Сказка о том, как Иван-Дурак журнал читал... 1997

Сказка опубликована в сборнике стихов и прозы "Острый угол" –
Ханты-Мансийск: «Информационно-изд. центр» 2010. – 108 с., илл.

               
                * * *


Жил-был Иван-Дурак. Сам дурак дураком, но журналы-то почитывал…
Жил Иван с матерью в избёнке на четыре окна. Избёнка стояла на самом краю села. А село то, коли сверху на него взглянуть, чашу напоминало. В центре пруд – дно видать. От пруда, аж до самых краёв «чаши», избы добротные расположились. И окаймляют чашу-село леса еловые.
Жил Иван на свете двадцать годков – горя не знавал. Лежит себе на печи, трескает бублики за обе щеки. Один съел – за вторым потянулся, другой съел – за третьим потянулся… За третьим-то потянулся – глядь, а вместо бублика в руке у него журнал! Обложка-то у журнала уж больно красивая, яркая. «Западная, видать» – Иван подумал. Погладил рукой обложку.
Открыл Иван журнал, а бумага-то под обложкой пожелтевшая, точно у газеты старой. Страницы все в тёмных жирных пятнах, будто кто на листы журнальные селёдку клал. Удивился Иван, присмотрелся, буквы вроде знакомые, мелкие правда. Но только Иван одно слово прочитал, как стал темнеть лист журнальный, буковки запрыгали… Лист совсем чёрным стал, а пятна жирные кровью налились. Иван глаза зажмурил. Вдруг яркий свет в глаза Ивановы ударил. Открыл Иван глаза, а перед ним не лист журнальный – окно. И вся Русь Великая в том окне, как на ладони. Изумился Иван диву такому, вглядываться стал… И видит идёт по Руси широким шагом горбатая Перестройка. Где ни пройдёт, там памятники разрушаются, улицы переименовываются, предприятия разоряются, деревни пустеют.
Внимательнее вгляделся Иван в окно. И видит из избы в избу шастает костлявая безработица, цены, что тесто на дрожжах, растут; старики, как листочки осенние, вянут да нищают. А на фоне повальной разрухи как-то неестественно быстро, то там, то здесь, то ли дома, то ль дворцы растут. Всё выше, выше поднимаются. А крыши-то домов тех золотом червонным покрыты. «От ить, – удивился про себя Иван. – Крыши-то золочённые, а на солнце не блестят…»
Ещё пристальнее вгляделся Иван в окно. И видит, сжигают березовские перед телекамерами свои партбилеты. А березовских-то мно-о-ого! Аккуратно распиливают они страну на лакомые куски – только кровь из-под пил вместо опилок. И садятся они на лакомые куски, как пеструшки на яйца.
Страшно стало Ивану. Отпрянул он от окна. Но тут увидел себя. Лицом к лицу оказался. Глаза в глаза смотрит. Вдруг, развернулся в окне и пошёл. Любопытно стало Ивану: куда это он, дурак, пошёл? Присмотрелся…
Идёт Иван в окне по незнакомому городу северному, навстречу ему человек странный движется, маслом топлёным свои губы мажет. Но что-то дикое, животное в том человеке – два шага по-человечьи сделает, а потом несколько метров, словно зверь прыгает. Ближе к нему Иван подошёл, человек-зверь зыркнул на него глазами тёмными и заулыбался широко, маслянисто.
– Мир, тебе, добр человек, – говорит Иван. – Кем будешь?
– Живу я здесь, добра всем желаю, – вкрадчиво отвечает тот.
Едва успел он последнее слово договорить, как на мгновение, сквозь его человеческий облик, зверь проявился. Образ-то человеческий поблек, будто растворяясь, а сквозь кожу явственно шерсть вылезла, вместо лица морда, то ли волчья, то ли шакалья. Вместо рук лапы когтистые. Жуткий страх охватил Ивана в этот миг, холод по спине пробежал. А зверь – раз – и снова человечий облик обрёл. Опять с улыбкой что-то начал говорить Ивану.
Но Иван, как каменный, стоит едва дышит. В голове туман и гул, будто рой пчёл вокруг летает. Очнувшись от того, что человек-зверь руку к нему протягивать стал да так, словно к душе полез, Иван дрожащими пальцами с усилием перелистнул журнальную страничку.

А на второй страничке снова окно. В том окне видит Иван: выходит он за калитку отчей избы. Бежит босым по траве прямиком на мыс – искупнуться вечерком. Солнце в это время огромным блином сползает с небесной сковороды, скатываясь за крыши домов. По небу плавно растекаются бордовые, оранжево-жёлтые разводы. А на потемневшей воде пруда, словно хвост пятиметрового подлещика, поблёскивая своей чешуёй, переливаясь всеми цветами радуги, рябит солнечная дорожка. Засмотрелся Иван на закат. А страничка возьми, да и сама перелистнись...
И видит Иван в новом окне… Кремль – точно он. И кирпич красный. И звёзды. И мавзолей. Иван видел такую картинку в букваре. А тут – рукой щупай – не хочу! Вот она – Москва-матушка! А народищу-то видимо-невидимо, меряно-немеряно. Радостью сердце Иваново забилось. Стоит – ногу на пятку. Оглядывается. Поговорить бы с народом столичным, – думает.
И только заговорил было, как, вдруг, спиной-спиной – и прижался к стене кремлёвской. Народищу-то видимо-невидимо, меряно-немеряно, но люди-то все идут – безликие! Ни глаз у них, ни выражения на лице – только языки в прощелинах, вместо губ. И говорят-говорят-говорят, языки вертятся. Прислушался Иван, уши навострил, а говор-то непонятный: вроде бы и свой – русский, а вроде бы и не свой – заморский. И, вроде, понимает Иван говор-то, но что ни слово – то консенсусы, да провайзеры… Никак этот говор Ивану в темя не идёт – не втемяшивается. В душу Ивану никак этот говор не проходит – дух это не русский, заморский дух.
Стал Иван затылок чесать – думать. Неуютно было на его душе. Молча стоял он посреди людского потока. Шло время. А он всё стоял и думал, о том, что его, Иванова Родина осталась там, у старой избы на четыре окна, у тумана на его мысу…

Не стал Иван дальше журнал читать. Захлопнул. А журнал, как змейка, закрутился в руках Ивана и свернулся, оставив лишь дырку от бублика.
Посмотрел Иван вокруг – дома он, на печи. В окно избы лучи закатные заглядывают. «И вправду я – дурак дураком» – подумал Иван. Но журналы с тех пор больше не читал.


1997 г.