Бич Божий

                Моей любимой Эллочке Холливуд
     Грандиозные фигуры создателей Империй Темуджина и товарища Сталина одинаково оказались неприподъемными для измельчавших потомков, уныло и скучно просравших все завоеванные железом и кровью иллюзорные достижения колоссов на глиняных ногах, все жертвы и труды пошли прахом, что было, есть и будет в сорокатысячелетней истории нашей цивилизации неизбежно повторяться, с большей или меньшей кровью, но любому, кто любит копаться в листуар пур лямур, нынешняя тошнотная шелупень путиных и байденов кажется той небрежно вычищенной кончиком гусарской сабли Мюрата частицей грязи, что извлекалась во время краткого отдыха между попойкой и взятием Аустерлица из - под ногтя мизинца на левой руке одного из босяцких маршалов, как всегда имеющих заделом обязательное явление на страницах хроник Шкуро и Улагая, Буденного и Ворошилова, этих выскочивших, словно чертики, из мировой табакерки войны и мира странных людей, умеющих лишь воевать. Дамбас, бля. Карабах, сука. Усмирение Чечни. Мышиная сраная возня в отпечатке одного следа, оставленного Железным эмиром Тимуром небрежно и мимоходом на пути из Самарканда к Анкаре, где уже ждет своего неизбежного Баязет Йилдырым, еще вчера блистательный и молниеносный. Лежит этот отпечаток на каком плато, заносясь песочком и зарастая одуванчиками, а тута - х...як ! - величайший и стратегический путлер. Поводит скудоумным рылом дегенерата, осуждает паралитика Байдена, учит всех нас, неразумных, жизни, а потом, разумеется, просто физиологически издыхает. Как пес. Или лев рыкающий. И стоят над гнилым уже при жизни мертвецом вчерашние холуи и поклонники, сурово машут гривами, размышляя над оставшимися непонятными словами древнего еврея о псе живом и льве дохлом. А за морями, за горами, за солеными морями таится и злоумышляет британский лев, ужавший когтистой лапой вырываемую тоже когтистыми лапами орла доляну. Было много птиц, но мне более всего нравится эстетически германская, уверенно державшая двенадцать лет дубовый венок с солнцеворотом ариев посередине. Помнится, капитан Курехин тоже восхищался эстетикой рейха, да любой честный перед собой не может не восхититься германской чоткостью маршировки, организацией колоссальных и потрясающих дух шоу Лени Рифеншталь, есть эта странная черточка удивления и радости при виде классно сделанного зрелища. Взять, к примеру, все эти суперкубки или выборы, публичные суды и красные дорожки целебрити, все это же придумали люди, продумали и организовали, а остальные зырят и вздыхают от удовольствия просто видеть шикарное шоу.
    - А вот тута, - рычит приглушенно сутулый еврей в лапсердаке и цилиндре, поводя рукой, - мы разбудим паралитика Байдена.
    - Но тута, - вторит ему восточный собрат в пиджаке, но тоже еврей и сутулый, - мы дадим слово Путину.
    - А вот тута, - ставит жирную такую точку третий еврей, уже голый, как бабуин, стоя в приделе Храма Сиона, - мы будем считать деньги.
    Зачем вам, товарищи евреи, их считать - то ? Они и так все ваши, с того самого ужасного дня мая месяца некоего года, когда все надежды белого человека разлетелись в прах под стальными ногами монголоидов и грязнокровок, под непреклонным управлением международной плутократии перечеркнувших все будущее для себя и своих потомков. Поняли, конечно, чуть позже, но поздно. Не ту свинью ухойдакали, как вполголоса заметил Рузвельту Черчилль, не понимая сути, хорошо понимавшейся рыцарем Вальтером Неимущим и Пьером Пустынником  из Амьена. Прежде чем идти освобождать Гроб Господень из рук неверных, граждане бандиты, надо навести чистоту в своем доме. Странно, но даже Бернар Клервосский сделал вид, что не понимает этого, хотя еврейское серебро, отягощавшее карманы святоши, способно хотя бы намеком прояснить ситуацию ловко направляемого в нужную сторону гнева.
     Это, любимая моя Эллочка, наша с тобой история, мы же люди. Разные, конечно, но одинаково очарованные : ты моими сказочками, я твоим прелестным видом. Глядя на тебя, я действительно понимаю тех аттической нации граждан, что преклонялись перед красотой Антиноя и Афродиты, воплотившихся как два в одном в теле красивейшего на планете фембоя.