла, что это из Москвы. Слышимость на сей раз была на удивление хорошей. В трубке донеслось: «Здравствуйте. Уборка номера». Голос был женский. Боря сказал, что звонит из гостиницы. Странно, по приезде он сообщил, что вместе с Ринатом устроился в мастерской художника, и удачно, в самом центре, и бесплатно. Обычно Борис звонил к вечеру, а тут с самого утра – по ихнему времени. И голос какой-то тусклый, робкий, виноватый…
      Правильно, что в Москву не поехала. Сослалась, что плохо себя чувствую.
      Впрочем, я была ужасно рада звонку. После отъезда Бори я так не выходила из дома. Первое время казалось, что все смотрят только на меня. Как на прокаженную, типа того. И соседка с площадки не поздоровалась.
       - Что нового? – спросил Боря.
       - Чот может быть нового, блин? – выкрикнула я. – Тоска зеленая!
       - Бери пример с Кеши, - раздался смешок.
        Кеша после убытия хозяина продолжать дрыхать на кресле. Почему бы и не дрыхать? Жрать, спать и трахать все, что движется. Все равно котам ВИЧ не передается. Совсем! Какая-то чудовищная несправедливость. Тришина из клинического отдела вдруг поинтересовалась, есть ли в доме домашние животные. И посоветовала беречь кожные покровы. Вероятность передачи вируса через царапины ничтожна мала, улыбнулась Лариса Алексеевна. И добавила про неуязвимость к ВИЧ усатых-хвостатых. Кеша, мурлыкнув, потянулся на кресле и зевнул. Вот же тварь!
        На том конце провода уловили мой раздрай в душе. Боря спросил, ходила ли я к психологу Центра. Та настоятельно советовала посетить группу взаимопомощи ЛЖВ – людей, живущих с ВИЧ. Я ответила, что уже ходила, сыта по горло. 
        А тут Оксана позвонила сама – с подачи психолога, сообразила я. В принципе староста группы была вменяемой девчонкой. Тоже пострадала от любви. Ее парень, наркоман, заставлял ее делать «закладки» для клиентуры. Оксана отсидела в сизо полгода. На иглу не подсела, но бойфренд заразил-таки подружку, преданную ему и преданную им же. Но Оксана не разуверилась в людях. «Я позитивная!» - смеялась староста. И создала семью. Муж, Игорь, улыбчивый парень, ходил в группу с самого начала. В загс не пошли, но в церкви обвенчались.
        - В церковь не пойдем, не бойся, - читая мысли, перебила новообращенного члена группы, староста. – Есть идея, проект… Приходи, не кисни! Депрессуха убивает иммунитет, слыхала, подруга?
       Состав группы был пестрым. Добрую половину составляли сексуально озабоченные типы. Как правило, они и ВИЧ-статус заполучили половым путем, в расшифровке соответствующего кода, встав на диспансерный учет в графе «БПС» - беспорядочные половые связи. В группе гетеросексуалы надеялись найти партнеров, выдвигая вперед ширинку и свои причиндалы как довод: «А чего теперь терять? Осталось хорошо повеселиться».
       Оксана вынуждена была пригласить на очередное чаепитие Тришину. Заведующая клиническим отделом в свойственной ей манере объявила:
       «Секс на халяву не прокатит, ребята! Вирус мутирует, мама не горюй! Реинфекция за счет новых штаммов усугубит течение болезни».
       «И чо теперь, доктор, дрочить в одиночку?» - вызывающе пристукнул чашкой длинноволосый. Сальные пряди закрывали поллица. Кто-то из новеньких. Антисанитарный тип. От него попахивало скисшимся пивом.
       «А что, это идея», - с невозмутимым видом среагировала доктор Тришина.
       И попросила «мальчиков и девочек» вести себя «по-взрослому». В конце концов, есть презервативы.
       «Трахаться с презиком что мыться в пальто», -  хихикнул тот же дерзкий новичок.
       Оксана покраснела.
       «Слышь, ты, конь в пальто, иди отсюдова!» - не выдержал Игорь. Муж Оксаны встал из-за стола, коснувшись макушкой плафона, и выпятил челюсть.    
        Тришина успокаивающе подняла руку:
        «Ну тогда тебя помоют в морге».
        Доктор призвала придерживаться здорового образа жизни. Привела пример. Первый в Захолустье случай ВИЧ выявлен в конце 80-х. Пациентка абсолютно не рискованного поведения, заразилась после переливания крови, будучи в  длительной командировке в Африке. Мать, жена. Здоровое полноценное питание. В меру активный отдых. И вот результат: вирусная нагрузка минимальная, самочувствие нормальное. Появился внук. Так что желательно не злоупотреблять и «не употреблять», особенно «химию». Чтобы встретить новое чудо-лекарство во всеоружии иммунитета.
       «А курить можно?» - не угомонился длинноволосый.
       «Можно. Не в затяжку», - хмыкнула Тришина.
        Игорь с возгласом «Достал уже!» ухватил не в меру любопытного типа за плечо, длинной рукой выволок из-за стола. Упал стул. Задребезжали чашки. Разговоры стихли.
        Оксана улыбнулась мне с другого конца стола: извини, мол. А мне почему-то стало весело – впервые за последние дни. Развеселилась и врач. Тришина подмигнула мне, как знакомой. Не зря я сюда пришла.
       Из прихожей донеслись сдавленные крики. Игорь нахлобучил на новичка бейсболку, но тот ухватился за стояк вешалки. Стояк угрожающе накренился. На пол беззвучно упала верхняя одежда. Хлопнула дверь.
       Покинула собрание и Тришина.
       Лицо старосты группы взаимопомощи пошло пятнами. Чеканя согласные, Оксана сказала, что лица в нетрезвом состоянии на занятия группы не допускаются и после однократного нарушения исключаются.
        «Врача не перебивать! Слово врача – закон! Мы – пациентская организация! – почти кричала Оксана. Невысокая, отважная, не очень красивая в жизни и красивая в гневе. – Вход всем желающим. Всем, кто придерживается нашего устава, ясно? Мы – ЛЖВ! Люди, живущие с ВИЧ, так? Но живущие, как люди. Как люди, просекли!»
        Беседа за столом вошла в спокойное русло. Но почему-то заговорили не о грядущей экскурсии в музей, а о своем, наболевшем. Все ждали новую схему лечения, препарат нового поколения, о нем сдержанно упомянула зав клиническим отделом. На вакцину от СПИДа не надеялись – чудес не бывает. Принципиально новую схему лечения уже применяли на Западе, да, он не давал стопроцентного исцеления, зато существенно продлевал жизнь. И жизнь полноценную, в перспективе на 30 лет.
       «Уж не за этим ли чудо-средством поехал Боря?» - мелькнула догадка. Судя по тому, что ему то и дело звонили из СПИД-Центра перед отлетом – то из приемной, то сама Бузина, так оно и было.
       Болезнь проявляла себя внезапными приступами слабости. Вот и все, пожалуй. Я, однако, побоялась стать в поездке обузой Борису.
        И тут, когда я собирала Борю в канун отлета, возник Ринат.
        О, Ринат! Гроза Захолустья, главный хулиган пыльного райцентра. Даже собаки при его появлении поджимали хвосты на дощатых тротуарах. Надежный и честный. Конечно, от него стонала педагогическая общественность. Зато Харя не мог ударить со спины, не бил лежачего, еще в начальных классах предлагал драку до первой крови или первой слезы, придерживался неписаного свода правил. Невероятно сильный и живучий. Заядлый браконьер, он, обложенный охотинспекцией, без винтовки и еды больше недели прожил в тайге, питаясь, словно Рэмбо, подножным кормом и мелкой живностью. И он же спас заплутавших в тайге московских туристов-экстремалов, самонадеянных и высокомерных. Он же, Харя, задержал в тайге бежавшего из зоны рецидивиста и вытащил на своем горбу раненого милиционера. Мне никогда не нравилась эта его кличка. Скуластое обветренное лицо, а вовсе не Харя. Мужественное лицо искателя приключений. Но Ринат, кажется, не обижался.
        - Иго-го, Лариска-Ириска! – заорал он, едва переступив порог. Кеша изогнулся дугой, распушил хвост и зашипел.
        - А-а, Ринатка! Харя, гад такой!.. – бросилась ему на шею. И неожиданно для себя прослезилась. Харя был родом из детства. Моего детства. Несуразного, как сама кличка Рината. Наивно-сладкого, как мое прозвище в начальных классах. Мгновенно всплыли перед глазами наши темные и милые бараки, пропахшие растительным маслом, кошками и жареной рыбой; школьные коридоры, мама, прошлые обиды и радости. И те обиды сейчас казались радостными.
        Я настояла на том, чтобы Бориса сопровождал Ринат (он посмотрел благодарно). Отчего-то поездка в Москву вселяла не надежду, а тревогу. Или нервы расшалились? Бузина выписала гр. Б.А. Бассарову командировочные как участнику  проекта СПИД-Центра. Это было все, что она могла сделать. Борис опустошил кассу «Белого квадрата»: прибежал с наличкой взволнованный Алдар. Но Ринат - тот случай, когда не надо экономить на билетах и суточных. Он мог прикрыть с тыла, был предан Борьке, как таежная охотничья лайка, генетически не боящаяся медведя.

       Деятельность группы взаимопомощи строилась на совковый лад. Чаепития, дни рождения, встреча праздников, выезды на природу (Центр выделял микроавтобус), экскурсии, культпоходы, в храмы в том числе. Что само по себе немало. Спиртное исключалось, курение порицалось. Эти мероприятия, пусть для галочки в отчетах СПИД-Центра, настраивали на здоровый образ жизни, да и отвлекали от диагноза. Главным было общение, ну и интерес к противоположному полу, куда денешься. После этих культпоходов образовалось несколько пар, одна даже зарегистрировала свои отношения. Народ-то в группе молодой. Нарки-торчки, которым спрыгнуть с иглы помог суровый диагноз (до старости наркоманы не доживают), бывшие их подружки, жертвы случайных связей.
       В группе я скучала. Какие-то ребята мм… малоразвитые. Да и что они видели в своей  жизни? Сомнительная компания, бутылка по кругу, судорожные обжимания, торопливая случка в чужой квартире, а то и в подъезде. Периодически в группе на чаепитиях возникали «практикующие» нарки, но тотчас исчезали. От этих «детских утренников», как обозвал их залетный торчок, блевать хочется.
        Я ходила в группу ради Оксаны, которой восхищалась. Она ненавязчиво излучала оптимизм, хотела заочно восстановиться в пединституте. Оксана умела говорить, убеждать, находить нужные слова. Те слова, которые помогают отогнать мысли… Оксана была продвинутой.
        - Жалко мне их, - сказала староста, когда мы после чаепития мыли посуду. –Перепихнулись, дурехи, по пьянке, и вот, пожалуйста… А уж про прочих героинь я не говорю!
        «Героями, героинями» староста обзывала диспансерных пациентов с героиновым следом, не дай боже, через грязные шприцы. Такие в группе исчезали через пару чаепитий, не в силах побороть наркотическую тягу
        Я уж было хотела бросить эти посиделки, но услышала о смене приоритетов, как выразилась староста.
        После командировки в Казань на семинар-тренинг Оксана объявила, что пора вести себя «по-взрослому», от пассивной развлекухи перейти к проектам в целевой аудитории. Конечно, формулировки были почерпнуты из методичек, а еще раньше – в западных наставлениях. Но что в том плохого? За океаном эпидемия началась раньше, там и опыта побольше.
       Когда помогаешь ближнему, забываешь умирать, сказал кто-то из мудрецов. 
       Староста предложила конкурс на лучшее название группы. Я вспомнила мощные кроны кедров родного Захолустья. Название «Кедр» как символ долголетия было встречено на «ура». Мне как победителю конкурса вручили торт, испеченный Оксаной. С некоторых пор у меня сменились вкусовые рецепторы. Меня воротило от сладкого. Как у беременной. Побочный эффект. «В положении» - капризы новой жизни, в моем – новой смерти… Я отдала торт на растерзание группы «Кедр»».
       За поглощением торта обсудили главное.
       Проектов было три. Телефон доверия, поиск работы и шефство над социальным приютом «Малышок». Был еще «Равный консультант» - это тот, кто оказывает психологическую помощь сразу после объявления диагноза. Но в «равные консультанты» брали далеко не всех. Например, Оксану. И потому он не считался проектом.
       Я с ходу выбрала «Малышок». В приют на окраине города попадали груднички-отказники, кроме обычных, еще и крохи с ВИЧ, доставшимся им от матерей. Эти мамаши путали женскую консультацию с венерологическим диспансером. Оксана повторила слова Тришиной о том, что вертикальный путь передачи вируса – от матери к ребенку  – реализуется не более, чем в пяти процентах.
       Если вы думаете, что я нашла себя, погрузилась в проект, то спешу разочаровать.
       Нянечки поначалу косились на «шефов». Ноготки младенцев были что бритвочки, способные в мгновение ока рассечь кожу до крови… А основной способ передачи вируса - «кровь в кровь». Оставалось лицезреть малюток на расстоянии. Некоторые из них уже начинали принимать лекарства – разноцветные таблетки. Их было рекомендовано давать инфицированным деткам в игровой форме. Игра не задалась.   
        Я не могла видеть безвинных ангелочков, распятых диагнозом. Пока они ползают в огороженных кроватках, гукают и тянутся к игрушкам, как все малютки. Но что дальше? Потом деревянные ограждения манежа превратятся в железные, в вольеры и клетки, куда им, как в зоопарке, будут бросать разноцветные таблетки…
        На моих глазах крылышки ангелочков обуглились от нестерпимого жара людской брезгливости и через мгновение вспыхнули… На меня в упор смотрели глазки малышки из Захолустья. Они жили отдельно от тельца, плавали в мареве боли, потому что его, тела, не было – оно сгорело. Глазки-щелочки аборигенки раскрылись, стали огромными, жгли лазерными лучиками - вопрошающе и укоряюще… 
       Сорвав маску, я с криком выбежала из приюта «Малышок».
       «Истеричка», - услышала фразу, брошенную вслед кем-то из нянячек.
       На этом мое пребывание в группе взаимопомощи закончилось.

       Пленка 09d. Лори. Треугольник – самая устойчивая фигура

       Позвонили из Бориной фирмы: бухгалтерша, работавшая в «Белом квадрате» по совместительству, уезжала в Москву, могла передать нетяжелые вещи для шефа. Я подумала, неплохо бы послать теплые носки, такие, полушерстяные, чтоб могли влезть в туфли. Никто не предполагал, что командировка затянется, по утрам подмораживало, люди падали на скользком тротуаре, горожане ругали власти, тополя полностью облетели, в Москве, может, и теплее, но, говорят, климат там сырой…
       Я доехала до рынка, который теперь называли «китайским», хотя китайцев там отродясь не видели, и сунулась в ряды, торгующие монгольским трикотажем, – слышала в автобусе, тут и цена сходная, и товар «натуральный и ноский».
      В закутке, отгороженном высокой перегородкой из древесно-стружечной плиты, энергичная корпусная дама командовала раскладкой товара. На полках громоздилось тряпье из Поднебесной: джинсы, шапочки с лейблами известных брендов – некоторые с ошибками. Но был и уголок с монгольскими вещицами: свитера, подштанники, носки,  «душегрейки» из верблюжьей шерсти. Я с ходу углядела светло-коричневые шерстяные носки, тонкие, но теплые, да еще мужские подштанники того же, песочного цвета. Я спросила, почем товарец. Тетка, жуя, повернулась и бросила: «Эти?.. Сговоримся! Щас, девушка, айн момент, токо разложим по полкам… Пять минут!»
       И лицо, и голос показались смутно знакомыми. Даже тонна косметики не могла закамуфлировать облик старой знакомой. Этот нос картошкой, широко расставленные глазки, властная интонация руководителя…
       Из-за угла второго ряда с огромным бесцветным баулом на спине, придавленный ношей, появился сутулый грузчик. Отдуваясь и кряхтя, сбросил баул, превосходивший все мыслимые габариты. Жадно присосался к бутыли с минералкой, громко икая. Хозяйка прилавка выплюнула жвачку в грязь.
        - Сколько там, еще, Борис?
        Я вздрогнула.
        Но это был другой Борис.
        Правда, прежнего первого красавца Захолустья, передового бригадира прииска «Маловский», чьи фотки крали с Доски почета провинциальные дурочки, в заторканном мужичке в драной фуфайке можно было признать с трудом. И все-таки, когда грузчик разогнулся и смахнул прядь с потного лба, я узнала (или догадалась) чеканный голливудский профиль золотоискателя Маккены. Но будто усохшего. Идеальный пробор разрушителя сердец зарос лохмами.  Виски тронула седина. Лоб прорезали морщины, в них блестел, скапливаясь, пот. Не Давыдов, а Давыдов-два. Пьет он, что ли?
        - Хозяйка, грамульку бы? – отвечая на мой вопрос, просипела блеклая тень Давыдова.– Полконтейнера перетаскал! Аж пот шибает…
       - Щас, девушку вот обслужу, не помрешь. Вам чего, грите?.. Для мущины?  Имеются ходовые размеры.
       Маслова всучила мужские панталоны.
       - Хозяйка… обещала же…- завел старую песню грузчик.
       - Во, пристал, как банный лист! На, не подавись от щастья!..
       Хозяйка торговой точки извлекла откуда-то из-под широкой, как у семейской тетки, юбки чекушку водки. В ее пухлой руке с пальцами-сосисками бутылочка казалась игрушечной, ненастоящей и вполне могла, думаю, таиться в складках ее ляжек. Впрочем, бывшая директриса райторга чуток похудела в новых реалиях, что ей шло, чего не скажешь о подневольном работнике.
       Она бросила мне шерстяные кальсоны.
        - Незаменимая вещь, – цокнула языком, – для мужского хозяйства, щетаю! Ракомендую, девушка. Беречь его надоть, самый корень!.. Штоб стояло - не падало, так, не, Боря?
       Хозяйка хрипло захохотала и подмигнула крашеным заплывшим глазком. Работник смущенно покашлял. Взаимоотношения начальницы и подчиненного явно выходили за трудовые рамки. Наверняка после рабочего дня мужичок опять пахал, не разгибаясь.
       Пользуясь переменой в настроении шефини, Давыдов-два магическим жестом извлек прямо из впалой груди граненый стопарик и нетерпеливо сорвал пробку чекушки зубами.
       Пока я щупала подштанники и носки, Маслова глядела на меня в упор. Я поежилась.
       - Слышь, девушка, а ты часом не с наших краев будешь?
       Помедлив, я кивнула.
       - То-то я гляжу, гляжу…
        Давыдов-два, втянув было воздух, чтобы опрокинуть чарку, вдруг устыдился моего присутствия, отошел вглубь закутка и там отвернулся с чекушкой в руке. Раздалось бульканье.
        - Раз землячка будешь - носки за счет заведения! – объявила Маслова. – Это чья ж ты дочка будешь, уж не Арпиульевых?
        Я торопливо поблагодарила и ретировалась с товаром.
        Уже на выходе из рядов меня нагнал Давыдов-два. Выпалил, обдав резким сивушным запахов:
         - Погоди-ка, землячка, я тебя вспомнил… Вот чего. Ты не видела тут, в городе, Машу… Ну, училку вашу, Марию вроде Григорьевну?
         Я не сразу сообразил, что речь идет о любимой учительнице.
         - Рубиновую Розу?
        - Какую Розу?.. А-а, ну да, такую…
        Он взмахнул рукой, изобразил нечто витиеватое.
        Первый красавец Захолустья и его окрестностей блеснул глазами, порозовел скулами, поправил челку, и стал прежним, неотразимым…
        «Челнока» окликнули хозяйским тоном.
        В проеме рядов возник квадратный силуэт. Расставив ноги, Маслова уперла руки в мощные бока.
         - Куда сбежал, пьянь? А работать кто будет? Дядя Ваня? А за прилавком стоять? Я вам не Три Сестры!
        Чехов перевернулся в гробу!
        - Иду! – крикнул Давыдов. И придержал меня за рукав:
        - Ты вот чего… ты не думай. Трое детей у нас, четвертого токо от соски отняли… А Валентина, она помогает, связи у нее, еще с торговли…  Вот, в Маньчжурию мотаюсь, челночю, устаю… А у Масловой все схвачено. Ты не думай.
        - А я и не думаю.
        - Ага, - уже торопливо досказывал, оглядываясь на грозный силуэт хозяйки. – А Машу я искал. Везде… Слыхал, уехала она. Далеко… Красавица, англичаночка… Чо ей здесь? И я рад за Машу…
        - Да что-то не очень и рад… - усмехнулась я. – Все еще любишь? Ее.
        Давыдов замычал, дернулся. И поплелся навстречу Валентине Масловой, королеве дефицита.
         - Ну? Чо, на молоденьких потянуло?! – услышала трубный рев разъяренной слонихи. - А дура твоя где? Это чо же, мне за прилавком стоять прикажешь?! А-а! Явилась, не запылилась! Дармоеды! На моей шее! Ну, семейка!..
        Мимо меня, чуть не сбив плечом, пронеслась женщина – я увидела лишь сутулую спину женщину в платке и болоневой курточке.
        - Ой, ой, простите, Валентина Марковна, я пока детей распихала… - лепетала на ходу жена Давыдова.      
        Мда, любовный треугольник. Ну и семейка.
        Хотя говорят, треугольник – самая устойчивая фигура. Особенно в рыночных условиях.

         Пленка 10d. Бассаров. Искусство попадания в десятку
 
        В Москве я с тоской вспоминал ослепительно синее небо Захолустья. А в столице даже летом к концу рабочего дня сгущаются сумерки. Осенью темнеет уже в четвертом часу.
       Люди по Тверской шли, глядя под ноги, хмурые, некоторые жевали на ходу. Ночью прошел первый снег, но с дождем, асфальт блестел, как надраенный, возле афишных тумб скопилась мусорные закрайки. А у входа в метро «Маяковская» образовались лужицы с грязевыми бережками. У холодильных лотков с надписью «Мороженое» бойко торговали пельменями в пачках. Игорь Саныч запаздывал. Я занял очередь за пельменями – накормить вечно голодного Рината.
       Пельмени я так и не купил. Возле колонны у входа в метро приметил нервно озирающегося по сторонам высокого мужчину лет пятидесяти в массивной роговой оправе и полосатом шарфе поверх серого пальто-реглан. В руке он держал свернутую газетку.
        Все это напоминало плохой шпионский фильм. Встреча связного с резидентом. Дешевый сериал.
        - Это не телефонный разговор, - процедил Фильшин, когда я сказал, что интересуюсь редкими книгами. И назначил встречу. Сообщил, что он будет с газеткой в руке и в полосатом шарфе.
        И во время короткого рваного разговора у входа в метро «резидент» продолжал оглядываться по сторонам. Свой мясистый нос он уткнул в шарф. Роговые очки, глубоко посаженные глазки. Сырое непропеченное лицо. Шляпа с короткими полями. Он снял очки и протер носовым платком запотевшие линзы. Чего эта Шляпа так нервничает?
        - «Хвоста» не заметили? – улыбнулся я, пытаясь шуткой снять напряжение.
        - Что-о!? – прошипел Фильшин. -  Вот что. Идемте отсюда! – Он так стремительно шагнул в сторону, что я чуть не потерял его в толпе.
        Судя по поведению чиновника, все катилось к банальной взятке. Штука не новая, конечно, однако я опасался, что в мегаполисе аппетиты чиновников с приставкой «мега». А «редкие книги», скорее, шифрованное обозначение мзды. Я уж начал прикидывать свои скудные финансы. С появлением в моей жизни Лори траты подчас стали превышать доходы. Дела на фирме я забросил. «Белый квадрат» был на плаву, но сальдо-бульдо за полугодие едва сошлось, и то стараниями Бориса-2.
        В любом случае ставки высоки. Перед моим отбытием в первопрестольную главврач Бузина при закрытых дверях провела краткий инструктаж. Расклад таков. В России решили взять на вооружение заокеанский опыт борьбы с «чумой ХХ века» и внедрить так называемую ВААРТ – высокоактивную антиретровирусную терапию.  Пока - пилотный проект в десяти регионах РФ. Известные мировые фармкомпании «Пфайзер», «Джонсон и Джонсон» и иже с ними, заинтересованные в новом и необъятном рынке сбыта Восточной Европы, пообещали на льготных условиях обеспечить проект препаратами, открыть линию поставок, зидовудина в том числе. Понятно, что при удачном раскладе, добавила Бузина, плотнее прикрыв дверь кабинета, больная Арпиульева, находящаяся на диспансерном учете, будет охвачена антиретровирусной терапией в числе первых. Выбор больных для АРТ лично контролировала главный врач: нельзя допустить, чтоб какой-нибудь «пин» (потребитель инъекционных наркотиков, напомню) сорвался, укололся и  загубил дорогостоящий эксперимент. На учете каждый препарат.
        Тогда, в 90-х, в стране при распределении госзаказов понятие «тендер» еще обкатывалось, не говоря о торгах и аукционах. Выходило, что выбор «десятки» регионов, осчастливленных ВААРТ, будет сделан в узком кругу Минздрава, читай, Департамента фармакологии. Свои предложения, предварительный список регионов должен представить отдел региональных программ Департамента, а если брать еще уже, то сектор клинической фармакологии. Получается, на этой Шляпе свет клином сошелся! То-то он разыгрывает из себя связного из Центра. Тоже мне, профессор Плейшнер!
       Тем временем Шляпа свернула в проулок. От неожиданности я поскользнулся – под ногой хрупнул тонкий ледок лужицы. Прохожие шли мимо, не глядя по сторонам. Никто и не думал подавать мне руку.
       Пока разминал ногу, Фильшин ждал в проулке, прижавшись к афишной стойке, будто прятался от кого-то. Этот шпион-самоучка явно набивает себе цену.
       Можно, разумеется, срочно продать «тойоту» - Алдар перегонит наличку через своих борцов-сборников, они часто летали в Москву, лихорадочно соображал я, ковыляя по переулку.
       Я дохромал до кованой решетки у входа в подвальчик. Фильшин стоял, нахохлившись.
       - Ну как, избавились от наружки? – раздраженно выпалил я.
       - Мы пришли, - сообщила Шляпа, выдыхая пар. И, придержав свой нелепый тирольский  головной убор, нелегал-одиночка нырнул в заведение. В него вели ступеньки вниз.
       Это была пивнушка и бар в одном граненом стакане с претенциозным названием «PUB». Оно гордо мерцало в табачном дыму над полками с гирляндой горячительных напитков. Неубранные кружки на высоких столиках. Люди здесь не раздевались. Пахло мокрыми пальто и чем-то кислым. Обыкновенная закусочная, по сути. Например, здесь можно было курить. Два собутыльника, споря на нескончаемую политическую тему, стряхивали пепел в тарелки.
       Я выложил на столик пачку сигарет.
       Фильшин наконец размотал свой шарф. Возле левой ноздри у него была бородавка. Так и подмывало заметить, что с такими приметами в разведку не берут.
       - Здесь подают отличные горячие сардельки, - ухмыльнулся этот тип.
       И все-е?!
       Оказывается, шпионские игры не закончились. Собеседник добыл из-под высокого столика блокнот, черкнул нечто длинное. Вырвал листок, протянул мне. На нем черным по белому значилось:
        «The Zone. A Prizon Camp Guard’s Story. New York. Alfred A. Knopf, 1985».
        Я огляделся. Мне показалось, что схожу с ума. «Зона», «тюрьма»… да еще по-заокеански. Написанное походило на шифровку.
        - И как это прикажете понимать? Явочная квартира провалена?
        - Могу перевести. Это, понимаете ли…
        - Не надо. Я знаю английский.
        - Ну и прекрасно, - наконец улыбнулся чиновник.
        - По прочтении прикажете сжечь? Или сжевать вместе с сардельками?
        - З-зачем?
        -  Затем!
        Эти шпионские игры порядком надоели.
        – Давайте говорить по-русски, Игорь Саныч.
        - Давайте. Речь идет о книге. О редкой книге. О  заграничном издании Сергея Довлатова, недавно умершего. Не слыхали такого?
        - Не довелось, к сожалению. Мы из провинции. Из Захолустья.
        Фильшин черкнул на листке фамилию писателя.
         - Понимаете, я собираю автографы знаменитостей, лучше умерших. Если зарубежное издание, то можно без автографа автора… Ну, если и то, и другое, то я готов пойти навстречу…
        Фильшин снял шляпу, пригладил вспотевшие волосики у висков, оглянулся на шум. У выхода упиралась длинными ногами перебравшая горячительных напитков девица в китайском пуховике. Ее уговаривали двое. Чиновник понизил голос:
       - Ваши пожелания, извините, любезный?  Борис Артамонович, кажется…
       - Мы подавали заявку… Из-за Байкала мы… 
       Фильшин наклонил голову и быстро проговорил:
        - Угу. Горячая десятка? Пилотный проект, так? Если добудете прижизненное издание с автографом, то я вам гарантирую... -  Фильшин улыбнулся, шевельнул бородавкой.
       - Но стулья вперед?
       - Угу.
        Я задумался. Задача не из простых. В незнакомом сегменте рынка.
        - Простите, можно деньгами?
       - Не надо говорить пошлостей, дорогой мой.
       - Понял.
       - Встречаемся здесь. Телефон вы знаете.
       - А пароль?
       - З-зачем? Простите, не понял, - кустистые брови чиновника поползли вверх.
       - Я тоже.
       - А! – улыбнулся Фильшин и почесал бородавку. – Понял вашу иронию. Понимаете ли, дорогой мой, все эти предосторожности не так уж и смешны. Я госчиновник. – Фильшин сделал ударение на «гос». - А это местечко, - визави небрежно обвел рукой зальчик закусочной, - пользуется сомнительной славой… мм… как распивочная. Кто поверит, что я хожу сюда только ради сарделек, они тут в натуральной оболочке, в кишке, впрочем, это детали… Если меня увидят входящим сюда, возникнут… мм… нежелательные… ээ… ассоциации… Понимаете?
       -  I’ve catch you. Будем изучать техзадание. Долматов?
       - Довлатов. Сразу видать, вы не литератор.
       - Упаси боже. Я историк.
       - Прекрасно. – Фильшин хлопнул в ладоши. - А теперь поедим сарделек. – Крикнул в сторону. - Эй, любезный!..

       Пленка 11d. Бассаров. Искусство в голом виде

       Что ж, информация, выболтанная взятым в плен «языком» по имени  Марина, оказалось точной. Эта Шляпа кое-что могла.
       Еще когда покинул душный номер в «Золотом колосе», мысленно похвалил себя. Стоимость суточного пребывания (кувыркания) во второразрядной «колхозной» ночлежке, коей еще с советских времен считалась гостиница при ВДНХ, неприятно удивляла. Что тогда взять с соседнего отеля «Космос», также совкового сооружения  с номерами-пеналами, где расценки были космическими?
       По прибытии в стольный град мы с Ринатом, новоиспеченным Ричи, поселились на задах Тверской. Здесь в странном здании на первом этаже располагалась мастерская знакомого художника Вити. Виктор не раз приезжал в Забайкалье - был помешан на буддизме и шаманизме. А познакомились случайно. Летели из Москвы на соседних местах. У Вити была с собой початая бутылка «мартини». Этот интеллигентный парень, коренной москвич, был напрочь лишен столичных понтов – что, собственно, отличает людей высокой культуры. Простота и аристократизм (прадеды из столбовых дворян). Я пригласил попутчика пожить у меня. Виктор планировал короткой остановки в нашем краю рвануть в Монголию (влюбился в старомонгольское вертикальное письмо), посему экономил на всем, и, не чинясь, принял приглашение. Витя мастерски жарил картошку. По вечерам на кухне, бывало, за рюмкой водочки, мы обсуждали поездки в дацаны и сделанные им зарисовки ликов буддистов-мирян и национальные орнаменты. Я вызвался сопровождать гостя на «тойоте» по ближним дацанам и ритуальным местам. Во вторую поездку познакомил художника с шаманами. Мы летали вертолетом, ночевали у костра… Гость был в полном восторге.
       Я позвонил Вите сразу по прилету из телефона-автомата (они доживали последние деньки) из гулкого зала Домодедово. Объяснил стесненность в средствах, общую ситуацию – примерно ту же, что была когда-то у столичного гостя (про гипотетическую взятку умолчал). Что пребывание в отеле с напарником не потяну. Виктор предложил свою мастерскую. Обрадовался моему согласию: дескать, будет кому, кроме Музы, сторожить трудовое место, а то с некоторых пор возле мастерской отираются подозрительные типы.
       Художник не соврал. На подходе к месту нашего временного пребывания под ногами  хрустели шприцы. Мастерская была в крайнем подъезде, в закутке, забранном решеткой. Оставалось удивляться, как наркоманы просачивались в тихий загон сквозь толстые прутья трехметровой высоты. Дом сталинской постройки с двумя арками, изогнутый, если взглянуть сверху, огромной буквой «Г», был странен – наполовину заброшен, что ли. Казалось, в дальнем подъезде с высоким побитым крыльцом никто не жил. Хотя Тверская была неподалеку, тишина в ночи стояла гробовая, лишь что-то скрипело. Штукатурка на стенах под напором людской мочи отслаивалась. Витя пояснил, что при Сталине расширяли улицу Горького, поставили дом на колеса и сдвинули здание на пару десятков метров. Но, видно, корни дома, как у старого дерева, плохо приживались на новом месте. Вода из крана бежала тонкой струйкой, и только холодная. Но это трали-вали. Хуже, что и в унитазе напор воды был хилый. Ринат притартал туда полное ведро и ковшик. На газовой плите работали лишь две конфорки из четырех, и то с перебоями, с риском для жизни. И втихаря подтекал. Витя предупредил, что не надо пугаться хлопка при воспламенении спички.
       Даже черный телефон эпохи НКВД-ОГПУ, дребезжа, реагировал на каждый третий звонок. Голос доносился будто из подвала ВЧК.
       Мастерская Виктора – бывшая двухкомнатная квартира на первом этаже, донельзя захламленная и запыленная. Напоминала большой чулан. В зале торчал чугунный станок для гравюр – Витя был художником-графиком. Станком давно не пользовались. Харя развесил на нем джинсы и куртку, а об острый угол лихо открывал пивные пробки.
       Ванна с ржавыми потеками была набита тряпьем и банками с краской. Вторая комната на треть уставлена пачками книг – от пола до потолка. Потолки были черными. Сквозь грязные окна сочились московские сумерки. Под самым потолком терялась лампочка.      
       Каково же было мое изумление, когда однажды, со скрипом растворив входную дверь, на подъездное крыльцо вывалилось семейство – немолодые родители и девчушка, все в китайских пуховиках – и выпалили: «Здрасте!». Люди не походили ни на российских бомжей, ни на заокеанских сквоттеров. Обычные москвичи, разве что малоимущие.
        - Это что же, никак вы живете тут? – вопросил я, с нажимом произнеся последнее слово. Прочитав крайнее удивление на моем лице, соседи ответили оскорбленно:
        -  А как вы думали! Еще двое на третьем этаже и парень с девкой на четвертом! Живут!
        И все это творилось в самом центре Москвы! Шприцы и потеки мочи в одном конце двора, «мерседесы» в другом. Подъезды, окнами выходящие на Тверскую, мало того, что были ухоженными, но считались престижными. Кроме того, в центре двора – служебный вход театра имени Моссовета и розовое зданьице домоуправления. Театр эпохи перемен, мама дорогая! Театр абсурда. В этом предбаннике Мельпомены, вытянутым хоботом на середину двора, в августе сгорела известная на всю страну актриса. Молодая и красивая. Объятая пламенем (на ней было тонкое кримпленовое платье), она живым факелом выбежала из престижного подъезда и рухнула на театральном крыльце.
        Рассказал об этом вышедший из домоуправления словоохотливый сантехник. В тот день я напился. «Вопчем, лето, япона вошь, было туши свет! – добавил сантехник. – Сука, дышать нечем, в натуре! За городом торфяники горели…».
       Мне стало душно. Я дал Ринату денег на пиво и услал куда подальше. Захотелось побыть одному. Но и после второй рюмки обгоревшая девочка из Захолустья в оплавившемся платьице стояла перед глазами. Бутылку «Столичной» я прикончил, как говорят алкаши, «в одного».
       Харя застал меня  явно не в себе. Товарищ юности обрадовался:
       - Ну вот, хоть что-то в тебе, босс, есть человеческое!
       - Значит, я не с-совсем потерян для с-социума? – еле ворочая языком, произнес я.
       - А то нет? – загоготал Харя.

       И я уснул на продавленном диване. Вырубился, забыв про пружину, чье жало обычно накрывал книгой в твердом переплете.
       Проснулся от крика. За окном стемнело. Со стороны Тверской доносилась сирена – то ли «скорой», то ли милиции. Скорее, второй вариант.
       Голова раскалывалась. В мастерской царил полумрак, из-под двери второй комнаты пробивался желтый клин света.
       Спотыкаясь, добрел до плиты и глотнул воды прямо из носика чайника.
       Я уж подумал, что крик мне приснился, но визг повторился. Кричала женщина – и не на улице. Что вообще творится? Откуда тут женщина?
       Пинком распахнул дверь смежной комнатки и – замер. Не столько от яркой вспышки света, сколько от дикого зрелища. Посреди разбомбленной комнаты, между залежами книжных пачек и нарами, стояла абсолютно голая и худущая, аж ребра выпирали, девица. В руке она держала один сапог на высоком каблуке, другой прижимала к острой грудке, соски темные и длинные, ворох нижнего белья. С низких нар свешивалось на пол солдатское одеяло вместе с простыней. Helter-Scelter.* Бардак, одним словом. Росомаха же.
        - Гони бабки, козел! – продолжала визжать женщина. Подбородок ее был в крови. Через пару секунд сообразил, что это расползшаяся помада.
        - Вали отсюда, мокрощелка! – раздался ленивый голос.
        На нарах лежал в синих сатиновых трусах Харя, пускал дым в потолок и усмехался. Покатые плечи, длинные, как у орангутанга, руки. И, я знал, необычайно сильные. У Рината был весьма довольный вид сытого котяры. Разве что не облизывался, как Кеша.
       Завидев меня, девица начала сноровисто одеваться. Из ее отрывочных фраз, перемежаемых матерком, уловил суть конфликта. Наискосок от арочного прохода из нашего двора, на другой стороне Тверской у гостиницы «Минск» была точка съема проституток. Как правило, они садились в проезжающие авто. Но могли обслужить и пеших клиентов, если контактное место было неподалеку. Когда поздним вечером тащился мимо гостиницы, девицы цеплялись и ко мне. Потом стали узнавать и лишь просили закурить.
        Труженица сферы услуг застегнула длинный сапог-ботфорту, покачнулась. Я придержал ее за плечо. Она повернулась.
        - Во, скажите ему… Сучий потрох! Два часа давил, как танк, чуть не задушил!
        Ее крашеные перекисью водорода волосы с чернеющими корнями упали на лицо. Девица тряхнула головой. Крылья носа подрагивали от возмущения. Невысокая, но ладно скроенная. Бордовая мини-юбка, необычайно толстые ляжки. Черный чулок выше края ботфорты зиял белизной.
       - Еще чулок порвал, чмо! Тож бабки стоит! Дикарь. Я б и сама того… разделась бы…
        Харя загасил о нары окурок, сладко потянулся и хохотнул.
        - Ну, погоди, бычара, погоди…
       Под гоготание клиента девица, спотыкаясь на высоких каблуках, рванула мимо меня. Дверь хлопнула.
       - Ринат, мы так не договаривались, - сел на табуретку. – Ричи, твою мать.
       - А чо, босс, в натуре? Ты будешь по отелям ****ей трахать, а я дрочить тут в одного?
       - Я работал по делу.
       - И я работал по телу! – заржал дружок.
       - Сказано, не создавай проблем. И так хреново… - я скривился. От жажды язык во рту еле ворочался.
       - Чо, худо, Борька? – Товарищ вскочил. - Можа, за пивом сгонять, братка?
       - Валяй. – Я нащупал в кармане купюру. – Сбегай в Елисеевский, там финское дают… Стой, далеко че-т…  Давай где ближе, бери любое. И соленое что-нить.
       - Я махом, босс!
       Харя натянул треники, пуховик на голое тело, сунул босые ноги в резиновые Витины  боты и схватил пакет.
        Через минут пятнадцать мы уже сидели за столом с выцветшей клеенкой, пили «Жигулевское» и закусывали крупно порезанной соленой горбушей.      
        - Пи-изанская баня! Не, пиво тут вещь, скажи! Столица, бляха! Не то, что моча у тети Шуры! – рыгнул Харя.
        Полегчало. Вырубленное из листвяка лицо напарника уже не казалось таким противным. Может, не зря взял его в Москву?
        - Ты посуди сам, босс, чем бы я с этой шлюхой расплатился? Ты ж токо на пиво дал, - прислонился к стене с бутылкой в руке Ринат. И замурлыкал. – А так-то резвая телка, жилистая, люблю таких…
       И в момент наивысшего кайфа, когда водно-щелочной баланс в организме восстановился, дверь начала сотрясаться от бешеных ударов и пинков.
       Харя подскочил к двери, перехватил бутылку за горлышко, прогнусавил в щель:
       - Ну, допустим?..
       В ответ новая порция пинков.
       Напарник со звоном разбил бутылку об угол стены, выставил острую розочку и усмехнулся:
        - Не бзди, шеф, открывай.
        Я распахнул дверь.
        На пороге стоял тип в джинсовой куртке на меху, кепке-восьмиклинке и курил. Среднего роста, худощавый, мелкие черты лица, козлиная  бородка, мешки под глазами.  На груди золотая цепь.
        - Ну, здгасте, гебятишки, - картавя, как вождь мирового пролетариата в фильме «Ленин в Октябре», молвил гость. – Недогазумение намедни вышло. В дом пг-гигласите?
        Я сразу догадался, кто это. У сутенеров золотая цепь вроде «бэйджика». Только я представлял хранителей древнего ремесла покрупнее, что ли…Решать недоразумения с клиентурой.
        Недоразумение надо гасить в зародыше. Чтоб не стало проблемой. Я посторонился.
        Гость попытался войти в дом с дымящейся сигаретой.
        - У нас не курят, - заметил я.
        - Пагдон, мальчики. Вижу, вижу. Вагон для некугящих любителей тгахаться на халяву?
        Щелчком отправил сигарету за спину, вошел. Огляделся.
        - Ой, гебятишки, как у вас тут все запущено! – всплеснул руками. Кисти были небольшими, унизанные кольцами.
        Харя сделал движение «розочкой» и процедил:
        - Чо надо?
        - Шоколада. – Угрожающий жест он игнорировал.
        Защитник прав тружениц панели прошел вглубь мастерской, развалился в деревянном кресле. Еще раз оглядел мастерскую.
        - Что ж, дгузья мои, у нас г-гынок на двоге. За все надо платить, пгавильно?
        Я кивнул.
        - Давеча вы обидели мою девочку. Как будем гешать вопгос, мальчики? По-хогошему или по-плохому?
        - «Мальчики, девочки…» - прорычал Харя. – Вали отсюда, пидар!
        - А вот это згя.
        - Босс, хочешь, я его выкину? – сделал шаг Ринат.
        - Стой, где стоишь. - Я сел напротив сборщика просроченных платежей. Судя по его уверенному и вежливому поведению, за ним стояла сила.
        - Правильно, что у вас не куг-гят. – Обвел глазками помещение. – Нда… Богемно, но пыльно. Я же сказал, тут все запущено! Вспыхнет как спичка… Вы улавливаете мою мысль? В Москве пожары чаще случаются ночью. Почему-то…
        - Короче? – я прекрасно уловил мысль гостя. Пожара не заслужили ни художник Витя, ни соседи. А главное, ищи потом виноватых.
        - Короче! – Теперь гость не картавил. Глазки буровили исподлобья. – Во-первых, вы оплачиваете должок согласно расценкам. Это справедливо.
         Я кивнул.
        - Во-вторых…
        - Во-вторых, пошел в жопу. – сообщил Харя.
        Сутенер даже не повернул голову.
        - Во-вторых, - продолжил он ровным голосом, - вы платите еще столько же. Это тоже справедливо.
        - С фига ли? Да еще с гондоном!? – Любитель продажной любви не унимался. Правда, горлышка бутылки в его руке уже не было. – Эта соска лежала как бревно!
        Визитер наконец взглянул на Харю:
        - Штраф, неустойка, сечешь, ты, деревня?
        - Сам ты гондон! – не сразу нашелся Ринат.
        Проигнорировав оскорбление, собеседник повернулся ко мне.
        - Понимаете, мне ведь тоже платить за точку… Это серьезные люди.
        - О’кей. Сколько за удовольствие?
        - Две «собаки». Это по бгатски, дгурья мои, - снова закартавил гость.
        Я встал и пошел к месту прелюбодения, в соседнюю комнату. Отсчитал гостю два «собакса» - двадцать долларов. Вообще-то, с учетом центра Москвы не так уж и дорого.
        Сутенер аккуратно коснулся двумя пальцами козырька кепки.
        - Босс! – взревел Харя после  ухода картавого. – На хрена дал?
        - Сгинь с глаз моих, идиот! – я лег на диван. Бюджет командировки рушился на глазах.
        - Да верну я тебе бабки, клянусь, - почитатель жилистых девок забегал по мастерской. – Матушкой клянусь!
        Это было серьезно. Матушку свою, горькую пропойцу, Ринат любил.
        - Лады, отработаешь.
        - А то нет? – повеселел Харя. – Вставай, босс, пиво не допили.
   ------------------ 
*Песня The Beatles из двойного «Белого» альбома (1968)

       Пленка 12d. Бассаров. Книга - лучший подарок

       До реформ хозяин мастерской Виктор работал в издательстве «Искусство» художественным редактором, оформлял альбомы и прочую духоподъемную литературу. После 1991-го весь этот культур-мультур в одночасье стал не нужен. Неликвид тиража – пачки тяжеленных изданий на мелованной бумаге собирали пыль во второй комнате, превращенной в склад. Пару пачек Ринат пристроил у изголовья низких нар, Могучий его храп разгонял пыль. Самой толстой, неподъемной пачкой Харя подпирал дверь «спальни» на ночь.
       Иногда Ринат листал альбомы и возмущался:
       - Вот на фига это? Бабок коммунякам девать было некуда!
       - Книга лучший подарок, слыхал, двоечник?
       - Подарок!.. - хмыкнул хронический двоечник и взвесил на руке книгу. - Таким и убить можно, отвечаю, босс. А бумага-то, бумага, блин! Я еще понимаю, когда голые бабы там, или педутат… фу, депутат…. А эта? Ни костер разжечь, ни по-большому!..
       В который раз я предупреждал:
       - Дебил, не вздумай вякнуть это при Викторе!
       - Ё!.. Даже в квашеную капустку как гнет не годится! – не унимался сожитель.
       - Во, а тут написано чегой-то … - однажды изрек «читатель». – В натуре дарили друг дружке? Ну, артисты!
       - Это называется - автограф. Положь, где взял, неуч.
        И тут меня словно книгой по башке: автограф!
        А я-то ломал голову над задачкой, которую задал Фильшин, ходил в букинистический магазинчик. Там лишь сообщили, что Довлатова в наличии нет – его быстро раскупают.
        Художник-график и книжный редактор Витя всю жизнь вращался в среде творческой интеллигенции, писательских и журналистских кругах, и наверняка знал про Довлатова. Когда рынок придавил издательство «Искусство» тоннами неликвида, Виктор уволился, купил компьютер и начал делать на дому дизайн-макеты детективов и прочих коммерческих изданий. Мастерская пустовала. Хозяин хотел уж было пустить на постой мигрантов из Средней Азии, но мы опередили их буквально на пару дней. «А и к лучшему, - резюмировал художник. – А то бы спалили все к чертям!»      
        - Мужики, я вас прошу аккуратно тут с огнем. Богом прошу!
        Виктор, высокий блондин с бородкой, улыбнулся и вытащил из рукава китайского пуховика бутылку норвежской водки «Абсолют», а из заплечной сумки – бородинский хлеб и кулек сарделек. «Макет в печать сдали», - пояснил Витя.
        Ринат при виде гостинцев издал гортанный индейца племени сиу, ринулся к плите, поставил кострюльку с водой и начал лихорадочно нарезать хлеб.   
        Сардельки напомнили о любителе писательских автографов.
        - Хороший писатель. Очень хороший, - подтвердил Виктор, проинспектировав мастерскую. – А вот заполучить автограф Довлатова сложно. Помер он, в Америке-то. Инфаркт! Но, болтают, без водочки не обошлось… Пил, говорят. А может, завидуют.
       - Наш человек, – с чувством изрек Ринат.
        Когда пропустили по маленькой, я обжег губы брызнувшим соком сардельки.
        - Осторожно, она в натуральной кишке. Специально на рынок ездил…
        И этот сходит с ума от сарделек!
       - Классный хавчик! – крякнул Харя.
       - Сардельки должны прыскать, - заметил Виктор. – Еще Олеша писал…
       - Какой Алеша? – прожевал Ринат.
       Горевшие огнем губы напомнили о «техзадании».
       - Я, конечно, спрошу у библиоманов, у коллег, - художник разлил по второй. – Саму книгу достать не проблема…- Благодетель поднял рюмку. – Ну-с, вздрогнем!
       - Хозяин, ты мне нравишься! – опрокинув рюмку, крякнул Харя.
       - А ты мне нет, - хмыкнул хозяин мастерской. – Кто в туалете мимо сделал?
       - Как ни ссы, как ни тряси, последняя капля в трусы! – реагировал постоялец.
       Хозяин мастерской покраснел.
        - Не обращай внимания, Витя, - сказал я,  - у него такой менталитет.
       - Менты-то тут причем?! – возмутился Ринат.      
       - Убрал немедля, полудурок! Здесь тебе не тайга, Харя, - процедил я. – Витя, больше ему не наливать.
       - Борька, ты, конечно, босс… - заворчал дружок юности. – Токо понты гнешь. Нашел, блин, шныря…
       Однако с обиженным видом пошел в сторону журчащего сливного бачка.
       - Да! – пристукнул по столу Виктор. – Я тут парочку друзей хочу собрать. Жена их не жалует. Говорит, все художники пьяницы… Здесь удобнее. Так вот, один из них еще и книжный червь, глядишь, посоветует чего… Как, Борис, разрешаешь?
       - Хозяин барин.
       Виктор разлил по третьей, оделся, сославшись на дела, но не забыл оставить грамм сто для Рината.
      Тот вернулся через пятнадцать минут. Как первоклассник перед дверью класса, – так было заведено в нашей школе, - показал вымытые руки. Я ткнул пальцем на водку, оставленную Виктором. Не присаживаясь, Харя раскрутил бутылку и влил ее содержимое в глотку. Чавкнул сарделькой. Рыгнул:
      - Наш человек.
   
       Пленка 13d. Бассаров. Худсовет

       На подходе к мастерской меня остановил мужчина неопределенного возраста в утепленной синей спецодежде, он сидел на железной бочке у крыльца домоуправления. Видел его во дворе раньше - то с обрезком трубы, то с разводным ключом, и даже здоровался. Он отвечал на приветствие через раз. Сантехник, видать. Правда, пьяным не видел.
       - Здорово тебе, сосед, - поскреб под кепкой сантехник.
       Я уж было вынул сигаретную пачку, но тот отмахнулся.
       - А, впрочем, давай…
       Он понюхал сигарету и заложил ее за ухо.
       - Один вопрос. Ты у Витьки живешь? Тож художник, што ль?
       - Нет, к сожалению.
       Всю жизнь завидовал художникам, их свободе и легкому бытию, хотя, наверное, это не так.
        - А-а, - кивнул сантехник. – То-то я тебя бухим не видал…
         Мысль развеселила: это кто кого пьяным не видал?
         - Да и Витька художник не настоящий, мы тут с мужиками базарили, - развил мысль работник разводного ключа.
        - Ну и чего порешил худсовет?
        - Што я, художников не видал? Где, спрашивается, голые бабы, где пьянь, где облеванные натюрморды?
       Так и сказал: «натюрморды».
       - Меня вообще-то Серегой зовут, - протянул руку придворный работяга. Ладонь что неошкуренный горбыль, ногти с черной каемкой. Настоящий сантехник.
        - О’кей, передам Виктору решение искусствоведов.
        - Кого?.. Чего ты? Да я не о том. Я ж толкую, прописываться надо. Таков порядок. Вторую неделю у Витьки торчишь без прописки. Непорядок.
       В начале года мэр Москвы издал указ о регистрации гостей столицы, находящихся в первопрестольной более трех суток. Иначе задержание, штраф.
        - Кого?.. Да на Лужкова насрать! Я толкую, прописываться надо.
        - О’кей, сколько брать?
         Серега поскреб под кепкой.
         - Нас двое будет, сам раскинь. Я и напарник мой. Молодой, а жрет водяру что твоя лошадь. Но литр это мизер. Закусь мы пригоним. Лучше к концу дня. Можа и в обед, канешна, но Спинка Минтая может унюхать… И заложить.
        - Чья спинка? На закуску? – не понял я.
        - Я ж толкую, закусь мы пригоним, не гоношись. Мне моя каждое утро сует. И термос. А Спинка Минтая мастер участка у нас, докладные строчит, хлебом не корми. Давеча премиальных лишили за квартал. Сучка! Да что с нее взять? У ей муж – мент.       
        - Понял, Сергей. Только не сегодня… прописка-то.
        Новый знакомый изъял сигарету, понюхал. Снова сунул за ухо. Кивнул:
        - Ничё не поделаешь, паря. Таков порядок.
        Мы пожали руки. Ладонь сантехника была что наждачка.
        Толкая дверь мастерской, услышал громкие голоса. Гости, однако.
        Ринат, сгорбившись над ведром, чистил картошку. Его скуластая физиономия сияла: чуял выпивку.
        А гости, кажется, уже приняли сто грамм подушно. Громкий разговор сопровождали взрывы смеха. В центре за импровизированным столом из двух перевернутых ящиков восседал Виктор, по бокам сидели бородатые мужчины. Художники, понятно. На раскрасневшихся лицах сверкали глаза. На ящиках небрежно порезанные ломти хлеба и колбасы.
        - А вот и наш жилец! – обернулся хозяин мастерской. – Чего опаздываешь, Борис?
        - Штрафной ему! – рокотнул широкоплечий с лопатообразной черной бородой.
        - Тащи стакан, Борис! – сказал второй гость, худощавый, с русой бородкой клинышком.
        Я как-то сразу понял, что это хорошие люди. Истинные москвичи. Не та шваль, что понаехала в столицу в последние годы.
       - Щас картофан будет, с тушенкой! – радостно возвестил возникший за спиной Харя.
       -  Да брось ты, Ричи, свою кухню, садись давай… - рокотнул чернобородый. – И себе стопарь тащи.
       Харя, он же Ричи, застенчиво извлек из кармана граненый стакан.
       Художники засмеялись.
       Чернобородого звали Матвей, его молодого сотоварища-блондина Василием.
       Когда закусили горячей картошкой, Витя потеплел глазами и ударился в воспоминания:
       - А помнишь, Боря, ухой из харьюзков закусывали? У костра…
       - По харьюзам я спец буду, - вставил Харя.
       Я подтвердил.
       - Замётано! Летом айда всей толпой за Байкал!
       - Моя старенькая «королла» к вашим услугам, - прожевав картошку, сказал я.
      - Йес, там еще омуль водится…
      - Держите меня трое!..
       - Там еще много чего! – возбудившись, встал Виктор. – Дацаны, буддизм, шаманизм…  Какие линии, какие краски, какое письмо, орнамент, мужики! А натура? Лица, костюмы! Сейчас покажу, что нарисовал прошлым летом…
       Хозяин мастерской полез на табурет, потянулся к настенной полке, пошатнулся. На пол полетели эскизы, наброски на больших листах ватмана… 
       Все загалдели. Решено было ехать за Байкал поездом, обозреть матушку-Россию.
       Ричи ускакал за очередной дозой горячительного.
       Разглядывая листы ватмана, Матвей обратился к хозяину мастерской:
       - Да, Виктуар, хотел спросить. Мне предложили серию иллюстраций для книженции одной… Сколько просить за работу? Я ж чистый живописец, а ты у нас волчара в книжном деле.
       - К-книга? Ты ж сам биб… библиофил! – блуждающий взор слегка захмелевшего Виктора остановился на мне. – Да-да, книга! Слушай, старик, у тебя есть этот… - Он щелкнул пальцами. – К-как, Борис?..
       - Довлатов. Сергей. И автограф, если можно, - закурил я. Лучше прояснить вопрос, пока пьянка, а к этому шло дело, не набрала обороты.
        - Благодарю, сударь, - прикурил от моей зажигалки чернобородый живописец. Пыхнул в потолок. – Довлатов имеется… «Москва. Издательство ПИК, девяносто первый год». Разумеется, без автографа. Да и где его взять, старик? А сам экземпляр устроить могу, не вопрос.
       - Стойте, Довлатова знал Костя, по Питеру еще… Он даже хотел к нему в Штаты ехать, - пригубил рюмку Василий. – Пока собирался, друган помер.
       - Айда всей толпой к Костику. У него со свадьбы еще виски оставалось…
       - Ч-что? – взревел задремавший было хозяин. – К чертям заморскую отраву! Даешь нашенску, пашеничну, аржану!..
       - Веди, Бэзил!
       В длинной черной бороде запуталась копченая колбасная шкурка.   
       На продавленной тахте всхрапывал книжный график. Надо ковать железо, пока Горбачев, говорил питерский Бэзил, собираясь к Довлатову за океан. Так и прособирался…
       – Плачу за тачку. - Я решительно поднялся.
       - Куда едем, Бэзил? – спросил живописец.
       - К Костику. Помирает, грят, ухи просит, -  огладил клинышек бородки Василий. Медленно поднялся с табуретки, сделал два шага и запнулся на ровном месте.
       Оставив Рината присматривать за мертвецки спящим Виктором, схватили такси у магазина «Академкнига», наискосок от памятника Пушкину. Василий успел продиктовать адрес и прикрыл глазки.
       День был солнечный, что в Москве редкость. В разрывах грязно-пепельных облаков синело, там летела одинокая птица.
       Выйдя из машины, через пять метров обнаружили, что кого-то не хватает. Такси уже покатилось вниз по проулку, когда мы с Матвеем, размахивая руками, с криками ринулись следом за авто. Матвей сунул пальцы в рот и, тряся бородой, протяжно свистнул, что Соловей-разбойник. Заложило уши. Где-то залаяла собака. Такси встало. Таксист заявил, что хотел уж было сдать дорогую пропажу в «бюро находок». Василий тихо посапывал на резиновом коврике под задним сиденьем.   
       По мастерской разносилось гулкое эхо и затихало в вышине шестиметровых потолков. Здесь, пожалуй, можно было провести матч НБА. Или устроить павильонные съемки фильма ужасов. По углам торчали гипсовые чудища, обрубки фигур и стремянки.
       Запахи были сложными. Пахло, как в новостройке. Ноздри щекотали пряные флюиды гашеной извести и нитрокраски пополам с аппетитным духом кислых щей.   
       Хозяин вышел к нам заляпанном фартуке.
       -  Привет, Борода, - вытерев ладони о тряпку, осторожно пожал руку Матвею. Мне он приветливо кивнул.
       Костик, как называл хозяина Матвей, вряд ли соответствовал уменьшительно-ласкательному обращению – был крупнее нехилого собрата по ремеслу (ага, попробуй управляться с гипсовыми чудищами!). Хотя, приметил я, коренным москвичам сие свойственно: колбаса у них «колбаска», метровые парниковые огурцы – «огурчики», водка – «водочка» и даже «водидюлечка», и так далее вплоть до имен собственных.
       Костик оказался скульптором-монументалистом. Или конструктивистом, шут их знает...
       - А Бэзил-то уже хорош… -  хмыкнул скульптор. Он, как ребенка, сгреб щуплого Василия на руки, без труда поднялся с ним на деревянные неокрашенные антресоли и уложил на топчан.
       - Ну-те-с, по какому поводу гуляем? – чокнулся с незваными гостями хозяин.
       Я решил не повторять предыдущей ошибки, хотя Костик казался абсолютно непрошибаемым. Кратко изложил тему, пока собутыльники не начали впадать в спячку.
       - А-а, Серега!.. Он и с того света сообразит на троих! – снова хмыкнул скульптор. – Хотя, сказывали, последние годы пил в одиночку. Эх, Сережа, Сережа…
        Я не сразу понял, что речь идет о Довлатове.
       - Мы с Серегой в бригаде камнерезов балду били, на подхвате у скульптора одного. Я после школы, Серега после армии. Потом я в Репина поступил, а Сережа, вишь ты, в писатели  двинул, - пояснил хозяин мастерской. –  Серый и я как салаги в бригаде за водкой бегали. И это дело в рассказ вставил. Увековечил, га! Как ваяли скульптуру на станции метро. Во как. За закуской бегал, а теперь вот классик… Вы-то хоть закусывайте, ливеркой хотя бы. Щас Галка придет, сварганит че-нить горяченького…
       Чернобородый начал жаловаться, что закупочная комиссия резко снизила расценки. Костик с жаром поддержал тему. Закурили. Заговорили о неведомом «цветовом решении»…
       Боясь, что разговор свернет в заоблачные выси ремесла, я спросил хозяина про автограф «классика».
       - Сережин автограф?.. Правда, тогда он не был классиком.
       Костик исчез в далях собственной мастерской и вернулся с черно-белой фотографией. Под внушительной фигурой Ломоносова - в парике и кружевном жабо, сгрудилась группа людей. В центре в цивильных костюмах и галстуках, пообочь в грязных халатах и бушлатах. В руке Ломоносов зажал глобус.
        - Это в Питере еще, в метро, перед открытием станции «Ломоносовская». Мы тут с Серегой самые высокие, узнаешь? – ткнул измазанным в глине пальцем бывший подмастерье.
        Узнать классика и маститого скульптора в худых, подросткового облика, молодых людях, было невозможно. Однако размашистый автограф знаменитого писателя бросался в глаза: «С. ДОВЛАТОВ».
       Все это прекрасно, напомнил я, но требуется книга с автографом знаменитости.
       - Я говорил с ребятами. Книга не проблема, - молвил в бороду Матвей. – Погоди, Борис, послушай… Тебе же для дела, так? Ты забываешь, что мы художники. Хоть я, хоть Костян изобразят автограф один в один… Погоди, Борис… Это не подделка. Ну… типа факсимиле.
       - Да Серегину роспись на книгах в стране вряд ли сыскать, - поддержал коллегу скульптор-монументалист. – Он ить не знал про грядущую славу! 
       - Тем паче, как я понял от Вити, книга с автографом нужна начальнику или доктору, - уточнил Матвей.      
       - Доктору из начальников.
       - Святое дело!
        Пришла Галка, высокая, широкоплечая, зеленоглазая – гражданская жена скульптора-монументалиста, по совместительству натурщица и Муза. Ноги у Музы были что колонны. Вылитая Девушка-с-Веслом, изваянная у входа в горсад областного центра.
       - Гала? – переспросил я с ударением на втором слоге.
       - Задолбали уже!.. -  прожгла своими глазищами Муза. – Гала, это у Сальвадора Дали. А я Галина, ясно? – И в гневе развернула стан. Хорошо, что весла под рукой не случилось. – Константин!..
       - Что тебе, моя Брунгильда? – отвлекся от беседы хозяин мастерской.
       - Опять без закуски пьете. У тебя же гастрит. Сколько раз говорено... Богема, вашу мать!..
       - Какая богема, Галка, помилуй? Гетер и близко нету, как видишь, - улыбнулся Костик.
       - Этого добра тут еще не хватало!.. – схватила кухонный нож Брунгильда.
       Раздался грохот посуды. Дать бы ей весло, подумалось, убрала бы Москву в одну калитку.
        Я вздрогнул. Потолочный сумрак прорезал истошный крик. За окном-бойницей с карнизов шарахнулись птицы. Оказалось, проснулся Василий - и спьяну узрел безглазый лик недоделанной скульптуры, ее кудлатая, с рожками, башка находилась на уровне антресолей.
        Галина разогрела на плитке суп, водрузила на верстак, служивший кухонным столом, тарелки и блюдо с холодцом.
        На верстаке чудесным образом замерцала бутылка «Столичной»…      
        Но я бежал из логова творческой интеллигенции.
        Когда из последних сил одолевал тяжелую, на рессоре, дверь, сзади донеслись отдельные фразы. Художественный диспут набирал обороты:
       - Пить надобно после обеда, а мы чего?..  Сплошной примитивизм!..  Мешать водку с пивом, старик, это тебе не краски мешать. Сие кощунство!..  Не эстетично, по теории Поля Валери…
       Через пару дней после задушевных разговоров в художественных мастерских Виктор принес мне книгу С. Довлатова «Зона» с автографом автора.
       За него я расплатился собственной печенью.
 
       Финиш гонки за автографом печален.
       В той же забегаловке с претенциозным названием «PUB», в которой подавали сардельки  в натуральной кишке, зав сектором клинической фармакологии Фильшин, сдвинув шляпу на затылок, а горячее блюдо на край столика, обтер палец салфеткой и поднял его вверх:
       - Интересно девки пляшут.
       - А что, резидент не вышел на связь? – сказал я, протыкая сардельку вилкой. Брызнул сок. – Или провалена явка?
       - Ваш автограф что сарделька в фальшивой оболочке. Не прыскает.
       - Роспись Долматова... пардон, Довлатова натуральная, - чуя провал, макнул сардельку в горчицу.
       - Дорогой мой, роспись натуральная, только оболочка фальшивая. Объясните мне, Борис, несоответствие содержания и формы. Довлатов умер в Нью-Йорке в 1990-м. А презентованная вами книга издательства ПИК датирована годом позже… Получается, писатель вышел на связь с того света?
       Фильшин перестал жевать, утер губы салфеткой, оперся локтями о высокий столик и грустно воззрился на меня:
        -  Qed quod demonstrandon.
        - Латынь? Дайте вспомнить, - я потер переносицу, ныряя в дальние закоулки памяти. - «Что и требовалось доказать»?
         - Или QED, как сокращенно пишут юристы. Оценка «пять».
        Я мысленно сматерился. Оценка «неуд». Меньше пить надо!
       - О’кей. Каюсь. У этой эрзац-оболочки есть и иное содержание. Человек умирает…
       Передо мной всплыло лицо Лори с заострившимися скулами. Что она сейчас делает? Это в Москве обед, а дома уже утро… Наверно, Лориго встает, шатаясь, идет в туалет или на кухню. А может, обессиленная, лежит в постели, гладит Кешу…
       - Дорогой мой, - отложил вилку любитель автографов. Вздохнул. – Я вдовец, питаюсь в общепите… Не могу, знаете ли, сидеть на кухне, где витает дух жены… Просыпаясь, ловлю себя на том, что жду знакомый… такой родной, такой милый перестук посуды, шарканье тапочек… И так каждое утро…
       Фильшин снял очки, подозрительно поморгал глазками, взял салфетку, отвернулся. Пробулькал, будто со дна реки:
         - …и не надо говорить мне про умирание близких людей… Я сам врач, провизор, автор научных статей, при всех своих связях был бессилен. «Неоперабельна…» Хуже чумы… даже называть не хочется, та самая, на три буквы…
        - ВИЧ? – машинально брякнул я.
        Фильшин отшатнулся, как от пощечины, шляпа покатилась по грязному полу… Нагнулся, поднял; лицо красное, измученное, постаревшее.
        - Да вы что!.. – просипел вдовец. Глазки вдавились глубже, за стеклами роговых очков превратились в точки.  – У нее был рак. Рак! – выкрикнул он.
        От соседнего столика отделилась фигура. Там, темнея бесформенным пятном, заговорщицки шептались трое, разливая водку под столом, - приносить собственный алкоголь запрещалось.
        - Держи, брат.
        И со стуком поставил стакан на столик. На донышке плескалась водка.
        Я чокнулся с безутешным вдовцом граненым стопариком, заказанным у стойки бара.      
       - Выпьем за успех безнадежного предприятия…
       Чиновник из минздрава зачем-то понюхал содержимое стакана, дернул кадыком. По подбородку растеклась струйка. Обернулся к троице пьяниц, с легким поклоном приподнял шляпу в знак благодарности.
        А благодарности ждать не следовало. Предприятие и в самом деле безнадежное.
       - Но я ценю ваши усилия… - отвечая на мои мысли, тихо сказал Фильшин. – Понимаю ваше отчаяние. Не собираюсь ни тормозить ваш регион, ни продвигать его в пилотный проект. На общих основаниях... А книгу я вам верну.
       Форма вежливого отказа.               
       - Оставьте себе. На память о трех буквах.
       И, не дожидаясь ответа, покинул обитель рыгающих посетителей и прыскающих сарделек.

       Пленка 14d. Бассаров. План «Б»

      Ринат пропал.
      Обманчивый блеск золотой крупинки на липких пальцах никогда не станет самородком, - прав был отец, честный работяга с прииска «Малеевский». Крупица обмана, пусть маленькая, тащит за собой булыжник проблемы.
      Когда дружок и к ночи не объявился в нашей берлоге на Тверской, я не встревожился: наверно, подцепил-таки девицу. Он западал на тех, кто фланировал на высоких каблуках. Бзик у него: много ли он видел таковых в таежном Захолустье? Землячки щеголяли в унтах, ботах, прочей практичной обувке, а то и в кирзухах. А в столице, невзирая на осеннюю слякоть и просыпанную на обледенелый асфальт соль, нещадно портившую обувку на каблуках, модниц было не унять. Харя только успевал вертеть башкой.
      Но когда Ринат не пришел в мастерскую во вторую ночь, я забеспокился. И, выждав поутру пару часов, пересек Тверскую у гостиницы «Минск», в том месте, где на «точке» обычно кучковались «кэсээрки» - коммерческие секс-работницы, по терминологии СПИД-Центра. Знаю, труженицы панели очень не любили слова «проститутки». Пожалуй, это и были работницы. Честно работавшие, не покладая ног. А честность, считаю, главное во взаимоотношениях клиента и работника(цы) любой сферы услуг.
      «Точка» у гостиницы пустовала – ночные бабочки отсыпались. По Тверской гулял сквозняк, гнавший фантики от жвачки и презервативов. Небо было под стать грязному асфальту. Я зашел в бар «Минска». У стойки, не снимая кепки-восьмиклинки, вполоборота сидел знакомый сутенер, пил кофе и курил. Джинсовая куртка на меху расстегнута, златая цепь отсутствовала. Почувствовав взгляд, он обернулся, осклабился:
      - А-а, здгаствуй, здгаствуй, дг-гужок! На ловца и звегушка!.. А я уж хотел опять к вам в гости, - ласково закартавил, как Ленин в октябре, бригадир уличных работниц. – Пагдон, забыл, у вас пгоблемка. – Он стряхнул пепел с сигареты на пол, хотя на стойке торчала массивная пепельница. Барменша и не подумала сделать замечание клиенту – его тут знали.
      - Не пгоблема, а капкан в натуге. Двумя «собаками» тут не отделаешься, дгужок.
       И скороговоркой изложил суть «пг-гоблемы».
       Выяснилось, пока я пил водку с художниками, Харя изловил на Тверской тощего распорядителя плотских утех, набросился росомахой, придушил, затащил добычу в проулок и потребовал назад два «собакса» – двадцать долларов. Свою рекламацию недавний клиент мотивировал тем, что дамочка «лежала как бревно». Сутенер отказался. Ринат сорвал с него цепь. Бригадир ночных поденщиц вызвал «крышу». Через пару часов под входной аркой в наш двор возмутителя бандитского истеблишмента повязали два «быка» из солнцевской группировки. Задержанный оказал яростное сопротивление, отправил одного из нападавших в кратковременный нокдаун с криком «Глотку выгрызу!». А другого обозвал «Чмо». Вредному клиенту показали пистолет Макарова. Харя с криком «Не гони порожняк!» плюнул под ноги бандиту. В ответ под аркой разнеслось эхо выстрела, просыпалась кирпичная крошка.
       Прохожие, не останавливаясь, убыстрили шаг. Бандитизм стремительно становился обыденным.
       Дерзкого провинциала с приставленным к его ребрам стволом утащили в подвал близлежащего дома. Сперва наглеца хотели элементарно убить, но, по словам обиженного сутенера, он вспомнил про меня и посоветовал бандитам поставить нарушителя «на счетчик». Ну, убьют, а штрафные бабки кто вернет?
       - Я ведь тоже, дгужок, постгадал, - посетовал, завершая рассказ, сутенер. – Цепь мою эти двое не вернули, забгали, типа, за пгокол в г-габоте… Когоче. Твой богзый кент завис в подвале. Натугально завис. Выбигай, чувак. Пятихатка баксов или «счетчик» - полста зеленых за каждый день пгосгочки. Учти, я спас жизнь твоему дгугану. Тепегь твоя очегедь его спасать, догоняешь?
       Ввалившийся в бар хмурый бугай в кожанке и широких спортивных штанах подтвердил условия выдачи.
       Действительно, проблема. Рината могут показательно замучить в подвале, чтоб никто впредь не смел покуситься на священные устои крышевания. Милиция, скорее всего, в доле или подкуплена.
       Причем решать проблему надо срочно. Счет шел на часы, если не на минуты. Ринат мог истечь кровью в цокольной камере пыток.
       Виссарионыч!.. Я сразу подумал об отце Татьяны, секретарши НОК «Белый квадрат». И ранее в случае вероятного афронта в Минздраве хотел известить держателя общака по Захолустью. План «Б». Мафия намеревалась наложить лапу на бурно развивающийся аптечный бизнес, от Москвы до самых до окраин. Особенно на рыночный сегмент седативных и дорогостоящих импортных препаратов. Попутно легализовать под добропорядочной вывеской оборот наркотиков. Отцы мафии смотрели дальше необразованных лидеров  ОПГ -  «солнцевских», «долгопрудненских», чеченских и прочих, погрязших в междуусобице. Глядели поверх бритых голов - за Урал. Этот «проект» держался в секрете, чиновники среднего звена вроде Фильшина о нем не подозревали. Но, уверен, взятки руководство Минздрава уже получило. Владимиру Виссарионовичу, невзирая на авторитет, до поры до времени не разрешали отбыть в Москву, о чем давно мечтала его красавица дочь. Из смотрящего за Захолустьем в контексте аптечного «проекта» он вырастал в смотрящего за Сибирью.
       Я шустро смотался на Центральный телеграф. Слышимость была отличной. Владимир Виссарионович, как водится, понял с полулету.
       - Зря ты его взял с собой. Дерзкий мальчик. Москва таких обламывает… Не гарантирую, но попробую… Что еще? А, ты про свою болячку… Опять аптека. Как, гришь, название твоего снадобья?
       Я по слогам раза три повторил «зи-до-ву-дин». В трубке раздались гудки.
       Через пару часов дверь мастерской начала сотрясаться от ударов ногами.
       На заснеженном крыльце, стоя на карачках, тихо стонал незнакомец в разодранной одежде и плевался сгустками крови. Черное лицо, чудовищно раздутое, с глазами-щелками, напоминало шаманскую маску из Захолустья. На свежевыпавшем снегу -  бесформенный прерывистый след. Человека волокли по земле. Я еле опознал в этом полутрупе Рината.
       Ехать в больницу он отказался наотрез. Стеная и мыча, в качестве болеутоляющего потребовал водки. Литр сорокаградусной, финского «Абсолюта», охлаждался  в дальней комнате между пачками нераспроданного Витиного тиража. Я впал в задумчивость: берег элитное пойло для «прописки». Да и раненому в бою требовалась полевая аптечка, бинты, жгуты, а не водка.
       - Дай, Борька, дай, огнем жгёт, ну?.. Ну, хоть рану того… промокнуть? Друг ты мне или кто? Убью-ю всех на хрен!..
       Друг детства выдавил скупую слезу. А чтоб Росомаха, он же Харя, заплакал, это надо постараться… И плакал он не от боли, уверен. Болевой порог у Рината высокий, Плакал от унижения.
       Я налил полстакана «Абсолюта». Сделал тампон из бинтов. Аптечку из жилконторы  приволок вместе с закуской сантехник Саня, заявившийся на церемонию «прописки» вместе с юным напарником, стеснительным и прыщавым.
       Харя с трудом приподнялся с нар, но окунать тампон в водку не стал. А стремительно, пока я не опомнился, осушил стакан. И тут же замычал: губы, раздутые, как у охотника  племени мумбаи, были разбиты.
       Главное, кости целы, авторитетно заявил Саня, жуя домашний пирожок с капустой. Оказывается, в армии он служил в медсанчасти полка. Раны и неглубокие порезы (в подвале в подвешенного заложника то и дело, забавляясь, тыкали ножиком) обработали «зеленкой».
       Другая потеря была болезненней: контуженному в ходе боевых действий выбили зуб с коронкой. Я выразился. Над этим зубом перед поездкой в Москву мы колдовали неделю.      
       Твердую пищу организм Хари не принимал. Из жидкого продукта боец, вынесенный с «нейтралки», предпочитал сорокаградусную. Да бульончик, который варил прикомандированный к больному подручный сантехника, молчаливый Павлик.
       После недели перрорального лечения водкой мой напарник пошел на поправку. Исчезла кровь в моче. У сына тайги был мощный иммунитет. Раны зарастали, как на охотничьей лайке. Рожа уменьшилась в диаметре, обрела нежный золотисто-фиолетовый оттенок. Он уже ел вареную картошку, которую чистил Павлик. Он же безропотно выносил горшок из-под Рината. За его услуги старший сантехник потребовал наши паспорта.
       – Для прописки? – удивился я. Кто ж нам московскую прописку даст?
       – Дни короче, длиннее ночи,  - загадочно молвил сантехник Саня. – Скоро ж гололед… Такой порядок. Времена года, понимаешь… Перепад температур…
       - Короче? – прервал я размышления доморощенного фенолога.
       - Короче, лед долбить, -  посерьезнел Саня.
        Ринату, подумалось, нельзя давать в руки лом.
        - Тяжелее стакана не брать, -  ухмыльнулся виртуоз разводного ключа. – Берешь ручку, расписываешься в наряде, сдаешь паспорт, отдаешь денежки. Зачем долбить, само растает. Не растает – соль под ноги … Времена года, понимаешь, Чайковский, слыхал? Природа!.. Таков порядок, ничего не попишешь, брат.
        Выяснилось, Лужков в ответ на многочисленные жалобы разрешил привлекать к долблению льда на тротуарах временную рабсилу. И оплачивать по авральным расценкам. Разумеется, никто не собирался бороться с сезонной напастью дедовским способом.
        - Вот долбоскрёбы, - резюмировал Ринат. - Дятлы.
         Он уже не шепелявил.
         Зря я взял Рината в Москву.

        Пленка 15d. Бассаров. Игра в Пинг-понг      

        Если с Харей дело разрешилось быстро, на десятый день он уже скалился щербатым ртом, то отпуск дефицитного препарата по рецепту Виссарионыча застопорился. И не в недрах Минздрава, а в жерновах столичного криминала.
        Все-таки авторитета Виссарионыча, смотрящего, но смотрящего на Москву из-за Урала, было маловато. Отец Татьяны назвал для связи некоего Сивера («да не Север, а Сивер», предупредил Виссарионыч), члена столичной группировки, с которым чалился на зоне.
        - Я от Виссарионыча насчет «аптеки», - произнес в трубку условленную фразу.
        Повисла пауза. На том конце провода было слышно дыхание абонента и странная визгливая речь на втором плане.
        - Ну и чо дальше? - донеслось. Голос был тусклый, булькающий, будто со дна реки, хотя время шло к обеду. – А ты кто?
        - Я от Виссарионыча, - старательно повторил я.
         Опять наступило молчание. Тормоз какой-то!
         - Насчет «аптеки», - добавил,  стараясь не показать раздражения.
         Ноль реакции: одышливое дыхание абонента на фоне певучей скороговорки.
         Я покашлял в трубку.
        Абонент очнулся и просипел:
         - Пущай Володя...
        На половине фразы силы оставили этого засоню.
        «Что – пущай?». Какой, на фиг, Володя?
        В трубке раздался шорох - чей-то голос с сильным акцентом произнес нечто, похожее на мантру:
        - Синь тяо… харасо! Господина сипать… харасо!
        В трубке раздались гудки.
        Может, неправильно набрал номер? С разрешения хозяйки кабинета, мастера домоуправления, средних лет бойкой дамочки в платке из люрекса, набрал тот же номер.
        - Господина сипать… харасо! – включился загадочный автоответчик с акцентом Юго-Восточной Азии.
        Гудки.
        Японский городовой! Китайская грамота! Сообразил, что Виссарионыча зовут Владимиром. Хотя обращение «Володя» по отношению к немолодому криминальному авторитету, матерому волку, было по меньшей мере странным… Удивляла и непонятная визгливая речь. Впрочем, в этом Зазеркалье еще не то услышишь. Другая планета.
        Я перезвонил отцу Татьяны. Рассказал про странную реакцию рекомендованного абонента.
       - Понял! – добродушно рассмеялся Виссарионыч. – Узнаю Сивера. Паша, он «плановой» по жизни. Рабочее состояние... Ладно, позвоню Паше. А ты звони ему ближе к ночи.
       «План» это «дурь», вспомнил я. «Дурь» это «трава».
       Домоуправление закрылось, пришлось звонить из телефона-автомата на углу Тверской, у входа в метро «Маяковское». Сквозь шум донеслось полузадушенно: «Салют…».  И все. Абонент отключился.
       - Мужчина, вы там скоро?..
        Стук монеткой по стеклу вывел из задумчивости. Я вышел из телефонной будки.
       «Салют». Не похоже ни на приветствие, ни на пароль.
       Повторный звонок вогнал в еще большую задумчивость.
       Незнакомый голос мало походил на не сиплое пришепетывание Сивера – подвывал будто раненая дворняга, с чудовищным акцентом:
       - Тяо бан! Товалиса бай-бай, холосо…  Тяо ом! Тяо ба! Дьеа чии лаа зи? Адлеса, холосо? Тяо!
       И опять раздались короткие гудки. Старый лагерник путает следы? Или я ошибся номером?
       Теряя терпение, влез в будку, оттеснив парочку тинэйджеров. В спину понеслись проклятия типа «козел».
       На этот раз я категорично потребовал Сивера. После паузы трубку взял вменяемый абонент. С легким певучим акцентом, но вполне по-русски растолковал, что я не ошибся номером. И что «дядя Паша» (прозвучало: «Па-аса…») сейчас «отдыхает». Но он знает про «визит господина». Ехать до рынка «Салют», метро «Савеловская», там рукой подать до общежития «Сила» (я сообразил, что речь идет об общаге ЗИЛа), любой покажет. На месте спросить Пинг-понга.
       То, что любой покажет – верно с точностью «фифти-фифти». Именно в таком соотношении на рынке «Салют» обретались вьетнамцы. Шустрые, маленькие, они муравьями тащили огромные баулы, в которые могли поместиться двое их носителей.
       Было утро и окрестный люд, покупатели еще не подтянулись.      
       Первый же остановленный мной торгаш, не снимая с плеча поклажи  выкрикнул:
       - Улиса тама!.. – мотнул головкой, так, что свернул козырек драной бейсболки вбок, и потащился прочь.
       Второй вьетнамец, без баулов, заслышав про Пинг-понга, сделал большие русские глаза, испуганно замахал руками и юркнул в толпу соплеменников - что ящерица в джунгли Меконга. Он что-то сказал землякам вполголоса – из-за прилавка на меня уставились  желтые лики.
       Я двинулся в указанном направлении. У железных ворот рынка меня с криком «Тяо ба!» нагнал вьетнамец, возможно, тот же, все они на тут одно лицо. Поклонился и пошел впереди меня.
       Дойдя до угла улицы, мой гид махнул рукой в сторону пятиэтажного невзрачного здания без балконов, и с возгласом: «Сила!» провалился сквозь землю.
       «Сила» -  общежитие ЗИЛа – и в самом деле олицетворяло силу. Это было уже не пристанище «Завода измученных лимитчиков», как  в совковые времена расшифровывали ЗИЛ москвичи. На место лимитчиков пришла новая сила. Вьетнамцы еще в эпоху развитого социализма трудились на заводе имени Лихачева. Их селили в общежития вместе с российскими провинциалами. С началом реформ на заводе начались сокращения, и постепенно рабочее общежитие оккупировали вьетнамцы – прирожденные торгаши. Вместе с ними в Москву с далекой родины проникли представители криминальных кругов, сайгонской мафии, которые в союзе с ветеранами вьетнамо-американской войны, командирами НФОСВ – Народного фронта освобождения Северного Вьетнама, образовали устойчивую структуру. Криминогенная диаспора была организована по армейскому образцу. Особую силу ей дал союз с московскими гангстерами, коим младшие восточные коллеги выплачивали оговоренную дань. Никто, кроме посвященных в лице уполномоченных «братков» и подкупленной милиции, не смел ступить на территорию «маленького Вьетнама». Даже местные «скинхеды» обходили  общежитие ЗИЛа стороной - после того, как три бритоголовых отморозка, вооруженные велосипедной цепью и обрезками труб, попытались наехать на логово «косоглазых пигмеев». Трупы налетчиков так и не были найдены (говорят, их растворили в соляной кислоте, при помощи которой жильцы общежития выплавляли из контактов бытовой радиоаппаратуры золото и серебро). Следствие по делу пропавших граждан РФ зашло в тупик: вьетнамцы, как один, хранили молчание.
        Азиатские гангстеры, остатки  «сайгонской», «нгетиенской» и «ханойской» бригад,
«работали» только среди земляков, крышевали проституцию, нелегальную миграцию, азартные игры, трафик наркотиков; в обратном направлении - вывоз на родину черного, цветного лома, сельскохозяйственных инструментов, драгоценных и редкоземельных металлов. Общежития ЗИЛа превращались в склады, швейные цеха. Контактировали вьетнамцы и со столичными ОПГ по части поставки опия и «девочек».
        В проулке между гаражами, метрах в двухстах от общежития, кучковалась стайка молоденьких азиаток – все плоскогрудые, руки-ноги как бамбуковые палочки, но раскрас боевой. Зажав кровавыми ротиками сигареты, они дружно дымили. Одна из них, щелчком отправив окурок точно в урну, подкатилась ко мне.
       - Тяо! Ты тлахаться?
       - Что? – не понял я.
       - Тлахаться, холосо? Шау! Шау бакса!
        Для наглядности девица сперва изобразила фалангами колечко и стала тыкать в него указательным пальчиком с обломанным, но крашеным, ноготком. Распахнула курточку, демонстрируя жалкие свои прелести. Затем растопырила пятерню и придвинула к нему тот же указательный палец: шесть баксов.
       Я отрицательно повел подбородком.
       Расценки резко упали.
       - Бон! Бон бакса!
       Девушка заговорщицки подмигнула косым глазом, шевельнула мальчишескими бедрами, обещая посвятить в сокровенные тайны Юго-Восточной Азии, и сунула мне под нос пятерню без большого пальца: «бон» - четыре.
       -  Тлахаться, холосо?
       -  Нет, не холосо, - хмыкнул я, не снижая хода.
       Бойкая вьетнамка преградила путь и кончиком розового язычка - почудилось, раздвоенным - облизала тонкие губы.
        - Минье-ет? Ба бакса! Тли!.. Дёсево-о! Бели, длуг!
        Она выкинула три пальца.
        Насилу отвязавшись от навязчивого сервиса, рванул двустворчатую дверь.      
        На вахте в продавленном кресле дремал русский пузатый дядька в вязаной безрукавке. Мое появление не разбудило вахтера. Привык к суете. Дверь то и дело ухала. Фойе в разных направлениях рассекали знакомые рыночные фигурки людей-мурашей с громадными баулами. Два вьетнамца в шортах, невзирая на сквозняк, громко, визгливо разговаривали по настенному телефону-автомату. Длинная тирада, похожая на пение канарейки, неожиданно завершилась по-русски: «Твою мать!..» Абонент в сердцах впечатал трубку в стену и развел руками.
       Тем не менее, ни одного русского лица в фойе я не увидел. Общежитие загибающегося в тисках рынка завода имени Лихачева, видимо, с потрохами оккупировала вьетнамская община.
       Раздался грохот падающей сковородки. В общежитие ввалились вьетнамцы, похожие на китайских «кули». Вахтер разлепил глаз. В заплечных коробах громоздились кастрюли, сковородки, прочая железная утварь. Вахтер прикрыл глаз.
       Сторожевые обязанности за него выполняли два местных аборигена, они по-хозяйски развалились за перегородкой, играя в кости за обшарпанным столом и не обращая внимания на дремлющего рядом вахтера. С экрана маленького телевизора вещал, видать, с жуткого похмелья, Ельцин.
       «Пинг-понг».
       Стоило мне произнести это имя, больше похожее на погоняло, как с вахтера слетела дрёма, он уронил на пол амбарную книгу и внятно сказал: «Здрасте». Игра в кости прекратилась. В фойе стало тише, на миг остановилось броуновское движение людей-мурашей.
       Словно из-под земли возник человек в черном: кожанка, капюшон, джинсы-клеш, - необычно высокий для вьетнамца, - встал передо мной.
       Я повторил пароль: «Пинг-понг».
       Человек в черном незаметно качнул головой в сторону.
        Меня провели в подвал, напитанный смешанными запахами сырости, благовоний, жареного риса и пряных ноток гашиша.
       Провожатый выбил условную дробь о стальную дверь. Она отворилась с протяжным скрипом. В глаза бросилась желтая звезда в центре красно-синего флага, распятого на стене.
       В просторной комнате свет падал из зарешеченного окна, наполовину выходящего на поверхность. Полуподвал. Все здесь было «полу». Полу-стулья, низкий столик, полу-кровать, скорее, нары. На них спал на животе, равномерно всхрапывая, некто в тельняшке – лица не видать. Седой клок волос. Даже со спины было видно, что это русский мужик.
       Провожатый осторожно тронул, - скорее, погладил, - спящего за плечо. Тот поспешно сунул руку под подушку, буркнул, не поворачивая голову: «Кто?»
       - Наша гостя-я, господина-а, - с полупоклоном, растягивая гласные, ответил человек в черном.
       Хозяин резко осел в полу-кровати, с хрустом потянулся, зевнул. Это был  худощавый пожилой мужичонка, русский, но вьетнамской комплекции. Даже в сидячей позе было понятно, что он невысок. На лице, и так морщинистом, отпечатался розоватый рубец от подушки. Хрящеватый нос, черные мешки под глазами. Боковая дверка отворилась, вошла молодая вьетнамка, подросткового облика, с тазиком и кувшином, полотенце через плечо.
       Девушку-служанку сменила вторая. Она внесла на подносе фарфоровый чайник, небольшие кружки, разлила зеленый чай по стаканчикам. Хозяин жестом попросил сесть на стульчик. Долго, надсадно кашлял. С натугой спросил:
       - Ты от Фары?
       Я кивнул, вовремя вспомнив прежнюю кличку Виссарионыча, полученную им еще по малолетке после угона легковушки. Тогда он разбил фару и по этой примете его поймали гаишники.
        - С Захолустья, значит… Чай пробуй, сынок. Его они с родины привозят.
        Я пригубил еще горячий напиток, и он мне неожиданно понравился – терпкий, с травяными нотками.
       - Вот… - отпил чаю Сивер. – Теперь и чифирь не лезет… старый стал.
       Хозяин спросил о Фаре: «Как он?». Я вкратце обрисовал.
       - Сынок, Виссарионыч для меня Фара. Был и будет. В той угнанной машине с разбитой фарой сидел я! – издал горлом клекот. – Дураки были, пацанами, но понятия имели... Нынче молодежь борзая, колют всякую дрянь, шмаляют из стволов почем зря…
       Поговорили о падении нравов. «Устав не соблюдают», - проворчал собсеседник. Из его монолога, перебиваемого кашлем, я уяснил, что теперь он как бы «на пензии». Хотя трудовой книжки и прочих «красных ксив» у него отродясь не бывало. Ни дня не работал, ни на зоне, ни на воле. Не женился. И даже Фаре попенял, когда тот завел семью.
       - Ну, допустим, жена, – фыркнул Сивер. – На хрена жена, когда есть Тиен, в койке что твоя швейная машинка… Так, Тиен? – издал клекот, обернувшись к вьетнамке, пришедшей убрать посуду. Клекот этого стервятника означал смех.
       Девушка-подросток улыбнулась с поклоном и что-то прочирикала.
      - А!.. – матюгнулся старый лагерник. – Так ты Туен, япона матрена!
       Прислужница юркнула в дверцу.
       - Вот, до сих пор путаю… И пацанов ихних тоже. Тех, что приставили. Одного кличут Бао, второго Бинь, прикинь? Это не погоняло, заметь, сынок. В переводе «Защита и Мир», зуб даю. Охрана, короче. Я их поначалу, когда братва сюда сунула, вечно путал, вот и обозвал Пинг-Понгом. Всех скопом. Так и пошло…
       Сивер, по его словам, пенсионер Солнцевской ОПГ. Родом из Замоскворечья, «поднялся» в Захолустье.
        - Земляками будем, - резюмировал хозяин подпольной империи. – Чалился я в ваших местах,  в Тулуне, потом в Южлаге, на строгом…  Сплошь бакланье. За что сидят, сами не знают. Человека убил за три рубля, а не знает. Тьфу, шалашовки! Самих резать, да лень, – сплюнул авторитетный пенсионер. – Сучье время! Сучье племя. Кругом одни манагеры, суки.
        Давным-давно подросток Паша, который еще не был Сивером, приехал собирать коноплю в Захолустье, за Байкал, где его повязали в поле. На «малолетке» сошелся с Володькой Фарой.
       Появилась вторая девочка-женщина (у первой был маникюр) с подносом поменьше. На подносе лежали две папиросы, набитые «дурью», зажигалка, и трубка с длинным, с локоть, мундштуком. Служанка застыла в полупоклоне.
       - А знатная у вас в Захолустье травка! – крякнул хозяин. – Гостю - первый пых. Вдуть не желаешь, сынок?
       Я вежливо отказался, нетерпеливо переменив ногу на низком сиденье.
        - Ну, зырь сам… А хошь, отраву ихнию? Опий, не? Да я и сам его на дух не переношу. Опий это наркота голимая. А «план» это другое, это вещь. Так что я уж по-стариковски. Забьешь косяк, и туз к десятке... И кличут ихних девок ласково. Пацаны у них, значит, все Нгуены, а девки то Тиены, то Туены – по нашему «фея-дух». Пыхнешь, и улетишь что дух…
       Стариковское балагурство-ворчанье начало надоедать. Видать, он месяцами не вылазил из подвала и не видел никого, кроме азиатских физиономий. Я не знал, как перейти к делу. И как величать хозяина, тоже не знал. Сивером? Хм, не слишком ли это запанибрата?
       Сивер внимательно посмотрел в глаза. (Я заметил, криминальные авторитеты со звериным чутьем угадывают несказанное – иногда от этого зависела жизнь… Таким и был Виссарионыч).
       - Зови меня Сивером. А лучше дядей Пашей. Лады, один я пыхать не буду.
       Неуловимым шевелением пальца он отослал прислугу.
       - Тема такая, земеля. – начал дядя Паша. – Насчет «аптеки», гришь...
      
       Пленка 16d. Бассаров. Из тени в свет перелетая

       Оказалось, тема не простая. Новые хозяева Москвы – «солнцевская» братва – отрядили Сивера связным с вьетнамской мафией, самой дисциплинированной этнической группировкой. Почетная ссылка. Учли, что Сивер – вор и коренный москвич. Старый лагерник, апологет воровских традиций, откинулся в середине кипящих 90-х и уже не годился для уличной «оперативной работы». Обдутый на пересылках морозным ветром «сивер», Сивер в последний заход угодил на нары в одной стране и вышел из ворот зоны в другое государство. Он даже не знал, как пользоваться мобильным телефоном «Моторола». Братва подтрунивали над обкуренным динозавром преступных устоев, хотя уважала его солидный лагерный стаж. «Беспредельщики» 90-х смеялись над «чифирем», предпочитая кофе, а самодельной финке – оптический прицел штатного киллера; ржали над самокрутками с «планом», выбирая «кокс»; над аскетизмом седых, с железными фиксами, зэков, жируя в подмосковных коттеджах и катаясь на «бумерах» и «ауди»;  над запретом сотрудничать с «мусорами» и «красными» структурами, пролезая в депутаты, над «гоп-стопом» фраеров и грабежами торгашей, облагая их данью в виде «крыши», подкупая милицию и судей; над «медвежатниками», средь бела дня открывая массивные дверцы сейфов путем скупки акций, отжимая и легализуя бизнес... Но Сивер и его соратники, сизые от наколок ветераны, были все еще нужны бандитам нового поколения – как символ верности воровским устоям. Не точного следования им, а уважения к Уставу. И для имиджа.
       Однако реального влияния на дела ОПГ Сивер не имел. Это и хотел донести до меня дядя Паша. Тем паче, касаемо «аптеки» и «манагеров».
       Добираясь до станции «Автозаводская», в переходе с кольцевой линии на станции «Павелецкая» увидел огромный плакат с рекламой банка. На черно-белом ламинированном полотнище под порхающей бабочкой - слоган: «Из тени в свет перелетая».
       Этот коммерческий банк, узнал позже, крышевала «солнцевская» группировка. Modus operandi данной ОПГ в корне выделялся в общем зубодробильном алгоритме десятилетия, предсказуемом для конкурентов и оперативников.   
       «Солнцевские» первыми осознали криминал как бизнес. Они торговали не только оружием и наркотиками, крышевали проституцию, но получали долю в банковском, автомобильном, нефтяном и развлекательном бизнесе. Стремясь легализовать часть промыслов, интересовались фарм-индустрией. К середине 90-х годов они взяли под контроль юг Москвы, вышли за МКАД, двинулись в регионы РФ, в Башкирию, Тольятти, и далее. Затем начали «колонизацию Сибири», командировали «смотрящих» за Байкал.
       Значительную часть «общака» в ОПГ тратили не на развлечения по ресторанам с девочками, а вкладывали средства в подкуп высших должностных лиц, на внедрение во властные и силовые органы. 
    
       @info_Klio
       Солнцевская организованная преступная группировка (ОПГ) – самая необычная на постсоветском пространстве. «Солнцевские»  предпочитали не грубую силу, как, например, коллеги из Ореховской ОПГ, а проявляли чудеса дипломатии. Солнцевская ОПГ поглотила Ореховскую без единого выстрела (точнее, с одним «контрольным» выстрелом). С конкурентами «солнцевские» почитали за лучшее не вести войн, а заключать мирные пакты, убеждали в том на «стрелках». «Солнцевские» вобрали в себя в 90-х много мелких команд Москвы — одинцовских, чертановских, медведковских и т.д. Заключили взаимовыгодный союз с Люберецкой и Долгопрудненской бригадами. В то же время Солнцевская братва слыла самой жестокой: здесь числились штатные киллеры. Именно ее считают заказчиками убийств лидера «ореховских», В. Листьева, других упрямцев, а также многочисленных свидетелей. Уходить от уголовного преследования помогала  гибкая структура Солнцевской бригады. ОПГ насчитывала в 90-е до 300 бойцов, при этом лишь половина были известна общественности, да и милиции. Еще более  сотни «быков» таились для неожиданного удара.      
       Московская группировка вышла на международный уровень. Солнцевские активно скупали бизнес, недвижимость за границей — в Италии, Испании, Швейцарии, Австрии и Чехии, вплоть до США. Солнцевская ОПГ установила контакт с иностранной мафией — итальянской Ндрангентой, колумбийским картелем Кали. Затем столичные братки бросили взор на Восток. По неподтвержденным агентурным данным, в Москве отмечены контакты «солнцевских» с эмиссарами китайских и вьетнамских триад.
       По информации ФСБ, Солнцевская ОПГ – единственная из столичных бригад 90-х, кто продолжает скрытную деятельность и в ХХI веке. В наши дни.

       Девушка унесла поднос с косяками «дури». На смену ей бесшумно вплыла напарница с бутылочкой желтого содержимого. Она деловито сбросила короткий халат, осталась в зеленом бюстгалтере и шортах, хотя бюстгалтеру, положа руку на грудь, поддерживать было абсолютно нечего. Массажистка смочила маслом кисти рук и принялась энергично их растирать.
       Кряхтя, разделся по пояс и дядя Паша, весь сизый от наколок. На миг почудилось, что под тельняшкой  таилась еще одна… Туловище – со спины и спереди - украшали кресты и башни. И длинный шрам – он шел по диагонали, видать, нож соскользнул с ребра. Выше левого соска – сквозь седую поросль синел профиль генералиссимуса с трубкой.
       - Ох… Потише ты, Туенка!..  – запыхтел под руками вьетнамской девицы. Тонкие руки были на диво сильными, они перевернули почетного клиента на живот. А когда Туенка, сбросив шлепанцы, встала маленькими босыми ступнями и принялась ходить по спине, дядя Паша громко пукнул и матюгнулся. Девушка хихикнула. За тонкой стенкой засмеялись.
       Я покашлял и встал.
      - Погоди, земляк, не гоношись. Не добазарили…
      Я сел.
      Сивер продолжил беседу в горизонтальном положении, покряхтывая от удовольствия.
       - Меня, старого пердуна, они шибко слушать не станут. - «Они» это солнцевские, сообразил я. – Но там у них есть один, авторитетный, типа советника, он мой должник, я его на зоне отмазал. Он сейчас у них за Европу отвечает, образованный, типа… И в эту, как ее… в Швецию… нет, типа того…
       - Швейцарию? – привстал я. Ладони вспотели.
       - Ага, вот туда мотается. Мутит дела. Бизнес, япона вошь. И заодно лекарства возит, редкие такие… Слыхал, для больших людей, тебе, блин, не снилось, каких больших! Но это между нами. Туенка не в счет. Погодь, наколку дам.
        Хозяин подземного царства  встал, натянул тельняшку, потянулся, аж хрустнули суставы.
        - Ох, спасибо, доча.
        Сменщица внесла на подносе бутылочку настойки со змейкой на дне и двумя  фарфоровыми чашечками.
        - Туенка! – воскликнул пожилой зек. – Да убери ты свое пойло! Не видишь,
  земляк приехал из Сибири. Сибирь, слыхала?
        Девушка пропела под нос и улыбнулась мне.
        - Значит, тащи водяру и пожрать чего.
        Пропустив сто грамм «Столичной», дядя Паша развалился на нарах и обвел руками свое подполье.
        - А вьетнамцев я уважаю. Ты не смотри, что росточком не вышли. Как они америкосов раком-то нагнули  - и бамбук в очко! Америкосы це ж чисто фраера! Петухи через одного. – Ткнул пальцем во флаг на стене. – Ты знаешь, чей? Это тебе не флаг какой-то там братвы. Это, сука, знамя Вьетконга, усек? У них дисциплина как в армии, в натуре. Тут по коридору один ветеран живет, седой, маленький. Я с ним иногда в шашки играю… Дык он у них в войну командиром разведбата был, майор, прикинь? Семь амбалов-языков, вдвое ширше и выше себя, приволок. Живет тут в почете. А на вид старикашка… - разорялся Сивер.
       В комнату на шум, проверяя, осторожно заглянул телохранитель.
       - Во, Пинг, иди сюды. Или ты Понг? Короче, смерть америкосам, так?
       Охранник подошел к флагу, встал под желтую звезду, и выкрикнул, задрав голову:
       - Амеликана – писец! – и ногтем большого пальца провел по горлу.
       Сивер, собрав на лице морщины, засмеялся, как мальчишка.
       Охранник был нестандартно высок, с европейскими чертами. Видно, метис; вспомнил, янки в годы войны порядком разбавили кровь аборигенок в Сайгоне.
       Захмелевший дядя Паша внезапно оборвал монолог:
       - Теперь уходи. Пыхнуть хочу. «Звезда, фея…» После водочки пыхнуть «планчика» самое то…  А кому надо, я отзвоню. Учти, я это ради Фары, за ради старого засранца делаю!
       Сивер на глазах трезвел.
       - А Володьке передай: в Москву его перетащат, пусть масло не гоняет. Не сразу -  как токо наладит бизнес этот гребаный…  Манагеры, падлы! – сплюнул в сторону. - Сюда больше не приходи. Звони на крайняк. Все.
       Он подтолкнул меня в плечо.
       Стальная дверь за спиной скрипнула, заскрежетал засов, похолодило затылок.

        Пленка 17d. Бассаров. Читать между строк

       Уже на подходе к станции метро «Автозаводская»  я сунул руку в карман за мелочью и нащупал бумажку. На клочке вырванной  из книги страницы между строк было печатными буквами выведено: «Игорь Харитонович». И номер телефона.
       Однако, как эта бумаженция очутилась в моем кармане? Я вспомнил, что тот же высокий вьетнамец в черном нежданно обнял на прощание и долго махал с крыльца общежития. Никакой лирики: проверял, не привел ли я «хвоста» или прикрытие. 
       Так что послание от Сивера надо читать между строк. А по прочтении сжечь, усмехнулся я. Что-то устал я от этих шпионских игр. Явки, звонки, пароли…

       Холодно-вежливый голос вышколенной офисной дивы на том конце трубки ответил, что Игорь Харитонович на планерке. Таким голосом объявляют в аэропорту Шереметьево прибытие рейса из Копенгагена. И предложила перезвонить через полчаса во время кофе-брейка. «Игорь Харитонович, планерка, кофе-брейк…» Никаких тебе кличек-погонял, приблатненного базара. Никакого запаха криминала – один запах кофе. Манагеры, вашу мать. (Только тут я догнал, что под ними старик Сивер имел ввиду «менеджеров»).
       Спустя полчаса тем же ровным голосом загадочный  Игорь Харитонович, не выказав удивления, предложил встретиться в ближайшее воскресенье в Лужниках.
       Ровные гудки отбоя.
       Ровно в час дня я торчал у южного сектора Лужников. То и дело толкали – и не извинялись.
       - Па-аберегись!.. – прокричали над ухом. Мимо пронесли тяжелый, размером с малолитражку, баул.
       Гомон, разноголосица, толкотня. Главная спортивная арена страны была превращена в вещевую барахолку, уступающую в размерах лишь Черкизону. К подтрибунным помещениям, как к центру гигантского муравейника, тянулись фигурки – поодиночке и группами.
       Торговля начиналась уже на аллеях, радиально расходящихся в разных направлениях. Торговали как «с земли», разложив на грязном утоптанном насте ходовой товар, тряпки и галантерею, так и с распахнутых зевов микроавтобусов. К южному входу лепились вагончики. Чернела толпа. Торгаши, «челноки», потенциальные покупатели.
       Внутрь Лужников – современного Колизея – и заходить-то было страшновато. Могли затоптать в узких проходах, по обеим сторонам коих висели, на уровне глаз и выше, лежали на нескончаемых прилавках столь же бесконечные гирлянды товара - кожаные куртки, джинсы, футболки, прочие китайские, турецкие подделки под «фирму»… Глаза разбегались, голова кружилась. Пожалуй, комфортно здесь чувствовали лишь воры-карманники.    
       Я едва протолкнулся к лоткам подтрибунных помещений Лужников и развешанной под бездонным потолком пестрой гирлянде китайских шмоток. Предлагая товар, вывезенный челноками из Турции, Польши и Маньчжурии, продавщица орудовала вешалом, похожим на швабру. Стоял гул. Пахло потом, ноздри щекотала пыль. В толпе с бегающими глазками шныряли щуплые тени, одетые в униформу фаворитов Луны – скользкие болоневые курточки.
       Выбравшись из сего вселенского толковища ценой потери пуговицы, поневоле почувствовал зов природы. И узрел вагончик платного туалета. Но заходить туда было еще страшнее. Впрочем, удалившись от трибуны,  к жидким кустикам аллей, я последовал народному примеру – облегчился за статуей гипсового футболиста.
       Там и сям бродили, словно неприкаянные, людишки. Притаившись за другой статуей, классическая троица распивала водку. Ближе ко мне меняли рубли на доллары. Еще дальше шла вялая драка, с места ристалища доносились маты. Цыганки хватали за руки идущих от станции метро людей, на глаз мгновенно определяя  провинциалов.
       На соседней аллее на суету страстей человеческих равнодушно взирал поверх голов конный милиционер. Лошадь была упитанной, с раздутыми боками.
       Я вернулся к южному входу и снова встал там, где было велено – у вагончика с надписью «М/Ж». Всего я честно отстоял на всеобщем обозрении часа два.
       Единственный, кто честно обеспечил явку, был Харя. С ним мы уговорились встретиться через два часа после проваленной явки с Игорем Харитоновичем. Харя давно хотел сходить на барахолку, купить матери мохеровый шарф, неведомой девушке – наряды, а себе – джинсы. Ринат и ранее пытался увязаться за мной. Он уже хорошо ориентировался в Москве и мог сделать покупки сам, но считал, что у меня вкус лучше,  скорее, побаивался, что его обманут с «фирменной» вещью.
        - Алле, босс! – заорал Ринат с верхних ступенек широкой подтрибунной лестницы. На одном плече у него висел шарф, на другом джинсы-«бананы».
        - Босс, слушай, обнову обмыть надоть, - победно взирая на толпу, хмыкнул Харя. Настроение у него было прекрасное, синяки сошли, раны зажили, как на росомахе.
        - Куда прешь, козел! -  закричал Ринат на кого-то, зацепившего его большой сумкой за плечо. – Чо вылупился?!
        И столько напора и уверенности было в выкрике (плечо, видать, еше болело), что, помедлив, человек нехилой наружности двинулся дальше.
        - Ну, Борька, как тебе мои обновы, скажи, супер? – сунул мне под нос свои покупки товарищ.
        Я для приличия поцокал языком. Надо было уходить. Стало ясно, что резидент на связь не выйдет. Манагеры, блин, насмотрелись шпионских фильмов! Хотя пару раз ловил на себе оценивающий взгляд… Возможно, то было совпадением, а возможно, меня изучали. Да и само место встречи в людном месте наталкивало на мысль о легкости «отхода». Вспомнил, что в случае нестыковки незримый абонент просил перезвонить. Или читать надо было между строк?
       «Игорь Харитонович». Никаких кличек. Сила всегда вежлива. Если это так, то ставки высоки. Официально препараты от ВИЧ британо-швейцарской фирмы еще не были утверждены для применения в РФ, но можно было предположить, что ими пользуются в узких кругах элиты. Наркотики – удовольствие дорогое, и тем же героином ширяется «золотая молодежь», «мажоры», детки высшей номенклатуры, а лечение вируса иммунодефицита еще дороже, еще дефицитней.   
       Только перекинувшись с друганом парой слов, я понял, что устал в дикой толчее и озяб в обувке не по сезону. Даже теплые стельки, купленные у тетки на выходе из метро «ВДНХ», не спасали. Думал, сгоняем в первопрестольную на недельку-другую и – назад.  А затормозились внутри Садового кольца на месяц - и это кольцо все больше напоминало замкнутый круг…
       По утрам в межрамье окошка мастерской, куда мы за неимением холодильника складывали продукты, пачка пельменей примерзала к стеклу, а молоко уже не скисало. Окно, наверное, не мыли с эпохи развитого социализма, но если б и отмыли, за стеклом все также нависало бы свинцовое небо поздней осени. На нем даже облаков не намечалось. А нет облаков, нет и светлых разрывов. Сплошное жестяное полотно, по которому размазали желток солнца…
       Вот и сейчас большой бокастый дирижабль лениво тащил за собой остальные тучи. При этом небесный пилот забыл за юго-восточной трибуной «Лужников» солнышко, оно тщетно тянуло вослед свои тонкие бледно-розовые ручонки…  Сквозь голые ветви тополей сыпал мелкий снежок. Одна снежинка-перчинка попала за шиворот. Пора валить из депрессивной столицы нашей Родины! Миссия не удалась. За попытку спасибо.
      
       Не доходя до метро «Спортивная», мы взяли чекушку водки и по указке сочувствующего доброхота свернули в проулок. Пивнушка находилась в тупике. Он весь был отдан частному промыслу. В ряду киосков «Ремонт обуви», «Воды-соки», «Ключи. Копии» и тому подобным, взгляд механически зацепил вывеску «Овощи-Фрукты». Я замедлил шаг.
       - Босс! Чего отстаешь?– донесся крик. Харя стоял у входа в пивнушку.- Сюда, Борман! – свистнул товарищ.      
       Пивная располагалась в каменушке размером с три киоска и согласно дислокации носила название «Офсайд».  Преобладала красно-белая расцветка. На кирпичных стенах развешаны увеличенные фотографии футболистов, иллюстрации из спортивных журналов, портреты бомбардиров, а над бейсболкой патлатого бармена висела растяжка с надписью «Спартак – чемпион!», под ней – пара ржавых кубков. Белым по красному. Шея бармена, щекастого толстого парнишки, была замотана красным шарфом с буквой «С» в ромбике. Из-под бейсболки на шарф вместе с перхотью падали обильные кудри.
       В углу на уровне транспаранта - экран телевизора «Шарп». В нем мельтешили Чип и Дейл.
       Но посетителей было мало – матчей на Лужниках давно не проводили и болельщики, основной контингент пивнушки, вернулся к трудовым будням, ожидая праздника футбола.
       «Спартак – чемпион!» - гаркнул Ринат вместо приветствия. Хм, быстро Харя с неумытой рожей провинциала, не видавший футбола вживую, освоился в столице!
       Бармен кивнул и, не спрашивая, наполнил пивом две кружки.
       - Шеф, а стопаря нема? – тише добавил, хватая кружки Харя.
       - Три рэ, - извлек из-под стойки маленький граненый стаканчик патлатый.
        - За что три рэ, шеф?! – возмутился Харя и пролил пиво на мраморный столик.
        Бармен невозмутимо ткнул большим пальцем за спину, где чернела вывеска: «Приносить и распивать спиртное запрещено. Штраф 3 р.»
        Я пристукнул о стойку железным рублем. И рубля хватит. Забрал стаканчик.
        Бармен хмыкнул, смахнул рубль неуловимым движением.
        По идиотской московской традиции двое за соседним столиком разбавляли пиво в кружках водочкой.
        - Стоп!.. А отлакировать? – взревели соседи. Хотя один уже не вязал лыка, а второй, в кепке с наушниками, цеплялся за высокий столик обеими руками.
        - Сопьешься тут, в столице нашей Родины, - буркнул я, когда Ринат плеснул водки в стопарь.
       С чекушкой расправились за пять минут.
       - Во, гляди! Как?
       Харя вытащил из пакета мохеровый шарф:
       - Мамке.
       Я поднял большой палец.
       - А это?
       Товарищ развернул кофточку с крупными блестками и надписью по-французски. Дешевая подделка.
       - Завел подружку?
       - Ты чо, босс, офонарел? Это ж для Лариски!
       Я снова поднял большой палец. Ринат разулыбался.
       - Я за Ириску пасть порву! – отхлебнул пива друг.
       Я вяло кивнул.
       - Надо обмыть обновку. Еще возьмем и - завяжем, а, босс?
       Какая-то мысль оседала на дне кружки.
       - Борман! Але! – дотянулся до меня длинной рукой собутыльник.  – Я грю, возьмем еще?
       - А? Чего тебе?             
       – Как насчет догнаться?
       - Ага, догнал: «Овощи-Фрукты».
       - Какие еще фрукты, босс! Возьмем бутерброд с этим… шротом, если без закуси не могешь, все дела.
       - Шпротом, - машинально поправил я. Водка оказалась горькой, пиво – кислым.
       - Нет.
       - Да что с тобой, босс? Ты где?.. – прокричал мне в ухо товарищ. Он успел обойти круглый мраморный столик. – Еще будем, грю?
       И для наглядности тыльной стороной ладони шлепнул по горлу.
       - Не буду, - оттолкнул стаканчик с недопитой водкой. И придвинул к напарнику кружку с пивом.
        - Ну, как хошь… - Харя вылил остатки водки в кружку и жадно припал к ней.
         Возле столика нарисовался сосед. Он облизнул синие губы и протянул зажигалку с облезлым золоченым корпусом.
        - Слышь, муж-жики, чего базарю… Заж-жигалку, а? Два рубля… Во, работает!..
       Сосед продемонстрировал товар. Это усилие далось ему с трудом – он ухватился за край столика.
       - Иди пасись, - Харя рявкнул продавцу в лицо. И загасил пламя зажигалки пальцами.
       - П-понял, - недоуменно оглядев зажигалку, отвалил сосед.
       - О чем мы?..
       - Ты базарил про какие-то фрукты, босс, - хмыкнул Ринат.
       Я пошел к выходу.
       - А тару? – крикнули из-за стойки. – Посуда не хрустальная, сдавать надо.
       Бармен снял головной убор, пригладил патлы.
       По инерции отметил, почему хозяин трактира носит бейсболку. Под ней оказалась аккуратная, с кофейное блюдечко, проплешина.
       Ринат в три глотка допил пиво и распахнул передо мной дверь.
      
       В киоске «Овощи-Фрукты» никого не было. Ни покупателей, ни продавцов. На пологом прилавке громоздились кучки апельсинов, гранатов, яблок, мандаринов, гроздья винограда… В углу на полу над крупными луковицами в мешке роились мушки. По широким немытым окнам ползали мухи. Воздух был спертый. Откуда-то вплыло удушающее облачко жареного мяса.   
       Я крикнул: «Есть кто? Ау?»
       Никакой реакции.
       Ринат сунул пальцы в рот и свистнул.
       Из подсобки выбежал чернявый паренек в полосатой футболке лет восемнадцати, не больше. Впрочем, подростки-южане выглядят старше своего возраста. Вид у юного продавца был ошалелый. Губы сальные.
       - Ишто хотэл? – продавец нервно вытер губы и руки тряпицей сомнительной чистоты.
       И начал заученно бубнить с сильным акцентом:
       - Имээм пэрсик, гранат, груш…
       - Не надо, - перебил его. – Нам надо Насвай.
       Вид у паренька стал и вовсе очумелый.
       Я и сам не вполне понимал, зачем мне Насвай. Видать, неудачи последних дней,  досада, усталость требовали выхода. Отыграться на крайнем. Хотя этот торгаш, скорее, и был первопричиной всех бед. По названному адресу сей «овощ» ожидаемо не проживал. И вообще, названных в родном городе дома и улицы в Москве не существовало в природе. Кто-то путал следы.
       - Есть кто взрослый? – возвысил я голос.
       - Чо, оглох, пацанчик?– крикнул из-за моего плеча Ринат. – Чо, вылупился, сучонок! Пинка дать?
       Паренек исчез. Из-за занавески послышался взволнованный гортанный говор.
       Через пять минут вышел, зевая, детина в синем фартуке с заросшей щетиной в поллица. Зверская физиономия.
        Еще через пять минут стало очевидным, что никакого Насвая старший продавец отродясь не слышал. Про жвачку такую слышал, про человека – нет. Выкатывал из орбит блестящие, что черные виноградины, зрачки, мычал, тряс щетиной. По-русски он говорил лучше своего подручного.
        А может, аллах с ним, с Насваем! Никакого предубеждения к носителям тюркозычного говора я никогда не испытывал – наоборот, уважал. Их было много в нашем полку – отличные мужики, надежные. Да этого Насвая они бы сами удавили! Подобные выродки есть в любой нации. И хватит об этом.
        Я черкнул в блокноте пару строк, в котором указал город, улицу, киоск и имя Лори. Вырвал листок и пришлепнул его на кассовый аппарат. По ту сторону будто не заметили жеста посетителя, лишь скосили масляный зрачок на листок. Не замечая его, хозяин принялся, насвистывая, протирать грушу краем фартука.
       Харя вытянул из ножен узкий охотничий нож, ухватил яблоко, почистил и начал жевать. Нож был явно из Захолустья. «Как он пронес его в самолет?».
       Тонкая яблочная шкурка беззвучно падала на пол. Молчание. Слышалось лишь громкое чавканье.
       Продавец по неведомой причине не возмутился самоуправством посетителя. Он спрятал листок в кармане фартука.
       - Ээ, - протянули из-за прилавка. – Заходи, дарагой…
       Вывалившись из киоска, Ринат громко сматерился и выплюнул яблочную кашицу на асфальт. В ответ на немой вопрос, показал фрукт. В чреве плода, огибая коричневые семечки, извивался бесцветный червяк.   
   
       Пленка 18d. Бассаров. Охота на оленя

       Иней.
       Первое, что зацепил, едва разлепил глаз. И передернул плечами. Иней лежал на подоконнике не заклеенной рамы и нехотя осел внизу стекла. Из щелей широкого окна мастерской поддувало. То-то я замерз под утро.
       Из соседней комнаты доносился безмятежный храп сотоварища. Он мгновенно проваливался в сон, мог спать в любом месте, бывало, на еловом лапнике. Но при малейшем шорохе мог вскочить. Причем, отзывался только на подозрительные шумы. В нем было сильно животное начало. Он и по дому ходил бесшумно, неосознанно избегая скрипящих половиц - как в тайге, рзз и навсегда запомнив нехоженую звериную тропу.      
       Когда наступил на прогнившую половицу в прихожке, Ринат лишь бормотнул: «Босс, ты?». И опять захрапел.
       Иней покрыл благородной патиной ржавую ручку входной двери, тополек плакал от одиночества ледышками слез, застывших на кончиках голых ветвей. На грязное крыльцо едва налезла тонкая наволочка снега, чернея по краям. В закутке двора фарфоровыми блюдцами лежали лужицы. Солнце задушили в проекте, - взывая о помощи, оно протягивало из-за бурой громады тонкие розовые ручонки.
       Иней и снежок пощекотали обнаженную плоть памяти. С первым снегом в Захолустье просыпался сезон охоты – не сам сезон, а его предвкушение. Возбуждение, гон. Штатные и внештатные охотники коопзверопромхоза, да и большинство мужчин в десятый раз смазывали лыжи и ружья, проверяли наличие патронов, дроби, аптечки, надевали унты, топали ими по избе: не натирает ли пятки разношенная обувь…
      Под ногой хрупнула лужица, а может, раздавленный шприц, впаянный в ледок.
      Этот звук вернул к текущему моменту.

       Накануне Ринат смотался в киоск «Овощи-фрукты», хотя я его об этом не просил, принес в зубах записку, что охотничья собака - дичь. На ней ожидаемо значилось место встречи: пивнушка «Офсайд».
       Я выехал с часовым запасом. И не зря. На выходе из метро «Спортивная» было не пробиться от встречного напора тел. Толкотня, крики, надсадные гудки клаксонов. Одну настырную легковушку разозленные фанаты перевернули на бок – я поймал молящий взгляд задыхающейся рыбы в опрокинутом аквариуме, водителя, беззвучно разевающего рот и мерцающего железными коронками.    
       Еле выбрался на нужную улочку. Навстречу по проезжей части сплошным потоком плыла толпа людей в красных шарфах, с флагами. Большинство флагов поникли за плечами, некоторые просто волочили по мокрому асфальту. Любимая команда явно проиграла. Болельщики это больные люди. На всю голову. У них безумные глаза.
       Мне изрядно оттоптали туфли прежде, чем растолкал встречных безумцев и вышел на обочину тротуара, где поменьше народа.
       В пивнушке «Офсайд» тоже было не протолкнуться. Шарканье подошв. Кафельный пол заляпан нанесенной грязью и размазан пролитым пивом.
       На экране облезлого телевизора в углу, зависшего под потолком, рябили кадры видеоповтора, нарезка наиболее острых моментов недавнего матча: фигурки мельтешили в черных трико и перчатках, некоторые в наушниках, изо рта футболистов вырывался пар. На монитор небольшого телевизора мало кто обрашал внимания – хватало собственных эмоций. Над вязаными шапочками и красно-белыми шарфами клубилось облачко отборных матов.
       Судя  по выкрикам, то был последний матч сезона. И решающий. «Спартак» неожиданно сыграл вничью с командой-середнячком, что было равносильно проигрышу – упущено первое место. Досада была свежей. Некоторые раздраженно срывали шарфы. Досаду и злость надо выплеснуть, сдуть пену – втоптать в грязь под ногами.
       «Импотенты!.. На своем поле!.. Козлы! Олени!..» - донеслось из красно-бело-черной гущи. И ругань. Так грязно может выражаться лишь шпана, не понимающая смысла ругательств, за которые на зоне можно поплатиться здоровьем. Вспомнилось: Виссарионыч и Сивер никогда не матерились или выражались крайне редко.
       Кричать: «Спартак - чемпион», как отмороженный фанат-подросток, я предусмотрительно не стал. Не надо дразнить стадо красной тряпкой. Затопчут и не заметят.
       Я тихо пристроился с кружкой пива у подоконника, высокого, вровень со столиками –их уже гроздьями облепили болельщики, в основном, юнцы. Но были и дядьки с пивными животами, тоже в красно-белых шарфах. На меня никто не обратил внимания.
       Я взглянул на часы. Насвай, если это он писал записку, должен был появиться с минуты на минуту. Я не знал, как он выглядит, но почему-то был уверен, что узнаю его.
       За окном пивнушки быстро стемнело, хотя матч из-за наступивших холодов и ранних сумерек перенесли на два часа раньше. И все равно последний тайм, - это было заметно на экране «Шарпа», - проходил при прожекторах.
        Возможный собеседник запаздывал. Зачем он мне? – в который раз задался вопросом. Взглянуть в глаза негодяю? Смешно. Скорее всего, подлец не понимает, что натворил. Кроме понятного чувства гнева, мною двигал смутный рациональный посыл. Возможно, подлец тоже носитель диагноза. И, тем не менее, здравствует. Так пусть, сволочь, поделится секретами чудо-исцеления.
       …Насвай опаздывал уже на четверть часа. Под ложечкой возникло тошнотное чувство, что меня дурачат. История повторялась, как в случае с загадочным Игорем Харитоновичем. Опять время выбрано не случайное. В данном эпизоде - время окончания матча, в толпе легче затеряться, легче вести наблюдение.
        Размышляя на кружкой выдохшегося пива, не заметил в пивной жгучего носатого брюнета средних лет. Когда он появился? Он выделялся на фоне галдящих юнцов – возрастом, грузной комплекцией, импозантностью. Несмотря на габариты, гость легко вписался в нестройные ряды фанатов: видимо, был завсегдатаем «Офсайда». Не был тут в положении вне игры.         
       Неожиданно физически ощутил пресс десятков взоров. Сперва на меня уставились с дальнего столика, потом повернула головы вся орава. Многоголовая гидра. Махнув юнцам в мою сторону, наводчик спрятался за рослыми пацанами.
        - Слышь ты, олень, кончай свой водопой! Рога поотшибаем, нах!.. – тонко пропищали из-под ближайшего к подоконнику столика.
        Известная дворовая тактика. Вперед запускают самого мелкого, чтобы затем обрушить праведный гнев стаи за «обиженного ребенка».
        Пацанчик встал на носки и исхитрился плюнуть мне в кружку. Два парня с красными шарфами вплотную накренились над подоконником. У одного, бритоголового, на шее была наколота свастика.
        В душной атмосфере пивнушки слабо искрили разряды надвигающейся драки.
        Донеслись предостерегающие голоса взрослых мужиков.   
        - Да он сам напросился, СПИДонос! – вполоборота ответил им парень с носом-сливой и пористой кожей. – Сказали же, чумной.
       - СПИДа тут еще не хватало!
       - Точно! Заразный, так лечись дома!
        - Вали отсюда! Вали, чумовой!
        - СПИДу смерть! СПИДу смерть! Спартак чемпион!
        Фанаты начали скандировать, как на трибуне.
        - Стрематься из-за таких!
        - Вот из-за них, заразных, мы в жопе!
        - Зараза! Один раз - спидарас!
        - Спидарас! СПИДарас!
       Меня толкнули в грудь. Я прижался к подоконнику, выставив вперед кружку. Второй бугай заходил слева - чтоб сподручней нанести правый боковой. Начинается… А рядом ни Алдара, ни Хари. Я невольно оглянулся на стойку - поразило испуганное и бледное, что серая известка, лицо патлатого бармена, его дряблые щеки оползали раскисшим тестом.
       - Э-э, охолонь, шпана, давай без уголовки…
       Мужики средних лет, но в шапочках со спартаковским ромбиком и пивными животами, оттеснили юнцов.
       Пользуясь заминкой, я бочком-бочком выскользнул из пивнушки. С наслаждением вдохнув свежего воздуха, поспешил прочь. И лишь пройдя метров двадцать, понял, что иду не в сторону метро, а в сторону стадиона, интуитивно надеясь затеряться в толчее.
       Последний раз я дрался в армии, в стройбате, дрались черенками лопат и  краснозвездными бляхами, я вроде бы одержал над кем-то вверх, но с тех пор бог миловал. Пришел к выводу, что занятие сие, даже при успешном исходе, контрпродуктивное. Ты проигрываешь в любом случае. Кроме того, в уличной драке нет правил. Это вам не кино. Каратисты, с черным даном и саном, могут уступить на улице отпетому хулигану. Как-то беседовал с мастером единоборств, тренером, и он сказал, что самый эффективный способ в драке – бегство. Бегство – логичный выход из ловушки, это тоже прием. Так заведено в природе, животные не ведают стыда, убегая от хищника. А толпа и есть многоглавый хищник с необузданным и, хуже того, непредсказуемым характером. Почуяв кровь, она неуправляема.
       Я прибавил ходу. Миновав арку «Лужников», обнаружил, что народ после матча  разошелся, прожекторы погасли, по радиальной дорожке ползла желтая уборочная машина, дворники растеклись по аллеям, в скупом свете фонарей бродили тени бичей в поисках съестного. Патрульные наряды разъехалась-разошлись.Ускакала конная милиция.
       Стук сердца мерно отдавал под лопаткой и в висках. Я нацелился на лавку под фонарем - перевести дух.
       - Вон он!.. – луч света остро прорезал сумерки.
       - Братва, айда сюда!.. Здесь он, спиданутый!
       Топот ног, улюлюканье, свист.
       Я рванул с низкого старта. Свернул на боковую аллею - туда, где кустарники выше и гуще. Углубившись в спасительную темноту, захрипел, закашлялся. Боль резала грудь. Легкие, отвыкшие от нагрузки, саднили. Я опустился на колени – меня вырвало. Судя по горечи во рту – желчью.
       Я обернулся и задохнулся от яркого света и торжествующего ора. Низко забрехала собака.
       - Сюда, ребя!.. Тута олень!
       Следом - рев газующего мотоцикла и десятка глоток:
       - Смерть СПИДу! «Спартак» – чемпион!
       После извержения желчи бежалось легче. Теперь я лучше видел тропку меж кустами, не сразу догнав, что ее освещает фара нагоняющего мотоцикла. В последний момент, когда крага байкера с треском рванула мою куртку я, как битый заяц, прыгнул в сторону. Упал, вскочил, в три прыжка проскочил освещенную площадку с бюстами известных спортсменов, и ринулся в темноту.
       Не тормозя, миновал футбольные ворота с поникшей сеткой, очутившись на малом учебном поле. Но не успел сделать проход по флангу, как был сбит ударом мощных лап.  Мотоциклетный грохот не мог заглушить лай - низкий, сдержанный, большой собаки. В луче света блеснули налитые кровью зрачки и жемчужная струйка слюны, свисающая с клыков. Бойцовый пес рвался с поводка.      
       - Взять его! Фас!
       Из-за притока адреналина я не почувствовал укуса большого пса. Лишь ощутил опустошающую слабость.
       - Рядом, Буч! Рядом!
       Рычащего и хрипящего пса еле оттащили. Штанина потяжелела и липла к телу
       В изнеможении опустился на твердое земляное покрытие учебного поля. Надо меньше курить, пришла в голову идиотская мысль. Поздно пить боржом, когда твою печень вот-вот разорвут в клочья, отобьют как стейк.
       Я встал в узком желтом луче с поднятыми руками. В паре метров от меня ярилась на поводке собака, упреждая малейшие мои телодвижения. Морда тупая и плоская, как у хозяина.
       Преследователи сбились в кучу в нерешительности. Дыхание дюжины глоток было прерывистым.
       - Че гачу мочишь, ссыкло, фраер! – тонко, с блатным подвывом, подскочил ненавистный шкет, снова пущенный вперед для затравки. Я с наслаждением пнул пацанчика – тот с воем отвалился.
       - Ах, он, сучара, ребенка бить?!
       Я рефлекторно ткнул кулаком в налетевшую тень. Крик был удивленный.
       - Порвать чумового!
       - Атас, братва, у него кровь заразная!
       - Убей! Убей спидомера!
       - Смерть СПИДу!
       «Не дать сбить с ног!» - крутилась в голове мантра уличных драк.
       Лица загонщикков в луче света были нечеловеческими.
       Я рванул туда, где еще не сомкнулось кольцо гонителей.
       И поразился, что не могу сделать ни шагу. Не мог поднять руки для защиты от сыпящихся ударов. Спеленатый, беспомощный, молча, кулем повалился на землю. И только лежа догадался, что на меня набросили сети от ворот.
       Вспышки боли слились в единое тягучее пламя, оно жгло изнутри. Боль была такой, что я даже не кричал – мычал, барахтаясь в сетке, как загнанный зверь, под торжествующий хохот, рев мотора и лай. Была непреходящая мука - захотелось умереть. Сразу, без боли.
       Кажется, меня пинали... Крикнул и потерял сознание.
       Новый разряд боли вернул сознание. Я попытался встать – и не сумел. Воздух вокруг был красным.
       И вдруг  - оглушительная тишина. Тарахтенье мотоцикла оборвалось – темноту разъял истошный визг собаки. Кто-то, возможно, охрана включила прожектор. В луч света вторглись знакомый голос, знакомая ругань.
       - Пидары московские!..  Щас вас мочить буду! По одному. Яйца на уши!..      
       У ног пришельца билась в судорогах большая псина, елозила лапами по земле, держа короткий хвост палкой. Псина силилась опереться на передние лапы – они надломились. Морда сплющилась, вся в кровавых соплях и пузырях. Харя, старый браконьер, знал, куда бить узким охотничьим ножом.      
       Но откуда тут взялся Харя? Он стоял в луче мотоциклетной фары, страшный, с распяленным беззубым ртом, размахивая окровавленным ножом.
       На него двинулся бритоголовый амбал с татуированной свастикой на шее. Харя кинулся противнику в ноги и с размаху воткнул нож в кроссовку. Амбал с поросячьим визгом рухнул рядом с агонизирующей собакой. Теперь они сучили ножками на пару.
       Ринат словно сошел с ума. Белки глаз были белыми. Он пнул амбала в голову – тот притих, и воткнул нож в горло псины. Что-то зашипело у самой земли, словно шилом проткнули футбольный мяч.
       Хозяин собаки захныкал, как ребенок.
       - Буч, Буч, проснись…- встал на колени перед издохшим экземпляром бойцовой породы.
       Тем же ножом Ринат разрезал сети, в которых я бился, что муха в паутине.
       - Борька… Борман! Живой? 
       Хлопок по щеке - как ласка.
       Ряды фанатов колыхнулись.
       - Атас, пацаны, кажись, я его с солнцевскими видал… - протянул кто-то.
       - Че ты там моросишь? – не повернув головы, процедил Харя.
       - Линяем!..
       Взревел мотоцикл. Двое преследователей взяли амбала под мышки и поволокли.
       Погас свет. Из темноты доносились удаляющие шаги. Рев мотора истончился и превратился в комариный писк.
       Стало тихо.
       Лишь безутешный владелец собаки плакал над остывающим трупом питомца.
       - Бутч, Бу-утч…
       - Боря, босс… встать можешь? – похлопал меня по щеке Ринат.
       С помощью друга поднялся и – испугался. Я ничего не видел вокруг. Во рту было солоновато-сладко. Колени дрожали. Намокшая штанина холодила лодыжку. Глаза застила тьма. Секундой позже понял, что это кровь залила лицо.
       - Ринат, проверь, бабки целы?
       Ринат обшарил карманы.
       - На месте, босс!
       - Бери тачку, не жмись…- с болью вытолкнул из груди.
       В полумраке где-то рядом тихо подвывали. Я оперся на плечо товарища. В сторонке оказалась еще одна жертва стремительного налета Хари. На линии штрафной площадки полулежа завывал пацан в стиле тирольского йодля.
       - Рука, йо-ой-йёо… Рука, моя рука… - выводил рулады, обнимая себя правой рукой.
       - Дрочить-то сможешь? –  Ринат успокаивающе пхнул плаксу.
       Протащив ногу, я приблизился к месту футбольного фола, склонился над пострадавшим. Он испуганно вскинул здоровую руку:
       - Скажи, друг… не бойся, бить не будем… Кто сказал тебе, что я того… что я этот… спидозный… Спидонос, ну? - последние слова дались мне с трудом.
       - Мужик один… - вышептал разбитыми губами раненый. – Из киоска «Овощи-фрукты»… ходит в пивнушку…
       Ринат сорвал с пацана красный шарф со спартаковским ромбиком, второй, забытый шпаной, подобрал с земли, наскоро обмотал мои кровоточащие голову и ногу.
       Проходя мимо горюющего хозяина Бутча, Харя обронил:
      - Не плачь, пацанчик. Собаки бывают токо охотничьи, остальное – мусор.
      - Сволочь ты… - обернул залитое слезами лицо фанат.
       Ринат и тут утешил, выдав философскую сентенцию:
       - Как ни ссы, как ни тряси, последняя капля в трусы.

       Пленка 19d. Бассаров.  Точка возврата

       Спустя две недели, опираясь о трость, я ковылял по парковке аэропорта Домодедово, не обходя мелкие лужицы. С другого боку меня поддерживал Ринат, зажав в левой руке ручную кладь – мою спортивную сумку. В маслянистых лужах отразились летящий силуэт самолета на свинцовом полотне неба. Невесомая кисея дождя почти не ощущалась, не тревожила гладкую пленку скопившейся у бордюра грязной влаги.
       Я натянул бейсболку поглубже, чтобы не напугать девушку за стойкой регистрации рейса Москва – Иркутск. И погляделся в зеркальную поверхность плегсиглассового экрана. Лицо еще сохраняло одутловатость, но первые синяки сошли и теперь подглазье отцветало сиренево-бирюзовым. Глубокий шрам поперек лба чесался, заживал, и не был виден под козырьком.
       На всякий случай я просительно улыбнулся девушке в синей униформе.
       - Счастливого полета, - равнодушно отреагировала девица.
       И все-таки к стойке подвалил милиционер, вяло козырнул и попросил снять очки. На фига я их нацепил по совету товарища? Не наигрался в шпионы?
       Сержант изучил мой паспорт, затем попросил документ у Рината – видать, рожа моего сопровождающего, несмотря на целостность кожных покровов, тоже не внушала доверия. Бумажки о регистрации иногородних, введенной указом Лужкова, у проверяемых лиц не было. Я заметил розовую полоску червонца, торчащую из паспорта (откуда-то у Рината в последнее время появилась наличка, и много. Он вставил зуб). Милиционер невозмутимо и как-то изящно просунул мелкую взятку под обшлаг шинели и, радостно козырнув, вернул документы.
        Я в очередной раз поразился, как быстро освоился дружок в Москве. И только тут догнал: Ринат ориентировался в многолюдном мегаполисе  как в тайге. А тайгу, по крайней мере, ближайшие полста гектаров Харя знал назубок. В голову браконьера был встроен навигатор. Все мало-мальски приметные места были подобно пристрелянным артиллерийским реперам. Урочища рек были проспектами, горы и сопки – домами-высотками, ручьи – переулками, тропы - улочками...
       Но и в столице Харя успел набраконьерить. Хозяин мастерской Витя уже делал робкие намеки, что, мол, пора и честь знать: к нему приезжают друзья-художники с Камчатки… Хотя причина, скорее всего, была в другом: на беспокойных постояльцев Виктору пожаловались из домоуправления. Последней каплей для мастера ЖЭУ стал визит уже знакомого картавящего сутенера с двумя подопечными особами. Невзирая на слабый морозец, обе были в мини-юбках.    
       Беспомощный, я валялся на ложе Рината и только громко матюгался в ответ на женские вскрики и стоны в зале. Стоны сменились визгами – девушки без комплексов что-то не поделили, кажется, Рината, по всей видимости, оценив его потенциал. Харя, между нами, мальчиками, и был самцом. Затем девицы вывалились во двор, обрывая друг дружке космы. Одна из них бросила в сестру по ремеслу обломком кирпича, но промахнулась и угодила в окно домоуправления.
      …Я с ненавистью швырнул очки в урну у входа в тамбур-накопитель.    
       Что-то будет делать мой земляк без меня в чужом холодном городе, полном напастей и, что хуже, соблазнов?
        - Пойду в бандиты, - просто ответил Харя.
        Кое-что я уже слышал от того же сводника в кепке-восьмиклинке. Его звали Жорик. Ну, и имечко, думаю. Жорик говорил о Ринате с придыханием: немногие из новобранцев проходили «прописку» в «пехоте» солнцевской братвы. Позвали Харю те же «быки», что истязали его в подвале – их впечатлил высокий болевой порог провинциала. «Люди нужны», - сказал при встрече качок в кожанке скучным голосом кадровика. Тем более, что после ряда разборок с чеченской группировкой ряды солнцевских поредели.
 
        Новичка пригласили в ресторан. У Хари закружилась голова: деньги, девочки, ресторан… Кино, одним словом. Вот она, хрустальная, что бокал, мечта – он стал гангстером.
        После второй рюмки дружеского застолья Рината стали подначивать. Сперва передразнивали его захолустный говорок, его «чо» и «но», - Харя лишь беззлобно посмеивался вместе с развалившимися за столом братками, затем кто-то, будто невзначай, долго извиняясь, стряхнул пепел в его тарелку. Ринат и тут не перестал улыбаться: ведь это же его новая семья! Но когда пепел стряхнули с другого бока, опять витиевато извиняясь, - улыбка медленно сползла со скуластой физиономии новичка. Уж на что туповат был бывший двоечник, но и до него дошло, что повторяется знакомая по армии картина: «деды» измываются над «салагой». Последней каплей стало требование щуплого на вид мужичка в спортивном костюме с косичкой, «бригадира», обложенного с боков коротко стриженных бугаями в кожанках (они, поди, и спят в них!), залезть под стол и прокричать три  раза: «Москва бьет с носка!». Типа, таков ритуал для новообращенных в бандитскую веру.
       Новенький послушно залез под круглый стол, особый, для большой компании. Сотоварищи по ремеслу заржали, предвкушая дармовой «сеанс». Но что-то пошло не так. В начале хохмы тоненько задребезжал хрусталь, массивный стол начал приподниматься, словно от сейсмическх толчков. Когда братки в кожанках сообразили, в чем дело, было поздно.
       Харя резко встал, опрокинув стол.
       Грохот посуды, визг официантки, как раз принесшей горячее, маты «дедов»…
       Сбросив с плеч ношу с дарами данайцев, резвый «салага» разбил бутылку водки «Абсолют» о крепкий лоб ближайшего бандита – тот замахнулся, но так и не замкнул траекторию удара, рухнул в кресло, роняя початую фигурную тару и обливая бритую макушку марочным вином; и не понять было, где кровь, а где вино. Второму амбалу в кожанке, нацелившего в нарушителя застольного этикета «розочку», воткнули вилку в щеку (метили в глаз!). Тот вскричал: «Мама!..» и свалился, да неудачно - подбрюшьем прямо на ножку опрокинутого стола; захрипел, извиваясь, средь битой посуды.
       Уцелевшие на ногах братки с трех сторон стали окружать бунтаря, причем, один зашел со спины.
       Оценив заведомо проигрышную диспозицию, Ринат изъял охотничий нож, с которым никогда не расставался (ел с ножа, на ночь клал под подушку), и ухватил за хвостик бригадира, – он так и сидел, парализованный удивлением, в кресле, - приставил острие к тощему горлышку и стал отступать в обнимку с ним в сторону кухни. Хорошо, что худощавый мужичок в спортивке был легок на подъем.
       Теперь подняли хай повара. Один из них бросил в наглеца, вторгшегося в святая святых общепита, ложку. Заложник топнул каблуком ботинка по стопе новичка, Харя от неожиданности уронил нож, тот откатился на три метра, и заложник выскользнул из цепких лап. Ринат не успел поднять нож, увидев, как на него бежит по проходу кухни качок, размахивая велосипедной цепью.
       Дотянувшись длинной поварешкой до булькающего в окне чана, дерзкий неофит плеснул кипящим варевом в искаженную яростью физиономию. Атакующий взвыл: «Ой, ой, глазоньки мои!..», встал на карачки, осыпанный морковными звездочками, бросил цепь. Новичок оседлал  жертву и стал деловито душить ее велосипедной цепью. Но ему не дали завершить задуманное, как и ухватить нож. 
        В проходе топотал с матами второй, тоже в кожанке. Кабаны атакуют только по прямой, знал браконьер Харя. Он сделал шаг в сторону, ухватил через окошко с цинкового стола говяжье стегно и с размаху выхлестнул им качка в кожанке. Тот опрокинулся и растянулся на полу, перегородив вход в кухню. Технический нокаут однозначно.
       Ринат поднял нож, вырезал из стегна филейный кусок и с хрустом сжевал в сыром виде на глазах у потрясенных свидетелей. Нападающие оторопели и замерли.
       В наступившей тишине по кухне разносился тирольский йодль ошпаренного качка.
       И тут сухо щелчкнуло. Как в тайге сухая ветка под ногой. Продравший глаза первый «кожаный гондон», как мысленно обозвал их новенький, произвел выстрел из «макарова». Охотник из сибирской глубинки предвидел и это. Пуля беззвучно вошла в стегно, им успел прикрыться Ринат.
       Стрельба - не по понятиям. Свидетельство унизительного бессилия.      
       - Хорош, бля!..  Дай волыну! – рявкнул бригадир. Щуплый, он скромно притулился на табуретке у кассового аппарата. Властно  протянул руку. Недовольно бурча, держась за горло и часто моргая, хозяин «макарова» отдал ствол.
       Новенький оказался борзым до изумления, диким каким-то.   
       Потасовка в ресторане «МУР-мур» дошла, базарили, до верхушки «солнцевских», его захотел увидеть «Черт» (Иван Чертановский), близкий соратник самого Михася.
       Никто не предупредил братков, устроивших акт «дедовщины» в ресторане, что призвание одиночки,  дерзкое и невиданное по наглости, -  голимое «отрицалово» границ охотугодий и права сильного, будь то медведь иль стая волков; и что второе его прозвище на родине  - Росомаха.
       «ДикОй» - новое погоняло, которое, не сговариваясь, присвоила братва свежему «пехотинцу». Он прошел «прописку». Зачет.

        Я оставил другу посылку от Лори с теплыми подштанниками и носками. Климат в столице слякотный,  не очень здоровый. Харя оставался в Москве не на одну зиму.
        У дверей тамбура-накопителя рейса «Москва – Иркутск» мы обнялись.
        Я возвращался домой. Побитый, угодивший в сети, так и не добывший «золотого руна» горе-аргонавт. Так паршиво я еще себя не ощущал: homicidus interrupts не лучше coitus  interrupts*. Обидно было сознавать, что миссия провалена из-за банального пьянства.
       - Береги Ириску, босс.
       Ринат потискал мое плечо – оно еще болело. Боль была приятной.
       Моя Бабочка!..  Скоро я поглажу ее острые лопатки.
       Друг круто развернулся и, не оборачиваясь, скрылся за спинами пассажиров.

       @info_Klio
       «Газзаев Ринат Асляхович, он же Дикой, он же Зверь, он же Харя, 29 лет, уроженец Байкальского края. Подозревается в убийстве 2, нанесении тяжких телесных 5 лицам. Ранее не судим. Среднего роста, нормального телосложения, особые приметы: татуировки «ДМБ-89» на левом плече, изображение оскаленной звериной морды под левом соском, следы ожогов на обеих щиколотках и ступнях, шрамы от колото-резаных ран в правом подреберье. Активный член Солнцевской ОПГ. Убит 11. 05. 2001 в районе кооперативных гаражей на юго-западе г. Москвы в перестрелке («стрелке») с этнической ОПГ  Розыскные мероприятия в отношении Газзаева Р.А. прекратить».

----------------------
*Прерванный акт (лат.)





ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ
               

                Используй смерть, ибо это великая возможность.
                Бардо Тхёдол. Тибетская книга мертвых.


        Пленка 01е. Лори. Фрагмент

        …в наш барак влетела глухарка – серым комочком, неистово хлопая крылышками,  птица металась по коридору. Это вызвало энтузиазм малышни и лай Гарнира, но глухарке удалось вырваться из разбитого лестничного окна...

          Обрыв пленки.

        Пленка 02е. Серенус. Дудочка крысолова

        20 июня 1998 года в два часа пополудни Анна, коренная москвичка сорока пяти лет от роду, сойдя на станции Отрадное Серпуховско-Тимирязевской линии, кое-как дотащила сумку на колесиках до конечной остановки рейсового автобуса. Остановка под пластиковым навесом чернела от дачников  - день был субботний. На лавке чудом высвободилось местечко, и Анна, шумно вздохнув, - болели колени, проклятый артроз! – опустилась с краю. А народ все прибывал. Предстоял последний марш-бросок до кольцевого разворота пригородных автобусов, а там рукой подать до коллективных дач «Профсоюзник», больше километра лесом, до домика у забора, крытого вагонкой. С каждым летом добираться на дачу становилось трудней. Анна подумывала продать домик, даже клеила объявление на заборе, но в последний момент вспоминала дорогие сердцу кусты смородины и малины, и отказывала удивленным покупателям.
        День был жаркий, ни намека хоть на короткий дождик, дачники рвались спасать огород, у многих сгорели огурцы – Анна слышала разговоры на остановке, и сердце ее обливалось кровью. Весь июнь стояло небывалое пекло, тридцать пять градусов, листочки смородины свернулись в трубочку… Асфальт размяк, каблучки девичьих босоножек оставляли в нем аккуратные ямки. А на небе ни облачка! Анна изнемогала от зноя, ситцевое платье прилипло к спине, не спасала ни соломенная шляпа, ни короткий навес автобусной остановки. Она представила езду в переполненном автобусе, пожухлые листки смородины, и уже раздумывала, а не вернуться ли домой и рвануть на дачу вечером, когда спадет жара, - но вдруг заметила необычное зрелище. Выстроившись в неровную цепочку, но соблюдая субординацию, - впереди мелкие особи, крупные позади; нюхая воздух и поводя усиками, крысы волочили розовые длинные хвосты.
       Анне стало дурно.
       Женский крик и мужской ор не спугнули этих тварей. Они плевать хотели, кабы умели, на людей. Они тащились, сосредоточенно поводя усиками. У них была какая-то, неведомая двуногим, цель. Конечный пункт марш-броска.
       Больше всего возмутили чистые, словно отмытые в трех водах канализации, хвосты, розовые, почти белые, что кожа ребенка, они оставляли на горячем асфальте влажный след… Анна обнаружила саму себя у бетонного забора промзоны,  примерно в метрах трехстах от лавки – вот тебе и артроз! Все в том же сомнамбулическом состоянии, забыв про боль в коленях, она, не помня ничего, ни метро, ни троллейбусной толчеи, добралась до дома. Закрыла на два замка дверь и все форточки.
       Последнее было сделано не зря.
       Около десяти вечера задремавшая на тахте Анна очнулась от раската грома. Окна ее двухкомнатной квартирки на третьем этаже стандартной хрущевки выгнулись от тугих порывов ветра, за многоэтажными громадами наливался кровью чернеющие небеса, слоисто-пепельные облака, бордовые по краям, словно гигантская марля промокала израненную подтекающую плоть…
        Когда сверкнула первая молния, в смежной с гостиной комнате со всего размаху хлопнула форточка, жестяной подоконник дробно застучал от посыпавшихся стеклянных осколков. С глухим ударом форточка распахнулась. Видно, от небывалого напора ветра ее хлипкий засовчик разболтался. Небо потемнело. Анна физически ощущала, как выгибаются стекла, испугалась, что те не выдержат. Кинулась к телефону позвонить дочери с зятем, но связи не было. На крыше громыхнуло, да так, что хозяйка упала на пол кухни. Очередным порывом ветра вдребезги разнесло форточку – скособоченная, она повисла на одной петле. Лежа на полу, хозяйка наблюдала снизу, как в воздухе парят обломанные ветви, забытые в песочнице детские игрушки, рекламные щиты… Анна нашла в себе силы встать, оглушенная, не услышала, лишь увидела, как медленно набирает высоту «ракушка» соседских «жигулей». Строительный кран раскачивался и шатался. Не хватало сил удивляться. Завороженная зрелищем, Анна вспомнила жуткое зрелище богомерзких тварей, организованно покидающих город, и подумала: «Вот оно, вот оно...».  Конец света, о котором весь год трубили разной масти прорицатели. Частый перезвон колоколов вселял не упокоение, а тревогу.
        Анна ослабла в коленках, встала на четвереньки и поползла в санузел. Нашарила флакон спирта (работала старшей медсестрой), глотнула из горлышка, задохнулась, закашлялась, запила водой из-под крана, закрылась изнутри и уснула на груде грязного белья. И уже не слышала, как хрущевку трепали гроза, шквалистый ветер, ливень и град, как с треском валились деревья...
      
        Это не был конец света. Хотя спириты, невесть откуда взявшиеся из закоулков истории, твердили про высший суд, кару за грехи, кои стекались за Садовое кольцо и настаивались, что слюни диаволовы.
        С начала лета треклятого 1998-го Москва изнемогала от адового огня небесного. Словно здесь к концу бурного и кровавого столетия в огромном котле мегаполиса кипели все страсти века. Тут же нашлись толкователи, провели параллели со смерчем, пронесшимся над городом и его окрестностям в году 1904-м. Тогда так же оглашенно звонили колокола, срывало кресты и купола, вырывало с корнем деревья… И москвичей, де, сама природа наказала за их алчность. Ведь более иных пострадали те районы, те поля, что хотели отдать для орошения за дикую цену.
        А когда почти сто лет спустя утром 21 июня сарафанное радио разнесло, что сброшены наземь кресты Новодевичьего монастыря, народ уверился в грядущем Апокалипсисе. Не случайно именно жадность людская спустя месяц после небесного знамения породила дефолт 1998-го. После «черного вторника» по стране прокатилась волна самоубийств.
        На излете кипящего лета два помятых небритых типа, тряся за углом «гастронома» мелочью, узрели в перспективе Староконюшенного переулка  четырех всадников. Они как бы парили в автомобильной дымке, а кони невнятной масти в нетерпении били копытами, разбивая под собой сизое облако в клочья. Два товарища по несчастью решили, что это «белочка» - приступ белой горячки. Однако как один и тот же «глюк» мог привидеться симультанно и попарно, пусть и в воспаленных от пьянки мозгах? Нечистая пара с воплями кинулась, не разбирая пути и напрочь забыв про абстинентный синдром.
        То, наверное, байки сумасбродного лета, но, делая известное допущение, возможно,  и в самом деле выступил, на гриву вперед, крайний конь из мрачной квадриги Апокалипсиса. А именно – Зараза Зла неясной этиологии. Неопознанный вирус за пару лет распространился от Москвы до самых до окраин, проник через расщелины Уральских гор, пролез в зазоры сословий, соблазняя юные души неземными удовольствиями, их младая поросль, не приученная к длинному слогу, нарекла кратко и емко – «кайф», или «приход». О том, что есть такое же скупое обозначение приходящего явления – Грех – никто и не вспомнил. Не хотел вспоминать.
        Тревожный посвист дудочки крысолова обрел сверлящий обертон в канун миллениума. Выйдя из столицы Пограничья, крысы разбежались по стране. Вирус летел самолетом, не брезговал плацкартой; как круги в стоячей воде, множился в геометрической прогрессии по необъятной стране … И хрустальная чистота священного озера его не остановила.
        Морок что Мор.
        Слухи и пророчества о конце света участились.
        Коммунистическая идея выдохлась. Молиться разучились. В обществе упал иммунитет от Искуса. Оно стало восприимчиво к сиюминутному. Как в былые годины жизнь человеческая не стоила килограмма любительской колбасы или талона на сахар. В список дефицита попала эмпатия. Жаждали и алкали новой крови в изношенных сосудах империи. И – чуда. Вакцины, волшебной таблетки.
        А чудо оборотилось чудовищем.

        Далеко от Москвы в последний год чумного века в граде, соседнем с Захолустьем, толпа ПТУшников и уличной по виду шпаны чуть не вынесла хлипкие двери областной инфекционной больницы. У всех подростков и юношей были сходные симптомы. И одинаковый анамнез: один шприц на всю гоп-компанию в грязном подвале.
        А уж подружки, - бывало, одна на всех, - разнесли Заразу Зла далее по цепочке.
Хорошие девочки любят плохих парней. Обаяние Зла – движущая сила третьего тысячелетия.
        Таким манером вирус перелетел Байкал и очутился в дремотном Захолустье, на восточных рубежах евразийского Пограничья.
        Незатейливая мелодия дудочки крысолова без спросу вплелась в аутентичный пентатонный лад номадов, аборигенов Захолустья, на взлетную просеку «нулевых».

        @info_ Klio
        14 мая 2005 года московская милиция разогнала несанкционированный пикет около здания Министерства здравоохранения России. Акцию приурочили к Всемирному Дню памяти людей, умерших от СПИДа. Участники акции приковали себя наручниками к зданию министерства и блокировали движение по Неглинной улице.
        Протестующие выступили против перебоев в поставках жизненно важных лекарств ВИЧ-положительным людям. Всего на пикет вышли 30 человек, двое из которых в белых халатах и один в костюме медведя. Участники пикета скандировали лозунги об упразднении Минздрава и передаче его полномочий МЧС России из-за перебоев в лечении ВИЧ-позитивных россиян.
       По словам организаторов акции, белые халаты символизируют беспредел и халатность чиновников, а медведь на поводке – тот факт, что беспредел нужно обуздать. Транспаранты участников, носителей ВИЧ: «Наши смерти - ваш позор».
       ВИЧ-положительный активист Алексей Яскович сказал: «Лекарства нужны не только больным наркоманам, но и детям, заразившимся в больницах».
        Участники пикета доставлены в отделение милиции. 
                По сообщениям СМИ

        Пленка 03е. Серенус. Чума-2000

        Позднее, вплоть до досрочного ухода из СПИД-Центра по причине «compassion fatigue», синдрома эмоционального выгорания, заведующая клиническим отделом Лариса Алексеевна Тришина обзывала холодное лето 2000-го двумя словами: «Ямар кошмар!». Первое слово на бурят-монгольском наречии – «какой» - лишь оттеняет кошмар рифмы. Ее «жесть» и бездушный, что песком по стеклу, шелест.
        Впервые медперсонал Центра на своих плечах ощутил, насколько тесны служебные площади. Деревянное довоенное строение, казалась, трещало в пазах, и готово было раскатиться по бревнышку от наплыва молодых людей с расширенными зрачками. Узкие коридоры специализированного учреждения были забиты под завязку. Худенькие сестрички с острыми коленками с-под белых халатиков, и те не могли протиснуться с сопроводительными бумагами к врачу, а штатный сантехник Коляныч - пробиться к дверце туалета, из-под которой сочилась струйка ржавой водицы. Явный засор канализации. Когда сантехник, помахивая разводным ключом, бесцеремонно размазал по стенам коридора хлипких юношей, то выяснилось, что дверь заперта изнутри. Он рванул дверку, вырвал с мясом щеколду, обнаружил в полусогнутом положении великовозрастного балбеса. Глаза распахнуты, будто в веки вставили спички, но зрачки закатились под узкий лобик. Его компаньон оседлал сливной бачок, потому как через край унитаза изливалось содержимое и кафельный пол был уже на два пальца скрыт под радужной пленкой. В раковине валялись окровавленный шприц, жгут, почерневшая ложка и одноразовая зажигалка. Коляныч вышвырнул безвольные оболочки юношей в коридор – те рухнули на пол и в сладостной неге привалились друг к дружке.
        Тем временем их сверстники осаждали клинический отдел. Молча. Странно было  отсутствие ругани, перепалок в очередях, обычных в поликлиниках по месту жительства. У прыщавых посетителей, невзирая на пору цветения, не было никаких сил.
        В помощь Тришиной отрядили врача и медсестер из других отделов. Но поток пациентов не иссякал. Неунывающая Лариса Алексеевна впервые ощутила приступ паники.
        Пациенты, как один, скупо рисовали одинаковую картину анамнеза. Хотя все было понятно без слов. Медсестра заставляла очередника раздеваться догола, находила дорожку уколов, бывало, в паху, потому что вены на сгибах локтей обычно были сожжены, да их, по-сути, не было. Заторможенная гнусавая речь, вялые движения, обедненный говор… Увеличенные лимфоузлы, сыпь, выпирающие ребра узников концлагерей.
        Всем им под копирку ставили предварительный диагноз и выписывали направление в лабораторию для ИФА-анализа на ВИЧ. На каждого – не более пяти-семи минут. И все равно очередь не кончалась…
        В коридоре на дверцу туалета повесили амбарный замок.
        Скрининговая лаборатория имела отдельный вход, очередь в нее выплеснулась во дворик Центра. Главврач Бузина устала кричать на пациентов, они разлеглись на газоне и даже на клумбе, на которой в субботник лично высадила гладиолусы. «Это только цветочки, ягодки потом…» - пришла на ум главврачу дурацкая поговорка. В лаборатории срочно организовали вторую смену. Были обещаны премиальные. Секретарша Бузиной вместе с Оксаной из группы взаимопомощи беспрерывно делали бутерброды и варили кофе,  разносили их по отделам. Тем не менее лаборатория задыхалась. Бузина похвалила себя, что сумела настоять на коллегии минздрава о создании подобных ИФА-структур в МВД и пеницентиарной системе. Направления после торопливого перекуса выписывались и туда.
        В центре двора на полусогнутых ногах стоял, вернее, торчал, юноша в рваных джинсах (рваных не по моде – по нужде), в позе сурка-тарбагана, отвисшая челюсть, невидящий взор, скрюченные руки-лапки. Этакий увеличенный эмбрион. Из безвольно распяленного рта к земле тянулась жемчужная нитка слюны. И торчал он так, не меняя позы, с самого утра. На него уже перестали обращать внимание: парнишка превратился в живой памятник. В экспонат. Неизвестно, когда он исчез, но бежавшие с обеда работницы Центра еще – вживую! - видели его. Все та же поза, все тот же отсутствующий взор, только нитка слюны пропала. Пересохла.
        На исходе рабочего дня Тришина перешагивала через сидящих на полу, подпиравших стены коридора молодых людей.
        Возникло подозрение, что нули миллениума троекратно расширили поток заразившихся «чумой ХХ века», что ящером с раздвоенным языком выползла из чрева Смуты.
        В числе страждущих оказались три девицы. Тришина самолично препроводила их к двери лабораторию. И эти блеклые фемины, подружки «нариков», обозначили  грозный вектор грядущего эпидпроцесса - половой путь инфицирования. Гормональный взрыв неукротимой плоти.
         Если в середине 90-х не хватало одноразовых шприцов, то к концу десятилетия – одноразовых презервативов.
         Бузина устроила разнос Тришиной на еженедельной планерке завотделов из-за  фразы, оброненной ею на приеме: «Нету презиков – дрочите по одному!»
         Хотя министр здравоохранения США на полном серьезе предлагала участникам международного симпозиума по проблемам ВИЧ/СПИД в качестве эффективного ответа на вызов времени… мастурбацию. Разразился скандал. Несмотря на то, что докладчик была афроамериканкой, темнокожего министра сняли. Обломали рога священной корове западной демократии - политкорректности.
        «Что тут смешного, а?!» - обрушилась главный врач Бузина на хихикающую планерку.
        И впрямь, смешного мало.

        Подобные рецепты просвещенных эскулапов из арсенала тинэйджеров, скандалы да смешки в ученом сообществе и профильных медицинских учреждениях мира – симптомы усталости, накопившейся на рубеже веков в изнурительной борьбе с Заразой Зла. Выяснилось, что вся технократическая мощь человечества, крылатые ракеты и сверхзвуковые истребители не способны одолеть ничтожный вирус, видимый не во всякий микроскоп. Подтвердилась старая, как мир, истина, что человек слаб и голокож.
        Именно тогда-то, на сломе веков, да что веков, годов, вызрела на лимфатических узлах планеты, что время, в конце концов,  - нарезка текучего меж пальцев потока, что это большая условность. Принимая и понимая аксиому, яйцеголовые огласили список угроз, от которых погибнет человечество.
        Грозный список How Will The World End был составлен на основании информации из 50 различных источников, включая статистику ООН, данные Всемирной организации здравоохранения, Европейского центра контроля и профилактики заболеваний, НАСА. Согласно ей основные угрозы жизни человечества — эпидемии, ядерная война, природные катастрофы, а также падение астероида на Землю. Его Победительство Вирус, как видим, шествует впереди свиты. При этом угроза ядерной зимы как рукотворная глупость, порождение больных мозгов, размягченных от инфекции; столкновение астероида с Землей маловероятны, а глобальное потепление не что иное, как следствие неустанной работы бактерий в благоприятной атмосфере, читай, того же диаволова семени Заразы Зла.
       Парадокс в том, что ВИЧ вовсе не бич. Куда опасней, например, туберкулез с его воздушно-капельным modus operandi. Для инфицирования вирусом иммунодефицита человека требуется, на самом деле, много условий, он безвреден в быту, его среда - кровь и сперма. Но последнее и стало для общества последней каплей, переполнившей грехи мирские. Внутривенные наркотики по большому счету – удел одиночек, изгоев социума. Страшилку СПИДа охотно раскрутили и размножили, подхватили фармкомпании, потому что она хорошо ложилась в матрицу, унавоженную биологическими жидкостями, калом и спермой – этим извечным  макияжем Блуда, Содомии, с коими общество безуспешно вело борьбу с незапамятных веков.
        Но и в это тысячелетие, судя по макро-прогнозам, священный поход в белых одеждах будет запятнан характерными пятнами ниже пояса, в районе зиппера. В пользу сего прогноза – тенденции продаж. В конце ХХ столетия маркетологи отметили ожидаемый скачок в реализации презервативов. Неожиданной стала растущая в графиках продаж доселе неизвестная разновидность кондома - One Male Condom, особо прочного, для анального секса. В графе отчетности СПИД-Центра, удаленного от центра страны на тысячи верст, к концу «нулевых» появилась новая графа отчетности – МСМ. «Мужчина-Секс-Мужчина». Что тут  скажешь? No comment.

        Пленка 04е. Бассаров. Шпион, вернувшийся с холода

        Мое бесславное возвращение из Москвы, жесткую от угрызений совести посадку смягчили объятия Лори в аэропорту – она прижалась ко мне обиженным ребенком. Сотни раз я прокручивал в уме этот миг: мокрое от слез лицо Моей Бабочки, намочившее ворот; жесткие волосы аборигенки щекочут ухо, острые лопатки в моих ладонях. Задыхаясь от едкой волны в горле, отбросив костыль, пересчитываю ребрышки на спине любимой женщины. Краем глаза вижу расплывшуюся физиономию Алдара в зале ожидания...  Это ли не момент истины?
        Лори я нашел в относительном здравии. Это - главное, остальное – прилагательное. Взбитые сливки действующего вещества. Пена дней.
        Лори ни о чем не спрашивала.
        Первые дни валялся с ней на диване, бездумно переключая телеканалы. Наши босые ноги грел живот урчащего Кеши. Иногда котяра ложился горячим брюшком на израненное колено. Моя Бабочка прикладывала прохладные ладошки к моему избитому лицу, касалась губами шрамов на лбу и на ноге, синяков, отцветающих и увядающих. По спине бежали мурашки, шрамы чесались, руки покалывали иголки неги…  Под вечер мы выползали на балкон с чашками остывающего кофе, а то и с бокалами красного вина, и, накрывшись одним одеялом, созерцали, как глубокий пурпур заката, выедая последние клочья облаков, с лилово-вишневыми подпалинами, рождает блики на хрустальных сосудах … 
        После дефолта 1998-го года все в стране стремительно теряло цену. Кроме этих мгновений. 
        Я открыл, что Моя Бабочка, кроме прочих достоинств, еще и отменный кулинар. Духовку – диковинку в барачных условиях – Лори освоила мастерски и готовила классную выпечку. Да еще норовила посыпать готовку зеленью. Я не привередлив в еде, поедаю традиционные блюда русской кухни: котлеты, супы, от борща до супа с лапшой, но могу довольствоваться жареной картошкой и яичницей. Я вырос на супе. В Захолустье, в таежном краю, суп быстро насыщал и согревал, экономил бюджет семьи. Его можно было готовить на несколько дней. А, к примеру, домашние пельмени для меня – праздник. Но Лори этого было мало. Она повторяла, что так намерзлась в Захолустье, что ей хотелось чего-то… солнечного. Например, пиццы с бокалом «Каберне». Или испанской паэльи. Она даже завела тетрадку, куда вклеивала вырезки с рецептами блюд, их регулярно печатали местные газеты на последней странице.
         Лори с воодушевлением, пока сухое вино прохлаждалось в холодильнике, хлопотала у плиты со средиземноморским, как она говорила, обедом.
        Повязав фартук, Моя Бабочка порхала от плиты до балкона.
        - Пицца!.. Для начала берем любую начинку, - щебетала хозяйка, - хоть с солеными огурцами, сладким болгарским перцем, консервированной кукурузой! Кстати, в магазинах появились оливки, раньше не было, надо попробовать… Но для первого мастер-класса будем готовить с колбасой и сыром. С тем, что всегда есть в холодильнике. На тонком или пышном тесте, тебе как?
        Вишенка на торте: в магазинский кетчуп она добавляла сухие травки и раздавленный зубчик чеснока.
        Пицца с сыром и колбасой в домашних условиях, в духовке, да еще с добрым глотком красного вина, увенчивала трудовую неделю. Мою и Лорину. Потому что есть такая, признанная в мире, профессия – домохозяйка. Эта мысль так понравилась Моей Бабочке, что она купила миксер и электрическую мясорубку.
        Лори обожала готовить из дрожжевого теста, пекла пирожки с мясом.В результате после месяца Лориной колготни на кухне обнаружил, что мой брючный ремень сдвинулся на два деления. А ведь она грозилась приготовить испанскую паэлью, грузинскую чахохбили и еще нечто экзотическое.
        Мы были с виду обычной семьей. «Детей только не хватает, милый», - взгрустнула однажды Моя Бабочка. И призналась, что всегда мечтала быть домохозяйкой и матерью. Последнее она произнесла с запинкой и застенчиво. А в остальном, повторяю, мы были обычной семьей с крепким достатком. Семейный бюджет находился в моих руках, но Лори всегда могла получить требуемую сумму.
        Кстати, о презренных деньгах! По прибытии я нашел в кармашке ручной клади, спортивной сумки, которую нес провожатый - мой верный оруженосец, пачечку зеленых банкнотов. Харя отдал долг.
        Лори не вылазила из футболки, подарка Рината, дешевой подделки под «фирму», кажется, даже спала в ней. Ринат был для нее напоминанием о детстве, о милых убогих бараках, глотком чистого воздуха Захолустья.
        Но и бездумное валяние на диване, пусть в обнимку с любимой женщиной, пресыщало. Слишком много сладкого statim, stat, на языке реаниматологов «немедленно, одномоментно», может девальвировать любую идею. Счастье, реанимируя, надобно дозировать, натягивать на серую глыбу будней, как наволочку. «До чего люблю эти серенькие дни..» Ах, он умница Антон Павлович!
        После двухнедельного ничегонеделания, обжорства и зырканья в телевизор я начал кружить по квартире, словно волк в вольере. В клетке самоедства.
        Два раза приезжал Борис-два с отчетом по НОК «Белый квадрат». В присутствии Лори главный инженер  избегал жаловаться на здоровье жены. У обеих наших половин хворь на три буквы, ту и другую далеко не пошлешь...  Борис-два, сгорбившись на кухне, печально смотрел на хозяйку дома и что-то шептал под нос. Я угощал коллегу вином, стряпней от Лори; потом Алдар увозил его.
        Я тянул с визитом в СПИД-Центр. Стыдно было предъявлять командировочное удостоверение с отметкой Минздрава РФ, тем более, получать какие-то ни было командировочные деньги.
        Шпион, вернувшийся с холода. С нейтралки холодной войны. В отличие от фабулы нашумевшего бестселлера моя разведывательная миссия оказалась провальной. Хотя  герою романа Джона Ле Карре в реалиях холода Пограничья так и не удалось одолеть Стену.
        Мою разрушительную рефлексию прервал звонок от главного врача Бузиной. Она поинтересовалась, почему я прислал отчет о командировке, но не получил остаточную сумму на командировочные расходы. И поблагодарила.
         - За что? – буркнул я в трубку.
         - Что – за что, Борис Артамонович?
         - Деньги и прочее.
         Шумный вздох.
         - Конечно, еще рано строить радужные планы… - медленно сказала главврач. – Недавно мой начмед, ну… зам по лечебной, ездила в Москву на семинар. Видела там Фильшина, вы же знаете его? Ну, так вот, этот Фильшин передавал вам, Борис Артамонович, привет. А он ключевая фигура в департаменте фармакологии, и просто так приветы передавать не будет…  Ну? Придете в Центр? Бухгалтер нервничает, ей ведомость закрывать надо. Ждем вас.
        Я долго стоял в прихожей, прижав трубку к уху. Лишь длинные гудки вывели меня из глубокой задумчивости. 
        Чудны дела твои, Создатель! Нет худа без чуда. А я-то казнился, идиот! Развязал мешок с кулаками. Как в сказке. Наломал дров. И костей. Больше своих, чем чужих.

        Обычно в триллерах и детективах хэппи-энд неизбежен. Герой в результате изматывающей погони за преступником, нехорошим человеком, или за истиной, впрочем, неважно за кем или чем, хотя бы за чудо-средством, ценой потерь одерживает победу, разбивает Стену по кирпичику. Таков закон жанра. Это правило вдвойне, втройне обязательно, когда в фабулу вплетена любовная интрига. В жизни, мягко говоря, не так. Тем поразительней, что в финале романа Ле Карре герой бежит от погони на пару с возлюбленной. Но. Парочка гибнет у подножия Стены в перекрестии лучей прожекторов. На пороге свободы, ободрав локти о колючую проволоку, герой возвращается к бездыханному телу любимой и находит свою смерть. Что есть нарушение жанра. Причем, это вам не любовный роман, а детектив, да еще детектив шпионский!
        Во всем виновато Захолустье, оно же Пограничье в первоисточнике. Если на пороге нового тысячелетия западным улусом, форпостом Заахн Улс, огромной империи, вновь стала Москва, то на пороге ядерного противостоянии ее границы раздвинулись и уткнулись в Берлинскую стену. 
        Сломать стену даже в старом здании, того же СПИД-Центра, к примеру, стоит чиханья и прочих неудобств. И чем старее помещение, тем больше пыли и грязи от многих слоев обоев и известки, тем больше шороха от разбегающихся крыс и полчищ тараканов, прочей нечисти. Нельзя строить здание будущего на прогнившем фундаменте, не протравив его, желательно огнеметом. В противном случае, как только осядет пыль эйфории, начнет свой отсчет эрозия и коррозия – почвы и менталитета. Локти от колючки будут обдирать не только вы, но и ваши дети.
        Любая мелочь способна повлиять на завязь истории. При этом первые плоды на возделываемом древе могут появиться не в текущем цикле.
        Шпион, вернувшийся с холода, погиб, обнимая еще теплое тело возлюбленной. Говорят, их кровь просочилась сквозь асфальт и оросила семена. Ростки красных цветов из года в год расширяли трещину в Стене…
        Капля камень точит. И она же запускает коррозию. Капли ошибок и слепых тыканий повлияли на ржавый маховик -  он провернулся не сразу. Криминал, свободный от бюрократии, сделал ход первым. Пинг-Понг. Сперва Виссарионыч вышел на связь со старинным дружком Сивером. Тот, продрав глаза сквозь дымок «дури», послал гонца к своему должнику Игорю Харитоновичу. «Манагер» Игорь Харитонович, топ-менеджер банковской структуры, крышуемой «солнцевскими», насилу вспомнил о просьбе старого зека и запросил «добро» у своего куратора из братвы. Куратор справился у бухгалтера ОПГ, не имеет ли вьетнамская братва, пардон, младший партнер, долгов перед группировкой. Получив отрицательный ответ, куратор известил бригадира о просьбе динозавра лагерного режима с резюме: «Старикан чудит». Тем не менее, деятельность этнической группировки за отчетный период была признана удовлетворительной. Пинг-Понг. Мячик перелетел через сетку игрового стола. Был сделан соответствующий звонок прикормленному заместителю министра. Зам позвонил руководителю соответствующего Департамента Минздрава РФ. Список (в двух вариантах) предполагаемых регионов пилотного проекта с демографическим и политико-экономическим обоснованием и федеральными индикаторами предоставили в срок. Секретарша Марина отложила копию отпечатанного варианта в архив и отнесла на стол руководства Департамента первый экземпляр. Заведующему сектором клинической фармакологии Фильшину И. А. за оперативность объявили благодарность в приказе. Пинг-Понг.      
      
         Пленка 05е. Бассаров. Не основной инстинкт-2 

        Вспомнил. Во время пьяного трепа в мастерской скульптора-монументалиста Костика услышал байку: Леонардо да Винчи, де, лицезрея обнаженную натурщицу, изрек, что человечество вымерло бы, кабы могло увидеть себя во время любовного акта. Это не акт творчества. Нет ничего красивого в подпрыгивающих ягодицах и распяленных ляжках. Это не предмет искусства.
       Правда, собеседник, разгоряченный то ли ударной дозой сорокоградусной, то ли самой темой застолья, тряся бородой, возражал…
       И в самом деле, секс прекрасен только для его непосредственных участников. И в том его опасность.
       Мое бегство из родного Захолустья и погружение в сладкую пучину БПС, случайных связей, тоже было бегством. В тщетной попытке забыть видение девочки, тянущей ко мне обуглившиеся ручонки… Хотя, говорили, руки пострадали менее всего, ожоги получили не более трети кожных покровов, в основном со спины и на правом предплечье.
        Но все это лепет труса и грешника, чьим адвокатом на суде выступает дьявол. Не случайно на фреске, изображающей ад, его владыка Вельзевул с головой грифона и красными глазами, что габаритные огни «тойоты», удерживает на конце своего длинного, как у крысы, хвоста обнаженную женщину, заостренный кончик хвоста уходит в разверстое ослепительно розового влагалища. Она кричит от боли. Или от наслаждения.
        Эту полустертую фреску я увидел в старой церковке в турпоездке по итальянской провинции, на стене с облупившейся штукатуркой. Стереть ее невозможно даже с отсыревшей стены. Ибо что такое ад, как не современный мир, растленный и залитый потоками лицемерия?
        Отвращение к сексу совпало с появлением в моей жизни Лори. И мое влечение к ней, - будем честны хотя бы в пьяном виде (запершись в туалете, я хлебнул водки из горла и запил водичкой из-под крана), - и благое намерение в итоге заключить с избранницей законный брак не столь бескорыстно, как кажется со стороны. Лори чувствовала лицемерную тщету моих порывов и отказывались следовать им. Все это вкупе - попытка доказать, что в то время, когда девочка в соседней комнатке тянула ручки к печке, мы не занимались грешным делом.
       А чем же, игрой в «папу-маму»?

        Пленка 06е. Лори. Бабочки летят к пожарному выходу

         Избитое выражение: бабочки летят на огонь. Даже не избитое, а изрядно пригоревшее. Все чуше…  чешуекрылые, и даже рыбы стремятся к свету. Не с этим ли связано, что рыбы иногда выпрыгивают из воды? Почему мотыльки летят на огонь?
И сгорают, безмозглые. Не закодирована ли моя участь в собственном имени? Лориго - бабочка. Получается, бабочка была всегда рядом с оленеводами и охотниками. На протяжении столетий мои предки, аборигены Захолустья, наблюдали, как у очага чума или возле костра вьются мошка и мотылки. Если они так любят свет, почему не летают в дневное время? Странно, но бабочки, как люди, тоже могут  впасть в спячку. Оно и верно. Помаши-ка крылышками день-деньской! Очнувшись ото сна, мотылек обнаруживает себя в окружении темноты, которую он воспринимает как замкнутое помещение.
        Когда Боря ушел по делам, - ему надо было быть в Центре, а потом весь день на фирме, - я случайно застряла в Музее Природы. Позвонила Нюра сказала, что вместе с детьми идет в музей – им в школе дали задание по природоведению, - и предложила сходить за компанию. Я обрадовалась: не знала, куда себя девать в огромной квартире. Пока мальчики торчали возле чучел волка и медведя, я вернулась к стенду с гербариями бабочек, который зацепила взглядом. Остро пожалела о собственной коллекции, брошенной дома, прилипла к стенду. Стекло испускало блики, было плохо видно. Я спросила, нельзя ли взять в руки гербарии. Смотритель, седая тетенька, позвала научного сотрудника.         
        Хмурая девушка, поправив падающие с короткого носа очки, нехотя обронила, что вообще-то она работает в музее на полставки, занимается каталогами и не справочная служба. Я торопливо, с заискивающими нотками, - неожиданно для себя! – пролепетала вопрос: зачем бабочки летят на свет? Ведь это же чистое самоубийство! Девушка усмехнулась: почему-то все спрашивают об этом. И нехотя пояснила, что свет является универсальным индикатором открытого пространства. И чушуекрылые летят к выходу, часто сгорая в огне мнимой свободы.
        - К свободе? – пораженная, переспросила я. Перед глазами всплыла картинка, как глухарка, залетевшая в барачный подъезд, вновь и вновь бьется о стекло.
        Научный сотрудник взглянула на часики на запястье, узком, холеном, и тоном учительницы биологии, созерцая маникюр, пояснила, что насекомое тоже боится темноты и, испуганное, бросается к свету, как к спасительному выходу.
        - Потому мотыльки и кружатся вокруг лампы, да?
        Девушка хмыкнула. И закричала, переменившись в лице:
        - Что с вами?! Вам плохо?..
        Я кивнула и медленно опустилась на стул – его кто-то успел подставить.
        Не помню, как очутилась на улице – кажется, меня вывела под руки Нюра. Она же под возмущенное хныканье сыновей довезла до дома на такси.

        Отлежавшись и выпроводив кудахчущую, что наседка, Нюру с голосящими детьми (они требовали мамонта из музея), я поелозила ершиком в унитазе, почистила зубы и залегла на диван.
        Видимо, картинка гибельного круженья мошки вокруг лампы и спровоцировала приступ тошноты. Последний раз такое случилось дня три назад, когда Боря в избытке чувств начал кружить меня по комнате. 
        До самого вечера я провалялась на диване. Уже не тошнило, но слабость была жуткая. До туалета дошла, держась за стенку.
        Я прихлебывала холодный чай и пялилась в телевизор. По многочисленным просьбам телезрителей, счет шел на миллионы, показывали фильм «Брат». В другое время я бы с упоением стала следить за героем обаятельного Бодрова-младшего, но тут, поколебавшись, выключила телевизор.  Мозг просил покоя.
         Стемнело, когда пришел с работы Боря. Не долго думая, вызвал «скорую». Девушка-фельдшер, чем-то неуловимо похожая на музейную сотрудницу, констатировала падение верхнего давления ниже 100, предположила анемию, возможно, после инфекционного заболевания, и рекомендовала обратиться к участковому врачу. И щелкнула замком стального кофра.
         - И это все, милый доктор? – барабаня пальцами по стояку двери, заявил Борис. – Ну, хоть укол какой на прощание?
         - На фоне астении можно выпить чего-нибудь бодрящего…- вздохнула девушка. – Только не кофе, да еще перед сном… А вообще,  без анализов трудно что-либо советовать. Больше мяса, гранатов, красного винограда…
        - Красного сухого, а? – ожил Боря.
        - Н-не знаю… в меру… не больше половинки фужера, - поколебалась фельдшерица, наморщила лобик. – Можно жидкие экстракты женьшеня, элеутерококка… Что-нибудь тонизирующее, словом.
         - А!- хлопнул себя по лбу Бассаров. – Панты!..
         - Какие еще понты? – вздрогнула девушка по вызову, взялась за кофр. –  Давайте посерьезнее, гражданин.
         - Да я, доктор, про настойку из пантов… из оленьих рогов, знаете?
         Фельдшерица кивнула и пошла к двери.
         - Куда ж вы, доктор? – потянулся охзяин к стеклянной полке серванта, где мерцали бокалы. – А выпить с нами на дорожку? Красного сухого, а?
         Суровая труженица неотложной попомщи одернула халат, улыбнулась, и стало ясно, что она совсем молодая, наверное, выпускница медучилища. Девушка машинально поправила прическу.
         Вот змей! Умеет же нравиться дамам, независимо от возраста...
         Ни грамма раздражения, даже какая-то гордость согрела грудь.
         - Извините, я на работе… - еще раз улыбнулась «доктор». Фраза подразумевала логическое продолжение: вот если б не работа!..
         И все-таки «скорая» оказала помощь, скорее, психологическую. Слабость прошла. Я сбросила плед. Борис достал-таки из серванта бутылку сухого красного «Саперави» и разлил по бокалам.
         - Доктор разрешила… - сказал он.
         Вот змей!

         Пленка 07е. Лори. Пережить эту зиму

         Итак, мы увидели рассвет нового века. Два года после диагноза в целом прошли без осложнений, если не считать приступов слабости.  Но после курса сорбифера, назначенного гематологом из поликлиники, гемоблобин и уровень железа в крови повысились. Однако сорбифер, говорят, нельзя принимать часто. Думаю, многое дали настойки пантокрина, не те, аптечные, сомнительные, а натуральные, из свежеспиленных рожков молодых оленей. А еще – сырая звериная печень. В ней шибко много железа, говорила врачиха. И вообще, штука полезная.
        Панты тайком  присылала мама, брала у родни прямо со стойбища, говорила, что для себя. Из-за той истории мое имя было что клеймо, поди, будь я важенкой, выжгли бы тавро на моей шкуре оленухи. А вот звериной печенью снабжал дружок Рината – Олег по кличке Беспалый, такой же браконьер до мозга костей, что и Харя. Он и в самом деле беспалый – не хватает мизинцев на обеих руках, обморозил на охоте. Когда-то Олега, раненого в схватке с волками, - лопнул ремешок от лыжи! – дотащил до зимовья Ринат. Беспалый говорил, что ради Хари пойдет против уголовного кодекса. Олег был не из наших мест, городской, но регулярно наезжал в Захолустье охотиться. Его адрес дал Ринат, с которым Олег обменивался письмами.
        К зиме приступы участились, я потеряла в весе килограммов десять, по моей просьбе Боря даже убрал ростовое зеркало из ванной, смотреть на узницу концлагеря было наказанием. Возможно, на снижение аппетита повлияло то, что в уголках рта появились мокнущие ранки.
        Иногда я ловила жалостливый взгляд сожителя. А жалость унизительна. Уличенный, Боря или отводил взгляд, или делал вид, что смотрит не на меня, а, скажем, на рисунок обоев.
        Когда на теле стали набухать фурункулы, и Борис случайно увидел их, подавая полотенце в ванной, то возобновил визиты к Олегу.       
        Последнее посещение было тягостным. Боря не сразу рассказал о нем, весь день ходил из угла в угол, решился ближе к вечеру. Беспалый вытащил с балкона окровавленный мешок с олениной, и второй, поменьше – с печенкой, развел ветеринарный спирт из фляги, разлил по стаканам. И все это молча, под звон посуды. По словам Бори, он не спрашивал, по какому поводу выпивон с утра пораньше…. Боялся спрашивать. Будто чуял.
        Хозяин, хмурясь, залпом опрокинул стакан, и лишь потом прошептал, у него вдруг сел голос:
        - Убили Рината… падлы…
        И бросил на стол письмо. Почерк был незнакомый – не Рината. Каракули двоечника Хари нельзя было спутать.
        Печальную весть подтвердил Виссарионыч, отец Татьяны, секретарши «Белого квадрата». С работы Боря пришел пьяный - крайне редкое явление. И мрачный. Точнее, его привел Алдар. Боря плюхнулся на диван и уставился в окно. За окном опять бушевал  закат – тревожный, бордовый, он растекался у самого горизонта, солнце, будто устав за день, распласталось вдоль сопок, местами алело, въедаясь в узкие грязевые облака обоюдоострыми лезвиями лучей…
        - Погоди-ка, - не поворачивая головы, совершенно трезвым голосом остановил водителя, когда Алдар зашелестел дверной цепочкой. – Сгоняй за горючим… И со мной посиди. Не с Иннокентием же мне пить?
        - Каким Иннокентием? – сделал русские глаза Алдар.
        Я кивнул в сторону дремавшего кота.
        - Помянем Ринатку. Бабки возьми.
         - Лады, тогда поставлю машину, шеф, -  так же, не поворачивая ушей-пельменей, отозвался Алдар. - Бабки и у меня найдутся. Я его помню.
         Когда через полчаса вернулся Алдар, я пришла на кухню, чтоб приготовить закуску.
         - Раб божий Ринат на этом свете отдал все долги, - поднял рюмку хозяин. – Пухом земля!
         - Хатуу хубуун*. Правильный пацан был, - поддакнул Алдар. – И дрался классно.
         Я пригубила рюмку. На меня собутыльники не обращали внимания. Из обмена репликами уяснила, что Харя отдал даже тот долг, о котором его не просили. Боря показал записку от Рината, которую ранее передал Олег Беспалый.  В глаза бросились огромные каракули: «Здарова, босс. Овощ фрукт тут парезал». Я постаралась не думать о своей догадке. Все одно мертвый Насвай не вернет с того света Ринатку…
        Прикрывая дверь кухни, услышала Борькин рев:
        -  Зря! Зря взял его в Москву!
        Мужчины сидели на кухне всю ночь. Утром водитель храпел на диване. Расплющенные уши борца шевелились при каждом всхрапе. Хозяин свернулся клубком на полу в зале, натянув на себя край ковра вместо одеяла. Запах был соответствующий. Я открыла кухонную форточку настежь.
        Смерть друга детства стала зловещим прологом к посещению СПИД-Центра.

        - Слабость, говорите…-  озабоченно повторила Тришина. И стала щупать у меня под челюстью. Что она там нашла? Гланды, они же внутри. И пальцы холодные – я вздрогнула.
        Глаза у врачихи был искусно подведены, могу поклясться, тенями «Ruby Rose». Заведующая клиническим отделом наморщила лоб, вздохнула:         
        - Так я и думала…- сказала Лексевна, как обзывали «клиничку» в очереди. – Да еще «заеды» у рта…
        И начала печатать на компьютере.
        - Так… Лимфоузлы подчелюстные увеличены… переднечелюстные до одного сантиметра в диаметре, безболезненные, не спаянные с тканью…  «заеды» с обеих сторон… дефицит массы тела до… пусть будет пока десять процентов…
        Шелестенье клавиш прервал скрип двери. В проем просунулась голова Бориса:
        - Можно?
        - Вам, Бассаров, можно. В порядке исключения.
        Стук по клавиатуре возобновился. Ого, у врачихи маникюр!
        - Кстати, Бассаров, проследите, чтоб ваша подопечная прошла ФГДС. Вот направление.
        Мне стало не по себе от непонятной аббревиатуры. Да еще серьезное, без привычных шуточек, поведение «клинички». Я оперлась на спинку стула.
        Тришина бросила на меня изучающий взгляд. Встала, подошла, погладила по плечу. По сравнению с пухлой рукой врача плечо мое было острым, что у вешалки.
         -  Ну, чего побледнела, девонька, тёзка моя?
         - Я скоро умру? – выдавила из себя и не услышала голос. Наверное, разевала рот, как та рыбка, выброшенная лапой Кеши из аквариума.
         - Что происходит, Людмила Алексеевна? – прочистив горло, сказал Борис.
         - Происходит плановое снижение иммунитета, мои дорогие. Пора бы уж… - пощелкала шариковой ручкой Людмила Алексеевна. – Так что ничего особенного. Не надо паниковать, дети мои. И не надо умирать раньше смерти. Есть и хорошие новости. Молите бога, что мы вошли таки в десятку пилотных регионов... Вот, видите, компьютеры уже поступили. В рамках проекта.
         И впрямь, ошарашенная новостями, плохими и хорошими, не сразу заметила новенький пузатенький компьютер, салатного цвета, на втором столе, поменьше.
         Мы с Борей переглянулись и, не сговариваясь, посмотрели в окно. Снег не мог удержаться на тонких ветках, на наших глазах просыпался белым зарядом. Деревья напоминали почерневшие скелеты.
         - Терапию решено начать с нового года. Ваша кандидатура вне конкурса. Одно «но». По рекомендации минздрава высокоактивную эту самую терапию начнут с беременных диспансерных пациентов.
         Мой спутник подался вперед.
         Тришина выставила ладонь, предупреждая то ли удар, то ли вопрос:
         - Между нами, девочками, Борис… В вашем случае, думаю, руководство Центра пойдет навстречу…   хм-м… сделает исключение. Надеюсь. Поговорите с главным…
         Как говорили в Захолустье, мало дожить до рассвета, главное, пережить зиму.

*Зд: крутой парень (бур.)

         Пленка 08е. Бассаров. Антитело
    
          Неожиданно у главврача Бузиной  я потерпел афронт. Если раньше Васса предлагала начать ВААРТ – высокоактивную  антиретровирусную терапию – хотя бы через год, то ныне высказывалась о ней неопределенно, ссылалась на грядущую проверку федерального минздрава, прокуратуры. Плюс интриги. Недоброжелатели написали жалобу. Теперь в коридорах департамента так и ждут, что она оступится, ей называли даже фамилию претендента на ее должность, думают, что здесь синекура, заграничные командировки, деньги рекой из западных грантов, а то, что эта должность расстрельная, как-то не думают... В общем, женские отговорки, тень на плетень.
        Бузина вздохнула, поглядела в окно, в котором торчала сосенка, притворила дверь.
        - Вы вообще-то, телевизор смотрите, газеты читаете, Борис Артамонович? Например, что творится в стране … Сменилось руководство, новая метла по-новому метет.
        Я видел. Этого не мог предвидеть никто. Ни мудрый смотрящий Виссарионыч, ни старый зек Сивер, ни кураторы и лидеры Солнцевской ОПГ, ни даже Минздрав. Поход против коррупции, объявленный новым лидером страны, сопровождался массовыми проверками. Полетели головы не только в местных властных структурах, но и в столичных департаментах здравоохранения. Были заведены уголовные дела, а главное, началось сворачивание ранее утвержденных профилактических программ по профилактике и лечению ВИЧ. Стальная метла нового лидера смела некие ключевые фигуры в федеральных министерствах, порушила налаженные связи столичных ОПГ с ответственными функционерами.
       Государственные структуры действуют не столь споро, как по ту сторону закона. Это еще Лаки Лучиано говорил. Счастливчик Лаки, самый удачливый главарь мафии, лишь однажды отсидевший незначительный срок. После ряда совещаний, селекторных и векторных, факсов и сотрясания воздуха в кабинетах первый контейнер-холодильник с препаратами британского производства прибыл фурой в Захолустье, когда счет ВИЧ-инфицированных здесь пошел на тысячи.
         Самое обидное, зидовудин, ради которого я, Бассаров, пролил немало пота, да и кровушки, уйдет какой-нибудь ВИЧ-плюсовой шлюхе, которая сама не помнит, от кого залетела на этот раз, единственное достоинство которой, что она с похмелья приползла в женскую консультацию…
         - Условие выше меня. Оно обязательно для всех десяти регионов: начало лечения откладывается на неопределенный срок. Правда, условия закупки препаратов в Европе и продвижения за Садовым кольцом стали прозрачнее, - подытожила Васса Шабаевна.
         По словам главврача, теперь СПИД-центрам в регионах дано право закупать лекарства напрямую через официальные представительства фармацевтических фирм в Москве. За счет собственных средств… Бузина опять вздохнула:
         - Денег в краевом бюджете, сами понимаете, кот наплакал…
         - Кот Кеша?   
         - Простите, кто? – внимательно, по-докторски (не рехнулся ли этот парень напротив?), главврач посмотрела в глаза. – Не улавливаю связи. Да, кошки ВИЧ не подвержены, если вы об этом…
        - Извините, я не об этом. Неудачно выразился.
        - Ну, так вот. Из-за дефицита средств на коллегии принято решение начинать терапию пациентам в терминальной стадии, но таковых у нас, слава богу, еще нет, контингент-то молодой… А пока только беременным, - решительно тряхнула головой Бузина и, чеканя шаг, проследовала к столу. Села, пролистнула настольный календарь, давая понять, что ее ждут великие дела. – Мы обязаны заботиться о будущем поколении.
         - Браво, - я два раза хлопнул в ладоши и встал.
         Черты волевого лица главного врача смягчились.
        - Ничего страшного, Борис, – она отодвинула календарь, несмело улыбнулась. - Через год, уверена, ситуация разъяснится. Год-другой пролетят быстро. Надо только укреплять иммунитет, исключить вредные привычки, правильно питаться…
        - Пить рыбий жир, - хмыкнул я. И, не прощаясь, вышел.

       …Зима выдалась морозная, ветреная. Морозы по утрам доходили до минус сорока. Собаки во дворе грелись у канализационных люков. Алдар, заезжая за мной, сетовал, что мотор по утрам надо долго греть. Кеша спал под чугунной батареей. Овцы с трудом добывали корм из-под наста, передавали по местному каналу. Лори занесла с балкона замерзшего воробышка, чем вызвала нервное шевеление хвоста у Кеши. Но даже котяра, закаленный боец, кажется, понимал, что нельзя обижать маленьких.

        @info_Klio
        Высокоактивная антиретровирусная терапия (ВААРТ, АРТ) за счет федерального бюджета запущена в РФ в 2005 году. Тогда же Забайкалье вошло в десятку регионов комплексной профилактики ВИЧ-инфекции в рамках международного фонда «Глобус» (Глобальное объединение усилий). Пилотный проект отныне трактовался гораздо шире: как упреждающий комплекс мер, целевых проектов среди групп риска, молодежи. В искомую десятку вошли регионы, утвержденные в 2000-м году.      
       В начале 2000-х ВААРТ был запущен в сибирских  регионах первоначально только для беременных с ВИЧ-статусом и пациентов в терминальной стадии (СПИД).
                Из переписки регионального СПИД- Центра с
                Роспотребнадзором РФ. Октябрь 2005.               

        Пленка 09е. Лори. Выход там, где вход

        Не успели просохнуть простыни от ночных потов, как накатила другая беда. Кожа стала сухой, что канцелярская бумага, на шее и ниже проявилась охристая шелушащаяся сыпь. Я надевала водолазку, выходя в магазин. В ответ сыпь поднялась до левой щеки, потом просыпалась ниже - на голень и стопы. Я трижды на дню принимала прохладный душ, затем промокала сыпь тампонами с водкой. Вместо водки Тришина посоветовала перекись водорода. Зуд себорейного дерматита на время стихал и я засыпала.
        Я не расставалась с зеркальцем, что в целом естественно для молодой женщины, неестественно было показывать язык своему изображению. Дело нечистое. Я стала избегать смотреть Борису в лицо, но он прижал меня в ванной и заставил показать язык.
       -  Проверено, мин нет! – выкрикнула я со злостью. – Эй, на качество минета это не повлияет.
        Оказалось, на боковых сторонах языка выросли белые бородавки. Безболезненные, они не беспокоили до поры, и после краткого курса ацикловира, выписанного Тришиной, пошли на убыль. Называлось это явление, как нарекла его заведующая клиническим отделом, не иначе как волосистая лейкоплакия. Да уж. Не очень аппетитно, не очень сексуально. От ее названия хотелось снять волос с языка.
        - Все равно мы практически не целуемся, - скривилась я и тут же замычала побеспокоив «заеды».
        Тришина обмолвилась, что изменения на наружных покровах идут в норме. ВИЧ очнулся от спячки и решил напомнить, кто в доме, то бишь, в теле хозяин.
         Если бы изменения касались только наружных покровов, я бы перетопталась. Пора бы уж привыкнуть к тому, что болезнь не красит. Да еще та самая, как выразилась медсестра в кабинете эндоскопии. Она настороженно изучила направление со штампом СПИД-Центра.
         - У вас та самая… ээ… тот самый… ээ?  – промычала она.
         - СПИД, чо ль? – со злостью выкрикнула я.
         - Что вы так сразу-то?.. – смешалась медсестра. Аж веснушки на круглом лице порыжели. Молодая, но старше меня на пару лет, судя по тому, что попа у нее вполне себе оформилась. Я не без зависти взглянула на белый халат, который интригующе задирался сзади.
         - Правильней говорить «ВИЧ», девушка, - надела маску медсестра.
         - Спасибо, просветили, - огрызнулась я.          
         Оказывается, ФГДС это фиброгастро… дальше не запомнила. И не хочу запоминать – а то опять затошнит. Короче, «глотать лампочку», как говорят в народе. Проглотила я ее со второго раза. И долго переводила дух на кушетке в коридоре.
         Еще дольше после меня веснушчатая дурочка, - я слышала из-за двери шум воды, - мыла руки. 
         И за что такие мучения? Противная «лампочка» высветила на желудочном тракте белесые наросты и язвочки. Похожие на белые бородавки, опять просветила медсестра-эндоскопист. Уж лучше б они появились снаружи… Фиг с ней, с красотой, не шибко много и было, и что во мне Борька нашел – загадка. Фиг с ним, с ФГДС.
         Показывать лечащему врачу результаты анализов и осмотра Борис одну не пустил.
         «Клиничка» Тришина едва взглянула на бумажку эндоскописта. 
         - Так и думала, - скучным голосом, глядя на часики, произнесла врачиха, дело шло к обеду. – Наросты на ЖКТ плюс волосистая лейкоплакия. С момента постановки диагноза прошло пять лет. Изменения  в норме…
         Это стало последней каплей.
        - Опять в норме!.. Какая, на хрен, норма, Лариса Алексеевна? – взорвался Боря.  – Да на этой фазе на Западе давно бы начали терапию!
        - Мы не на Западе, маадой чиаэк, мы в жопе, - спокойно сообщила Тришина.   
        Словом, Бассаров поругался в Центре. Кроме Тришиной, еще с кем-то в белом халате. Женщина юркнула в туалет. Потом Боря ворвался к начмеду – красивой сорокалетней женщине, недавно переведенной из городской инфекционной больницы. На ее беду, то есть, на беду Бассарова, начмед красила губы.
         Хозяйка кабинета кокетливым голосом светской львицы повторила, что антиретровирусную терапию согласно распоряжению коллегии минздрава начинают со следующего года среди беременных женщин с 14-й недели беременности. В данное время изучаются кандидатуры.
        «Она же не переживет этот год!» - крик Бассарова был слышен в узком коридоре Центра.
         Это было так не похоже на него, всегда вежливого, хладнокровного, остроумного. Портить отношения с персоналом профильного учреждения не стоило, - отругала я сожителя после посещения Центра.
         И тут Борис признался, что федеральный пилотный проект свернут. Терапия откладывается на неопределенный срок, а пока ВААРТ начнут только за счет собственных средств региона со следующего года, и только среди беременных ВИЧ-положительных женщин.
         Я ворочалась всю ночь. Уснула под утро. Снилась сосенка в палисаднике Центра.   
         Утром объявила вердикт. Хотя много о нем думала и раньше, далось оно с трудом.         
         - Выход один – там, где вход, - объявила я за чашкой растворимого кофе.
         - А точнее нельзя, дорогая Лориго, - хмыкнул ответственный квартиросъемщик.
         - Ниже пояса, - показала язык с бородавками.
         - Это и есть вход? Посторонним вход запрещен, - хлебнул кофе.
         Из глубины двора донеслись гудки
          - Говори по-русски, Лариска, мне на работу пора, - постучал по часам сожитель, наливая кипятку в чашку.
          - По-русски: клин вышибают клином, - хмыкнула я.
          - Короче!
          - Короче, надо залететь…  Ну, забеременеть, понял?
          Борис обжегся кофе, пролил молоко из тетрапакета.
          Раздался победное мяуканье Кеши, ринувшегося к пролитому молоку.         
          - Кому…  забеременеть?
          - Чо, паря, - нарочито по базарному протянула я, - клин затупился?
          Борис отер полотенцем лацкан пиджака, явно выигрывая время.
          - Но это же невозможно!
          Возмущение партнера было неподдельным.
          - Ты знаешь, я давно думала… давно хотела, - голос предательски дрогнул.
          - Ладно, – примиряюще сказал Борис. – Вопрос надо изучить.
          Дверь хлопнула.
          Кеша, лакая пролитое молоко на линолеуме, брезгливо тряхнул лапкой.

          Пленка 10е. Лори. К вопросу о непорочном зачатии

          Я решила изучить вопрос. Когда-то писала реферат под чутким руководством учительницы природоведения на животрепещущую, как крылышки, тему. Чтобы оживить память, протерла бархоткой очки и отправилась в библиотеку местного пединститута, прикинувшись студенткой биолого-почвенного факультета.
         - Что-то я вас раньше тут не видела, - заявила библиотекарша читального зала, само собой, в уродливых роговых очках с плюсовыми диоптриями. В них она смахивала на жабу – пожирательницу бабочек.
        - А я заочница, - соврала, вспомнив, что зимой у студентов бывают экзамены. И поправила очки в тонкой оправе  – не то, что у вредной  библиотекарши.
        Вредина по ту сторону перегородки потребовала студенческий билет.
        - Она только что восстановилась, как и я, - раздался уверенный голос за спиной. Я обернулась. В читалке с толстой книгой под мышкой стояла Оксана! Незаметно  подмигнула.
        Приободрившись, пробормотала, что забыла билет.
        - Софья Марковна, да она же с Захолустья! – со смешком сказала Оксана. – Кроме медведей, ничего не видела…       
        Недовольным тоном библиотекарша пробурчала, что прощает на первый раз и попросила паспорт.
        Паспорт был. Бассаров выправил его, отнес кому-то что-то в конверте.
        Оксана известила, что восстановилась заочно на втором курсе.
        -  Не дрейфь, подруга, - хихикнула староста группы взаимопомощи. И понизила голос: –  Слыхала, препараты поступают в Центр? Так что вперед и с песней.
        Она же помогла найти нужную полку, растолковала, как заполнить требование. Раньше Оксана училась на том же, биолого-почвенном. И быстро отыскала в каталоге этих самых… чуше… чешуекрылых. А потом принесла откуда-то красочный журнал. Цветные фотографии бабочек завораживали: переливы узоров дополняли разноцветье лепестков, раздвигали страницы и, казалось, взмахами крылышек навевали слабый аромат райского уголка… На следующей странице камера профессионального фотографа поймала редкий кадр: одна бабочка верхом на другой. Приклеилась «по-собачьи». Момент  опыления… нет, оплодотворения. Понятно без перевода.
         Оксана спохватилась, увидев, что журнал на иностранном языке. И хотела его унести. Но я обхватила его лапками, что бабочка цветок. Журнал назывался Evoluton. То, что надо. Пора задумать об эволюции вида.
         Журнал на дом не давали. Оксана, которая чувствовала себя в читалке научной библиотеки, как рыбка в воде, шустро сделала черно-белые копии большой статьи в иностранном журнале. Я запомнила слово «ксерокс».
         Дома Борис проворчал, что совсем забыл «инглиш», но, убив выходные, сделал перевод основных тезисов статьи. И прояснил неясные места, жуя бутерброд.
        Умными дяденьками из Оксфорда было черным по белому подтверждено, что всем в природе правит секс. Без стыдливого одеяла лондонского тумана. Так, все известные виды бабочек размножаются половым путем. По-взрослому. Это потому, что у полового размножения множество преимуществ. Наиболее важное из них - оно дает потомству огромные генетические вариации, которые могут адаптироваться к новым условиям. Особи с генами, наиболее приспособленные к окружающей среде, с большей вероятностью выживут и размножатся по сравнению с особями со статичными генами.
         Но есть одна закавыка. Можно сказать, облом. Недостатком размножения половым путем, конечно, является то, что и самец, и самка должны присутствовать в момент соития одновременно. Очно. Все как у людей. В переводе на общечеловеческий язык, надо трахаться… вживую. Делать вставку, как выражалась подруга по фруктово-овощному бизнесу Нюра. В нашем случае это никак не годится. Слишком рискованно. Тришина по секрету сообщила, что при половом способе без презерватива риск заражения – середка на половину. Бабушка надвое сказала. Фифти-фифти, хмыкнул Борис. Однако это у нормальных людей, у которых причинные места в порядке, нет микроранок, язвочек, пусть незаметных на первый взгляд.  Ну и смазка в процессе трения. А она выделяется, ежу понятно, когда женщина хочет того же, что и партнер… Наверное, поэтому дети, зачатые в любви, бывают красивыми. Или здоровыми, что одно и то же. Причем, «клиничка» Лариса Алексеевна подчеркнула, что это служебная информация. Народ у нас безбашенный, опустила уголок рта Тришина, узнает, что риск 50 на 50, пустится во все тяжкие. Включив в один акт по два акробатических этюда в койке. Законы физики никто в постели не отменял. Трахаться до дыр не рекомендуется. Излишнее трение вызывает горение, в котором сгорают бабочки…  У меня страх заразить дорогого человека, видно,  перекрывал выделение той самой смазки. Опытные проститутки еще в средние века, когда кондомов не было в помине (или они были несовершенными, из кишки домашнего животного), перед совокуплением смачно плевали на член клиента. Эти ужасы рассказал как-то Бассаров – историк по образованию.
         И медоносная пчела, и насекомое-палочник часть времени размножаются проверенным способом. Бросил палку, и отчалил. Бабочки придерживаются одного и того же основного цикла размножения. Они начинают жизнь как яйцо, вылупляются в личинку, создают кокон куколки и, наконец, превращаются во взрослую особь. Это включает в себя длительный, сложный процесс обновления и трансформации, отточенный на протяжении многих миллионов лет эволюции. Миллионы лет, мама дорогая!
         Однако есть и хорошие новости. Несколько видов бабочек могут размножаться бесполым путем. «К сожалению, мы все еще многого не понимаем в бесполом размножении бабочек», - написали ученые мужи. Ну, и стоило ли, елки-палки, городить огород. В смысле, род. Понимали бы – не подцепили вирус. Тем не менее, невзирая на всякие инфекции, эволюция человеческого вида состоялось. Люди стали выше ростом, а главное, жить дольше.         
       
         Бесполый путь – решение вопроса. Когда Борис ушел в «контору», как он именовал фирму «Белый квадрат», я схватила телефон и зазвала старосту группы взаимопомощи в гости. Уж она-то, решила я, видала виды. Кроме самой Оксаны, в группе образовалось еще две семейные пары. Да еще на биолога учится.
         Был приобретен «кагор» - этот околоцерковный напиток иногда позволяла себе Оксана. Я наскоро отварила лапшу, посыпала ее натертым сыром – отдаленное подобие «пасты». 
         - Ты че, Лора, в самом деле… того самого?.. – сделав глоточек кагора, вытаращилась на меня Оксанка.
         - Чего «того»? – невинно переспросила я, не отводя взгляда. И машинально облизала  губы, «заеды» в уголках рта слегка саднили.
         - Того… съехала по фазе? Решила рожать, в натуре? – чуть не поперхнулась длинной лапшинкой гостья.
         - Просто интересуюсь этим делом. Интересно же, - с напускным безразличием ответила я.
         - Если про меня, то мы того самого… делаем это дело строго в презиках, - откашлявшись, изрекла Оксана. – Хотя оба с подтвержденным статусом. Вирус-то мутирует, потом фиг отследишь, фиг поймаешь. Это в арифметике «плюс» на «минус» дает «минус». А у нас, сестренка, «плюс» на «плюс» дает крест. Могильный, прости Господи... – Оксана мелко перекрестилась. - Такая, блин, арифметика. Ты вообще-то, Лариска, собираешься принимать терапию? По слухам препараты вот-вот…
         - Да слышала уже! – встала из-за стола и пролила остатки кагора из рюмки на стол. – Еще год ждать!
         Оксана примирительно отложила вилку и подняла руку.
         - Ладно, сеструха, сядь. Год перетопчемся... Лучше раскинь мозгами. Ответ в самом названии нашей группы.
         - «Кедр»?
         - Ага! Ты ж сама придумала его. Природа давно решила эту проблему. Как, к примеру,  размножаются деревья, тот же кедр?
         - «Как-как»? Семена там, типа ядрышки… Пестики-тычинки, блин, - дернула я плечиком, и сама почувствовала, какое оно тощее.
         - Вот! – наставила на меня указательный палец студентки-заочницы. Он был измазан пастой шариковой ручкой. - Раз уж тебе не терпится залететь… Есть в группе новенькая. Как раз твой случай. Заполучила «плюсик» предположительно через переливание крови. А муж здоровый. Твой случай, толкую.
         - Эта… типа дисконтная пара?
         - Дискордантная, - поправила староста.
         - Это когда партнер отрицательный?
         - Ого, зачет. Вижу, изучала вопрос.
         - Про наш случай не написано, Ксюша. 
         - Ага, та тоже съехала по фазе. Решила рожать, дура. Пестики-тычинки, - усмехнулась староста. – Так вот, эта горячая парочка, ну, дискордантная которая, чего удумала? Чтобы залететь… забеременеть, нужно семя, так? Они взяли шприц без иглы, и свежую сперму ввели внутрь… Методом тыка. Сейчас девка на первом месяце. 
         Оксана подняла бокал.
         - Выпей, подруга. Когда залетишь, уже не бухнешь.
         Кагор был сладкий и крепкий.
         - Наверное, это… ненаучно…- задумчиво отщипнула хлеб. -  А с другой стороны, не глотать же ее, сперму эту гребаную?
         Мы переглянулись и начали дико хохотать. Пьяные были.
         Под столом мяукнули.
         На скатерти с голубыми цветочками расплылось винное пятно, похожее на кровь.
       
       Пленка 11е. Лори. «Жесть»      

         Вперед, Лориго-Бабочка. Как назовешь корабль, так он и полетит.
         Кагор придал решимости. Вечером я огорошила сожителя, потенциального носителя так называемого сперматофора.
          - Слушай, я устал, - прикрыл глаза Борис. И отодвинул тарелку с любимым бигусом. – Весь день отбивался от налоговой проверки.  Какой еще к черту светофор? Что, бабочки уже летят на красный цвет? Ты выпила?
         - Сперма! – нетерпеливо сунула ему под нос листок. – Читай: сперма-то-фор. Сам же переводил. Очнись. Ключевой корень – сперма. Вот, зацени…
         Я водрузила очки и зачитала:
           «Как бабочка находит себе пару? Как бабочки спариваются друг с другом? Если самка приняла то, что предлагает самец, она присоединится к нему в его сложном танце ухаживания. Теперь, когда их взаимоотношения установлены, они найдут место на земле или насест для приземления и соприкоснутся концами. У самца есть специальный зажимной орган на конце брюшка, чтобы удерживать самку на месте. Процесс спаривания чешуекрылых может длиться от нескольких минут до нескольких часов одновременно. Затем самец переносит вещество, называемое сперматофором, в организм самки. Он состоит из упаковок спермы и достаточного количества питательных веществ, чтобы самка могла оплодотворить и отложить яйца. Эти питательные вещества настолько важны для процесса спаривания, что самец часто тратит дополнительное время на сбор пищи, чтобы произвести сперматофор более высокого качества. Когда самец бабочки найдет подходящую пару, он взлетит выше и исполнит брачный танец».
          - Не пудри мне мозги своими бабочками. – Бассаров посмотрел на замерзшее окно. Цветок на подоконнике завял от холода. По ночам я мерзла, спала в пижаме. – Лучше бы заклеила окна. Много выпили с Оксаной? – углядел он пустую бутылку из-под кагора под раковиной за мусорным ведром. – Бабочки, и те впадают в зимнюю спячку. Бери пример с Кеши. Береги иммунитет, фрукты-овощи там…
           - «Фрукты-овощи», ха!
          Бассаров переменился в лице.
          - Прости, не подумал. – Сжал кулаки, аж костяшки побелели. – И ты не думай. Ринат написал…
          - А что мне с того, что он грохнул Насвая? Вернет с того света Ринатку? Завернет ВИЧ? Кандидоз, твою мать! Пошел ты на хер, трус!..
          Борис встал, перегнулся через стол, поцеловал в лоб.
          - Ну, хорошо, Моя Бабочка. Не рисуй мне узоры на крылышках. Чего ты хочешь?
          - А ты не усек закон природы? Даже бабочки совокупляются, как все нормальные люди, прикинь. Я не хочу рожать от кого попало. Бассаров, мне нужна твоя сперма.
          Бассаров забегал по кухне.
          - Зачем? Чего ради? Это же риск!
          - Скажи сразу, что писаешь кипятком от страха. Даже у бабочек есть бесполый путь. Чтоб полететь, надо… того… залететь.
          - Стряхни пыльцу с крылышек! Знаешь другой закон природы? Что некоторые особи гибнут после родов? Безмозглые рыбы, например.
          - Хм, не такие уж и безмозглые.
          - А еще Оксана говорит, она на биолога учится, меж прочим, что самка скорпиона сжирает своего типа мужа сразу после траханья, или как там у них, прикинь. Вот это я понимаю. Да у этих скорпионов больше человеческого...
          - Чтоб этой Оксаны ноги тут не было!
          - Скорее моей ноги тут не будет. Вынесут вперед ногами… Ты знаешь, что я уже глотать не могу? Кандидоз, нате вам с кисточкой. Грибы типа гробы. Я не то, что год -  эту зиму не переживу!
          Вдруг накатила слабость. Ноги ослабли в коленках. Боря засуетился. Померил давление (привез из Москвы японский тонометр). Верхнее было 100 с копейками. Пульс ниже 50.
         Сожитель нацедил треть стакана пантокриновой настойки. Уложил на диван, сделал подушку повыше. Открыл форточку. Через полчаса полегчало. Возможно, оттого, что Олег Беспалый настаивал срезки молодых оленьих рожков на водке.
         С истошным мяуканьем по гостиной начал делать круги Кеша. Хвост его распушился что метелка для пыли. Котяра кружил следом за хозяином.
         Наконец хозяин присел на диван в изголовье.
         - Хорошо, я согласен.
         Я воспряла духом, осела, откинула плед.
         - Не боись, мой мальчик. Есть бесконтактный способ. Закачаешь в шприц свою сперму, и можешь отчаливать! Никакого риска, прикинь.
 
          Тришина так не считала.
          - Роды даже для здоровой женщины это стресс. А для анемичной дамочки, да еще обремененной плодом, да еще диагнозом, це, дивчина, испытание втройне.
          Заведующая клиническим отделом Центра сделала неопределенный жест:
         - Ну-к, туда-сюда, девушка…
          Я привстала: «Я?»
          - А то кто? Я уж забыла, как это делается. Пройдись туда-сюда, ну?
          Я прошлась по кабинету, но как-то неуверенно. 
          - Так и есть. Таз неразвитый, а туда же… И зачем тебе этот геморрой, девонька? Тебя саму бы на ноги поставить. Я уж не говорю про риск инфицирования при зачатии.
          -  А мы через шприц… -  ляпнула я, и прикусила язык.
           - Так-так, интересно девки пляшут. А где производитель?
           - Кто?
           - Конь в пальто. Где партнер по сексу?
           Я мотнула головой на дверь.
           - Зови.
           Борис протиснулся в дверь. Его покинула обычная самоуверенность.
           - Можно?
           - Проника-ай, - жеманно, нараспев произнесла хозяйка и посмотрелась в настенное зеркало.
           Бассаров присел с краю стула.
           - Ну, дети мои, - запахнула белый халат Лариса Алексеевна. – Теперь, когда все участники заговора в сборе, хотелось бы поинтересоваться: кто зачинщик? Я не про то, шоб ноги в руки. Я зрю глубже, в самый корень. Кому пришла мысль сделать ребенка на коленке? Так сказать, нетрадиционным путем? Можно сказать, из пробирки…
           - А что, Лариса Алексеевна, вы считаете, это нереально?
           - Реально – генитально, - отрезала Лариса Алексеевна. – Генитально – не всегда гениально.
           - В группе говорят… - подала я голос и опять осеклась.
           - Жесть! – возвысила голос Тришина. – С группой взаимопомощи мы еще разберемся… Это что же, втихую занимаетесь самопальным экстракорпоральным оплодотворением? Шприц, говорите… А врачи побоку?
           - Это я во всем виновата. – Голос мой окреп.
           Клиницист развернулась ко мне уже в полный свой фасад.
           - Та-ак, Арпиульева, иди к доске.
           Я встала, не зная, куда идти.
           - Сядь. И зачем, скажи на милость, тебе это надо? На свою попу приключений! Да у тебя и попки-то нету, между нами, девочками… Тебе бы, девонька, о себе подумать. СПИД, он не спит. Вирус трудится день и ночь, у него выходных не бывает. И перерывов на обед тоже. Ты стоишь на его пороге, тёзка. Это СПИД, детка.
           Я опять зачем-то встала. Будто на уроке математики (в школе плохо давалась) подняли из-за парты  с невыученным уроком. Лицо горело.
           Борис откашлялся.
           - Лариса Алексеевна, мы подумаем… пришли посоветоваться...  как скажете…
           - Помолчи-ка, советчик. Арпиульева, отвечать.
           Мне захотелось выбежать на свежий воздух. Я перевела дух.
           - Ну… у вас же будет лечение для беременных, грят, с нового года… - пролепетала.
           - Говорят, в Москве коз доят! – рявкнула клиницист, проверила дверь, со стуком захлопнула. – Еще раз заостряю, что беременность в твоем положении приблизит терминальную стадию. Точка.
           Я поймала себя на мысли, что Тришина - красивая женщина в расцвете лет. Ей бы рожать и рожать. Умная, незамужняя. И попа, кстати, та самая. И куда смотрят мужики?
           Заведующая профильным отделом Центра наставила на меня палец:
           -  И ты, значит, дуреха такая, решила лечиться вне очереди? Отвечаю за базар, Арипульева, ты доживешь до ВААРТа.
           - Нет.
           - Садись на место. Двойка.
           - Нет. Просто… я хочу ребенка. Лучше девочку.
           - Жесть.
           Тришина села за стол. Пролистнула настольный календарь. Взглянула устало.
           - А где гарантия, что ребенок родится здоровым?
           - Грят, у вас будет химиопрофилактика для мамочек…
           - Так, мамочка, выйдите в коридор. А вас, Бассаров, я попрошу остаться.
           Я вышла. Говорил Борис с врачихой минут десять, не больше. Но о чем говорили, так и не сказал. Отшучивался. Например, что Тришина предлагала поужинать… Почему бы и нет? Как-никак лечащий врач, можно уважить. Много ли радости видал от меня Боря? Мужчина в расцвете сил. Да и у врачихи таз развитый… Выдающийся.
          Видимо, предмет краткой приватной беседы являл собой «жесть». Это холодящее словечко Тришина явно подслушала у пациентов-нариков, «пинов», то есть. Оно только входило в молодежный сленг. И, пожалуй, наиболее точно характеризовало то, что творилось в СПИД-центрах страны на пороге смутного тысячелетия.

          Пленка 12е. Бассаров. Брачные игры
 
         Нервных просьба не читать.
         Кто бы подсказал мне в отрочестве, что презренное рукоблудие вполне себе приличное занятие! В нашем положении зачатие следовало начать с научного обоснования. Под руководством Татьяны, секретарши «Белого квадрата», я на сносном уровне овладел компьютером «Формоза», который в зубах притаранил для родной фирмы из Москвы. И нашел нужную информацию самостоятельно, без Таниных подсказок - лишние разговоры в коллективе ни к чему.
         Так вот, согласно изысканиям Dr. R. Miller, senior psychologist, Academic Departments of Genitourinary Medicine and Psychiatry, Middlessex Hospital & Medical School, London, наиболее безопасным видом сексуальной практики с точки зрения риска передачи ВИЧ-инфекции является мастурбация в одиночку, а также массирование зон, удаленных от гениталий. Корректным видом, относящимся к разряду малого риска заражения, представляются взаимная мастурбация, сухие поцелуи и трение телами. Согласно другой цепочки исследований с точки зрения риска передачи ВИЧ к безопасной практике относится фелляция, или обсасывание половых органов до наступления оргазма (перевод ужасен). Переводчику - мне он представлялся прыщавым, в мешковатых джинсах - следовало оторвать кое-чего в первоисточнике. Далее к степени умеренного риска сексуального времяпрепровождения отнесен «водный спорт». Ну, золотой дождь, знакомый всем в детстве. Анилингус же in vitro посеял у исследователей опасения. Как самый рискованный. Даже в презервативах. Могут порваться в силу повышенного трения. В натуре. Чем это флегматичные джентльмены занимаются в своих лабораториях?.. Трешь-мнешь.      
        Во, ё-мое, дают сексу в Middlessex’е! Да этот вид сексуальной практики безо всякого клинического подтверждения мы познали в сопливом детстве, когда СПИДом и не пахло! В тоскливом одиночестве дощатых уборных Захолустья.
        Вот этой ерундой мы с дамой моего сердца (не говорить же: жена, любовница, партнерша) мы занимались долгими зимними вечерами. Кеша истошно мяукал откуда-то из-под кресла. Вы будете долго смеяться, но задача стояла (spat!) безотлагательная. Как добыть «на-гора» свежей спермы? Вопрос, как ни крути, щекотливый. Не щекотать же яйца с целью семяизвержения, в конце концов! «Это не секс, не кекс, не клубника со сливками, это процедура», - повторяла Лори. Я предложил старинный способ: сразу после окончания процедуры набрать спермы со дна презерватива в шприц и аккуратно ввести ее в самое нутро. А пассивному участнику научного эксперимента, или, если угодно, процедуры, предлагалось возложить свой малоразвитый таз повыше, на подушки.
        Лори с ходу забраковала этот вариант. После долгого воздержания они могут чересчур возбудиться, потерять контроль, а головы им следуют сохранять холодными. Я возразил, что женская матка в момент оплодотворения должна быть возбужденной.
         Короче, намучались мы с этими брачными играми! Всю зиму участница эксперимента шастала в туалет и закрывалась на щеколду. Выходила оттуда мрачнее тучи, плюхалась на диван и таращилась в телевизор, явно ничего не видя. На мои расспросы не отвечала, смотрела исподлобья.
         Прекратились наши милые посиделки с бутылкой сухого вина. Даже Новый, 2001-й, год мы встретили без шампанского, не говоря уж про напитки иной крепости.         
После ряда наскоков, по словам девицы на закланье, эксперимент, похоже, забуксовал. Я сверился с первоисточниками – как это в натуре, в природе? Например, у бабочек, коли такая тема.
         Когда самец нашел подходящую пару, он обычно летает выше или ниже самки и выделяет химические феромоны, чтобы передать свои намерения к спариванию. Брачный танец заканчивается переносом самцом сперматофора в организм самки.
         Брачные игры, так и написано. Выходит, мы с Лориго находились в брачном союзе.
         И смех, и грех. У нас брачные игры сопровождались смехом. Отощавшие прелести Лори меня мало… мм… стимулировали. Ну, не возбуждали. Когда моя возлюбленная (назовем вещи своими именами) раздевалась, мне хотелось ее тут же одеть. Какой-то голодомор, прости господи. Недаром любовь на Руси исстари именовали жалостью. Крестьяне никогда не говорили, инда, люблю де свово миленочка. А, потупясь, молвили, что жалею голубя свово сизокрылого... Высокие отношения-с!
         Дело дошло до того, что Алдар по просьбе Лори притащил от «борявых», борцов-дружков, этих расконвоированных быков-осеменителей, кипу порножурналов. Я пялился в них, закрывшись в туалете. Любовно прокипяченные баночка и шприц постоянно  лежали на полочке. А участница процедуры, трепеща, возлежала в нижнем белье за дверкой. На второй минуте эксперимента меня разобрал смех… Какая уж тут тайна зачатия! И выпить нельзя, чтобы расслабиться и настроиться соответствующим образом. Ни грамма. Качество сперматофора, пардон, спермы, должно быть высоким. «Категорически», - Моя Бабочка делала большие глаза. Но идиотизм ситуации выводил осеменителя, то бишь, вашего покорного лугу, из строя. Путем смеха.
        Отчаявшись, мы решили рискнуть. Хотя я с самого начала предлагал проверенный веками и дедами способ, но Лори была против – хотела исключить даже один процент возможного заражения. Этот-то процент не гарантировал импортный производитель презервативов, даже заграничный. Всего на 99 процентов. Да и то при рекомендуемой температуре хранения. Ну и где эти хваленые западные технологии? Закат Европы, прав старик Шпенглер. Запад такими темпами выродится уже в этом столетии, вот увидите. Есть, конечно, особо прочные кондомы,- подрядчик «Белого квадрата» по моей просьбе привез из Швеции изделие для анального секса. Партнер по бизнесу, хороший парень, не «голубой», свой, подошел к делу (к телу) ответственно – опробовал кондом на секретарше. Сказал, что трахаться в нем, что мыться в пальто.
        Повторяю, нервных просьба не читать. Не мудствуя, я взял одинарный презерватив, но в смазке. А кондом для «голубых» отослал Алдару для его «борявых» друганов. (Сборная Бурят-Монголии по вольной борьбе в раздевалке налила в кондом пять литров воды. На спор. И ведь выдержал!). Короче, дело к ночи. Долго ничего путного не выходило: стоило мне обнять мою женщину, ощупать ее девчачьи косточки и ребрышки, как я начинал ее жалеть… Не до секса тут. Все из рук падало.
        Получилось, как бывает, когда мы уже махнули на это дело рукой и прочими членами. Лори плакала. Уснули, расстроенные, на огромной сандаловой кровати. Зато в обнимку и голышом, чего давненько не бывало. Посреди ночи я внезапно проснулся, как от толчка. И ощутил, по выражению Алдара, каменный стояк. Верный кондом был под рукой…  Трясущимися руками, потом зубами, я разорвал пакетик. Под занавес эксперимента моя женщина неожиданно закричала.       
        С наполненным кондомом наперевес Лори ринулась в туалет. Шприц лежал на той же полке.
        Через неделю моя секс-партнерша начала закрываться в туалете по пять раз на дню. И однажды, спустя недели полторы, радостно проорала, что «залетела», чуть не вынеся на свои плечиках дверь санузла. Все полоски тест-системы окрасились как надо. Новоиспеченная дама в интересном положении уже верещала по телефону подруге:
         «Ура-ура! Я залетела, прикинь, чувиха! Не полетела, грю, а залетела!..»
         Мне наконец-то разрешили выпить коньяку.
         Лориго-бабочка вспорхнула, полетела, залетела и отложила яйцо.
         Двадцать первый век, полет нормальный.

          Пленка 13е. Лори. Тыя. Вверх по реке

         В детстве эвенкийская родня звала меня Чипой,  от «чипича» - птичка. За то, что без устали чирикала. Я была эдакой девочкой-почемучкой, на стойбище не давала работать взрослым, приставала с расспросами. Однажды, наматывая на локоть лассо для ловли оленей, дядя Хадиуль, самый знающий, судя по имени, сказал в сердцах, что если я буду много чирикать, то Аин-Маин превратит меня немую рыбку «олло».
         Эвенки говорят, все в руках Аин-Маин, верховной богини. Но богиня вовсе не злая. Она держит на привязи судьбы людей по велению стихии Ая – Добра. Недаром на севере Байкала есть бухта Ая. И неслучайно в нее впадает Тыя. С детства меня смешило и завораживало это название. «Ты!» - тыкала я пальчиком в тетю Сонго, а затем касалась им своего носа: «А это я! Я!». Тетя Сонго, несмотря на имя, означающее «плакса», всегда смеялась: «Ты это я! У нас одна кровь!». С криком «Ты-Я, Ты-Я! Ура!» я хватала спекшийся кусочек кормовой соли и выбегала с ним из большой шатровой палатки, недавно сменившей на перекочевках чум, и неслась в сторону загона. К изгороди уже семенил длинными ногами белый олень Аксик, покачивая рогами. Отделившись от покрытых серебристым инеем серых шкур остального стада, он тянул морду с печальными красивыми глазами через жерди к комочку кормовой соли у меня в ладошке. Губы оленя были мягкими, как шелк, а рога шершавыми, что вельвет школьной курточки. С разрешения дяди Хадиуля я пыталась запрячь олешка Аксика в сани, и мечтала унестись туда, где Тыя впадает в море Байкал.
         Сколько себя помню – Тыя была всегда рядом, ее течение, то быстрое шумливое на крутых спусках, то медленное на просторе, я слышала во сне и наяву.
         А когда встретила Борю, Тыя стало для меня, глупой девчонки, паролем, тайной двоих, пропуском во взрослую жизнь. Во всем мире существовали только «Ты» и «Я». «Ты» это Он, «Я» это я – как два берега одной реки. От истока до устья жизни. Я мечтала оказаться с любимым на берегу загадочной Тыи.
        Тыя лишь краем огибала наш район, в основном эта таежная река текла по соседству. И все-таки была одной из рек Захолустья, ее неотьемлемой частицей. Она берет начало на южных склонах Северо-Байкальского нагорья и протекает в юго-западной оконечности хребта Сынныр. Впадает в северную оконечность озера Байкал, образуя небольшую дельту. Мои родственники говорили, что дельта неописуемо красива, там много рыбы и птиц. Но после того, как туда пришел БАМ, дельту загадили стоками, но выше по течению река так же девственно красива.
        С некоторых пор я стала суеверной (будешь суеверной с таким-то диагнозом!), и не без робости, но и надеждой узнала, что Тыя переводится с эвенкийского двояко. «Тыя» это «собака» в значении «плохое место», эвенки-орочоны на ее берегах не селились. А с другой стороны, «тия» – «узкий», «тесный». У реки два берега. Но мне верилось, что она больше узкая и тесная. Родовые пути всегда узкие, тесные. Одно ущелье Олло чего стоило!      
        Буду рожать. Это бесповоротно, как течение горной речки. Я мечтала когда-нибудь очутиться на берегу Тыи – не там, где стоит бамовский город, загадивший реку, а в ее чистых верховьях.
         В учебнике, одолженном Оксаной, прочитала, что биологи-ихтиологи называют это сложное инстинктивное поведение рыб «хомингом», homing. Здрасте, приплыли! Сливай воду, девочка-олло, девочка-рыбка. Я вспомнила уроки Рубиновой Розы, как ее  слегка тронутые помадой губы выдыхают: homе. Дом. Итак, к истокам. На круги своя. А еще я вспомнила, что дядя Хадиуль, чье имя переводится как «знающий», был из древнего шаманского рода.
         Это путь домой. Самоубийственный процесс homing’а - изнурительное путешествие из океана в реки, где они родились и где они погибнут, отложив икру
         Давным-давно, еще в Захолустье, будучи забитой очкастой школьницей, я спросила старенькую учительницу биологии Анну Стефановну, зачем рыбы плывут рожать вверх по течению. Ведь наши речки текут с гор, они быстрые и холодные. Не все ли равно где рожать? Анна Стефановна торжествующе подняла палец, - кисть что куриная лапка: они плывут не просто так, они плывут домой! При слове «домой» и без того дребезжащий ее голосок просел. Она откашлялась и повторила: «Домой». Дело в том, что рыбы родились в той же реке, выросли из икринок в мальков. Как же тогда они безо всяких компасов находят ту самую речку? Этот вопрос задала не я, а с последней парты выкрикнул двоечник Филин (это не кличка, фамилия такая). Анна Стефановна на миг смутилась, заглянула в учебник и откашлялась: «Как рыбы находят свою реку, пока не имеет однозначного объяснения ученых».
         Тот же вопрос я повторила после уроков  во дворе перед жующим серу соседом Ринатом. Ринат с детства слыл отпетым браконьером и, хотя в школу ходил через день, а потом и вовсе бросил, про рыб он знал все. Даже его кличка Харя пошла от рыбы, от «хариуса».
         «Хули там мороковать! – разразился квакающим смехом Харя. – Во, я чумею с этих профессоров! Ежели я, к примеру, напьюсь, то по любому дойду до дому. Мужики грят, автопилот, во! Так и в нересте».
         И только в учебнике для  высшей школы я узнала, что «лосось может ориентироваться по линиям магнитного поля и имеет внутренние часы, по которым двигаются в пространстве». По другой гипотезе выходило, что рыбы ориентируются по солнцу, луне, а воду «родной» реки отличают по химическому составу. Так, думаю, действуют рыбы Захолустья, которые, в отличие от океанских рыб, путешествуют из пресноводного Байкала в пресноводную же реку.
         Однажды Харя расхвастался перед нами, что наловил хариусов по весне, в нерест. Под конец рыбалки он отбросил сеть и попросту забредал по колено в реку и черпал рыбу ведром.
        «Пи-изанская баня!.. Ну и жирные были! Рыбины-то. Хошь голыми руками бери, не хочу».
        «До или после? - спросил кто-то из девчонок. – Голыми?..»
        «Канэ-эшно, до!.. – с чудовищным кавказским акцентом заорал Харя. – Куй железо, пока Горбачев. Кому нужны пустобрехие покатники? Без икры-то. А че, мировой закусон, как посолишь…»
         «Ну ты впрямь Харя! – бросила я. – Неумытая харя. Где живешь, там и гадишь».
         И пошла прочь. Ринат догнал меня у двери барака.
         «Слышь, Ириска, они ж сами того… на смерть идут. Рыбки твои… Я чумею с них. Это ж полный пиз… Пизанская баня, в натуре».
          «Не баня, а башня».
         «Да какая разница!» - сплюнул сквозь зубы сосед по бараку.
         Эта «баня-башня» в седьмом классе снесла башню закоренелого двоечника Рината.  А может, и не в седьмом. С этим второгодником надо было держать ухо востро и постоянно сверять даты: Харя и сам путался, в каком он классе. Так вот, увидев в учебнике по истории древнего мира Пизанскую башню, которая падает восьмой век подряд, и все не может упасть, Харя пришел в экстаз. И громогласно выразил его прямо на уроке истории - в том смысле, что это полный… ну, вы поняли. В учительской Ринат оправдывался тем, что хотел всего лишь сказать про «пизанскую баню». Выразить восторг по поводу того, что кривую, будто пьяную, «баню» строил явный двоечник и второгодник. Глубинный смысл читался между строк: если уж короли делали дела на «двойку», то ему, Ринату Газзаеву, сам папа римский велел!
         Короче, полный атас.
         «Им же все равно подыхать опосля, Ириска!» – брызгал слюной этот браконьер.
         «Придурок, ты ж не даешь им икру сметать, прикинь, гад?»
         «Дык на фиг они нужны опосля, пустобрехие да дохлые? Этих покатников даже Гарнир жрать не будет!»
         Полгода потом, даже встречаясь лицом к лицу на скрипучей лестнице барака, или во дворе, не здоровалась с Ринатом.
         Хотя тогда, в безбашенном отрочестве, и поныне мне кажется, что природа ошиблась, и было бы намного выгоднее для ее величия, кабы рыбы выживали после первого нереста и приходили в верховья реки не раз. В самом деле, зачем после нереста самки гибнут? Они же отложили икру! Совершили подвиг. Однако только сейчас я поняла, что самки остаются здесь же, в реке. Тела лососей, отметавших самок —  тысячи тонн органических веществ, что удобряют пойму реки и прибрежные участки земли. Благодаря этим естественным удобрениям усиленно развиваются растения, кормится множество водных беспозвоночных, которыми, в свою очередь, питается рыбья молодь, говорили бывалые таежники.
        Для Захолустья – в самый раз.
        Пизанская башня падает не просто так.

         Пленка 14е. Лори. Тыя. Порог боли
       
         Была ранняя весна, весело звенел колокольчик на шее ездового оленя, над головами пели птицы, истошно каркали вороны, предупреждая о вторжении пришельцев, скрипели деревянные, обитые железом, полозья саней, скользя по траве с редкими островками снега, хрупали по насту копыта в тенистых местах проселочной дороги. Сидя за спиной возницы с краю саней, я болтала ногами, впереди качались рога, позади уплывала узкая колея, колючие ветви тщетно пытались удержать нас в своем царстве, царапая по плечам и волосам, и долго трепетали на прощание березовыми листиками и веточками хвои…
         Дядя Хадиуль поехал в тайгу пополнить соль-лизунец и взял с собой.
         Сквозь скрип полозьев услышала шум. В просветах лиственниц и кустов смородины прорезалась белизна реки.
         Прикиньте, рыбы тоже могут летать - не только бабочкам такое счастье. Честное слово. Сама видела. Я упросила дядю свернуть к реке (правда, то не была Тыя). И чуть не задохнулась от величественного зрелища. Аж глазам больно. В солнечных переливах  брызг и радужном полукружье водной кисеи над валунами взлетали рыбы, словно блестящие снаряды. Извиваясь в последнем рывке, они, казалось, расправляли плавники и летели по-над рекой, сверкая чешуей. Эта красота изменчива как игра света в бурном водовороте. Как незаметно Байкал меняет цвет, с зеленого на синий, с синего на серый… Серый будто кипящий свинец. Эта горный бурлящий поток, его восхитительный текучий блеск нежданно плавится свинцом. Прожигает насквозь.
         Родовые пути мучительны, идти против течения трудно, ежу понятно. Но для ослабленной твари типа меня, текучая суть на глазах отвердевает свинцовой преградой. И то не самая бурная речка Захолустья.
         Порогов же на Тые - более двадцати. Их-то отяжелевшие бокастые рыбы-самки преодолевают по воздуху. Вдобавок на всем протяжении Тыи множество перекатов, эти мелководные участки русла в Захолустье местные зовут шиверами. По шиверам рыбины ползут на брюхе по каменистому наждаку. При этом брюхо, набухшее от икры, тянет назад. Засада! Есть ли у неукротимых самок порог боли? Наверное, боли эти божьи создания не чуют, оно вытеснено загадочным зовом, чем-то… вечным, что ли.
        Так что рыбам легче. Они движутся к цели на «автопилоте». Как зомби. Плывут, ползут против течения, а то и взлетают над ним. Думаю (ха!), человек слишком много думает, и потому ему труднее.
        И все-таки у них - как у людей. Например, во время нереста рыбы меняют форму тела. Достается не только будущим «мамашам». Меняются даже самцы. Стройная рыба с обтекаемым туловищем, заходя в реку на нерест, становится уродливой: челюсти удлиняются и загибаются крючком, бывает, на спине вырастает горб. Почему такое, недоумевали местные браконьеры. Одна из гипотез: в реке самцу уже не нужно быстро плавать в поисках пищи, в реке он не ест, прикиньте. А ведь ему еще нужно строить гнездо для икринок. Реально строить дом. Правда, такая гипотеза не объясняет, почему у других рыб в подобной ситуации горб не образуется (тоже «период окна»?).
        Уж коли неразумные создания, думала, могут одолеть пороги и засады, то мне, их старшей сестре, сам орочонский Буга велел. 
        Прикиньте, после всех этих препон и мук лишь самые удачливые и упёртые единицы выживают и производят потомство. Из нескольких тысяч икринок в кладке, скорее всего, только одна пара вернется на нерест отяжелвшей особью. Засада, как говорит подруга Нюра, сама многодетная мать.
         У Бори, правда, горб не вырос, но гнездо он построил. Благоустроенное, со всеми удобствами. И сторона солнечная. Папаша из моего сожителя – грех жаловаться. Если и был у него горб, то скорее мысленный такой – груз обязанностей. И он его тащил в гору. Или против течения, что одно и то же. Оксана мне завидовала.
         Что касается мамаши, то есть, меня, болезной, то первый порог я одолела легко. Сразу после новогодних каникул по январскому холодку 2001-го побежала (тогда могла бегать) в женскую консультацию и встала на учет. Как положено, до 12 недель беременности.
         Первая заминка вышла, когда я заявила в регистратуре, что ВИЧ-тест мне не требуется, и показала диспансерную карту Центра с эпидномером. Но медсестра в консультации, тупая крашеная блондинка с румянами в поллица, насупилась и процедила, что таков порядок. Листок с направлением в лабораторию эта румяная овца брезгливо зажала острыми, как лезвия пилочки, ногтями. Мде, пора бы уж привыкнуть к вытянувшимся в напряге физиономиям, а все-таки… Не будешь же кричать на каждом углу, что мой вирус по воздуху не передается! Что уж спрашивать с простых граждан, если медработники воротят носы?..
         Результаты ВИЧ-теста были ожидаемо положительными – первый и контрольный.
         Когда за окном набухли почки тополей, я перемещалась по квартире, до кухни и до туалета, держась за стенку. Дело даже не в тяжести под сердцем. Своя ноша не тянет, говорила мама.
         Слабость и головокружение. Такое ощущение, что я враз разучилась ходить.         
         Однажды на полпути к туалету я, как кисель, растеклась по стенке и поползла на карачках. Натурально, как рыба на шивере, беззвучно разевая рот от боли и обдирая кожу. Аж сыпь выступила на животе и на ляжках, правда, назвать их таковыми нога не поднимается. На тонкие ножки смотреть было больно. Потом сыпь атаковала спину, бордовая, более крупная, с пол-таблетки, она копилась по закону подлости меж лопаток – чесать их было крайне затруднительно. Боря на ночь протирал прыщи перекисью водорода - зуд утихал. Живот уже заметно округлился и в целом, потеряв в весе еще килограмм десять, я напоминала в зеркале рахита, эдакую жертву голода где-нибудь в Бангладеш.
        Но все это пестики-тычинки. Самая жесть настала, когда понеслась диарея, то есть, понос, пардон. И накатила тошнота. Прикиньте, всякая пакость лилась из меня из двух отверстий (Боря притаранил откуда-то памперсы – жуткий дефицит). Я успокаивала себя тем, что тошнит всех беременных, такова бабья доля, а понос настигает и «нормальных» граждан, даже младенцы с ним знакомы.       
        Порог боли, блин. Пизанская башня, реально. Засада.
        А что ты хотела, дура вичевая, в разгар нереста!
        Во, опять позывы… извините…

                Перемотка ленты.

         Прием препаратов, тот самый ВААРТ, я начала в 14-16 недель, в марте. Тришина скупо похвалила и отправила к провизору Центра. Я-то думала, что меня начнут колоть большими шприцами, просвечивать лазером, представляла прочие ужасы, а мне выдали обычные таблетки в обычной упаковке. Пила их, но строго по времени. В этом отличие от привычных лекарств. Если от простуды пьют «утром и вечером, до и после еды», то зидовудин даже не по часам, а по минутам! Первый месяц – тишина. Потом – шивер. Капкан, как говорил Ринатка.
         Другое открытие: грозная химиотерапия, навевающая мрачные мысли о другой хвори на три буквы, похлеще, чем ВИЧ, прикиньте, не что иное, как безобидные на вид таблетки. Это с виду они белые да гладкие, а побочки от них – мама, не горюй!   
         Когда полетел лебединый пух, я уже была хуже худого. Худела я не как все люди, а неравномерно, отчего напоминала эдакого паучка. Это называется жировая дистрофия, сказала заведующая клиническим отделом Людмила Алексеевна Тришина.
         - Деточка, ну ты ж сама этого хотела! – проворчала Тришина. – Хотя похудеть и я не прочь…Эх, кто б оплодотворил, что ли?
         Сейчас скажет «жесть», подумала я.
         - Жесть! Ненавижу! – бросила своему отображению в зеркале клиничка, натянула халат и села за стол.
         - Ага, жесть, - загнулась я на стуле. Затошнило. На глазах выступили слезы.
         - Терпи, Арпиульева. И заведи будильник.   
         Начинала я с зидовудина, дважды в день в 10.00 и 19.00. Потом, к середине лета, когда я стала напоминать паучиху – с тонкими ножками и огромным животом - Центр закупил ламивудин. Такая маленькая таблетка, а какая вредная, зараза! Давление зашкаливало. А потом вдруг падало ниже 100, прикиньте! Я выползала на балкон, хватая ртом воздух.
         Поздно! Я была на шестом месяце. Путь назад отрезан порогами. Только вперед, вверх по реке.
         Пришли боли, не в животе, хвала орочонскому богу, а со спины, пониже лопаток.
         - Крепись, деточка, переходим к битерапии, - торжественно объявила Тришина. – Как в лучших домах Филадельфии и Лондона!
         И погляделась в зеркало. Клиничка похудела, у нее даже под белым халатом обозначилось некое подобие талии. И вообще, захорошела. Стала меньше изводить косметики. Вдруг проступила природная красота моего лечащего врача. Глаза ее подозрительно блестели. Боря сообщил, что познакомил врачиху, по ее просьбе, с одним мужиком, партнером по бизнесу, не красавцем, не очень высоким, зато надежным, богатеньким и волосатым, что на груди, что на спине (они на пару часто ходили в баньку-сауну, Борька клялся, что парились без девок, хотя мне это по барабану). Волосатость говорила о несомненной потенции партнера, усмехнулся Бассаров-сводник. Я порадовалась за врачиху, баба она неплохая, хоть и косит под базарную халдейку.
         И – чудны дела твои, Никола-чудотворец! – после первой же недели глотания этой самой битерапии боли ушли. А еще через неделю растворилась в кишках тошнота. Наверное, вышла с поносом.
        Тришина, хоть и грешила на свою рабоче-крестьянскую родову и слободу, была не так проста. Далеко не проста. Например, она почитывала, правда, со словарем, иностранные медицинские журналы, ездила на всякие там симпозиумы.
         А теперь держитесь, люди. УЗИ выявила, что у меня будет девочка! Чего моя душа моя, грешная да вичевая, страстно желала. Я даже присмотрела в универмаге куклу, которая говорила «мама», о такой кукле мечтала в детстве, и загадала имя – Варвара. Так звали фельдшерицу санавиации, что прилетала на стойбище к дяде Хадиулю и принимала роды у тети Аяврины, его дочки, моей тети.
         На радостях принесла лечащему врачу бутылку армянского коньяку, его дал Борис.
         Людмила Алексеевна отказалась было от дорогого подарка, смущенно пояснив, что это она обязана Бассарову. Но я сказала, что драгоценный сосуд вовсе не для нее, а для ее нового друга.
         - Япона матрена! Это меняет дело, – покраснела врачиха. А заставить покраснеть эту даму в белом халате, битую профессией, надо суметь (новый друг Тришиной сообщил Борису, что «это не женщина, а ураган»). Жесть, понятное дело.
         Рано радовались. Я не про них, про нас. Про нас с Варей.
         
         Пленка 15е. Лори. «Стрёмно»

        «Стрёмно». Еще одно словечко, которое услышала по приезде в город. Нюра  заявилась в киоск с похмелья. Накануне в семье отмечали покупку иномарки. Это было событие. Из-за нее весь год Нюра устраивала мужу скандалы. «Ты че, мент, думаешь своей башкой или нет? - разорялась она на кухне. – Трое детей в доме! Не надоело возить их на служебном драндулете?». И вот – свершилось. Капитан милиции вырулил для семьи подержанную иномарку без пробега по СНГ. Без взяток, подчеркнула Нюра.
        - Ох, и стрёмно мне, подруга, - Нюра за прилавком мужественно цедила из горлышка вторую бутылку минералки.
        Так после спокойной воды в крутой излучине реки из-за подмытого берега с нависшим кустарником вдруг открывается мелкозернистый шивер с острым галечником. Одолеть его с наскоку сложно. Даже сильные особи, отчаянно извиваясь и баламутя воду, в бессилье скатываются вниз по течению. Удается это лишь тем, кто способен взлететь. Когда стрёмно, мало сил физических, надобна иная сила. Подъемная. Я не про рыб, я про людей.

         - Обычная история, деточка, - проворковала Тришина. – Ты вроде как из деревни? Траву косила?
         - Не-а, - промялила я.– У нас в Захолустье стрёмно с этим, у нас тайга больше. Косят на неудобьях. Еще мошкара, засада! Мужики от нее солярой мажутся…
         У меня закружилась голова, подступила тошнота и я без спроса налила себе минералки из пластиковой бутыли на столе в пластиковый стакан. Людмила Алексеевна даже не повела накрашенным глазом.
         - А! Суть одна. Вирусная нагрузка высокая, вот препарат и реагирует. Потому как трава выше и косить сорняки, заразу, легче. Но после начального подавления репликации вируса и короткой ремиссии, действие препарата не так заметно. Трава-то ниже, изводить ее трудней, соображаешь? Погоди, тебе плохо? А ну, приляг, дева.
         Я легла на дерматиновую кушетку – сапожки на полу, голова на взъеме.
         -  Япона матрена, а что ты хотела, деточка? Тебе холодно? – склонилась надо мной лечащий врач, накрыла простыней. Изучающие глаза были подведены импортными, кажется, польскими, тенями, которые подарил ей Боря. Их у него было несколько, чтоб подкупать девиц в приемных. – И лимфоциты, и тромбоциты низкие, си-ди-клеток маловато, и без анализа с Омска видно. А ну открой ротик… А! Вот, и молочница, – Тришина, обдавая фирменными духами, ловко приладила на руке манжету тонометра. - А откуда иммунитету взяться? Ты ж из эвенков вроде бы…
         -  Н-не полностью… - пролепетала я. Потолок надо мной стал уплывать куда-то в сторону. Появилась тупая боль внизу живота. Я натянула простыню повыше. Голова кружилась даже в горизонтальном положении. Может, это и есть вращение Земли, о котором говорил Бассаров?
         -  Полностью или середка на половинку? Пусть так, а белокровие у многих из ваших  в крови, факт. Тут беременность твоя некстати, извини. Ничего, держись, тёзка. И здоровые бабы на седьмом месяце в обморок падают! Вот, пжалте, и давление девяносто семь… и пульс ниже нормы… -  Врачиха сунула мне под нос тонометр. – А ну открой рот. Ага, слизистые воспаленные, в натуре молочница, глотать мешает? А где живот болит, ва-ва, больно, да? Поджелудочная шалит, но это в норме. А что ты хотела, дева, снадобье забугорное – побочки расейкие. На своей шкуре, значит.      
         Я приподнялась, кивнула и рухнула от тупой боли под ложечкой.
         Тришина позвала медсестру, мне вкатили внутривенный укол. Укол оказал на меня странное действие, я чувствовала прилив сил и опустошение. Боль ушла. По звонку врача приехал Борис. Ехать в больницу я отказалась наотрез.
         Самая жесть заключалась в том, что горб в семействе нерестовых рыб мог вырасти не только у самца-производителя. Если у Бориса он ментальный (менты тут не при чем, пояснил всезнайка Бассаров), то у меня натуральный.         
         Прием химиотерапии одновременно с приемом ВИЧ-терапии не пожелаешь никому. Препараты усиливали действие друг друга, и это было в десять раз хуже всех ломок. Понос, рвота, боль в животе. Я не могла встать, есть, спать — только корчилась в постели.
        Попросила Тришину скорректировать дозу препаратов, как в моих случаях делают в Европе, слышала от нее же, а она велела терпеть.
        Таблетки разбили мою жизнь на временные отрезки. Я принимала препарат в восемь утра на голодный желудок, через час можно было есть. Вечером то же. Плюс ламивудин — итого семь штук. Две большие красные таблетки вместе с ламивудином, маленькой беленькой. Между ними – легкий завтрак. Обычно овсянка. Если их принять на голодный желудок, будет рвота и диарея. В девять я завтракаю более плотно, пропихиваю пищу усилием воли. Обед – если есть аппетит. В девять ужинаю — живу по часам.
        Господь, или, на орочонский лад, Буга и небожители Верхнего мира, посылают нам болезнь как испытание, чтобы сделать нас лучше. ВИЧ, утверждает Оксана, староста группы взаимопомощи, отрезвил, заставил оглянуться…  Дай Бог.

         Через неделю, когда я могла уверенно ходить по квартире, меня пригласили в Центр.  Голос в трубке был незнакомый.
          В кабинете заведующей клинического отдела сидела другая женщина – очкастая, мордастая, старше Тришиной. Она что-то писала. Подняла голову на скрип двери, пролаяла, что занята, и чтобы я обождала в коридоре. На носу у новой хозяйки кабинета темнела бородавка. Оправа была черной, роговой, строгой такой. «Боже, неужели и я такая страшная?» - судорожно поправила очки. В коридоре Центра наши, вичевые, из очереди, пояснили, что это новая врачиха клинического отдела, перевелась сюда из обычной поликлиники, гепатолог Нехурова. Гепатолог был, конечно, нужен. В коридорах Центра скопилось немало бывших наркоманов, желтых, черноликих, опаленных внутренним жаром и печеночным загаром. Гепатит С – подруга ВИЧ.         
         Через полчаса томительного ожидания под дверью клинического отдела, стоя, на ногах – все места были заняты - наслушавшись эпитетов в адрес гепатолога. Из-за двери опять что-то пролаяли. Несмело, бочком протиснулась в кабинет. Я машинально придерживала оправу, она сползала с потного носа, приобняла острый живот, -  с недавних пор стало казаться, что мое брюхо обязательно зацепит углы и косяки. Я опустилась на кушетку - сразу захотелось лечь.
         - А кто вам разрешил сесть на кушетку? Это для процедур.
         Меня будто ошпарили высоким голосом. Таким взвинченным тоном клиенты требуют сдачу в магазине и сверяют коммунальные платежи, готовые ринуться в бой.   
         Стоя, обеими руками я прикрыла живот.
         Нехурова пролистнула медицинскую карточку с буквой «Д» в углу.
         - Так, Арпиульева, пишите расписку, - потребовала новая клиничка. И подала ручку.
         - Какую? З-зачем?… - растерялась я.
         - Какую? – смерила мой огромный живот врачиха. – Такую, на всякий случай.
         - Какой с-случай?
         - А на такой случай… летальный.
         - К-куда летать? – вертела я в руках ручку.
         - Далеко, Арпиульева. За облака, - усмехнулась хозяйка кабинета.- На случай смерти! – рявкнула Нехурова.
         У меня ослабли ноги. Я села на кушетку и тут же испуганно вскочила.
         - Ну? Пишите, - повторила гепатолог.
         Придерживая очки, прочитала разбегающиеся строчки: «…осознавая весь риск вынашивания ребенка для организма, ослабленного ВИЧ-инфекцией, добровольно принимаю возможный летальный исход…» И так далее в том же духе. Гепатолог Нехурова добавила, что расписка неофициальная, можно не обращать внимания, «так, на всякий случай».
         - Лично я не собираюсь отвечать за ваши… мм… излишества в постели, - не глядя в глаза, проворчали из-за стола, - заразятся сами, потом плодят себе подобных. - И вскинула лицо. Бородавка шевелилась. – Ну? Я долго буду ждать?
         Так стрёмно я давно себя не чувствовала.
         - А В-варя тоже умрет? - вытолкнула из немеющих губ.
         - Здрасте. Какая еще Варя, девушка?
         - Дочка…
         - Чего-чего? – нервно открыла мою медкарту врач. – Не морочьте мне голову. Вы не одна у меня. Подписывайте, ну?
         Засада. Ни Тришиной, ни Бориса.
         - А Людмила Алексеевна где? – беспомощно огляделась я.
         За окном липли к стеклу листики и почки, словно облитые маслом, по подоконнику, стуча по жестяному откосу коготками, с утробным воркованием гуляли жирные голуби. 
         - Людмила Алексеевна уехала в командировку. Я за нее. Ясно, мамаша?
         Последнее слово гепатолог произнесла с иронией. Пополам с презрением.
         При всей своей показной грубости Тришина никогда не позволяла себе брезгливого отношения к пациенту.
         - А можно я подумаю? – сообразила наконец.
         Незнамова объявила, что по стране в областных СПИД-центрах давно применяют стадивудин. Кроме зидовудина, разумеется. А тут, в Захолустье, работают по старинке.       
         - Получите стадивудин, кабинет знаете?
         На второй день от этого стадивудина меня буквально сплющило. Ощущение, будто на грудь положили свинцовую плиту. Я не могла набрать воздух. Доползла, дотянулась до телефона на столике, трубка упала и загудела. Но не смогла прокрутить диск – внезапно забыла номер «Белого квадрата», Борькиного офиса (предлагал же, лошаре вичевой, завести мобильный!). Забыла напрочь, коза такая! Я закрыла глаза, пытаясь вспомнить. Цифры, четверки и семерки, кололи грудь и под ложечкой. Я тихонько завыла. Кеша от испуга распушил хвост и выгнулся знаком вопроса. Ужом, плача и пуская слюни, добралась до унитаза и опустила голову в темный, слабо отдающий мочой, колодец. Упавший пластиковый стульчак ударил в затылок.
        В таком положении меня застал пришедший с работы сожитель. Я была в отключке.
        Стадивудин в тот вечер я не принимала. Хотя даже однократный пропуск в приеме, пригрозила в Центре новая врачиха, чреват. Уснувший вирус просыпается очень злой и пожирает клетки иммунитета быстрее, могут начаться невозвратные инфекции. Прием терапии это строгий, пошаговый план. Все должно быть четко и по времени. Даже на пять минут лучше не опаздывать, толковала клиничка, не эта, а та, настоящая. Людмила Алексеевна которая.
         И все-таки пропуск чертова препарата от Нехуровой, видимо, придал сил, и через день под ручку с Бассаровым мы возникли в коридоре Центра. В очереди у клинического отдела кто-то сочувственно изрек, что от этого «стада» его тоже «плющит». Меня пропустили вне очереди (в здешних очередей никогда не спорят - спаянные диагнозом пациенты что братья-сестры). Я села впритык к двери клинического отдела, - она не была плотно закрыта, - и услышала знакомый голос. Да, да, Людмила Алексеевна приехала! Мама пришла, молочка принесла.
         - Да, дорогая моя, вас попросили подменить, но не более того!.. Только контроль, никаких назначений… Кто вам сказал такое, коллега?..  – обрывками доносился подчеркнуто вежливый, без рабоче-крестьянских грубостей, глас Тришиной. Я уже подметила, что в хорошем настроении мой лечащий врач, наоборот, могла припустить матерком. Собеседница что-то невнятно бормотала в оправдание. -  Да что вы говорите, голубушка?.. А вы знаете,  что стадивудин нельзя принимать при беременности, и он с прошлого, двухтысячного, запрещен в Европе, так как считается высокотоксичным?.. Откуда знаю? Да я только что с Европы прилетела, не запылилась...  Да, вы хороший гепатолог, не спорю, вот и лечите печенку на здоровье, милая моя. В другом месте.
         Далее из разговора врачей я к неописуемому своему ужасу уяснила, что у этого «стада» много побочек, типа липодистрофии. Например, диспропорция тела, может вырасти горб. Жесть.
         - Жалуйтесь, пжалста!.. – резюмировали беседу за дверью.
         Дверь распахнулась и из кабинета, бормоча что-то под нос, вылетела багровая, как эмблема антиСПИДа, Нехурова. Бородавка и крылья широкого носа трепетали.
         - Следующий-кричит-заведующий! – раздался веселый голос. 
         Бассаров сильной рукой поднял меня со стула и подтолкнул в спину. Я инстинктивно ухватилась за живот.
         Женщина-ураган сидела за столом, тоже слегка раскрасневшись, но это ей шло. И вообще, после поездки на симпозиум в Амстердам (известила всезнающая очередь) наша клиничка обрела заграничный шарм.         
         - Вау, Арпиульева! -  приветствовала меня Тришина. И отложила в сторону зеркальце. – А я тебя вспоминала, дева. Что новенького, доченька не пинается, не?
         Из-за пропуска препарата терапию пришлось начинать сызнова. Людмила Алексеевна успокоила, что ситуацию можно выправить – на подходе другие препараты. А через пару лет можно переходить от битерапии к тритерапии.
         Я сразу же выпалила выстраданное, придерживая живот и теребя пальцами копию расписки, выданной Нехуровой:
         - Людмила Алексеевна, а если я умру, Вареньки тоже… не будет, да?
         - Ну-к, тёзка, дай, что там у тебя… - щелкнула пальцами Тришина. Пальцы были наманикюренные.
         Повертела в руках бумажку, вчиталась, приподняла выщипанную бровь: «Хи-ха-хо! Да шо вы говорите?». Разорвала расписку надвое и бросила в урну.

          Пленка 16е. Лори. Час пик

          - Вам обязательно, чтоб говорила «мама»? – улыбнулась молоденькая продавщица, младше меня, с мелированной челкой. – У нас в ассортименте другие говорящие куклы.            
         «Сама ты кукла!» - подумала в сердцах. Пустые голубые глаза, крашенные сердечком губки, джинсовая жилетка, кофточка с низким вырезом, открывающим интригующую ложбинку высокой груди. Продавщица продавала себя, принимая боевую стойку при появлении редких молодых мужчин.
         В детском отделе универмага выбор кукол был огромный. Одетые в платьица и даже джинсики, размером в полторы Кеши, - а наш кот, развалившись, занимал все кресло, - они таращились пуговками-глазками на покупателей с немым призывом: купи меня! Некоторые говорили и даже пели – по-русски и по-английски. А вот самое заветное слово не говорили. Были, но их разобрали, прощебетала девица. Еще бы! На фига, спрашивается, все эти куклы, если у них нет мам?
        В старшей группе детсада я жутко завидовала одной девочке, обладательнице такой куклы, она жила в нашем дворе. Ее тетка, директор райкоопторга Маслова, подарила это чудо бедной родственнице. К подарку прилагался набор платьиц – целый гардероб, от бального платья до купальника и шляпки! Гардероб куклы заставил меня намочить подушку перед сном. И вот эту-то мармеладную мечту детства я намеревалась преподнести моей Варе.
        Из дома вышла, набравшись храбрости, и, переваливаясь бочком, как утка. В отчаянии. Обрыдло сидеть в четырех стенах со своим диагнозом. А может, у меня, дочери бескрайней тайги, проснулся приступ клаустрофобии, боязнь замкнутого пространства.
        Я решила купить  большого плюшевого мишку, а уж потом заветную куклу – продавщица обещалась позвонить, если привезут нужную (зря грешила на девушку, она оказалась миленькой, и челка ей к личику).
        В толчее универмага, отвалившись от кассы детского отдела, обронила чек, из-за живота не могла сразу его поднять. День был предпраздничный, конец мая, в обеденный перерыв в магазин набился народ. Чек затоптали, а потом он куда-то подевался. Я подняла крик. Участливая женщина заставила сына-младшеклассника обшарить кафельный пол в радиусе пяти метров, но мальчишка, обследовав контрольный участок холла, виновато посмотрел на мать. 
        Энергичная доброхотка потащила меня в отдел, в кассу, крикнула старшего продавца. Та вышла из подсобки, жуя на ходу, и предложила нам подождать конца смены, посчитать разницу и, если она сойдется с ценой плюшевого кота, составить акт и выдать покупку. Доброхотка вместе с сыном ушли, а мне предложили воды и мягкий стул за кассой.
        Я сидела в тихом закутке, пила водичку, оглаживала живот. И вдруг будто в ответ пониже пупка ощутила пинки. Варька дала о себе знать: «Я здесь, мама, с тобой, норм». Пинки стали сильнее, заставили меня согнуться, словно дочурка хотела сообщить что-то важное. Когда я разогнулась, мой блуждающий взор упал на часы на стене. Пинки вдруг посыпались очередью: «Мамка, чего расселась, кукла безмозглая, время атас, хочешь меня угробить тут!..»  И впрямь, лошара плюшевая, через полчаса, а точнее, через тридцать три минуты пора принимать зидовудин, идиотка! Какой норм, коли шторм?! Со «зидом» нельзя запаздывать даже на пять минут. Иначе лечение насмарку, бли-ин!
        В который раз прокляла себя, что не послушалась Бориса и не завела чертов мобильник.
        Маятник настенных часов с размаху ударил по голове. Я смахнула стакан с водой на пол, вывалилась из закутка с ревом раненой оленихи, ринулась к выходу. В руке у меня невесть откуда оказался плюшевый мишка, - видать, испуганная продавщица сунула на ходу, - и этой мягкой игрушкой я принялась бить по людским головам, пробиваясь к широким трехстворчатым дверям. Оттуда, чаще попарно, валил народ.
        Не помня себя, очутилась на остановке. Был час пик – люди рвались с работы домой, давились в автобусах, теряя пуговицы. У плюшевого мишки правая лапа висела на честном слове, но оказывать первую помощь было некогда – подошел рейсовый автобус, под него частный перевозчик приспособил «ПАЗик» советского образца. В салон я ворвалась первой – со мной никто не хотел связываться: пузатая девица с безумными глазами, с пеной у рта, орущая про какую-то терапию. Явно не в себе, или того хуже – сбежала из дурдома. Мне уступили место, но я нависла над водителем и торопила его: «Да что вы ползете как червяк, а быстрее нельзя?!» «Быстрее токо кролики трахаются, я еду как положено шестьдесят кэ-мэ, сядь на место, сумасшедшая!» - глядя на дорогу, огрызался водитель. Кепка у него сбилась набок.
       Через меня то и дело в кабину передавали мелочь и купюры. В обратную сторону изредка поступала сдача.
       «Сто-ой, козел, мне здесь!..» - заверещала я, увидев угол родной пятиэтажки. «Сама коза! Сядь, здесь не положено», - повернул голову шофер. Глаза у него были белыми от злости.
        Раздался визг тормозов, меня прижала к перегородке людская масса. Автобус свернул вправо и подрулил к козырьку остановки общественного транспорта. Люди прильнули к передней двери с обеих сторон, я была первой, но дверь оставалась закрытой. Я замолотила по стеклу кулаками: «Открывай давай, тормоз!»
        «Щас, разбежался… А платить кто будет?» - донесся спокойный голос из-за плегсиглассовой перегородки.
        «Билет!..» - ожгла мысль. Я лихорадочно пошарила в сумочке, потом в кармане джинсовой юбки: мелочи на билет не хватало.
        «Эй, на выходе, прошу не задерживать».
        В салоне нарастал ропот, потом возмущенный гул, над головами взвились голоса: «Эй, водила, выпускай давай… Безобразие!..  Открывай, шеф, не то сами откроем!..»
        Дверь наконец с шипением открылась. Я протиснулась вперед,  но у выхода уже стоял шофер. Вид у него был победный.
        - Прошу оплатить за проезд, гражданка. Это частный рейс, - подчеркнуто вежливо обратился ко мне водитель. Маленький, толстый, он раздулся от важности, что лягушка перед дождем. Щеки его в красных прожилках набрякли. Глазки с желтыми белками внимательно изучали мои суетливые движения. Я никак не могла обнаружить деньги в боковом кармане юбки. Даже сущая мелочь куда-то  провалилась. Над головой торжественно возвестили: «Щас за козла ответишь!»
         - Извините… так получилось… были же деньги, тут в кармане, -  бормотала я, словно нашкодившая старшеклассница. – Мне надо лекарство… я больше не буду.
         Помимо воли пустила слезу:
        - Я в положении, понимаете…
        - Я понимаю, гражданка, что вы в дурацком положении. Щас поедете со мной в парк.
        - Я не могу! У меня график! – взмолилась я.
        - У меня тоже график. – Логика водителя была железной.
        - Да пустите ее, она же беременная, ну! – раздался голос сзади.
        - Беременно это временно, - хохотнул шофер. Расстегнул короткую дерматиновую куртку и ухватил меня за рукав. – Остальные могут быть свободны.
        Водитель-крепыш прижался к поручню, освобождая пассажирам путь к свободе.
        - А давайте уплачу за нее, - донесся тот же сочувственный голос.
        - Ха! А штраф вы тоже оплатите, гражданин? – ухмыльнулся хозяин рейса.
        Три пассажира сошли с автобуса на горячий асфальт. Последний, высокий парень в джинсовой куртке, обернулся: «Ну, ты и жлоб, дядя!»
        Хозяин частного рейса сдвинул створку двери и прокричал вслед:
        - А кто мне износ амортизаторов оплотит, а? А бензин? Добренькие, падлы, за чужой-то счет!         
        Я попыталась вырваться из короткой сильной руки. Пальцы были как сосиски, ногти с черными каемками. Они держали мое узкое запястье браконьерским капканом. Я взмахнула плюшевым медведем и ткнула им в наглую шоферскую морду. Она напоминала соседскую собаку.
         Я почти ничего не видела. Очки то и дело сползали с потного носа.
         Сердце стучало, отдаваясь в висках, - казалось, это молотком по башке бьют секунды. Время утекало. Время приема препарата! Стекла очков помутнели. Не видя ничего и не помня себя от злости, я вцепилась зубами в вонючую толстую руку.      
         Водитель охнул и отшвырнул меня на сиденье.
         - Драться и кусаться, дамочка, не рекомендую. Спокуха, мадам. Ничего страшного, щас поедем в парк, составим протокол с милицией, оформим штраф, проверим адрес …
         - Эй, водитель, давай, поехали уже!.. -  громко сказали в салоне.
         - Автобус дальше не пойдет, – рявкнул маршрутчик. Этот тип решил пойти на принцип. – Все видели, дамочка меня укусила. Вот… - он задрал рукав куртки.
         Истошные гудки, разноголосица клаксонов прервали словесную перепалку. Да и кучка пассажиров на остановке выражала возмущение.
         Пассажирские перевозки в городе отдали в частные руки недавно. «Карманы» для остановок были узкими, в случае малейшего сбоя в графике движения возникала «пробка».
         Наконец проезжую часть перегородила желтая «Волга» с синей полосой: госавтоинспекция, служба ДПС.
         В салон, придерживая фуражку, вошел молодой офицер милиции. Небрежно козырнул, представился:
        - Почему задерживаем движение, водитель?
        Водитель начал путано объяснять, тыкая в меня коротким пальцем. Я барахталась на двухместном сиденье, не в силах встать.
        Гаишник мгновенно оценил ситуацию:
        - Водитель, продолжайте движение… Ваши претензии принесете в письменном виде.  Женщина, вам плохо?
        Лейтенант подал руку. Опираясь на нее, я поднялась. Невзирая на мои слабые протесты, гаишник на «Волге» довез до подъезда, помог подняться на седьмой этаж. С огромным животом я бы не смогла одолеть и трех ступенек.
        Бассаров в кои веки в рабочий день оказался дома.       
        Отдуваясь, я рухнула в прихожей на стул и заорала: «Таблетку, скорей!..»
        Боря без слов принес таблетку и стакан воды – были наготове на столике.
        Я перевела взгляд на часы. Успела – тютелька в тютельку!
        Плюшевый мишка оказался без передней лапы. Я вкратце обсказала свои приключения в магазине и в автобусе. Помянула добрым словом гаишника.         
        - Вот как его?.. – перевела дух.- Надо бы благодарность, что ли… Как же фамилия? Лейтенант…ээ… Марков, кажись… Невысокий, круглолицый такой…
        - Лейтенант Маркаков, - сказал Бассаров.
        Память у Бассарова была фотографической.

         Пленка 17е. Лори. «Мультики» 

        «Лепилы, падлы, даже не предупредили, что от этих таблеток “вертолеты” бывают. Вся простыня мокрая… Зашквар реальный!»
         По дерматиновой  кушетке с вылезшим по краям поролоном жидким студнем размазался парень с обшарпанным лицом. Будто его волочили за ноги по асфальту. Явно торчок, из-за угла видать. Пин, короче. Потребитель «герыча». Юзер-лузер.
         «А ты б меньше ширялся, торч несчастный!» - беззлобно отозвалась от двери клинического отдела соседка, девушка в драных джинсах, от нее, как от мужика, на три метра разило табачищем.
         «Заткнись, шалашовка, с кем ты токо не трахалась на районе!» - осел на кушетке торчок и облизнул изъеденные губы.
         «Зато у меня диагноз, как у людей! – парировала девица и без стеснения проверила зиппер на джинсах. – Любой может залететь через койку, любой, отвечаю».
         Девица высунула язык и затрепетала им, как змея, проверяющая температуру воздуха.
         «Да какая, блин, разница!..» - снова повалился на кушетку тощий наркоман.
         «А такая, – гордо выпрямилась девушка, - у меня иммунитета больше, и гепатита нету!»
        «Вау, пипл, а мне поуху! Даже по кайфу “мультики” зырить! – заржал амбал в углу, опустив  квадратный подбородок. Курточка на его плечах была готова лопнуть от бицепсов. Не верилось, что в эту гору мускулов проник вирус. – Чисто кино!.. И ты в главной роли».
        «Вертолеты», «глюки», «мультики» - сны, чаще кошмары. Побочки антиретровирусной терапии. Обычно это «кино» смотрят наркоманы в ремиссии. Как они попали в первоочередной список ВААРТа – загадка. Туда же только беременных и доходяг берут. Я подумала, что Бузина держится на свое место, и на нее, возможно, давят из минздрава. Часть наркоманов были сынками местных начальников – «герыч» дорогое удовольствие.
         У пациентов, состоящих на диспансерном учете, своя иерархия. И эта табель о рангах у каждой кодированной группы своя. «Попавшие на ВИЧ» через незащищенный секс считают, что залетели в СПИД-Центр по недоразумению, что это трагическая случайность, невезуха, типа не так фишка упала, не под того легла, не на ту лег, гондон не так налез, они полагают себя выше грязных наркоманов. ПИНы, в свою очередь, презирают гетеросекуальное «стадо», у которых вместо головы фаллосы, а вместо рта – вагины, они ощущают себя элитой, познавшей высший кайф и смысл бытия на этой Земле в отличие от всех этих шлюх и «синяков». По углам скромно переминаются люди, на их недоуменных лицах застыл вопрос: «Почему я? Что я здесь делаю?». Это реальные жертвы, без вредных привычек, их наградили «чумой века» неверные мужья, любовники; сожительницы, им чудится, что этот ужасный сон вот-вот кончится, а все эти странные люди из очереди – персонажи театра абсурда, но этот трэш к четвергу пройдет, рассосется по подвалам. Особняком держатся «отказники», «отрицальщики», отрицающие диагноз, исподлобья  глядящие на врачей как на участников всемирного заговора. К ним примыкают краснокнижные индивиды, которые подозревают, что их заразили случайно, по халатности или нарочно – в медицинских учреждениях, чаще, во время полостных операций. Все остальные смотрят на «отказников», как на идиотов. Гомосексуалисты, закодированные в отчетах, скрывают возможную цепочку инфицирования и охотно указывают в анамнезе разнополый путь заражения  и даже путаются со своим полом (тяжела жизнь педераста вдалеке от просвещенных столиц!).
         Деление условное, встречаются экземпляры, которые сами не знают, как заразились – через иглу или через постель. Каждая группа, проходящая по разным кодам, легко перетекает из одной в другую, но цепко держится своей легенды. 
         Обычно «мультики» в период терапии посещают наркоманов. У них, говорит Тришина, извилины не так уложены. Но могут привидеться и «нормальным» диспансерным больным, тем, у кого в анаманезе было сотрясение мозга. 
         Помню, на зимних каникулах в шестом классе я свалилась с оленя. Меня стошнило. Перепуганная тетя Аявуна запричитала и стала ругать дядю Хадиуля. Дядя бросился к палатке, там была рация, и начал запрашивать санавиацию. Райцентр ответил, что нет керосину. И посоветовал обойтись народными средствами. Тетя Ая вспомнила, что в соседнем урочище живет бабка-целительница. Дядя Хадиуль завел мотонарты, привез бабку, и она за два дня выправила мою бедовую головушку.
         То давнее падение мозг запомнил. После «химии», положенной всем вичевым беременным, у меня не восстанавливался костный мозг, несмотря на хорошие показатели по лейкоцитам и тромбоцитам. Вирус пожирает мозг, сказала Тришина. Препаратов для стимуляции костного мозга в Центре не было. Вкалывали папаверин, после процедуры Алдар отвозил домой и, взвалив как куль картошки, тащил на себе на седьмой этаж. Думаю, я выжила, точнее, дожила до родов только потому, что очень хотела жизни для Вареньки. И, получается, жизни для себя.
        На то она и ВААРТ, высокоактивная терапия, чтоб активировать всякие побочки.
Я спала полусидя, задыхалась. Сил не было. Борис заверил у нотариуса доверенность, получал лекарства в Центре без меня. Потом в дверь спальни на правах хозяйки без стука вошла изматывающая бессонница.
        Людмила Алексеевна предупреждала, что в силу стрессовой нагрузки на ослабленный организм, химиотерапия и ВААРТ усиливают друг друга, плюс наследственность (что она имела ввиду?), плюс бессонница, организм не отдыхает, дело может закончиться выкидышем. Помню, на восьмой неделе беременности Бассаров, едва начались пугающие побочки, в присутствии Тришиной завел разговор об аборте. Пока позволяет срок. Я встала и вышла.       
        Видимо, то был еще один стресс. С перепугу я начала спать. Думаю, сработала неведомая, аварийная биологическая защита. Так дети, сильно испугавшись, валятся в сон – беспокойный, бредовый. Я вспомнила разговор в очереди к лечащему врачу - и до меня добрались ночные кошмары. Не знаю, что хуже - не спать неделю или просыпаться в холодном поту от ужасов.
        Я стала кричать по ночам, озабоченно сообщил Борис.
         …Горит костер. Языки пламени все ближе. Огонь обжигает лицо, ест щеки… И вот уже плавится оправа очков, пластмассовые дужки очков растекаются по вискам, каленым обручем сжимают голову. Вспыхивают волосы. Люди вокруг костра, безликие, безглазые, на одно лицо, что-то кричат, двигаясь по ходу солнца, хотя солнца не видно. Они требуют, чтобы я сделала последний шаг – вошла в сердцевину кострища, туда, где белое от яростного накала пламя обнимает и лижет днище большого, по грудь, черного котла. Странно, нестерпимо жгучая боль стихает на секунду, когда из адского пламени над подушкой горячего воздуха зависает черная фигурка и делает зазывающий знак горелой ручкой …  Но я не в силах шевельнуться. Тогда из круга безликих людей отделяется гориллообразное существо, но по золотой цепи на толстой шее я понимаю, что это Насвай; острым узким ножом, которым ловко очистил фрукт-овощ, он отсекает от моего тела сначала пальчики, потом всю кисть – остругивает, словно подгнившее яблоко, и бросает в костер… Оживает старое, сделанное «мыльницей», фото, на котором вместо глаз  горят рубиновые точки, они прожигают лазерными лучами до костей, так, что кровь не льется из рассеченной плоти, а тут же вскипает и застывает уродливыми пурпурными побегами…   
         И вот уже на краю кровати сидит обожженная девочка и тянет ко мне ручки. Она о чем-то молит. О чем? О чем? Я пытаюсь сказать, но лишь мычу – Насвай успел остругать мой язык. Не получив ответа, фигурка девочки, - не человечек, одна сплошная головешка, - елозит по краю постели, оставляя на простыни черные метки, следы на снегу, и тянет ко мне свои ручки, хрупкие горелые ветки, они ломаются в запястьях… От ужаса я мычу, прорываясь в реальность ночи диким криком, и - оседаю в постели.
         Кадры «мультика» могли меняться, но концовка фильма ужасов была одной и той же.
         В спальне в трусах появляется встревоженный Борис и зажигает свет. Я кричу, моргаю, высматриваюя в комнате тающие метки призрака, чуть ли не обнюхиваю край простыни…  Но разве призраки оставляют следы своего пребывания в реальном мире?

         Пленка 18е. Бассаров. «Долё» – обряд замены
         
         Как всегда, событие, которое ожидаешь со дня на день, застает врасплох.
         Стояли последние деньки ласкового бабьего лета. Тополя, тронутые желтизной, приветливо шумели еще не облетевшей листвой. Конечно, шума дальних, за гаражами, деревьев с балкона нашей «хрущевки» мы слышать не могли, но он чудился в розовых токах рассвета, рассеянно изливавшихся на землю. По ней с важным видом (заложив руки за спину?), расхаживали вороны. Клевали, будто отсчитывали минуты. Казалось, они вот-вот небрежным жестом черного крыла выдернут из кармашка манишки, с белым треугольником на груди, часы на серебряной цепочке, деловито постучат клювом по циферблату: время, господа, время-с!
         В конце сентября «мультики» исчезли, но после тяжелого, без сновидений, забытья Лори просыпалась с чудовищной головной болью. Не отдохнувшей. Задыхаясь, опухшая, простоволосая, с черными кругами-подглазьями, с огромным животом, она с моей помощью выползала на балкон. И дышала – не могла надышаться. Трудно отдышаться в городе, в котором на пороге нового столетия наступили разительные перемены. Столица Захолустья оказалась не готова к наплыву разнокалиберных авто. Вместо неуклюжих автобусов, ходивших по чайной ложке в час, вдруг, словно саранча, город наводнили шустрые «микрики» частного извоза, разбежались по улицам и переулкам. Мало того, народ очнулся от голодного десятилетия шоковых реформ и начал массово скупать подержанные иномарки. Все они нещадно чадили – привет Захолустью от Забугорья, где эти модели, не отвечавшие запросам экологии, за бесценок сплавляли подальше от стриженых лужаек и мытых шампунем мостовых.
         Лори тосковала по сосновому духу родного края, рвалась за город.
         В конце недели она почувствовала себя лучше, и я решил свозить ее на свежий воздух. Приятель дал ключ от дачи на Верхней Березовке, но мы планировали отдохнуть, так сказать, на лоне природы, на берегу ручья в лесном островке, еще не загаженном горожанами.
         С собой мы взяли одеяло и легкий перекус, сыр, термос с зеленым чаем, бутерброды с красной рыбой и салатом, бутылку грузинского вина «саперави» (для меня). И зонтик.
         Мы мчались, вырвавшись из теснины старого города на простор федеральной трассы, вдоль длинных железобетонных заборов и ажурных опор. Промзона кончилась, в окне показались деревянные дома и редкие коровы. Нежаркое солнце, как услужливый проводник, плыло по синему, с пластинчатыми белесыми облаками, небу наперегонки с нами. Стена леса стояла в царственном величии золотистой мантии с багряным подбоем.
        «Тойоту» я оставил  на проселочной дороге, там, где начинался старый лесовозный путь, уже заросший жидкой порослью кустарников и юных березок. Поддерживая живот, моя спутница осторожно ступила босиком на влажную траву, пискнула мышкой, пробуя земную твердь своими виноградинками-пальчиками. Я подивился, как ее тонкие ножки, не толще стана младого деревца, не гнутся под тяжестью плода. Она не могла нагнуться, и я, как паж, натянул на ступни моей королевы кроссовки и зашнуровал их.
         - Отпад!..  Как здесь хорошо. Прикинь, почти как у нас, да, Борька? – блестя глазами, легла на одеяло. Моя Бабочка раскинула руки и уставилась на верхушки берез и лиственниц. Когда ей было хорошо, она называла меня Борькой. Я любил эти минуты. Журчал о чем-то ручей, щебетали в листве птахи. Быть может, это кедровки прилетели из родного Захолустья, чтобы приветствовать своих земляков?
         Наконец-то у моей женщины блестят глаза! – думал я, возясь с пробкой «Саперави». Лори неловко уселась на край одеяла, живот мешал ей вытянуть ноги, потом с кряхтеньем пересела на раскладной брезентовый стул, который я вытащил из багажника. И все равно сидеть ей было не с руки (или не с ноги?). Я помог ей снова спуститься на одеяло – она тотчас растянулась на боку.
         Я разлил бордовую влагу по пластиковым стаканчикам.
         Тостов мы не произносили. Было понятно – за что пьем. С грехом пополам мы достигли цели путешествия, одолев пороги, приблизились к верховьям нерестовой реки. Предстоял последний решающий рывок. К новой жизни.
         Лори омочила вином губы, остаток безымянным пальцем левой руки разбрызгала на четыре стороны, что-то шепча под нос. Одно слово я разобрал: «А, хурэй!». Не зря же когда-то «ассистировал» с Ринатом на шаманских обрядах. И даже чуть не потерял шаманский бубен… Гореть мне в Нижнем мире!
         Второе слово, что невнятно шептала дорогая моя спутница, было вовсе незнакомое. Что-то вроде «доли». Женской доли? Спросить я постеснялся. Лори вынула из-за пазухи голубую шелковую ленточку и попросила привязать ее к белому священному дереву – к березке. Я выбрал ветку повыше и, качнув ею, спугнул воробышка, но не городского, а лесного, этот покрупнее. Да еще с примятой травы вспорхнула бледно-желтая бабочка. «Это лимонница, - сказала Лори, - не трогай ее».
        Лето догорало, земля прогрелась, белые тучки приклеились к ослепительному небосклону, не решаясь стронуться с места. Стало припекать макушку. Я достал из машины зонт, но Лори отмахнулась от предложения. В траве кто-то жужжал, взлетали и растворялись в прозрачном воздухе мушки, по моей руке полз рыжий муравей. Догорал и век бабочек. Одна из них лениво проследовала мимо наших лиц – Лори смотрела на нее завороженно. Потом прикрыла глаза и прошептала то же загадочное слово…
         Мы оба не отличались особой религиозностью. Я так и вовсе неисправимый атеист, рожденный в эпоху развитого социализма.         
        Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. И твердокаменные большевики шли в бой, осеняя себя крестным знамением. Нежданно для себя. На всякий случай. Так и воспитанница советской школы Лориго Арпиульева в годину смертельной опасности, выходя с ребенком в утробе из вражеского окружения ВИЧ,  вспомнила о вековых устоях и вере предков. И неважно, какова доля (опять это слово!), процентное соотношение аборигенно-шаманской крови в твоих жилах. Древние обереги работают почище эффекта плацебо. Самовнушения.
        Прежде не замечал у моей подруги особого почитания туземных обычаев Захолустья, где переплелись верования эвенков-орочонов и бурят-монгольских племен. В нашем краю последние были оседлыми – пастбищ-то нет. У нас бурят мало, но влияние их было ощутимо. Предки Лориго, эвенки, регулярных молебствий не проводили. Трудно вообще установить, в кого верят оленеводы Захолустья: в Христа, в Будду, или придерживаются своих старых верований. Скорее, бытовало традиционное преклонение перед тайнами природы и магией. В районном центре преобладало русское население. Так в речь аборигенов тайги вошло слово «Буга», или Бог, прости Господи. То же самое касается буддизма-ламаизма, эвенкам исстари известны лишь ламы-хувараки - как лекари, не как проповедники. В прошлом орочоны совместно с бурятами устраивались «обо», это такие коллективные подношения духам околотка, владыкам ближних гор и речек, как эвенкийским, так и бурятским, обычно летом на взгорье. Ведущее место в них занимали бурятские шаманы, потому что орочоны не знали всего ритуала. Чаще всего просили у высших сил дождя. Будет дождь, будет и живность в лесу. Будет верховный правитель – Лес-Отец...  И тут же, отвернувшись, украдкой крестились, прикладывая персты к закопченныем лбам, почему-то чаще поминали Николая-угодника. На всякий случай. То есть в умах орочонов булькала пахучая каша из разных сакральных ингредиентов. Ежели в исконных степных местах бурят-монголы на родовых сборищах забивали в жертву барана, то в таежном Захолустье раз в году на главном летнем «обо» – белого оленя.
        Я навел справки насчет загадочной женской доли у Васьи Арпиульева, племянника родового шамана и дальнего родственника Лориго. В отличие от нее Васька был вылитый тунгус. Плоское круглое личико, короткий нос, узкие раскосые глаза придавали ему лукавое выражение. Ваську, как и нас, отторгло Захолустье за нарушение табу. Пьяный и грязный, он шарахался по райцентру, клянчил деньги, храпел на крыльце пивнушки, воровал по мелочи – то комбикорм, то хлеб в шоферской столовке, то сохнущую на заборе оленью шкуру. Но это куда ни шло. Последней каплей стало то, что Васька по дешевке продал иностранцу-этнографу шаманские железные побрякушки, которые стибрил у дяди. Ваську не побили, но прокляли – ему никто не подавал. Его просто не замечали. Не видели в упор. Воришка стопроцентно околел бы в зиму, но ему хватило ума бежать на «Камазе» в город, где он – без адреса, без копейки денег – магическим образом нашел меня. По утрам, чернолицый, что арап, трясущийся после ночевки в подвале, часто с будуна, подметал крыльцо нашей фирмы, за что получал от меня или от Бориса-2 дежурный «целковый» и исчезал до следующего утра. Так вот, этот нечистый на руку Васька заработал «пятихатку», когда изложил суть обряда «долё», или «долёо» - так правильней. Вкратце облагороженный корявый рассказ аборигена с цензурированными матами выглядит следующим образом.
        Старики говорили, давным-давно в тайге приносили в жертву людей. «Что с них взять, дикари-с!», - фыркнет бледнолицый путешественник. Погодите, однако, воротить носы, господа, и подносить к ним надушенные платки. В отличие от просвещенного Запада в наших краях не сбрасывали со скалы самых красивых юношей или бесправных рабов, а делалось сие куда цивилизованней, да-с! То есть, по желанию.
        Когда тяжело болеет родной человек, не дай Буга, ребенок, то многие говорят: «Да я бы жизнь за него отдала!..». Пожалуйста. No problem. Шаманизм предоставлял такую возможность. При обряде «хун-долё» за больного отдавали черным силам, наславшим болезнь, здорового человека. Родственник или близкий шел на смерть добровольно. С улыбкой. Все честно. Прозрачно. Очень даже по-рыночному. «Долё» - в переводе «замениться», а «хун» - человек. В переводе с бурят-монгольского. Орочоны-эвенки заимствовали у степняков этот обряд, понятный и привлекательный, даже название не стали менять.
        Торжество принципа «замены» жители Захолустья, дети тайги, постоянно видели вокруг себя.  Далеко ходить не надо. Паука сжирает самка, чтобы выкормить потомство. Другие особи уводят хищников подальше от норы или гнезда, дразня своими филейными частями. Одуванчик, раздав семена-парашютики на волю ветра, тотчас вянет и сохнет на корню. Рыбы после метания икры гибнут, их безжизненные тела скатываются вниз по течению нерестовой реки, а мясо «покатников» идет на корм следующему поколению. И так далее. И никто не говорит о героизме. Таков закон тайги. Да они и не умеют говорить, лишь мычать, рыбы - точно.
        Эту самую «замену», возможно, подразумевала Лори, брызгая на пикнике как на шаманском обряде. Хотя светило солнышко и щебетали птички, и ничто не предвещало беды. Но Лори морально была готова к самому худшего. Лишь бы дать жизнь своей кровинке. Коротко бабье лето. Беременно это временно, иначе говоря. Примитив, линейная логика, а супротив не попрешь, снесет течением.   
        …Внезапно Лори выронила пластиковый стаканчик, судорожно схватившись за живот, и медленно осела на одеяло. 
        «Вот оно, вот оно, началось!..» - бухало в груди и висках. Проклиная себя, я перенес отяжелевшее тело на заднее сиденье «тойоты». Газанул, краем глаза углядев расстеленное на желтеющей травке одеяло с разворошенной трапезой, - фиг с ней! – трясясь на ухабах, вывернул на трассу. С заднего сиденья доносили стоны и писк Лори.
         Пригородное шоссе было забито. Идиот, нашел время устроить пикник! Было воскресенье и народ возвращался с Байкала в загазованный город. Пробки растянулись на километр. Я подрезал одного, под истошное пиликанье клаксонов обогнал по встречке другого, и тут, как и следовало ожидать, меня нагнала мелодичная сирена ГАИ.
         Лишь только в окно с разгона просунулась возмущенная физиономия гаишника, - аж фуражка слетела, -  я в испуге зачем-то назвал фамилию и звание младшего лейтенанта Маркакова.
         - Маркаков в отпуске, - выпалил инспектор.
         Офицер уже выписал квитанцию, уже протянул стеклянную трубочку экспресс-теста, как с заднего сиденья раздался протяжный стон. Лори, кусая губы, каталась затылком по изголовью.
         Гаишник сразу же понял причину дерзкого нарушения ПДД. Догнал. Скомкал квитанцию, спрятал трубочку в планшет, круто развернулся, как в армии, через левое плечо, бросил в сторону: «Следуйте за мной!»
         Взвыла сирена, замигали красно-синие маячки на крыше машины ДПС, патрульная «Волга» понеслась строго по  широкой сплошной разделительной линии. По ней ползла нескончаемая, изнемогающая от жажды и горячего асфальта, железная серебристая змея…       
         У Лори уже не было сил кричать, она скулила с закрытыми глазами.
         Успели! Воды не успели отойти. Об этом сообщила врачиха с выдающимся бюстом, халат не застегивался на груди. У стойки регистратуры она стрельнула у меня сигаретку.
         - Я уж думал, придется ребенка принимать, - облегченно засмеялся офицер-гаишник, когда мы вышли с ним курить на высокое крыльцо роддома. – А че, у нас в батальоне был похожий случай… Кстати, а кто тебе Маркаков?
         - Да так, - растерялся я: кто он мне? - Добрый самаритянин.
         - Не, не из Самары он. С Читы.
         - Кто? – не понял я. – Маркаков? Лейтенант? Младший?
        -  Только не младший, а старший. В пятницу звездочку обмывали.
         - Растут люди, - с прыгающей сигаретой в сомкнутых губах изрекла врачиха, вышедшая на крыльцо.
         - Простите, а вы случайно не работали в наркодиспансере? – повернулся к ней.
         Врачиха показала на пальцах, что ей нужно огоньку. Затянулась, пыхнула:
         - В нарколожке? Случайно нет. Бог миловал. Там, кроме синяков щас героиновые поперли.
         - Ага, растут люди, - гаишник бросил окурок в урну и пошел к патрульной «Волге».
         - Спасибо! – запоздало крикнул вслед. – От всех нас троих!
         - Не за что, - обернулся офицер. – С тебя, папаша, штраф за опасное вождение и превышение скорости.
 
         Пленка 19е. Лори. Две варежки - пара

         Как и предсказала Тришина, обошлось кесаревым сечением. Сделали уколы – общий, в плечо, и местный, в живот.
         Так что особых мук не испытала. Или, может, их подавлял мучительный раздрай: как не передать свой вирус Вареньке? «Боженька, милый Буга, сделай так, чтобы дочурка родилась здоровенькой!». Я молилась на трех языках – тибетском, эвенкийском, русском, при этом на тибетском не знала ни слова, то был набор звуков, подслушанных в дацане и вызубренных. Мои предки эвенки, возьму грех на душу, вообще были атеистами. «Бог един», - говорила моя мама. Орочоны, так вообще именовали Господа не иначе как Буга. Крестились наугад, справа налево, крутили ритуальный барабан не всегда, брызгали в костер, жалея водку… Буга. «Три в одном». Для экономии времени в таежных условиях, когда слова молитвы замерзают на пятидесятиградусном морозе.
         Родовые пути что нерестовые. Один в один. Пороги и шивера, что кухонная тёрка. Чешуя летит во все стороны. При естественных родах уровень контроля меньше, говорила Тришина, многое может пойти не так и врачи не успеют постелить соломку. Остановить кровотечение сразу не получится. Кесарево позволяет избежать контакта ребенка с кровью при родах, тем самым возможную передачу ВИЧ.
         Мне показалось, что склонившиеся надо мной мужчина и женщина были рассержены  – даже операционные маски не скрывали этого. Чего ж хорошего, елозить руками в зараженной крови?..
         Эту мысль прогнал плач, требовательный, нагловатый, хозяйский такой. Он  пробил удушливую пленку, она лопнула, охладив горячий лоб струей свежего воздуха. С ног упали гири, утягивающие вниз по течению… Мне показали красное, почти темное личико, я хотела протянуть руку, но не смогла - она была привязана! Варежку в тот же миг унесли. Варежка. Имя всплыло само собой. Да, мы как варежки, доча, неразлучная пара, как в детстве, повязаны длинным шнурком, он пропущен через рукава заячьей шубки… через мои кишки и плоть. Родная, своя, моя!..  Доча. На всю жизнь. На всю оставшуюся жизнь.
         Меня поместили в отдельную палату, притом, что в учреждении не было свободных площадей, иногда экстренные роженицы лежали в коридоре. Тут никакой заслуги Бассарова, акулы бизнеса, привыкшего раздавать взятки нужным людям (он кружил вокруг роддома). 
         Просто в истории роддома № 2 я была первой ВИЧ-мамочкой. Врачебная тайна мгновенно стала достоянием родильного отделения. Персонал смотрел настороженно, в палату заглядывали любопытные лица с одинаковым вопросом: «Эта?..». Когда я протянула медсестре записку для Бориса, она шарахнулась, потом натянула перчатку и взяла ее двумя пальчиками, брезгливо наморщив носик. Тарелку и ложку с остатками каши долго никто не убирал с тумбочки, к вечеру пришла уборщица с резиновыми рукавицами из арсенала сантехников и уволокла посуду. А после укола одна спросила: «Ребенка забирать будешь? Для себя рожаешь или отказываешься?».
         Да и что взять с бедных медсестер и санитарок?
         Так бы и шарахался от меня персонал, кабы не случай. Врач, худощавый, лет пятидесяти, с залысинами, с тонкими, как у женщины, запястьями. Он зашел в палату, демонстративно, на глазах у двух прилипших к двери медсестер холодными длинными пальцами потрогал мой лоб, изучил мои вены на руке – без перчаток! – и громко объявил: «Для меня все роженицы одинаковые!».         
         Девушки в белом стали робко улыбаться, медсестры уже не шушукались за дверью, споря, чья очередь ставить мне укол.
         Собственно, мне было наплевать на переживания младшего медперсонала: я, рисуя в уме страшные картины, ждала результат теста моей дочурки. Его во время обхода, так же громогласно, в присутствии бело-халатной свиты провозгласил тот же немолодой врач: «Поздравляю, мамочка! Ваша девочка абсолютно здорова».
         Но и этого мне было мало. Я приподнялась с кровати: «Отрицательный, да?»
         Доктор кивнул и незаметно подмигнул.
         Я чуть не выпрыгнула из кровати.
         - Вижу, дамочка, вам явно хочется меня поцеловать, - хитро улыбнулся врач. – Сделайте одолжение, милая барышня.
         Заметив, что я медлю, он наклонился. Я коснулась губами щеки, а мужчина губами же  – моего лба.
         Конечно, я понимала, что прилюдное лобызание состоялось исключительно в просветительско-воспитательных целях, и, тем не менее, это был замечательный доктор. Выяснилось, именно он принимал у меня роды, делал кесарево, а еще являлся заведующим отделением. Наверное, таким и был Чехов. Со школы помню, как Рубиновая Роза рассказала (почему-то это излагала не учительница русского языка и литературы, а английского), что Антон Павлович, будучи земским врачом, самолично отсасывал трубочкой туберкулезные пленки у детей, что впоследствии свело его в могилу. Я прочитала сборник рассказов Чехова из школьной библиотеки от корки до корки.
         Когда принесли Вареньку, мою Варежку, я с бьющимся сердцем взяла сверток и, обмирая, долго держала его как фарфоровый сосуд. Дочка учуяла тепло рук, разлепила глазки с серыми (как у меня!) глазками и голубыми белками, и начала жадно, нетерпеливо, как рыбка в аквариуме, искать соску. Не сосок, а соску. Дочка была обречена на искусственное вскармливание – кормить грудью нам, ВИЧ-мамашам, категорически запрещено. Ну и ладно. Вон у многих здоровых роженицам не бывает молока.
         Я невольно думала о маме. Это была бы идеальная нянька для Вареньки. Но даже маме я побоялась сообщить о своей болезни. Если бы мама приехала, то я бы расклеилась, как в детстве, когда меня обижала барачная шпана, и открыла бы диагноз. И так натерпелась от меня. Знаю, она не общалась с родственниками, точнее, родня не общалась с ней. Все эти годы после бегства из Захолустья я поддерживала с ней связь через водителей-камазников. Иногда  мама передавала то банку брусничного варенья,  то теплые вещи, а то и небольшие суммы денег. Так делали все. КАМАЗы ездили два раза в неделю – многое завозилось в Захолустье с Большой земли, двое суток уходило на дорогу, полдня машины стояли в очереди на паром через Витим. Я написала маме, что нашла хорошую работу и что денег мне не надо.
         Дочке семь дней давали ретровир в сиропе, для консультации вызвали врача из СПИД-Центра, а при выписке сообщили, что необходимости в продолжении лечения нет. Равно, как и у мамаши. Считалось, что после родов я выполнила задачу терапии АРТ - выносила и родила здорового ребенка. Но думаю, причина была прозаичней - дефицит дорогостоящих лекарств.
         В Захолустье варежки как бы продолжают рукава телогреек и полушубков, их носят на шнурке не только дети. Взрослые – на охоте. При этом шнурок кожаный. Шнурок пропускают через себя… Чтобы не потерять.
         Когда мою Варежку уносили после нашего краткого свидания, я долго ощущала, что за ней вослед тянулась незримая нить парной варежки. Что пуповина…
               
         Пленка 20е. Бассаров. Вино из одуванчиков

         Пустота. То, что наступает после достижения цели. Ты в конце пути – дальше дороги нет. Нет дальше земли. Стена леса. Здесь твой дом. Здесь надо табориться, рубить лес.
         Это ощущение, сродни чувствам первопроходцев Сибири, основавшим Захолустье, не покидало нас после выписки из роддома.
         Позже это чувство кануло в суете. В начале любого дела бывает много ненужных телодвижений, хотя опыт вроде бы описан в сотнях методичек. Маленький комочек плоти вверг нас в хаос. Голос у Варежки оказался на диво сильным, иногда мне казалось, что от ее крика дребезжала чайная ложечка в недопитом стакане чая. Кеша в такие минуты прижимал ушки и забивался в зазор между диваном и стеной. Быть может, у моей дочки просыпался талант оперной певицы, летевший над ямой оркестра колоратурным, нет, винторезным, сопрано?
         Свежеиспеченной мамочке запрещалось кормить грудью. Да и в целом она напоминала выпотрошенную рыбину, что в бессилье скатывается вниз по нерестовой реке. Покатница. Ее сил хватало лишь на то, чтобы со слабой улыбкой прижать выношенное к груди. Она плыла вниз по течению будней. Пустота, короче.
         И в этой пустоте будни летели с удвоенной скоростью, словно кадры, уже не «мультика» - черно-белой кинохроники, а порой и задом наперед. Я мотался на молочную кухню за бутылочками с горлышками из фольги, а то помогал Лори сцеживать набухшую грудь – даже на это у нее не хватало сил, ручки ее с фиолетовыми венами истончились и, казалось, могли сломаться (позже я узнал, что ломкость костей у «вичевых» нередкое явление); то на кухне, повязав фартук, возился с искусственными смесями «Малыш» и «Малютка», гадая, что из них дать после того, как Варенька срыгивала белесую кашицу на свой «слюнявчик»; вставал посреди ночи, когда дочурка орала по причине мокрой и холодной простынки… Я научился, как заправская нянька, менять пеленки, пеленать. Днем мне удавалось поспать час-другой, при этом храпел, сказала Лори, что сроду за мной не водилось. Работу я забросил, первую неделю вообще не появлялся в «Белом квадрате». Татьяна, правда, принесла заграничные памперсы и заверила, что в конторе народ «в курсах», «пашет за себя, за того парня и за ту девочку». Таня вывалила на стол горку апельсинов, наманикюренными ногтями сдернула с исходившего плачем тельца загаженную пеленку, не побрезговала простирнуть ее в ванной. Таня передала привет от папы и заметила, что я похудел, и что мне это идет. По поводу худобы Лори она тактично промолчала. Но все равно моей хозяйке, да и мне, было стыдно перед ухоженной гостьей за наш затрапезный вид, за кавардак и кислый запах, поселившийся в доме. Моя секретарша, хоть и сняла в прихожей красные туфли на высоченном каблуке (сочетались с кровавыми ногтями-когтями), казалась нас выше на голову…  А гостья перед уходом вдруг заявила, что завидует нам.
        Единственный, кто демонстрировал брезгливое отношение к происходящему, был кот Кеша. Он пялился с дивана желтыми глазищами на человеческого детеныша, принюхивался к воздуху и шипел, раздувая усищи. В награду за вредные условия существования хвостатый наглец с воплями требовал импортные «Вискас» или сырого мяса. Кабы не зима, недвусмысленно намекал котяра, ушел бы в знак протеста из дома в трехдневный загул. Обычно по теплу, весной ждал у двери, когда кто-нибудь выйдет – мусор выносить или в магазин. И махал хвостом на прощание. Я не препятствовал – бабник же.
        А зима лежала за окном седьмого этажа неоглядно. Какой-то антициклон, передавали. Голые ветви высоченных тополей, - их на окраине не обрезали, как в центре города,-  открывались дальние горизонты: лишь черное пятно карьера, где летом  добывали песок для очередного котлована, выделялось на исполинской белой простыне, накрахмаленной утренним снежком. В бесцветном, цвета срыгнутой детской смеси, небе растянулся неяркий эллипс светила, но светило оно абы как. Птички, царапая жесть, соскальзывали с подоконника. Передавали, нынче повышенная влажность, не характерная для наших мест. Что вкупе с утренними сорокаградусными морозами порождало гололед и заносы на дорогах. Но то не единственный риск этой зимы. Возможен рост респираторных и легочных заболеваний, вплоть до пневмонии; готовя на кухне смесь «Малютка», вполуха слушал по телевизору серьезную даму в очках. 
        На упаковке смеси «Малютка» упитанный розовощекий малыш радовался жизни, эдакий пупсик – образчик счастливого детства. Наша же Варенька по-прежнему напоминала заморыша, с личиком мартышки, с вечно холодной попкой и липкими жидкими волосиками… Я вглядывался в спящую дочку, и не находил ни своих черт, ни Лориных. Может, нетрадиционный способ зачатия тому причиной?
        Мои дни и ночи протекали однообразно. Поение Вареньки из бутылочки, стояние у плиты, иногда, когда отрешенная от домашней суеты Лори замирала у окна; стирка изгаженных пеленок, если вонь от них становилась нетерпимой; езда в молочную кухню, урывки сна на краю двуспальной кровати, в центре коего в унисон сопели дочурка и кот, обязательное получасовое «гуляние» с ней на балконе, судорожное заглатывание кофе с бутербродами, ночные побудки, смена пеленок, хождение-укачивание, однажды в зомбированном дрейфе чуть не уронил  хныкающую малышку мимо постели, вместо колыбельной мычал битловскую Yellow Submarine, пожалуй, единственную детскую песенку, которую знал. И впрямь, мы находились в подводной лодке без права всплытия и разбрасывания оранжевых шаров.
        Ничего не попишешь, салабон, «you’re in the army now», рефрен одноименной песни группы Status Quo, которую мы часами гоняли в армии. Такой перманентный недосып я испытывал разве лишь на первом году срочной. Status Quo. Статус-кво, состояние до войны.
        Продувка кингстонов, глоток свежего воздуха, передых и спасительный дрейф наступил с появлением в перископе Нюры. Она завалилась в нашу квартиру без звонка, но с большим пакетом. Мать троих детей взяла тельце в свои руки. Она не только начала давать Вареньке молоко из бутылочки, но и молоко с отварами – рисовым, овсяным, варила на кухне фруктово-ягодные кисели…  Во второе посещение Нюра приволокла целый мешок всяких полезных вещей – пеленки-распашонки, мази-присыпки, ворох тряпья – рубашонок, колготок, пеленок, носочков-рукавичек, шапочек, теплых комбинезонов и прочего, вплоть до…
          - Вот, - перехватила мой благодарный взгляд Лорина подруга, - от моих архаровцев осталось, думала, вдруг буду рожать четвертого, но муж встал в позу, стрёмно, грит, и так на работе пластаюсь, света не вижу, ему ж майора дали, придешь домой – один гвалт, грит…
          - Нюрка, ты чудо, я тебя люблю, - прошептала, выйдя из спальни, хозяйка. Халат висел на ней, как на огородном пугале.
          - А, коза! – чмокнула подружку Нюра. – На тебя лица нету, моль стрёмная! Трахаться и рожать ума не надо, овца ты стриженая. Главно, человека на ноги поставить, зыришь поляну? Давай-ка шевелись, мамаша!
         - Болеет она, - тихо сказал я. – Анемия, типа того… - не объяснять же Нюре, доброй душе, про диагноз из трех букв. Сама гостья излучала здоровье: крупные руки, румянец на круглом лице, розовые губы, белые зубы, арбузные груди, ноги – колонны.
         Нюра на миг посерьезнела и кивнула.
         - А девочка у вас чудо! – Нюра бросила умильный взгляд на посапывавшую и сытую Вареньку. - Реснички как у певички! Прям такой сладкий фрукт!.. Пэ-эрсик! Прям взяла бы и удочерила, а то надоели одни мужики в доме, - захохотала веселая товарка по киоску «Фрукты-Овощи».
         Странное дело, Варежка, просыпавшаяся от малейшего нашего чиха, и ресничками не повела на громогласные разлагольствования нашей спасительницы. На руках у Нюры, прижатая к внушительному бюсту многодетной мамаши, наша дочка мгновенно заснула.
         Даже Кеша признал авторитет шумной гостьи и потерся о ее сильные ноги-тумбы.
         Через день после ее ухода после настойчивого звонка в дверь просунулась  рука с большим тортом. Не сняв куртки, Оксана от порога зачитала поздравительный адрес от имени группы взаимопомощи. В нем были такие строки: «Заварила ты кашу, Варя! Расхлебывать будет весь свет. Вари, Варя! Твоя каша – еда наша!». Буквы обрамляли цветочки и сердечки, начертанные разноцветными фломастерами. 
         Варенька на руках у Лори проснулась от шума и заплакала.
         Насчет всего света – это, конечно, через край. Но я понял подтекст неуклюжего пожелания: Варенька была первой, рожденной здоровой от ВИЧ-позитивной пациентки, по крайней мере, среди диспансерного окружения нашего Центра. Дело не в диагнозе. Раньше все «вичевые» делали аборт. Врачи были не против. Даже если ребенок появлялся на свет здоровым, вставал вопрос: кто и как его будет воспитывать «по жизни»? Жизнь коротка… Варенька своим криком возвещала: люди и со страшным диагнозом могут работать, учиться, создавать семьи и рожать детей. Надо только спокойно принять свою болезнь. Принять и простить. И не винить белый свет.

        @info_Klio
        В «нулевые» годы ВИЧ-инфекция из ранга смертельных заболеваний переведена в разряд хронической болезни за счет совершенствования антиретровирусных препаратов. Регулярная их поставка позволила не прерывать антиретровирусную терапию и после рождения ребенка от ВИЧ-позитивной матери. ВААРТ стал именоваться АРТ из-за снижения побочных (высокоактивных) явлений. Риск появления новорожденного с положительным диагнозом при соблюдении всех врачебных рекомендаций сведен до 1-1,5 %. С развитием лабораторного контроля в дальних регионах определение вирусной нагрузки до неопределяемой стало оперативным, что позволило планировать тактику лечения и качество жизни пациентов ЛЖВ, лиц, живущих с ВИЧ.
                Из пресс-релиза Минздрава

         Оксана вручила торт от имени группы, сделала загадочное лицо, сморщила точеный свой носик, закатила глаза:
         - Та-дамм!.. А теперь вишенка на торте… - староста сделала пассы, как фокусник, и плавным жестом извлекла из-за пазухи бумажку. Откашлялась: - «Бассарова Варвара Борисовна… Возраст четыре месяца… Антитела прочерк… нуклеиновые кислоты… прочерк… трам-тара-рам, бла-бла-бла…» Алле, родители, - барабанная дробь! Та-дамм!.. Дочка ваша здорова, как корова! Ура!
          Я собирался получить подтверждение первичного анализа в лаборатории СПИД-Центра утром, но к концу дня он был готов, и Оксана сделала копию тестового бланка (старосту группы взаимопомощи в Центре знали многие). Через две недели после рождения Вареньки ее анализ на ВИЧ уже дал твердый отрицательный результат. Но мы с Лори все равно волновались: битые диагнозом, были сыты по ноздри ложноотрицательными диагнозами. Самый первый забор крови в первые 48 часов жизни дочки, еще в роддоме, дал положительный результат. Но лечащий врач тогда успокоил: обычное дело, в крови младенца еще циркулируют антитела матери, через пару недель «все устаканится». Так и вышло. Решающим же для снятия ребенка с диспансерного учета должен был стать отрицательный анализ в три месяца его жизни.
          Как? Неужели прошло три месяца?!..  В этой круговерти ночей и дней, сдобренной кислым духом описанных клеенок-пеленок, телодвижений, порой зряшных, над комочком плоти по имени Варвара Борисовна, оказывается, пролетел целый отчетный квартал. 
          Я заорал. Следом завизжала Варенька. Лори заплакала. Кеша мяукнул.
          Оксана сделала козу Вареньке – дочка издала радостный бульк, староста кинулась нас обнимать:
          - Круто! Народ, это дело надо срочно отметить!
          Лори трясущимися ручками нацепила очки и перечитала официальный бланк исследования крови Бассаровой В.Б.
          Присутствующие мгновенно переместились на кухню. Лори засуетилась, кинулась что-то разогревать на плите. Я изъял из холодильника бутылку сухого красного «Саперави», про которую мы в эту зиму позабыли, расплескал красную влагу по бокалам.
          - Вау, засада! Брось, подруга, - отмахнулась Оксана от закуски. – Пьем стоя. За Варьку все пьют стоя. Туш, барабанная дробь!.. Та-дамм! Будь, Варвара! – она обмакнула безымянный палец в бокал и мазнула лобик ребенка. Дочка опять радостно булькнула. – Пусть у тебя, Варя, все будет варенье! Барабанная дробь!
          - Все равно грудью не кормить, - хихикнула Лори и осушила бокал до дна.
          Я не узнавал ее. Впервые за последний месяц Лори смеялась. 
          - Смотрите, смотрите, - хозяйка вытянула руку в сторону окна.- Не видите? Весна…
          У нас словно раскрылись глаза. Снег с жестяного подоконника исчез, по краю балкона разгуливала птичка, воздух потяжелел и посинел. Кеша прилип к стеклу. 
          - Ура! – заорала Оксана. – Пьем за весну!
          Боря глотнул из бокала и сказал: «Это вино из одуванчиков».
          Звон бокалов, смех.               
          Забыв о технике безопасности, Лори склонилась над кроваткой. Варенька посучила ножками, взмахнула ручкой. Щека матери окрасилась красным. Лори испугалась. Испугались все, не поняв, в чем дело. Оказывается, забыла о предостережении опытных нянек: ноготки грудных младенцев что бритвочки. И о заповеди всех мамочек (особенно с ВИЧ) – надевать на ручки малюток варежки.       
          Кровь!.. ВИЧ как бич. Любовь и кровь. Дурная рифма. Нечистая пара.
          Конечно, заражение было исключено. Но кровь как предчувствие. Жизнь как проклятие. Неразлучная пара, что варежки на одном шнурке-пуповине.
         
            Пленка 21е. Бассаров. Засада. Ловец во ржи
    
          Может, мы слишком много смеялись в тот день?..          
          Светило солнышко, отлетел пух, прошли дожди и июльское пекло, уже не жарко, еще не холодно, всюду продавалось пиво и мороженое, кот Кеша ушел в загул, даже дворняжки во дворе ленились лаять… Живи и радуйся. Не получалось.
          Я где-то читал, что самоубийства чаще случаются не в ненастные дни, а как раз в прекрасные деньки. Ладно бы, у нас в Захолустье, депрессивном по названию, в стране, которая еще не очухалась от шоковых реформ, однако чаще сводят счеты с жизнью в Скандинавии с самым высоким в мире уровнем бытия согласно статистике. Это подметил  Сэлинджер, и дело было не там, где «Над пропастью во ржи», что объяснимо, отталкиваясь от мрачного названия, а в курортном отеле у моря. И денек был такой… купальный, словом. О’кей, живи да радуйся, купайся в море, бананы жуй - в ус не дуй, наконец, трахайся, чувак. А чувак выносит себе мозги из револьвера. И не жаль ему ни спящей молодухи (такое тело пропадает!), ни забрызганных обоев в номере элитного отеля. И название рассказа характерное A Fine Day for Bananafish. Как всегда, заголовок перевели кондово, что преподносится как особо тонкое, блин, мастерство: «Хорошо ловится рыбка-бананка». А прекрасный денек, выходит, запутался в мелкоячеистых сетях подстрочного перевода? В нем-то вся соль. И боль. A Fine Day for Suicide.
        Психологи объясняют упомянутый парадокс непереносимым разрывом между тьмой в душе, томящейся в клетке из ребер, и ослепительным небом и смехом живущих жующих. О’кей, покидать мерзотно-пасмурный мир как-то оно легче, согласитесь. Ага, Catcher in the Rye. Так именуется знаменитый роман Сэлинджера в оригинале. Ловец во ржи. Вроде все прекрасно, но Ловец уж затаился во ржи…
        Засада, перевела бы Оксана. Короче и точнее.
        Оксана пришла на помощь в трудные ясные дни конца лета, когда самочувствие Лори резко ухудшилось. Засада всегда там, где не ждали. Симптоматично, что болей не было. Просто Лори целыми днями смотрела в окно.
         Кончилось тем, что Варенька начала узнавать Оксану. Путать с мамой. Сучила ножками и буровила серыми глазенками. А в это время родная мать целыми днями таращилась в окно, иногда отвлекаясь, чтобы силком, по моей инициативе, впихнуть в себя остывший супчик. Его, как и смеси, готовила на кухне Оксана.
         - Мы ж типа группа взаимопомощи, вот я и вписалась! - повязав Лорин фартук, оборачивалась боевая староста и бросала взгляд на часы. – Засада! Как бы прием таблеток не пропустить.
         Я по инерции мотался на молочную кухню, сменяя Алдара.
         А Лори продолжала смотреть в окно. Смотрела куда-то вдаль.
         Она была такой… выпотрошенной, да. И рыбка-бананка тут, пожалуй, в струю. В тему. Ошкуренная-ошкеренная о шиверы-тёрки, кровоточа, она достигла истоков реки, где отметала икру, опустошенная высшим смыслом. Видимость – ноль.         
         Отвечала односложно.
         «Как ты себя чувствуешь?»
         «Хорошо», - шелестело в ответ.
         «Тебе что-нибудь нужно?»
         «Нет».
         И так далее. Впору было саму мамочку поить из соски.
         - Не мечи икру, парень. Послеродовая депрессуха. Сплошь и рядом, - выдала диагноз многодетная мать Нюра. На том конце провода что-то жевали.
         У Варвариной матери аппетита не было.
         А потом пришли боли.
           Оставив дочурку на попечение Оксаны, я схватил Варину мать в охапку и отвез в Центр на внеплановый осмотр.
         Заведующая клиническим отделом Тришина озабоченно повертела в руках бланки анализов. 
         - Мде, деточки… ВИЧ и беременность могут сосуществовать, но истощение организма будет сильнее. Ослабленная иммунная система будущей матери осложняет вынашивание, может негативно сказываться на эмбриогенезе. Истощение влияет на закрепление обсессивно-компульсивного расстройства.
          - А в переводе на русский это как?
          - А в переводе на русский это три буквы! – фыркнула заведующая клиническим отделом Лариса Алексеевна. Поправила прическу наманикюренным пальчиком. – А что вы хотели, маадой чеаэк? Роды - до и после! - даже абсолютно здоровой деревенской бабе не прибавляют сил. Сие чревато, маадой чеаэк, ясно? Это миф, что крепостные девки рожали в поле, а комсомолка у мартеновской печи. Хи-ха-хо. Может, и рожали, но о проценте летальных исходов история умалчивает… А я предупреждала, меж прочим: возможны вторичные болезни и осложнения.
         В дверь заглянули, что-то проблеяли.
         - Занято! – рыкнула клиничка.
         Тришина поморщилась, меняя под столом шлепанцы на туфли. Встала, посмотрелась в настенное зеркало.
         - ВИЧ инфекция у беременных развивается более стремительно. В среднем до наступления терминальной стадии проходит шесть лет. Если в этот период происходит беременность, средний срок наступления СПИД сокращается до двух-трех лет. Это лишь усредненные показатели, каждый случай уникален и индивидуальные особенности организма обязательно нужно учитывать...
         Расхаживая по кабинету и не забывая поглядывать в зеркало, врач-клиницист произнесла краткую лекцию. Я вспомнил, что Тришина недавно ездила на конференцию в федеральный минздрав. И заметил, что хозяйка кабинета несколько пополнела, пуговичка белого халата на животе готова была отлететь.
         Из ее мини-доклада выходило, что осложнения у беременной женщины с ВИЧ могут наступить в любой момент, коснуться любой системы жизнедеятельности. У будущих матерей наблюдаются воспалительные процессы плодного пузыря, бактериальные инфекции, грибковые заболевания и лишаи, в ослабленном организме может взять свое туберкулез или цирроз. В первую очередь стоит заботиться о тех органах, с которыми и ранее случались проблемы и недомогания.
         Тришина с грохотом вбивала эти истины высокими каблуками в пол, расхаживая от стола до двери.
         Лори сидела, поджав тоненькие ножки под стулом, будто сказанное не имело к ней отношения. Дочку мы на пару часов оставили под присмотром Оксаны.
         - Поглядите на нее, - остановилась врач.– Вот выведи ее на солнышко, дык она ж растает! - Лечащий врач взяла в руки анализы. -  Возможно, тут непростая наследственность…  Анемия, малокровие отмечались еще в середине двадцатого века. Ну, еще психофизические отклонения, вялотекущая…  эта самая…
         - Лариса Алексеевна, так у нее эвенкийской крови всего ничего!.. - я привстал со стула.
         -  Мде, тут и моя вина, - остановилась врач. – Да, не рекомендуются ВИЧ-пациенткам вынашивать ребенка. Но это ваше право. К сожалению. Тем паче, что ребенок здоровенький… Арпиульева, где девочка?
         Лори очнулась, поерзала на стуле, губы ее разлепились: 
         - Спит…
         - Ну и ладно, моя дорогая, - расслабилась Тришина. Улыбнулась, потрепала пациентку по плечу. – Главно, дочка у вас здоровая, приходите с ней, будем снимать ее с учета.         
         Лариса Алексеевна тяжко вздохнула, села за стол, переложила листки.
         - Зря все-таки отменяют терапию после родов. Я даже поспорила на конференции… Меня согнали с трибуны, ну и что? Захлопывали, не давали слова сказать, лизоблюды! Никто не хочет признать, что дело в элементарной нехватке препаратов. А я считаю, что антиретровирусная терапия при ВИЧ обязательна не только при беременности, но и после родов. На Западе послеродовая АРТ внесена в протокол лечения. А у нас первые полгода после родов нередки летальные исходы у мамочек. Тромбоэмболия, инсульт – это верхушка айсберга… А того не видят, не хотят видеть, что рожалая пациентка не цветет, как все, а стареет на глазах…
         Вспомнил, Лори после визитов в Центр не могла подняться на седьмой этаж (лифт часто не работал), и обычно Алдар, ухватив ее борцовским приемом, тащил на себе от врача до самой двери нашей квартиры.
          - Ну да, слабеет, - привстал я. – Дочку, боюсь, уронит. Мы сперва с Оксаной думали, простудилась, сидя у окна. Температура тридцать семь, вроде небольшая…
          - Нет, большая, маадой чеаэк! - хлопнула папкой о папку Тришина. – Это значит, что идет воспалительный процесс, ну вот как торфяник горит, не видно, не слышно, а потом как рванет! И уже на терминальной стадии назначают терапию, эскулапы - кривые лапы. Поздно пить аршан-нарзан, когда печень разваливается! Твою мать!
          Лори при слове «мать» вопросительно оглянулась на лечащего врача.
          - Отбой, Арпиульева, -  отмахнулась папкой клиницист. – Не про твою мать…  Хотя и про твою тоже.
          - Извините, Лариса Алексеевна, -  привстала пациентка, будто строгая учительница подняла ее за невыученный урок. – Я что-то не так делаю?
          Тришина шумно вздохнула, сбросила туфли под столом, босиком прошлепала к стулу, погладила Лори по голове.
         - Так, все так, девонька. Все будет хорошо. Я тут тебе назначила, для иммунитета… Ты, главно, не волнуйся, дорогуша. Муж у тебя, с руками-ногами оторвать! Все хорошо.
         При слове «муж» я вздрогнул. Хорошо, что никто не заметил.

         Пленка 21е. Бассаров. Отмель Млечного пути
 
         После часового аудио-террора, ближе к полуночи, Варенька наконец затихла, и я незамедлительно провалился в сон. Упал там, где меня придавила тишина. Поджав ноги, притулился с краю огромной кровати, в центре которой вальяжно развалился кот, а с другого краю посыпывала дочурка в обнимку с плшевым мишкой. Эта троица явочным порядком оккупировала спальню. Лори в последнее время предпочитала спать на кушетке в комнате, бывшим некогда моим кабинетом. В силу того, что титул дембеля, или альфа-самца, в прайде присвоил кот Иннокентий, со спальными местами в доме была напряженка. Можно было лечь на диване, но, видимо, не хватило сил добрести до гостиной.
         Посреди ночи, инстинктивно сползая из боязни придавить то ли Варю, то ли Кешу, - первое грозило ором, от которого мелодично позванивала люстра, второе возмущенным мяуканьем и царапинами, -  грохнулся на пол. И в ту же секунду, еще в цепких объятиях сна, полез обратно на кровать. Но что-то мешало: заныло в носу, в гортань натекло, я чуть не задохнулся и вскочил. Сон - как рукой! И потащился в ванную. Сплюнул. Так и есть: кровь. Я намочил тряпочку холодной водой, потушил свет, и так, с полузадранной башкой, поперся обратно. И потому не сразу углядел силуэт в светлом пятне окна - странный, скособоченный, он был великоват для призрака. Ужель тень обожженной девочки растет не по дням, а по ночам?! Не успев испугаться, успокоился. Моя Бабочка, больше некому. И опять испугался. Ей плохо? И вновь расслабился, поняв, в чем дело. Лори смотрела в телескоп! Ночь была звездной. 
 
         @info_Klio
         Ученые университета Торонто проанализировали данные о 150 тысячах звезд во Вселенной, и пришли к выводу, что человек на 97 процентов состоит из звездной пыли. Основной набор химических молекул приблизительно одинаковый. Астрофизики провели исследования относительно состава звезд в галактике Млечный путь. Выяснилось, что небесные тела содержат тот же химический состав, что и человек. Это фосфор, азот, углерод, водород, сера и кислород. Набор этих веществ схож с человеческим, образуя биологические молекулы. Новые данные помогут приблизиться к пониманию того, как и почему возникла жизнь. До сих пор было непонятно, как именно все живое появилось на Земле в один момент. Исследования на эту тему продолжатся.
       Астрофизики считают, что мы состоим из звездной пыли на химическом уровне.
Группа ученых во главе с профессором астрофизики Ди Сэк Муном нашла очень много фосфора в туманности, образовавшейся три столетия назад после взрыва сверхновой звезды Кассиопея А. Эта огромная звезда в 25 раз больше Солнца, в 11 тысячах световых лет от Земли. Фосфора в ее туманности в 100 раз больше, чем в любом другом месте нашей галактики. Ранее фосфор в туманностях, образовавшихся в результате взрывов сверхновых звезд, не находили. По словам Муна, соавтора статьи в журнале Science, фосфор как бы дополнил набор элементов, необходимых для возникновения жизни. Канадский астрофизик не первый утверждает, что люди состоят из звездной пыли. О том, что фосфор и железо в нашей крови имеют звездное происхождение, говорил еще в 20 веке американский астроном Карл Саган.

         Я и забыл, когда последний раз касался окуляра старенького телескопа. Разобранный, небрежно обернутый тряпками, он который год пылился в темнушке. И ведь нашла, собрала прибор (нашла силы!), протерла ваткой…
         Когда на цыпочках подошел к полуночнице, Лори не испугалась, не удивилась. Она что-то шептала, направляя  телескоп в иную точку Млечного пути. Левой рукой приобнял крылышко Моей Бабочки, правой по-прежнему зажимая тряпицей нос. И услышал, как Лори шептала: «Ом… ом…».
         Я вспомнил, что некоторые, наиболее трезвомыслящие из сестер и братьев Лори по диагнозу, та же Оксана, обратились к Богу. И теперь понял, почему.
         Понял слова, парадоксальные вроде, ревностной прихожанки Оксаны: «Кабы не ВИЧ, я б давно померла». Оксана, жительница Кирзавода, раньше ширялась тяжелыми наркотиками. После подтверждения диагноза завязала, претерпев чудовищную ломку. Съежившись, двое суток валялась на паперти в спальном мешке, изблевав его изнутри, в обнимку с двухлитровой бутылью воды. На третий день вползла в церковь.
         Долбаный атеизм! Въелся под кожу, как энцефалитный клещ – не вытащить, затерялся в мозговых извилинах – не найти, растворился в крови – не вытравить капельницей. Еще с красногалстучного детства втемяшили: «Религия – опиум для народа». Another brick in the Wall. Кирпичи в стене марксистко-ленинской идеологии.
         Не раз пытался припасть, так сказать, к вере, не суть важно какой -  бог един, говорила мама, но все заканчивалось балдёжом, как после родового праздника «Больдёр». А ведь шаманизм, язычество – первой росток веры, перворелигия всех народов. Грех ломать росток. Всеобщая ирония и скептиизм погубят эту цивилизацию и тебя лично.
         Вера должна покоиться, как некогда сказал Эпикур, на непосредственном ощущении. Но я не ощущал, как ни тщился. Ни в православной церкви, ни в дацане, ни на шаманском тайлагане, даже во время камлания, ни во время эвенкийского «Больдёра».
         Главное – верить, не раздумывая. Без рефлексии и интеллигентских штучек. Говорят, узники ГУЛАГа, верующие, намного легче переносили самый строгий лагерный режим.
       
        Неизлечимая хворь – одиночное заключение, когда душа заключена в карцер, где  вместо решеток – ребра. 
         Лори подвинулась, уступая окуляр телескопа. Она была босиком, без халата, в одной ночнушке, и ведь не мерзла, ее не била лихорадка последних дней.
          Голые щиколотки огладил бархат Кешиной шерстки. Кот вскочил на подоконник. Теперь мы глядели в небо втроем.
          И боль ушла. И кровь перестала течь.
          Звезды, помигав на прощание, пропали. Я взглянул в окно. В свете фонаря мерцала водяная пыль. Дождик. Воробей, нахохлившись, цеплялся за деревянные перила балкона. К нему подлетел собрат, чиркнул клювом о клюв, сообщая: «Все норм, бро». Упорхнули под навес крыши. Ветра не было. Когда ночью моросит, не холодно. У нас в Захолустье слабый ливневый дождик сулил богатую охоту.
          «Дождь… - тихо сказал я. – Не видно».
          Безбожнику сокрыты тайны Вселенной.
          Я повел Лори к дивану, накрыл пледом.
          Засыпая, она держала меня за палец и невнятно шептала.
          «Что? Что?» - нагнулся.
          «Ом…» - донеслось.
          Понятно. Извечная мантра. Так легче.  Не утонуть в пучине боли.
         Дождь шел пополам со снегом. А снег по буддистским поверьям – добрая примета.   
         Пацаном я тонул. Тонул – сам не верил себе. Какашкой меня тащило вниз по реке.
Известное дело, какашки не тонут, но и к берегу не пристают. Течение, мощное, упругое, холодящее ноги, уносило меня прочь от берега. Я то и дело ложился на спину, запрокидывал голову, но силы утекали с нарастающим шумом в ушах и болью в груди. Собственно, мне уже было все равно.
         И, подняв голову из последних сил, я оглядел в тоске неоглядную синь неба и, не отводя глаз от разящих мозг снопов солнца, сказал то, что хотело мое тело. И, откашлявшись, повторил уже спокойнее,  глядя в белые клочковатые облака. Я сказал:
         - Боженька, миленький мой, спаси, я еще не любил!   
         И сей же миг встал, как вкопанный, посреди реки. Течение вынесло меня на песчаную отмель, на косу, узкую, в пять шагов, туда, где в реку впадал ее правый  приток.
         Я постоял над скорчившейся в позе эмбриона Лори, не зная, что сказать. Молитвенных слов я не знал. Ни мантр, ни священных писаний. Но, авось, кривая вывезет на отмель? Дай Бог.
         «Ом мани…» Дай-то, Небо, кривая вынесет страдалицу на узкую, шириной в пять парсек, отмель Млечного пути. Туда, где нет боли и смерти.

         Когда заканчивалось действие обезболивающего укола, Лори не кричала, лишь задушенно мычала в подушку. И это было страшнее крика. Кеша, лежавший в ногах хозяйки, прижимал уши и сигал с постели.
        Боль приходила волнами. В коротких промежутках отлива я ловил на себе испытующий взор моего самого дорогого существа - после Вареньки, конечно. Нет, они равно дороги – все мы варежки на одной пуповине.
         Но, пожалуй, главный показатель телесных мучений был в том, что Лори охладела, если это слово уместно, к дочери. Была равнодушна. Она не просила дать ей Вареньку в руки.
         Оксана, не выдержав пустого взгляда подруги, покинула нас. И я ее не винил. Это был мертвящий взгляд.  По моему звонку прибыла Нюра, но через полдня, надавав кучу советов, сбежала.
         Опытный врач, которого рекомендовала заведующая клиническим отделом Тришина, диагностировал «отсутствие интереса к жизни». С достоинством сложив в прихожей долларовую купюру, добавил, что «причина не в физиологической сфере, а скорее в психофизической».
         Он пригладил перед зеркалом седины, и так лежавшие волосок к волоску вдоль  косого пробора, снял с блестящих штиблет голубые бахилы, поправил шейный платок (такой вот пижон!) и привел цитату Авиценны: «Спокойствие – половина здоровья». Визитер, обдавая горчичными нотками дорогого одеколона, был рангом пожиже средневекового целителя, но тоже не лыком шит – доктор шизоведческих, как выразилась Тришина, наук, земляк. Прибыл на побывку из столичной клиники, и по старой памяти заглянул в Центр (главврач Бузина устроила прием и фуршет), где когда-то работал пару лет перед аспирантурой.
         Антидепрессанты тут бессильны. Здесь нужна другая «химия». С этим согласилась  врач-клиницист Л.А. Тришина.
         В переводе с шизоведческого на русский предписывалось «лечить душу». («Что же, сударь, можно сказать и так», - поклонилось, коснувшись края шляпы, заезжее светило). Люди в богадельнях сгорают не от отсутствия лекарств и должного ухода, хотя и это, наверное, имеет место. Дело в потерянности средь чуждого окружения. Жертвы в одночасье лишены внутреннего спокойствия, которое дает семья, дом. Спокойствие это поближе к буддизму будет. Но закавыка прежде всего в перворелигии Захолустья, темной, дремучей, как не расчесанные космы шамана, именно ею провозглашено понятие «убежавшей души». Закреплено ударом колотушки в бубен камлающего шамана. Прописано на узких дощечках дацанского обихода.       
         Кровожадное языческое «долё» из уст Лориго - первый звонок веры. Этот звук вырос из робкого перезвона шаманского плаща-оргоя, отороченного железными фигурками человечков, влился в пентатонный лад колокольчика в руках буддийского монаха, отлился в мощный набат колокола на подходе к храму. Ветер веры, сорвавшийся с гольцов Икатского хребта, просвистел в рогах белого оленя, крутанул барабанчик-хурдэ на крыше дацана и унес людские молитвы в небо. Олень-орон на родовом стойбище и его собрат на фронтоне ламаистского храма – из одного небесного стада. Ибо практика язычества, вера  таежных аборигенов органичны, - так речушка молча припадает к мощному плечу главного русла, вливаясь в буддизм, древнейшую религию.
         Провести полноценный обряд возвращения души, пояснил Васька Арпиульев, вряд ли получится. Он предполагает выезд на лоно природы. Надо заколоть барана, развести костер, устроить, по выражению Васьки, натуральный кипиш. И провел указательным пальцем с обгрызенным черным ногтем под закопченым носом-пятачком. Подвел черту.
         Васька не врал. Потому что от обряда получал двойную выгоду: дармовой выпивон, ибо без «огненной воды» не обходится ни один языческий ритуал, плюс жратвы немерено. Ваську, это шаманское отродье, я отловил в ближайшем от моей конторы подвале. Летом он спал в большущей коробке из-под телевизора в ворохе тряпья, одурманенный «фунфыриками» - настойками типа «боярышника».
        - Она ж того… не транс…- запнулся подвальный житель
         Я напрягся: сейчас выдаст нечто трансцендентальное. Но Васька справился с лингвистической задачей.
         - Она не транспортабельна, начальник.
         Обитатель подворотни, Васька знал все новости околотка, режим работы близлежащего вино-водочного магазина, помойки и фирмы-спонсора под названием «Белый квадрат». От этого зависело, будет ли он к вечеру сыт.
         А вот Лори приходилось кормить силком. Аппетит ненадолго возвращался к ней после обезболивающего - я научился ставить уколы, пройдя краткий курс ликбеза в процедурной Центра. В основном супы, бульон, буквально с ложечки. Впору было готовить молочные смеси на двоих. Кабы не Нюра, я бы с недосыпа ошпарился на кухне.
         Если Варенька требовательно выражала свои запросы, то ее мать помалкивала. По-прежнему безучастно глядела в окно и повторяла неизменное: «Ом…»
         Ну что ж, запрос ясен. Ом мани падме хум.          
         И тут Алдар сообщил, что есть такой марамба-лама, или эмчи-лама, доктор тибетской медицины. Чимит-лама прославился тем, что излечивал женские болезни, в том числе неизлечимые,  даже – attention, please - ВИЧ-инфекцию. Мой водитель не знал диагноз Лори, хотя на пятом году моего «гостевого брака» это было секретом Полишинеля. («Какая еще шинель? – изумился Алдар, вертя баранку.– Я десять лет как дембельнулся, шеф. И сорвался в крик.- Куды ты прёшь, баран?! »). Что-то я слышал про чудо-лекаря – сорока по имени Оксана в клюве принесла. Выпалила, что его знают аж в Америке.  Хотя это мог быть очередной шарлатан, собирающий жатву на людском отчаянии и на горячей теме «чумы ХХ века». Тем паче, женская паства на Западе падка на восточную экзотику.
         Я позвонил в СПИД-Центр.
         - Ну, если вам денег не жалко, - отреагировала заведующая клиническим отделом. Я представил, как Тришина пожимает плечами в тесноватом белом халате. – Должна официально предупредить: вакцины против ВИЧ пока в мире нет. – В трубке зашуршало. Сквозь шумы донеслось. – Ну, куда вы лезете, маадой чиаэк!.. Тут не наливают!.. Как, как? Не какать тут! А так: в порядке живой очереди, ясно? Если доползешь… живым! – Децибелы в мембране упали до задушевного минимума. - Хотя что вам терять?
         Я не сразу сообразил, что на том конце провода обращаются ко мне. К нам.
         Терять нам с Лори было что – жизнь. Этот тезис я и артикулировал абоненту.
         - Извините, Борис, запарка…  Думаю, хуже не будет. Ну и чудес ждать не стоит.

         Пленка 23е. Бассаров. Кеша – буддист

         Примерно то же самое сообщил сам лекарь, чем с ходу завоевал мои симпатии. Его «офис» в гостинице «Подлеморье» представлял собой слегка преображенный номер эконом-класса, отнюдь не «люкс». По своему опыту знал, что люксово стремятся выглядеть те, кому нечего больше предъявить пастве. Точнее, клиентам. Здесь не хотели казаться лучше, значительнее, чем есть. Конечно, антураж наличествовал: буддийские иконы-танка, увеличенная копия рисунка скелета и мышц человека из «Атласа тибетской медицины», тонкие коричневые свечи с благовониями, блестящий барабан-хурдэ, небольшие бронзовые скульптурки по бокам божницы. Но выглядело все это в меру, не крикливо. В рамках эконом-класса.
         Едва вышел из подъезда - закружилась голова. Немудрено после недельного затворничества в полумраке спальни, разгоняемого вспышками Варенькиного ора, дребезжанием детской погремушки да стуком падающих игрушек. Контраст с кислым амбре обмоченных пеленок – как ни проветривай! –  был разительным, даже если «свежий воздух» во дворе от засилья личных авто - понятие относительное. Как и время. Оказывается, пролетел месяц. Граффити на торце нашего дома поменяло кумиров. Линялые краски черно-белого портрета, похожего больше на похмельного обитателя подвала, чем на лидера группы «Кино», -  уцелела лишь корявая строчка «Цой жив!», - вытеснили яркие черты главного героя из фильма «Брат» и косая строчка» «Сила в правде!». Доморощенные художники выросли физически и творчески.
         В другой раз обязательно раздобыл бы видеокассету с хитом сезона, фильмом «Брат». Тем паче, в жилах Бодров-младшего текла бурятская кровь,  в том же соотношении что и у меня – на осьмушку. Но сейчас было не до кино – в кавычках и без. За окном другое кино...  Круче всякого триллера.
         Последнее время мой мир сузился до четырех стен, не считая редких вылазок в магазинчик, врезанный в угол нашей семиэтажки. Уже отлетел надоедливый тополиный пух, а Лори все так же лежала и молчала. Ее дочка лежала и не молчала.
         Я с трудом припарковал видавшую виды «тойоту» на площадке у отеля. Сунул солнцезащитные очки в бардачок. Едва захлопнул дверцу, меня ослепили блики десятков лобовых стекол и хромированных бамперов. Иномарок в краевом центре стало больше, причем, престижных марок, попадались и джипы.
         Оказывается, стойка администратора теперь именуется ресепшеном – как в столице. Знай наших. Хотя уверен, что унитазы в номерах по-прежнему «наши».
          - Вы к Чимит-ламе? – уточнила на ресепшене красивая белолицая бурятка средних лет в униформе (нечто новое) и с бэйджиком на синей жилетке поверх белой сорочки, в желтом платке, повязанном наподобие пионерского галстука.
          – Пятый этаж, до конца по коридору, номер 420. Вы один?
          Я был один. Так как Лори, по выражению ее дальнего родственника, нетранспортабельна, намеревался договориться о выезде лекаря на дом – он оказывал и такие услуги.
         Меня вызвалась сопроводить пожилая словоохотливая женщина-уборщица в черном халате. Ей было по пути. Вместе с пылесосом на длинной ручке мы впихнулись в лифт.
         - А наш дохтур-то дуже бравый! – похвасталась в лифте технический работник и поправила платок. – Сама-то я ить не местная. Дык как он мой ишиас-то клятый извел, це песня! А массаж – це ж балет вприсядку! И еще пару болячек извел попутно. Послушал пульс, взял за ручку и да извел! И внуку моему головку стрёхнутую выправил, когда тот с качелей упал. И ведь ни копейки не взял, вот-те-крест! А я ить чуть не в карман денежки ему сувала! Вообще со старых не берет, во какой…
         В наших краях за оказание подобных услуг принято давать, кто сколько сможет. Но негласная такса существовала.
        Доктор, эмчи-лама, как полагается, был обрит наголо, но седина на запавших висках и на  затылке, светилась. Скудную растительность увенчивала жидкая бороденка а-ля Хо Ши Мин. Он зажег свечи. Мне нравился этот запах благовоний – терпкий, умиротворяющий.
        Эмчи-лама не согласился на срочный выезд, хотя я намекнул, что внакладе тот не останется. Сверившись с календарем, сказал, что в этом месяце не сможет. Пока возжигались благовония, я подошел к небольшой фотографии, сделанной «мыльницей». Ее загораживала бронзовая  скульптурка. На фото распорядитель оккультных практик, худенький, молодой, еще без бородки, с птичьей шейкой, торчащей из парчового орхимжо, стоял в полупоклоне рядом с Далай-ламой.
         Я стал настойчивей.
         Доктор тибетской медицины трижды извинился, пояснил свой отказ тем, что его ждет больной человек.
         - А мы что ль здоровые? При смерти она! – выкрикнул я.
         Насчет смерти это я, прямо скажем, загнул. Сам не ожидал. О смерти никогда речи не шло – ни из уст врачей Центра, ни от ближайшего окружения, более того, не мелькало в мыслях моих.
         Запретное слово мгновенно возымело действие. Доктор согласился приехать  на дом к вечеру.
         Приезд знаменитого лекаря не произвел на Лори особого впечатления. Ни бордовая накидка, ни четки, толстым браслетом обвившие левое запястье, ни усиленные поклоны Алдара, который сопровождал знаменитого врачевателя.
          Оксана поспешно, роняя соску, унесла Вареньку в спальню. Лори оторвала голову от подушки и с трудом села на диване. Волосы ее спутались, я подал ей гребень. Клиентка  спустила голые ноги с дивана, нашарила тапочки – я узрел выглянувшие из-под халата тощие лодыжки. Лори вяло провела гребнем по волосам, завидев гостя, попыталась встать, скорее, обозначила движение, получив ожидаемый жест: не вставать.
          Роль благоговейной паствы, послушника-хуварака и носильщика изображал Алдар – един в трех лицах. Он нес пухлый саквояж доктора и зонтик; оттеснив меня, принял  верхнюю одежду и шапочку, всячески суетился, то возжигая свечи, то подавая что-то, - ловя слово господина на монгольском наречии. После каждого телодвижения не забывал сложить на груди ладони. Круглая его физиономия выражала восторг, изуродованные кончики ушей шевелились. И бросал недовольные взгляды на хозяев за недостаточно выказываемое почтение. Я сложил ладони и неловко поклонился – вот чего не умею, так это прогибаться. И Лори не удосужилась, или не смогла сложить ладони в буддийском жесте. Единственный из квартиросъемщиков, кто безоговорочно признал высокий статус визитера, был Кеша. Он усиленно потерся о ноги доктора, его рыжий хвост играл с полами бордовой накидки. В довершении котяра грациозно впрыгнул на журнальный столик, где были разложены колокольчик, барабанчик-хурдэ, бронзовый сосуд с воткнутым в узкое горлышко павлиньим хвостом, узкие, вполовину ученической тетради, пергаментные листки с тибетскими письменами. Кеша внаглую улегся с краю, осторожно понюхал павлиний хвост, цепляя узорчатые перышки усищами, и – замурлыкал. Алдар хотел было согнать наглеца, но Чимит-лама поднял правую руку: не надо. Так всю церемонию это рыжее хамло пролежало на ритуальном столике, бесстыже выкатив на людей желтые глазища и лениво помахивая хвостом.
         И все-таки это был доктор! Он присел рядом с больной, взял ее левую руку, нащупал пульс и прижал большой палец к вене. В наступившем молчании слышалось тихое пение Оксаны, убаюкивающую Вареньку в соседней комнате, да мурлыканье Кеши.
         Врач включил настольную лампу, внимательно изучил зрачки подопечной.
         - Зай, болоо! - изрек. Встал, что-то сказал.
         - Болезнь слизи, - перевел Алдар.
         «Начинается, - подумал я. – Забыл произнести “абракадабра”…»
          Лекарь поймал мой иронический взгляд и показал жестом, что просит меня выйти. И сам вышел следом.
          Мы проследовали на кухню. Кеша прибежал за нами, видимо, за жратвой. Но кот явился за пищей духовной, и начал с новой силой тереться о полы орхимжо.
         - У нее тяжелая инфекция, так? – начал доктор восточной медицины. Его скуластое лицо темнело на подбородке, бородка была с проседью, коричневые зрачки в лучах заходящего солнца казались желтыми, как у кота. – Что-то с кровью…  вообще мало крови. Пятый элемент, так? Кровопускание не поможет… Слабость, так? Болезнь слизи дополняет болезнь ветра. Она… как это по-русски… открыта всем болезням, так? Аппетита нет, так? Тогда надо кушать все красное, фрукты, зай? Сырую печень, вареную кровь, красное мясо, зай? – Взглянул в окно, где закат окрасил в буддийский оранжево-пурпурный цвет дальние сопки. Вздохнул. – Хатуу… Понимаете, время ушло… Кровь это такое… такая субстанция.
          Тибетскую медицину называют нетрадиционной. Но, может, она и есть самая традиционная? По-сути диагноз лекаря, только иными словами, совпадал с симптомами и рекомендациями, озвученными в Центре. Я решился:
          - Не хотел сразу, доктор … Знаете, у нее ВИЧ.
          - Знаю, - невозмутимо кивнул собеседник. – Она входит в стадию «бардо».
          - Как? Это плохо? – озадачился я.
          Чимит-лама пожал плечами, поправил сползшую накидку.
          - Это ни плохо, ни хорошо. Это… конец путешествия.
          Я мгновенно вспотел.
          - Последняя станция?
          Гость улыбнулся:
          - Нет, предпоследняя. – Улыбнулся. – Как бы это по-русски… В нашей практике вообще нет понятия «последний». Если приготовиться к неизбежному, то можно пересесть на другую ветку. Ну, как в метро, так? – Опустил кончик рта. - Понятно?
          - Более-менее. - В свою очередь пожал плечами.
          Вспомнилось изречение Далай-ламы: «Буддизм не религия, это учение».
          - Мм… пожалуй, сложновато для неофитов. «Книга мертвых» это… вульгарно, так? Слишком модно. В первоисточнике «Бардо Тхёдол». В двух словах не объяснить…
          «АРТ, -  мелькнуло в голове. – Искусство умирать».
          Лама озвучил мою мысль:
          - Это умение правильно уходить, так? В двух словах.
          Чимит-лама улыбнулся. Алдар, застывший в дверях в поклоне, выпрямился, будто его хлестнули плетью.
          В любом случае буддизм, даже в вульгарном изложении, это темный лес.
За деревьями леса не видно. Доктор говорил загадками. Надоело их разгадывать.
          Мы  вернулись в гостиную, я взбил подушку на диване, где полулежала Лори. Она прошептала знакомое «Ом…». Знакомое начало буддийских мантр.
          - Это буддийское? - спросил я.          
          - А вы спросите у нее. Она знает. – Бритая макушка гостя дрогнула. Лекарь слегка усмехнулся, опустив кончик тонкогубого рта. Опять загадки!
          Лори вложила очки в футляре, в изнеможении откинулась на подушку, прикрыла веки.         
          И все-таки это был лама! Священнослужитель. Не только доктор.
          …Звенел колокольчик, гремели тарелки, сухо стучал, что град о карниз, барабанчик с привязанной на шнурке деревянной горошиной - под монотонный речитатив молитвы, под мерное раскачивание чтеца, перекладывание узких желтых, не сшитых страниц, захватанных по уголкам, с угловатой вязью письмен. Изредка грохотали медные тарелки.Все это перемежалось изящными пассами рук и пальцев…
         Алдар, согбенный, почтительно застыл со сложенными руками поодаль, не смея приблизиться к отправителю молебна. Я старался подражать водителю. Лори почивала на диване с закрытыми глазами, не спала, судя по дрожанию век, но вряд ли медитировала; зато из спальни было слышно, как «гулила» мантру ее дочка, насытившись искусственной смесью. В гостиную заглянула Оксана, приложила было щепоть пальцев ко лбу, но опомнилась, в испуге прикрыла рот, исчезла.
         Единственный, кто в доме игнорировал эти страсти – Кеша. Разжиревший на консервированной рыбе кот развалился, пребывая в нирване, - на столике прямо перед ликом священнослужителя; вытянул передние лапы и ухом не вел при ударах барабанчика и грохоте тарелок. В обычные же дни котяра принимал солнечные ванны на подоконнике, или был занят не менее ритуальным вылизыванием яичек. А может, Кеша и был истинный, достигший просветления, буддист?         
         Завершилась церемония возгласами «А, хурый!», с троекратными кругообразными движениями обеих рук. Усердно и громогласно – за троих! - ламе вторил Алдар. Мне вспомнился этот древний клич. Шаман из Захолустья, по совместительству ветеринар,  сказал, что данный возглас означает осердие жертвенного барана. Ветеринару лучше знать.
         Гость на прощание, как полагается, раздал порошки в пакетиках. Ну, какой  лекарь без порошков?
         На развилке верований чуть не случилась судьбоносная ошибка.
         Лори нашла в себе силы встать, чтобы проводить дорогого гостя. Принимая в прихожей чудодейственные пакетики с порошками, больная снова повторила «Ом».       
         Доктор тибетской медицины взял из рук застывшего в позе сломанного истукана Алдара шляпу, зонтик, склонил голову, явив аккуратную, с кофейное блюдечко, лысину, не характерную для номадов. Видимо, гранит буддийской философии нелегко давался, говорят, десяток лет доктор провел в Тибете, и чуть ли не столько же в Индии.
          Гость надел шляпу, сказал Лори: «Зай».* Повернувшись ко мне, молвил: «See you later». И наконец перешел на русский язык, кивая на пакетики с порошками в руках хозяйки: «Не панацея, так? Однако не помешает. Для укрепления этого… тамир, так? Духа, так?». «Иммунитета?» - спросил я. «Так!» - обрадовался доктор. Морщины на лбу прорезались глубже.
         «Ом…» - прошептала Лори.
         «Зай», - склонился гость и вышел в распахнутую дверь, которую придерживал Алдар.Он же проводил эмчи-ламу, донес саквояж до машины и отвез в его резиденцию в гостинице.
          Все эти церемонии отняли у моей женщины последние силы. Она рухнула в постель. И опять прошептала загадочное слово.

*Да» (бур.)

          @info_Klio
          Вэкорои - старинные эвенки, Жили на этой земле еще до того, как пришли буряты и другие племена орочонов. Охотились по урочищам рек. После ухода на восток освоили оленеводство. Они говорили, что душа человека  – оми – не всегда уходит в потусторонний мир. У всех людей, умерших неестественной смертью, не от старости или болезни, их души не уходят, а витают вокруг да около. У остальных случаях умерший не исчезал совсем, не истлевал. Жизнь, по их вере, вечна, только принимает другую форму. Захоронение проводилось на деревьях. Умершего одевали в лучшую одежду. В могилу клали самое необходимое «в дорогу». После установки гроба у дерева участники похорон три раза обходили могилу по «ходу солнца». Забивали жертвенного оленя. Или «провожали» водкой.
                С.Г. Найканчин, 75 лет, эвенк, урочище Коратал.               
                По материалам фольклорной экспедиции Бурятского
                филиала СО РАН СССР

         Пленка 24е. Бассаров. Оми. Разговор по душам

         Я повторил слова Чимит-ламы, но с вопросительной интонацией: «Это не буддийское?»
         «Это наше. С эвенкийского. Помню с детства, когда болела. Забыла, а сейчас вспомнила», - сказала Моя Бабочка.
         Блин. Попутал нечистый. Зачин любой буддийской мантры спутал с языческим, орочонским.
         Разницу в созвучии коряво растолковал Васька Арпиульев. Чистокровный тунгус после двухдневного отсутствия  заявился подметать крыльцо фирмы «Белый квадрат». Несмотря на теплое августовское утро, его бил тремор. «Кумар». От него несло псиной. Васька крепко держался за метлу – иначе мог бы упасть.  Я наказал Алдару при первом же возникновении уборщика-волонтера у двери конторы везти его ко мне домой.
         Васька с готовностью отшвырнул метлу и полез в машину.
         - Шуптуур!* – выругался по-бурятски Алдар. - Ну и вонь от тебя, Бэзил! – опустил окно и вывернул руль.
         - Тебе легко говорить, брат, - шмыгнул носом-пятачком пассажир, сунул руку под рваную тельняшку и почесал впалую грудь. Белесые полоски тельняшки обуглились от внутреннего жара. – А в подвале никаких чеу… чево…  человеческих условий. И крысы шастают.
          Дальше прихожей Лориного родственника не пустил. Кеша, унюхав ненавистный псиный дух, изогнулся дугой и зашипел. Мы вышли на лестничную площадку.
          - «Ом»? Такого по-нашенскому нету, начальник. – Почесал грязный нос носитель языка аборигенов. – Погодь. Есть «оми», дядька толковал, когда камлал. Это то, что внутри… в животе… нет, выше кишков… Налей, начальник, сквозняк в чердаке. Башка трещит, ну?
          - Налью, когда скажешь.
          - Налей для соображаловки, Борис Лексеич.
          - Артамонович.
          - Я и говорю, А- лек-сеич. Налей грамульку, начальник, а то душа горит! – поскреб тельняшку любитель «огненной воды». И застыл, вцепившись черными ногтями в грудь.
          - Жрешь всякую дрянь, вот и горит… - начал было Алдар.
          - Стоп! – встал в тарбаганью стойку Васька.
          - Поменьше бы заливал…
          - Стоп! – тонким голоском оборвал воспитательную беседу местный беспризорник. – Душа горит. Жопа не горит. Душа!.. «Оми» это «душа», понял?
          - Зачет. Алдар, вези его в магазин. И пожрать чего захвати.
         - Спасибо, начальник. Три дня не жрамши, - разулыбался Васька. Глаза превратились в щелки
          Алдар сгреб эксперта по душам и уволок за собой.
          - Оми это душа? – спросил я у Лори. – О-ми, да? – повторил громче.
          Лориго кивнула. Я сделал подушку повыше.
          Выходит, не того «узкого специалиста» вызывали к нашей больной?
          По некоторому размышлению пришел к выводу, что большого греха тут нет. Всякая вера толкует о душе. И, как знать, тунгусы, которые заимствовали то христианские, то ламаистские ключевые понятия, даже целые обряды, слышали зачин мантры и приспособили под свои духовные нужды. Пусть это и не так, но совпадение мистическое и символическое. Греха тут нет. Оми падме хум.
          Разговор по душам продолжился во дворе, когда я решил опробовать детскую коляску. На него сбросились работники «Белого квадрата». Алдар, за пять минут собравший несложную конструкцию в прихожей, передал слова офис-менеджера Татьяны (так отныне секретарша позиционировала свою должность), что средства на коляску изъяты не с баланса фирмы.
         Коляска, кстати, была для дочки уже маловата. Купил складную коляску, для тех, кто
вышел из грудного возраста Росла не под дням, а по часам. И уже ходила по дому – достаточно уверенно, не держась за стенку. А подарок коллектива оставил в прихожей, чтобы не обидеть сослуживцев и чтобы Алдар видел. А подарок решил передарить молодоженам этажом ниже, по виду студентам.
          Варежка нуждалась в свежем воздухе – «прогулки» не балконе не спасали. Из-за чего и плакала. Во дворе дочка мгновенно засопела в складной коляске. Сидя, свесив головку, уронив на землю совочек для песочницы.
          Я откатил коляску метров на пять, сел на лавочку, закурил. Во дворе жизнь била ключом. В песочнице под присмотром бабушек возились дошколята. На качелях визжали голенастые девчонки. Прячась за акациями, у дощатого забора курили подростки. Какая-то тетка собирала в дальнем углу двора пустые бутылки. Гомон и щебетанье перебивали мерные удары – женщина в халате взмахивала палкой, выбивала ковер. Солнце - раздавленная ягода, красная смородина, только недозрелая. В небе застыло, приклеило на месте птичьим пометом причудливое облако, схожее с белым оленем. Ватные его рога и копыта плавились под рыжими лучами. Но жарко не было. Босые ноги в сандалиях приятно обдувал ветерок. На краю горизонта углядел темную полоску. Идеальная погодка для сна. Шея заныла, я опустил голову и - увидел Ваську.
         Он привалился к решетке у лестницы, ведущей в подвал нашей семиэтажки, уронил подбородок на грязную тельняшку, сладко почивал на свежем воздухе. Меж его ног на гравии торчал пакет. Сон-час для детей и алкашей. Характерно, как абориген Захолустья очутился в городе. Случайно. По наводке сотоварищей залез в кузов КАМАЗа на обочине райцентра, где под брезентом покоились початая бутылка технического спирта и канистра воды; развел спирт, заглотил этот коктейль и уснул. А когда проснулся от тряски, грузовик находился на пол-пути к городу. Хорошо, что спирт оказался не метиловым.   
От толчка этот Васка вскочил бурундуком, вывалил из пакета горлышко водки, обертку ливерной колбасы и буханку хлеба.
          - А? Че? Начальник, ты? – выпучился, разъяв глазки, Васька. – Кирнешь? Угощаю!
          Я отказался, поблагодарил. И спросил про «оми». Видать, доза была живительной -  «соображаловка» у Васьки работала. Он отвалился от решетки и достаточно внятно пояснил, что душа-оми чаще живет в дереве. Со смертью дерева, или оленя, оми покидает их навсегда. Если голое  дерево не упало, стоит сухое – оно уже без собственного оми. Так говорил старик Догончин, когда они с Васькой ехали по конной тропе. Стемнело, лес был враждебный. Ваську один вопрос мучил, на который даже старики-оленеводы не смогли ответить. Почему с покойником кладут его собственные вещи, немного подпортив? Старик Найканчин сказал, что рядом с умершим человеком, у которого душа-оми уходит, остается лишь тело, и нельзя класть «живые» вещи. Их надо тоже умертвить.
        «Честное слово! – выпучил глазки Васька. - Я был пьян, но не настолько, чтоб упасть с коня. Говорят, так и сейчас делают, начальник!».
         По его словам, душа-оми человека не всегда уходит в потусторонний мир. Она остается поблизости, там, где умер человек. У людей, умерших неестественной смертью, не от старости и не болезней, - к примеру, из-за самоубийства, на охоте, утопленники, - их души не уходят, а витают вокруг да около. Поэтому старик Догончин сказал, что после того, как люди уснут, нельзя далеко от дома уходить, потому что оми-души превращаются в чертей-буни и могут увести за собой, и твоя душа будет ходить с ними, и ты умрешь насильственной смертью. А потом скажут, что случайно погиб на охоте.
         «Это, бляха муха, не просто так!» - завершил рассказ Васька. Грязно ругнулся и чуть не завалился на землю. Кепка его упала.
         - Короче, начальник, надо срочно «побрызгать», - потянулся за пазуху носитель сокровенного знания. Имелось  виду «угостить» духов – не заблудшие души! –  их повелителей. Сделать приношение. Местными жителями это обычно делалось водкой. На практике выливалось в узаконенное пьянство, так как властелинам душ доставалась малая толика возлияний, часто буквально капли.
          Вот и рассказ Васьки грозил новым витком алкогольного пике.
          - Потом побрызгаешь, - вернул я инсайдера из потустороннего мира в суровую реальность. Пока речь его сохраняла членораздельность. Однако Васька неуловимым движением успел приложиться к сосуду с нектаром и начал стремительно пьянеть. Дальнейшее повествование земляка изобиловало неудоваримой лексикой, мычанием, мимикой, жутким вращанием белков, непереводимыми местными выражениями. Все это богатство живой речи пришлось адаптировать в цивилизованный режим. В сухом остатке сумбурного монолога информатора следующее: в шаманистской практике Захолустья есть обряд возвращения души. Его стержень - жертвоприношение. Сперва делаются малые подношения в виде «белой пищи», например, молоком, белый цвет – священный у многих народов Сибири. (В силу того, что племена аборигенов шибко полюбили пить водку, то слукавили, приравняв «беленькую» к напитку богов). Кульминация же обряда/молебна -  приношение животными, бараном. Он вырос из более древнего обряда замены души/человека, из обряда «долё». Это уже Васькин дядя, потомственный шаман, толковал, вспомнил племянник. Соль проблемы кристалликами расцветила общеизвестный слоган по поводу странного поведения человека: «Душа не на месте».
          - Хм… Погоди, Василий, не спи, а где живет эта оми после смерти человека? Ей же жить теперь негде. Тело же хоронят.
          - А в дереве, - не задумываясь, ответил Васька. – Это любой в тайге знает. Еще говорят: Отец-лес. Наш Буга.
          - А бутылочки оставите, родненькие? – вклинилась в беседу бабушка.
Она подошла неслышно в клетчатых тапочках и просительно склонила головку в платочке. Сборщица «пушнины» мало походила на побирушку: опрятная теплая кофта, плисовая серая юбка, хэбэшные чулки без дырок, а на локте не раз стираной кофты была аккуратная заплата.
          - Иди отсюда, Чебурашка! – победно взвизгнул Васька. – Че, на пузырь не хватает? Сам сдам! Ходят тут всякие!
          «Чебурашкой» народ обзывал пустую бутылку емкостью 0,5 литра, самую ходовую для сдачи в пунктах приема стеклотары.
          - Грех тебе, - поджала губы старушка. – Мне б на кефир да на хлеб…         
          Я ее и раньше видел во дворе, видимо, жила неподалеку. Обычно она слонялась по закоулкам ограды, возле мусорных баков и кустов акаций, излюбленных точках распития горячительных напитков окрестных пьянчуг, или терпеливо ждала, не обращая внимания на насмешки, что дворняжка обглоданную хозяевами кость, когда компания молодых людей опустошит пивной арсенал. Ее прогоняли от пивного клондайка не выпивохи, а конкуренты – бомжи мужского пола.
          В коляске заплакала Варежка, я отвлекся, и в это время старушка исчезла. А пьяненький Васька, утомленный рассказом и разморенный солнышком, опять привалился к решетке и смежил веки. Наверное, представил, что лежит на оленьих шкурах, а рядом шумит лесное море...
          Стараясь не шуметь, я затащил в квартиру детскую коляску со спящей дочкой, раздел . И все-таки разбудил мать. Мама Вари нацепила очки.
         - Спит? – Лори сидела в кровати.
         - Кто… спит? – не сообразил я.
         - Ты! – улыбнулась.
         Она и не думала пребывать в привычном дремотном состоянии. И ее улыбка дорогого стоила. Иногда, непредсказуемо, ей становилось лучше. Если это ремиссия, то чудная – набегами, наплывами.
         Я заметил влажные прядь и сверкающие капельки на бровях – значит, самостоятельно дошла до ванной, умылась.
         - Кого видел во дворе?
         Я сказал, что Ваську.
         - Помоги ему. –  Сдвинула брови, на подбородке прорезалась морщинка, поправила оправу. - Он как ребенок. Один остался.
         Единственный из родни, понял я. Единственный, кто не проклял.
         Ага, прокляли и изгнали Адама и Еву из Эдема малой родины.
         Положительно я становлюсь верующим человеком! Религиозным неофитом.

          Карма и кара. Их отделяет всего одна буква. И не зря, однако. Эти понятия сближают буддизм и христианство. Эвенки-орочоны вообще их путали, то крестились, то «брызгали» языческим идолам, а то ламаистским бурханам. Объединив своих покровителей именем «Буга», чуток заплутали в трех лиственницах. Ну да, тунгусы в подавляющем большинстве были малограмотны, их мировоззрение сходно с tabula rasa, раздолье для миссионеров. Однако дети тайги чуяли истину, что зверье - водопой и солонцы. Старики Захолустья со смехом пересказывали столетнюю историю о том, как крестили эвенков. Нехристям надо было окунуться в речке, выйти к батюшке, поцеловать Библию, поп осенял мокрого до нитки аборигена крестным знамением. Всего и делов. Зато в награду новообращенный получал красную рубаху и большую чарку водки (миссионерам установили некий план освященного действа). Слух о невиданных дарах за пустяковое деяние облетел тайгу. На следующий день в назначенное место съехались на оленях со всех стойбищ околотка. Красные рубахи быстро закончились. Но по большому счету всем страждущим было плевать на тряпки - к реке на телеге привезли вторую бочку «огненной воды». Некоторые успевали принять новую веру дважды и приложиться к чарке повторно – для белых людей чумазые дикари были на одно лицо. Отдельные ухари хвастались позднее, что входили в реку трижды. Когда батюшка осенял их крестным знамением, они еле стояли на ногах от восторга. Вернувшись к своим чумам, они продолжили молиться прежним языческим божествам. И никакой кары. Ибо Господь наш милосерден к малым сим.
         Карма же, ключевое понятие всех буддийских течений, в некотором смысле и есть Божья кара, воля Господня, ежели на христианский лад. Карма умножается твоими поступками. Попросту говоря, благоприятная карма приносит результат, похожий на сам поступок, у нее не может быть плохих последствий. Плод благой кармы всегда будет благоприятным. Таким образом, хорошие поступки приносят хороший результат. И наоборот.
         Является ли неестественная  гибель Насвая, как ни выкручивайся, карой Божьей? В вопросе заключен ответ. Кара должна быть естественной. Логичная кончина - только во искупление. Нельзя желать смерти ближнему, каким бы подонком он ни был.
         Наказывать грешника надо бы по закону. В случае с Лори, безусловно, имелся факт изнасилования, отягощенный умышленным заражением жертвы неизлечимым заболеванием. То и другое прописаны в уголовном кодексе. События преступления. Но, во-первых, с момента насильственных действий прошло несколько дней, криминалисты знают, что я имею ввиду (я, идиот и трус, тянул со встречей с Лори, интуитивно боясь страшной правды, – нет, не по поводу Насвая, а той обжигающей, что печка-буржуйка, правды). Во-вторых и в главных, Моя Бабочка ни за что не пошла бы в милицию с соответствующим заявлением, где, как я знаю, очень не любят такие «заявы». Я как-то заикнулся про Насвая – с Лори случилась истерика. Хотя посадить подлеца на скамью подсудимых стоило хотя бы потому, что насильников на зоне ожидает далеко не сладкая участь. А если подключить к делу Виссарионыча, то представляю, какой ад устроили бы овощному торгашу за колючей проволокой! Каждый день, каждый час. Так что Насвай еще легко отделался...
        Четкая логика при неверном посыле.
        Разумеется, я не брал в руки нож, дабы всадить его под ребра владельцу овощного ларька. Но Ринат действовал как посланник моей воли, не так ли? Пусть напрямую и не высказанной – как месть за Лориго. Эта кара вылилась в одиозный диагноз. В средневековье в качестве кары Божьей преподносилась проказа, лепра, чьи гниющие язвы и отваливающиеся куски мяса должны были стать наглядным уроком. Сия кара - медленная смерть. Дабы грешник мог сполна прочувствовать соразмерность проступка и наказания, и придти к Богу. К Буга.
         От этих тягостных размышлений отвлекла легкомысленная мелодия. Мобильник. Я вздрогнул. Еще не привык к недавнему приобретению. Звонила Татьяна. Сообщила, что ее авторитетный папа добыл для «моей жены» заграничную инвалидную  коляску – тогдашний дефицит.
          Не многовато ли колясок для одной семьи?
-------------
*Запах мочи (бур.)
         
          Пленка 25е. Бассаров. Оторвали мишке лапу

          Дверной звонок был какой-то несмелый. Так звонят, вернее, прозванивают «хаты» подручные квартирных воров. И время подходящее – разгар рабочего дня.
          С Варежкой на руках, - она как раз обмочила пеленки, - я с чертыханьем продрался через прихожую, уставленную колясками – детскими, инвалидной, разбросанной обувью, стояком-вешалкой, зонтом... Чуть не уронил дочку. Спрашивать «кто» не стал, боясь разбудить дочку.
          На пороге стоял незнакомый мужик, не старый, но и не молодой, круглолицый, курносый, в серой ветровке с кучей молний, кепке-восьмиклинке с длинным козырьком, и смущенно улыбался.
          - Ну? – яростно прошептал я, держа в одной руке дорогую ношу, в другой – дверную ручку.
          Визитер потянулся правой рукой к козырьку, но опомнился, резко опустил кисть. Опять улыбнулся.
          - Ну? – раздраженно повторил я. - Чего? - Мокрая пеленка холодила запястье.
          Мужик вынул из пакета нечто продолговатое, мягкое и подозрительное. Протянул. Замялся.
          - Я это… вот…
          - Нет. – Твердо сказал. – Не надо.
          Последнее время по нашему подъезду повадились шастать разного толка продавцы бросового товара. Впаривать никчемный товар «для дома, для семьи» от неизвестного производителя. Обманывать домохозяек и пенсионерок.
          Гость успел просунуть начищенную туфлю в проем и не дал захлопнуть дверь. Наглец, однако.
          Наглец сдернул кепку, широко улыбнулся, обнаружив ямочки на щеках и веснушки.
          - Извините. Ваша жена забыла у меня в машине… Вот.
          Моя жена? В машине какого-то типа?
          Я хотел возразить, что у меня нет жены, но даже будь таковая в наличии, она не стала бы кататься в личном авто постороннего мужчины, да еще с ямочками на щеках. Потому что все подлецы и бабники обаятельные.
          - Вы не поняли, - заволновался тип. Помахал мягким предметом. – Это от игрушки. Оторвалась.
          - Та-ак. – хмыкнул я. - Оторвалась, когда барахтались на заднем сиденье?
          Кабы не спящая дочка в руках, я бы заорал.
          Варежка зашевелилась, видимо, почувствовала холод мокрой пеленки.
          Я захлопнул дверь. Ошиблись дверью, ясно море. Моя жена… Моя Бабочка не может кувыркаться на заднем сиденье! Физическое состояние не позволит. И вообще, не такая она...
          Пока Варька не подняла ор, я широким шагом сдал назад, уложил дочку на диван (Лори дремала в спальне), распеленал, накрыл чистой пеленкой, а обмоченную бросил в тазик, он стоял тут же, в гостиной.
          Дочка засопела.
          Я почти запеленал Вареньку по-новой, и тут в дверь снова позвонили. Так же, несмело. Это не наглец, это – хам.
          Рывком распахнул дверь.
          Упреждая мое словоизвержение, тип извлек из внутреннего кармана красную «корочку». Удостоверение с золоченым тиснением.
          - С этого надо было начинать, - буркнул я.
          Гость предъявил удостоверение в развернутом виде, как на проходной.
          Я узрел герб Российской Федерации, грозные слоганы «МВД», «старший инспектор», «государственная инспекция».
          - Старший лейтенант Маркаков, - наконец представился визитер. –  В отпуске я. Грю, вашу жену подвозил как-то. У ней игрушка с собой была, мишка, плюшевый такой, знаете, а у него лапа оторвалась…
         Маркаков!.. Пока я лихорадочно соображал, где слышал эту фамилию, гость торопился досказать причину своего появления. Пока перед носом не захлопнули дверь.
         - Оторвали мишке лапу, - посторонился я и взял плюшевую потерю. Неужели тот самый Маркаков? -  Проходите, гостем будете.
         - Спасибо, - прошел в дом Маркаков, не переставая тараторить: -  Там у них спор вышел с водителем маршрутки, вот лапа и оторвалась…  А жена ваша, вижу, с животом, большим уже. Как раз в мое дежурство. Ну, я ее подвез. Все! – Выдохнул гость и плюхнулся в кресло.
         – Выпьете чего-нибудь? - осведомился и плотнее прикрыл дверь спальни, где в унисон мурлыкали  кот, Варежка и Лори. Хотя нет, Моя Бабочка спала, как всегда, беззвучно.
         - Воды, - почему-то смутился Маркаков, не зная, куда девать кепку-восьмиклинку, которую терзал в руке. Я забрал ее и унес в прихожую, по пути вспомнив, что мишка-инвалид пылится в темнушке.
         -  А может, чего покрепче? – чуя вину за неласковый прием, постучал ногтем по стеклу серванта-горки, где на полке янтарно темнела пузатая бутыль армянского коньяка. – Кстати, как вас по имени-отчеству? Вы же в отпуске. Не при исполнении. Меж прочим, я ваш должник.
         - Не знаю… меня Александром зовут вообще-то, - заерзал в кресле гость по имени Александр, увидев у меня в руке бутылку коньяка. Я назвался и принялся на все лады расхваливать аутентичный напиток.
          Круглое веснушчатое лицо старшего лейтенанта отражало муки ребенка, которому выпало выбор между мороженым и пирожным.      
          - Вообще-то я всегда за рулем. А тут в кои веки – нет. На работе - понятно, в выходные тоже, «девятка» у меня. Жена и говорит: иди, хоть раз в жизни пешком пройдись, как все люди, а то скоро геморрой заработаешь! Извините, - смутился Маркаков и потеребил курносый нос.
          Оговорку «не за рулем» можно было засчитать как знак согласия.
          Я быстро разлил коньяк, порезал яблоко, поднял рюмку.
          -  Взгляните, как играет, а! – повертел в пальцах рюмку. Искуситель… Солнечный луч лазером прожег тюль и зажег маленький костер в хрустале.             
          - За что пьем, Борис? За знакомство? – гость аккуратно, двумя пальцами, безымянный окольцован, подцепил бокал за ножку, покашлял.
          - А вот за что, - я дотянулся до мягкой игрушки и приставил оторванную лапу к туловищу мишки. Бусинки-глазки на шарообразной плюшевой башке, казалось, одобрительно блеснули. – Вот! Пазл сложен, ура! – и выпил.
          Маркаков, помедлив, опрокинул рюмку, хрустнул яблочной долькой и затараторил:
          - Ага, пазл, знаю. У меня дети играют в такое. А то жена приспособила мишкину лапу, чтоб вытирать пыль с зеркал и с люстры. Поймал ее на месте. Не сразу сообразил, откуда эта плюшевая штука. Удобно, конечно. Потом вспомнил, что ее забыла в машине женщина… А я думаю: для ребенка везла. Ребенок, поди, плачет… Алло, я грю, вашу жену подвозил. Извините, она же была того самое… живот большой… Ну и как, родила? В штатном режиме?
          Я принес из кухни плитку шоколада «Аленка», налил по второй.
          - Все норм, лейтенант. Спасибо вам, от всей нашей семьи.
          - Старший лейтенант, кстати. А коньячок-то, закачаешься, - гость поцокал языком. – Здесь таких не продают, точно.
          - Прислали знакомые. - О том, что пятизвездный напиток прислал криминальный авторитет, умолчал. – А, жена! – я попробовал слово на вкус элитный коньяк, и мне оно понравилось. – Спят они с дочкой там… - я указал рюмкой в сторону спальни.
         Маркаков испуганно пригнулся, понизил голос до заговорщицкого:
         - Вы не подумайте, Борис, в отпуске я. И не за рулем, во-вторых. Так что никаких обгонов по встречке! – хихикнул и махнул вторую рюмку. – Кха… И никаких левых поворотов… А ить в нашей работе чего только не бывает… особенно с женщинами за рулем. Не поверишь, Боря, предлагают открытым текстом! А я ни-ни. Морду – валенком, и мимо! Грю, предъявите  документы.- Потянулся за долькой шоколада, блеснуло обручальное кольцо. - Жена, дети, щитаю, это святое! – И дурашливо озвучил слоган придорожного плаката: – «Помни, водитель, тебя ждут дома»!
         Судя по тому, как быстро опьянел старший лейтенант, как быстро перешел на «ты», пил он крайне редко и вообще, видать, не нарушал жизненных ПДД. Уголок рта был вымазан в шоколаде.      
         Гость захохотал, но, оглянувшись, снова пригнулся и прошептал:
         - А ить я люблю ее, веришь ли, Боря. Зуб даю! Дети уж в школу пошли, а я, ёлки, все люблю и люблю свою Буренку… Сам-то я детдомовский, поди, оттуда эти сопли… А знаешь, Боря, как я с ней познакомился? Не поверишь. Умора. Задержал за езду… ну, такую, создавала ситуации на проезжей части… А глазища как две фары, а в зеркало заднего вида – закачаешься! Меня-то она сразу наповал, сидит и глазами хлопает, но я вида не подаю, что, значит, по уши…  А как тут устоишь? Глаза-фары и ноги такие, аж под рулем не помещаются. А она, оказалось, токо-токо права получила. И говорит – глазищами хлоп-хлоп! – не могли бы вы, офицер, подучить меня, ха, в свободное от работы время… Ну, вот и докатались «в свободное от работы время», ха! До сих пор  учимся!..
        Маркаков загоготал, - опомнившись, зажал рот, накрыл рюмку ладонью: больше не наливать!
         - А ведь вы… то есть, Саша, это ты познакомил меня с моей женой.    
         Да, с женой! Мне  все больше и больше нравилось слово, я прочувствовал его послевкусие всеми рецепторами языка – как коньяк. Первый раз было знакомство с девушкой, второй - с судьбой.
         Гость рассеянно кивнул, кажется, не поняв до конца глубинный смысл сказанного. Он откинулся на кресло, расслабленно прикрыл глаза, уносясь в приятные думы, подогретые благородным нектаром.

          …а ведь уже пять с лишком лет прошло с того дождливого вечера, с той встречи с инспектором ГАИ на федеральной трассе… И еще девять месяцев. И что это было? Счастье ли, мука? Учитывая, через что нам пришлось пройти...
         Я вертел в руках ампутированную конечность детской игрушки. Плюшевый медвежонок равнодушно глазел на меня пуговками-стекляшками. Ему не было больно. Больно было мне. Трудно дышать. Будто у меня ампутировали, если не руку, то душу, если не душу, то осердие-«хурай». Не зря оно, изъятое у жертвенного животного, стало ритуальным рефреном аборигенов Захолустья.
         Все эти годы я пытался ампутировать это. Называйте ее совестью, самым страшным сном, как угодно. Отсюда этот безудержный секс, попытка в беспамятстве, пароксизме страсти, стереть воспоминание – скулящую на краю койки, почерневшую от нестерпимого адского жара печки-буржуйки тушки маленького человека. И это случилось в тот миг, когда я судорожно творил зло. Распял на кровати, как на кресте, невинную плоть, влекомый звериным инстинктом. Хотя сравнение крайне неуважительно по отношению к зверям. Звери не грешат. А тут заурядная похоть. Пошлая похоть. Двойной грех: девственная кровь пролилась на оплавленные кожные покровы, она сочились алой влагой, кипящей болью из трещин лавы. 
         А на женщине греха нет. Она жертва. Мужикам легче. Свое «хурай» они могут потопить в вине и сексе. Впрочем, ненадолго. И это опять требует подпитки, чтобы отключить мозги.
        Это как с волдырем, с сыпью. Если не расчесывать их, то воспоминания тебя не побеспокоят.
         Да насрать на собственные страдания! Нашелся, страдалец! Ребенок остался инвалидом. Страшно и то, что по твоей вине пострадали близкие люди, ближе их нет. На матерей нарушителей общественной морали стали показывать пальцами. При  их появлении в магазине стихали разговоры в очереди.
         Слух о барачном ЧП мгновенно разлетелся по райцентру. По углам Захолустья, как паутина, собирались сплетни типа: «А они, представляете, в это время занимались этим самым… сексом!»
        Секса после развала СССР по-прежнему не было. Словцо – хуже мата. Этим делом занимались нехорошие девицы, что курили в затяжку, красили губы и носили лосины. Городские. «Честные давалки», - по определению Хари-Рината.
         Били окна. Улюлюкали вслед. Мальчишки стреляли из рогаток. Моя мама пробиралась за хлебом в ОРСовский магазинчик по темноте. Отец погиб на охоте, старшая сестра Лена сразу после школы уехала в большой город. Некому защитить. А я позорно сбежал, оставив мать на растерзание.
         Лорина мать стала ходить за продуктами с большой палкой наперевес. Родня от нее отвернулась, кроме двоюродной сестры, та поддерживала тайком, посылая из тайги через штатных охотников немного мяса.
         Наши близкие стали изгоями. Даже собаки, видя людское отношение, при их появлении на улице делали хвосты трубой и лаяли взахлеб.
         Помог Харя. Отпетый хулиган, завсегдатай местного КПЗ,  гроза Захолустья, он однажды схватил подростков, которые подбросили какашки к двери Лориной квартиры. Застукав с поличным, ухватил недорослей за патлы, стукнул их лбами, содрал штаны, отхлестал задницы дембельским ремнем и заставил отскребать дерьмо голыми руками. Моя персона тут не причем. Мне кажется, Ринат был с детства влюблен в Лори. А может, нет. Выросший в нужде с матерью-одиночкой, вечной подсобницей, уборщицей, посудомойкой, он воспринимал Лориго младшей сестренкой. Он тянулся к семье.
         Травля стихла, но перешла в латентную фазу. В оскорбительные надписи на сырой штукатурке подъезда, в более изощренные формы вроде угрожающих записок в почтовом ящике.
         В итоге мать уехала к сестре, вышедшей замуж в большом городе. Лорина мама, лесовод по профессии, попросилась на дальний участок лесхоза, по-сути, в тайгу.
         А изуродованная девочка-орочонка все эти годы жила эдакой Маугли на стойбище, не смея явить свое горелое личико, похожее на скукоженную подметку, на людях. В интернате ее травили не слабее нашенского случая – дети жестоки. И она с воем улетела к родственникам с первым же вертолетом санавиации. Ее друзьями стали птицы, олени и собаки.  Она изучила счет, пересчитывая оленей, начаткам грамоты обучила старшая сестра, бывая на каникулах в родном стойбище. Давала «домашнее задание» до следующего своего приезда из интерната. Дважды уполномоченный районного отдела образования прилетала к нашей Маугли, к ее родителям: ребенок не учится, это скандал. И возвращалась в райцентр одна. «Да оставьте вы ее в покое! Ей здесь хорошо. Люди это звери», - сказал в сердцах дядя Хадиуль.
         Дядя выразился неточно. Звери лучше двуногих.
         «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем», -  говаривал Ницше. Далее - растасканные строки про бездну. Но бездна – одномерно. Черно-белое. Не слишком опасное. «Черный квадрат» Малевича, выяснилось, не такой уж и черный. В инфракрасных лучах под черной краской, уверен,  таятся другие картины. Другой смысл. Все самое опасное не черное, а серое, мимикрирующее. Его трудно распознать. Все самое бесчеловечное творится не в инфернальном мраке, а среди человеков, в потоке будней.
         Я не про своих земляков, в конце концов, они не хуже и не лучше, - сравнительные характеристики тут неуместны. Я про себя.
         Я и есть людовище - словцо моей мамы. Неологизм вроде бы. А по-сути старо как мир. Перерождение. Себялюбца и похотливого эгоиста - в убийцу. Как-то незаметно случилось это превращение. Обыденно.
         Время бежит, не идет, как ему положено, оттого, что мы механически наблюдаем времена суток и года, но не само Время. Оно незримо и тягуче. А тем временем, - не этим, - страна за бортом нашего сознания сущностно переменилась. Даже не так. Перевернулась с ног на голову. И вот уже в порядке вещей сделка с правосудием. Это теперь юридическая норма. А как насчет сделки с собственной совестью?

          Пленка 26е. Бассаров. Еще раз про любовь

          «Бабочки в животе». Увертюра к любви. Расхожая фраза, но верная. Могу подтвердить . Именно бабочка как прелюдия. О да, бывает, сиюминутной страсти в том числе. Однако же, я вновь и вновь испытывал его в первом приближении к Моей Бабочке – и в здравии, и в страдании ее. Как странно, как странно...
          …- разрешите побеспокоить…
          Вежливый кашель.
          - Да, слушаю…
          Напротив в кресле смущенно улыбался Маркаков.
          На диване Кеша вылизывал свои яйца.
          - Простите, что оторвал, - снова покашлял гость. – Но вы уже почти полчаса где-то находитесь… не здесь, извините…  А то мне пора.
          - Простите, задумался. Ну-с, еще по триста капель?
          Я наполнил рюмки.
          - Тогда на дорожку, - привстал гаишник. – Жене обещал сводить детей в парк, там эти… американские горки пустили.  Да и вашей жене надо отдыхать.
          - Она мне не жена вообще-то, - брякнул я и прикусил губу..
          - Простите?.. - на лице Маркакова отразилось недоумение.
          - Не то хотел сказать… - засуетился я. Зачем-то смахнул со столика крошки от шоколада. – А хотел вот что: пригласить вас на наше бракосочетание. Узаконить наши отношения, так сказать.
          Решение не было спонтанным. Вспомнил, что уже приглашал инспектора на бракосочетание.
          - Так вы… того… - протянул старший лейтенант.
          - Учтите, вместе с супругой! – перебил я его.– Никакого официоза, все по-домашнему. Понимаете, Моя Бабочка… то есть, моя суженая хворает последнее время.
          - Да, да, я понимаю, - кивнул гость и пригладил жидкие волосики.
          «И много он там понимает?»  - мелькнуло в голове.
           - Будете свидетелем со стороны жениха. Форма одежды цивильная. Вы же свидетель ДТП – дорожно-транспортного приключения. Самого главного приключения моей жизни. С вас, товарищ инспектор, все и началось.
           - Что «все»? – испуганно застыл с рюмкой Маркаков.
           - Ну…The long and winding road, - бормотнул я.
           - Что? Как? – еще больше перепугался гость и потянулся свободной рукой к кепке.
           - Ну… отношения, - ляпнул я и скривился.
           Кеша взглянул на меня желтыми глазищами и зевнул во всю пасть.
             Ты не кот, который гуляет сам по себе. За базар надо отвечать.
           Минутку Маркаков переваривал услышанное, потом расслабился, улыбнулся:
           - Ну ведь это же того… это же здорово, так, нет?
           Я чокнулся с гостем в знак согласия.
           После ухода Маркакова долго сидел, держа в руке лапу медведя. Из спальни – ни звука. На колени прыгнул кот и сразу замурлыкал. В оцепенении боялся нарушить редкие минуты тишины в доме. Армянский коньяк потворствовал рефлексии и философствованию. Я начал медленно загружаться, что компьютер «Формоза».
          Итак, еще раз про любовь… «Любовь похожа на призрак: все о ней говорят, но никто ее не видел». Даже в темных закоулках старинного замка разрушителя женских сердец герцога Ларошфуко. Недаром этот призрак предпочитает темноту. Уж что-то, а убалтывать дамочек, изнемогающих в корсетах и париках-башнях, умница герцог умел. Франсуа де Ларошфуко пережил в будуарах множество светских любовных интриг. У него было все – слава, богатство, положение при дворе, женщины на любой объем талии. Однако много лет герцог любил только одну - герцогиню де Лонгвиль, между прочим, бывшей замужем за принцем крови.
         Что есть любовь? Аксиомы исключительности конкретной особы противоположного пола, невозможности механически заменить ее, вроде бы вполне достаточно. Но после серии опустошительных встреч в полумраке спален и возни на задних сиденьях авто я дополнил формулу возвышенного чувства: любовь - то, что продолжается после секса. Нечто инфернальное, зыбкое и да, похожее на призрак. Призрак нельзя заменить. На то он и призрак, что преследует тебя всю жизнь. Днем и ночью. Призрак нельзя стереть, вытравить из памяти. Ни сорокаградусной водкой, ни безбашенным сексом. Это не страсть, временная по определению. Так что моя установка на «стирание» призрака была обречена на провал. На провал памяти? Собственно, мой разврат, спортивный секс, череда одноразовых парнерш на заднем сиденье «тойты» и в моей кровати после бегства из Захолустья есть не что иное как тщетная попытка вытрахать из себя образ обожженной девочки. Не вытряхнуть, а вытрахать.
         Странно, когда-то и я мечтал о чистой любви. Кутаясь по самую макушку в караульный тулуп в степи под Улан-Батором, то и дело поправлял сползающий ремень АК-74 с примкнутым штыком, чертыхаясь, глядел на небесное светило и чувствовал себя самым несчастным человеком под Луной. В ее разводах мне чудились то профиль девчонки из соседнего барака, то мамино, чуть подгорелое, печенье. Мысли мои, дерзкие и горячечные от обжигающего мороза, ввинчивались в темень ракетой класса «земля – воздух». И Луна становилась ближе, и невозможное - возможным…
         По ночам на задворках империи торчала странная мешкообразная фигура, топающая гигантскими валенками в такт припеву застрявшей в голове гражданской песенки. Лишь серебряная звездочка, дрожащая на кончике штыка, озаряла царящую окрест темень истиной: человек торчит под Луной из самых благородных побуждений. 
         Армия – не то, что вы думаете. Это долгое предчувствие любви, дрожащее на кончике штыка. 
         I believe in love, поет сладкоголосый Элтон Джон. Что понимает в любви этот увенчанный лаврами (по заслугам) сэр, на весь мир заявивший о своей нетрадиционной ориентации? И ведь что-то понимает! Даже если у предмета его интереса между ног не то, что принято видеть (или ощущать). Хотя я, унылый заурядный гетеросексуал, считаю, что мужское тело в сравнении с женским бесповоротно неприглядно. С любой точки обзора. Это чувство не измеряется ни дюймами, ни сексапильностью. «Любовь зла, полюбишь и козла». Грубо, но точно. Сермяжная истина.
         Заметим, фонд Элтона Джона (Elton John AIDS Foundation) — один из главных спонсоров профилактики и борьбы с ВИЧ/СПИД. Учрежден в начале 1990-х.
         Но вернемся за пыльцой на прежний цветок.
         Что я нашел в Моей Бабочке? Ноги-веточки, половые признаки выражены слабо, смуглость, мелкие черты скуластого личика, острые коленки... Ни плавной линии бедер, ни волнующего абриса груди. Облик подростковый, нежели женский. Болезнь лишь обострила природные данные.            
         Приходишь к неутешительному выводу, что это зараза. Засада. Любовь передается не столько половым, сколько воздушно-капельным путем. Через поцелуи в том числе. Пожизненное хроническое заболевание. И как в случае с ВИЧ против данной напасти вакцины человечество не изобрело.
         Однако во мне говорила злость. В капкан я угодил по доброй воле. Было в Лориго и нечто волнующее, привлекательное. Что-то. Something in the way, как утверждал Дж. Харрисон. Хотя я далеко не перфекционист. Секс тут побоку. В Моей Бабочке была грация трепетной лани. Трепет не чешуекрылого создания, а утонченность олененка. Незащищенность, хрупкость, которые хочется укрыть. Плохо это у меня получилось, если сам угодил в сети.
          Но я уверен: если бы у нас с Моей Бабочкой все сложилось, так сказать, романтично, гармонично, как у тысяч пар, ничего бы не случилось. Не случилось любви.
          Я узнал главное – чтобы познать всю глубину чувства, тысячу раз описанного поэтами, надо пережить несчастье. Поэты, люди импульсивные, подразумевали под любовью страсть как наслаждение, упоение им. Страсть как вспышку. Она сиюминутна, суетлива, обжигает, не утоляя. Потом берет свое скользящий график, между делом, между прочим («Сегодня смогу до пяти, милый»), и, получается, между жизнью. Полет не удался, за попытку спасибо. Все свободны. Если не пройти школу горя, любовь не будет долговечной. Не побывав на дне, не взойдешь на вершину. Любовь нельзя подать к столу поджаренным тостером к завтраку после бурной ночи. Любовь живет долго, только если каждый из любящих знает ей цену.
         Любовь бескорыстна – еще один ее симптом. Секс не имеет к понятию любви никакого отношения. Я знаю историю болезни, когда расплющенная диагнозом жена, беспокоясь за супруга, при жизни подобрала ему спутницу. Падающие в омут страсти на самом деле корыстны. Каждый норовит пролезть вне очереди. «Кто крайний? Мне полтора килограмма филейной части, пжалста». И потому так сокрушительно разочарование. Это как черви в златоволосом парике напудренной средневековой кокетки, упавшего на ложе под напором нетерпеливого любовника.
         Вся беда, что большинство мужчин – трусы. Боятся неведомого чувства, бескорыстного изначально. Предпочитают безболезненные кратковременные интрижки. Любовь это мужество.   

         Однажды я забрел в магазин «Оптика» присмотреть для Лори оправу.
         На черном бархате поодаль от прочих, словно драгоценности, лежали оправы, переливаясь золочеными дужками и вставками- хрусталиками.
         - Мужчина, там класса «премиум», подороже, - предупреждающе окликнула продавщица. – Свежее поступление. Фирма!
         Я растерялся, прикидывая типаж и форму очков для Лори. Как раз тот случай, когда форма и содержание целиком зависят от женского взора. Мнению толстой продавщицы, да еще без очков (сапожник без сапог!), я как-то не доверял.
         Звякнул колокольчик входной двери. В салон вошла, нет, взошла на подиум молодая женщина в замшевых сапожках на каблуке. На улице весна, слякоть, грязный снег, а она в замше!..  Залетная птица. Видать, птицы возвращаются из теплых заморских стран, пришла пора. Все в этой фемине выдавало ее нездешность: зеленое кашемировое пальто, бордовый шарф вкруг высокой шеи, один конец его бился о край пальто, и по тому, как волновались полы, можно было догадаться, что ноги у хозяйки изящной верхней одежды длинные; округлая шляпка времен немого кино, из под нее выбивались пепельные пряди. И наконец, оправа. Тонкая, повторяющая изгиб соболиных бровей, добротная имитация черепаховой, идеальной формы. Чуть крупноватые чувственные губы, высокие скулы, минимум косметики. Текучие удлиненные глаза, убойную красоту их подчеркивала точно подобранная оправа.
         Да, именно такая женщина может посоветовать нужную модель.Заодно повод познакомиться. Дама склонилась над застекленным прилавком.
          - Извините… - подошел к прекрасной незнакомке со спины. Так оно легче. Крадись к жертве с неподветренной стороны – первая заповедь таежного края охотников и браконьеров. Только кто здесь жертва?
          - Простите?  – разогнулась она, и оказалась одного со мной роста. Еле уловимо пахнуло тонким ароматом духов. На меня воззрились очи, в их глубине вспыхивали изумрудные искорки. Глаза серые, с дымчатой поволокой. Я даже несколько оробел, что мне несвойственно. Прочистил горло.
          - Э-э… не могли бы вы помочь с выбором?
          - Очки? – улыбнулась незнакомка и коснулась лаковым ноготком дужки. – Именно женские? Не знаю, смогу ли я… заочно?
          Завидев улыбку, я осмелел.
          - Понимаете, я в городе случайно. В командировке… Из Захолустья мы.
          По лицу собеседницы пробежала тень.
          - Откуда? – медленно произнесла она. – Оттуда?
          - Ага, там у нас таких магазинов нету.
          - Нда? Что-то непохоже. – Она исподтишка бросила быстрый оценивающий взгляд.
          Улыбка.
          - Ну, хорошо, какой тип лица у вашей дамы? Ну… удлиненный там, или…
          Моя советчица замешкалась. Я поспешил на помощь.
          - Какой? Да такой же, как у вас… мм… короче, изящный такой.
          - Только, чур, потом не обижаться. Претензии не принимаются. No more pretense.
          - Что?
          -  Простите, я случайно… Английский преподаю.
          Опять улыбка, сводящая с ума. Когда она улыбалась, полные губы ее растягивались, и рот мог показаться великоватым. Но мне нравилось и это.
           - Никаких претензий. No doubt.
           - Really? – черные бровки поползли вверх.
           - Sure, - как можно небрежней бросил я.
           - О, вы меня решительно заинтриговали! И много вас там таких?
           - Где «там», sorry?
           - Там… в Захолустье.
           - Выше по Бамбуйке, на левом берегу, пока крепка зимняя переправа.
           Теперь она смеялась одними глазами, лишь искорки, преломляясь в линзах, летели во все стороны салона «Оптики».
          -  O’kay, man. – Моя советчица склонилась над витриной. – Я бы не советовала вашей даме вот эту, золоченую, в Захолустье жуткие морозы, так что зимой на улице их надо снимать, непрактично, знаете ли…
          - А вы-то откуда знаете, мадемуазель? – искренне подивился я.
          - Так… бывала как-то, недолго, - равнодушно проговорила мадемуазель. И отмахнулась, как бы закрывая тему.
          - Это ничего. Мы переезжаем в город.
          - Девушка, покажите нам…  вот эту, - цокая на каблучках, подозвала продавщицу. Тщательно изучила оборотные стороны обеих дужек очков. - Надо брать. 
          Опять извинительная улыбка. Я уставился на ее сапожки. Почему-то был уверен, что ее узкую ступню увенчивают виноградинки сорта «дамские пальчики». Я незаметно бросил взгляд выше. Этот рот… Я не мог отпустить ее без боя.
         - А базу глаз не помните?
         - Что-о? Какую базу? – чуть не закричал я. И готов был заплакать от отчаяния.
         - Извините, я  поясню, - с улыбкой пояснила продавщица. – Думаю, не стоит беспокоиться. Если вы редко бываете  в городе, то можете оставить заявку на наш адрес… Диоптрии помните? Только выберите фасон. Вот свежие поступления, каталог…
        Вся троица у прилавка заулыбалась.
        И все-таки я выбрал точно такой же фасон очков, как у девушки в зеленом пальто. Почему-то был уверен, что он окажется Лори впору.

        На улице я чуть не наступил в лужу, натекшую к крыльцу салона. Со мной положительно что-то творилсь.
        - Ой! – вскрикнула моя попутчица на пороге. -  Надо было калоши захватить!
        - Могу отнести вас на руках. Например, в кафе.
        - Нда? Это ваш испытанный донжунский приемчик? – состроила гримаску незнакомка.
        - Да тут всего одна лужа!..
         Не обращая на панический визг дамочки, я подхватил ее и перенес через опасный участок.
         - Что ж, идем в кафе.
         И мы очутились на столиком небольшого кафе. Некоторое время не мог продолжать роль провинциального Паратова, оглушенный фигурой приглашенной дамы: талии у нее практически не было. То есть была, но шибко тонкая. И еще – пьянящий запах духов.
         Было и вино, и кофе. Моя спутница пить не хотела, но я уговорил: все-таки земляки с Захолустья!
         - Так-то все вы хорошие люди…. – задумчиво произнесла, дыша в бокал моя дама. – Очень хорошие… странно. А вот когда собираетесь вместе… в толпу… что-то с вами происходит…
         Мария  - необыкновенное имя! – рассказала, что неполный учебный год отработала в средней школе Захолустья, когда я учился там же в десятом классе. И где были мои глаза?.. Ибо ее глаза не могли лгать. Они были неопределенного цвета. Загадочные. Потом я понял, что у Марии глаза способны менять цвет в зависимости от настроения и погоды.
         И я вспомнил. Как раз те полтора семестра-четверти после того, как мы с Харей попали в детскую комнату милиции, отец счел за благо перевести меня в среднюю школу соседней Бамбуйки, где жил дядя. А после новогодних каникул я вернулся за прежнюю парту.
         К тому времени о наших с Харей подвигах успели забыть. У всех на устах, не только в школе, но и в поселке, была история с какой-то «англичанкой». Когда я познакомился с Лори, она молилась за нее. Я ничего не мог понять: обычная любовная интрижка с женатым мужиком обратилась в скандал, затмивший – хот я бы на пару дней! - развал Советского Союза. Говорят, в дело вмешалось КГБ. Виновницу скандала не успел увидеть – так спешно выдворили.
         - Так, так… английский в старших классах… - медленно повторил я.
         - Ага! – весело блеснули линзы очков. Незнакомка тряхнула каштановой гривой. – Что-то вы все-таки слышали!.. Иначе вы были бы не из Захолустья, так?
         - Так это вы… Рубиновая Роза?
         - Ну, тут вы явно заблудились… - хихикнула эта элегантная дама, как девчонка-старшеклассница. – Розы в тайге не растут.
         - Да нет… Вас так звала одна ваша ученица.
        О, Боже! Так это же та учителка-англичанка, которую давно ищет Лори!..  Она и меня просила найти Ruby Rose через знакомых в милиции. «Дабл-Р», как я иногда бормотал в раздражении. Но как можно найти человека по аббревиатуре? Разве что в особых приметах указать: «сногсшибательна».  Ну и козел этот бригадир с Маловского прииска! Такой самородок попадается мужчине раз в жизни. А чаще не попадается вовсе. Но что-то удерживало меня пригласить Марию в «будуар». И это что-то называлось сердечным интересом. То, отчего мужчины теряют головы.
         У Розы-Марии была еще одно сногсшибательное качество: она смотрела в глаза. В наше время это качество крайне редкое. Something*. Я нашел ее! И… не хотел ее терять. Лори была права.
         - Однако не забывайте, у розы бывают шипы…
         - Да? Может, это свойство пригодится там… куда вы едете…- новая знакомая была явно нездешней.
          Она подала ручку в синей замшевой перчатке.
          - Уже уходите? Жаль... – внутри у меня все упало: «Размечтался, идиот!».
         - Нет, что вы, - она округлила свои прекрасные глаза. Очи. -  Но если вы торопитесь...
          Даже кислая гримаска не могла затушевать волшебное очарование этой женщины.
         - Я?! – возмущенно выпятил грудь. – Да ни в жисть!..
         - Что ж, ведите, я ваша ученица.
         Я счастливо расхохотался - так, что из подсобки с озабоченным лицом выскочила официантка.
         Я отогнул перчатку, поцеловал запястье. Замшевая перчатка оставляла за собой голубой шлейф необыкновенно сладких духов.
   
        В гостиницу Мария отказалась идти наотрез. Прошло уже полгода, шум горных рек поглотил историю с романом бригадира и учительницы из Захолустья. В стране творились дела похлеще. Но, как это бывает, для нас поворотными являются мнения о собственной персоне, сколько бы времени ни прошло. «Судят по последнему, парень», - как говорила одна местная ссыльнопоселенка.
         Уже ночью я рассказал Маше нашу историю с Лори: чем-то она было схожа с ее собственной. Там и тут любовь оказалась наказуемо - до статуса изгоев.
         Я знал, чувствовал, что рядом со мной в постели необыкновенная и опытная женщина – другой в жизни не встретить. Ну, да, физический контакт вроде был, но скорее миссионерского толка. Два искусных любовника будто боялись поранить друг друга – и словом, и действием.
         Я сказал, что у нас с Лори растет дочка. И что Лори неизлечимо больна. Еще сказал, что поэтому обязан жить. Маша отпрянула лишь на мгновение, а потом снова прильнула ко мне.
         Утром Маша улетала в Москву – в посольство. Как ни странно, вмешательство в ее дело КГБ помогло получить вид на жительство в Великобритании, а язык он знала  блестяще. В Москве надо было выправить бумаги, остались последние формальности. Но визу пришлось ждать еще пару месяцев.
         И тут Татьяна, секретарша «Белого квадрата», окончательно разочаровалась найти мужа в России. Отца она заставила для начала купить скромную квартирку на юго-западе Москвы. И далее – на Запад, спланировала Татьяна. Ускоренный курс английского пришелся кстати, да и Марии перед отъездом срочно понадобились деньги. При моем посредничестве женщины созвонились.
         Через неделю Мария прямиком с московского рейса во всей красе заявилась в фирму «Белый квадрат», где ее ждала ученица Татьяна.
         Прекрасная учительница приходила к ученице каждый рабочий день.
         Мария хвалила Таню. Таня варила кофе и носила из дома бутерброды с дачным вареньем. Иногда мы пили кофе втроем. И за это время я ни разу не обменялся с Марией двусмысленным взглядом. Словно и не было в помине той ночи в съемной квартире. Полно, да было ли та волшебная ночь или мне все это привиделось?..
         Было ли мне стыдно за измену? Не очень. Да, я всегда помнил карт-бланш, данный Моей Бабочкой за месяцы аскетизма. Но дело в другом. Однажды, сидя на унитазе, я вдруг сообразил, что Мария это и есть та самая RR - Ruby Rose. Фея любви. Лориго ее боготворила.
         А очки, золоченые, легкие с завитушками у висков, оказались Лори к лицу.

         Французы говорят, что любовь живет три года. Опираясь на исследования, опросы населения. Ну, это в среднем. Три года! Плюс-минус годик-другой.
         Это у них, на Западе. Возможно, цифру вывели по отношению доллара к рублю. И в дальнейшем, видимо, срок любви будет колебаться от ситуации на финансовых рынках.
         Хотя сам брак может продолжаться в формальных рамках гораздо дольше трех лет, но мы-то говорим о настоящем чувстве.
        Любовь в моем понимании имеет меньше всего отношения к сексу. Я прошел это. Да, да, да, изменил пару раз – с позволения Моей Бабочки. И наш мир не рухнул. Осталось сделать последний шаг.
_________
 *Песня The Beatles из альбома «Abbey Road» (1969)

        Пленка 27е. Бассаров. Эффект бабочки

        Этот последний шаг сопровождался оглушительным дебошем.
        Нюра потом расписала в подробностях. Соседи вызвали милицию.
        Когда старший наряда ударил три по двери и дверь распахнулась, то сержант обомлел, а ехидная улыбка так и не успела расплыться на квадратном подбородке:
        - Товарищ майор, вы?!
        Узнать в толстом и лысом мужчине, на босу ногу, и семейных синих трусах, было затруднительно. Он держал в руке тапок, который вроде как намеревался бросить в сторону кухни, откуда доносился чей-тоголос. Вряд ли этот визгливый, с наглыми извивами голос, – казалось, говорят не одна женщина, а две или три, - мог принадлежать  хозяйке дома.
        - Погоди, вот сыновья со школы придут, я им расскажу, что ты не хотел на мне жениться!
        - Это когда я не хотел жениться, дура?
        - Когда я, дура, залетела от тебя!..
        - А не надо было ложится в койку в первым встречным!..
        - Ну, мент продажный! Вон ты как запе-ел…
        В коридор  вылетела половая тряпка, оставив на известковой стене темное пятно, упала к начищенным сапогам сержанта.
         - Товарищ майор, что происходит? -  просипел сержант, снял фуражку и на всякий случай вжался в стену.
         - А ты не видишь, идиот? – подтянул трусы хозяин, облизнул губы, и казалось, чуть не сказал нехорошее слово.
         - Вижу, товарищ майор. Скандал происходит.
         - Че вы там шепчетесь, менты позорные?! – о стенку врезалось нечто железное - с сухим треском, как при зачетной  стрельбе из «Макарова».
         - Убить тебя хотим, догнала? – не оборачивая толстой шеи, рыкнул майор без погон. Спросил громко, как на смотре личного состава РОВД. – Сержант, оружие при себе?
         - Так точно! – щелкнул каблуками сержант и лицо его, крупное, с белесыми  разводами, стало еще серее от ужаса. Он понизил голос: - Вы что, серьезно, товарищ майор?
         - Убьешь, сядешь, – торжественно провозгласила Нюра. – Да весь подъезд подпишется, что ты почти каждое дежурство на рогах приползаешь.
         - Не надо, товарищ майор, на вас и так заява имеется… от соседей… Шум, крики, еще эти… стуки в стену… - сержант оттянул ремень АК-74 и похлопал по полевой сумке на боку.
         В дверь ломились. Старший наряда выглянул на лестничную клетку:
         - Отставить! Оружие - на предохранитель.
         - Сержант! – выпалил хозяин квартиры. - Фамилия?
         - Ваша, товарищ майор?
         - Болван, твоя, твоя фамилия.
        - Дык Туробов я … мы ж прошлый раз в гараже бухали…
         - Молчать! Никого не впускать, никого не выпускать.
         В дверь продолжали ломиться. Старший наряда приоткрыл дверь и от души послал напарника.
         Хозяин беспокойной квартиры присел на табурет, натянул штаны. Дверь кухни с треском захлопнулась.
          - Анна! – сказал майор. Не крикнул, а сказал. Тон был примиряющий.
          Дверь кухни тотчас приоткрылась: «Ну?».
          - Ладно… Где мои новые туфли?
         В коридор вышла Нюра, бокастая, ладная, в короткая в байковом халате, в бигудях. И выдающейся попой, которой дразнила хозяина киоска «Фрукты-Овощи».
         - Пускай уж. Люди же, жить хотят. Галстук, запонки, где?
         И с трудом провернул голову-шар к старшему наряда:
         - Сержант, вот чего… договорись там с заявителями… - Развернулся в сторону кухни. - Нюрка, мы идем на свадьбу. На официальную регистрацию! – Опять повернулся. - И еще вот что, сержант. Тут моя жена орала про СПИД.
          - А она разве орала? То есть, говорила?
          - Ну, до тебя... Никому ни гу-гу про него, а то вылезать из ночных дежурств не будете, догнали? Информация тут дело подсудное, догнали? Просто люди женятся друг на друге, понял, сержант? Городок у нас маленький, р-раз – и заявление!
         - Так точно.
         -  Нет, не так точно, - подбоченилась хозяйка.- Ежели моя подруга больная, она не перестанет быть мне подругой, понял, дубина ты ментовская!
         Зашипела рация на плече сержанта.
         - Я, десятый, разобрались тут я заявой, ошибочка вышла… Щас возьму объяснительные, опрошу кого надо, выезжаем обратно… Прием…
          - Принято!
          Хозяин надел левый носок, пошевелил босой ступней.
          - Анна, кому говорят. Нюра, ну! Тащи туфли, кому сказано!

         Этот город никогда не видел такого скопления людей и машин в одном дворе.
         - Во кипиш у ментов! – затянулась беломориной тетка с железными зубами, и захохотала, как закаркала.
         Ее поддержали рассевшиеся на тополях черные птицы.
         Хотя я, покуривавший в преддверии брачных хлопот, назвал бы это скопление «эффектом бабочки».
         - Ага, вона  и воронье слетелось… как на угощенье, - поддакнула соседка. – А чего случилось-то?
         - А ты не видишь, кошелка старая? Мусора же это. Му-со-ра! А вороны кормятся с отходов, га-га!
         Вороны хором поддержали и эту точку зрения.
         Когда с включенной сиреной в наш двор на полном ходу влетел третий по счету уазик милиции, голуби дружно взлетели с карнизов, на миг завесив снежной тюлью грязные заплаты мусорных баков и кустов акаций, пяток железных гаражей с надписями: «Убрать до…», чернеющие группки людей, впрочем, прилично одетых. С балкона я отчетливо видел в артиллерийский бинокль диспозию, похожую на бандюганскую «стрелку».
         Несколько машин гробового цвета, пара джипов и три «мерса» замерли друг против друга. В кожанках и  широких спортивных штанах «адидасасах», по всем канонам жанра и моды,  по понятиям правильных пацанов. Однако никто «волыну» из-за пазухи не тягал, калибром 7,62 не стращал. Окрестный народ сперва вывалил во двор, а потом попрятался - за углами, за заборами, а шпана забилась в подвалы, дабы наблюдать за возможной перестрелкой. Такого в кино не увидишь!  Хотя издали на «стрелку» не особо походило. Кожанки, бычьи шеи, бритые головы, «бумеры» разных толков – все есть. Нет – злобы. И матов. А это в наше время, согласитесь, ненормально. Подозрительно.
         Когда дворник Васька Арпиульев, не знакомый с этикетом нового времени, сделал замечание одному курильщику зверского вида насчет окурков, тот не возмутился, не стал ставить этого идиотика на место, то бишь, пинать ногами, а после слов «Извини, братан!» поднял окурок и бросил его в урну.
         Бандиты мирно покуривали возле твоих тачек, пили пиво, травили анекдоты, гоготали… Понятия врага физически отсутствовало. Да и кто средь бела дня в трезвом уме пойдет против самой мощной группировки, против Виссарионыча? Даже менты не решились бы. Правда, на необычное скопление криминальных элементов среагировали. Две патрульные ПМГ синхронно тормознулись по обеим сторонам головного «Мерседеса». Пацаны из подвалов победно заулюлюкали: точь-в-точь кадр из задержания главаря мафии. Но обошлось без выстрелов. Седовласый господин вылез из престижного авто, дал милиционерам его обшарить, и себя самого - по бокам, со спины, а когда оружия или наркотиков под явно гангстерским плащом обнаружено не было, с улыбкой принял извинения от сержанта. И даже дал ему прикурить.
         Ввиду небывалого скопления качков, «быков» и прочей крупно-рогатой живности в район новостройки съехались если не все милицейские «коробочки» РОВД, то половина – точно. Однако было заметно, что тревога ложная: патрульные небрежно повесили каски и дубинки поверх бронежилетов, а короткие десантные АК небрежно закинули за спины. При этом бандиты и члены СОБРа, бригады быстрого реагирования, подначивали друг друга, изображали «пиф-паф», интересовались, как ночью сыграли «Спартак» и «Крылышки»… Пока офицер не рявкнул в мегафон: прекратить разговорчики в строю.
         Минут через пятнадцать к подъезду, к которому прижимались черные, как катафалки, автомобили, подкатили «Жигули». Из них, разминая ноги в новых туфлях, вылез майор местной милиции, - он был без формы, - но все знали, что это майор.
         Майор сплюнул, попросил у сержанта мегафон, оглушительно прокашлялся в него, при этом внутри прибора что-то свистело. И наконец, во все концы двора разнеслось:
        - Граждане, прошу расходиться, здесь нет ничего противозаконного. Ни-че-го! Частное мероприятие! Ничего интересного! Спасибо за понимание! 
         - Слушай, старая, можа, хоронят кого?
         Новое предположение на лавке (она находилась под моим балконом) положило начало бурной дискуссии. Кто-то сообщил, что больная, ветром носимая, жиличка из 57-й квартиры (имелась ввиду Лори) еще не померла; это не похороны. «Я бы знала», - тетка поджала губки и сплюнула на мокрый асфальт. Ей возразали: все равно дело нечисто.
         Участники дискуссии - две старухи, одна явная гулаговка, дед со слуховым аппаратом и дамочка в болоневой курточке, опекавшая возившуюся у ног дошкольницу в розовой шапочке – не то поздняя мать, не то ранняя бабушка – пришли к  выводу, что на похороны не похоже. И воронье на погребенье не слетается. В лесу, да, слетаются, но там животина али зверь, их, во-первых, не хоронят по-людски; а в городе, нет, не слетаются, тут жратвы для чернокрылых и так навалом, а клевать человечину несладко… Он же грязный, человек-то. Ага, подумалось, если людовище.
         Да и ритмичный басовый контрапункт «умпц-умпц…», кативший от забора до забора волну заокеанских частушек -  «рэпа» -  вперемежку с  застарелым диско из второго переносного магнитофона, что надгробием высился  в центре кучки подростков в джинсовых штанах-трубах, возвещал миру, что дело тут ближе к жизни.
         Из «Жигулей» с сумками и кастрюлей выползла Нюра. При этом едва не порушила о низкую дверцу чудовищный начес а-я Алла Пугачева. И заорала в сторону зевак – бабок, пацанов и пары алкашей: «Засада!.. Че, блин, свадьбы не видели?!.. Токо невесты вам не будет, не надейтесь!..»
         И народ как-то охотно поверил, что намечается что-то вполне обыкновенное. Не криминал. Нюра сказала мужу, но так, что услышали все:
         - Ну и какого рожна ты собрался тут воевать?! И ваще, спрашивается, какого хера все утро права качал?
         Майор расслабил галстук, махнул рукой – три желто-синие коробочки ПМГ с бортовыми  номерами одна за одной потянулись к выезду на трассу. Тот же жест доброй воли продемонстрировали бандиты – правда, после явления Татьяны. Когда яркая длинноногая блондинка выпорхнула из такси, движение милицейских дежурок и черных «бумеров» на минуту замедлилось.
         Кто-то, из бандитов, а может, ментов, восхищенно сматерился. Как тут не выразить эмоции?
         Моя офис-труженица была в мини-юбке убийственной длины, в высоченных гренадерских сапогах на каблуке, возносящих ее бюст в прозрачной кофточке над мирянами. Размер мини-юбки подчеркивал кожаный плащ, небрежно наброшенный на плечи. Отец дивы, Владимир Виссарионович, шагнул от бампера и поторопился доложить дочери, что торт ребята доставили. Татьяна не преминула внести лепту в наведение общественного порядка. Если Лори я величал Моей Бабочкой, то Татьяну иногда обзывал Iron Butterfly* за ее хард-роковые обертоны в голсе.
         - Папка!- Таня одернула родителя хорошо поставленным голосом офис-менеджера. – Для этого не требовались услуги всей банды!
        - Таня, выбирай выражения.
         - И ты, папка, знаешь ли, тоже выбирай… средства, о’кей? Тебе изо всего надо устроить разборку или как там у вас… мочилово, да?
        Телохранители Виссарионыча заржали, но осеклись под грозным взором шефа. Бандиты прыгнули в тачку и на скорости покинули двор, чуть не сбив по пути какого-то алкаша.
        Лидер ОПГ изъял с заднего сиденья «Мерса» торт, размером с цветной ламповый телевизор. Васька, учуяв щедрые чаевые, бросил метлу и, прогибаясь, поволок сладкое поздравление жениху и невесте к подъезду.

        А в подъезде было не пропихнуться. Главным образом из-за нескончаемых шуршащих обоев, почему-то раскрашенных фломастерами. Оказалось, что это стенгазета, которую специально выпустили члены группы взаимопомощи. Две пары стояли вдоль стены и пытались пропихнуть стенгазету на пятый этаж. Это было непросто, учитывая интенсивность движения по этажам вниз и вверх. Пока на лестничную клетку не вышла Оксана и не распорядилась аккуратно сложить стенгазету во дворе и пронести на балкон квартиры, где ее позднее «брачующиеся» рассмотрят «во время десерта». Сама староста группы сейчас сильно занята с «невестой»; тут же выяснилось, что забыт лак для волос и какие-то блестки…      
        На кухне хлопотала тетка в белом колпаке – ее наняла Татьяна. Таня тотчас натянула на свой бюст фартук, громовым голосом распорядилась прекратить «бардак» и вырубить музыку. Испуганная молодая  парочка своими телами накрыла визжащий магнитофон, в пареньке я узнал потребителя инъекционных наркотиков, который маялся у двери клинического отдела. Сейчас его было не узнать, он расправил грудь, куда-то исчез затравленный взор торчка. В щуплое его плечико -  оно даже расправилось! - вцепилась девчушка, но успела тонко крикнуть Тане:
         - А мы тоже поженимся, вот!
          Секретарша «Белого квадрата» взглянула на девчушку свирепо и заорала:
         - Почему посторонние в квартире?!
         Паренек-торчок от досады дернул подружку за волосы:
         - Дебилка, это не невеста, это ее подруга!..
         - Алдар! – перекрикивая грохот кастрюль, рявкнула Таня. – Гони их в шею!
         - За что?.. – вытерла слезу рукавом джинсовой курточки девушка. – Мы тоже, такие же… вичевые мы…
        - Тс-с…- прижала к груди плаксу Таня. – Прости, детка, все у тебя будет хорошо, и сама ты красотка…
        - Правда? – просияла подружка наркомана и восхищенно уставилась на Татьяну: - И это говорите вы? Правда? Вы такая… крутая…  настоящая модель, правда-правда! Вы так классно пахнете…
        - Ладно, оставайся, помогай там на кухне, мусор вынесите с дружком для начала.
         - А мне что делать, шефиня? – сказал Виссарионыч, когда помог Ваське унести огромный торт на балкон.
         - Ничего не делать, папка, просто иди к Борису Артамоновичу, он у себя в комнате, и не мешайся под ногами.
         Я с самого начала почел за благо спрятаться от всей этой кутерьмы на балконе, а когда достали и там - у себя в комнате. Никак не рассчитывал, что рутинный, по сути, получасовой от силы акт заключения брачного союза, выльется в некое подобие свадьбы в квартирных условиях. Стоило ли к реализации задумки подключать свою секретаршу?
         - Танька, она такая, - вздохнул Владимир Виссарионович. – Своевольная, спасу нет. Моя-то была не такая….  Да и то без матери, считай, росла... Господи, она мне не то дочь, не то директор. Ругает каждый божий день.

          К главному событию наступающей зимы и моей личной жизни вынудил крик. 
          Конечно, я давно думал об этом. Но однажды разговор о регистрации наших отношений Лори резко оборвала. Позже выяснилось, что ей была противна и смешна сцена церемонии в загсе, да еще при скоплении народа. О том, что можно провернуть то же самое вдали от чужих глаз, в домашних условиях, она попросту не подумала. Стереотип мышления. 
         Я думаю, именно после того разговора Моя Бабочка стала помышлять о смерти. Именно так: без надрыва, готовясь к следующей фазе… жизни. Она-то, как всякая бабочка, чье лето пропело, развалится на лету, но тогда зачем она рожала девочку? Чтобы обречь ее на другие мучения? Без матери и – что важно – без официального отца. В этом чужом непонятном мире. Мужчина может найти себе другую женщину и родить новую дочь. Дочь или новая жена произвести на свет отца не смогут. Обряда «долёхо» тут маловато, нельзя заменить одного человека другим, восполнить клеточку в роду. Чтобы искупить свой грех хотя бы частично, надо родить новую семью. Пусть неполную. Но семью.
         Еще в темных условиях средневековья, когда не было ни капельниц, ни препаратов, ни зидовудина, ни пошлого аспирина, лекари вывели главную формулу счастья. Об этом, кстати, говорил и Будда. Наши желания – наши страдания. Или что-то в этом роде.
        Лори изредка ночью стонала. Тут было двойное страдание. Алдар привозил обезболивающее. Одну неделю, другую… Потом ответственный провизор на базе заявил, что он больше не сможет рисковать. Даже за деньги. Деньги как раз не были проблемой.
         В обеденный перерыв я доставил Ларису Алексеевну Тришину к нам домой. Странно, лечащий врач пополнела, но минусовый (или плюсовой?) результат изнурительной борьбы с весом, казалось, ее не печалил.
         Узрев пациентку, врач согнала улыбку. Мельком взглянула на анализы. Небрежно сдвинула их на край ночного столика. Я пожаловался, что в последние месяцы Лори потеряла интерес к дочери. Внешне. Напрочь. Даже не подходила, когда та хныкала.
Любая мать, если ее ребенку угрожает болезнь, думает: уж лучше бы она сама заболела вместо нее. Разве мать не отдала бы жизнь ради жизни родного дитя? Возможно, в этом естественном обряде «замены» все дело?
         Врач вздохнула:
        - Мы должны учитывать, что смертность среди ВИЧ-мамочек в первые полгода еще высока. Роды сами по себе и для здоровой женщины стресс, нагрузка, а тут… Тут дело даже не в цифрах – я про анализы…  У меня были похожие случаи. И у других врачей тоже. С ними, кстати, знакомы, работники дома престарелых. Привозят в богадельню старичка, ухоженного, чистенького, такого, знаете, домашнего… Большинство показателей в норме. Даже сердечно-сосудистых. Застарелой хроники нет… А он спустя месяц тихо умирает. Суть в том, что человеку на склоне или в конце земного пути важно понимать, что он не зря прожил жизнь. Выполнил долг. Что он окружен семьей. Как это ни банально. И от этого зависит иммунитет! Вот вам и иммунодефицит, когда все болячки идут в атаку. Человек угасает как… как свеча без кислорода, да… Делайте что-нибудь, Бассаров, думайте…Вот, возьмите меня. Я добилась своего: у меня будет ребенок (это пока по секрету). А мужик как таковой не нужен. Мне не нужна полная семья. Я сама. Я и мужик, и баба, и мама. И я счастлива. И мне плевать на мой вес. Я выполнила или близка к выполнению моего долга – не перед обществом, плевать я хотела, перед собой, ну, и перед моим родом…      
         Почему я, болван, тянул с заключением брака? Ждал естественного развития событий? Но это трусость и есть. Штамп в паспорте - результат полимеразно-цепной реакции. 
          
        Хотя мероприятие было обозначено как вечеринка, строгость ей и смысл придало присутствие работника ЗАГСа. Она явилась при полном параде, с ходу потребовав комнату для переодевания и зеркало. Строгий пиджак с вензелями, черные лаковые туфли на среднем каблуке и в довершении – золоченая толстая цепь с гербом-эмблемой. Одним словом, работник секции акта гражданских состояний, крупная женщина в роговых очках,  добросовестно отрабатывала взятку. Судя по всему, то была не рядовой работник –начальники отделов мздой с подчиненными не делятся.
        Я просил без церемоний, форма одежды свободная, но мужчины нацепили галстуки, женщины – туфли. Лишь Татьяна натянула короткую юбочку. Ну, а юному торчку из группы взаимопомощи галстук цеплять было рано. 
        Главное действо развернулось в гостиной, откуда убрали все стулья и оставили стол с регистрационной книгой амбарного толка.
       «Объявляю вас мужем и женой!»
       «Свидетели, прошу вас расписаться…»
       Капитан Маркаков в великоватом гражданском костюме твердо прошел к столику и взял ручку.
        «Гражданка Арпиульева, согласны ли вы стать женой гражданина Бассарова?», - акцентируя два «с», артикулировала загсовик. (Вот что значит профи: ни разу не запнулась в наших не слишком обычных фамилиях).
        Лори, хотя ее поддерживала Оксана, свидетельница со стороны невесты, ослабла в ногах, - я успел перехватить ее в талии. По гостиной прошелестело: «Та…». В смысле, да. Моей жене самое короткое слово далось с трудом.          
        Откуда-то взялись шары, кто-то крикнул: «Гип-гип-ура!». А торчок из группы взаимопомощи заорал: «Пока Сеть не разлучит вас!». Подружка в джинсовке толкнула его в бок и прошипела: «Дебил!»
        Толпившиеся в прихожей молодые люди развернули плакат с сердечками. От СПИД-Центра Тришина прислала поздравление-диплом и шикарный букет роз. Лечащий врач Лариса Алексеевна Тришина присовокупила открытку с припиской, что с легким сердцем уходит в декретный отпуск.
         После краткой официальной части случился междусобойчик, хлопнуло шампанское, женщины завизжали, Кеша истошно замяукал – ему наступили на хвост. Я уговорил задержаться женщину из ЗАГСа. Чокаясь поочередно с Маркаковым и мужем Нюры, она многозначительно и членораздельно произнесла:
        - Прекрасно, у нас, оказывается, на церемонии два правоохранительных лица.- Высоченная Татьяна при этих словах загородила отца. -  И один из них свидетель! У нас суперофициальный брак, граждане!      
        - То есть как? Я с самого начала был свидетелем их встречи… - не поняв, захлопал белесыми ресницами, Маркаков.
        - Та-дам!.. – вскричала Оксана. - Где музыка?
         Срочно принесли стул. Лори не могла стоять. По ее лицу, крохотному, и  раскрашенному усилиями Оксаны, текли слезы. Лицо превратилось в маску. Прибежала Нюра, принесла полотенце, стерла усилия двухчасового макияжа.
         Но Лори улыбалась! Завтра начнутся боли, но сегодня она улыбалась..
         - Та-дам!- разорялась староста группы взаимопомощи.  Хлопнула в ладоши. – А где музыка?
         Маркаков от избытка чувств выкрикнул нечто загадочное:
         - Брокколи!..
          Я включил проигрыватель. Первый концерт Чайковского был в тему. Хотя по логике событий пригодились бы вездесущие «битлы» с их прощальными аккордами и словами.               
         Да, дело шло к концу. Но неужели это было in the end?

         @info_Klio
         На тайлаганах средневековья практиковался обряд «долё»/«долёо»  - человеческого жертвоприношения духам-людоедам. Они принадлежали к числу черных заянов, являющихся воплощением душ умерших шаманов. Подтверждением дословный перевод шаманских призываний-даллага: Красная кровь – питье,/Человеческое мясо – харчи,/Черное вино – мудрость,/Черный от кипи котел,/Черная, как деготь, пища...
Если не совершить человеческое жертвоприношение «хун долё» - обряд «замены», для обреченных смерть неизбежна. «Долёо» - отдать за себя другого человека, т.е. «замениться».
                М.Н. Хангалов. «Духи-людоеды. К вопросу
                о человеческих жертвоприношениях». 1895
               
         Как ни странно, сам документ о браке был больше нужен мне. Понятно, штамп в паспорте не извел саму заразу, саму болезнь, и не избавит от боли, торчку понятно, но он давал смысл всей этой истории и, если хотите, смысл дальнейшему моему существованию.
        «Что будет с Варенькой потом? После меня?» - этот вопрос каждую минуту висел между нами, даже в часы, когда мы были внешне счастливы. Внешне. По этому поводу лечащий врач Тришина привела пример профессионального эмоционального выгорания. Почему, на первый взгляд, хирурги черствы и бесчувственны? Если они будут волноваться во время операции, то могут совершить ошибку. Главное, для ВИЧ-инфицированной, клейменной всем светом женщины, дать миру здорового ребенка. Здорового. Это главное. Прочее – кашки-манки, молочко, поцелуи, соски, клеенки-пеленки, все остальное подождет. Эмоции – тоже трата сил. Главное: она не хочет плыть по течению. Она бережет силы. Чтобы дать силы новой жизни.
        Так диагностировала опытный клиницист. Тришина будто подслушала мои рассуждения. Ее пациентка со сложным анамнезом словно хочет переписать его, ползет вверх по родовой реке, обдирая локти и струпья души.
        Но было и то, чего не ведала врач. Свершился обряд «замены». Об этом знали только я и Лориго. Моя Бабочка. Моя жена.
        Мы обеими руками коснулись логической точки в ритуальном субургане, его навершия, точки, которая символизирует Пятый элемент – Воздух. Так объяснил Чимит-лама, который навестил нас после бракосочетания по пожеланию моей жены. И добавил, что в состояние «бардо» она вошла успокоенной. Смерть ее была легка. Верить ли? Ее душа все еще в пути.
        «Душа - Оми возвращается в Захолустье! - затараторил крутившийся возле ламы Васька Арпиульев, делая мне знаки. – Потом все обскажу, брат!».      
        А тогда, накануне «вечера-свадьбы», когда я сказал Лори, что мы должны официально расписаться в присутствии государственного служителя в документе как муж и жена, Лори нашарила мою руку на простыне и пожала костлявой, как у десятилетней девочки, ручонкой. Слабо вздохнула. И впервые за долгие месяцы слабо улыбнулась. Она осознала, что у дочки будет в жизни настоящий отец. В любом случае. При любом исходе.
        Она улыбалась весь тот суматошный день, наверное, превозмогая боль.
        А боли не могли не быть. Когда закончился ресурс «левых» обезболивающих,      позвонил отец Татьяны. Предложил наркотики. Мы долго молчали на двух концах провода. «Нет». Кто сказал это первым?
        «Это дно», - внятно прошептал в трубку Владимир Виссарионович. Он тоже отец. И добавил: «Я и раньше хотел предложить. А тут... Тут не дно должно быть, а… звезды».
        По поводу заключения брака высказался однозначно: «Это надо. Это надо не только ей, надо тебе. И откладывать тут, сами понимаете, нельзя».
        Единственная моя промашка –  посвятил в планы Татьяну. Понадеялся на ее опыт и энергичность. Татьяна превратила «вечер» в корпоративное мероприятие. Подозрение закралось сразу, как только Татьяна с ходу обозначила размер взятки работнице ЗАГСа. Впрочем, не на этом ли я воспитал свою главную помощницу, не на подкупе ли чиновников выросло благополучие «Белого квадрата»? Но взятка – в том была чрезмерность. Отсюда и гигантский торт, и прочее, чрезмерное… Впрочем, кашу маслом не испортишь. И Борис-два констатировал, что результат достигнут, базовый индикатор в отчетности выполнен (и перевыполнен).
        Мой главный инженер весь вечер просидел пьяненький в углу под торшером, и ни в какую не хотел участвовать во всяких там розыгрышах, приветствиях  - Оксана и Нюра развили бурную деятельность. Ее, кстати, порицала Татьяна: «Уймитесь, девки, это вам не выпускной вечер!»  Молодые из группы взаимопомощи пытались спеть. Паренек запинался и краснел с приветственным адресом. Тогда инициативу перехватила его подружка в джинсовой курточке, выразив все коротко и ясно: «Борис, Лори, знайте, вы для нас пример! Мы тоже будем жить. Растить детей, вот». Девушка расплакалась.
        По решению старших половина торта была отдана юной парочке.
        А свежеиспеченная супруга в этот момент лежала в спальне, обессиленная, в изголовье на ночном столике перед ее глазами стоял в рамке документ ЗАГСа.
         - Вырасти ее, Боря, ради нашей идиотской любви. Не спорь, - в изнеможении погладила руку жена. – Идиотская, но любовь… Я любила тебя. Люблю...
         Мы поцеловались. В губы. Этого не было давно. Очень давно.
         Лори так и лежала в «подвенечном» платье, который для нее соорудила Татьяна с привлечением лучшего портного города.
         - Выучи ее, ты умница, ты можешь… А что делать со мной... после, Васька тебе объяснит, он самый близкий мне из нашего рода.
         - Не говори так, Лориго.
         - Иди, - коснулась ручкой моей щеки, - и знай, я счастлива, у меня ничего не болит. Иди к гостям, а то некрасиво.
         Когда я прикрыл дверь спальни и вышел в гостиную, Татьяна поймала букет невесты, и была этим крайне рассержена.
         Маркаков с женой, ясноглазой длинноногой блондинкой, выше мужа на голову, веселились на всю катушку.
         -  Так-то я не пью, - беспрерывно чокаясь, повторял гаишник, - работа не позволяет…
         - Пей уж, - смеялась его супруга, - придется опять мне за руль садиться.
         Маркаков со сбившимся галстуком в который раз пояснял присутствующим, что он тут главный свидетель, что это он познакомил жениха и невесту.
         И я поддакивал, чокаясь и обнимаясь с Маркаковым.
         Еще одним заметно окосевшим гостем вечера был Борис-два. Он сидел в углу, закусывая коньяк и водочку тортом. Заедал горечь утраты. Все знали, что недавно он похоронил жену, долго болевшую, и особо не беспокоили.
         Но и главный инженер неожиданно развеселился, когда увидел бабу Чебу. Так ее пыталась, картавя, звать Варенька. Она вышла, на пару минут оставив Вареньку в спальне. Наша дочка казалась самой спокойной на торжестве, проспав на руках няньки. С некоторых пор Чебурашка, эта бездомная сборщица «пушнины», стеклотары, обрела кров в нашей квартире. Я предложил, она не отказалась. Просто я знал историю ее бездомности. Когда-то она жила в соседнем доме. Но сын погиб в Афгане, а невестка выгнала из квартиры. Ее знали все соседи. В домоуправлении закрывали глаза на то, что она ютится в техническом помещении под лестницей, штатный плотник соорудил ей там нары, и денег не взял, жители дали матрац, белье, посуду, даже чайник. Жители тащили ей утварь и теплые вещи. Чебурашка кланялась со словами: «Спаси вас, Бог». Добрые люди выхлопотали ей пенсию за сына – тем и жила. Да еще сбором «чебурашек» - популярных евробутылок 0,5. Даже местные пьяницы старались оставить ей опростанные емкости из-под водки и пива. Местные иногда просили посторожить ее что-нибудь во дворе, подчас коляску с ребенком, знали, что Чебурашка никогда не украдет. Она была глубоко верующей, знала молитвы. Иконка висела в ее закутке над нарами, под лестницей. Как могла, Чебурашка поддерживала себя в чистоте: в котельной ее пускали помыться и разрешили легкую постирушку.
        Смутная мысль оформилась в действие, когда стало ясно, что дочке нужен постоянный уход, что Лори не способна к материнским обязанностям, охладела к ним, и что разовые визиты подруг не решат проблемы. А я? После судорожных попыток выправить запущенные дела фирмы я спал, как убитый, даже если дочурку орала посреди ночи благим матом.      
        Нянька облюбовала в нашей квартире темнушку, я поставил туда старую холостяцкую кровать, новая жиличка повесила над ней иконку, и ни  какую не желала спать в спальне. «Привыкла я там, в подвалах, прости, сынок». Где-то я ее понимал. Темнушка имела дверь, я врезал замок, вручил ключик. Чебурашка посмотрела на меня благодарно. У человека должен быть если не дом, то хотя бы свой угол.
        Колыбельных она знала неисчислимое множество, меняла по ходу укачивания. И нянька из нее была отличной. На ее руках дочка засыпала мгновенно. Чебурашка, Чеба, как мы стали ее звать, была невысокой, полненькой, уютной, Варенька к ней липла. Сперва Чеба спала рядом с кроваткой Вари на раскладушке, а потом стала спать вместе с Варькой в обнимку. Точнее, та не хотела ее отпускать. Даже плюшевый мишка был в таких случаях задвинут на край постели.
        Варежка была единственным сопящим существом во всей этой кутерьме под названием «вечер свадьбы», да еще Кеша, обожравшийся рыбного салата. Он лежал под кухонным столом со вздувшимся животом, кончик его хвоста подрагивал. Усы у кота были в майонезе, он даже ленился облизывать их и презрительно щурил снизу желтый глаз с выражением: «К чему эти формальности? Лишние телодвижения? Какая еще свадьба? Можно трахаться и так...».
         И вот тут-то, на «свадьбе», выяснилось, что наша Чебурашка не так уж и стара: Борис-два, завидев нашу постоялицу, признал в ней свою одноклассницу и школьную любовь. Бросив заснувшую Вареньку в спальне, Чебурашка пол-вечера шепталась с моим главным инженером. Оказалось, что Чебурашку зовут Ульяной.
        Итак, она звалась Ульяной. Эффект бабочки. Добро должно быть не с кулаками, а с крыльями. И даже с крылышками. Прав был Лоренц (почти тёзка!), автор «теории бабочки». Так, бабочка, взмахивающая крыльями в Айове, вызывает лавину эффектов, которые могут достигнуть высшей точки в дождливый сезон в Индонезии. В хаотическом мире трудно предсказать, какие вариации возникнут в данное время и в данном месте. Но нарастают не только ошибки - соразмерно течению времени. Добро тоже может нарастать.
         Я думаю, рационально мыслящая и немного циничная врач Лариса Алекссевна Тришина согласилась бы со мной – хотя на своем примере.
         После того вечера я попытался звать Чебурашку тетей Улей, но наша нянька была против: имя баба Чеба уже приклеилось к губкам Варежки. Она вообще отказывалась засыпать без бабы Чебы, без ее колыбельной и ее запаха – долго обнюхивала няньку, ее подмышки, прежде чем уснуть. И, как мне кажется, подчас воспринимала няньку своей мамой.
        Хочется верить, вины биологической матери тут никакой. А, наоборот, заслуга. Та лавина добра, которая позднее пролилась дождем не в Индонезии, а над моей головой и головами моих знакомых, была изначально вызвана взмахами крылышек бабочки Моей Бабочки.

        @info_Klio
        В 1996 году в составе метеорита ALH 84001 обнаружены структуры, которые могли быть остатками земных нанобактерий. Полное название метора Allian 84001. Ключевое слово Allian – «пришелец». Метеорит найден в Антарктике . Было установлено, что он откололся от поверхности Марса около 15 миллионов лет назад. Соответствующая информация NASA из журнала Science появилось в заголовках новостей по всему миру, а президент Билл Клинтон сделал официальное заявление по ТВ, отметив событие и выразив свою поддержку агрессивного плана по роботизированному исследованию Марса. Позднее Стивен Хокинг объявил в СМИ, что люди во время космических исследований могут найти нечто вроде инопланетной жизни в результате панспермии, согласно которой жизнь в виде частиц ДНК может передаваться через космос в обитаемые места. Одновременно Чандра Викрамасингх, профессор Букингемского центра астробиологии, сообщил, что ВИЧ  -  инопланетный вирус, что супервирусы вроде ВИЧ постоянно внедряются на Землю в процессе столкновений комет. Однако научное сообщество посчитало последнее сообщение конъюнктурным.
       Распечатав на струйном принтере вышеприведенную «инфу» с упоминанием Стивена Хокинга, скаченную из Интернета (компьютер  освоил в два дня, чем поразил секретаршу Татьяну), я сложил лист формата А4 в папку и задумался. Вспомнил о телескопе, с которого посреди ночи стерла пыль Моя Бабочка.      
       Что заставило Лори ночью смотреть в звездное небо? И что при помощи оптики она там искала? Кто-то из мудрых изрек, что когда смотришь на звезды, забываешь, что смертен. Виновато ли тут обсессивно-компульсивное расстройство, навязчивые мысли о смерти?
       Не думаю Не хочу думать.
       Хочу думать о высоком. Бесконечно высоком. В тех же просторах Интернета нашел куда более обнадеживающую информацию. Жизненную такую. А именно: параллельные вселенные существуют, мать вашу!.. Оказывается, об этом говорил Марсель Гроссман. Да кто он такой, скажете вы. Это – внимание! – друг Альберта Эйнштейна, физик, недооцененный современниками, но весьма ценимый создателем теории относительности. Даю зуб, что Альберт перед публикацией своей знаменитой теории, обсуждал ее за чашкой чая-кофе, или чего там покрепче, с Марселем, коллегой и товарищем.
       В мозгу, самом навороченном компьютере, всплыли строчки: темой параллельных вселенных в новом веке занимается Стивен Хокинг. Два абзаца на английском, уголок страницы из журнала «Science» замаслен: кто-то перекусывал гамбургером, листая. И еще - пятнышко от кофе поверх статьи возле колонтитула.(Страницу мозг «сфотал», а где я видел зарубежный журнал, убей, не помню. Где-то в Москве, но где?). На полях напротив имени Stephen Hawking сделана галочка. Еще бы! Этот гений в инвалидной коляске разбрасываться звездной пылью не будет. Распыляться, то бишь.
       Выходит, мы не умираем до конца, а продолжаем существовать в своих параллельных копиях? В параллельных вселенных? Их количество бесконечно.
       Более того, эти сосуществующие миры изредка проявляют себя в нашей собственной вселенной - через «дежавю»... То, что однажды было. В прошлой или будущей жизнях. Подобное «дежавю» и торкнуло Лори посреди ночи.
       Значит ли это, что были правы Христос, Будда и Магомед? И да, и нет. Они были правы интуитивно, так сказать. Мирянину и паломнику, не осведомленным в квантовой физике, понять умом такое невозможно. Можно только верить.
       Как верила Лори.   
---------------
*Iron Butterfly  («Железная бабочка»). Рок-группа, образованная в 1966 году в Сан-Диего, Калифорния, США. исполнявшая тяжелый эйсид-рок с элементами прогрессивного рока.

       Пленка 28е. Бассаров. Деревья умирают стоя

       Иссиня-белая простыня, накрахмаленная утренним морозцем, лежала недвижно, распятая молодыми деревцами, как вешалами. Хлопотливая лесная хозяйка, учуяв неуловимый запах весны, велела медведям растянуть для просушки таежное белье. Простыня  резко обрывалась на крутом берегу Тыи, давая дорогу солнечному ветру. В тайге царила зима, но снежная корка уже твердела и вдрызг дробила оранжевые лучи, и кое-где предательски, словно забродившее тесто, пучилась и вызревала. Земля хотела дышать. И на открытых местах не была каменистой недотрогой. Копать можно было без лома.
       Лориго умерла под утро, незаметно, тихо. Так тает снег, устав сопротивляться, – разом, стремительно.
       «Улюн». Горная талая вода. На древней прародине у подножия Икатского хребта эвенки емко называют переход пятого первоэлемента, Воды, из одной фазы в другую.
       Лориго растаяла, утекла меж пальцев, когда у Вареньки начали вдруг зудиться зубки, так что рева хватало... Плач ожидали. Залилась слезами баба Чеба. Плакал ли я? Не помню. Ухода Моей Бабочки ждали. Но прежде, в последний миг, плач дочки услышала в соседней комнате ее мать. Нянька могла поклясться на кресте. Слабая улыбка тронула лик мученицы одновременно с первым лучиком солнца и первым писком ребенка.
        Это было горе, конечно, но разверстое на месяцы... И потому не такое горькое. Нет, я не плакал. Плакала дочка. Поняла что-то? Это было бы жутко. «Отмучилась, - вымолвила баба Чеба. – Я буду молиться за нее, свечку поставлю». Слезы мешали ей укачивать Варежку.      
        По пожеланию усопшей ее кремировали. «Не хочу выглядеть страшной», - улыбнулась она на краю костра. И Моя Бабочка бесстрашно влетела в огонь.
        На следующий день возник Васька Арпиульев. И сразу с порога начал бормотать про «оми». Эвенки рода вэкорои не хоронят умерших в земле, а оставляют на дощатом настиле на дереве. Они почитают Лес своим Отцом. Оми. Душа. По другим мифам, дух - хозяин леса - это молодая красивая женщина, которой медведи служат вместо собак. Как такового бога у эвенков-орочонов нет, понятие «Буга» чаще заменяет Лес – его наместник в Срединном мире, а кольцо его деревьев - библия. Суть одна: лес это начало начал и земной конец. Если кольца старой лиственницы - спирали духа предков, летопись их деяний, то сосна, ее заостренный конец - стрела к звездам.
        Так пожелала Лори, призвав за день до кончины Ваську Арпиульева. О многом я догадывался, остальное досказал Васька. Он даже бросил пить (на время). Ходил по дому и по двору, сжав зубы. Ввиду смерти родственницы дворнику предоставили краткий отпуск за свой счет. Про обряды Васька знал все, будучи подручным родного дяди, потомственного шамана. Васька даже должен был пройти трехдневный обряд посвящения, но древний ритуал, увы, неотъемлем от «огненной воды», водка в шаманских обрядах льется ручейком, причем, прямо на землю. Эту пытку Васькина душа вынести органически не могла. Накануне таинства посвящения кандидат в жрецы банально напился, а зачин священнодействия проспал. Василий был профессионально непригоден.

        Но черед лопаты пришел далеко не сразу. Далеко.
        Все пять часов на АН-2 я судорожно сжимал пластмассовый, с претензией на  фарфоровый колер, горшочек с прахом Лори. Видавший виды «кукурузник» - ветеран лесной пожароохраны – трясло на встречных потоках. И я не соглашался передать прах с урной в другие руки, тем паче, в багажный отсек. Урна была на всякий пожарный укутана в два слоя – сначала свадебным платьем Лори (вот и пригодилось), затем в старенькую телогрейку, зачем-то привезенную из Захолустья. Драгоценная ноша была помещена в рюкзак.
        Так пеленают ребенка перед зимней прогулкой. 
        Я сидел в позе «кенгуру» (мысль ошпарила позже), нацепив лямки рюкзака задом наперед и обнимал его обеими руками. Даже во время промежуточной посадки в Усть-Баргузине я не доверил рюкзак душеприказчику Ваське. Зато он постелил на вибрирующий дюралевый пол самолета мешки и уселся на них, аккурат под моим плечом, страхуя драгоценный сосуд (стюардессы не было в штатном экипаже, так что замечание делать было некому).
        После приземления в Нижнеангарске добирались до Северобайкальска на ободранным «ПАЗике»; я снова вцепился в рюкзак, - в автобусе трясло сильнее, чем в самолете. Водитель рейсового автобуса не поехал в райцентр по льду, как большинство автомашин из Нижнеангарска, - запрещали правила, - а тронулся в путь по гудроновой дороге краем берега. Дорога шла в гору, на мыс Курлы
        Байкал был скован льдом и величаво игнорировал весенний календарь. Собственно, любоваться было нечем, да и не турпоездка у нас. У берега бугрились бесформенные ледяные инсталляции, грязные и маслянистые. Сам Нижнеангарск предстал обычной деревней с почерневшими избами, и стоял фактически на косогоре. Дома как бы падали с крутого откоса в сторону священного моря. Птицы не летали. Метрах в трехстах от берега на сером льду темнели фанерные домики любителей подледной ловли, шел дымок из кособоких труб, возле них застыли несколько «уазиков». Лишь вдали в мутной дымке отливали свинцом горы Хамар-Дабана с белыми шапками. Выше автодороги, чуть ли не над головой, проносились грузовые составы – впрочем, нечасто, за три часа, что мы тащились на рейсовом автобусе, прогудело-прошумело раза четыре. Составы были короткие. И стоило гробить на гигантскую стройку пол-бюджета страны?
        В райцентре, в городе Северобайкальске, я договорился с водителем оранжевого «магируса». Облезлый, в шрамах, ветеран БАМа еще рассекал притрассовые грунтовки. Здесь же, как и предсказал Васька, мы без проблем обзавелись метровым саженцем сосенки в лесхозе, расположившимся в брусовом доме на выезде из города. Саженцы подрастали здесь же, во дворе. Мы с Васькой старались выбрать постройнее – каковой была Лори...
         - Во, чудаки, то ж сосна, они все того… стройные, - хмыкал лесничий, мужик в зеленом ватнике. – Как эти… по телику… ну, супермодели, во!
        И заставил нас расписаться нас в книге, что мы предупреждены об опасности курения в лесу в наступающем пожароопасном периоде.
        - Это вы тут глядите в оба! – парировал Васька. – Совсем загадили реку.
        - А че, правда, что Тыя плохое место по-вашенски? – закурил лесничий.
        - Сам ты плохое место! – рассердился Васька. – Тыя по-нашему «собака». А собака это друг, понял!
        В трезвом виде, а Васька не пил уже почти неделю, был зол, как собака, и лаял на всех подряд. В рабочей столовой Васька придрался, что подлив к гарниру «ненастоящий».
        Это в городах и райцентрах зима шла на убыль - сереющим на глазах снегом, встречным теплым воздухом, уже можно было ходить без шапки, а в тайге снег лежал плотно, почти в человеческий рост. На открытых местах, на выходах к рекам, морозец покусывал щеки. Но о морозе забывалось, когда расступался лес, синие вершины в пол-неба поднимались громадными синими пирамидами, уплывая к массиву гольцов Довырен и унося за собой текучее солнце…
        Через пару часов , на развилке у реки Гоуджекит, «магирус» притормозил.
        - Все, мужики! Мне в другую сторону. А че это вы такое везете? Саженцов вон в тайге вроде навалом,- засмеялся водитель, молодой, в спортивной шапочке.
        - А у нас ленинский коммунистический субботник, понял!
        - Понял. Курить хоть нема?
        - Нема. Тайгу гробите, реки травите, зверя бьете… Тебе денежку дали? Дали. Курево у медведя купишь.
         - Га, - усмехнулся водитель. – Смотрите, не заблудитесь, пешеходы, тайга вам не город.
         - Не ссы кипятком, мальчик, - огрызнулся Васька. – Тайга наш дом, слыхал? Нам и волк брат!
         И впрямь, едва мы, увязая в насте, - я с рюкзаком на груди, Васька с мешком за плечом, - прошли метров двести, как нас догнал звук выстрел.
         Я даже не понял, что за звук, и с удивлением воззрился, как Васька застыл мраморной статуей. Васька стоял снеговиком, потеряв дар речи, белый с ног до головы. Ломти слежавшегося на могучих ветвях лиственницы накрыли его с головой. Даже у ног высилась снежная горка.
         Наконец Васька опомнился, отряхнулся, сдернул шапку-ушанку, начал топать старыми унтами… Раздался ядреный мат. Васькин мат. Он сдернул куртку и принялся вытряхивать снежок из-за шиворота.         
         - Ты че,  гад, в сторону людей пуляешь, орочон обдолбанный!
         Раздался смех.
         У мотонарт стоял парень-эвенк в ватных штанах, с заплечным карабином и хохотал.
         - Ты, Ванька, совсем тут в тайге шизанулся! – скинув мешок с саженцем, заверещал Васька.- А тебя че, бибикалка не работает? 
         - А я хотел посмотреть, не обосрешься со страху? – заливался Ванька. – Поди, забыл, как пуля свистит над ухом.
         Парень слез с нарт, подошел к нам с широкой улыбкой. И крепко обнял Ваську.
         - Лориго ушла в Верхний мир, - сказал Васька.
         - Знаю, брат, - посерьезнел Ванька. – Пойдем на Окунайку?
         - Да. Так велела Лориго.
         Снегоход «Буран» был советского производства, непонятной масти, из сборных деталей. На боку, видно, гвоздем была выцарапано неприличное слово, частично закрашенное. На удлиненном сиденье едва хватало места на двоих седоков, при этом я не мог обнимать водителя, как на мотоцикле, потому что на животе покоился рюкзак с урной. Кенгуру, ёлки. В итоге я сел спиной к Ваньку, уперся ногами в подставку, слегка наклонился вперед, то есть назад, вцепился в багажник-решетку. Именно решетчатый кузов, зависший позади мотонарт, выручил перед марш-броском. Хвала орочонскому богу, Васька и Ванек не отличались толщиной (и я еще не растолстел). Васька каким-то чудом уместился в открытом багажнике, больше напоминающим клетку; ноги свешивались, чуть унты не потерял…
         Узкая укатанная дорожка шла вдоль берега. Лента Тыи оправдывала название -  «узкий», а скорее, «плохой». Крутые каменистые берега вплотную обжимали реку. Лыжи снегохода уверенно рассекали смерзшийся наст – видно, тут ранее ездили на мотонартах. Но после десятого километра гладкая жизнь кончилась, я стал серьезно опасаться, что мы можем перевернуться. А Васька в своей клетке-багажнике корчил дикие рожи, отбивая свой тощий зад. Да еще вдоль реки задул ветер. Ванек сбавил ход.
         Так что к промежуточному пункту - на впадении Окунайки, притока Киренги –  прибыли в сумерках. Мы с облегчением слезли с опостылевшего «Бурана» и впервые за несколько часов произнесли какие-то слова. И эти слова были непарламентские. Но был и смех.   
         Наш водитель объявил, что дальше мы пойдем на лыжах: две пары снегоступов он захватил, еще одна должна быть в зимовье.
         Ночевали в заброшенной избушке геологов. В центре помещения – четыре на четыре метра - низенькая печурка. В углу нары. У входа – горка березовых поленьев. В кособоком буфете ржавые по краям котелок, кружка, несколько ложек, застывший булыжник крупнозернистой соли. Нашлась и лопата. Васька шустро растопил снег в котелке на печурке. Я достал пачку заварки, вскрыл банку тушенки…
         До этого суетившиеся в избушке и оживленно болтавшие мои спутники враз смолкли.
         Ванька с Васькой переглянулись. Наступила тягостная пауза. Васька нервно облизнул черные губы.
         - Ну? -  кашлянул он.
         - Нет, - твердо мотнул я головой. В рюкзаке, кроме урны, была замотанная в тряпье бутылка питьевого спирта. -  Ты че, Вася, хочешь Лориго зла?
         - Он прав, брат, - положил руку на плечо соплеменника Ванька. – Лориго еще в пути… Сделаем все, как просила наша сестра, потом уж с чистой душой…
         - Да, – промямлил Васька. – Дурак я. Лориго говорила…
         - И вообще, братила, возвращайся в тайгу. Пропадешь ты в городе. – Ванька помешал в котелке. - Нам охотники нужны. А стреляешь ты лучше этого…  киллера, ха!
         Ванька Ганюгин, так он представился, хоть и именовал своего друга братом, не был кровным соплеменником Васьки. Он был из рода чильчагир. Этот род тяготел к ламученам, байкальским эвенкам-рыболовам. Чильчагиры были искусными охотниками, добывали соболь еще для царской короны. Вэкорои тоже были охотниками, но не роднились с чильчагирами, что вообще-то было редкостью в тайге.
          После кончины Лори меня мучил вопрос. Более удобного случая не представлялось.
         - Почему Лори… Лориго попросила схоронить ее так далеко, даже не там, где она выросла?
         - Тыя и ее окрестности – наша исконная родина, здесь кочевали предки выкороев., - неспешно, прихлебывая чай из жестяной кружки, рассказал Ванек. – Выкорои не были оленеводами – охотниками и рыбаками. Тыю называли не «плохим», а «узким, тесным местом» из-за разнообразия порогов, рыбного хода. Понимаешь, Борис, чем-то узкая река напоминала нашим предкам женский родовой канал. А это священный путь. И еще. В здешнем лесу шаманы рода вызывали к жизни «савэки» - оболочку тела из глины и камня. Так появилась «оми» - душа. «Оми» живет в деревьях.
        - Оми вечно, - поддакнул Васька. - Умирает и снова растет. И так без конца. Оми и дерево одно и то же. Омин - бэе индевунин.*         
          - Да. А оберегает ее наш Отец-Лес. В его владения спускается сверху «буга» - наш бог.
          Ванек пояснил, когда на берега Тыи пришел БАМ,  вэкорои ушли на восток в глухую тайгу, в Захолустье. Там сроднились с местными «орочонами» - оленными эвенками – и стали разводить оленей. А раньше охотились по урочищам рек..
          Так вот почему Лори мечтала попасть на Тыю! Даже не будучи чистой эвенкийкой, она считала, что родина предков придаст ей сил и, как знать, поможет одолеть болезнь.

          Встали, лишь только лучи солнца пробились сквозь узорчатые ветви лиственниц. Ветра не было. И это было на руку.
          Ванек ухватил топор, расколотил березовую чурку, занес горку поленьев в зимовье.
          Васька крикнул, чтобы наш провожатый бросил это занятие.
          - Ванек, совсем ты там в городе спортился… Дрова, спички и соль – закон тайги, помнишь, а?
         Подождав, когда Ванек уложит поленницу и затащит мотонарты в домишко, мы нацепили короткие лыжи-снегоступы. Провожатый подпер дощатую дверь валуном со словами: «Чтоб росомаха не заглянула».
         Последний переход был по таежным меркам невелик – не более семи-восьми километров, но в конце пути я вымотался. Лицо то и дело намокало, глаза слезились. Я то потел, то замерзал… Шли по зимнику, так при возможности ходят все таежники. Это тебе и тротуар, и бульвар. Но то для местных. Хотя я вырос в Захолустье, далеко от города, но, видать, за эти годы окончательно  потерял связь с миром леса… Идти по насту мучительно. Конечно, лыжи пригодились, но эти были все-таки снегоступы, в них надо шагать, а не скользить. Да и скользить-то было некуда. Лишь Ванек чудом угадывал нужную тропинку. Издали зимник Тыи казался ровной лентой, вблизи он щетинился ледяными булыжниками и острыми гранями торосов. Ноздреватый снег застыл, переливался всеми цветами радуги, без рукавиц об него можно было порезать ладони. Перед поездкой Алдар приволок для меня пару летчицких унтов на цигейке, в которых ездил на охоту. Они были впору, но хозяин шибко разносил их, ходил-то по медвежьи, как все борцы, подошва и нутро были скошены внутрь. И после половины пути ступни мои выворачивала дикая боль, я готов был рухнуть в снег. Если бы не рюкзак типа «кенгуру», я бы, может, так и сделал. Зато Васька и Ванек, дети тайги, шли как на прогулке. Да еще наш гид тащил на шее тяжелый карабин. А Васька на лямках – детские санки с поклажей. Попутчики замыкали меня спереди и с тыла. И снегоступы у них не слетали со стареньких камусов. Надо будет заиметь такие же, подумалось…
        Опять же, любоваться красотами не то, что было недосуг – не было сил. Урну с прахом я не соглашался отдать своим спутникам – так и тащил на животе. Раз я увидел, как на крутой каменистый берег Тыи спустилась лисица, не рыжая, как в сказках, а грязно-серая, тощая. Я никак не отреагировал на проявление фауны, хотя живую Патрикеевну видел впервые в жизни. А товарищи, увидев, равнодушно скользнули по хищнице взглядами.
         Фактически последние километры я шел на плечах моих товарищей. Кабы не лыжи, которые чудесным образом оказались в избушке, я бы давно рухнул, пробив глубокий наст выше порогов. Из-за их обилия маршрут по Тые занимает у рафтингистов третью, а местами четвертую категорию сложности, причем, едут к этим порогам, чтобы промокнуть до нитки аж из-за Урала (Вот никогда не понимал такого: ломать шею за бесплатно).
         И как только в кромешной тьме Ванек нашел конечную точку нашей эскапады!
         - Здесь!.. – крикнул он, когда я в темноте наехал на него своим рюкзаком-кенгуру. – Вон  десятый порог.
         И включил мощный фонарь.
         - Ага, кажись, десятый, - отозвался сзади Васька.
         Бледный луч высветил негостеприимные остроугольные льдины, а выше - голую гранитную глыбу, нависшую обелиском на рекой. В небе светила одинокая звезда. Где-то кричала птица. Слава Буге, воя волков не слышалось …
         Задул ветер. Я сел в снег. Лицо - деревянное. Ног и рук не чуял, особенно ног. Наверное, стер в кровь ступни в Алдаровых унтах. Тут я кстати (или некстати) вспомнил, как отец собирался на охоту. В первую очередь он уделял внимание обуви. Если она была новой, то неделю-две ходил в ней по дому, разнашивая. Вообще, все захолустные мужчины перед походом в тайгу отдавали предпочтение знакомой обувке, нежели новой или незнакомой.
         Стало известно содержимое груза на санках. Выбрав на берегу местечко поровнее, Васька снял с санок охапку березовых дров, кокон маленькой палатки, пару одеял и некий агрегат, явно самодельный, со следами сварки и спайки, размером с обувную коробку.
         Уже через пятнадцать минут горел костер, булькал закопченный чайник, а Ванек, успев наломать лапника, споро разбивал палатку. Да, этих ребят голыми руками в тайге не возьмешь.
         При свете костра Ванек осмотрел мою ступню и присвистнул: она была в кровавых мозолях. Затащил в палатку, при свете фонаря раздел, разодрал мою майку и плотно перевязали обе ступни.
         - Ну, командир, как? Спирт наружно тратить будем, а? – хихикнул Ванек.
         - Болтаешь тут всякое, абориген херов!.. – разозлился вдруг Васька. – Привык, что в тайге никто тебя не слышит, а в городе за базар нужно отвечать, понял?
         - Понял. Пошутить нельзя?
         - Нашел, чем шутить. То ж для Лориго…
         Полаявшись, еще немного, друзья стали готовиться ко сну. А я к тому моменту спал, как убитый.
         Утром обнаружил себя укутанным в одеяло – меж двумя товарищами. Васька храпел, как пьяный. В палатке было тепло. В ногах посапывал маленький дизельный обогреватель на солярке, гнал теплую как фен струю, его-то Васька тащил на санках.
         Я осторожно выбрался из палатки.
         И все-таки зима пятилась. В это время, даже в феврале – темень, а нынче там, в узкой расщелине уже колол глаз тонкий луч солнца. И вся река предстала во всей красе: искорки горели на каждой неровности, что вчера была готова сделать подножку. Змея замерзшего русла, узкая, изящная, как топ-модель, натянула во весь свой рост бриллиантово-золотую цепь, а там, в изголовье, на дальнюю сопку  - корону, алмазную диадему, отороченную пушистым зеленым воротником…
         Мои друзья встали по будильнику природы.
         По звериной тропе на водопой мы поднялись на крутой берег. В метрах ста начинался лес.
         Бодрый, выспавшийся, на лыжах-снегоступах, я ходко, с хрустом, двинулся вверх по тропе следом за товарищами. Ступни почти не болели. Васька нес в мешке саженец сосны, я –урну с прахом. Несли на руках, как детей. Щебетанье птиц было нестерпимым. Куда более оглушительным было наше молчание.
         Два дружка, которые всю дорогу болтали и переругивались, как дворняжки, враз замолчали. Словно боялись испортить торжественность момента. Близилась кульминация нашего паломничества.
          Через полчаса вышли на лиственницу-великаншу. Она поражала как толщиной ствола, так и шириной кроны. В ней резвились белки, сбрасывая снежные заряды. Пожалуй, лишь втроем, взявшись за руки, мы бы с усилием обхватили ствол.
          То было родовое шаманское дерево. Древо. От него пошел род вэкороев. Ни Ванек, ни Васька ничего мне не сказали, но я сам догадался. Именно тут Лориго решила найти последнее прибежище. Вдобавок здесь было теплее. С востока его защищал крутой берег реки, с севера - броня леса, а с юга благодаря расщелине реки сюда целенаправленно били лучи солнца. И земля тут была не такой жесткой. И сугробов меньше – без снегоступов можно провалиться лишь выше колена. Вокруг старой лиственницы была полянка. Словно свита из малорослых деревьев расступалась перед королевой, держа за концы ослепительно-белую мантию, с алой, подбитой зарей, шелковистой изнанкой.
         В естественном зеленом коридоре, правее тропы, уходящим к реке, был виден край горизонта, горы, где оранжевые всполохи рассвета прогоняли ночь...
         Первые лучи наступающего утра озарили Древо во всем его величии. Толстые пушистые ветви без труда удерживали снежные пласты. Лиственница была полна жизненных соков и встречала новый день с невероятным для растения чувством собственного достоинства.
         По понятиям эвенков, кряжистые мощные кедры и лиственницы уходят корнями в Нижний мир. А сосны нацелены стрелами в Верхний мир, к звездам. Те и другие скрепляют оба мира, стягивая прошлое и будущее народа в Срединном мире, в настоящем.
         Мы действовали без слов, слаженно, как будто сто раз до этого репетировали обряд. Словно нами кто-то управлял.
         Васька, то и дело проваливаясь выше колена, пошел было в сторонку. Вернулся, нацепил снегоступы. Отсчитал от Древа положенное количество шагов. Снял со спины саперную лопатку, остро наточенную, как на войну. Пробил корку наста. Разметал снег, снял дерн прошлогодней омертвелой травы, выкопал ямку на пять локтей.   
         Я осторожно расстегнул старенькую телогрейку и уже разматывал нарядное платье, когда из телогрейки выпала ракушка. Откуда она тут взялась? Не иначе, в карман ватника ее сунула Лори. Прятала? Зачем? Во время приступов, помню, она прикладывала ракушку к уху, слушая шум волны  – не моря, а Тыи. Несомненно, та самая ракушка из нашей барачной юности.
         Телогрейку я решил в лесу не оставлять. Почему-то Лори любила эту телогрейку – новое поколение слово-то такое не ведает. Она висела в нашей темнушке, Лори не давала ее выбрасывать. Потом этот драненький ватник, вата вылезла на локтях, подкладывала под подушку. В таких вот телогрейках в межсезонье ходило половина Захолустья… Ходила ее мама.
         Дрожа от возбуждения, охотничьим ножом вскрыл опломбированную  урну с прахом. Вдвоем с Ваньком мы бережно поместили саженец в ямку. Пепел, просыпавшись из урны, прилип к белесым корешкам сосенки.
         Васька вынул из-за пазухи вылепленную из глины фигурку человечка. Савэки. И прислонил фигурку к корням. Туда же, на дно ямки я уложил «свадебное» платье, на него - очки, которые выбрала для своей ученицы любимая учительница. И – ракушку.
         Пустую пластмассовую урну расколошматили обухом топорика и разбросали осколки вокруг.      
         Посадку засыпали, прикопали, накрыли дерном. Затем окружили саженец сугробом, притоптали близ ствола. И еще раз нагребли к сосенке снега – ее макушка под ним едва торчала. Днем солнце растопит сугроб, дав младому деревцу-ребенку жизненную влагу. И будет питать растение еще неделю, как минимум. 
         Я распечатал бутылку спирта. Васька отлил немного в граненый стакан (откуда у него стакан?- мелькнуло), обрызгал сосенку спиртом и поклонился Древу..
         Мы сделали три круга возле сосенки по ходу солнца. Ванек громко выкрикивал: «Х;н долиг, х;н долёо! (Обряд замены человека свершился). Омин - бэе индевунин!»
        «Оми! Оми! Оми!» - крикнули мы.
         Затем отошли к лиственнице-Древу.
         В руках Васьки возникла пластиковая бутыль с водой.
         - Вода из Тыи, в зимовье ледобур был, здесь, в верховьях, она чистая… 
         Я вздрогнул. Впервые за последний час явственно услышал голос товарища.      
         Спирт развели. Сели в снег, прислонясь к мощному стволу старой лиственницы. Ей, поди, было лет триста, а то и больше. Даже ветер, гнавший по ослепительному небесному индиго редкие остроугольные облака, внизу, в кроне древнего дерева, в кроне-короне, запутался и стих. Над нашими головами гигантскими пушистыми зверями распластались ветви, даже взошедшее солнце не могло пробиться сквозь них: сучья-то толщиной с медвежью лапу. Я подложил ватник под затылок. Ощущать спиной шершавый ствол было приятно: словно очутился под защитой, и после долгих блужданий пришел к Отцу. Да так оно и было. Где-то стучал дятел, пели невидимые в кроне птицы...  Белка-летяга несмело спустилась с ветки, завидев сьестное, но я пошевелился, и она канула в сочном буйстве зелени...
         Время текло, но куда?..
         Белка потревожила дремавшие на широких ладонях Отца пласты снега, они медленно сползли к краям – и просыпались вниз, но были разбиты нижними ветвями лиственницы,  развеяны резким порывом ветра от Тыи. Снежинки сотнями бабочек запорхали пред глазами, пощекотали ресницы, намочили губы влажным поцелуем. Дух Лори был разлит повсюду. Here, There and Everywhere. Здесь и везде.
         В ход пошел граненый стакан. Закусывали снежком, сухарями и круто посоленным куском вареной оленины.
        - Не, начальник, в город не вернусь, - пробурчал на обратном пути захмелевший Васька. Глаза его от удовольствия превратились в щелки. Нижняя губа выпячена. Переднего зуба нет. – Так и передай Лориго …
        Васька чуть не упал, запутавшись в снегоступах.
        - Кому… передать? – ошарашенный, спросил я.
        Впрочем, что с пьяного взять?
        To love Her is to meet Her everywhere.**
        Я оглянулся. На моих глазах сосенка встрепенулась, как живая, сбросила снежный панцирь, и острием нацелилась в небо.
_________
*«Душа - средство жизни» (эвенк.)
** Рефрен песни the Beatles: »Любить ее – встречать повсюду». Альбом Revolver (1966).

        @info_Klio
        В апреле 2001 года, на 46-й ежегодной встрече Международного общества по оптической инженерии (SPIE) в Сан-Диего, штат Калифорния, индийские и британские исследователи представили образцы воздуха из стратосферы, полученные Индийской организацией космических исследований, в которых содержались сгустки живых клеток. В ответ на это заявление Исследовательский центр Эймса NASA высказал сомнения по поводу того, что живые клетки могут присутствовать на таких высотах, но отметил, что некоторые микробы могут миллионы лет пребывать в спячке, чего, вероятно, достаточно для межпланетного путешествия внутри Солнечной системы.

         Пленка 28е. Серенус. Черный квадрат, изгоняющий тьму

         Сосны Захолустья, необычайно стройные, почитались местными племенами как стрелы, устремленные в космическую даль. Именно оттуда, из глубин Вселенной, согласно верованиям орочонов и шаманов, бурятов и эвенков, когда-то пришла на Землю жизнь. И ее, эту жизнь, по убеждению родового шамана племени вэкороев, следовало вернуть обратно… Соблюсти незыблемый круговорот. Старики-эвенки говорили, когда ребенок взрослел, начинал ходить на охоту, становился полноправным членом племени, его душа «оми» перерастала в «ханян» (воздух). Это Верхний мир.
        Как ни странно, камлания шаманов, удары их бубнов аккомпанируют научной мысли, веками бьющейся над разгадкой возникновения жизни на планете. Корешки сосенки, посаженной Борисом с товарищами в верховьях Тыи, глубоки. Они уходят в глубь древней земли. Случайно ли, что близкие к  «оми» слова «оме» и «ома» у тунгусов означают «утроба», «матка». Не говоря о том, что сходный по звучанию «ом» - сакральный речитатив в индуизме и буддизме.
         Лори знала, когда уйти. Высаживать сосну лучше ранней весной. Это я узнал от знатоков по завершению похода на Тыю. Тыя. «Ты и я». Но Борис уверил меня, что это совпадение…
         Идея механического переноса семени в «утробу Земли» - суть та же операция, только в нано-масштабе, которую проделал Бассаров в ванной со своей спермой, набрав ее шприцем, - живуча. Знала ли о теории панспермии спутница Бассарова? Вряд ли. Уже в статусе официальной супруги Лориго Бассарова завещала своему душеприказчику необычный способ захоронения, держа в уме противоречивую теорию предков, пускай интуитивно. Да, люди состоят из звездной пыли, потому что в конце пути возносятся вверх. Across the Universe. Jai Guru Deva Om.* Свой уход в Верхний мир Лориго воспринимала как путешествие души-оми. Борис как-то обмолвился, что был поражен безмятежным выражением лица своей жены post mortem.
         Вскоре после смерти Л. Арпиульевой-Бассаровой в мае 2001 года геолог Бруно Д’Ардженио и молекулярный биолог Джузеппе Герачи из Неаполитанского университета объявили об обнаружении внеземной бактерии внутри метеорита возрастом около 4,5 миллиарда лет. Исследователи утверждали, что бактерии, содержащиеся внутри кристаллической структуры минералов, ожили в культурной среде. Они также заявили, что бактерии обладали ДНК, не похожей ни на что на Земле, и выжили после высокотемпературной стерилизации метеорита и очистки спиртом.
        Эти сведения я вычитал в папках, которые мне передал усталый Борис Бассаров в начале «нулевых» годов. Это он, заплутавший в тайге странник в поисках таинственной «оми» на порогах горной Тыи, нашел хрустальной ключ. Серебряный ключ к разгадке тайны, последнего путешествия по бездонным просторам. До этой заповедной точки надо дойти своими ногами. Слабое подобие буддийских «простираний». Возмущение Виссарионыча, когда тот узнал о месте последнего упокоения жены Бассарова, дескать, он мог бы «организовать вертолет», кабы братва попросила миллионера-нефритчика из местных, - простительно как реакция мирянина.
        «Дурачок! Искал то, что давно открыто. Буддийские монахи, медитируя, и после формальной смерти веками сохраняют мягкость кожных покровов, а приборы показывают, хоть и нитеобразно, идущие в теле жизненные процессы …»  - было крупно, наискось, выведено бассаровским почерком на листе формата А4. Он затаился между папками.
         Был конец дня, Бассаров встретил меня на крыльце редакции с грузом у ног. Книги и папки были упакованы в коробку. На дне ее что-то перекатывалось. Я заметил у давнего знакомого седину на висках. Он сидел, ссутулясь, за рулем скромной иномарки, и пальцы его вздрагивали, теребя сигарету. Фирму он распустил, сообщил давний заказчик, работает в конторе у бывшего партнера. Лори ушла, а ему еще растить дочку… И всучил тяжелую коробку.      
         - Посмотри, может, пригодится… Жаль, пропадет, - бормотал Борис, уводя взгляд.
И напрасно. Я уже давно не спрашивал у своего работодателя про гонорар, решив закончить рукопись самостоятельно.
        Да, подтвердил заказчик, он устал от этой темы – темы Пограничья. Да и существует ли оно, Пограничье? Это как «Черный квадрат», можно трактовать его так и эдак, но все равно это начало конца.            
        Белый квадрат, поглощаемый черным, – аллюзия круговорота всего сущего. Когда «Черный квадрат» Малевича просветили рентгеновскими лучами, то выяснилось, что под ним – две картины, причем, в цвете. Но это случится спустя десятилетие после данного разговора (странно, почему использовать рентген не приходило никому в голову раньше?), а тогда, по возвращении домой, я прочитал в папке, переданной Борисом: 
       «”Черный квадрат” воспринимается многими как метафора смерти. Естественно предположить, что белый квадрат –  жизнь. Но это чистый лист, жизнь еще не началась.Tabula rasa. Но спящая жизнь. Это как с панспермией. По поводу выживаемости жизни при входе в атмосферу после пребывания на протяжении тысяч лет в космосе, где она подвергалась космической радиации, есть сомнения. Однако нет никаких доказательств того, что это невозможно. И даже если выяснится, что жизнь на Землю попала из космоса, у современной науки нет никакой информации о том, как она возникла там. В основе данной гипотезы лежит предположение, что микроскопические формы жизни, такие как экстремофилы, могут пережить воздействие космического пространства. Оказавшись в космосе (например, в результате столкновений между планетами, на которых существует жизнь, и с малыми космическими телами), такие организмы долгое время находятся в неактивной форме, пока не попадут на другую планету или не смешаются с веществом протопланетных дисков. Если они окажутся в подходящих условиях, жизненная активность может возобновиться, следствием чего - размножение и появление новых форм организмов. Эта гипотеза не объясняет происхождение жизни во Вселенной, а затрагивает лишь возможные пути ее распространения.  Судя по моим изысканиям последних лет, научное сообщество в целом поддерживает эту теорию. Если она верна, то эта теория может изменить способы изучения эволюционной биологии, ведь можно предположить, что развитие в высшие формы жизни запрограммировано генетически, а это, в свою очередь, идет вразрез с теорией Дарвина... Резюмирую. Короче, пацаны. Черный квадрат соткан из темной материи параллельных вселенных».
        Не знаю, что это было – фрагмент научной статьи или эскиз диссертации? Ведь Бассаров до активного погружения в бизнес подумывал о научной карьере. Этим планам помешали известные реформы в стране. Нищенствовать Бассаров не собирался. Напомню, он был жизнелюб и бабник. Когда-то в прошлом веке. До нашей эры.
         На дне коробки я нашел аудиокассеты и диктофон Sony.
         На следующий день позвонил на сотовый Бассарова и спросил, зачем мне это морально устаревшее барахло в эпоху всеобщей компьютеризации, докатившейся до окраин бывшей империи.
         - Ну… сейчас же не на чем их слушать, - помедлив, ответил Борис. – А там записи, мои и Лорины.
         Да уж, жизнь стремительно менялась. Еще недавно знак избранности - мобильный телефон - стал неотъемлемым атрибутом. Как носовой платок, или просто… носок.
         - Все-таки надеюсь, что ты докончишь рукопись, - покашлял Борис. В трубке надрывался ребенок: «Папа! Папа-а… Да-ай!».
         – Разрешаю любые исправления. Можно исправить все, кроме смерти.
         В трубке раздался смешок.
         Но возникли вопросы. Спонтанно пришли к выводу, что нужна очная встреча. Срочно. За рюмкой чая. Домой Боря приглашать не стал, там Варежка не даст поговорить… Я не сразу сообразил, что он имеет ввиду дочку.
         Когда Бассаров пришел в кафешку с оттопырившимся карманом, где покоился пузатый армянский коньяк, стало понятно, что мой заказчик поддерживает связь с Виссарионычем, хотя криминальный авторитет давно укатил в Москву. Кафешка была, конечно, недостойна фирменного коньяка – днем она работала как столовая, и только вечером претендовала на нечто большее. Я не стал спрашивать, с кем товарищ оставил дитя, знал, что прежняя нянька от него ушла, но, может, вдовец завел молодую хозяйку… А что, имеет право - уже года полтора прошло с кончины законной супруги.
         Мы удачно сели за крайний столик у окна, где я, узрев вывеску «Распивать спиртные напитки до 18.00 запрещено. Штраф…», попытался прикрыть бутылку грязной шторой. Но Борис спросил у молодой официантки, можно ли им с товарищем немножко выпить. Девушка была хорошенькой, с округлым личиком, правда, розовое ушко было проколото дюжиной колечек, а бровь – пирсингом, да еще волосы прокрашены зелеными и красными прядями. Официантка поправил челку и кивнула. И даже принесла два стаканчика, заговорщицки попросив громко не разговаривать. Обаяние поседевшего, в возрасте Христа, Бассарова еще работало.       
          - Черный квадрат или белый квадрат, это неважно, чувак, - пропустив первую дозу, ответил на мой вопрос Борис, и перешел на сленг нашей молодости. – Это пустота… Как я понимаю Малевича, это та, буддийская пустота, ну, как категория счастья… Когда-то  фирму так нарек, но был глуп, зависел от залуп, и воспринимал счастье как… как кайф.  Наши желания – наши страдания, говорил Будда. Счастье, чувак, это не кайф. Все эти упражнения вокруг пустоты - чего бы такого сделать, чтобы удивить! – привели к тому, что в мире началась движуха, и Запад начал лобызаться с Востоком. Но, помяни мое слово, добром это не кончится – кончится войной. Потому как все это понты.  А началась эта движуха с того, что мимо проплыла акула в формалине.
        «Физическая невозможность смерти в сознании живущего», - вспомнил нашумевшую инсталляцию британского художника-авангардиста начала 90-х.
        - Браво, Серый. Зачет. – Борис чокнулся со мной стаканчиком. - «Джай Гуру Дэва».
        Я подумал, что мой студенческий приятель или опьянел, или после потрясений в личной жизни слегка тронулся умом.
        - Спокуха, Серенус, не шизую, – поймал мой взгляд старый товарищ. -  Просто черное и белое – две стороны одной картины. «Слава сияющему, удаляющему тьму». Или Джай Гуру Дэва. Это всего лишь приветствие. Его еще битлы использовали в последнем альбоме. – Борис выпил. – А про смерть ты в тему. Смерть есть переход из одной фазы жизни – да, да, жизни! – в другую. Это просто путешествие. Across the Universe.
        - Let It Be, - сказал я, вставая. 
        - Ом, - отозвался этот чувак, отрицающий смерть.
        - Заходите еще! – пропела вслед официантка. А когда мы обернулись, непроизвольно поправила красную прядь на челке.
        - Обязательно, моя хорошая, - улыбнулся Бассаров.
        - Сегодня вечером? – округлила и без того круглое личико девушка и затараторила: – Я могу уйти пораньше. У меня отгулы… – И показала язык, пробитый пирсингом.
        - Извини, honey, - развел руками вдовец. – Но я женат.
        Я внимательно посмотрел в лицо приятелю. Может, он все же тронулся умом?
   
        Диктофон Sony из прошлого века пахал, будто сошел с конвейера. Тогда, в начале 90-х, японцы еще не умели халтурить, высчитывая срок реализации следующей партии товара в рамках идиотской стратегии planned obsolescence, «встроенного устаревания». Во имя Его Скорейшества товарооборота.
         Я прослушал несколько аудиокассет от Бориса. Записи, местами безобразного качества, с невнятной речью, помехами, речевыми повторами, искажениями уже  концу второго часа прослушивания так оболванили, что я будто заболел. И как раньше слушал этакое?..  Видать, энтузиазма имелось поболе. Вспомнились сетования коллег с радиостанций: самое противное в их работе - не тыкать микрофоном в лицо незнакомому человеку, а «расшифровка» материала, добытого с трудом, перенос записей в вербально-письменный формат. Даже появившиеся компьютерные распознаватели речи не спасали: не определяли невнятный говор, да еще на фоне шумов. И в растерянности выдавали на чистый лист словесную абракадабру. А ведь так говорит большинство – и простой люд, и знаменитости.
        После часового лежания на диване вернулся за стол. Мне стало интересно. Но был вынужден сменить тактику. Прослушивал запись раза два-три, делая пометки в ключевых местах, безотлагательно, по свежей памяти. А сам нарратив излагал в свободной манере, перенося аудио-суть, не цепляясь за сказанное буквально, стараясь подать его «художественно», как выразился обанкротившийся заказчик. И дело пошло. Текст стал гладким, связным, без разного рода магнитофонных перемоток начального этапа.
        Так были написаны последние главы. Зато эпилог - самим Борисом, но спустя больше года. Сперва хотел дать его в третьем лице, как и пролог. На мой взгляд, в эпилоге много лишнего, или личного, но не мне решать  - первое лицо тут Борис, пусть и ставит точку.
        В папках были вырезки, заметки на полях рукописи, напрямую не относящихся к теме. В основном, всякие научные данные. Я не знал, что с ними делать, а потом вставил в ткань повествования под рубрикой @info_Klio, добавив кое-что из Сети.    

         …Однако эта сага меня достала. Я забросил писанину, стал забывать про него. Но случайно встретил Бассарова в торговом центре. Он еще больше поседел. Лоб прорезали морщины. А мужику и сорока нет … Лишь римский нос был по-прежнему прям и упрям. Я предложил отметить нечаянную встречу, но друг был за рулем. По мышкой он тащил что-то плоское и квадратное. «Учебная доска для дочки», - пояснил Борис. Я спросил, как растет дочь, и вообще, как, мол, дела, старик. А Бассаров, тоже с опозданием, вдруг поинтересовался, как там наш общий «проект». Сказал больше из вежливости, видно, охладел к нему, и по прошествии лет сожалел, что втравил меня в сомнительное дело. «Серенус, я не настаиваю, тема того…  не ходовая».
         Придя домой, наткнулся в темнушке на коробку. Жена (за то время, что длились мои отношения с заказчиком, я успел жениться) ворчала, что эта «хламида» путается под ногами и ее давно пора выкинуть на свалку. Я вспомнил, что в ней папки, книги, кассеты от Бориса. Потащился было с этим хламом к мусорным бакам во дворе. И заказчик не настаивал. Но в последний момент стало жаль. Чего жаль, так и не уяснил.
        Хорошо, что не выбросил. Через неделю позвонил Борис, и сообщил, что написал своего рода послесловие к «главному приключению своей жизни», как он выразился со смешком. «И к самой жизни», - подумал я, но озвучить в трубку не осмелился.
        «Ну, старик, ты же спрашивал, как дела, как дочка, - выдохнул в трубку Бассаров. – Вот я и написал... - Помолчал. – Я бы не стал ворошить, но ты сам сказал, помнишь?»
        Я не помнил. Но сразу понял, о чем он. О давней встрече. Выйдя из кафешки, при расставании задержал свою руку в моей.
        «Скажи, Серенус, как тебе вся эта история… - Он помялся. – Моя история. Моя и Лорина. В целом… в двух словах».
        «В двух словах. Это… - я призадумался. - Это история любви».
         Борис вздохнул, взглянул в небо.
         «Спасибо, старик…»
         Товарищ помял сигарету, но так и не раскурил.
        «Но…  Она не кажется тебе странной? Только честно».
         Какой-никакой любовный опыт имелся и у меня.
        «А какая любовь не странная?»
        Борис помял мое плечо.
        «Спасибо, Серенус».
   
        Так, слово за слово, незаметно для себя, с подачи друга студенческих лет я опять втянулся в писанину и за полтора месяца, невзирая на ворчанье жены, оформил многострадальную рукопись в приемлемый формат.
        Так, эта аморальная история, стигматизированная «чумой ХХ века», шагнула из прошлого столетия в век ХХI-й, стала вполне себе moralite. А Бассаров влип в историю, как в паутину, вслед за своей бабочкой Лориго.
    Да, нет никакого Пограничья. Нет захолустных окраин и столиц. Границы созданы слабыми людьми для защиты от самих себя. Imagine there's no countries.*
         И нет худа без добра. Время, затраченное на «расшифровку» сего опуса, изначально документального, пошло ему на пользу. В нынешнем мире понятие нормы имеет множество толкований. Помню, Борька возмущался, что в подражание Западу в России появилось юридическое понятие «сделка с правосудием». Официальное отпущение грехов. Вакцина от ВИЧ не изобретена, но ныне терапия - с минимальными побочками,фактически дарит вторую жизнь, существенно продлевая ее. Побочный эффект: пропал страх. А страх и есть истинный, - не тот, с раздвинутыми ножками, - основной инстинкт. Блуд разлился что flood. Подавляющее большинство случаев заражения ВИЧ – половым путем. Вирус проник во все слои общества, теперь это не удел наркоманов и продажных женщин. СПИД-Центр отгрохал четырехэтажное здание на месте деревянного сарая. Этажи - общества слои. Мы по-прежнему ходим по минному полю. Недаром капитальный труд Шпенглера имеет подзаголовок «Гештальт** и действительность». Весьма!.. Как и сто лет назад, после сигнального экземпляра «Заката Европы», два понятия расходятся, как ноги перед сексуальным актом. Гештальт это Морок. Имитация. Резиновая женщина. Главное – образ. Факт лишь fuck. Морок как Мор. Человечество целеустремленно вырождается. Черный квадрат как закат. Люди меняют пол, жених и невеста в предвкушении брачной ночи в унисон трясут яйцами. Алфавит новых времен  - ЛБГТ*** и прочие абвгдейки. Меняют пол, меняются женами. Кровь с экранов и мониторов льется рекой. Убей и перейди на другой уровень. Кровавая жатва, «комбайн-колумбайн». PR во время чумы. Вера – мода. Извращение - норма. Оргазм оправдывает все. Жизнь – виртуальна. Любовь - горизонтальна. Власть – всласть. Искренность – подозрительна. Семья – гостевой брак. Смысл не структурирован. Душа - без оболочки. Омин - бэе индевунин. Засада, капкан, как выражались герои нашего повествования.
        Гештальт – логин и пароль в новую действительность.
        Qed quod demonstrandon. Что и требовалось доказать.      
         ______
* Строчка песни Imagine из одноименного сольного альбома Джона Леннона (1971).
**«Gestalt» (нем.) дословно «форма», «фигура».
***Сообщество/организация, запрещенная в России как экстремистское.


      ЭПИЛОГ
        Her Majesty

       Комочки в манной каше это отстой. Кайфолом, поясняет наша няня.. 
       От них тошнило еще в прошлом веке. Все забылось – сопли на кулак, вкус крови (соленый? сладкий?), липкий восторг на лобном месте, - а вот белесое варево с желтой пленочкой будто наяву. Остывая, каша становится студенистой что целлюлит. Светлое будущее размазали по краям тарелки. Через эти тошнотные комочки, давясь ими, прошли поколения гонителей и гонимых. Детсад, этот первый опыт утопической идеи, есть начальная ступень страданий. Есть.
       Воспитательница заставила есть уже холодную кашу за то, что мы бросались комочками за завтраком. Выковыривали из тарелки и кидались, ну понятно, перемазались с макушек до клеенчатых накидок-слюнявчиков. И тогда-то меня стошнило. Прямо на одного мальчика, затеявшего локальный конфликт. У него вся голова стала белая. А не дерись.
       Это как с мелкой подляной. Образ врага, с коим дрался в совковой очереди за туалетной бумагой, расплывается через полчаса, что целлюлоза на дне унитаза, а прыщик над губой продавщицы, торжествующе прыгающий перед твоим носом, - «облом, бумага кончилась, пять рулонов в одни руки, привезут к концу недели», - помнишь из века в век. Позднее, осознав заблуждения прошлого, манную кашу я полюбил; бросишь, бывало, в жаркое нутро пластик сливочного маслица, наблюдаешь, как сквозь рыхлое облако просачивается и всплывает маленькое солнце, и уже не так тянет на спиртное… В нарколожке я, бывало, просил добавки, она всегда оставалась – многие не ели манку, из тех, кто по макушку наелся ею в детстве. Но эти комочки, блин!.. Первый блин комом.
       Непрерывно помешивать молоко - это я знал. Меня детально проинструктировала по телефону с брегов Темзы бывшая сослуживица Татьяна, наплевав на международный тариф. А ей дело? Развод с миллионером – не фунт изюму со стерлингами – со всеми вытекающими вливаниями. При этом сыпать крупу надо тонкой и равномерной струйкой, и не абы как, а точнехонько в воронку, образуемую при помешивании.
        Вот не думал, что сие такое искусство. Короче, намучался я с этой манкой. Поначалу подгорало и убегало молоко - если Варежка капризничала, и я отвлекался. Потом Танька позвонила среди ночи (а ей дело! разница с Лондоном восемь часов), что сперва, до молока, следует покрыть дно водой и тогда молоко не подгорит. И сахар надо сыпануть не когда закипело, а когда почти закипело… О, Создатель, какие тонкости!
        В общем, накипело. Лишь где-то с пятого подхода к плите мы перестали опаздывать в садик. Кашу без комочков Варежка уплетала подчистую и уже сама, без моей помощи, надевала ботиночки. Так-то она жутко сообразительная, даже двуличная, хотя еще плохо говорит. Хорошо, что сейчас обувка сплошь на липучках, а то как я ненавидел шнурки, но пуще того - цеплять в детсаду вечно сползающие хэбэшные чулки к резиновым застежкам. Резина была как живая и норовила выскользнуть из крючка. Это как насаживать склизкого червя на рыбалке. Свойство мелкой подляны – в деталях. Смутно помнишь первый поцелуй посредством языка и субъект твоего повышенного внимания, а манные комочки будто с утра пораньше сплюнул с кончика того же языка. Пожилой мальчик. Поначалу воспитательница в байковом цветастом халате, рыхлая тетка с пустыми рыбьими глазами невнятного возраста, кричала: «Варя, иди, к тебе дедушка пришел!» (Я приметил, воспитательницы детсадов последние полвека внешне не меняются). Так и хотелось засунуть ей в глотку все выплюнутые манные комочки на свете.
        Нарывая, они едва бугрятся под воспаленным покровом телесного цвета. Дрейфуют, как морские мины, в процессе образования антител.
        В любом деле есть побочные эффекты. Есть.
        Из-за этих комочков я и стал алкоголиком. Алкаш всегда найдет оправдание.
        Позже я догнал, что потребное количество манки важно отмерить заранее. Потому что на следующем технологическом этапе нужно одной рукой всыпать в молоко манку, а другой помешивать ложкой. Конечно, будь у меня третья рука или помощница, я бы не парился насчет соотношения ингредиентов, но моя женщина покинула меня, ушла в лучший из миров. В Верхний мир… И хватит об этом.
        Надо бы  нанять няню, но это, пожалуй, в будущем, Лори. Пока мы с Варей не можем позволить себе лишнего – в прошлом я изрядно потратился на лекарства, продал машину, взял другую, подешевле, до сих пор расхлебываю, да и няни нынче дороги. Выяснилось, что девочку растить сложнее. И дороже.      
        Дорогая моя девочка. Начиная с ночного горшка и кончая косметикой. Последнее в среднесрочной перспективе. Если доживу. Надо бы дожить. Меня пытались познакомить с кем-нибудь, но я ссылался на нехватку времени. Времени и впрямь мало осталось. Любимый кот Кеша, и тот от старости перестал убегать из дома по весне. Целыми днями лежал на телогрейке. На твоей телогрейке, Моя Бабочка.
        Надо бы поторапливаться жить. А это в условиях надвигающегося кризиса среднего возраста целое искусство.
        Я пытался приучить дочку к кукурузным хлопьям с молоком, потому что это очень удобно - для взрослых, разумеется. Но вредная Варька вцепилась в манку недетской хваткой. А женской истерики я не переношу. Пришлось самому налечь на стратегический запас кукурузных хлопьев, присланный из Соединенного Королевства.
        Варвара восседала на ночном горшке как на троне. Her Majesty. Дорогая моя девочка.

        Однако я отвлекся. Дело-то к концу.
        And in the end, the love you take is equal to the love you make».*
        Удивительно, что Fab Four , эта ливерпульская четверка, 25-летние парни, юнцы в сущности, с лапидарностью мудрецов сумели выразить смысл бытия: «Любовь, которую получаешь, равна той, что берешь».
         Взаимоотношения «битлов» с миром уложились в восемь лет. Как и наша история с Моей Бабочкой. С первого взгляда - When I saw her standing there – там, в бараке, и до The End. И последующей, незапланированной, ошибки. Короткой песенки - симфонии.
        Вершинный альбом The Abbey Road оканчивается печально, торжественно и красиво. Как и полагается - композицией The End. Точка. Вершина буддийского субургана. Так и ушли бы «битлы» в историю. Красиво. Но. Прокручивая диск-гигант LP еще с конца 60-х и по сию пору, поклонники поражались и поражаются явной «опечатке» виниловой эпохи. После конечных аккордов, после минутного шипения звуковой дорожки, нежданно вклинивается, как дитя в разговор взрослых, несерьезная песенка, несерьезной же длительности:
        Her Majesty's a pretty nice girl. But she doesn't have a lot to say. Her Majesty's a pretty nice girl. But she changes from day to day.
       «Ее Величество — очень красивая девочка, но ей совсем нечего сказать. Ее Величество — хорошенькая девочка, но она меняется день ото дня».      
        Это техническая ошибка, признали позже битлы, и ее, разумеется, обнаружили сразу, в студии. Миленькая песенка, детская такая. Черновик большого замысла. Однако никто из музыкантов не попенял звукорежиссеру и технической обслуге. И по зрелому размышлении все четверо порешили оставить песенку в окончательном варианте альбома.
        Поначалу это меня раздражало: уходя – уходи. Английская, кстати, поговорка. Но потом привык, а теперь не мыслю рок-альбом всех времен и народов (не мое определение) без «опечатки» в его конце - после конца.
        Варя – божественная опечатка ВИЧ-диагноза.
        Так и великий русский классик, когда ему указали в типографском тексте - не на опечатку, нет – на некую корявость изложения в нескольких местах, оставил их, эти корявости.
        «Любовь, она с говнецом», – говаривала баба Чеба, вычищая Варькины пеленки от какашек. А они порой бывали обильными. И запах стоял на всю квартиру.
        То, о чем давно знали в народе, на обретение этого знания мне потребовалась вся жизнь. Намотать сопли на кулак. Лишь вдоволь навозившись с изгаженными пеленками, обоссанными простынками, надышавшись мерзким, как ни крути, запашком, я полюбил дочку еще больше. Но когда стихал дочкин ор, и она затихала в обнимку с плюшевым мишкой, в памяти пробуждался аромат детской присыпки, пальцы покалывало от ощущения нежной кожицы Вареньки. И это придавало сил.
        Любовь неотделима от гениталий и человеческих выделений (между мужчиной и женщиной в том числе), неприглядных на взгляд приличных людей. Принимая человека таким, каким он есть, -  и в немощи, в болезни, в старости, в плотской хили, - вы расписываетесь в любви к нему. Любовь, повторяю, это субстанция, что не пропадает после секса.
         Кстати, о бабе Чебе. Она ушла от меня. Как ни странно, по любви. Оказалось, Борис-два, мой главный инженер, которого она встретила на моем бракосочетании, ее школьная любовь. Точнее, «бегал» за ней он, а она, красавица, отвергала его, низкорослого большеносого еврейского мальчика. Став пожилой и бездомной, она вспоминала тех людей, которые искренне ее любили, и чьи чувства она не ценила. Наш «свадебный вечер» стоил хотя бы того, чтобы остаток жизни Ульяна провела счастливо. А осиротевший после смерти жены мой тёзка, безутешный вдовец (им я себя не считал), ожил на глазах, стал шутить, приносить на работу бутерброды, приготовленные новой спутницей жизни.
        Рыбы не помнят своих детей (есть книжка с таким названием). Свою няньку дочка стала называть мамой Чебой. «Мамой стал!» - победно кричала Варюха, сидя на руках у няньки, едва научилась говорить. А вот Лориго, свою биологическую мать, Варежка не поминала вовсе. Она ее попросту не знала. Не в этом ли состояла мудрость Моей Бабочки, сознательно охладевшей к дочери в последний месяц жизни?
        После ухода «мамы Чебы» дочка вцепилась мертвой хваткой уже в меня, подвывая: «Ты, ты мама…». Если бы не плюшевый медведь, с которым привыкла спать, ситуация была бы «туши свет». Тогда-то оценил былое присутствие мамы Чебы в доме. С ее приходом я отпустил приходящую уборщицу тетю Пану.
        И я сполна хлебнул говнеца и запашка прокисшей мочи, погружаясь в пучину любви. Мысленно я называл дочурку Ее Величество. Когда она хныкала, требуя молока или сока, бормотал на ходу: «Сию минуту, Ваше Величество…» Как и в коротком битловском творении, ей совсем нечего было сказать. Говорила она плохо, а угадывать пожелания Ее Величества я, подобно маме Чебе, еще не научился. Но Ее Величество — хорошенькая девочка, и она меняется день ото дня. Однажды утром она внимательно посмотрела своими серыми глазками, - как у матери! – и внятно сказала: «Ты не мама, ты па-па!». И с каждым днем наращивала свой словесный запас. Правда, в совершенстве освоила и слово «дай». Действительно, эта девочка - черновик большого замысла.
        Из-за Ла-Манша позвонила Татьяна и прокричала, что может найти хорошую няньку, рекомендации отличные, от лучших домов. Это что же, гувернантку выписывать из-за границы? – ужаснулся я.
        Сам заварил кашу – сам и расхлебывай.
__________________
*Из завершающей композиции альбома «Abbey Road» группы The Beatles (1969)

         Нежданно помощница нашлась.
         Раньше я любил душевно покуривать на балконе. На седьмом этаже ветер ощущался полнее. А вместе с ним – кручение земного шарика. Еще в пору службы в гаубичной артиллерии я был поражен в сердце салабона-первогодка баллистическими поправками на боковой ветер, но еще больше  - поправкой на вращение Земли. И это влияние зыбкого и незримого на стальную кумулятивную, казалось, несокрушимую волю, судя по цифрам в мятой тетрадке нашего лейтенанта, было реальным, а потому загадочным. Позднее, на втором году службы я давал задание расчету и уходил в монгольскую степь. И лежал по часу, уставившись в Хухэ Мунхэ Тэнгри, Вечно Синее Небо, за что однажды схлопотал наряд вне очереди. У меня тогда еще не было девушки, ни по переписке, ни по жизни, какой-никакой сексуальный опыт был, а вот девушки не было, и я мечтал о ней. И о маме. Ибо все солдаты мечтают о маме, но стыдятся в том признаться.
         Мне потом часто снилась степь. Снилось, что лежу, раскинув руки, примяв высокие травы, а они клонятся пушистыми метелками, щекочут лицо и голую грудь. Хорошо лежать так после долгого бега, не думая ни о чем, щурясь на яркую синеву, слушать, как шмелем гудит, нагоняя истому, ветерок над головой, и, пока сохнут струйки пота, затылком ощущать, как медленно и величаво проворачивается степь... Мама, молодая и красивая, пришла босиком по этой степи, положила на лоб, теплый от солнца, шершавую, в мозолинках, ладонь, голос ее взмыл над долиной, отразился в хрусталиках синего-синего неба. Я, маленький мальчик, чуть не заблудился в лесу, но меня вывел к знакомому озерку с зарослями осоки и хараганы сладкий запах маминых подмышек. Где же ты так долго была, милая? Лодка мягко оттолкнулась от берега, поплыла, раздвигая кувшинки с белыми цветами, легкая рябь добежала до белых гусей. Вздымая радужную пыль, птицы взлетели, оросив лицо, овевая грудь прохладными крылами...
 Я просыпался на мокрой холодной подушке.
         В 90-х годах пошла мода зарешечивать балконы железной арматурой, даже не мода, а насущная необходимость – участились случаи воровства продуктов с балконов, даже с верхних этажей. Дело не в Карлсоне, который живет на крыше. Прочитал в газете, что воришки безо всяких пропеллеров за спинами обчистили квартиру. Пустили в ход альпинисткое снаряжение - спустились на балкон с крыши. И все равно я упрямо противился общему поветрию. Решетки мешали чувствовать ветер. Так же думал Кеша, который любил свешивать рыжий хвост с перил и меланхолично наблюдать вращение Земли.
        И в самом деле, смотришь вдаль и непонятно, то ли ветер качает горизонт, то ли крутящийся шар разгоняет ветер…. Иль всему виной солнечный ветер, срывающийся с ближних звезд. И я купил телескоп. Иногда, впрочем, я смотрел мимо звезд. Чутким ранним утром, разбуженный шорохом дворницкой метлы, я выходил на балкон и с первой, самой сладкой затяжкой, направлял жерло телескопа на взгорье, где пробивалась щетинка хвойного леса, за его верхушками вспухала, покалывая глаз, оранжевая гортань, розовые языки облизывали тарелку лесостепи. Не успевала догореть сигарета, как осторожно, на ощупь, всходило солнце, и начинало метаться, пойманное у реки в силки частых зарослей. Еще затяжка, светило прорывало заслон и – светило. Но это уже было не так интересно.
        Позже, при жизни Моей Бабочки, нашу окраину стали застраивать, по утрам меня будили крики китайских гастарбайтеров, протяжный скрип крана, фырканье пневмонасоса, через год рядом выросла такая же блочная семиэтажка, наполовину урезав силу бокового ветра и заслонив обзор с балкона. Я бросил курить. Но я знал, знал, что и солнце, и ветер живут своею жизнью и потому вращается шар… По крайней мере, поправки на его вращение, судя по новостям из горячих точек, регулярно вводятся в различных частях Земли.
        А балкон я так и не зарешетил, хотел вставить новомодные пластиковые окна, но случились события, о коих отдельный разговор. Мы с Лори вступили в период «окна», и я оставил эту затею. До лучших времен. 
        Так вот, о балконе. Однажды утром я отмерял манную крупу, но деления пластикового стаканчика стерлись - им играла Варя в «маму-дочку». Я включил верхний свет. И сбоку от делений стаканчика, над собственным запястьем, вдруг увидел девушку на балконе соседнего дома. Она уже перекинула ногу через перила и смотрела вниз, казалось, распущенные волосы утягивали ее вниз...
        Просыпав манку на цементный пол, я заорал, замахал руками, стукнул в окно. Ноль внимания. Я выскочил в одном тапке на балкон, сунул пальцы в рот, свистнул. Девушка медленно разогнулась, пощурилась. Я погрозил кулаком. Она поправила прическу…

        Я сразу заявил Маше, что не смогу ей платить. Хотя няня нужна позарез. Как и деньги. Моя фирма давно обанкротилась из-за того, что клиент банально поумнел. Даже гороскопы уже не пользовались прежним успехом. Зато сотрудники фирмы вышли в люди. Или вышли замуж, как Татьяна. Один я увяз, что муха в янтаре, в терминальной стадии любви.
        Но Маша из соседнего дома была согласна присматривать за символическую плату в один торт в неделю. При этом половину торта съедала Варежка. Маша сказала, что возня с малышкой отвлекает от плохих мыслей. Вроде реабилитации. Типа волонтера. И в колледже взяла академический отпуск. Еще один плюс: живет рядом. Конечно, рискованно доверять ребенка человеку, склонного к суициду, но у меня не было выхода. И дочка с первой минуты прилипла к гостье, что манная каша к волосам. Кстати, девушка отменно варит кашу. Говорит, мама научила. А у нас мамы нет. Совсем нет. Маша для Вари варит любую кашу. Не смотря на таймер – по интуиции. Бывает же талант. Еще один плюс. Кругом положительный диагноз. Маша порывалась готовить «для семьи», но я пресек эти поползновения. Для мужской половины я варю сам – для себя и Кеши. Иногда прикупаю полуфабрикаты, себе – пельмени, коту – корм в банках и рыбные консервы.
         Когда раздается сирена Вариного плача, Маша отлипает от компьютера LG - самого навороченного, - успел притащить с работы, едва фирма «Белый квадрат» начал пускать пузыри и началась распродажа имущества. Равносильно тому, если бы Варежка оторвалась от плюшевого медвежонка – с ним они натурально варежки, на одном шнурке. Я ценю эти жертвы. 
         «Маша-каша-кайф!» –  визжит Варя при появлении соседки, почти не шепелявя. Девушка занимается с подопечной почище логопеда. И вербальный запас ребенка заметно обогатился. Например, словами “чувак”, “стрёмно”, “засада”, «забей», «отстой», “кайф”, “облом”.
         С первого появления Маши в нашем доме Варежка воткнулась в нее как в торт. И воспринимала ее, думаю, старшей сестрой – настолько юным было личико новой няньки. Личико – восьмиклассницы, ум - двадцатипятилетней девицы. Хотя и ум бессилен супротив чувств.
         Из скупых объяснений Маши - “козел!”, “дура была” -  я понял, что во всем виновата несчастная любовь. Ничего нового. Можно было не спрашивать. Девочки любят плохих парней. Извечное, со времен петроглифов, обаяние зла и козла.
         У Маши тату, пирсинг в разных местах тела, как заведено по обдолбанной моде, зато шикарные длинные волосы, она красит их в иссиня-черный цвет (крашеную блондинку я б не потерпел). Они падают черным дождем на неразвитые плечи и грудь. Бюстгальтер Маша носит больше из чувства собственного достоинства. Нет, нет, ничего такого, Лори, исключительно умозрительное заключение…  Ей лет семнадцать, не больше. Just seventeen, you know, what I mean. Не тот случай, Лори. Не девушка – девчушка. Больше похожа на мальчика.  Отсюда все эти татушки и колечки, одно колечко на языке, - для другого мальчика. И эта гормонально озабоченная девица до одури насмотрелась «Pulp Fiction» Тарантино, при этом углядела только пирсинг на языке, а на режиссерские изыски и игру актеров плевать хотела с шестого этажа. Пирсинг на ведущем инструменте любви – лучший приворот, к гадалке не ходи. И вот, невзирая на означенные завлекалки, ее бросили - и она бросилась с балкона. С шестого этажа. За борт в набежавшую толпу.
         А помощница нужна. Я – отец-одиночка. И точка.
         Нет, запятая. «Белый квадрат» стал настолько белым, что стер линии и растворился на белом листе офисной бумаги А4. Процедуру банкротства Борис-два провел виртуозно. Так я стал безработным. Неплохой оклад предложил партнер из процветающей фирмы, с которым мы в 90-е проворачивали мутные делишки. Борис-два числится у него консультантом. Мой седой тёзка женился и добился разрешения работать «из дома», но для этого надо иметь мозги, как  у моего бывшего зама. Работать полный день я не мог - Варежка вязала по рукам и ногам, а заниматься бизнесом на пол-ставки нельзя.
         Я успокаивал себя тем, что все сотрудники «Белого квадрата», получив от распродажи прощальные бабки, худо-бедно устроились в этой жизни.  А кое-то совсем не бедно. Татьяна уволилась первой, укатила в Москву, куда братва после неоднократных просьб разрешила перебраться ее отцу. Но и там, окончательно разочаровавшись в российских мужчинах (позже выяснилось, не только в них), Iron Butterfly не задержалась, упорхнула, со свистом вспарывая теплый воздух Европы. Водитель Алдар ушел в «челноки», мотался в Китай за тряпками, вместе с дружками-борцами не брезговал мелким рэкетом на погранпереходе, разок я видел его на рынке, где он колдовал за прилавком посреди баулов с разноцветным тряпьем. И однажды предложил мне денег взаймы – подобного унижения я давно не испытывал.
         Даже Кеша полинял, из рыжего стал охристо-палевым, цвета старого палисадника (седеет, что ли?), не убегал из дома, не задирал на лестничной клетке соседского пса, и постоянно дрыхал на Лориной телогрейке под батареей. А может, ловил ее запах?..
         Накопления таяли на глазах. Сперва я продал телескоп, потом отказал приходящей уборщице тете Пане, после бешеного торга избавился от крутого «мерса», купил вместо него на авторынке подержанную иномарку формата «жигулей». Продать же уродливую колымагу, да еще за бесценок, рука не поднималась: она была нужна. Хотя бы для того, чтобы, пока Варежка спит, сгонять по магазинам. А то даже Кеша отощал. А тут эта бойкая девица Маша с разбегу уселась за правый руль, и, не переставая жевать жвачку и чипсы, сдала на права (ну, и Маркаков помог). И теперь гоняла по городу со списком поручений, пока я развлекал Варежку или пытался подработать. Словом, Маша стала в моем доме менеджером нового поколения.    
        Так что предмет моего романа, Моя Бабочка, не Маша, но Мария. Предмет моего интереса -  женщина, чья кандидатура, уверен, устроила бы тебя, Лори (ты же сама как-то призналась, беспокоясь о сексуальной стороне моей жизни, которую она не могла обеспечить). Это Мария. Мария Григорьевна. Да, да, да, леди и джентльмены, RR, Ruby Rose, учительница-англичанка. Твой кумир, знаю.
        После обеда – та-дам! – когда Ее Величество не на шутку разгневались, а Маша отлучилась за своими любимыми чипсами в придомовый магазинчик, раздался телефонный звонок. Варежка ревела, как поросенок, отлученный от кормушки. От этого визга Кеша прижал уши и залез под диван. Я заметался. Сперва хотел проигнорировать звонок, если это Борис-два, то перезвонит, но уж очень рингтон был настойчивым. Я прижал сотовый к уху, другой рукой подхватил Варежку.
         - Алло, это Борис? - пропели в трубку, при этом мое имя было произнесено с ударением на первом слоге.
         Я замер. Странно, но дочка стихла, бросила на пол плюшевого медвежонка и потянулась ручкой к телефону с требовательным: «Дай!».
         Неужели?! От неожиданности заговорил по-английски:
         - Oh, no! Sorry, it’s you, Мария?
         - Ага.
         - Не может быть!
         - Nevertheless, it’s me.
         Не получив требуемого, Ее Величество осерчали, взбрыкнули ножкой и взревели с новой силой.
         - Позвольте в свою очередь спросить, а кто это рядом с вами?
         - Рядом? Her Majesty, - растерялся я. -  Sorry…
         - Дайте угадаю, - перебили меня. - Это Варенька?
         Я опять замер. Дочка с криком «Да-ай!» потянулась, чуть не выпав из рук, к телефону. Схватила потными ладошками трубку «Nokia». Пролепетала в мембрану:
         - Ты моя мама?..
         Воцарилось молчание. На том конце мобильной линии, кажется, тоже.
         Я лихорадочно соображал.
         - Дласте, - вякнула Варежка в трубку, болтая ножками,  и отдала телефон: - На!
         - Алло, это опять Борис? У вас милая дочка… Don’t worry. Мне ваш телефон дала Татьяна, ваш бывший office manager… Алло, вы слышите меня? D’you catch me?
         Мгновенно все встало на свои места. Татьяна!.. Ну да, конечно. Татьяна еще во время своего ускоренного курса английского сдружилась со своим репетитором Рубиновой Розой, простите, с Марией. Будучи выше учительницы на пол-головы, ухитрялась смотреть снизу вверх на своего «коуча». Глядела в рот. Можно сказать, влюбилась (запомним это слово). Если Роза-Мария, утомившись от oral English, просила водички, то Таня опрометью кидалась в нашу бытовку, меряя длинными ногами тесное помещение фирмы «Белый квадрат» (занятия проходили в конце дня), чуть не сшибая коренастого Алдара и невысокого Бориса-2.
         Как политически гонимая, Роза-Мария без проблем получила визу, без особого промедления - вид на жительство в Соединенном Королевстве. Оказалось, местные гэбисты, заскучав от отсутствия в 90-х диссидентов в традиционном месте ссылки, в краю, забытом и обкомом партии, и свежеиспеченным демократическим бомондом, под лозунгом «Англичанка гадит!» пытались состряпать дело с сионистским душком. Однако не учли перемен в стране и в мире. Вчерашние гонимые становились героями. «Дело учительницы» развалилось, не успев пролежать на столе районного прокурора и пяти минут. Но осталось в материалах следствия, видать, в испуге протокол единственного допроса забыли уничтожить, – зачинщики «дела англичанки» получили по шапке, – и оно попало в поле зрения одной из правозащитных организаций, что плодились со скоростью струйного принтера в ожидании зарубежных грантов. Опальная учительница даже не ведала об этих страстях, спешно покинув Захолустье на попутке. И когда в посольстве Великобритании в ответ на ее просьбу заявили однозначное «Welcome», она немало удивилась. А наша училка-сексапилка перед собеседованием уж было заготовила спич о том, как она влюблена в Англию, в ее культуру, из-за этого в иняз поступила, а накануне освежила память о достопримечательностях Лондона, все эти навязшие с первого курса биг-бены и тауэры, а также географию всего United Kingdom, выучила стихотворение Джона Донна в оригинале. Даже обидно стало, что ей так быстро – к следующему собеседованию - дали «зеленый». 
         Татьяна, влюбленная ученица, неутомимо поддерживала связь со своим «коучем». И через пару месяцев, забраковав Москву (вчерашний предмет грез!), куда наконец-таки перебрался отец, стремительно очутилась в Лондоне – по приглашению любимого репетитора. А через полгода, раньше, чем тренер, получила гражданство UK. Энергичная, высокая, яркая, Татьяна с разгона подцепила в кафе миллионера (нет, не русского) и вышла за него замуж. Заполучив британское гражданство, подала на развод. Бывшая сослуживица с повадками Iron Butterfly при разводе с фунто-стерлинговым миллионером в хард-роковом стиле отжала пару миллионов и квартирку, небольшую, но в центре Лондона.
         Прекращение брачных отношений Татьяна Батлер-Каратаева на суде мотивировала тем, что полюбила… другую. Не другого, а другую. И судья благосклонно покивала, сочтя причину уважительной. Таня сама мне об этом рассказала по телефону безо всякого стыда. Я облегченно вздохнул. Так вот что меня настораживало в сексапильной секретарше: неуловимая… мм… мужественность. Не скрою, до судьбоносной ночной встречи с Лори в нарколожке я, ведший разгульный образ жизни, был не прочь завести необязательный роман с длинноногой секретаршей - из-за впечатляющегося экстерьера, но что-то удерживало. Теперь понятно, что. А «стальная бабочка», обрубив остро заточенными крылышками связи с презренными партнерами противоположного пола, начала сожительствовать с юной мигранткой из Юго-Восточной Азии. Но после бурного полугода выставила ее на улицу, благо, никаких бумаг заполнять для этого не потребовалось. Сунула в руку пару сотен фунтов и: «bye, bye, love, hello, lonelyness», как пел дуэт Саймон и Гарфанкл (не «голубые», нет).
         К тридцати годам Татьяна вполне состоялась как ведьма.
         После неудачного семейного, так сказать, опыта, убивала время шопингом и походами на демонстрации мод. Отвлекло ненадолго - железную бабочку изводила ржавчина глубокого чувства.
         Татьяна предлагала своему обожаемому тренеру жить вместе, снять просторную квартиру-студию, при этом совместное проживание могло быть взаимовыгодным. Когда Роза-Мария вежливо отказалась, Татьяна объявила, что берет все расходы по квартплате на себя.
        В самом деле, в Розу-Марию нельзя было не влюбиться. Стильная, стройная, в замшевых сапожках и перчатках; высокая гордая шея, пепельные волосы ниспадают на муаровый шарф, узкая белая кисть с голубыми прожилками из-под приспущенной перчатки… Ее принимали за истинную англичанку, а таксисты «кэбов», лишь только она, впорхнув на заднее сиденье, начинала стягивать перчатку, с ходу выворачивали руль в сторону района Белгравия. Плюс блестящий, без эмигрантских пошлостей, «инглиш». Ей предлагали высокооплачиваемую работу, но она выбрала привычную учительскую стезю – только теперь не английского, а русского языка в престижном колледже.
        Леди. Наконец-то нашел слово, которое емко определяло суть Розы-Марии. Лань. Одень ее в телогрейку, перед ней все равно будет склонять седые бакенбарды метрдотель, распахивая зеркально-дубовые двери дорогого ресторана в Найтсбридже…
        В ходе ухаживания «железная бабочка» неутомимо порхала вокруг вожделенного цветка, для чего водила Розу-Марию в кафе, угощала пирожными, а то и шампанским, и вела разговоры. Но открыла свои чувства не сразу, боясь стальным крылышком стряхнуть сладкую пыльцу наметившейся симпатии. Татьяну несколько настораживала, что собеседница нет-нет, да и спрашивала обо мне. И она, не без раздражения, рассказала все, что знала о моих отношениях с Лори. А знала она многое – городок у нас небольшой, секреты, да и врачебную тайну надолго не скрыть. Рассказала про ВИЧ, про Вареньку и необычные похороны ее матери.
         Дурацкий треугольник.
         Но Татьяна была женщиной неоднозначной, и, устыдившись мелкой подляны, дала мой номер телефона, который попросила Роза-Мария.
         В разгар международного разговора в прихожую ворвалась Маша с пакетиком чипсов.
         Варежка ткнула пальчиком в сотовый телефон в моей руке, нагретый длинной беседой.
         - А мне мама звонила! – сползая с рук, победно выкрикнула дочка.         
         У Машки округлились глаза, бровь с пирсингом-колечком поползла вверх.
         - Fabulous, какая прелесть, я хочу ее видеть! – послышался напевный голос, глубокий, бархатистый. Голос леди из высшего общества. Телефон не был выключен.
         Я припал к мобильнику.
         - Что-что? – прокричал я и чуть не выпалил: my fair lady.
         - Я говорю, Борис, вы не могли бы привезти дочку сюда… в смысле, в Лондон. О расходах не беспокойтесь, - быстро проговорила Роза-Мария. – Ваша… ваш бывший office manager теперь, как это выразиться, теперь so fat, another way, so rich...
         Ага, Татьяну мучили угрызения совести. И я вспомнил, что Лори мечтала дать дочери европейское образование.
         - Но, - протянул, растерявшись, - я записал Вареньку на подготовительный курс … и школу построили совсем рядом… и вообще…
         - Вот и хорошо. Я же все-таки учительница.
         Наступила пауза, по обе стороны мобильной связи. Видимо, у меня было такое лицо, что Маша опять округлила глаза и прошептала: «Что случилось, дядя Боря?»
         Иногда то, что произносится совсем не так важно как то, что слышится между словами… Мысли в моей седеющей голове понеслись, как в системном блоке навороченного компьютера: «… у абонентки с британских берегов нет детей… ей сорок лет… рожать поздно… она женщина-мечта… инглиш знаю сносно…»
         -  Вы не волнуйтесь, my dear Boris, - прервала молчание Роза-Мария. – Я все про вас знаю… Ваша ушедшая…ээ… в мир иной… супруга долго болела… Это та бедная малышка, что напрасно ждала меня с оправой из города. Я в долгу перед ней.          
         - Отпад, а чо, правда, для Варьки мама нашлась? -  Маша прожевала чипсы.
         - Хорошо, я подумаю, Мария. Обещаю, что дам ответ, - я спешно отключился. Сердце мое бухало, я плохо соображал.
          Подумать только! Прекрасная RR, о которой я и мечтать не смел, там, за морями-океанами, вспоминала меня. Эффект бабочки.
          Плач дочери оторвал меня от раздумий. Время обеда. Даже кот Кеша требовательно мяучил с кухни. Пора было кормить Варежку.
          - Эй, пипл, я тут кой-чего нашла…
          Маша стояла у кухонного шкафчика плиты, и держала в руке толстую тетрадь в клеенчатой обложке, забыв про исходившую паром на плите кастрюльку.
          - Вау, дядь Борь! Тут куча рецептов, кайф голимый!
          Я подхватил орущую дочку, не замечая, что от возбуждения та обмочила колготки, другой рукой взял тетрадку. Пожелтевшие от канцелярского клея  вырезки, от которых коробились странички. Резанул комок в горле.
          Варежка тут же с визгом протянула к тетради ручонку: «Дай! Да-ай!..»
          И тут же смолкла, как будто у нее переключили тумблер.
          Я с удивлением обнаружил, что плачу. Листаю тетрадку и плачу. От испуга Варенька безропотно спустилась на ковер.
          Я не плакал, когда «скорая» констатировала летальный исход, когда в дежурный катафалк два мрачных типа занесли в мешке окоченевшее тельце, - хотя Лори мог, как ребенка, утащить любой; не проронил ни слезинки в морге, в зале для кремации.
          - Ты па-чешь, да? – спросила Варежка заинтересованно. Она пялилась на меня во все свои глазища – серые, как у матери, что пепел таежного костра. Плакать в доме дозволялось только ей. И повернулась к няньке: – Папа па-ачет…
         Маша засыпала в кастрюльку крупу, смущенно отворачиваясь, - жутковатое, должно быть, зрелище, когда плачет мужик средних лет, - унесла дочку в ванную менять колготки.
         Я рухнул на диван.
         Кеша мягко вскочил на колени, хвостом пролистнул шелестящую страничку тетрадки. В нее Лори вклеивала вырезки из журналов – кулинарные рецепты. Она просто хотела быть женой и матерью, хотела жить… Я поневоле вспомнил ее последние часы на Земле.
         Покидая эту планету, Лори просила, чтобы о нашей странной любви узнало как можно больше людей.
        Она лежала на высоких подушках с черным лицом, более, чем наполовину сокрытым марлей, но чернота терминальной стадии все равно проступала через нее. Лори прошептала. Пришлось приспустить марлю. Описание открывшегося лика опускаю. Из темного проема рта, со дна чумового ущелья, вылетела бабочка-однодневка, узорчатая в последней прихоти: пусть все знают, как мы любили. У постели было двое – годовалую дочку пришлось унести няньке, но, несомненно, «все» в первую очередь относилось к Варе, когда та подрастет для чтения книг для взрослых. На русском и английском языках.
         Взгляд упал на фотографию в рамке. На ней мы вдвоем. Снимок сделан в узком фойе кафешки «мыльницей». У нас в глазах красные точки, как у кота Кеши в темноте. Неудачное фото, другого нет. Но на нем Лори смеется! Эти точки прожигают лазером мою память...
         Я едва успел вытереть позорные слезы кухонным полотенцем, как из ванной, с голопопой Варенькой наперевес, вышла Маша. Опустила дочку на ковер, присела рядом на диван. Помолчала.
         - Надо жить, дядь Борь, -  она несмело тронула меня за рукав. – Я вот, дура конченная, хотела кончить все разом, вот дура чумовая! Жить это… это кайф. И не надо мне никаких тортов, я готова пахать тут у вас за просто так. Вы мне жизнь подарили реально. А Варька подрастет, буду помогать копеечкой, пусть понемногу. Полы буду мыть, хотите? Все эти пирсинги на фиг сниму… Это же круто – жить… Дочка у вас – золото! Умница такая… Хотите, буду учить ее читать, я в школе хорошисткой была…
         Варежка, ползая по ковру, с победным криком вцепилась в Кешину густую шерсть – только от ребенка мудрый кот мог потерпеть такую вольность, не пуская в ход когти. Наконец Кеша фыркнул и юркнул за диван. Варенька, зажав в потной ладошке клок рыжей шерсти, подняла недовольный крик.
         Маша взяла дочку на руки и принялась споро надевать сухие колготки.
         - Надо жить, - твердо повторила Маша.
         Надо.
         «Оставить дверь приоткрытой».
         Уходя в черный квадрат вечности, Моя Бабочка оставила светлую полоску приоткрытой двери… Я поймал себя на мысли, что после ухода Лори в Верхний мир перестало являться по ночам привидение обожженной девочки и сидеть на краю постели.   
         И все-таки я верю, что однажды мы с дочкой по тропинке – по светлой полоске, падающей из приоткрытой двери, поднимемся к верховьям заповедной реки, к родовому истоку. Рыбы не помнят своих детей. Но дети помнят материнскую купель. Мы коснемся нежных иголочек молодой и стройной, как девушка, сосны. И изумрудные иголки в ответ скользнут по нашим плечам и волосам, как скупая ласка…
          Это будет непросто, знаю, когда Варежка крепко встанет на ноги. Но это случится.
          Надо только жить. Расти. Деревья живут долго.

                _______________