Пленники

Маленькая деревня на юге Урала, где степи больше похожие на Казахстан, а не величественный Седой Урал. Но географически все таки Урал, а деревня плод поднятия целины, кстати целину поднимали не только в Казахских степях, но и на юге Урала, в Оренбургской области
Маленькая деревня со старыми дореволюционными хибарами и новыми современными по тому времени домами.

Деревня окружена живописными берёзовыми рощицами, летом утопала в зелени, в основном из березы и  сорняков.
Национальный состав деревеньки был сильно смешанный, разнообразный, конечно преобладало русское население, но много было казахов, татар, мордвы, немцев и еще с десяток разных национальностей, которых чаще всего приписывали к русским, например мордву или чувашей.
Даже многие дети казахов или татар себя считали русскими, так как большинство не говорили на родном языке и по их убеждению, русским быть было круто, тем более все друзья и соседи были русские или русскоговорящие.
В деревне занимались обычной сельской работой, сеяли злаковые, выращивали скот, доили коров и пасли овец. Большинство казахов были чабанами, большинство русских пахали землю.
Но это не мешало жить очень дружно, не было  понятия национальность, все были как родственниками друг другу, праздники справлялись совместно, нередко во дворе одного дома собирался весь поселок.
Если было горе у кого-то, то горевало всё село и помогали все чем могли.
Таких деревень в 60 тых годах по всему Советскому союзу было много, может быть в каждой деревне было что то подобное.
Многие прожившие в то время в таких поселениях с ностальгией вспоминают прежние года, добрые отношения, отсутствие зависти и злости. Жили все примерно одинаково, в домах практически отсутствовала мебель, у немногих был диван или сервант, а у казахских семей были самосшитые так называемые к;рпе, на которых спали, ели застилая вокруг дастархана. В нашем детстве спать на кровати это была роскошь.
Телевизоров не было, а когда появился первый телевизор то бедные обладатели его не знали покоя, когда показывали фильм собиралась все взрослое население, а мультфильм " Микки-Маус "  то все дети набивались в маленький дом.
Так вот по маленькой деревушке, по пыльной улице, идет маленький казахский мальчик, 6 лет от роду, в маленьком кулачке зажаты несколько монет.
Этот мальчик, это я, и меня послали в наше сельпо, где мне было поручено купить хлеб и шоколадное масло, излюбленное лакомство что детей, что взрослых.
Идя по пустынной улице, всего меня одолевал животный страх из-за возможных опасностей.
Из каждого двора, которые чаще всего не имели ни калитки ни ворот, а нередко даже вовсе забора. (В те времена в таких деревеньках не принято было огораживаться и даже не запирали двери, не было замков, максимум что делали, это подставляли ведро или палку, это означало, что дома никого нет)
Из любого двора мог выскочить волкодав, размером с теленка, или гуси с шипением и больно бьющими крыльями или еще какие-нибудь животные, которые никогда не привязывались и не загонялись, а попросту слонялись по деревне поедая траву и сорняк.
Шестилетнему ребенку везде казалась опасность, но приказ есть приказ и выполнить его надо было любой ценой, как учил любимый дедушка, который воевал и пришёл с фронта офицером.
Мой дедушка ,"ата" по казахский, был высоким, худощавым человеком, с очень живыми и добрыми глазами, которые как мне иногда казалось пронизывали меня насквозь. После революции принял советскую власть, был одним из первых казахским комсомольцем на севере Казахстана. И когда был призыв пойти выучиться на учителя, он закончил техникум в Кустанае и приехал в глухую деревню учить казахских детей и взрослых русскому языку.
Когда пришла война его в 1942 призвали на фронт, служил рядовым и зимой в конце 1942 попал тяжелейшую битву под Старой Руссой, чудом выжил, получил тяжелое ранение и в течении года лечился в госпиталях. После излечения прошел краткосрочные офицерские курсы и пошел дальше воевать, но уже командиром красной армии, командовал взводом, ротой, а в конце батальоном. Я видел его награды, офицерскую книжку, а потом все куда-то подевалось.
Дедушка не любил рассказывать про войну, всегда уходил от разговора, ему было не приятно вспоминать пережитое.
Обычно не любивший алкоголь, очень сильно напивался в день победы или когда к нему приходили фронтовики односельчане. И всегда изрядно выпившие они о чем то спорили, очень громко разговаривали и матерились трехэтажным, отборным матом.
Все матерные слова мы дети быстро запоминали и применяли их по делу и нет, а иногда просто для связки слов.
Неоднократно попадало по губам от матери, а когда пошел в школу не раз ставили в угол или выгоняли из класса, пока до меня не дошло, что это не есть хорошо. Но чудесный русский мат помогал мне неоднократно в тяжелых или опасных ситуациях и во взрослой жизни.
Кстати и дедушка рассказывал, что приходили новобранцы казахи, узбеки, киргизы и другие национальности, многие из них не знали русский язык совсем. Но как только новобранцы усваивали русскую нецензурную лексику, сразу становилось понятно, что скоро боец заговорит и начнет понимать по русски. Причем матерные слова они произносили с каким-то особым шиком и практически без акцента.
По деревне кроме домашних животных ходили тучные стада, практически одичавших, свиней, которых жители выгоняли весной и загоняли только поздней осенью, причем до сих пор не понятно, как они понимали какие из них чьи.
Мы не редко катались на свиньях, озорно с матами прыгали на них с деревьев, когда те располагались в тени деревьев, на отдых, после поедания сочной травы. Считался победителем и крутым наездником тот кто  продержался хотя бы 1-2 метра бега свиньи. Развлечений, в маленьких деревнях, в те годы для детей не устраивали, росли как трава, заняты были сами с собой, устраивали игры, некоторые были далеко небезопасные.
Что говорить, хотя бы про войнушки, где все мальчишки делились на равные части, кого-то назначали немцами и начинался бой, который мог продлиться до самой ночи, причем родители не загоняли домой, кушать не звали и не переживали где ребенок, накормлен он или нет.
А во время боевых действий нередко применялись рогатки и камни вместо гранат. Но война есть война и периодически приводила к травмам, а кто остался жив и невредим, доставались хорошие оплеухи или ремни. Так все лето с красно- синими ягодицами мы и бегали по улицам.
Немного по подробней о наказаниях. В казахских семьях, в то время было принято рожать помногу детей, иногда родители путали кто есть кто, так как чаще всего дети были погодки и все были похожи друг на друга, тем более всегда чумазые и загорелые как негритята.
Так вот о наказаниях, в больших семьях очень было опасно расти тихоней или слабаком, так как ты сразу становился самым угнетаемым и все обязанности, в той или иной мере перекладывались на тебя, и по этому приходилось вести себя как волчонок, добиваться своего положения в "стае", а это как правило приводило к непослушанию, хулиганству.
В казахских семьях не было принято ставить в угол, может это генетическая память предков, когда-то казахи жили в юртах, а там не было углов.
Но наказывать за хулиганство могли каждый день и не по одному разу. Это понятие наказание неотвратимо за преступление применялось четко.
Но наказание отличалось от того кто наказывает.
Начнем с дедушки, которого мы звали по казахскому "ата", он в принципе никогда не наказывал физически, хватало его взгляда. Но он быстро отходил и быстро забывал про твой проступок, так нежно обнимал и гладил по голове, что казалось какое-то тепло проникает через ладони к тебе внутрь. И нередко сидя на коленках я засыпал, как под гипнозом.
Отец, которого мы звали по русскому "папа", наказывал очень редко, если бил ремнем то очень больно, но почему-то не обидно и плакал только от боли, а обида никогда не оставалась, через пять минут я опять любил своего большого и сильного папу.
Мама, мы ее так же звали мамой по русскому, хотя нас пытались научить обращаться по казахский, но это не прижилось.
Так вот мама если наказывала в основном читала нотации и максимум из физического наказания был подзатыльник, не больно, но почему-то очень обидно. И все подзатыльники мамы мы, ее дети помним до сих пор.
Бабушка, которую мы звали по казахский "аже", а ласково "ажека", этот человек не то что наказывать, ругать не умела, всегда только гладила, очень нежно обнимала и защищала, даже если ты 150% виноват.
А если и ругала, то так по-доброму, ласково, при этом не забывая обнимать и целовать тебя. Ее глаза светились изнутри, каким то очень теплым нежным светом, который не угас даже когда она сильно заболела.
Она всегда работала, не сидела без дела никогда, очень рано вставала, очень поздно ложилась спать. Она всегда была чем то занята, причем никто особо не замечал, как вдруг чудесным образом накрыт наш дастархан, и в центре пышные только что испеченные баурсаки (сдобные лепешки вместо хлеба), никто не замечал, как чисто дома и перестирано бельё.
Даже уже сильно больная, она умудрялась занимать себя полезным делом, то прела пряжу, то вязала носки.
И очень сильно мерзла в последнее время, несмотря на тепло в доме и не очень холодную погоду.
Я просил и умолял родителей поставить еще одну печь, что бы согреть ее, но она постепенно угасала и в одно утро мне сказали, что она перешла в лучший мир. Я не понимал, чем же этот мир плохой, и зачем надо было переходить в другой мир и  бросить нас. Я долго горько плакал,  не понимал зачем приходили люди, читали на непонятном языке молитвы, тихо полушепотом о чем то говорили. Но со временем все забылось, только в памяти остались светящиеся изнутри глаза и добрая улыбка на морщинистом лице.
Но я отвлекся, в один из дней, похожий на другие летние дни, как две капли воды, меня послали в наш сельпо, куда я благополучно добрался, купил все по списку и бегом побежал в обратном направлении, но по пути встретился друг Колька, или как его все звали Коляй. 
На вопрос " ты куда бежишь", последовал резонный ответ, домой, меня посылали за хлебом и шоколадным маслом.
Друг Коляй попросил немного хлеба с маслом, сказал, что с утра ничего не ел. Мы присели прямо у дороги, оторвали по большому куску хлеба и намазали немытыми руками масло. Было жутко как вкусно и сытно, мы медленно ели и смаковали, казавшейся самой вкусной на тот момент едой.
После трапезы решил и я спросить, чем он занят и куда направляется.
Он по секрету сказал, что пошёл к мехтоку, решил полазить по технике, которая стояла, дожидаясь уборочной компании.
Эта мысль показалась такой увлекательной, что я сразу забыл о ранее данном задании и мы сломя голову понеслись к мехтоку, который располагался на самом краю деревни, не замечая опасности, и предвкушая интересные развлечения.
Но тогда мы не знали, какая настоящая опасность поджидает нас впереди.
На мехтоку стояли комбайны, трактора, сеялки и разнообразная техника, которая нас мальчишек привела в неописуемый восторг.
Мы сидели в кабинах, дергали за рычаги, крутили баранки, изображали работу двигателей, представляя себя комбайнерами собирающих хлеб.
В самый разгар наших игр появился сторож, который был ветераном войны, у него не было одной руки и одной ноги, он ходил на деревянном скрипучем протезе, при этом опирался на массивную палку из обычной строганной толстой ветки, сделанной в виде трости с массивной ручкой.
Вся малышня нашей деревни жутко боялась старика, хотя он никогда никого не трогал, но вид инвалида приводил нас в ужас и мы старались не попадаться ему на глаза.
Увидев сторожа, мы решили спрятаться от него, Колян предложил спрятаться внутри сеялок. На сеялках были ёмкости для зерна.
Мы быстро юркнули в наше убежище, крышку прекрыли.
Когда, как на показалось, опасность миновала, решили покинуть наше убежище, но оказалось, что крышка закрылась и механизм фиксирующий крышку надежно удерживал в закрытом состоянии.
Вначале показалось даже забавно быть пленниками сеялки. Мы лежали, разговаривали, смеялись, вспоминали смешные случаи.
Через некоторое время стало жарко, хотелось сильно пить и писять. Если пить было нечего, то помочиться было не трудно, в низу емкости были отверстия, для зерна, туда-то то мы и опорожнили мочевые пузыри.
Не заметили как стемнело, внутри стало темно и жутко.
Вечером доели хлеб, а масло растопилось и вытекло через эти же отверстия.
Снаружи доносились разные звуки, пугающие нас своей неизвестностью, вдалеке раздавались голоса, но голосов наших родителей мы не услышали и предпочли молчать.
Не заметили как уснули, ночь была тревожной, было холодно, неуютно и неудобно, но усталость дало о себе знать.
Утро наступило, криком петухов, мычанием коров, которых погнали в табун. Табун собирался рядом с забором мехтока, мы кричали до хрипоты, но наши крики тонули в шуме мычания коров.
Весь день мы, то пытались открыть дверцы, то кричали в надежде , что кто то услышит. Но все без результата, нас никто не слышал.
Самое тяжелое, это жажда, нас донимала жара, усиленная нагретым металлом и запахами от остатков протравленного зерна.
Периодически впадая в забытье, мне являлось видение моей бабушки, моей ажеки, которая ничего не говорила, а только смотрела грустными глазами.
С ума сводили звуки журчания воды, особенно утром, когда табун собирался у ограды мехтока и коровы с характерным журчанием опорожняли свои мочевые пузыри, а мне снилась речка с чистейшей водой.
Снился бой у реки, с выстрелами и топотом копыт надвигающейся армии, а мы в холодном окопе и не можем поднять голову, встать и идти в атаку на врага, а это пастух громко щелкая кнутом погнал стадо на выпоса..
Все эти видения проносились в голове с лихорадочной скоростью, меняя картинки и сюжеты.
Опять слышали голоса людей, даже иногда совсем рядом, но  уже кричать и звать на помощь не было сил.
Среди дня к сеялке подбежала собачка, больше похожая на Шарика, который жил во дворе у Коляя, который всегда гавкал не впопад, всегда пытался укусить за лодыжку, когда я пробирался к ним домой. Никакие ухищрения, никакие угощения не могли его задобрить, даже после угощения он еще более старательно защищал свой двор и приходилось бегом, что есть сил пробегать через двор в дом. Причем мой друг Колька так же его побаивался и защитить меня от него не мог.
Собачка учуяла нас, громко гавкала, рычала, и бегала вокруг агрегата. Но потом учуяла шоколадную массу, которая вытекла из бумажного пакета и пропитала землю. Шарик эту землю облизал, а потом пописал на это место и удалился восвояси.
Надежда, что он позовет людей на помощь теплилась еще некоторое время.
Очень мучали птички, которые гурьбой прилетали и садились на сеялку и выклевывали семена, застрявшие в щелях.
Шум от стука их клювов бил больно внутри головы.
Потом прилетали голуби, которые постоянно гулили и хлопали крыльями, было похоже на какое-то собрание, где все чего-то говорят не слушая друг друга, перебивая друг друга, ругались как люди. Как неожиданно прилетели, так же дружно взмыли в небо и улетели.
Так прошел этот тяжелый длинный день и наступила еще одна бесконечная ночь, то в забытьи похожего на сон, то во сне, похожем на забытье. Плакать не было сил и слез, мы просто прижались друг другу маленькими худыми спинами и как могли успокаивали сами себя и пытаясь согреться друг об друга
У всех мальчишек, всех времен и народов всегда в карманах, если они имелись, были запасы разных нужных и ненужных, но авось пригодящихся, вещей. Так и у меня в тот момент в кармане были шайбочки, шарики, палочки, но самое ценное был маленький перочинный ножичек.
И тут мне пришла гениальная мысль, этим ножичком я стал методично стучать по железу, на сколько хватало сил. Но этого было достаточно, что бы в кромешной ночной тишине, когда стрекочат кузнечики и иногда кричит какая-нибудь птичка, а в далеке в деревне периодически переговариваются собаки, ленивым гавканием.
Стук по железу был необычным для ночной тишины и отдавался в голове сторожа. Примерно через несколько ударов у меня ослабла рука и ножичек выпал из кисти и укатился через зерноприемник. Казалось бы последняя надежда пропала.
Но чем характерен возраст пожилых людей это отсутствием сна и невозможность услышать, когда к ним обращаются на повышенных тонах, но хорошо слышат, если кто то шепотом разговаривает за стенкой.
Так и наш сторож старик, инвалид, не раз контуженный каким то чудом услышал этот тихий и непродолжительный стук по железу.
 Через какое-то время со скрипом открылась дверь в сторожке, находящаяся примерно в 50-70 метрах от нас. Как идет старик сторож, на скрипучем протезе, мне иногда снится до сих пор. Это расстояние он шел, нам показалось, вечность.
Но когда он подошел и открыл нашу случайную тюрьму ловушку, мы уже не могли шевелиться, меня покинули последние силы и я на какое то время потерял сознание
Что было потом и как мы оказались в палате участковой больницы, мы оба не помним и не знаем, говорили, что старик так громко кричал, что разбудил всю деревню. И даже мужчины, которые прочесывали вторую ночь подряд, ближайшие леса и болотца, услышали его дикий крик и прибежали к мехтоку. 
Так закончилось наше случайное заточение, чуть не лишившая нас жизни.
Правда после выздоровления и возвращения из больницы я и мой друг, свои порции ремня получили сполна, даже несмотря на уговоры наших матерей пожалеть нас, так как мы и так натерпелись. Но отцы по другому воспитывать не умели, а закрепить урок, что лазить, где попало нельзя, они считали, что было необходимо.
И это только один эпизод из многочисленных приключений нашего босоного деревенского детства