Я и Ты, или диалог с Мартином Бубером

Авторизированный перевод Михаила Эльмана

               Первое предисловие.

       Мартин Бубер — выдающийся мыслитель нашего времени.* Как и все великие мыслители, он опередил свой век. Ему не присудили Нобелевскую премию мира, это нельзя было сделать по чисто политическим причинам. Ему не присудили и Нобелевскую премию по литературе. Он заслужил и её, однако присудить философу литературную премию — значит не признать его философом. До сих пор ни на одном языке не издано и полное собрание его сочинений. Тем не менее, влияние Бубера на современный мир весьма значительно. Его книги есть во всех университетских библиотеках Запада, число исследований, посвящённых его работам, давно перевалило за тысячу и продолжает расти нескончаемым потоком. Написаны подробные биографии Бубера, а также воспоминания о нём.

Русскоязычному читателю Мартин Бубер практически не знаком. В бывшем Советском Союзе его работы были запрещены и хранились в спецфондах. За пределами России на русском языке, были изданы только отдельные статьи и исторические исследования, не дающие представления о мировозрении философа. Однако в семидесятых годах в России были нелегально переведены и размножены в «самиздате» некоторые работы Бубера, в том числе и его главная книга «Я и Ты». ** Над переводом работала группа переводчиков, по соображениям конспирации не знавших друг друга. Эта и другие причины привели к тому, что этот перевод нельзя назвать удачным. Ещё одна попытка перевести на русский основную работу Мартина Бубера на русский была предпринята в девяностые годы. *** В это время на рынок хлыныло огромное количество ранее запрещённой литературы, и никто не обращал внимание на содержание и качество перевода.
     Моя ос­нов­ная за­дача со­стоя­ла в том, что­бы сде­лать эту уни­каль­ную по глу­би­не са­мо­по­зна­ния и по­ни­ма­ния ми­ра кни­гу Бу­бе­ра дос­туп­ной ши­ро­ко­му кру­гу чита­те­лей. Я не стре­мил­ся к до­слов­но­сти, это в дос­та­точной ме­ре сво­бод­ный пе­ре­вод, я ста­рал­ся со­хра­нить мысль и ми­ро­ощу­ще­ние ав­то­ра, точность его об­ра­зов, рит­ми­ку и жи­вое ды­ха­ние его речи. В тек­сте мно­го при­мечаний, но вы ни­где не найдете ре­мар­ки «при­мечание пе­ре­водчика». Я не пы­тал­ся вме­ши­вать­ся в диа­лог чита­те­ля с Бу­бе­ром, я толь­ко ста­рал­ся по­мочь это­му диа­ло­гу. Часть при­мечаний — это «из­держ­ки» пе­ре­во­да, вы­зван­ные не­сов­па­де­ни­ем по­ня­тий в раз­личных язы­ках, мно­гие дру­гие — это толь­ко по­этичес­кие ас­со­циа­ции.
Я не хочу приводить здесь какую-либо биографическую информацию о Бубере. Подробности его жизни не охватывают его души. Об этом только лишь можно сказать с библейской краткостью: «Жил человек праведный и слышал своё эхо, отражённое от небес…» ****

    Пе­ре­во­дить Бу­бе­ра — все рав­но, что пе­ре­во­дить по­эта. Мир Бу­бе­ра па­ра­док­са­лен, язык пла­стичен и вы­ра­зи­те­лен, мысль изу­ми­тель­но точна. Однако это вовсе не беллетристика, книга не поддаётся читателю с первого прочтения, во многом это объясняется внутренней позицией читателя, как правило, получившего воспитание и образование, внушающее воинственное неприятие религии. Но, это и не религия, а скорее то, что за ней стоит: человек и его я, рок и свобода, диалог между Богом и человеком, судьба цивилизации.
     Надо быть мужественным, чтобы отбросить догмы и предрассудки, надо иметь доброе, страдающее сердце, чтобы так стремиться к истине и справедливости, надо обладать бесстрашием, чтобы прозреть и увидеть мир таким, каким его увидел Бубер.


Михаил Эльман. Монреаль 1995.

* Родился в 1878 году, умер в 1965.
** Издана на немецком в 1923 году, на английском в 1937.
*** Бубер Мартин. Два образа веры М.: Республика, 1995.      
    Серия: Мыслители XX века

**** «Вот житие Ноя: Ной был человек праведный и непорочный в роде своём; Ной ходил перед Богом.» Бытие: 6.9.

                ВТОРОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Пер­во­началь­но я хо­тел ог­ра­ничить­ся ко­рот­ким всту­п­ле­ни­ем, но по­сле то­го как бы­ла сде­ла­на пер­вая ре­дак­ция пе­ре­во­да, с ко­то­рой в той или иной сте­пе­ни оз­на­ко­мил­ся дос­та­точно ши­ро­кий и раз­но­об­раз­ный круг зна­ко­мых и не­зна­ко­мых мне лю­дей, воз­ник­ла не­об­хо­ди­мость дать хо­тя бы крат­кую об­зор­ную ин­фор­ма­цию об этой кни­ге и ее ав­то­ре. Та­кая не­об­хо­ди­мость вы­зва­на тре­мя причина­ми. Во пер­вых; как пра­ви­ло, с от­сут­ст­ви­ем ка­ко­го-ли­бо пред­ва­ри­тель­но­го зна­ком­ст­ва чита­те­ля с творчес­т­вом Бу­бе­ра. Во вто­рых; по­этичес­кой «за­гру­жен­но­стью» тек­ста са­мой этой кни­ги и свя­зан­ной с этим труд­но­стью по­ни­ма­ния. И в треть­их; с об­ви­не­ния­ми по мо­ему ад­ре­су в «про­из­воль­ном тол­ко­ва­нии Бу­бе­ра». Что­бы в ка­кой-то ме­ре ис­ключить по­доб­ные об­ви­не­ния, а так­же и по­то­му, что я не чув­ст­вую се­бя впра­ве да­вать ка­кую ли­бо дру­гую оцен­ку творчес­т­ву Бу­бе­ра, кро­ме как по­этичес­кую, у ме­ня не ос­та­ет­ся дру­го­го вы­бо­ра как только об­ра­тить­ся к ав­то­ри­те­там и дать чита­те­лю воз­мож­ность уви­деть эту кни­гу через вос­при­ятие лю­дей про­фессиональ­но за­ни­маю­щих­ся ис­сле­до­ва­ни­ем и пе­ре­во­дом ра­бот Мар­ти­на Бу­бе­ра. Итак, это вто­рое пре­ди­сло­вие со­сто­ит из трех значитель­ных от­рыв­ков из пре­ди­сло­вий к ра­бо­там Мар­ти­на Бу­бе­ра в раз­ное вре­мя на­пи­сан­ных тре­мя раз­личны­ми ав­то­ра­ми. Я не за­давал­ся какой-либо целью при под­бо­ре от­рыв­ков, я толь­ко стре­мил­ся к то­му, что­бы они вза­им­но до­пол­ня­ли друг дру­га, и тем са­мым соз­да­ва­ли не­кую об­щую кар­ти­ну.



      Н. Прат (Из предисловия к сборнику избранных работ Мартина Бубера) *



      Мар­тин Бу­бер (1878—1965) — один из ве­ду­щих ре­ли­ги­оз­ных мыс­ли­те­лей на­ше­го ве­ка — не яв­ля­ет­ся ни ака­де­мичес­ким фи­ло­со­фом, ни про­фес­сио­наль­ным тео­ло­гом. Поль­зу­ясь язы­ком фи­ло­со­фии и тео­ло­гии для вы­ра­же­ния сво­их идей, он не за­ни­ма­ет­ся философскими или тео­ло­гичес­ки­ми про­бле­ма­ми как та­ко­вы­ми. Го­раз­до боль­ше его ин­те­ре­су­ют по­все­днев­ные встречи чело­ве­ка с ми­ром. Ис­ключитель­ная си­ла и обая­ние, при­су­щие Бу­бе­ру как чело­ве­ку и мыс­ли­те­лю про­ис­те­ка­ют в значитель­ной ме­ре из то­го фак­та, что в его про­из­ве­де­ни­ях от­ра­зил­ся тра­гичес­кий опыт при­об­ретенный чело­вечес­т­вом в ХХ сто­ле­тии, его стрем­ле­ние и на­де­ж­ды. Фи­ло­со­фия Бу­бе­ра сви­де­тель­ст­ву­ет об ис­ключитель­но пло­до­твор­ном взаи­мо­дей­ст­вии ме­ж­ду, уходящим в глубины человеческого существа, вос­точным ре­ли­ги­оз­ным ми­ропо­ни­ма­ни­ем и ев­ро­пей­ской, в осо­бен­но­сти не­мец­кой, куль­ту­рой.

В 1892 году М. Бубер покинул дом деда в Зальцбурге, где прошло его детство и начал учится в светской гимназии во Львове. Затем он продолжает образование в университетах Вены и Берлина. Значительное влияние на Бубера, так же как на многих других его современников оказал Ф. Ницше, отвергавший традиционные ценности западной цивилизации во имя утверждения жизни, её стихийных сил. На вызов брошенный Ницше откликнулись многие европейские мыслители и писатели, в том числе и молодой Бубер. Влияние Ницше сказалось и в увлечении Бубера идеями поздних романтиков. Его роднила с ними эмоциональность стиля и страстная увлечённость искусством. Отсюда поэтический тон присущий философским сочинениям Бубера. Однако для формирования мировоззрения Бубера особое значение имела его дружба с Густавом Ландауэром. Как и Ландауэр, Бубер предпочитал централизованной государственной власти малые ассоциации, в которых может быть достигнуто подлинно человеческое общение. Возрождение кантианства в особенности в интерпретации Германа Когена, привело



* Мартин Бубер, «Избранные произведения». Иерусалим, 1978.



Бубера в соприкосновение с основной тенденцией немецкой философской традиции. Однако, как отмечалось выше, Бубера никогда не интересовала философия как таковая, он проявлял гораздо больший интерес к конкретным социальным и культурным проблемам. Здесь сказалось влияние его наставников: Георга Зиммеля, социолога с философской ориентацией и Вильгельма Дильтея, основоположника философии культуры.

Будучи студентом Бубер увлекался мистическими учениями в рамках различных религиозных традиций. Его докторская диссертация была посвящена исследованию взглядов ряда христианских мистиков эпохи Возрождения и Реформации, ранние произведения Бубера, написанные под влиянием Ницше, исполнены мистической страстью к единству с Абсолютом, чьё бытиё и мощь составляют основу мира. В последствии Бубер всячески подчёркивал подлинную реальность мира повседневного опыта, который мистики считали иллюзорным.

Новым источником вдохновения для Бубера стало знакомство с произведениями датского религиозного мыслителя Серена Кьеркегора, который восставал против философского рационализма во имя нерассуждающей веры. Религиозное мировоззрение Кьеркегора оказало мощное влияние на Бубера; оно показало, каким образом современный человек может творчески отнестись к призыву, содержащемуся в Библии. Своим экзистенциальным пониманием истины Бубер в значительной мере обязан Кьеркегору. При всём своём восхищении им Бубер, однако, отвергал его индивидуалистический подход к религии и пессимистический взгляд на человека. Философия Бубера делается более экзистенциальной и менее мистической. Притязание мистиков на единство с абсолютом стали казаться ему несостоятельными. В своей главной работе «Я и Ты», опубликованной в 1923 году, он резко критиковал акцентирование мистического единства и говорил вместо этого об отношении — отношении наиболее полно выражающемся в любви между мужем и женой — как о ключе понимания смысла человеческого существования. Книга «Я и Ты» явилась самым ярким выражением философии Бубера.

Фи­ло­со­фия Бу­бе­ра, со­дер­жа­щая­ся в его мно­гочис­лен­ных про­из­ве­де­ни­ях, и пре­ж­де все­го в кни­ге «Я и Ты», по­лучила на­зва­ние «диа­ло­гичес­кой». Со­глас­но Бу­бе­ру, философские про­бле­мы воз­ни­ка­ют толь­ко ко­гда лю­ди размыш­ля­ют о «ре­аль­ных» во­про­сах, то есть о во­про­сах, ко­то­рые за­тра­ги­ва­ют не один ин­тел­лект, но все су­ще­ст­во чело­ве­ка. Бу­бер не оди­нок сре­ди со­вре­мен­ных фи­ло­софов в сво­ем подчер­ки­ва­нии жизненной значимо­сти в качес­т­ве ис­ход­но­го и ко­нечно­го пунк­та фи­ло­со­фии. Он бли­зок в этом к дос­та­точно пестрой груп­пе мыс­ли­те­лей по­лучив­ших на­зва­ние «эк­зи­стен­циа­ли­стов». В от­личие от тра­ди­ци­он­ных ра­цио­на­ли­стов и эм­пи­ри­ков, эк­зи­стен­циа­ли­сты соз­на­тель­но за­ни­ма­ют по­зи­цию стра­ст­ной за­ин­те­ре­со­ван­но­сти, субъ­ек­тив­ной во­влеченно­сти в ре­ше­ние фи­ло­соф­ских во­про­сов. Это сбли­жа­ет фи­ло­со­фию эк­зи­стен­циа­лиз­ма с од­ной сто­ро­ны с мис­ти­кой, а с дру­гой сто­ро­ны — с ху­до­же­ст­вен­ной ли­те­ра­ту­рой. В кни­ге «Я и Ты» род­ст­во Бу­бе­ра с эк­зи­стен­циа­лиз­мом очевид­но; по­ми­мо ху­до­же­ст­вен­но­го яр­ко­го спо­со­ба из­ло­же­ния, ее ха­рак­те­ри­зу­ет стра­ст­ная во­влеченность в ре­ше­ние про­бле­мы. Од­на­ко мысль Бу­бе­ра ис­пы­та­ла глу­бо­кое воз­дей­ст­вие ми­ро­ут­вер­ждаю­щей биб­лей­ской про­рочес­кой тра­ди­ции, и это влия­ние от­личает ее от пес­си­ми­стичес­ко­го ин­ди­ви­дуа­лиз­ма дру­гих пред­ста­ви­те­лей этой шко­лы — от Кьер­ке­го­ра до Сартра. Имен­но слия­ние эк­зи­стен­ци­аль­но­го мыш­ле­ния с жиз­не­ут­вер­ждаю­щим му­же­ст­вен­ным ду­хом тво­ре­ния со­став­ля­ет ве­ли­кий вклад Мар­ти­на Бу­бе­ра в со­вре­мен­ную философскую мысль.

«Я и Ты» начина­ет­ся сле­дую­щим за­яв­ле­ни­ем: «Для чело­ве­ка мир двой­ст­вен, в соответствии с его двой­ст­вен­ным от­но­ше­ни­ем к не­му». Тер­мин «от­но­ше­ние» сле­ду­ет по­ни­мать не в пси­хо­ло­гичес­ком смыс­ле, но в смыс­ле фун­да­мен­таль­ной по­зи­ции, спо­со­ба бы­тий­ст­вен­но­го взаи­мо­дей­ст­вия чело­вечес­ко­го «я» с ми­ром и всем, что в нем на­хо­дит­ся. Бу­бер на­зы­ва­ет эти две фун­да­мен­таль­ные по­зи­ции от­но­ше­ния­ми «Я — Ты» и «Я — Оно».  Точно так же, как все су­ще­ст­ва мо­гут рас­смат­ри­вать­ся как объ­ек­ты в бес­стра­ст­ном отчужденном со­стоя­нии «Я — Оно», так и вся­кое бы­тие мо­жет ста­но­вить­ся партнером и со­бе­сед­ни­ком чело­ве­ка в личном за­ин­те­ре­со­ван­ном от­но­ше­нии «Я — Ты». От­но­ше­ния «Я — Ты» наи­бо­лее пол­но реа­ли­зу­ют­ся в люб­ви ме­ж­ду му­жем и же­ной. Здесь воз­ни­ка­ет то, что Бу­бер на­зы­ва­ет об­раз­цо­вой свя­зью, ко­гда два чело­ве­ка рас­кры­ва­ют друг дру­гу се­бя как «Ты». Од­на­ко от­но­ше­ние «Я — Ты» мо­жет воз­ник­нуть не толь­ко ме­ж­ду дву­мя людь­ми, но и ме­ж­ду чело­ве­ком и при­ро­дой, или чело­ве­ком и про­из­ве­де­ни­ем ис­кус­ст­ва. В от­но­ше­нии «Я — Ты» пре­одо­ле­ва­ет­ся отчуж­де­ние: чужое бы­тие ста­но­вит­ся ис­ключитель­ным цен­тром вни­ма­ния и ут­вер­жда­ет­ся не­за­ви­си­мо от це­лей переживающего встречу с ним «Я». В об­лас­ти «Ты», ко­то­рая ох­ва­ты­ва­ет все важ­ные во­про­сы чело­вечес­кой судь­бы, не­воз­мож­ны объ­ек­тив­ное ис­сле­до­ва­ние и про­вер­ка. Со­глас­но Бу­бе­ру, все стрем­ле­ния фи­ло­со­фов най­ти объ­ек­тив­ный кри­те­рий ис­ти­ны столь же бес­плод­ны, как и по­пыт­ки ал­хи­ми­ков най­ти «фи­ло­соф­ский ка­мень».
     Ис­ти­на для Бу­бе­ра, как для дру­гих эк­зи­стен­циа­ли­стов, яв­ля­ет­ся ско­рее со­дер­жа­ни­ем мо­раль­ных уст­рем­ле­ний, чем ин­тел­лек­ту­аль­ным ре­ше­ни­ем про­блем. Это не объ­ек­тив­ная, но «чело­вечес­кая» ис­ти­на. Бу­бер ут­вер­жда­ет су­ще­ст­во­ва­ние Аб­со­лю­та как по­след­ней ос­но­вы бы­тия и ис­ти­ны, од­на­ко он от­ка­зы­ва­ет­ся при­знать аб­со­лют­ную значимость за ка­ки­ми-ли­бо чело­вечес­ки­ми фор­ма­ми вы­ра­же­ния это­го Аб­со­лю­та. Лю­ди мо­гут жить в ис­ти­не, но они не мо­гут ее вы­ра­зить до кон­ца. Язык по­ня­тий не­спо­со­бен уло­вить смысл от­но­ше­ния «Я-Ты» и вы­ра­зить его в фор­ме су­ж­де­ний; од­на­ко он мо­жет дать о нем не­ко­то­рое пред­став­ле­ние. Язык са­мо­го Бу­бе­ра сто­ит бли­же к ин­тим­ной не­по­сред­ст­вен­но­сти это­го от­но­ше­ния, чем язык большинства фи­ло­со­фов. В ка­ж­дом «Ты» со­глас­но Бу­бе­ру, мы об­ра­ща­ем­ся к вечно­му «Ты», к жи­во­му Бо­гу как си­ле, ле­жа­щей в ос­но­ве вся­ко­го от­но­ше­ния «Я-Ты», к вер­хов­но­му парт­не­ру вся­ко­го диа­ло­га. Еди­ный Бог воз­ни­ка­ет из мно­же­ст­ва встреч с вечным «Ты», а не как объ­ект. Его при­ро­да не мо­жет быть вы­ра­же­на в по­ня­ти­ях. Раз­личие ме­ж­ду ре­ли­ги­ей и фи­ло­со­фи­ей — это раз­личие ме­ж­ду встречей с бо­же­ст­вом и объ­ек­ти­ва­ци­ей этой встречи в мыс­ли. По­сколь­ку мы встречаем­ся с Бо­гом толь­ко в от­но­ше­ния «Я-Ты», мы не мо­жем знать, ка­ков Он «в Се­бе». Мы мо­жем го­во­рить о Нем как о личнос­ти, од­на­ко лишь сим­во­личес­ки, по­сколь­ку в жи­вой встрече с на­ми Он пред­ста­ет пе­ред на­ми как личность. Сим­во­лы не­об­хо­ди­мы для пе­ре­дачи ре­ли­ги­оз­но­го опы­та. Од­на­ко Бу­бер пре­ду­пре­ж­да­ет, что ко­гда сим­во­лы бо­же­ст­вен­но­го начина­ют упот­реб­лять­ся в бу­к­валь­ном и объ­ек­тив­ном смыс­ле, они пе­ре­ста­ют ука­зы­вать на Бо­га — парт­не­ра встречи. В кон­це кон­цов они за­кры­ва­ют путь к Не­му, и Он по­ки­да­ет эти объ­ек­ти­ви­ро­ван­ные сим­во­лы.

    Бу­бер поль­зу­ет­ся тер­ми­ном «вечное Ты», что­бы подчерк­нуть не­объ­ек­ти­ви­руе­мый ха­рак­тер встречи чело­ве­ка с Бо­гом, так же как ее не­раз­рыв­ную связь со встречами, про­ис­хо­дя­щи­ми в по­все­днев­ной жиз­ни. Бо­гом нель­зя «об­ла­дать», — Его мож­но толь­ко встречать. Встречи с вечным «Ты» составляют ос­но­ву яв­ле­ния, на­зы­вае­мо­го тео­ло­га­ми «от­кро­ве­ни­ем». Не­об­хо­ди­мой час­тью бу­бе­ров­ско­го по­ни­ма­ния от­но­ше­ния ме­ж­ду Бо­гом и чело­ве­ком яв­ля­ет­ся убе­ж­де­ние, что жи­вой Бог не толь­ко от­кры­ва­ет, но и скры­ва­ет се­бя. В нем со­дер­жит­ся про­тест про­тив лю­бой ре­ли­гии или тео­ло­гии, ко­то­рая стре­мит­ся исчер­пать тай­ну в дог­ма­тичес­ких или сис­те­ма­тичес­ких фор­му­ли­ров­ках. Все ре­ли­гии пред­пи­сы­ва­ют оп­ре­де­лен­ные дей­ст­вия, на­значение ко­то­рых — при­вес­ти ве­рую­ще­го в долж­ное от­но­ше­ние к Аб­со­лю­ту. И все они не­из­беж­но за­тем­ня­ют эту ко­нечную цель, вы­дви­гая на пер­вый план дог­ма­ты и ри­ту­ал и с течени­ем вре­ме­ни пре­вра­щая их в са­мо­цель. Су­ще­ст­во­ва­ние Бо­га нель­зя до­ка­зать — его мож­но толь­ко пе­ре­жить в не­по­сред­ст­вен­ной встрече.
     По ме­ре то­го, как мысль Бу­бе­ра ста­но­ви­лась все бо­лее зре­лой, кри­стал­ли­зу­ясь в той фор­ме, ко­то­рая на­шла свое вы­ра­же­ние в кни­ге «Я — Ты», она все боль­ше об­ра­ща­лась к Биб­лии. Здесь Бу­бер на­шел со­вер­шен­ное вы­ра­же­ние «диа­ло­га ме­ж­ду не­бом и зем­лей», ме­ж­ду Бо­гом и чело­ве­ком. Бу­бер не пре­тен­ду­ет на «воз­вра­ще­ние» к Биб­лии. Та­кой под­ход мо­жет при­вес­ти лишь к ре­ак­ци­он­ным по­пыт­кам на­вя­зать ус­та­рев­шие дог­мы про­шлых ве­ков жи­вой, из­ме­няю­щей­ся дей­ст­ви­тель­но­сти. Под­ход Бу­бе­ра к Биб­лии — от­кро­вен­но ин­тер­при­та­тор­ский и се­лек­тив­ный. В этом смыс­ле он дви­жет­ся в рус­ле за­пад­ной ре­ли­ги­оз­ной тра­ди­ции. Од­на­ко в сво­ем под­хо­де к Биб­лии Бу­бер опи­ра­ет­ся на фи­ло­со­фию, ко­то­рая са­ма ин­тим­но свя­за­на с ней. Ес­ли Бу­бер ин­тер­пре­ти­ру­ет Биб­лию в ду­хе сво­ей диа­ло­гичес­кой философии, то са­ма Биб­лия ока­за­ла ре­шаю­щее влия­ние на раз­ви­тие этой фи­ло­со­фии. Бу­бер, не­со­мнен­но, свя­зан с так на­зы­вае­мой «выс­шей кри­ти­кой» биб­лей­ских тек­стов, вы­рос­шей в ХIХ ве­ке на почве ли­бе­раль­ной протестантской тео­ло­гии. Он прини­ма­ет тех­ни­ку, раз­ра­бо­тан­ную шко­лой Вель­хау­зе­на, на­ря­ду с ее дос­ти­жениями в та­ких об­лас­тях, как ис­сле­до­ва­ние ев­рей­ской грам­ма­ти­ки и биб­лей­ской ар­хео­ло­гии. Од­на­ко он от­вер­га­ет край­но­сти биб­лей­ской кри­ти­ки, ко­то­рая подчас под­верг­ла со­мне­нию тра­ди­ци­он­ную эк­зе­ге­ти­ку и хро­но­ло­гию и по­зво­ля­ла се­бе вно­сить про­из­воль­ные ис­прав­ле­ния в биб­лей­ские тек­сты.
     Критики школы Вельхаузена учили, что Библия — это человеческий документ, отражающий исторические условия своей эпохи. Бубер напоминает этим критикам, что они сами — продукт интеллектуального климата конца XIX начала ХХ века. В последние десятилетия прогресс в изучении истории и культуры Ближнего Востока и отказ от наивных формулировок «религиозной эволюции» оказали отрезвляющее действие на библейскую критику. В то время как последние достижения в области изучения Библии подтверждают многие из выводов Бубера, они не связаны однако с его влиянием. Это объясняется в значительной степени тем, что Бубер — не объективный исследователь библейских текстов, но страстный свидетель о вере. Подход Бубера к Библии основан на положении, что суждения о людях и событиях, особенно о людях и событиях столь эпохального характера, требует экзистенциальных категорий интерпретации, диалогической реконструкции библейских сказаний.

Для того, чтобы приблизится к реальности, о которой свидетельствуют библейские тексты, мы должны, по мнению Бубера, ясно сознавать, в какой мере эти тексты подвержены влиянию традиции, и уметь проникать вглубь до самого древнего пласта повествования. Эта процедура не даёт нам объективного отчёта о том, что происходило в действительности, однако она может помочь нам понять, как древние видели события своей истории. Согласно Буберу, Библия исторична в глубочайшем смысле, поскольку повествует о великих событиях в жизни человечества и содержит глубокое понимание смысла истории как воплощение божественного плана.
    Чудеса, описанием которых изобилует Библия, не являются в глазах Бубера сверхъестественными событиями; подлинное чудо заключено в потрясающем опыте события, когда обычное соотношение причин и следствий как бы становится прозрачным и сквозь него просвечивает иная высшая сила. В отличие от буквального понимания чуда, буберовское диалогическое его понимание селективно в деталях, но улавливает экзистенциальное значение события, почитаемого в качестве чудесного.
Подход Бубера не отражает приверженности к догматическим формулам какой — либо религиозной традиции. Вот как он формулирует своё понимание откровения:

«… Моя соб­ст­вен­ная ве­ра в от­кро­ве­ние, ко­то­рая не сме­ша­на ни с ка­кой „ор­то­док­си­ей“, не оз­начает, что за­кончен­ные вы­ска­зы­ва­ния о Бо­ге бы­ли пе­ре­да­ны с не­бес на зем­лю. Она ско­рее оз­начает, что чело­вечес­кая суб­стан­ция рас­плав­ля­ет­ся ду­хов­ным огнем, ко­то­рый нис­хо­дит на нее, и то­гда из нее выры­ва­ет­ся сло­во, вы­ска­зы­ва­ние, чело­вечес­кое по смы­слу и форме, челове-ческое понятие и человеческая речь, которые свидетельствуют, однако, о Том, кто вызвал их, и о Его воле».

   Со­суд от­кро­ве­ния, про­рок, все су­ще­ст­во ко­то­ро­го ста­но­вит­ся «ус­та­ми Божь­и­ми», от­вечает Бо­гу, с ко­то­рым он на­хо­дит­ся в от­но­ше­нии «Я — Ты», и за­тем пе­ре­во­дит сло­во Бо­жие на чело­вечес­кий язык. Про­ро­ки и дру­гие вос­при­ем­ни­ки бо­же­ст­вен­но­го от­кро­ве­ния не яв­ля­ют­ся пас­сив­ны­ми ору­дия­ми для за­пи­си та­ин­ст­вен­ных слов «свы­ше». Хо­тя лю­ди, не­со­мнен­но, из­ме­ня­ют со­дер­жа­ние от­кро­ве­ния в со­от­вет­ст­вии с ог­ра­ничен­ным ха­рак­те­ром соб­ст­вен­ной при­ро­ды, то есть в со­от­вет­ст­вии с ог­ра­ничения­ми, на­ло­жен­ны­ми на них их личны­ми осо­бен­но­стя­ми и куль­тур­ной сре­дой в ко­то­рой они жи­вут, биб­лей­ское от­кро­ве­ние не сле­ду­ет по­ни­мать в чис­то­чело­вечес­ких тер­ми­нах, как про­дукт творчес­т­ва «ре­ли­ги­оз­ных ге­ни­ев». Оно пред­став­ля­ет со­бой смесь бо­же­ст­вен­но­го и чело­вечес­ко­го эле­мен­тов, причем до­ля ка­ж­до­го из них не под­дается объ­ек­тив­но­му оп­ре­де­ле­нию. Это значит, что чело­век ве­ры все­гда дол­жен жить в «свя­щен­ной не­уве­рен­но­сти»; ве­ра долж­на включать, а не ис­ключать со­мне­ние.
     Бог биб­лии — это не все­мо­гу­щий вол­шеб­ник, пе­ре­дви­гаю­щий лю­дей как шах­мат­ные фи­гу­ры, но Бог дей­ст­вую­щий в рам­ках ог­ра­ничений, ко­то­рые Он сам на Се­бя на­ло­жил. Он хочет соз­дать та­кое су­ще­ст­во, ко­то­рое мог­ло бы всту­пить с ним в диа­лог. Он как бы стал лично­стью, что­бы лю­бить чело­ве­ка и быть им лю­би­мым. Бог не при­ну­ж­да­ет не­по­кор­но­го чело­ве­ка, не по­дав­ля­ет его во­ли. Он хочет дей­ст­во­вать с ее по­мо­щью и через нее. В гла­зах Бу­бе­ра биб­лей­ское по­ве­ст­во­ва­ние объ­е­ди­не­но мес­си­ан­ской на­де­ж­дой, ко­то­рая ро­ж­да­ет­ся из не­удачных по­пы­ток лю­дей осу­ще­ст­вить во­лю Бо­жию. Он про­сле­жи­ва­ет ис­то­рию мес­си­ан­ской идеи, ее раз­ви­тие в раз­ных кни­гах Биб­лии. Выс­шим про­яв­ле­ни­ем мес­сиа­низ­ма яв­ля­ет­ся, со­глас­но Бу­бе­ру, про­рочес­кое слу­же­ние. Про­рочес­т­во Бу­бер про­ти­во­пос­тав­ля­ет апо­ка­лип­ти­ке, ко­то­рая пред­ска­зы­ва­ет ко­нец ми­ра, вечное бла­жен­ст­во пра­вед­ных и вечные му­ки их вра­гов. Про­рок об­ра­ща­ет­ся к на­ро­ду с пре­ду­пре­ж­де­ни­ем и при­зы­вом. Дра­ма, о ко­то­рой го­во­рят про­ро­ки, ра­зыг­ры­ва­ет­ся в пре­де­лах ис­то­рии; ее дей­ст­вую­щие ли­ца — лю­ди, на­деленные сво­бо­дой и спо­соб­ные к при­ня­тию ответственных ре­ше­ний. Про­рочес­кое ви­де­ние Мес­сии ко­ре­нит­ся в ис­то­рии и пред­по­ла­га­ет ак­тив­ность лю­дей; апо­ка­лип­ти­ка ожи­да­ет сверхъ­ес­те­ст­вен­но­го спа­си­те­ля, по­слан­но­го свы­ше. Бу­бер при­обрел все­мир­ную из­вест­ность как один из ве­ду­щих мыс­ли­те­лей на­ше­го вре­ме­ни. Его влия­ние на фи­ло­со­фов раз­личных на­прав­ле­ний бы­ло чрез­вычай­но ве­ли­ко.

       Ро­нальд Гре­гор Смит. (Из пре­ди­сло­вия переводчика ко вто­ро­му анг­лий­ско­му из­да­нию «Я и Ты». *

    Про­шло уже почти три­дцать пять лет с тех пор как Ich und Du впер­вые поя­ви­лось в Гер­ма­нии, и бо­лее два­дца­ти лет со вре­ме­ни пер­во­го анг­лий­ско­го из­да­ния. С то­го вре­ме­ни эта кни­га Мар­ти­на Бу­бе­ра ста­ла ши­ро­ко из­вест­ной. В этой ра­бо­те, так же как и в по­сле­дую­щих, до­пол­няю­щих или ил­лю­ст­ри­рую­щих ее, Бу­бер вы­ра­зил нечто чрез­вычай­но важ­ное и ин­те­рес­ное для мыс­ли­те­лей и про­фес­сио­на­лов, ра­бо­таю­щих в са­мых раз­личных об­лас­тях: для пе­да­го­гов и врачей, по­ли­ти­ков и со­цио­ло­гов, биб­лей­ских кри­ти­ков и да­же для по­этов, и, ко­нечно же, для тео­ло­гов и фи­ло­со­фов. В мо­ем пер­во­началь­ном пре­ди­сло­вии я пы­тал­ся вы­ра­зить свое вос­хи­ще­ние революционной про­сто­той со­дер­жа­ния «Я и Ты». Мно­гие из пер­вых чита­те­лей в этом смыс­ле по­шли еще даль­ше, вплоть до то­го, что не­ко­то­рые бы­ли склон­ны считать, что «Я и Ты» — это толь­ко по­вто­ре­ние то­го, что ис­крен­ний чита­тель мо­жет най­ти в Но­вом За­ве­те, осо­бен­но в учении Хри­ста. Без­ус­лов­но, в этом есть до­ля прав­ды: мысль Бу­бе­ра на­столь­ко по­гру­же­на в ду­хов­ную ре­аль­ность Биб­лии, что он спо­со­бен при­от­крыть, вы­ра­зить и по­ка­зать нам эту уни­каль­ную си­лу, ра­бо­таю­щую в ней.
    В своей первой попытке представить англоговорящим читателям эту книгу я показал какой эффект книга Бубера уже произвели на теологическую мысль — и, конечно, в то время главным образом в Германии. Теперь, после появления многочисленных работ Бубера на английском, нет необходимости упоминать в англосаксонском мире более чем несколько имён тех, на кого философия Бубера оказала несомненное влияние: Д. Х. Ольдхам, М. Чанинг-Пирс, Джон Балли,

* Martin Buber, I and Thou, 2nd revised edition, New York, 1958



Х. Х. фармер, Рейнольд Нейбург, Сэр Герберт Рид. Вопрос однако, не в том насколько авторы в различных сферах деятельности и исследований нашли буберовскую мысль просвещающей или близкой им по духу, и не в том насколько они реально восприняли его основную концепцию и насколько они просто сумели воспользоваться его оп­ре­де­ле­ния­ми и ка­те­го­рия­ми, эти ас­пек­ты, хо­тя и пред­став­ля­ют ин­те­рес как са­ми по се­бе, так и как ма­те­ри­ал для изучения раз­ви­тия со­вре­мен­ной фи­ло­соф­ской мыс­ли, долж­ны быть ос­тав­ле­ны за пре­де­ла­ми дан­ных за­ме­ток. Во­прос в том, как ка­ж­дый чита­тель при­бли­жа­ет­ся к творчес­т­ву Бу­бе­ра, в час­т­но­сти, к пред­ла­гае­мой кни­ге, и что он ожи­да­ет от нее.

Ко­нечно, это не есть нор­маль­ный во­прос по от­но­ше­нию к боль­шин­ст­ву ав­то­ров, но здесь он не­об­хо­дим. В мо­ем пер­во­началь­ном пре­ди­сло­вии я го­во­рил о Бу­бе­ре как о по­эте, и да­же как о не­ко­то­ро­го ро­да мис­ти­ке. Я по преж­не­му скло­нен со­хра­нять оп­ре­де­ле­ние «по­эт»; но оп­ре­де­ле­ние «мис­тик», в сво­ем цель­ном значении, ве­дет к слиш­ком боль­шой опас­но­сти не­пра­виль­но­го по­ни­ма­ния и долж­но быть от­кло­не­но. Ко­нечно, есть мно­го раз­но­вид­но­стей мис­ти­циз­ма, так­же как и по­эзии. Но, в ко­нечном ито­ге, мне ка­жет­ся нет та­ко­го сло­ва, ко­то­рое мог­ло бы пе­ре­дать это за­мечатель­ное сочета­ние кон­крет­ной об­раз­но­сти и прон­зи­тель­ной глу­би­ны мыс­ли, вы­зы­ваю­щее в читате­ле ощу­ще­ние об­нов­ле­ния все­го его су­ще­ст­ва, и в то же вре­мя не­су­щее в се­бе на­прав­лен­ность тре­бую­щею оп­ре­де­лен­но­го от­ве­та. И это тре­бо­ва­ние — при­зыв, это воз­ло­же­ние обя­зан­но­сти при­ня­тия ре­ше­ния, да­ет воз­мож­ность ис­поль­зо­вать для оп­ре­де­ле­ния ра­бо­ты Бу­бе­ра сло­во, ко­то­рое ста­ло мод­ным в по­след­нее вре­мя — а, имен­но «эк­зи­стен­циа­лизм»; но и это сло­во так­же име­ет слиш­ком мно­го раз­личных от­тен­ков. Ко­нечно связь Бу­бе­ра с «от­цом» экзистенциализма Сереном Кьеркегором ясна и несомненна, но буберовская мысль, ох­ва­ты­ваю­щая при­ро­ду и ис­то­рию, «Вечно­е Ты» — Аб­со­лют­ную Личность и все ми­ро­зда­ние в од­ном цель­ном по­ры­ве ду­ха, пред­по­ла­га­ет не­кую кор­рек­цию к столь усечённому и ис­то­щен­но­му эк­зи­стен­циа­лиз­му на­ше­го вре­ме­ни. Од­на­ко ес­ли чита­тель бу­дет стре­мить­ся дать исчер­пы­ваю­щее оп­ре­де­ле­ние фи­ло­со­фии Бу­бе­ра, он при­дет к глав­но­му во­про­су, во­про­су как для се­бя, так и для Бу­бе­ра: как же то­гда по­ни­мать взаи­мо­от­но­ше­ния чело­ве­ка с Бо­гом? Бу­бер не хочет и не мо­жет го­во­рить об этих взаи­мо­от­но­ше­ни­ях как о чём-то ог­ра­ничен­ном, по­дав­лен­ном ка­ким-ли­бо це­п­ля­ни­ем к той или иной не­тер­пи­мой дог­ме. Он не ве­рит в «идо­ли­зи­ро­ван­но­го» Бо­га, он ве­рит в та­ин­ст­во жиз­ни, и ее вы­со­кое на­значение. Он не ос­тав­ля­ет чело­вечес­кое Я одиноко рефлектирующим над как буд­то бы бес­смыс­лен­ным су­ще­ст­во­ва­ни­ем. Он жаждет небесного объятия жизни, и он от­ва­жи­ва­ет­ся до­ве­рять сво­ему внут­рен­не­му го­ло­су. Бу­бер го­во­рит о взаи­мо­от­но­ше­ни­ях с Бо­гом в тер­ми­нах, ко­то­рые не пред­по­ла­га­ют ни­ка­кой кон­цеп­ции и не свя­зы­ва­ют их с чув­ст­ва­ми, но по­зво­ля­ют ос­та­вать­ся вер­ны­ми их не­уло­ви­мой и не­оп­ре­де­ляе­мой при­ро­де. Он го­во­рит, основываясь на своём собственном духовном опыте, о прямых, или о не­по­сред­ст­вен­ных взаи­мо­от­но­ше­ни­ях с Бо­гом. Я не имею на­ме­ре­ния про­дол­жать эту те­му: в дан­ном случае лю­бая тер­ми­но­ло­гия толь­ко лишь до­ба­вит оп­рав­да­ния к оп­ре­де­ле­нию Бу­бе­ра как «мис­ти­ка». Со­еди­не­ние по­ни­ма­ния пря­мых взаи­мо­от­но­ше­ний с Бо­гом, как глав­но­го об­ра­зую­ще­го эле­мен­та чело­вечес­кого бы­тия с кон­крет­ным личным опы­том чело­вечес­ко­й жиз­ни вы­зы­ва­ет за­труд­не­ние, и Бу­бер сам вновь об­ра­ща­ет­ся к это­му во­про­су в по­сле­сло­вии, на­пи­сан­ном спе­ци­аль­но для это­го из­да­ния. В лю­бом случае яс­но, что Бу­бер дей­ст­ви­тель­но го­во­рит о том, что он сам лично рас­смат­ри­ва­ет как взаи­мо­от­но­ше­ния с Бо­гом, взаи­мо­от­но­ше­ния, яв­ляю­щие­ся под­лин­ной ос­но­вой гу­ма­низ­ма — ис­ти­на в ос­но­ве сво­ей не­при­зна­вае­мая се­го­дня, как ба­зис не­об­хо­ди­мый для воз­ро­ж­де­ния гу­ма­низ­ма во всех сфе­рах.

Эти взаи­мо­от­но­ше­ния, пред­став­лен­ные в «Я и Ты» во всем бо­гат­ст­ве значений и ню­ан­сов, рас­смат­ри­ва­ют­ся как свя­тая цельная основа чело­вечес­ко­го бы­тия, включаю­щая и объ­е­ди­няю­щая в се­бе все ос­таль­ные час­т­ные взаи­мо­от­но­ше­ния, как от­бле­ски, от­ра­же­ния, пре­лом­ле­ния выс­ше­го об­ра­зую­щего начала жизни. Это по­зво­ля­ет Бу­бе­ру оп­ре­делять сущ­ность этих взаи­мо­от­но­ше­ний как на­стоя­щее — как ду­хов­ную ре­аль­ность чело­вечес­ко­го ста­нов­ле­ния.
     И ес­ли при­нять это, про­хо­дя­щее через всю эту кни­гу и, как сам Бубер говорит в послесловии, почти через все последующие, ос­но­во­по­ла­гаю­щее по­ло­же­ние бу­бе­ров­ско­го ми­ро­воз­зре­ния, то то­гда са­ми, те­перь уже хо­ро­шо из­вест­ные, ка­те­го­рии Я-Ты и Я-Это, долж­ны рас­смат­ри­вать­ся как вто­ро­сте­пен­ные. Они по­ляр­но раз­де­ля­ют чело­вечес­кую си­туа­цию в за­пу­тан­ном пе­ре­пле­те­нии ми­ра «ис­поль­зо­ва­ния» и ми­ра «встречи». Но са­ма за­пу­тан­ность этой си­туа­ции де­ла­ет очень труд­ным, ес­ли не не­воз­мож­ным ис­поль­зо­ва­ние дан­ных ка­те­го­рий в качес­т­ве не­ко­го «се­за­ма» — вол­шеб­но­го ключа, по­зво­ляю­ще­го при­от­крыть две­ри, ве­ду­щие к тай­нам это­го ми­ра. Я дол­жен пре­дос­те­речь чита­те­ля про­тив слиш­ком легко­го, ус­вое­ния этих категорий, как некой философской системы позволяющей произвести раз­де­ле­ние ми­ра на две час­ти. Есть толь­ко один двой­ст­вен­ный мир; но эта двой­ст­вен­ность не мо­жет быть ас­со­ции­ро­ва­на, с од­ной сто­ро­ны, с учены­ми, за­ни­маю­щи­ми­ся пре­апа­ра­ци­ей ми­ра Это, и по­эта­ми, пол­но­стью по­груженны­ми в мир Ты, с дру­гой. Ско­рее эта двой­ст­вен­ность про­ле­га­ет через весь мир, через ка­ж­до­го чело­ве­ка и через всю чело­вечес­кую дея­тель­ность.

    Из мое­го пер­во­го пре­ди­сло­вия я при­во­жу здесь по­след­ние два аб­за­ца. Несоответствие пе­ре­во­да вы­зва­но чем-то боль­шим, чем по­этичес­кое влия­ние ори­ги­на­ла, весь­ма ска­зы­ваю­щее­ся при по­доб­но­го ро­да ра­бо­те. По­яс­не­ния мог­ли бы по­мочь объ­яс­нить сло­во или два, или ука­зать на нюансы не­мец­ко­го, ко­то­рые по­те­ря­ны в анг­лий­ском; но сво­бод­ное, ды­ха­ние речи ав­то­ра бы­ло бы ско­рее рас­сея­но, не­же­ли уси­ле­но. По­это­му текст ос­тал­ся без вся­ких комментариев. Тем чита­те­лям, для ко­то­рых при пер­вом чте­нии значение то­го или дру­го­го аб­за­ца ос­та­нет­ся не­яс­ным, я мо­гу толь­ко ска­зать, что «Я и Ты» — это дей­ст­ви­тель­но по­эма, и по­это­му ее не­об­хо­ди­мо читать бо­лее чем один раз, для того что­бы по­зво­лить ее пол­но­му эф­фек­ту ока­зать свое воз­дей­ст­вие. Не­яс­но­сти од­ной час­ти (на­столь­ко, на­сколь­ко они есть ре­аль­ные не­яс­но­сти, а не ре­зуль­тат бед­но­сти язы­ка пе­ре­во­да) про­яс­ня­ют­ся в по­сле­дую­щих — диа­ло­гичес­кое по­строе­ние «Я и Ты» не уме­ща­ет­ся в од­ной плос­ко­сти из­ло­же­ния, оно раз­во­рачива­ет­ся по­доб­но спи­ра­ли, под­ни­мая и вби­рая в се­бя все глу­бо­кие, афо­ри­стичес­кие вы­ска­зы­ва­ния предшествующих час­тей, вза­им­но до­пол­няя их и на­пол­няя значени­ем.
Я дол­жен по­бла­го­да­рить многих сво­их дру­зей и по­мощ­ни­ков за раз­личные со­ве­ты и за­мечания, в осо­бен­но­сти Др. Ели­за­бет Рот­тен, Саа­нен, Швей­ца­рия, ко­то­рая под­пра­ви­ла тот ха­ос, ко­то­рый я пер­во­началь­но про­из­вел, ра­бо­тая над пе­ре­во­дом, но бо­лее все­го са­мо­го Др. Бу­бе­ра, чья одухотворяющая под­держ­ка и веж­ли­вая по­мощь значитель­но об­легчили мою за­дачу.

    Морис Фрид­ман (из пре­ди­сло­вия пе­ре­водчика к английскому из­да­нию «Даниеля». *

Бы­тие и ста­нов­ле­ние. В 1923 го­ду во всту­п­ле­нии к сбор­ни­ку сво­их новых ра­бот Бу­бер сде­лал не­сколь­ко по­яс­няю­щих за­мечаний к сво­ему ран­не­му учению в све­те но­во­го ви­де­ния явив­ше­го­ся к не­му в «Я и Ты». Бог не возни­ка­ет из стрем­ле­ния чело­ве­ка к един­ст­ву с ми­ром, толь­ко об­раз Бо­га, чело­вечес­кое пред­став­ле­ние о нем. Но да­же оно не воз­ни­ка­ет из чего бы то ни бы­ло чело­вечес­ко­го, а толь­ко из встречи не­бес­но­го с чело­вечес­ким. Встреча с Бо­гом не есть ми­фо­ло­гичес­кая фан­та­зия, она воз­ни­ка­ет не из «опы­та» и от­ деленной субъ­ек­тив­но­сти, а из са­мой жиз­ни.  Кон­цеп­ция реа­ли­за­ции Бо­га не яв­ля­ет­ся не­точной или не­пра­виль­ной са­ма по се­бе, но она не­пра­виль­но при­ме­ня­ет­ся, ко­гда го­во­рят о ста­нов­ле­нии Бо­га из прав­ды

* Martin Buber, Daniel, dialogues on realization. Translated with an Introductory Essay by Maurice Fridman, New York, Cicago, San Francisco, 1965.


(со­во­куп­но­сти ду­хов­ных и мо­раль­ных уст­рем­ле­ний чело­ве­ка) в ре­аль­ность. Это мо­жет при­вес­ти к мне­нию, что Бог — это толь­ко «идея», ко­то­рая ста­но­вит­ся «ре­аль­но­стью» толь­ко через чело­ве­ка, и да­лее к без­надежно из­вращённой кон­цеп­ции, что Бо­га нет, а есть толь­ко его становле­ние в чело­ве­ке или в чело­вечес­т­ве. Это мне­ние яв­ля­ет­ся из­вра­щен­ным не по­то­му, что нет не­бес­но­го ста­нов­ле­ния в бы­тии при­сут­ст­вую­щем, но по­то­му, что толь­ко через началь­ную уве­рен­ность в не­бес­ном бы­тии мы мо­жем со­при­кос­нуть­ся с та­ин­ст­вом не­бес­но­го ста­нов­ле­ния, са­мо­раз­де­ле­ни­ем Бо­га в тво­ре­нии и его учас­ти­ем в на­шей судь­бе и сво­бо­де.
   Бу­бе­ров­ская мысль скон­цен­три­ро­ва­на не на про­цес­се реа­ли­за­ции, а на встрече чело­ве­ка с Бо­гом и на тео­фа­нии, ко­то­рая ос­ве­ща­ет чело­вечес­кую жизнь и ис­то­рию как ре­зуль­тат этой встречи. Толь­ко бла­го­да­ря это­му он пре­одо­ле­ва­ет, вы­зван­ные ра­зочаро­ва­ния­ми и бо­лез­ня­ми века, субъ­ек­ти­визм и ви­та­лизм Ниц­ше и Берг­со­на. Толь­ко через этот по­след­ний шаг он при­хо­дит к по­ни­ма­нию то­го, что, хо­тя внеш­ние фор­мы ме­ня­ют­ся — са­ма встреча ме­ж­ду чело­ве­ком и Бо­гом ос­тается той же. «Бог же­ла­ет развиться в чело­ве­ке», пи­шет Бу­бер; не сам Бог из­ме­ня­ет­ся и раз­ви­ва­ет­ся в се­бе, а глу­би­на и пол­но­та чело­вечес­кой встречи с Бо­гом, и то, как чело­век вы­ра­жа­ет эту встречу и на­пол­ня­ет её значени­ем в по­все­днев­ной жиз­ни. Бубер подчёркивает, что взаимная встреча человека и Бога не оставляет места для какой — либо концепции неперсонального божьего руководства рождающегося в душе человека. Теперь Бог для него — Вечный Ты, Абсолютная личность, «ближе ко мне чем моё я», открывающая себя в моих встречах с другими.

   «Вы знае­те, все­гда всем сво­им серд­цем знае­те, что вы ну­ж­дае­тесь в Бо­ге боль­ше чем во всем ос­таль­ном; но знае­те ли вы так­же, что Бог ну­ж­да­ет­ся в Вас — во всей пол­но­те Его вечнос­ти ну­ж­да­ет­ся в вас? Как мо­жет чело­век су­ще­ст­во­вать, как мо­же­те вы су­ще­ст­во­вать, ес­ли Бог не ну­ж­да­ет­ся в нём, не ну­ж­да­ет­ся в вас. Вы ну­ж­дае­тесь в Бо­ге, что­бы быть, и Бог ну­ж­да­ет­ся в Вас по са­мо­му значению ва­ше­го су­ще­ст­во­ва­ния. В поучени­ях и поэмах лю­ди при­ла­га­ют уси­лия ска­зать боль­ше, и они го­во­рят слиш­ком мно­го; что значат все на­пыль­щен­ные и са­мо­на­де­ян­ные раз­го­во­ры «о ста­нов­ле­нии Бо­га», о стрем­ле­нии при­ро­ды во­пло­тит­ся в Нем, ес­ли мы зна­ем, не­по­ко­ле­би­мо зна­ем в своем серд­це, что есть ста­нов­ле­ние Бо­га, что Он есть…

    Создание происходит с нами, оно самовозгорается в нас, переплавляет нас в горении, придавая нам новую форму — мы трепещем, мы робеем, мы подчиняемся. Мы принимаем участие в создании, встречаем Создателя, протягиваемся к Нему и, соединяясь с Ним, помогаем Ему». *

* Мартин Бубер. «Я и Ты» (см. стр. 113)

                ЧАСТЬ 1

    Внут­рен­ний мир чело­ве­ка двой­ст­ве­нен в со­от­вет­ст­вии с двой­ст­вен­ным от­но­ше­ни­ем чело­ве­ка к ми­ру ок­ру­жаю­ще­му его.

Отношение человека к миру двойственно и соответствует двойственному происхождению первичных связей человека с миром.

Первичная неодушевлённая связь может быть выражена комбинированным начальным словом Я-Это, где без изменения первичной связи слово Это может быть заменено словом Он или Она. Эта связь ненаправленная, она только лишь определяет и ограничивает объект.

Первичная одушевленная связь может быть выражена комбинированным начальным словом Я-Ты. Она не определяет и не ограничивает объект, она направлена к личности, от которой ожидается восприятие персонального, личностного Я.

Следовательно, человеческое Я тоже двойственно. Это ни в коем случае не означает раздвоение личности, это означает, что человек может различно сопоставлять своё Я и Мир.

Началь­ные сло­ва ничего не оз­начают, они лишь ста­вят в из­вест­ность об от­но­ше­нии. Началь­ные сло­ва не опи­сы­ва­ют ничего, что мо­жет су­ще­ст­во­вать не­за­ви­си­мо от них, но бу­дучи про­из­не­сен­ны­ми, они тем са­мым вы­зы­ва­ют осу­ще­ст­в­ле­ние пер­вичной свя­зи.

Начальное Я-Ты может быть произнесено только всей душой, всем единством и неповторимостью одухотворённого Я, воспроизводящего и дающего себя в настоящем, в котором оно только и может существовать.*



* Дух, духовное не имеет прошлого, это вечное настоящее — вечное изначальное становление. Когда мы думаем о прошлом души, мы смешиваем дух с опытом и познанием.



Начальное Я-Это не может быть произнесено всей душой. Оно выражает отношения человека к им же созданному, неподвижному, омертвлённому, предметному миру, который уже принадлежит прошлому. Ибо, любой предмет становится частью прошлого, как только человеческий дух, творящий его, заканчивает свою работу.

Однако человек может распространить своё начальное Я — Это и на мир живой и неживой природы. Человек не знает и не может знать все взаимосвязи этого мира, упрощая, он склонен считать его неподвижным, овеществлённым, разделённым на различные объекты и лишённым единства, хотя интуитивно он чувствует связь мироздания с всеобщим, высшим творящим началом. * Человек склонен считать себя независимым от мира, а мир независимым от себя, тем самым он обрывает свою связь с миром настоящего.



Здесь нет человеческого Я, взятого в целом, здесь есть только Я из первичной связи Я-Ты и Я из первичной связи Я-Это.

Сказанное выше предполагает что:

Настоящее существует только в творении.
Творение не есть единовременный акт воли творца, оно свершается непрерывно и не без участия человека.
Ничто из созданного Творцом не теряет с ним связи.



Когда человек произносит Я, он обращается от одного или другого своего Я, которое и возникает в данный момент.

Когда человек произносит Ты или Это, он тем самым вызывает к существованию одно из двух его первичных Я.

Возникновение Я и произнесение Я равнозначны.



* Материалистическая формула развенчания творения: «Движение — форма существования материи» — превращает мир в производное двух механических понятий. Тогда как евангельское — «В начале было слово» — всё живущее объединяет в единой душе.



    Когда начальное слово произнесено, говорящий входит в мир и определяет свою позицию в нём.

Жизнь человека не ограничивается активностью, направленной только на предметы, и не проходит только в сфере определяемых понятий. Я обладаю способностью к восприятию. Я чувствую что-то. Я составляю об этом представление. Я что-то желаю. Я что-то думаю. Жизнь человека не состоит из этого и подобного этому.

Такое и тому подобное устанавливает сферу Это.

Но сфера Ты имеет отличающийся базис.

  Ко­гда про­из­не­се­но Ты, го­во­ря­щий, не об­ра­ща­ет­ся к какому-либо объ­ек­ту, пы­та­ясь вы­де­лить его сре­ди дру­гих. Там, где есть объ­ект, есть и дру­гой объ­ект. Ка­ж­дое Это ог­ра­ничено дру­ги­ми Это. Лю­бое Это су­ще­ст­ву­ет толь­ко бу­дучи ог­ра­ничен­ным дру­ги­ми. Но, ко­гда про­из­не­се­но Ты, объ­ек­та нет, Ты не име­ет гра­ниц.
   Когда произнесено Ты, говорящий не определяет объект и действительно не имеет его. Он входит во взаимоотношения, он участвует в творении и, следовательно, участвует в настоящем.

Это сказано: человек исследует свой мир. Что это значит?

Чело­вечес­кое вос­при­ятие сколь­зит по по­верх­но­сти объ­ек­тов и чело­век изучает то, что дос­туп­но его вос­при­ятию. Он из­вле­ка­ет зна­ния о со­ста­ве объ­ек­тов, он по­лучает опыт, ис­пы­ты­вая их. Чело­век встраи­ва­ет объ­ек­ты в сис­те­му и да­ет им оп­ре­де­ле­ния, и вос­при­ни­ма­ет мир, со­стоя­щий из Это, Он, Она и Это опять. У ме­ня есть опыт, ес­ли мы до­ба­вим «внут­рен­ний» или «внеш­ний», ничего в си­туа­ции не ме­ня­ет­ся. Этим са­мым мы лишь сле­ду­ем ус­лов­но­му, не­ре­аль­но­му раз­де­ле­нию (ду­ши и те­ла), ко­то­рое про­ис­те­ка­ет от же­ла­ния чело­ве­ка из­ба­вить­ся от тай­ны смер­ти.*



* Это кажущееся познание мира, закрытие тайны театральными декорациями нереальных или абстрактных понятий, а, следовательно, и закрытие истины.



«Внут­рен­ние» или «внеш­ние», «открытые» или «сокрытые», но всегда определяемые — это лишь вещи и только вещи!

Как са­мо­на­де­ян­на эта муд­рость, ко­то­рая вос­при­ни­ма­ет мир как за­пол­нен­ную цен­но­стя­ми пе­ще­ру Али-Ба­бы, со­кры­тою и ох­ра­няе­мую для вве­де­ния в сфе­ру опы­та и ма­ни­пу­ли­ро­ва­ния до мо­мен­та по­лучения сек­рет­но­го ключево­го сло­ва.

Это секретность без секрета.
Это аккумулирование информации.
Это всегда Это!



Человек, который исследует, не имеет участия в мире. То, что он получает, остаётся «в нём»; знания не устанавливают взаимоотношений между человеком и миром.

Мир не принимает участия в исследовании, он позволяет себе быть исследованным, но не более того. Человеческий опыт не имеет отношения к миру, и мир не имеет отношения к человеческому опыту, добытому исследованиями.

Как опытное знание, мир принадлежит к начальному Я-Это. Начальное Я-Ты устанавливает мир взаимоотношений.



Есть три сферы, в которых возникают взаимоотношения.

Первая: наша жизнь с природой. Здесь взаимоотношения стелются во мраке ниже уровня речи. Жизнь живых существ протекает напротив нас, но она не может приблизиться к нам, и когда мы обращаемся к живому существу как к Ты, наши слова прилипают к отправной точке речи.

Вторая: наша жизнь с людьми. Здесь взаимоотношения открыты в форме речи. Мы можем давать и принимать Ты.

Тре­тья: на­ша ду­хов­ная жизнь. Здесь взаи­мо­от­но­ше­ния со­кры­ты, но все же при­от­кры­ва­ют се­бя. Они не ис­поль­зу­ют речь, ско­рее, по­ро­ж­да­ют ее. Мы не вос­при­ни­ма­ем Ты, но, тем не ме­нее, мы Его чув­ст­ву­ем. Мы ощу­ща­ем его ды­ха­ние, а иногда, и при­кос­но­ве­ние, и мы от­вечаем — Соз­да­ем, Ду­ма­ем, Дей­ст­ву­ем.

Мы го­во­рим началь­ные сло­ва всем сво­им су­ще­ст­вом, хо­тя мы и не мо­жем про­из­не­сти Ты с по­мо­щью губ. Но, по ка­ко­му пра­ву мы оп­ре­де­ля­ем то, что ле­жит вне речи и, сле­до­ва­тель­но, вне на­ше­го объ­ек­тив­но­го по­ни­ма­ния как взаи­мо­связь с ми­ром, как Я-Ты?

В ка­ж­дой сфе­ре, при­су­щим ка­ж­до­му из нас, сво­им соб­ст­вен­ным не­по­вто­ри­мым об­ра­зом, через ка­ж­дый про­цесс ста­нов­ле­ния, то есть, через са­му жизнь, через то, что есть в ней на­ше на­стоя­щее, мы вы­гля­ды­ва­ем во­вне по на­прав­ле­нию к ок­раи­нам вечно­го Ты, в ка­ж­дой сфе­ре мы ос­ве­дом­ле­ны о ды­ха­нии вечно­го Ты, в ка­ж­дом Ты мы об­ра­ща­ем­ся к вечно­му Ты.



Я рассматриваю дерево.

Я могу смотреть на него как на картину: жесткая колонна в копне света, или пятно зелени с деликатным голубым или серебренным на заднем плане.

Я могу воспринять его как движение: текущие соки в цепляющихся, сталкивающихся ветвях, всасывающие корни, дыхание листьев; бесконечный обмен с землей и воздухом — и препятствия вырастают сами.

Я могу классифицировать дерево как образец фауны и изучать его в его группе и виде жизни.



Я могу подавить его актуальное присутствие и сформулировать это так строго, что я буду признавать его только как выражение закона, или законов, в соответствии с которыми постоянное противодействие сил непрерывно устанавливается на каком-то уровне равновесия, или, в соответствии с которыми, компоненты, образующие субстанцию дерева, смешиваются и разделяются.

Я мо­гу рас­се­ять его на символы и циф­ры и уве­ко­вечить его в них в чис­то чис­ло­вом от­но­ше­нии (урав­не­ния, фор­му­лы и т.п.).

Во всех этих действиях дерево остается моим объектом, занимающим место в пространстве и времени, и имеющим свою природу и строение.

Од­на­ко мо­жет случить­ся, ес­ли я имею к это­му и во­лю, и бла­го­склонность, что, рас­смат­ри­вая де­ре­во, я ста­нов­люсь свя­зан­ным от­но­ше­ния­ми с ним. Де­ре­во сейчас не есть боль­ше Это. Я был очаро­ван и пленен энер­ги­ей ис­ключитель­но­сти (по­ражен ве­ли­ко­ле­пи­ем ка­ко­го-то об­раз­ца).

Для это­го нет не­об­хо­ди­мо­сти от­бра­сы­вать лю­бой из ме­то­дов, ко­то­ры­ми я поль­зо­вал­ся, рас­смат­ри­вая де­ре­во. Нет ничего, от чего бы мне сле­до­ва­ло от­вер­нуть мой взгляд, что­бы не ви­деть. И нет зна­ний, ко­то­рые мне сле­до­ва­ло бы за­быть. На­обо­рот, есть все: картина и движение, вид и тип, закон и количество, всё не­ви­ди­мо при­сут­ст­ву­ет, объ­е­ди­нен­ное в одном со­бы­тии.

Всё, принадлежащее дереву, остаётся при нём: его форма и структура, его цвет и химический состав, его взаимоотношения с элементами и звездами: всё присутствует в едином целом.

Де­ре­во не есть ни мое впечат­ле­ние, ни иг­ра мое­го во­об­ра­же­ния, его цен­ность не за­ви­сит от мое­го на­строе­ния; оно рас­ки­ну­ло свои вет­ви на­до мной и долж­но как-то вос­при­ни­мать ме­ня, так же как и я его — но толь­ко дру­гим пу­тем.

Да­вай­те не бу­дем де­лать по­пы­ток из­влечь все значения из взаи­мо­от­но­ше­ний, взаи­мо­от­но­ше­ния не­ис­то­щи­мы. Име­ет ли де­ре­во соз­на­ние, по­доб­ное мо­ему? Об этом я не знаю ничего.

Но, разве вы желаете еще раз разъединить то, что не может быть разъединено, и преуспеть в этом. Я не встретил ни души, ни дриады, а только дерево само.

Обращаясь к человеческому существу как к своему Ты и говоря ему начальное слово Я-Ты, мы не считаем его объектом среди объектов и не считаем его состоящим из объектов.



Человеческое существо не есть Он или Она, отделенное от каждого Я, Он или Она в определенном узле пространства и времени в пределах сети этого мира. Не есть это и объект природы, могущий быть изученным и описанным в развязанном пучке наименованных качеств. Но, без соседей и целое в себе он есть Ты, и чувствует небеса. Это не значит, что ничего не существует, исключая его самого, но всё остальное живет в его лучах.



Точно так­же, как ме­ло­дия не сде­ла­на из нот, сти­хо­тво­ре­ние из слов и строчек, а скульп­ту­ра из ли­ний — на­про­тив, они долж­ны быть выдерга­ны и рас­тас­ка­ны, по­ка их един­ст­во не бу­дет раз­бро­са­но на эти мно­гочис­лен­ные час­ти­цы, точно так­же де­ло об­сто­ит с чело­ве­ком, о ко­то­ром я го­во­рю Ты. Я мо­гу от­де­лить от не­го цвет его во­лос, его мимику, его речь или его доб­ро­ту. Я дол­жен по­сто­ян­но де­лать это. Но ка­ж­дый раз, ко­гда я де­лаю это, он пре­кра­ща­ет быть мо­им Ты.

Точно также, как молитва не есть во времени, а время в молитве, жертва не в пространстве, а пространство в жертве, так и обращение к взаимоотношениям есть упразднение предметнообусловленной реальности * — так и с человеком, которому я говорю Ты.

Я не встречаю его в определенном месте и времени. Я могу поместить его в то или иное место и время. Я должен постоянно делать это, но я помещаю только Его или Её, то есть, Это (некий одушевлённый объект, способный существовать вне меня) и уже не моё Ты.

Я не исследую человека, к которому я обращаюсь как к своему Ты.

Я устанавливаю взаимоотношения с ним в священнодействии начального сло­ва. Толь­ко ко­гда я вы­хо­жу из взаи­мо­от­но­ше­ний, я дей­ст­ви­тель­но ис­сле­дую его.  Но в этом дей­ст­вии Ты исчеза­ет.



*Реальности мира Это — реальности отвердевших, принадлежащих прошлому, установившихся взаимосвязей мира — реальности объективно воспринимаемой, в отличии от реальности настоящего, взаимосвязи которого находятся в процессе становления и не имеют предметных или осязаемых качеств. Однако настоящее вовсе не являются неощутимым. Его силой мы рождены, его энергию мы несём с собою в мир, его бьющийся страстный источник мы ощущаем в себе, его оживляющее дыхание возрождает нас, даже когда опустошённые и изнеможенные мы восстаём против него, стремясь отыскать себе убежище в прошлом.



Да­же ес­ли чело­век, ко­то­ро­му я го­во­рю Ты, не ос­ве­дом­лен об этом и на­хо­дит­ся в ок­ру­же­нии сво­его опы­та, тем не ме­нее, взаи­мо­от­но­ше­ния мо­гут су­ще­ст­во­вать. В Ты реа­ли­зу­ет­ся боль­ше, чем в Это. Сю­да не про­ни­ка­ет об­ман, здесь ко­лы­бель Ре­аль­ной Жиз­ни.



Как только Твоё небо оттянуто от меня,* ветры причинности подкрадываются ко мне и водоворот судьбы втягивает меня в свой поток. **



И в этом вечный источник искусства: человек обращен к некой форме, которая желает быть обретенной через него в работе. Эта форма не есть всплеск его души. Переживания — только внутренние проявления воздействия внешних форм, которые подступают к его душе и требуют от неё эффективной энергии. Человек соприкасается с искусством всем своим существом.***

Если он вынашивает в себе это, если он говорит начальное слово, обращаясь к формам, которые встречают его, эффективная энергия устремляется наружу и возникает работа.

Этот акт включает жерт­ву и риск. Это — жерт­ва; бес­ко­нечные возмож­но­сти жерт­ву­ют­ся на ал­тарь фор­мы.



* Образ, носимый в душе изгнан прочь.

** Потеряв взаимосвязь настоящего, или отказавшись от неё, отказавшись от страстной и упорной борьбы за её реализацию, человек лишает себя будущего и попадает в зыбучие пески прошлого. Прошлого, из которого нет вы­хо­да, ка­кие бы «научно-обос­но­ван­ные» пу­ти не пред­ла­га­лись бы — про­шло­го, в ко­то­ром не ве­даю­щие ни жа­ло­сти, ни сочув­ст­вия бо­ги судь­бы вер­шат свой суд.

*** Он ощущает некое невыразимое притяжение, нечто изначально известное, но не «узнанное», и напрягает все свои силы чтобы «узнать», выразить и тем самым осуществить эту новую, только что образовавшеюся духовную связь себя и мира.

   Все что бы­ло вдох­но­вен­но соз­да­но, но не уме­сти­лось в пер­спек­ти­ве про­из­ве­де­ния, долж­но быть от­бро­ше­но, стер­то из па­мя­ти, как бы яр­ко и та­лант­ли­во оно бы не бы­ло. Ис­ключитель­ность то­го, что об­ра­ще­но, тре­бу­ет — быть по это­му.
Это — риск. Начальное Ты может быть сказано только всем существом. Только под залог моей собственной судьбы Ты открывает себя. Тот, кто отдает себя миру Это, может ничего не удерживать от себя. Работа не заставляет страдать человека, повернувшегося в сторону и отдыхающего в мире Это.

Но здесь я ощущаю: если я не отдаю себя полностью, если я не буду служить этому бескорыстно и преданно, это прикосновение внешних форм будет оборвано, сломлено или сломает меня.*



Я не могу ни изучить, ни описать те формы, которые встречают меня, только их поверхности, которые соприкасаются со мной. Но даже при этом я ощущаю сияющее излучение того, что противостоит мне, чище, чем любое проявление гармонии мира, открывающееся человеку исследующему мир.

Я не рас­смат­ри­ваю их ни как ве­щи сре­ди «внут­рен­них» ве­щей, ни как пред­став­ле­ние, по­ро­ж­ден­ное мо­ей фан­та­зи­ей, это есть нечто при­сут­ст­вую­щее в на­стоя­щем. Я не со­мне­ва­юсь в объ­ек­тив­но­сти этих форм, они яв­но не «там». Они ох­ва­ты­ва­ют ме­ня, и нет ничего так силь­но и так ре­аль­но дей­ст­вую­ще­го на ме­ня, как они.



Творить — значит вступать в реальные взаимоотношения c миром настоящего и через открывающеюся духовную взаимосвязь воспроизводить настоящее в творении.



* «Когда строку диктует чувство, Оно на сцену шлёт раба. И здесь кончается искусство, И дышит почва и судьба». (Борис Пастернак)

И от­но­ше­ния, в ко­то­рых я с ни­ми на­хо­жусь, ре­аль­ны, они дей­ст­ву­ют на ме­ня, так же как и я дей­ст­вую на них.* Это встреча и про­ти­во­стоя­ние, дей­ст­вие и про­ти­во­дей­ст­вие, ду­хо­ве­ние ** и вдох­но­ве­ние.

Я веду, пропускаю формы, которые встречают меня в мире Ты, через себя, на ту сторону в мир Это. Произведенная работа есть вещь среди вещей, способная быть изученной и описанной как сумма свойств. Но время от времени она может быть обращена к восприимчивому читателю во всей

своей полной олицетворенной форме.

— Что тогда мы изучаем в мире Ты?

— Ничего, ибо мы не изучаем его.

— Что тогда мы знаем о Ты?

— Только всё. Ибо мы не знаем более ничего изолированного от него.***

Ты встречает меня через благодарность — это не определено путем поисков. Мое произнесение начального слова, моё обращение к нему — это действие всего моего существа.

Ты встречает меня. Более того, я вступаю в прямые взаимоотношения с Ним. Однако взаимоотношения означают быть



* Поэт слышит гармонию мира, преобразует её, придавая ей форму, и несёт её в мир в этом оформленном (овеществлённом) виде, но только лишь для того, чтобы гармония, освободившись от своей овеществлённой формы, могла вновь обрести изначальное одухотворённое звучание в душе человека.

** На иврите «руах» — дух, ветер, дуновение, прикосновение ветра. Это первичное переживание человека, образующее его. Оно гораздо древнее первых попыток наивной объективизации его (мир духов) в начальных языческих религиях.

*** — Так, может, это и есть Дух? — Это есть человеческое представление о новом уровне единства достигаемого или могущем быть достигнутым в человеке.



избранным и избрание, воединение переживаний и действий; и также, как и любое другое действие, идущее от всего человеческого существа, они означают приостановку всех частичных действий и, следовательно, приостановку всех ощущений от действий, опирающихся только на их особенную частичную область.

Начальное слово Я — Ты может быть сказано только всем существом.

Концентрация и сплавление воедино происходит во мне, но оно никогда не осуществляется через меня самого. Становление моего Я происходит только через моё отношение к Ты; Я, ставшее Я, говорит Ты.

Вся реальная жизнь — это встреча.

Отношения к Ты прямые. Ни система принципов, ни предварительное знание, ни фантазия не проникают между Я и Ты.

Са­ма па­мять транс­фор­ми­ру­ет­ся. Она всплы­ва­ет из сво­ей изо­ля­ции в един­ст­во це­ло­го.* Ни цель, ни во­ж­де­ле­ние, ни пред­вку­ше­ние не вме­ши­ва­ют­ся ме­ж­ду Я и Ты. И же­ла­ние транс­фор­ми­ру­ет­ся, оно всплывает из мечты в про­яв­ле­ние. Ка­ж­дое сред­ст­во — это пре­пят­ст­вие. Толь­ко ко­гда ка­ж­дое сред­ст­во раз­ру­ше­но, встреча про­ис­хо­дит.

В си­лу на­прав­лен­но­сти взаи­мо­от­но­ше­ния все не­на­прав­лен­ное ста­но­вит­ся не от­но­ся­щим­ся к де­лу. Не име­ет значения; является ли мое Ты не­ким Это для дру­гих Я (то есть объ­ек­том об­ще­го опы­та), или, что оно мо­жет стать им и для ме­ня, через за­вер­ше­ние его дей­ст­вия во мне са­мом.

В ре­аль­но­сти, од­на­ко, ко­нечно, качаясь и ко­леб­лясь, гра­ни­ца про­ле­га­ет не ме­ж­ду по­знан­ным и не­по­знан­ным, не ме­ж­ду тем, что да­но, и тем, что не дано, не между миром бытия и миром ценностей; но, разрезая нейтрально все эти области, она лежит между Ты и Это, между настоящим и объектом.

* Она не есть уже хранилище несвязанных фактов и событий, она становится, цельной, бесконечно знающей и узнаваемой.

Настоящее, и под этим подразумевается не точка, которая время от времени обозначает в нашей мысли только завершение какого-то «оконченного» фиксированного времени, а реальное, наполненное настоящее, существует только как актуальное присутствие, в котором осуществляются встреча и взаимоотношения. Настоящее возникает только в силу того, что Ты становится настоящим.

Я из началь­ных слов Я-Это, то есть я не об­ращенное к Ты, но ок­руженное мно­же­ст­вен­ны­ми значения­ми не име­ет на­стоя­ще­го, толь­ко про­шлое. Дру­ги­ми сло­ва­ми, как дол­го чело­век ос­тается удов­ле­творённым пред­ме­та­ми, ко­то­рые он изучает и ис­поль­зу­ет, он живет в про­шлом и его мгно­ве­ния не име­ют на­стоя­ще­го со­дер­жа­ния. Он не име­ет ничего, толь­ко пред­ме­ты. Но пред­ме­ты су­ще­ст­ву­ют за счет вре­ме­ни, ко­то­рое про­шло.
Настоящее не беглец. Оно не есть нечто временное, мимолётное, преходящее — оно есть настоящее непрерывно продолжающееся. Объект это не продолжение, это прекращение, приостановка, перелом, отрезание и отвердевание, отсутствие взаимоотношений и настоящего бытия.
      Истинное бытие в настоящем, жизнь предметов в прошлом.

      Обращение к «миру идей» как к третьему фактору над этим противостоянием не отменяет его существенную двойственную природу. Ибо я говорю не о ком другом, а о реальном человеке, о тебе и обо мне, о нашей жизни и о нашем мире — не о неком я, и не о некой жизни вообще. Реальная граница для реального человека разрезает также и мир идей.

     Будьте уверены, множество людей, испытывающих удовлетворение от изучения и использования мира вещей, поднимают над собой структуру идей, в которой они находят отдых и успокоение, или, точнее, убежище от надвижения пустоты. Для начала такой человек откладывает в сторону свою невдохновляющую повседневную одежду, заворачивается в чистый лён и потчует себя спектаклем некого целенаправленного, но рокового бытия; но его реальная жизнь ни в какой степени не принимает участия в этом, хотя провозглашение такого образа действий может даже наполнить его самоуспокоением и благополучием.

    Но чело­вечес­т­во яв­но­го Это, ко­то­рое во­об­ра­же­но, по­сту­ли­ро­ва­но и про­па­ган­ди­ру­ет­ся та­ким чело­ве­ком, не име­ет ничего об­ще­го с жи­ву­щим чело­вечес­т­вом, где Ты мо­жет быть ис­крен­не ска­за­но. Бла­го­род­ней­шая фик­ция — это фе­тиш, фик­тив­ные воз­вы­шен­ные чув­ст­ва — это их раз­вра­ще­ние. Идеи бо­лее не вла­ст­ву­ют над на­ши­ми ума­ми, они лишь случайные жи­те­ли в них. Они блу­ж­да­ют сре­ди нас как бездомные, лишь толь­ко ино­гда на­по­ми­ная о своем ни­щен­ском су­ще­ст­во­ва­нии. Чело­век, ко­то­рый ос­тав­ля­ет в се­бе началь­ное сло­во не­вы­ска­зан­ным, дос­то­ин со­жа­ле­ния, но чело­век, ко­то­рый ад­ре­су­ет вме­сто не­го аб­ст­ракт­ные идеи или ту­ман­ные обе­ща­ния, как буд­то это и есть его имя, за­слу­жи­ва­ет пре­зре­ния.

    В первом из трех следующих примеров очевидно, что прямые взаимоотношения включают воздействие на то, что противостоит мне. В искусстве действие человека определяет ситуацию, в которой форма становится работой. Через встречу, то, что противостоит мне, исполняется и входит в мир вещей, чтобы быть там бесконечно активным, бесконечно становится Это, но также вновь бесконечно становится Ты, вдохновляющим и благословляющим. Оно облачено в форму, его тело истекает из потока беспространственного, безвременного настоящего на берег существования.

   Значение эффекта не так явно во взаимоотношениях с Ты, говорящим с человеком. Действие человека, которое обеспечивает направление, в этом случае обычно понимается неправильно, как проявление одного из чувств. Чувства сопровождают метафизический и метапсихический факт любви, но не они определяют её. Сопровождающие чувства могут быть очень различны по своему проявлению. Чувство Иисуса к человеку, одержимому бесами, отличается от его чувства к возлюбленным ученикам, но любовь та же. Чувства «погостили» и любовь уходит в прошлое. Чувства живут в человеке, но человек живёт в его любви. Это не метафора, это действительно так. Любовь не есть нечто инстинктивное или врождённое. Она не есть также и нечто приобретённое, она не возникает и не остаётся в человеке, чтобы иметь Ты для своего «удовлетворения». Любовь вспыхивает и горит между Я и Ты. Человек, не ощутивший это всем своим существом, так и не смог приблизиться к этому священному очагу вечности и раскрыться во всей полноте своего существа. Он не знает любви, даже, если он приписывает к ней чувства, через которые он прошёл, свой опыт, полученные наслаждения и выражения любви, которые он зачастую принимает за самодостаточные доказательства её. Любовь распространяет свой эффект сквозь весь мир. В глазах того, кто определил себя в любви и пристально вглядывается в мир, открывшийся перед ним, люди освобождаются от их запутывания в суматошной деятельности. Хорошие люди и плохие, мудрые и глупые, красивые и безобразные становятся последовательно реальными для него, они выступают из своего одиночества и противостоят ему как Ты.

Чудесным образом, время от времени, исключительность появляется, и тогда она может быть действенной, помогающей, учащей, подымающей и спасающей. Любовь это ответственность Я перед Ты. И в этом сходство, невозможное ни в каком другом чувстве — для всех, кто любит от самых ничтожных до великих, от благословенно защищённого человека, чья любовь охраняет любимое существо, до того, кто всей жизнью пригвождён к кресту этого мира, кто отваживается донести себя до этой страшной точки — Любить Всех Людей.
   Позволим значению эффекта в третьем примере — в мире живых существ и в нашем созерцании его, оставаться погружённым в тайну. Верьте в простую магию жизни, в гармонию мира и значение того что ждёт, что насторожилось, что «вытягивает шею» в созданиях, придёт к вам. Каждое слово будет фальшиво, но смотрите! Везде вокруг вас живые существа живут своей жизнью, и куда бы вы не повернулись, вы встретите существо.
    Отношения взаимны. Мое Ты действует на меня, как и я действую на него. Мы сформированы нашими учениками и надстроены нашими работами. «Плохой» человек, ощутивший действие святого начального слова, может стать тем, кто познал откровение. Как мы воспитываемся у детей и животных!

Мы живем и наши жизни непостижимо включены в поток взаимной жизни вселенной.

   — Вы го­во­ри­те о люб­ви так, как буд­то толь­ко она и оп­ре­де­ля­ет взаи­мо­от­но­ше­ния ме­ж­ду людь­ми. Но, от­кро­вен­но го­во­ря, не мог­ли бы вы рас­смат­ри­вать её толь­ко как при­мер, по­сколь­ку су­ще­ст­ву­ет еще и та­кая вещь как не­на­висть?

— Так долго как любовь «слепа», то есть так долго как она не видит все существо, она не знает истинной власти начального Я — Ты. Ненависть слепа по своей природе. Тот, кто видит все существо и вынужден отвергать его, находится более не в царстве ненависти, а в пределах ограничения человеческих сил сказать Ты. Он просто не в состоянии сказать началь­ное сло­во дру­го­му чело­вечес­ко­му су­ще­ст­ву, про­ти­во­стоя­ще­му ему. Это сло­во по­сто­ян­но вы­зы­ва­ет ут­вер­жде­ние личнос­ти то­го, к ко­му оно ад­ре­со­ва­но. По­это­му чело­век вы­ну­ж­ден от­ри­цать либо дру­гих, либо се­бя. В си­лу это­го, чело­век, вхо­дя­щий во взаи­мо­от­но­ше­ния при­знает их от­но­си­тель­ность, и, од­но­вре­мен­но с этим, барь­ер, от­де­ляю­щий его Я от рав­но­прав­но­го при­зна­ния Я дру­го­го, под­ни­ма­ет­ся. (Чаще все­го за этим иг­но­ри­ро­ва­ни­ем личнос­ти дру­го­го чело­ве­ка сто­ит упор­ное не­же­ла­ние его по­ни­мать.)

Тем не менее, человек, который открыто ненавидит, находится ближе к взаимоотношениям, чем человек без ненависти и любви.

   Каждое Ты в нашем мире должно превратится в Это. И в этом неизбежном превращении являет себя возвышенная меланхолия нашей судьбы. Не имеет значения, какое исключительное место занимало Ты прежде, в непосредственных взаимоотношениях. Как только взаимоотношения выработали себя, или было определено их значение,* Ты превращается в объект среди объектов — возможно главный, но все же один из них, определённый и ограниченный в своём воздействии, в своих свойствах и качествах.

   В про­из­ве­де­нии ис­кус­ст­ва реа­ли­за­ция в од­ном смыс­ле оз­начает по­те­рю ре­аль­но­сти в дру­гом. Мгно­ве­ния не­под­дель­но­го, ис­крен­не­го, вос­тор­жен­но­го и ге­ни­аль­но­го** ми­ро­со­зер­ца­ния окончились. Те­перь жизнь в ее ор­га­ничес­кой цель­но­сти, вначале от­крыв­шая­ся мне в тай­не мое­го взаи­мо­дей­ст­вия с ней, мо­жет быть опять опи­са­на, взя­та по ку­сочкам и клас­си­фи­ци­ро­ва­на по пунк­там мно­гочис­лен­ных сис­тем за­ко­нов. И лю­бовь са­ма не мо­жет су­ще­ст­во­вать в без­ус­лов­ных, оп­ре­де­ляе­мых взаи­мо­от­но­ше­ни­ях. Она про­дол­жа­ет­ся толь­ко во взаи­мо­на­прав­лен­ном об­ме­не дей­ст­ви­тель­но­го и по­тен­ци­аль­но­го (не­рас­кры­то­го, не­оп­ре­де­ляе­мо­го, до­во­об­ра­жае­мо­го су­ще­ст­ва). Чело­вечес­кое су­ще­ст­во, став­шее вдруг оди­но­ким и без­ус­лов­но оп­ре­де­ляе­мым, не мо­жет уже су­ще­ст­во­вать во мне как жи­вое, тре­пет­ное, не­вос­про­из­во­ди­мое на­стоя­щее, не­спо­соб­ное быть изучен­ным, а толь­ко спо­соб­ное быть ис­пол­нен­ным пе­ре­жи­ва­ния­ми. Род­ное мне Ты ста­ло опять Он или Она, не­свя­зан­ным со мной су­ще­ст­вом, об­ла­даю­щим оп­ре­деленной внеш­но­стью и сум­мой качеств. Сейчас я мо­гу вновь от­де­лить от не­го цвет его во­лос, его речь или его доб­ро­ту. Но, как дол­го я де­лаю это, оно не есть бо­лее мое Ты, и не мо­жет быть им опять.



* Безусловное стало условным ограниченным, то, что не поддавалось никакой оценке, обрело граничные пределы.

** Как ещё определить вдохновение?



Каждому частному Ты в мире предначертано судьбой, определяемой двойственной природой каждого Ты, стать объектом, или постоянно входить в мир объектов и трансформироваться в кондицию вещей. В терминах объективной речи можно сказать, что каждый объект в мире или перед, или после становления объектом способен появляться перед Я как его Ты. Но объективная речь ухватывается только за окраины реальной жизни.

Это — вечный кристалл.
Ты — вечная бабочка — исключая ситуации не всегда следующие друг за другом в прямой последовательности, но часто случающиеся, глубоко двойственные, беспорядочно запутанные.

     В начале появляются взаимоотношения.
Рассмотрим жизнь «примитивных» людей, то есть людей, имеющих скудный запас объектов, и чья жизнь проходит в пределах непосредственного круга действий, обусловленных настоящим.* Ядро их речи, слова в форме предложений** и оригинальные дограмматические структуры (которые потом раскалываются на куски, давая начало всему многообразию грамматических форм) в большинстве своём обозначают цельность взаимоотношений. Мы говорим «Очень далеко ”; зулусы имеют для этого слово, которое для нас может быть выражено в форме предложения: «Там, где кто-то кричит: «О мама! Я потерялся!» Семисложное слово полинезийца парит над нашей аналитической мудростью. То что оно точно означает может быть переведено как:

* Про­шлое еще не на­вя­за­ло им рег­ла­мен­ти­ро­ван­ный, ор­га­ни­зо­ван­ный по­ря­док жиз­ни, в ко­то­ром взаи­мо­от­но­ше­ния чело­ве­ка с им же са­мим ис­кус­ст­вен­но соз­дан­ной сис­те­мой, уже при­над­ле­жа­щей про­шло­му, вос­при­ни­ма­ют­ся как на­стоя­щее. При­ро­да не при­знает вла­сти про­шло­го, про­шлое в ней не­пре­рыв­но уми­ра­ет, да­вая жизнь на­стоя­ще­му.

** То есть, предложений состоящих из одного — двух слов.

«Они уставились друг на друга, каждый ожидая, что другой добровольно сделает то, что оба они желают, но оба не в состоянии сделать это.» В этой восполненной ситуации личность запечатлена обоюдно и в имени, и в местоимении, присутствие личности только лишь облегчено, слова ещё не приобрели окончательной независимости. Главное содержание не есть продукт анализа и размышлений, оно есть непосредственное первоначальное единство — живущее взаимоотношение. Мы приветствуем человека, которого встречаем, желаем ему благополучия, благовосхваляем его.

Но как из­вра­ще­на, как из­но­ше­на фор­ма на­ших при­вет­ст­вий! Что мы мо­жем да­же туск­ло раз­личить в «Hi» от пер­во­началь­но­го под­твер­жде­ния си­лы?* Срав­ни­те это хо­тя бы со све­жим (еще не истертым) при­вет­ст­ви­ем каф­ров «Я ви­жу те­бя» или с за­бав­ным слен­го­вым аме­ри­кан­ским ва­ри­ан­том «Smell me.» Мож­но пред­по­ло­жить, что ха­рак­те­ри­сти­ки и идеи, а так­же пред­став­ле­ния о субъ­ек­тах и пред­ме­тах бы­ли из­влечены из пред­став­ле­ний об ин­ци­ден­тах и си­туа­ци­ях, то есть бы­ли оп­ре­де­ле­ны взаи­мо­от­но­ше­ния­ми. Эле­мен­тар­ные впечат­ле­ния и эмо­цио­наль­ная су­мя­ти­ца, ко­то­рые раз­бу­ди­ли дух пер­во­быт­но­го чело­ве­ка, про­ис­те­ка­ют от опы­та столк­но­ве­ний с су­ще­ст­ва­ми про­ти­во­стоя­щи­ми ему, от си­туа­ций при­род­ной жиз­ни во вла­де­ни­ях су­ще­ст­ва про­ти­во­стоя­ще­го ему ** — они оп­ре­де­ля­ют­ся пе­ре­жи­ва­ни­ем то­го, что воз­дей­ст­ву­ет на не­го.

* Рус­ское «здрав­ст­вуй» ка­за­лось бы, со­хра­ни­ло связь с взаи­мо­от­но­ше­ния­ми, но по­след­няя лег­ко сти­ра­ет­ся в об­ра­ще­нии.

** Сфе­ра его соб­ст­вен­ных вла­де­ний ничтож­на, она впол­не опи­сы­ва­ет­ся не­сколь­ки­ми сот­ня­ми пред­мет­ных оп­ре­де­ле­ний, нет еще и при­ми­тив­ных аб­ст­рак­ций, есть толь­ко пря­мое чув­ст­вен­ное пе­ре­жи­ва­ние кон­крет­ных со­бы­тий. Его мир еще не рас­пал­ся на вы­де­лен­ные объ­ек­ты, а по­то­му и су­ще­ст­ва, на­се­ляю­щие мир, не есть для не­го нечто впол­не обо­соб­лен­ное.



Он не обес­по­ко­ен лу­ной, ко­то­рую ви­дит ка­ж­дую ночь, по­ка она те­лес­но не придет к не­му, спя­ще­му или раз­бу­жен­но­му — под­крадется близ­ко и очару­ет без­звучны­ми дви­же­ния­ми, или окол­ду­ет па­губ­ной ме­ло­дично­стью почти не­ощу­ти­мых при­кос­но­ве­ний. Он не удер­жи­ва­ет в сво­ей па­мя­ти зри­тель­ных пред­став­ле­ний, ска­жем за­га­дочной сфе­ры све­та или де­мо­ничес­ко­го су­ще­ст­ва, ка­ким-то об­ра­зом свя­зан­но­го с ней; в начале у не­го воз­ни­ка­ет толь­ко вол­ную­щее ди­на­мичес­кое ощу­ще­ние лун­но­го эф­фек­та, элек­три­зи­рую­щее его те­ло.



Толь­ко из это­го пер­со­наль­но по­лучен­но­го эмо­цио­наль­но­го воз­дей­ст­вия по­сте­пен­но всплы­ва­ет, по­яв­ля­ет­ся пред­став­ле­ние. Толь­ко сейчас па­мять о не­из­вест­ном, ко­то­рая ночью во­шла в его су­ще­ст­во начина­ет вос­пла­ме­нять­ся и об­ре­тать фор­му, как нечто про­из­во­дя­щее и не­су­щее этот эф­фект. Та­ким об­ра­зом, ста­но­вит­ся воз­мож­ным транс­фор­ма­ция не­из­вест­но­го в объ­ект — пре­вра­ще­ние не­по­зна­вае­мо­го, а толь­ко лишь пе­ре­жи­вае­мо­го Ты в он или она, вне Ты ко­то­рое не мо­жет быть ис­сле­до­ван­ным.

То, что явления, из которых в последствии извлекались представления о субъектах и предметах, вначале долго сохраняли характер взаимоотношений облегчает понимание определённых духовных элементов примитивной жизни. Я имею ввиду эту таинственную силу (магическую энергию), представление о которой прослеживаются в различных вариантах в форме вер или знаний (что у древних по существу одно и тоже) у многих народов обожествлявших силы природы. Известная как Мана или Оренда, она открывает путь Брахме в её начальном значении и далее к динамис и харис «магических папирусов» и Апостольским посланиям. Она была охарактеризована как сверх чувственная или сверхъестественная энергия, описания которой зависят от наших категорий и не соответствуют чувственному восприятию примитивного человека. Пре­де­лы его ми­ра ус­та­нов­ле­ны его те­лес­ным опы­том, ко­то­ро­му по­се­ще­ния, как са­мой смер­ти, так и ду­ха умер­ших, мож­но ска­зать, до­воль­но «ес­те­ст­вен­но» при­над­ле­жат.



При­ня­тие чего-то, что во­все не име­ет ощу­ти­мых качеств, как ре­аль­но су­ще­ст­вую­ще­го, долж­но по­ра­жать его сво­ей аб­сурд­но­стью. Яв­ле­ния, к ко­то­рым он от­но­сит мис­тичес­кую энер­гию, ис­хо­дят из ре­аль­но­сти его жиз­ни, ос­но­ван­ной на чув­ст­вен­ном взаи­мо­от­но­ше­нии с при­ро­дой, на со­бы­ти­ях, ко­то­рые вме­ши­ва­ют­ся в его жизнь, бу­до­ра­жат его те­ло и ос­тав­ля­ют по­сле се­бя воз­бу­ж­даю­щий об­раз. Лу­на и дух смер­ти,* на­ве­щаю­щие его ночью, в рав­ной сте­пе­ни воз­дей­ст­вия име­ют эту си­лу. Но ее также име­ют го­ря­щее солн­це и за­вы­ваю­щий зверь, вождь, чей взгляд при­ну­ж­да­ет его, и кол­дун, чье пе­ние за­ря­жа­ет его энер­ги­ей для охо­ты. Ма­на — это про­сто эф­фек­тив­ная си­ла, ко­то­рая пре­вра­ща­ет лу­ну, сияю­щую у не­го над го­ло­вой, в вол­ную­ще­го кровь Ты. Па­мять об этом ос­та­ви­ла свой след да­же ко­гда пред­став­ле­ние об объ­ек­те бы­ло вы­де­ле­но из об­ще­го вол­ную­ще­го пред­став­ле­ния. Дей­ст­ви­тель­но, са­ма эта эф­фек­тив­ная си­ла ни­ко­гда не по­яв­ля­ет­ся по — дру­го­му, кро­ме как в но­си­те­ле и про­из­во­ди­те­ле эф­фек­та. Это есть нечто, чем сам чело­век, ес­ли он вла­де­ет, ска­жем, вол­шеб­ным кам­нем, мо­жет эф­фек­тив­но воз­дей­ст­во­вать. «Ми­ро­пред­став­ле­ние» при­ми­тив­но­го чело­ве­ка ма­гичес­кое не по­то­му, что чело­вечес­кая ма­гичес­кая энер­гия вне­се­на в его ок­ру­же­ние, но по­то­му, что его чело­вечес­кая энер­гия есть толь­ко от­дель­ная раз­но­вид­ность об­щей ма­гичес­кой энер­гии, от ко­то­рой про­ис­те­ка­ют все эф­фек­тив­ные дей­ст­вия. Причин­ность в его ми­ре не есть не­ло­маю­щая­ся по­сле­до­ва­тель­ность, а ка­ж­дый раз но­вые вспыш­ки вы­ры­ваю­щей­ся на­ру­жу ма­гичес­кой энер­гии, на­прав­лен­ные во­вне к ре­зуль­та­там её про­яв­ле­ния, это — вул­ка­ничес­кая дея­тель­ность без про­дол­же­ния. Ма­на — это при­ми­тив­ная аб­ст­рак­ция, мо­жет быть да­же бо­лее при­ми­тив­ная чем, ска­жем, чис­ло, но не бо­лее су­пер­на­ту­раль­ная, чем оно.



* При­ми­тив­ный чело­век живет в пря­мом взаи­мо­дей­ст­вии с оли­це­творенным ми­ром. Его взаи­мо­от­но­ше­ния с ми­ром по­доб­ны на­шим взаи­мо­от­но­ше­ни­ям с близ­ки­ми людь­ми. Ду­хов­ная ре­аль­ность ми­ра для не­го так­же не­со­мнен­на, как и его соб­ст­вен­ная.



Па­мять, тре­ни­ру­ясь и со­вер­шен­ст­ву­ясь, со­вме­ща­ет круп­ные со­бы­тия (случаи взаи­мо­от­но­ше­ний) с эмо­цио­наль­ны­ми пе­ре­жи­ва­ния­ми.* Важ­ные для жиз­ни со­бы­тия, на­ко­п­лен­ные па­мя­тью и обобщенные в об­ра­зе, при­сое­ди­няются к ин­стинк­ту са­мо­со­хра­не­ния.

Со­бы­тия, наи­бо­лее за­слу­жи­ваю­щие вни­ма­ния ин­стинк­та по­ни­ма­ния, (то есть лю­бо­пыт­ст­ва: Что это есть? Ка­ков его эф­фект), вы­де­ля­ют­ся из об­щих со­бы­тий и ста­но­вят­ся не­за­ви­си­мы­ми. Наи­ме­нее важ­ное, не об­щее, из­ме­няю­щее­ся Ты, из­влечен­ное из опы­та, уда­ля­ет­ся и ос­тается изо­ли­ро­ван­ным в па­мя­ти. То­гда как пред­став­ле­ние о со­бы­тии, ос­тав­шее­ся по­сле это­го из­влечения, по­сте­пен­но транс­фор­ми­ру­ет­ся в объ­ект и очень мед­лен­но рас­пре­де­ля­ет­ся на груп­пы и клас­сы.

И тре­тий в со­гла­ше­нии, тра­гичес­ки жут­кий в сво­ей обо­соб­лен­но­сти, все еще по-дет­ски не соз­наю­щий се­бя, вре­ме­на­ми бо­лее при­зрачный чем при­зрак смер­ти или лу­на, но под­ни­маю­щий­ся все бо­лее и бо­лее не­оп­ро­вер­жи­мо отчетли­во, там воз­ни­ка­ет дру­гой, «не­из­ме­няе­мый» партнер «Я».

Сознание самого отделяемого Я соединено с первичным примитивным правлением инстинкта самосохранения не более, чем с любыми другими инстинктами. Это не «Я», которое желает сохранить и размножить себя, а тело, которое знает также о наличии не «Я». Это не «Я» а тело, желающее сделать вещи инструментами или игрушками, желающее быть «создателем.» Далее cognosto ergo sum,** в какой- либо наивной форме, в какой-либо «детской» концепции изучаемых предметов не может быть найдено в примитивном миропредставлении. Я возникает как единичный элемент вне



* Точнее они удер­жи­ва­ют­ся в па­мя­ти бла­го­да­ря эмо­цио­наль­но­му по­тря­се­нию, через ко­то­рое они вос­при­ни­ма­ют­ся и за­печат­ля­ют­ся, и толь­ко по­это­му они и об­ре­та­ют об­раз­ную фор­му.

** Я мыслю, значит я существую.



Только потом, когда они были расколоты на куски, частице был дан титул-объект.*

Фун­да­мен­таль­ная раз­ни­ца ме­ж­ду дву­мя началь­ны­ми сло­ва­ми про­яс­ня­ет­ся в све­те ду­хов­ной ис­то­рии при­ми­тив­но­го чело­ве­ка. В началь­ном чув­ст­вен­но — об­раз­ном взаи­мо­от­но­ше­нии он го­во­рит Я-Ты ес­те­ст­вен­ным путем, пред­ше­ст­вую­щим то­му, что мо­жет быть на­зва­но на­гляд­но­стью фор­мы; пе­ред тем, как он осоз­нал се­бя как Я. Началь­ное Я-Это, с дру­гой сто­ро­ны, толь­ко и ста­ло воз­мож­ным бла­го­да­ря та­ко­му осоз­на­нию, то есть от­де­ле­нию Я.** Пер­вое началь­ное сло­во мо­жет быть рас­смот­ре­но, ко­нечно, как Я и Ты, но это не вы­те­ка­ет из их со­пос­тав­ле­ния, их при­ро­да пред­ше­ст­ву­ет Я. Вто­рое воз­ник­ло из со­пос­тав­ле­ния Я и Это, что воз­мож­но толь­ко по­сле от­де­ле­ния Я.

В примитивном взаимоотношении в силу его исключительности Я включено, однако следует сказать, что в нём есть в соответствии с его сущностью только два партнёра, человек и то, что противостоит ему, в их полной (не определяемой предметно) реальности, и хотя мир становится в нём дуалистической системой, человек без того чтобы воспринимать себя, уже осведомлён о космическом сочувствии к нему.

С дру­гой сто­ро­ны, Я не включено еще в ес­те­ст­вен­но про­ис­хо­дя­щее со­бы­тие, ко­то­рое есть от­пу­ще­ние его в началь­ное Я-Это, в опыт его взаи­мо­от­но­ше­ний с Я. Это ак­ту­аль­ное со­бы­тие есть от­де­ле­ние чело­вечес­ко­го те­ла, как но­си­те­ля его вос­при­ятия, от ми­ра во­круг не­го. Те­ло начина­ет знать и от­личать се­бя в его осо­бен­но­стях, раз­личение, од­на­ко, ос­тается в од­ной из со­пос­тав­ляю­щих сто­рон и, сле­до­ва­тель­но,



* Я возникает как совокупность определяемых знаний о себе самом, возникающих одновременно с отделением Я, то есть утратой первоначального чувственно образного восприятия.

** Я — обозначает здесь полное двойственное человеческое я. Я — я из начального слова Я — Ты. Я — я из начального слова Я — Это.



не мо­жет иметь ха­рак­тер со­стоя­ния, в ко­то­ром Я под­ра­зу­ме­ва­ет­ся. Но, когда Я, определяющее взаимоотношения, выступает вперёд и заявляет о своём существовании, оно отодвигается, удушается и уменьшается до явно функциональной активности в естественном реальном событии — отделении тела от мира вокруг него, и пробуждается в нём в состоянии, когда Я полностью активно. Только сейчас может иметь место сознательное действие Я.

Это действие есть первая форма начального слова Я — Это, которая и определяет его взаимоотношение с Я. Я, которое выступило вперёд, заявляет о себе, как о носителе, а мир вокруг себя, как об объекте восприятия. Конечно, это случается в примитивной форме, а не в форме «теории знаний». Но всякий раз, когда предложение «Я вижу дерево» произнесено, оно уже не рассказывает о взаимоотношении между человеком — Я и деревом — Ты, а устанавливает восприятие дерева как объекта. Барьер между субъектом и объектом был установлен.

Начальное слово Я-Это было произнесено.



— Значит ли это, что возвышенная меланхолия нашей судьбы возникает в древнейшей истории? — Действительно, это так с первых дней сознательной жизни человека.

Но сознательное бытие означает возврат космического бытия как человеческого становления. Дух появляется во времени как продукт — даже как побочный продукт природы, однако в нём прорывается то, что в природе бесчисленное количество, раз завёрнуто и скрыто.

Противостояние двух начальных слов имеет много имён в разных эпохах и в разных мирах, но в своей безымянной правде оно присутствует в создании.



Но верите ли вы тогда в существование рая в начальные дни человечества? — Даже, если это был ад — и, конечно, то время, до которого я могу дойти в исторической мысли было наполнено яростью и ужасом, мукой и жестокостью — в любой мере это не было нереально. Опыт взаимоотношений человека в ранние дни его истории, конечно, не был приручён и приятен. Но силы скорее проявляются в человеке, живущем реально, чем в человеке, уныло проявляющем заботу о безличных числах. От первого путь ведёт к Богу, от второго — в никуда.



Только краткие проблески в контексте и времени двух начальных слов даны нам примитивными человеком, чью жизнь, даже если бы она могла быть полностью доступна, можно представить скорее аллегорически, чем реально. Мы получаем более полные знания от детей. Здесь становится кристально ясно, что духовная реальность начальных слов возникает из естественной природной реальности; то есть начальное

слово Я-Ты из начального природного единения с миром и начальное

Я-Это из природного отделения от него.

Жизнь ребёнка до рождения — это чисто естественное соединение;

телесное взаимодействие и потоки жизни от одного существа к другому. Его жизненный горизонт при рождении, который кажется единственным путём быть и в тоже время не быть, выходит за пределы той части жизни, которая вынашивает его, но в тоже время инстинктивным уникальным образом остаётся накрепко присоединённой к ней. Это соединение имеет космический характер, и мифическое выражение евреев «в теле матери человек знает вселенную, в рождении он забывает её» — читается, как несовершенная расшифровка надписи, дошедшей из самых ранних времён. И это, действительно, остаётся в человеке как, зашифрованное в неясном представлении, желание. Это стремление не означает тоску по возвращению, как полагают те, кто видит в духе (смешивая его с интеллектом) паразита природы, в то время как это есть (однако подвергаемый разнообразным заболеваниям) лучший цветок природы. И стремление это есть ни что иное, как стремление к космическому соединению с истинным Ты его жизни, которое вспыхнуло и выступило вперёд в его духе.



Каждый ребёнок, который приходит в жизнь, остаётся, как и всё живущее, пришедшее в существование, в лоне великого прародителя неделимого начального мира, который предшествует формообразованию.



От него, однако, мы отделены, мы входим в персональную жизнь и проскальзываем на свободу только в тёмные часы, чтобы сблизиться с ним опять; как это и происходит с человеком каждую ночь.

Но это от­де­ле­ние не про­ис­хо­дит вне­зап­но и ка­та­ст­ро­фичес­ки, как от­де­ле­ние от те­лес­ной ма­те­ри; ребенок по­лучает вре­мя по­ме­нять ес­те­ст­вен­ное со­еди­не­ние с ми­ром, ко­то­рое он по­сте­пен­но те­ря­ет, на ду­хов­ное со­еди­не­ние, то есть взаи­мо­от­но­ше­ния. Он вы­сту­пил из пы­лаю­ще­го мра­ка хао­са в хо­лод­ный свет соз­да­ния. Но, он не вла­де­ет им еще, он дол­жен вначале искренне пропустить его через своё Я, он должен сделать его реальностью для себя. Он должен найти для себя свой собственный мир, нащупать, услышать, увидеть и сформировать его. Творение раскрывается во встрече; в каждом новом рождении — в каждом новом постижении, в котором каждый раз заново рождается его существенная форма. Оно не разливает себя в ожидаемом смысле, оно поднимается, чтобы встретить охватываемые смыслы. Оно не наполняет человека самодостаточными ощущениями, оно встаёт навстречу постигающему сознанию желающему охватить и смоделировать его, и тем самым развить в себе способность к пониманию. (Но подобное моделирование и понимание осуществимо только в мире Это, несуществующем изначально.) То понимание, которое будет наполнять событиями игру с прирученными объектами вокруг человека, который полностью развился, должно быть выхожено, оно выигрывается развивающимся человеком в энергичных действиях. Для него не существует вещей в качестве подготовленной части опыта; только в усилии, действуя и будучи под воздействием того, что ему противостоит, что бы то не было, делается доступным человеку.



Как и примитивный человек, ребёнок живёт между сном и сном (большая часть его бодрствующих часов это тоже сон) во вспышках и контрвспышках встречи.

Начальная природа усилий установить взаимоотношения видна уже в самой ранней и наиболее ограниченной стадии. Перед тем, как что-то ограниченное может быть постигнуто, робкий взгляд движется вовне, в неотчётливом пространстве по направлению к чему-то неопределённому. Во время, когда в этом, казалось бы, нет желания, направленного на поиски пищи, ручки деликатно и неясно делают набросок в пустом пространстве. По-видимому, бесцельно протягиваясь вовне, как бы пытаясь встретить нечто неопределённое. Вы можете, если хотите, попытаться назвать это несознательными животными, инстинктивными действиями, но кто решится утверждать, что это так и только так, для этих самых взглядов, желающих после замедленных попыток, устроится на красных ковровых рисунках и не двигаться, пока душа красного не откроет себя; для этих самых робких движений рук, желающих прикоснуться к плюшевому медвежонку, протягивающихся к нему и становящихся любовно и незабываемо осведомлёнными о его полном теле. Ни одно из этих действий не есть изучение объекта, это есть общение ребёнка — конечно, только «фантастическое» с тем, что живое и действует на него. Эта «фантазия», ни в какой степени не вовлекает «придание жизни вселенной». Это инстинкт превращать всё в Ты, дать реализацию взаимоотношениям с вселенной. Этот инстинкт завершается вне его собственных эффективных действий, когда явная копия, или символ его дан в том, что противостоит ему.* Слабые, разъединённые, лишённые смысла звуки уходят, продолжая существовать в пустоте. Но, однажды, непредсказуемо они становятся беседой, не имеет значения с кем или с чем, возможно с кипящим чайником? Это — беседа.



* В детской игре нет живой взаимодействующей реальности, а есть только копия, символ, (игрушечная реальность), которая олицетворяется ребёнком.



Множество действий, определяемых инстинктом, напоминают движение строительных лесов в строительстве личности в мире.

Это просто не тот случай, когда ребёнок вначале воспринимает объект, а потом, как это бывает, вступает с ним во взаимоотношения. Попытки установить взаимоотношения идут вначале — ручки ребёнка ощупывают то, что есть сверху напротив его, чтобы уютно устроиться под этим. Это, действительно, взаимоотношения, это произнесение Ты без слов, в состоянии предшествующем словесной форме. Понимание Я приходит позже, оно возникает после того, как начальный опыт взаимоотношений был расколот на части и воссоединяемые партнёры разъединены. Вначале есть взаимоотношения как категория бытия, готовность охватываемых форм слиться для формирования души; это есть а priori взаимоотношений — природное, врождённое единение с Ты.

Врождённое единение с Ты реализует себя в живущих взаимоотношениях с тем, что встречает ребёнка. Тот факт, что его Ты может быть определено как то, что реально ему противостоит, а потому может быть рассмотрено конкретно в его исключительности, и окончательно может быть адресовано начальным словом, основаном на а priori взаимоотношений.

В инстинкте осуществлять контакт (вначале касанием, а потом и визуальным «касанием» другого существа) * врождённое единение с Ты очень скоро овладевает своими полными владениями, так что инстинкт даже более ясно оборачивается его значением — очувственными взаимоотношениями, «очувствительностью». Но инстинкт «создания», который устанавливается потом (инстинкт устанавливать вещи в синтетическом, или если это невозможно в аналитическом порядке — то есть разбирая на части или разрывая), тоже определён врождённым единением с Ты, это персонификация того, что сделано, и «беседа» при этом имеет место.



* Первоначально у ребёнка отсутствует зрительное разделение объектов.



Развитие души в ребёнке неизбежно связано с его стремлением к Ты, с удовлетворением и разочарованием в этом стремлении, с игрой его опытов и трагической серьёзностью его затруднений. Истинное понимание этого феномена, которое страдает от любой попытки извлечь его из более ограниченных сфер, может быть только получено, если при рассмотрении и обсуждении, космическое и метакосмическое его начало принимается во внимание. Развитие души истекает из неразделённого начального мира, предшествующего формообразованию; из которого, телесно отделённая индивидуальность, родившаяся на свет — но ещё не персонально актуализированное создание, только и появляется полностью. И только постепенно, входя во взаимоотношения, последнее развивается вне этого основного мира. Через Ты человек становится Я. То, что противостоит ему, приходит и исчезает, взаимоотносящиеся события сначала конденсируются, но затем разбрасываются, и при этом происходит изменение сознания неизменяющегося партнёра и самого Я, которое каждый раз выступает всё сильнее и отчетливее.*



* Это можно сравнить с пробуждением, с выходом из реальности сна (сновидения), в которой человеческое Я не чувствует себя полностью отделённым и независимым. Во сне Я ощущает поток событий и ситуации и как участник, и как наблюдатель, обладающий способностью чувственно воспринимать внутреннее Я одушевлённых и неодушевлённых объектов, противостоящих ему. За этой способностью проступает связь с миром Ты, через который только и возможно начальное целостное олицетворённое восприятие мира как он есть, без упрощённых, односторонних, определяемых предметных моделей. Сон — это мир живых взаимоотношений, не имеющих оценочного характера. Когда человек просыпается, просыпается и его Я из мира Это и первый вопрос, который оно задаёт себе (а точнее своему Я из мира Ты, выступившему во сне) — Что бы это значило? Начинается оценка, то есть поиск объяснений и моделей внутри мира Это.



Конечно, это изменение сознания Я всё ещё охвачено паутиной взаимосвязи с Ты, как увеличено выделяющие черты стремления к Ты и уже не к Ты. Но оно, разрастаясь, отбрасывает эту взаимосвязь с возрастающей энергией, пока придёт время, когда оно во взрывном порыве отчаяния обрывает последние связи,* и Я противоставляет себя на мгновение отделённым от того что было Ты, и успевает взять само себя в свои владения; и из них уже войти во взаимоотношения, в сознании самого себя. Только сейчас может другое начальное слово быть собранным. Ты взаимоотношений постоянно истощалось, но оно не становится посредством этого Это для некого Я, объектом восприятия и опыта без реальной связи, как это с этих пор и будет происходить.** Оно становится до некоторой степени Это, так сказать — Это для себя.*** Оно, пересмотренное в самом начале, уже ждёт, чтобы подняться в новом взаимоотносящемся событии. Кроме того, тело, созревающее в личность, было сознанием, отличающегося от мира вокруг него, как



* Кто не знаком с горьким опытом осознания своего одиночества в детстве? Однако кто сохранил его в памяти?
** Выросший ребёнок уже не спит вместе с плюшевым медвежонком.
*** Можно также говорить о возникновении Ты внутри Я. Оборванные связи с миром Ты замыкаются, соединяясь друг с другом внутри Я, образуя новую «внутреннюю» паутину, охватывающую Я. Прямые чувственные взаимоотношения с миром Ты теперь уже невозможны. Возникает то, что вновь образовавшееся Я пытается потом определить как душу, как духовную связь, и либо доверившись ей потянется к звёздам, к Богу — к той модели вечного Ты и вечной жизни, которую оно создает в себе, либо отказавшись искать что бы то ни было вне себя, уверившись в своей самодостаточности и самодостаточности своего кратковременного пребывания, развив своё самомнение до того чтобы объявить себя целью и смыслом существования, потеряет и то и другое, а следовательно и само право существовать.



носитель его восприятия и исполнитель его импульсов. Но это отличие было просто сопоставлением, вызванным к жизни его видением, в ситуации не абсолютного разделения Я от его объектов. Но сейчас разделённое Я возникает трансформированным. Стянутое из субстанции и полноты в функциональную одномерность познающего и использующего субъекта, Я подступает, и захватывает власть над всеми существующими «Это» «в себе и вне себя», формируя их соединение с собой в соответствии с другим начальным словом.

Человек, который стал сознающим Я, т.е. человек, который сказал Я-Это, стоит перед вещами, а не противостоит миру в потоке взаимодействия с ним. Теперь с увеличительным стеклом пристального наблюдения он склоняется над частицами и превращает их в объекты, а потом, с биноклем отдалённой инспекции он разглядывает получившуюся «картину» и устраивает объектам сценарий. Он изолирует объекты в наблюдении без ка­ко­го-ни­будь чув­ст­ва их ис­ключитель­но­сти, он свя­зы­ва­ет их в схе­му без ка­ко­го-ли­бо чув­ст­ва все­об­ще­го. Чув­ст­во ис­ключитель­но­сти он мог бы най­ти толь­ко во взаи­мо­от­но­ше­ни­ях, и чув­ст­во еди­но­го, все­об­ще­го, то­же, толь­ко в них. Но начальное Я-Это было произнесено, и те­перь он пер­вый раз изучает ве­щи толь­ко как сум­му качеств.

Ко­нечно, об­ра­зы Ты, со­хра­нив­шие­ся в па­мя­ти от ка­ж­до­го от­дель­но­го опы­та взаи­мо­от­но­ше­ний, ос­та­ют­ся, но уже уто­нув­шим в ней, и сейчас пер­вый раз ве­щи для не­го дей­ст­ви­тель­но со­сто­ят из их качеств. Ис­поль­зуя уп­рощенную па­мять взаи­мо­от­но­ше­ний, во­об­ра­жая и мо­де­ли­руя, или, ду­мая и ана­ли­зи­руя чело­век в со­от­вет­ст­вии с его на­ту­рой уве­личива­ет яд­ра суб­ста­ции, ко­то­рая по­ка­за­ла се­бя в Ты на­деленной вла­стью и спо­соб­но­стью вби­рать в се­бя все качес­т­ва. Сейчас, в пер­вый раз, он ус­та­нав­ли­ва­ет ве­щи в про­стран­ст­ве и во вре­ме­ни, в причин­ной свя­зи. Ка­ж­дую в ее соб­ст­вен­ную ячей­ку с обоз­начен­ным кур­сом, в со­от­вет­ст­вии с ее из­ме­рен­ны­ми ха­рак­те­ри­сти­ка­ми и ус­лов­но оп­ре­де­ляе­мой при­ро­дой.

Ко­нечно, Ты по­яв­ля­ет­ся в про­стран­ст­ве, но в ис­ключитель­ном по­ло­же­нии, в некой точке, где весь мир про­ти­во­сто­ит ему. Там, где про­стран­ст­во и все ос­таль­ное мо­жет быть толь­ко зад­ним пла­ном, вне ко­то­ро­го Ты толь­ко и су­ще­ст­ву­ет, но не в зем­ных гра­ни­цах и из­ме­ряе­мых пре­де­лах.*

Ты по­яв­ля­ет­ся так­же и во вре­ме­ни, но только в тех со­бы­ти­ях, ко­то­рые за­кончились в се­бе. Ты не су­ще­ст­ву­ет как часть про­дол­жи­тель­ной и ор­га­ни­зо­ван­ной по­сле­до­ва­тель­но­сти. Ты живет в «про­дол­жи­тель­но­сти», из­ме­ре­ния и воз­дей­ст­вие ко­то­рой оп­ре­де­ляе­мо толь­ко в его соб­ст­вен­ных тер­ми­нах. Ты не по­яв­ля­ет­ся про­тяженно, од­но­вре­мен­но как дей­ст­вую­щий на Я, и как под­вер­гаю­щий­ся воз­дей­ст­вию Я, но, од­на­ко, ог­ра­ничен­ный ря­дом причин в его взаи­мо­дей­ст­вии с Я, Ты по­яв­ля­ет­ся толь­ко в начале и в кон­це со­бы­тий.**

Это часть основной правды человеческого мира — только сфера Это может быть приведена в порядок. Только когда вещи перестают быть нашим Ты и становятся нашим Это, они могут быть скоординированы. Ты не знает ни систем, ни координат. Но, сейчас мы зашли столь далеко, что стало необходимым определить другую часть основной правды, без которой этот мир был бы бесполезным фрагментом — а именно, мир, который организован, не есть миропорядок. Есть моменты, в беззвучной глубине которых мы заглядываем в миропорядок, настояще присутствующий. Тогда в его собственном полёте нота может быть услышана — но, организованный мир, это вовсе не отчётливая партитура. Эти моменты бессмертны и наиболее преходящи из всех; нет контекстов, гарантируемых ими, но их власть наполняет творения и знания человека, лучи их энергии устремляются в организованный мир и растворяют его вновь и вновь. Это случается, как в истории личности, так и человечества.



* Где угодно, но только не там.

** Язык этого абзаца напоминает язык теологических иследований. Куда как проще сказать «на небесах», но что же это однако реально значит?



Человек двойственен в соответствии с его двойственным отношением к миру, окружающему его.

Он воспринимает то, что существует вокруг него — просто вещи и существа как вещи; и то, что происходит вокруг него — просто события и действия как события. Вещи, состоящие из свойств, события из моментов, вещи, входящие в определённые параметры мест, события в установленные периоды времени. Вещи и события, ограниченные от других вещей и событий, измеряемые ими и сравниваемыми с ними; он воспринимает организованный и разделённый мир. Это в некоторой степени надёжный мир, имеющий плотность и длительность, его организация может быть прослежена и извлечена опять и опять. Её можно достроить вверх, (довообразить с закрытыми глазами), и проверить с открытыми глазами.

Этот мир всегда здесь, рядом с вашей кожей, если вы сожмёте, ограничите то, что есть в вашей душе и взглянете на него таким образом. Если вы предпочитаете, или привыкли это делать — это так. Этот ваш объект остаётся таковым так долго, как вы желаете, и остаётся полнейшим пришельцем внутри вас и вовне. Вы воспринимаете «мир», принимаете его к себе как «правду», и он позволяет себе быть взятым, но он не открывается вам. Только в соотношении с ним вы можете определить своё «понимание» других — мир есть объект общий для всех и он готов служить вам, независимо от того как вы устанавливаете свои взаимоотношения с ним. Но вы не можете встретить других в нём, если вы не готовы, не можете, или не хотите открыться и доверится ему, как своему Ты, и позволить ему сделать то же самое. Вы не можете держаться в жизни без него, без его готовности поддержать вас. Но, если вы не сумели увидеть и узнать в нём Ты, то когда вы расстанетесь с ним, ваша могила будет в пустоте.

Или с другой стороны, человек встречает то, что существует и становится как то, что встречает его — всегда просто единое существо; и каждый объект становится для него проявлением этого единого существа. То, что существует, открывается ему в событиях; и то, что случается, действует на него как то, что это есть. Настоящее для него только это одно существо, но оно содержит весь мир. Измерения и сравнения исчезают, это заложено в вас самих: как много неизмеримого становится реальностью для вас. Эти встречи не организованы в «упорядоченном» мире, но каждая из них есть знак мирового порядка. Они не связаны одна с другой, но каждая из них — это ручательство солидарности с миром. Мир, который появляется перед вами, с этой стороны ненадёжен, он постоянно меняет облик, вы не можете удержать его, запечатлев его в словах. Он не имеет плотности, так как всё в нём проникает во всё остальное. Он не имеет длительности, так как он приходит даже, когда не призывается и исчезает даже, когда человек пытается его удержать. Он не может быть обозреваемым, если вы пожелаете сделать его обозреваемым, вы потеряете его. Он приходит, и приходит взять вас и отдать себя вам; и если это не достигает вас, когда вы встречаете его, он исчезает, но возвращается вновь, и каждая новая встреча заново испытывает вас.



Это не происходит где-то вне вас, это шевелится в глубине вашей души, и если вы скажете «Душа моей души,» вы не скажете слишком много. Но, если вы желаете определить и ограничить этот мир в своей душе, вы его уничтожите. Это и есть ваше настоящее; только когда вы имеете его, вы

действительно имеете настоящее. Вы можете превратить его в свой объект — вы можете познавать и использовать его, вы должны постоянно делать это — но, когда вы делаете это, вы уже не имеете настоящего. Между вами и ним есть взаимный залог: вы говорите Ты и доверяете себя ему, Он говорит Ты и доверяет себя вам. Вы не можете передать это своё Ты другим, соприкасающимся с ним, вы один с ним. Но Он учит вас встречать других и сохранять свою точку соприкосновения с ним, (своё Я) встречая других. Через благодарность встречи с ним и торжественную печаль расставания, он направляет вас к Ты, в котором все линии взаимоотношений встречаются и все Я обретают своё вечное звучание. Это не помогает вам поддержать себя в жизни (найти тихую обитель для своей души), это позволяет вам увидеть проблески вечности и освятить саму жизнь.



Мир Это ус­та­нов­лен в кон­тек­сте вре­ме­ни и про­стран­ст­ва. Мир Ты не уме­ща­ет­ся в рам­ках про­стран­ст­вен­но — вре­мен­ной сет­ки, ох­ва­ты­ваю­щей мир Это.

Обособленному Ты после того, как взаимоотношения исчерпают себя, предназначено стать Это.

Обособленное Это, раскрываясь во взаимоотносящихся событиях, может выйти из предметного мира и превратиться в Ты.

   Эти две ос­нов­ные при­ви­ле­гии ми­ра Это по­бу­ж­да­ют чело­ве­ка смот­реть на мир Это как на мир, в ко­то­ром он дол­жен жить и где, к то­му же, жить ком­фор­та­бель­но. Этот мир ка­жет­ся ему един­ст­вен­но дей­ст­вен­ным, обе­щаю­щим и даю­щим все ви­ды воз­бу­ж­де­ний и вол­не­ний, дея­тель­но­сти и зна­ний. В этой хро­ни­ке со­лид­ных бе­не­фи­сов мо­мен­ты встречи с Ты ка­жут­ся стран­ны­ми, ли­ричес­ки­ми, дра­ма­тичес­ки­ми эпи­зо­да­ми, со­блаз­няю­щи­ми и ма­гичес­ки­ми, но под­во­дя­щи­ми нас к опас­ным пре­де­лам, где мы рис­ку­ем по­те­рять свое моральное бла­го­по­лучие и уб­ла­жен­ное са­мо­мне­ние, ос­тав­ляю­щи­ми по­сле се­бя боль­ше во­про­сов, чем удов­ле­тво­ре­ния, рас­ша­ты­ваю­щих безо­пас­ность — в ко­рот­ких жут­ких мо­мен­тах, без ко­то­рых мы мо­жем пре­крас­но обой­тись.
И по­сколь­ку мы чув­ст­ву­ем свою не­сво­бо­ду, мы по­ки­да­ем их и воз­вра­ща­ем­ся на­зад в «мир», мы не ос­таемся в них.

   Почему же тогда мы не обращаемся к гармонии, которая взывает к нам, и не воплощаем её в реальность объектов? Почему когда у нас не остаётся другого выбора, как только сказать Ты отцу, жене или товарищу, не сказать Ты, не имея ввиду Это. Произнести звук Ты используя вокальные органы, не равнозначно произнесению этого ужасного начального слова, более того это нетрудно, прошептать с душой влюблённое Ты, так долго, как ничто другое, но при всём этом, это лишь значило бы испытывать и использовать его.

   Жить в чистом настоящем невозможно. Жизнь была бы быстро сгораемой, если бы меры предосторожности не были бы приняты, для того чтобы быстро и тщательно подавить, ослабить настоящее. Но, это возможно, жить в голом прошлом, действительно, только в нём жизнь может быть организована. Для этого только лишь необходимо наполнить каждый момент опытом и использованием и настоящее прекратит гореть.

Со всей серьёзностью исповедальной искренности выслушай это:

Без мира Это человек не может жить, но тот, кто живёт только в мире Это, не есть человек.

                ЧАСТЬ 2

История человека, и человечества в целом, на любом продолжительном отрезке, где они могут быть рассмотрены совместно, согласуются по крайней мере в одном аспекте, они указывают на прогрессивное увеличение мира Это.

История человечества в той её части, которая затрагивает данный аспект, показывает, что последовательные очаговые сферы культуры имеют своё начало в примитивных состояниях, различающихся по особенностям и колориту, но имеющих сходную постоянную структуру. В соответствии со своей примитивностью эти культурные сферы имеют в своём начале весьма скромный мир объектов. Жизнь, не человечества, но отдельной культуры, могла таким образом иметь сообщение с индивидуальной жизнью. В процессе развития и территориального расширения эти очаговые культуры, независимо от своих явно изолированных сфер, через историческое влияние других, предшествующих культур, вбирают в себя мир Это, принадлежащий другим культурам. Эта абсорбция не происходит на ранних стадиях, но тем не менее предшествует времени расцвета данной культуры. Она может происходить как прямое вбирание того, что существует в современности, как древняя Греция приняла Египетский мир, или косвенно, как принятие того, что уже было в прошлом, как христианский запад воспринял греческий мир. Таким образом, культуры увеличивают свой мир Это не только благодаря своему собственному опыту, но также через абсорбцию чужеземного опыта.

Культуры развиваются таким образом только тогда, когда пополняют себя в решительных открывающих расширениях, совпадающих с эпохой завоеваний или географических открытий. (В данном случае воздействие от восприятия мира Ты других культур не принимается во внимание) Следовательно, в основном, мир объектов в каждой последующей культуре расширяется. Несмотря на различные задержки и кажущийся регресс, прогрессивное увеличение мира Это ясно различимо в истории. В данном случае не имеет значения является ли «мировоззрение» данной культуры ограниченным (то есть закрытым, или отгороженным от всего остального мира), или переходящим свои пределы, «ограниченный» мир может содержать больше вещей, частей и процессов чем «неограниченный». Здесь также важно сравнивать не только объём национальных знаний, но также степень социальной дифферентации и уровень технических достижений. Поскольку через обе эти сферы мир объектов возрастает.

Началь­ное со­еди­не­ние чело­ве­ка с ми­ром Это за­ключено в изучении, ко­то­рое по­сто­ян­но обес­печива­ет вос­соз­да­ние это­го ми­ра, и в ис­поль­зо­ва­нии, ко­то­рое ведет этот мир к его мно­гочис­лен­ным це­лям; под­дер­жа­ние, во­зоб­нов­ле­ние и обо­ру­до­ва­ние чело­вечес­кой жиз­ни. В со­от­вет­ст­вии с рас­ту­щей про­тяженно­стью ми­ра Это, спо­соб­ность к изучению и ис­поль­зо­ва­нию так­же долж­на рас­ти. Чело­век вы­ну­ж­ден во все боль­ших и больших размерах за­ме­щать пря­мой опыт кос­вен­ным, он при­об­ре­та­ет «па­ра­гра­фы зна­ний» без со­при­кос­но­ве­ния с ре­аль­ным ми­ром, его об­ласть ис­поль­зо­ва­ния ми­ра ста­но­вит­ся все бо­лее спе­циа­ли­зи­ро­ван­ной.*

От поколения к поколению происходит неизбежное постоянное развитие этой способности. Этим обычно и ограничивается обычное содержание разговоров о прогрессивном развитии духовной жизни, то есть, под духовностью подразумевается всё возрастающий уход человека в сферу его собственных интеллектуальных построений;



* Прямой контакт человека с миром всё более сужается и даже, если целью такого контакта является не использование уже готовых «знаний», а поиск новых, то никакое азартное исследование, подстёгиваемое жаждой открытий, никакое проникновенное, «чувственное» понимание «устройства» той или иной ограниченной сферы этого мира не способно приблизить человека к истинному постижению бытия.



сферу, не имеющую выхода к взаимоотношениям и, в силу этого, подавляющую человеческую личность. Тем самым интеллект противопоставляет себя духу, пытаясь занять его место и утвердится на нём. Такая «духовная жизнь» является препятствием для истинной жизни духа, тем более, что само развитие способности к изучению и использованию обычно сопровождается уменьшением природной человеческой энергии входить во взаимоотношения — той единственной энергии, благодаря которой только и возможна духовная жизнь человека.*

Дух в его человеческом проявлении — это ответ человека своему Ты. Человек может выразить (приоткрыть свою душу) на многих языках; языках речи, искусства, действий — но дух только один — его ответ Ты.



Ты — взывающему к нему, и не в загадочном и молчаливом противо- стоянии природы, а в прорывающемся сквозь немые формы мира, прямом, ощутимом, и действенном стремлении человеческой души к вечности, в котором человеческой голос сливается с могучим звучанием гармонии вселенной.

Также как слово, рождаясь от духовного образа мира** и обретая форму, вначале возникает в голове человека, а затем уже озвучивается в органах речи (что по существу является раздвоенным



* Интеллект, жаждущий власти и желающий рассматривать самого себя как высшею ценность и высшею инстанцию, стремится подменить собой недоступную для него сферу духовности. Однако голый интеллект не может ни оправдать, ни осмыслить сам феномен жизни, он не способен совладать со всей полнотой сил и страстей, образующих человека. Это область духа — мастера со времён незапамятных.

** «…и, образ мира в слове явленный» духовный поэтический образ мира, лежащий в основе чувственного восприятия.



преломлением одного истинного события: не речь вынашивается в человеке, а человек определяет свою позицию в речи и говорит, опираясь на неё), так и дух, прообраз слова, существуя не во мне, но между Я и Ты, только лишь овеществляется и открывается в слове.

Дух не как кровь, которая циркулирует в тебе, он как воздух, которым ты дышишь. Человек духовен, если он способен ответить своему Ты. Он может сделать это только, войдя во взаимоотношения всем своим существом. Только в силу данной ему энергии входить во взаимоотношения человек обретает истинную жизнь духа. Но, возвеличенная меланхолия нашей судьбы проявляет здесь всю свою власть. Чем сильнее ответ, чем полнее и прочнее взаимоотношения, тем сильнее связывание Ты в объект. Только молчание перед Ты — молчание всех языков, безмолвное внемлющее сосредоточение души, предшествующее появлению нечтозначащего и тем самым связы- вающего дух слова, освобождает Ты и позволяет человеку соприкоснуться с ним в той почти недосягаемой глубине, где Ты существует как одно целое с Я, неразделяемое и неопределяемое, а потому и невыразимое, а лишь способное быть тем, что оно есть.*



* Ты не значит ничего, что мо­жет су­ще­ст­во­вать от­дель­но от Я. Без Ты нет Я, так­же как без Я нет Ты. (Толь­ко Это-Он-Оно су­ще­ст­ву­ет вне, от­дель­но от те­бя.) Как вол­шеб­ный узор в ки­тай­ском ка­лей­до­ско­пе Ты исчеза­ет, пре­вра­ща­ясь в Это, при по­пыт­ке приот­крыть его тай­ну. Но, Ты не есть ил­лю­зия, по­ро­ж­дае­мая иг­рой све­та — Ты су­ще­ст­ву­ет в ду­ше чело­ве­ка, до­бив­ше­го­ся едине­ния всех сво­их сил и стра­стей в но­вой выс­шей гар­мо­нии, не­ох­ва­ты­вае­мой чело­вечес­ки­ми чув­ст­ва­ми и спо­соб­но­стя­ми са­мо­вы­ра­же­ния.  По­пыт­ки за­фик­си­ро­вать и изо­бра­зить это в пол­ной жи­вой и не­по­сти­жи­мой сущ­но­сти, да­ют начало древ­ней­шей ми­фо­ло­гичес­кой по­эзии и ре­ли­гии. Чело­век, ис­поль­зуя свои язы­ки, оформ­ля­ет взаи­мо­от­но­ше­ния — соз­дает разно­ли­кие об­ра­зы вечно­го Ты, при­да­вая им оп­ре­де­ляе­мую фор­му, через ко­то­рую он толь­ко и мо­жет вос­соз­да­вать Его в сво­ей ду­ше.



Всякий ответ втягивает Ты в мир Это. В этом вечная печаль человеческой судьбы, и её величие. Поскольку именно таким путём рождается творчество и достигается знание, появляются символы и возникают представления.

Но то, что было таким образом втянуто в мир Это и превращено в объект, хотя и отвердевает в состоянии вещи среди вещей, но в силу своей начальной природы имеет склонность к обратному превращению.



Мир един, но не как некий цельный, огромный механизм, а как единство бесконечных проекций Высшего начала в бесконечных измерениях, каждое из которых освещено Его лучами.



Мир конечен, поскольку все бесконечности мира соединяются в Одном.

Мир вечен, но каждое его измерение существует так долго, как долго оно освещено вечным огнём начального источника. Жизнь угасает, когда Его лучи тускнеют и ослабевают. В этом невидимом свете мы обретаем своё настоящее. Мы получаем энергию жизни, однако, недостаточную для того, чтобы освободить себя в высшем вечном воплощении, но достаточную для того, чтобы увидеть вечность и воплотить своё вечное начало в этом, единственном для нас мире — и в этом смысл настоящего для нас, ибо только тогда, когда это происходит, мир обретает свою истинную историю и надежду на спасение.

Вновь и вновь Ты, превращённый в объект, вспыхивает в настоящем, открывая своё истинное присутствие в мире. В этом предназначении дух живёт в человеке с того самого часа, когда он пробудился в нём. Человек, живущий в мире Это, в мире изучения и использования, боится истиной, непознаваемой и неподвластной ему природы мира. Вместо освобождения того, что заложено в мироздании, он стремится подавить любые попытки проявления свободной человеческой энергии, нарушающей гарантированное спокойствие мира Это, вместо проникновения в гармонию мира, он осматривает его взглядом владельца, вместо принятия того, что есть как оно есть, он составляет собственную ведомость. Знание приходит к человеку не в умозрительном созерцании бытия, а в наблюдении результатов его взаимодействия с миром, противостоящим ему.* Человек должен ухватить и отделить объект, который он видит в потоке настоящего, он должен сравнить его с другими объектами, установить его в соотвествующем месте в классификации объектов, описать и проанализировать его как вещь среди вещей. Только как Это, его объект может войти в структуру знаний. Но, когда он производил наблюдения, его объект не был вещью среди вещей, событием среди событий, он был исключительным, невоспро- изводимым настоящим. Мир не разделял себя с его объектом наблюдения в терминах закона, который был впоследствии извлечён из внешнего проявления взаимосвязей бытия, он осуществлял это разделение своим собственным образом. **



* В этом суть любого научного эксперимента. Любое измерение — это воздействие: в процессе измерения человек не прикладывает мерку к застывшему манекену этого мира, он стремится отделить и остановить объект чтобы осуществить свои измерения — он вторгает-ся в мир. В физике существуют границы измеряемости малых величин, поскольку энергия измерения становится сравнимой с энергией измеряемого объекта. Это не только в макро и микрокосмосмосе всё не так, это в нашем едином мире всё не так, как нам кажется.

** Нау­ка пре­тен­ду­ет на объ­ек­тив­ное и це­ло­ст­ное от­ра­же­ние ре­аль­но­сти. Она при­зна­ет соб­ст­вен­ную от­но­си­тель­ность в лишь в той ее ме­ре, ко­то­рая ка­са­ет­ся пол­но­ты и точнос­ти зна­ний, причем пред­по­ла­га­ет­ся, что по ме­ре рас­ши­ре­ния и уг­луб­ле­ния зна­ний они при­бли­жа­ют­ся к аб­со­лют­ным. Док­три­на научно-тех­ничес­ко­го раз­ви­тия ос­но­вы­ва­ет­ся на бес­ко­нечном от­кры­тии и ис­поль­зо­ва­нии бес­ко­нечно по­зна­вае­мо­го ми­ра. Но в ре­аль­ном ми­ре нет ничего бес­ко­нечно­го. Бес­ко­нечное от­кры­ва­ет се­бя как ко­нечное при пе­ре­хо­де на но­вый уро­вень.



Когда человек мыслит таким образом, он практически выпрядает отдельную нить из клубка событий, поскольку он каждый раз пытается выделить только одну особую форму того, что противостоит ему. Только после этого опытное знание может быть включёно в мир Это, в систему предметных знаний, основывающихся на абстрактных, чувственно невоспринимаемых идеях.

Тот, кто ос­во­бо­ж­да­ет опыт­ное зна­ние из пле­на ми­ра Это и от­кры­ва­ет его на­стоя­щее со­дер­жа­ние, тот, кто обоб­щая от­дель­ные яв­ле­ния соз­дает в се­бе кар­ти­ну ми­ра, как нечто ре­аль­ное спо­соб­ное ес­ли не пол­но­стью, то в ка­кой-то сво­ей час­ти жить в на­стоя­щем, то есть вой­ти в соз­на­ние чело­ве­ка и быть эф­фек­тив­ным в сфе­ре чело­вечес­ко­го бы­тия, за­вер­ша­ет акт по­зна­ния.* Но мож­но за­ни­мать­ся по­зна­ни­ем и по-дру­го­му, мож­но «ус­та­нав­ли­вать» фак­ты: «так, значит, все уст­рое­но: пред­ме­ты на­зы­ва­ют­ся так, со­сто­ят они из это­го и сто­ят вон в том мес­те…» То, что бы­ло пре­вра­ще­но в Это так и ос­та­лось им, оно изучает­ся как не­кое Это, пред­на­значен­ное для оп­ре­де­ле­ния под­хо­дя­ще­го при­ме­не­ния, а за­тем и «по­ко­ре­ния». **



* Это про­ме­те­ев­ское оза­ре­ние. Про­ме­тей вы­крал огонь у бо­гов и дал его лю­дям. Про­ме­тей не принес ка­ких-ли­бо зна­ний при­ро­ды ог­ня, он про­сто шаг­нул в ог­нен­ную сти­хию и при­ручил ее. То, что при­над­ле­жа­ло бо­гам и по­то­му про­ти­во­стоя­ло чело­ве­ку, ста­ло час­тью со­ли­дар­ной свя­зи чело­ве­ка с ми­ром. В го­то­вых фор­му­лах зна­ний эта ти­та­ничес­кая ра­бо­та ду­ха чело­ве­ка, свер­шив­ше­го эпо­халь­ное от­кры­тие от­сут­ст­ву­ет, она на­все­гда ос­тается час­тью его Ты, час­тью его опы­та взаи­мо­от­но­ше­ний с ми­ром. Но, са­ми личнос­ти ис­тин­ных «Да бу­дет свет!» чело­вечес­т­ва ос­та­ют­ся в ис­то­рии лю­дей.

** Лозунг научно организованного общества: «Мы не можем ждать милостей у природы, взять их наша задача». Но, не вторгаясь, а приручая мир, человек обретает своё место в нём.



Также и в искусстве: образ возникает в душе художника, когда он открывается миру, противостоящему ему.* Художник придаёт образу форму, превращая его в произведение. Это происходит не в мире богов, а в этом грешном мире, и даже если его произведение — его ответ Ты, войдя в этот мир остаётся неуслышанным, непонятым, и не привлекающим ничьё внимание, то оно, как бы засыпая в своей овеществлённой форме, всё же может проснуться, соприкоснувшись с чувствительной душой.** Оно ждёт встречи с человеком, чтобы на один бессмертный миг человек смог проникнуть сквозь форму и оживить воплощённый в нём образ заново. Потом, человек, возвращаясь к произведению, начнёт изучать то, что может быть в нём

изучено: «это сделано таким вот образом», или «это выражается вот так», или «оно имеет такие и такие вот свойства», и далее, он определяет его место в мире вещей; «это произведение такого — то класса и уровня».

Не то чтобы интеллектуальный анализ произведения искусства был бы излишен — он необходим для более точного отображения правды реальности и надреальности взаимоотношений, которая глубже человеческого понимания и чувственного проникновения.

И в третьих: сама жизнь человека есть его ответ Ты. Здесь эффективные действия не обусловлены «высшими материями». Это выше чем дух знаний или искусства, поскольку здесь бренный, смертный, человек не нуждается в смешивании себя с более долговечными структурами. Он не надстраивает себя в сферах



* Поэзия — это запись смещений души, происходящих под действием мироздания. (Б. Пастернак.)

** Китайский поэт рассказывает как люди не хотели слушать мелодию, которую он играл для них на своей нефритовой флейте. Тогда он пошёл к богам и сыграл для них. Боги прочистили людям уши и люди стали внимать звукам флейты. Поэт ушёл от богов и вернулся к тем, без которых его творение не может обойтись.



отражённой реальности,* не расходует свою творческую энергию на их создание, и не живёт своей истинной жизнью внутри них, а, продолжая сам себя, как единственное что ему дано, реализует всю свою человеческую энергию в искренних взаимоотношениях с людьми и миром. Очищенный и преображённый своим отважным решением, окружённый звучащей музыкой его речи, он способен достичь звёздных высот духа.** Здесь Ты, является человеку из глубокой тайны, обращается к нему из темноты неосознанного бытия, и он отвечает своей жизнью. Здесь, время от времени, исполняясь и наполняясь смыслом, слово становится жизнью, а жизнь учением. Она может исполнить закон или нарушить его, и то и другое одинаково необходимо для того чтобы дух мог существовать на земле. Она учит тех, кто придёт позже, но не тому, что должно, и не тому, как должно, а тому, как прожить жизнь в духе, лицом к лицу с Ты. Эта жизнь в любой момент готова стать для них Ты, и открыть им мир Ты — она постоянно приближается и прикасается к ним. Но они, потеряв волю к реальной жизни, неспособны вступить в живые взаимодействия с миром, могущим быть открытым для них, они полностью оснащены информацией, они зна­ют, что к чему.



* Потенциальная человеческая способность вступать во взаимо-отношения и воплощаться в Ты, благодаря которой только и возможна духовная жизнь человека, и его реальное духовное личностное бессмертие (чему в сущности и учили великие пастыри человечества от Будды до Христа), в обыденном сознании опосредуется и принижается до мистического индивидуального бессмертия (веры в повторное рождение или загробную жизнь). Это опосредование и создаёт сферу надреальных религиозных взаимоотношений. Но сами личности и Будды, и Христа, духовные образы которых живут в сознании людей, великолепно опровергают все учения и религии.

** Сократ, Исаия, Христос…



Они за­су­ши­ли уре­зан­ную и от­ре­ту­ши­ро­ван­ную личность ме­ж­ду ак­ку­рат­но пе­ре­плетенных стра­ниц ка­но­ни­зи­ро­ван­ной ис­то­рии, из ко­то­рой на­прочь из­гнан дух, тво­ря­щий ее. Они сте­ре­гут ре­аль­ную чело­вечес­кую ис­то­рию па­де­ния и ста­нов­ле­ния ду­ха, ис­пол­не­ния и на­ру­ше­ния за­ко­на, жи­вые сло­ва, же­ла­ние и во­лю, му­же­ст­во и дер­зость в темных хра­ни­ли­щах сво­их биб­лио­тек. Они не ску­пят­ся на вос­хи­ще­ние, и да­же по­кло­не­ние, обиль­но сме­шан­ное с те­ат­раль­ны­ми эф­фек­та­ми, как и при­личес­т­ву­ет со­вре­мен­но­му чело­ве­ку. О, ли­цо оди­но­кое как звез­да в ночи; о, за­думчивый перст на бесчув­ст­вен­ном челе; о, за­ти­хаю­щие ша­ги!



Развитие функции изучения и использования в основном происходит за счёт уменьшения человеческой энергии входить во взаимоотношения.

Как человек, превративший дух в средство получения наслаждения, определяет своё отношению к людям, живущим вокруг него?

Защищая и утверждая своё начальное Я — Это, разделившее мир надвое, он соответственно разделяет свою жизнь с окружающими его людьми на две чётко очерченные области: институции и чувства — область Это и область Я. Институции — это «внешняя» сфера, в которой преследуются все виды — ими же предлагаемых целей. Здесь человек работает, договаривается, оказывает влияние, предпринимает, соглашается, организует, делает деньги, приказывает и подчиняется, избирает и ораторствует, служит и проповедует. Это довольно таки неплохо организованные и до некоторой степени гармоничные структуры, в которых при многообразном участии человеческих умов и рук осуществляется деловая активность.

Чувства «внутри», там, где человек живёт своей жизнью, где он возвращается к себе после профанизирующих его существо институций. Здесь человек любит и ненавидит, наслаждается, потворствует своим желаниям, тоскует и, иногда, страдает, если это страдание не слишком сурово. Здесь он у себя в доме и, устроившись поудобнее в кресле-качалке, он позволяет себе развернуть весь свой спектр эмоций.



Институции — сложноустроенный торговый пассаж, чувства — будуар, обогащённый изменяющимися интересами и развлечениями.

Гра­ничная ли­ния все­гда в опас­но­сти, по­сколь­ку ре­ти­вые чув­ст­ва ино­гда втор­га­ют­ся в са­мые чопор­ные ин­сти­ту­ции, но при на­личии доб­рой во­ли по­ря­док все­гда мо­жет быть вос­ста­нов­лен.

Гораздо труднее определить граничные линии в сфере так называемой личной жизни. Например, в браке такое разделение невозможно произвести сколько ни будь простым путём; но всё же граница существует и осознаётся супругами. Но в публичной жизни эта граница может быть чётко проведена.



Отделённое Это институций — это искусственный бездушный организм, а отделённое Я чувств разучившаяся летать душа — птица, смутно помнящая ощущение полёта, но боящаяся оторваться от земли. Они не знают человека, институции воспринимают его только как определённый, специализированный «образец», *



* Человек может потратить жизнь для их достижения, прежде чем обнаружит, что за ними скрывается весьма реальное ничто. Любая цель, лишённая одухотворяющего начала становится мнимой, хотя именно те цели, которые направляются робкими попытками духа реализовать себя, кажутся такому человеку зыбкими, воздушными, нереальными. Это закономерный результат разделения мира на предметную активную сферу и, трагически замкнутую в своём Я, пассивную, рефлектирующею сферу духа. Именно эта трагедия замкнутого рефлектирующего сознания человека лежит в основе многих художественных произведений. (Неисчерпаемая, вечная тема человека так и не реализовавшего своё Я — Ты.)



чувства — только как их «объект». Ни институции, ни чувства не знают настоящего: институции, даже самые современные, знают только безжизненное прошлое (легко утверждающееся на месте самых вдохновенных начинаний), чувства, даже самые пылкие и продолжительные — это всего лишь мимолётность, ещё-не-осуществлённость.* Ни те, ни другие не знают реальной жизни, и не могут наполнить смыслом и содержанием жизнь человека. Институции не созидают общественной, а чувства — личной жизни.** То, что институции не созидают реальной общественной жизни, осознаёт с увеличивающейся тревогой всё большее число людей: это отправная точка бедственных исканий века.



* Ин­сти­ту­ции не толь­ко не зна­ют, но и не же­ла­ют знать ре­аль­но­го на­стоя­ще­го, для них ре­аль­ность толь­ко они са­ми, да­же ес­ли их дея­тель­ность ста­но­вит­ся чис­то бю­ро­кра­тичес­кой, яв­но бес­смыс­лен­ной, про­ти­во­речащей ин­те­ре­сам об­ще­ст­ва и тол­каю­щей его на­зад в про­шлое.

Чувства есть только предпосылка осознанной, деятельной решимости человеческого духа воплотить себя в жизни, решимости достигаемой только через концентрацию и воединение всех чувств — только через Ты, ставшее настоящим. Разрозненные, ненаправленные, хаотические чувства могут на некоторое время создать иллюзию цельности и направленности и частично реализоваться в настоящем. Но, эта весьма хрупкая реализация, не имеет подкрепления в реальном бытии освящённого духом мира, (не питается энергией реальных всеобъемлющих взаимоотношений, а строится на ограниченных иллюзорных представлениях) и, как правило, заканчивается разочарованием.

** Например, семейный союз, основанный не на безусловности и святости родства душ, данного Богом, а на условности человеческих чувств, не может служить прочной основой для построения реальных взаимоотношений. Ин­сти­ту­ции не спо­соб­ны вос­при­нять ре­аль­ную це­ло­ст­ную чело­вечес­кую личность, но они спо­соб­ны пре­вра­тить ее в свой обез­ду­шен­ный при­да­ток.



Но, то, что чувства не создают личной жизни понятно лишь немногим. Для большинства личная жизнь только и есть жизнь чувств и, если вы как это свойственно современному человеку научились заниматься исключительно собой и собственными чувствами,* то отчаяние из-за их нереальности не так-то легко может вывести вас на лучший путь, ведь отчаяние — тоже чувство и довольно таки интересное.

Люди, которые осознают неспособность институций создавать истинную общественную жизнь, начинают искать всевозможные способы «оживления» институций: «Институции должны быть распущены, или растворены чувствами. Институции должны получить новую жизнь путём введения в них «свободы чувств». Если механическое государство соединяет граждан чуждых друг другу в самом своём существе, не устанавливая и не способствуя установлению совместной жизни, надо — говорят они — позволить государству быть замещённым общностью основанной на любви, и эта общность возникнет тогда, когда люди, свободно направляемые чувствами, сблизятся и пожелают жить вместе. Но это не так. Истинная общность не возникает благодаря чувствам людей друг к другу (хотя, действительно, и не без них), но только благодаря тому, что они объединены связующими, освящёнными взаимоотношениями с общим центром, вокруг которого и возникают, живущие, освящённые



* Это — так называемая «школа жизни». Со­общ­ность ин­ди­ви­дуу­мов, ка­ж­дый из ко­то­рых ог­ра­ничива­ет се­бя сво­ей соб­ст­вен­ной сфе­рой чувств, — это мил­лио­ны эгои­стичес­ки раз­роз­нен­ных Я, не спо­соб­ных про­из­не­сти Ты. Чело­век, эгои­стичес­ки замк­ну­тый в сво­их чув­ст­вах, мо­жет считать свою личную жизнь са­мо­дос­та­точной, но это не есть ре­аль­ная на­пол­нен­ная, значени­ем чело­вечес­кая жизнь, ко­то­рая начина­ет­ся толь­ко лишь с про­из­не­се­ния Ты. Личность, ес­ли у нее хва­та­ет сил со­хра­нить се­бя, не мо­жет ис­пы­ты­вать удов­ле­тво­ре­ния ни от без­душ­ной, дея­тель­но­сти ин­сти­ту­ций, ни от ог­ра­ничен­ной, замк­ну­той об­лас­ти чувств.



взаимоотношения людей друг к другу. Второе проистекает из первого, но все же определяется не только им одним. Общность строится на живых взаимоотношениях, но строитель — живой воздействующий Центр. И формы так называемой личной жизни тоже не могут быть обновлены исходя из свободного чувства (хотя, конечно, и оно важно). Брак, например, никогда не обновится ничем иным, кроме как тем на чём всегда основан истинный союз; два человека открываются друг другу как Ты. Вне этого брак строится на таком Ты, которое ни для одного из супругов не есть его Я. Метапсихическое и метафизическое явление любви сопровождается чувствами, но не ими определяется. Тот, кто желает придать новую жизнь браку из другого источника, ненамного отличаются от того, кто желает отменить его. Оба ясно показывают, что не знают, или не желают знать истинного «надреального» основополагающего фактора взаимоотношений.

И действительно, если из всей многообсуждаемой эротической философии века, отбросить всё то, что не связано исключительно с самим Я, то есть все те ситуации, в которых для каждого партнёра Ты другого истинно не присутствует, (не обретает в нём статус настоящего: не живёт, не действует в нём, не определяет его мысли и поступки), а каждый партнёр только лишь услаждает себя через другого, — что же тогда останется?

Ис­тин­ная об­ще­ст­вен­ная и ис­тин­ная личная жизнь — это две фор­мы со­еди­не­ния лю­дей. В этой их функ­ции они воз­ни­ка­ют, су­ще­ст­ву­ют и ви­до­из­ме­ня­ют­ся. Чув­ст­ва (ме­няю­щее­ся со­дер­жи­мое) и ин­сти­ту­ции (ста­би­ли­зи­рую­щая фор­ма) не­об­хо­ди­мы, но со­единенные вме­сте они еще не со­зи­да­ют ре­аль­но­го чело­вечес­ко­го на­стоя­ще­го, то есть, не со­зи­да­ют гу­ман­ную, на­пол­нен­ную реа­ли­за­ци­ей чело­вечес­ко­го ду­ха, жизнь: это де­ла­ет третье — цен­траль­ное при­сут­ст­вие Ты, или, точнее, цен­траль­ное Ты вос­при­ни­мае­мое в на­стоя­щем.*



* Это нечто не определяемое ни словом Бог, ни словом Родина, страна или государство. Ибо мы говорим ни о чём ином как о реальных взаимоотношениях человека с окружающими его людьми, о его отношении к своему народу и государству. Конечно, эти отношения могут вовсе и не существовать, человек может воспринимать окружающих просто как некую среду, позволяющую ему существовать и бороться за улучшение своего существования. Лозунг такого человека: «Каждый сам за себя, один Бог за всех». Но, что это за Бог, для которого нет места в душе человека, и что это за человек?

Циничный Талейран однажды возразил Бонапарту: «Ваше Величество, государство держится не на штыках, а на предрассудках». Какое бы пышное учреждение не стояло бы на святом месте (а оно, как известно, никогда не бывает пусто), как бы сильна, авторитарна и жестока не была бы его власть, как бы лицемерна и хитра не была б его политика — правда всегда обнаруживает себя.

«То, что мы называем государством, вновь и вновь оказывается масштабом, определяющим сколько доброй воли имеется для создания общности и сколько, с другой стороны, требуется принуждения, чтобы в данный момент и в данном месте сохранить минимальную меру порядочности, необходимую для совместной жизни людей». *

Без доброй воли, без веры в справедливость и человеческий гуманизм (воспитанный на вере в творящего мир, парящего над миром, любящего мир Бога) никакая цивилизованная общность людей существовать не может.

«Не отдельная личность, а только общность в своём многообразии и единстве, во взаимодействии и совместном опосредствовании её разнотипных членов с различными призваниями может дать Богу единый ответ жизни человека». *

Но есть и обратная сторона медали «Каждый народ получает то правительство, которое он заслуживает…»



* М. Бубер. «Церковь, государство, народность».



Центральное Ты воспринимаемое в настоящем — это реальное ощущение духовной взаимосвязи человека с миром и людьми, взаимосвязи реально воздействующей на человека, и определяющей воздействие человека на мир и на общность людей, в которой он живёт. Духовной, ибо ни какой другой не дано, это единая душа, объемлющая всех. Римские легионеры, приветствуя Цезаря, восклицают: «Идущие на смерть приветствуют тебя». Русские солдаты шли в бой с возгласами: «За Бога, Царя и Отечество». Но, пожалуй, самое выразительное свидетельство силы духа, любви к своему народу и нерушимости клятвы оставили триста спартанцев, защищавших Фермопилы: «Путник, пришедший во Спарту, поведай народу, что, защищая закон свой, костьми мы тут все полегли».



Началь­ное сло­во Я — Это не есть зло, так­же как не есть зло ма­те­рия. Не есть оно и нечто по при­ро­де сво­ей про­ис­хо­дя­щее от зла, но, оно ста­но­вит­ся та­ко­вым, ко­гда за­тме­ва­ет со­бою пол­ную не­по­сти­жи­мую ре­аль­ность бы­тия и за­став­ля­ет чело­ве­ка вос­при­ни­мать ог­ра­ничен­ную при­зрачную кар­ти­ну жиз­ни как един­ст­вен­но су­щее.

То воздействие на мир, которое оказывает человек, живущий в мире Это, то возмущение, которое он производит своим вторжением в мир, не проникает сквозь дремучий частокол прошлого, окружающий мир предметов. Оно бесследно исчезает в прошлом, не воплощаясь в реальном живущем настоящем, и не достигает Бога.



Но, разве общественная жизнь современного человека не погружена в каждодневную суету насущных проблем мира Это. Могут ли две образующие сферы этого мира, экономика и политика, с их существующей протяжённостью и полнотой структуры, основываться на каком-либо другом базисе, чем на преднамеренном отречении от всех «направлений», не проистекающих из их собственных античеловечно трансформированных человеческих нужд. Могут ли они вместо решительного отказа от любого обращения к суду «чуждому» для них быть зачатыми на доверии и любви вместо корысти и насилия. И, разве, изучающее и использующее Я, которое властвует здесь, Я, которое извлекает для себя пользу от имущества и работы, произведённой в экономике, и борющееся за своё самовыражение в политике, не должно быть благодарно этому неограниченному господству двух взаимодействующих, но бездушных сфер за распространённую и солидную структуру великих «объективных» продуктов выращенных в них. Разве организационное могущество великих политических и экономических деятелей связано с тем, что они рассматривают людей, вовлекаемых в их грандиозные предприятия как носителей Ты, которое не может быть понято и изучено, а не как специфические центры; принимающие и передающие их волю, производящие работу, трансформирующие и увеличивающие их силу и энергию, чьи особенные способности они должны учитывать и использовать. Разве не обрушился бы для них мир, если бы вместо сложения Он + Он + Он, дающее некое Это, они попытались бы подсчитать сумму персональных Ты, которая не может быть ни чем другим, но только Ты опять. Разве не привело бы это к замене подлинного мастерства и трезвой оценки деловых качеств того или иного человека произвольным привередливым подбором любимчиков и льстецов, несведущим дилетантизмом и мрачным фанатизмом. И, если мы переведём взгляд с ведущих на ведомых, разве само развитие современного производства и владения собственностью не разрушили почти ка­ж­дый след жизни  с про­ти­во­стоя­щей чело­ве­ку ис­тин­ной ре­аль­но­стью значимых и реа­ли­зуе­мых взаи­мо­от­но­ше­ний. *



*Постоянно растущий мир Это заполняет человека и становится единоличным хозяином его жизни, закрывая для него живую, неограниченную предметным, физическим миром реальность его собственного Я, в то время как злой дух над ним и призрак, поселившийся в нём, пытаясь оправдать и успокоить его, шепчут друг другу неспасающие признания.



Бы­ло бы аб­сур­дом же­лать по­вер­нуть это раз­ви­тие вспять и, ес­ли бы это про­изош­ло, то ог­ром­ный и тща­тель­но сба­лан­си­ро­ван­ный ап­па­рат этой ци­ви­ли­за­ции, ко­то­рый толь­ко и де­ла­ет жизнь воз­мож­ной для ог­ром­но­го чис­ла лю­дей вы­рос­ше­го с ним, был бы раз­ру­шен.

— Говорящий, ты говоришь слишком поздно, только мгновение назад ты мог бы поверить своим речам, но, сейчас ты уже не способен сделать это. Мгновение назад ты вместе со мной увидел, что государство уже не управляемо; кочегары всё ещё подбрасывают уголь в топки, но машинисты имеют только подобие контроля над бешено мчащимися машинами. В этот самый момент, когда ты говоришь, ты слышишь, что рычаги, толкающие экономику начинают дребезжать; хозяева улыбаются тебе с высокомерием и самоуверенностью, но смерть уже поселилась в их сердцах. Они говорят: «…мы отлично приспособили механизмы к меняющемся условиям» — но, ты начинаешь замечать, что всё что они реально могут, это только лишь само- приспособляться, к вышедшим из под управления механизмам экономики и власти — и то, только до тех пор, пока они им это позволяют. Их ораторы учат тебя, что экономика входит в наследие государства; но ты знаешь, что наследовать нечего, кроме тирании роскошно разросшегося Это, под которой Я все менее и менее способно проявить свою волю, но всё ещё воображает себя повелителем.

Об­ще­ст­вен­ная жизнь чело­ве­ка, так же как и сам чело­век не мо­жет обой­тись без ми­ра Это, над ко­то­рым Ты ви­та­ет как дух над по­верх­но­стью вод. Чело­вечес­кое стрем­ле­ние к на­ко­п­ле­нию и к вла­сти име­ет свой ес­те­ст­вен­ный, долж­ный эф­фект до тех пор, по­ка оно свя­за­но и удер­жи­ва­ет­ся во­лей чело­ве­ка вой­ти во взаи­мо­от­но­ше­ния. Нет злых им­пуль­сов до тех пор, по­ка им­пульс не от­со­еди­нил­ся от бы­тия; им­пульс свя­зан­ный и оп­ре­де­ляе­мый бы­ти­ем — это жи­ву­щая ма­те­рия об­ще­ст­вен­ной жиз­ни, но, изо­ли­ро­ван­ный им­пульс — это ее де­гра­да­ция. Экономика — жилище страсти к наживе и накоплению, и государство обиталище стремления к власти имеют участие в жизни до тех пор, пока они сопричастны с духом. Если они отрекаются от духа, они отрекаются от жизни. Разумеется, жизнь оставляет некоторый срок, прежде чем реальное состояние дел приходит в полное и очевидное расстройство, ещё добрую толику времени нам кажется, что мы видим движение живущей общественной структуры там, где уже давно вращается бездушный механизм. Привнесение некоторой доли свободы и непосредственности уже ничем существенным помочь не может. Ослабление жёсткости государственной или экономической структуры не может компенсировать потерю духовной доминанты в реальных отношениях человека к централизованному аппарату, претендующему на осуществление функции управления.*



* Мы говорим о духовном бытии человека, о его реальном, бытийном восприятии принадлежности к общности людей; к близким и не очень близким людям, окружающих его, и далее — к его народу и ко всему человечеству. И если первое человек осознаёт непосредственно, через его личные связи с людьми и взаимоотношения с ними, без которых он не может обойтись, то второе он может осознать только воспринимая историю своего народа и всего чело- вечества как часть своей собственной истории. (Истинное осознание принад- лежности человека к его народу и человечеству возможно только через осознание принадлежности к духовной истории народа и человечества.)

Здесь и кроится корень зла, современный человек живёт вне истории: прошлое для него это какой-то, несвязанный с ним, прокосмический век, будущее столь же неопределённый послекосмический. Его жизнь тонет в повседневных заботах, его душа обречена на забвение. И если даже в его жизни бывают минуты, когда он задумывается о вечности, то он воспринимает их как нечто пустое, отвлечённое, без чего он может прекрасно обойтись.



Никакое возбуждение периферии не может служить средством для установления живущих взаимоотношений с центром. Общественные структуры подпитывают свою жизнеспособность от огромного потенциала накопленной, но не могущей реализоваться должным образом, человеческой энергии вступать во взаимоотношения. Эта энергия, проникая в различные части общественных структур остаётся подспудной, неявной и неофициальной, но, тем не менее, действенной и во многом определяющей их реальное функционирование (иногда вопреки всем бюрократическим предписанием).* Государственный деятель и экономист, повинующийся духу не дилетант; он прекрасно знает, что не может относиться к людям, с которыми ему приходится иметь дело, просто как к носителям Ты и при этом не подорвать свою работу. Он рискует, делая это, интуитивно определяя границы, в которых он может полагаться на одухотворяющее воздействие обращения к Ты.



*Эта потенциальная энергия обретает свою живую, реализуемую форму, преобразовываясь в энергию человеческого духа, способную устанавливать реальные (а не официально предписанные) связи и взаимоотношения между людьми. Здесь кончается власть государственного аппарата, сюда не проникают экономические законы и интересы,** здесь топчутся на месте социология с психологией, пытаясь вывести свои закономерности из существующего положения дел и применить разработанные рекомендации на практике. Здесь не работает причинность, и весь огромный механизм мира Это с его развитым интеллектуальным сервисом вращается вхолостую — здесь начинается ведение мира Ты.

** Наш жиз­нен­ный опыт, ка­за­лось бы, го­во­рит нам об­рат­ное; чело­век ищет вы­го­ду и в своем пер­со­наль­ном кру­ге зна­ко­мых и дру­зей, ус­та­нав­ли­вая их по ран­гу в стро­гом со­от­вет­ст­вии с их влия­ни­ем и по­ло­же­ни­ем и оп­ре­де­ляя свое от­но­ше­ние к ним по их по­лез­ны­ми качес­т­ва­ми. Но та­ко­го ро­да жиз­нен­ный опыт, как и вся­кий дру­гой, при­над­ле­жит ми­ру Это, и не име­ет ничего об­ще­го с ис­крен­ним про­из­не­се­ни­ем Ты.



И рискованное предприятие, которое неизбежно провали-лось бы в отчуждённой административной структуре, завершается успехом в организационной структуре, осененной при­сут­ст­ви­ем Ты.*

Он не фа­на­тик; он слу­жит прав­де, ко­то­рая вы­ше ра­зу­ма, но не от­вер­гаю­щей ра­зум, а под­дер­жи­ваю­щей его на сво­их ко­ле­нях. Он со­вер­ша­ет в об­ще­ст­вен­ной жиз­ни то­же са­мое, что чело­век, яс­но осоз­наю­щий не­воз­мож­ность реа­ли­за­ции Ты во всей его чис­то­те, де­ла­ет в личной жиз­ни: еже­днев­но под­твер­жда­ет выс­шею прав­ду, пред­став­ляя ее в ми­ре Это в со­от­вет­ст­вии с тем, что пра­виль­но и под­хо­дя­ще для се­го­дняш­не­го дня; ка­ж­дый день за­но­во об­на­ру­жи­вая и очерчивая, про­хо­дя­щую через его жизнь гра­ничную ли­нию двух ми­ров. Толь­ко в еди­не­нии с ду­хом, а не са­ми по се­бе, труд и вла­де­ние мо­гут об­рес­ти сво­бо­ду. Толь­ко в об­ла­го­ро­жен­ную ду­хом ра­бо­ту вли­ва­ет­ся смысл и она ста­но­вит­ся же­лан­ной и ра­до­ст­ной, а не вы­ну­ж­ден­ной и не­на­ви­ст­ной; толь­ко, ис­пол­нен­ное бла­го­го­вей­ной от­вет­ст­вен­но­стью и жерт­вен­ной си­лой об­ла­да­ние, не пре­вра­ща­ет­ся для чело­ве­ка в са­мо­цель и не уг­не­та­ет его; и толь­ко ос­вя­ща­ясь ду­хом, мо­жет до­бы­тое тру­дом, хо­тя оно и ос­тается при­су­щим ми­ру Это, быть пре­об­ра­зо­ван­ным и не­сти в себе ответ, противостоящему человеческому присутствию Присутствию Ты.

Ка­жу­щее­ся не­удер­жи­мой экс­пан­сия ми­ра Это, не при­во­дит к ос­ку­де­нию чело­вечес­ко­го ду­ха, бы­ва­ет, что имен­но в час жес­точай­шей ду­хов­ной ну­ж­ды на­сту­па­ет не­пред­ви­ден­ный рас­цвет.

Не имеет значения, управляет ли государство экономикой или экономика государством, и также несущественно, станут ли государственные организации более свободными, а экономика более действенной, до тех пор, пока они остаются непреображёнными и оторванными от реальной жизни — ибо они не могут стать истинно свободными и действенными сами по себе.



* В таких случаях обычно говорят о сильном характере и харизматическом воздействии лидера.



Главное останется ли дух, произносящий Ты и отвечающий на обращение, лишённым реального воплощения в общественной жизни? Будет ли то от духа, что вошло в общественную жизнь, оставаться подчинённым государству и экономике или оно сможет действовать независимо; и то от духа, что упорно со­хра­ня­ет­ся в личной жиз­ни, бу­дет ли оно вос­со­еди­не­но с об­ще­ст­вен­ной жиз­нью? Если общественная жизнь будет разбита на независимые сферы, одной из которых являлась бы «духовная жизнь», то это произойти не сможет; Это только бы значило окончательно утопить эти сферы в мире всевластной тирании Это и полностью лишить дух реальности. Поскольку дух никогда не воздействует на жизнь, будучи замкнутым в себе самом, а только в его взаимосвязи с миром: овладевая энергией, которая проникает в мир Это и трансформируя её.*

Дух воистину «в своём царстве», когда он лицом к лицу противостоит миру, открытому для него, когда он отдаёт себя этому миру и, в своём взаимодействии с ним, спасает и себя, и мир. Вырождающаяся, старчески оглохшая и онемевшая, пронизанная противоречиями спиритуальность, которая представляет духовное начало жизни сегодня, была бы способна сделать это, только, если бы она вновь обрела способность произнести Ты.

В мире Это неограниченно властвует причинность. Не только каждый физический процесс доступный чувственному восприятию, но и каждое «психическое» явление, существующее или обнаруженное самопознанием, с необходимостью оценивается как причинно обусловленное и в свою очередь обуславливающее.



* Дух, проникая в мир, трансформирует элементарную, стихийную энергию человеческих страстей и инстинктов, преобразовывая её в гармонично организованную, цельную направленную энергию человеческой личности. Дух не управляет человеком, не возлагает на него какие-либо запреты и обязательства чуждые его природе — он созидает и направляет человека.



Не составляют исключения и события, которым может быть предписан теологический (направляемый высшей волей) характер: этот мир вполне допускает теологию, но лишь как обратную сторону причинности, как вплетённую в него часть, не нарушающую его связной полноты. Неограниченное господство причинности в мире Это, фундаментально важное для научного упорядочения мира, не столь существенно для человека, который не замкнут в этом мире и может постоянно уходить из него в мир взаимоотношений, где он уже не подавляем необходимостью и регламентированностью, и может осуществлять своё волеизъявление. Здесь Я и Ты свободно противостоят друг другу, во взаимодействии не вовлекаемом ни в какую причинность и не окрашенном ею, здесь гарантирована свобода и человеку и бытию. Только тот, кто знает взаимоотношения и присутствие Ты, свободен принимать решения.* Тот, кто отважился на это, свободен, ибо он предстал перед Ликом.

И это единственное решение, принятое где-то в почти недостижимой глубине души, определяет все остальные решения.

Бурлящая энергия моих желаний переполняет меня: всё, реально возможное и фантастически недостижимое, захватывает меня, сливаясь в одном необузданном вихре; манящие блики соблазнов вспыхивают со всех сторон; вселенная — это лишь только моё искушение, и я, в мгновенном становлении и страстном стремлении найти то единственное, что спрятано, что ищет меня, погружаюсь в самое сердце этого ненасытно жаждущего, первобытного вихря — час пробил! И вот уже угроза бездны отодвинута и уже дикое, алчное, лишённое средоточия  множество более не забавляется,  рекламно вспыхивающими



* Решение, не обусловленное давлением подступающего со всех сторон мира Это, ибо это есть вынужденное, а не свободное решение. Только лишь решение принятое вопреки всякому принуждению освобождает человека. (Может быть, так и освободил себя Христос.)



радужными подобиями своих прельщений, и остаются только две влекущие и в равной степени опасные альтернативы: Другое и Одно, безумие и предназначение. Ибо это не есть решение, когда Одно, игнорируя Другое, пытается реализоваться во всей страстной, неудержимой, и неподвластной ничему взятому порознь, полной потенции души. И это не есть решение, когда Одно, неспособное взять силой и побороть другое, пытается заточить его в глубине души, погасить его пламя, покрывая его окаменевшими слоями остывшей лавы запретных и никогда неосуществимых желаний.* Нет, лишь тот, кто всю силу Другого устремляет в деяния Одного, кто позволяет полнокровной страсти Неизбранного вторгаться в растущую реальность Избранного, лишь тот кто «слу­жит Бо­гу дур­ны­ми по­мыс­ла­ми», — при­ни­ма­ет ре­ше­ние и пре­до­пре­де­ля­ет со­бы­тия. Ес­ли это по­нять, то ста­но­вит­ся яс­но то, что на­до на­зы­вать пре­до­пре­де­ле­ни­ем, и то, к чему на­прав­лять се­бя, и на что ре­шать­ся, и ка­кой путь бу­дет пра­виль­ным; и ес­ли бы су­ще­ст­во­вал дья­вол, то это был бы не тот, кто от­ва­жи­ва­ет­ся дей­ст­во­вать про­тив Бо­га, а тот, кто не при­ни­ма­ет ре­ше­ния вовеки.

Человек, освободивший себя силой своего решения, уже не скован и не подавлен причинностью. Он знает, что его смертная жизнь по самой двойственной природе человеческой жизни, проходит между Ты и Это и он понимает это, как настоящее, которое становится для него исполненным смыслом реального человеческого становления. Он довольствуется и тем, что время от времени он может войти в святилище и приблизить себя к струящемуся свету небесного огня, в котором является ему священная тайна его жизни. И даже то, что он не в состоянии остаться в святилище и вынужден покинуть его, внутренне связано для него со смыслом и назначением этой жизни. Там, у подножия он вновь и вновь ощущает в себе отклик, все силы его



*На языке апостола Павла: «Закон моих членов восстает против закона моей души».



души обновлены, он очищает себя в священном огне и уносит с собой его искру, и здесь, в нуждающемся, забывшем и полузабытом мире он должен явить её собой, наполнить свою жизнь светом истины. То, что здесь называется необходимостью не может испугать его, ибо там он познал истинную необходимость, лицом к лицу встретил свою подлинную судьбу.

Судьба и свобода обручены друг с другом. Только освободивший себя человек, для которого свобода стала осуществляемой реальностью, встречает судьбу. В моём нахождении деяния, которое искало меня — в этом бесстраш- ном, окончательном подтверждении моей свободы, открывается мне тайна, но и в том, что я не волен осуществить это деяние, так как я его задумал, в противодействии и сопротивлении ему, тайна также открывается мне.

Тот, кто ос­во­бо­ж­да­ет се­бя от причин­ной обу­слов­лен­но­сти ми­ра Это — от инер­ции ми­ра про­шло­го,* и при­ни­ма­ет ре­ше­ние подчиня­ясь толь­ко лишь на­стоя­ще­му — толь­ко лишь го­ло­су сво­ей ду­ши, тот, кто от­вер­га­ет иму­ще­ст­во и на­ря­ды и об­наженный пред­стает пред Ли­ком, встречает свое ос­во­бо­ж­де­ние, и судь­ба от­кры­ва­ет­ся ему как его двой­ник, как от­ра­же­ние его сво­бо­ды. Нет, он не ви­дит очерчен­ных гра­ниц, за­мы­каю­щих его, он ви­дит ис­пол­не­ние сво­его Я. Сво­бо­да и судь­ба, до­пол­няя друг дру­га, соединяются между собой в одном спасающем значении, и судьба, сурово и неумолимо противостоящая человеку мгновение назад, теперь благосклонно улыбается ему. Нет, причинность не угнетает человека, повернувшегося к настоящему, в нём он находит силы освобождающие его.

Во времена здоровой, не охваченной духовным разложением, жизни доверие струится от людей духа ко всему народу. Ведь даже самым духовно ограниченным и замкнувшимся в себе людям приходилось как-то неосознанно,  смутно пережить встречу



* Эта инерция, это противодействие повороту к настоящему и есть образующая энергия зла — великая энтропия прошлого — антиэнергия саморазрушения.



с настоящим, и даже, если им ни разу в жизни не удалось преодолеть самоотчуждение и произнести Ты, то, так или иначе, они осведомлены. Да, в их душе надёжно поселилась подозрительность, но дух людей отвергших власть мира Это, даёт им полную гарантию.

Но, во времена загнивания, распада и разложения духа, мир Это, ставший почти непроницаемым для оживляющих его потоков мира Ты, застывает подобно сумрачно нависшему смогу и как гигантский болотный призрак подавляет человека. Довольствуясь миром объектов, который более не освещается лучами настоящего, человек поддаётся власти мира Это, как «единственно реально действенной силе», и попадает в полную зависимость от него. И тогда обыкновенная причинность вырастает в удушающий рок.

Каждая великая, охватывающая народы культура, основывается на неком первоначальном, переходящем человеческое понимание космическом событии-встрече, на прозвучащем некогда ответе адресованном Ты. То есть, на вспышке духовной энергии и закреплении охваченного духом пространства в окружающем человека космосе. Этот прорыв духа, подкрепляемый согласными усилиями последующих поколений, создаёт специфическую концепцию человеческого космоса; только после этого духовно постигаемый космос обживается человеком, только после этого, человек с уверенностью в душе может строить в своей специфической концепции пространства жилище для Бога и жилище для человека, наполняя подвластное ему время новыми гимнами и песнями и придавая форму самой общности людей. Но, только до тех пор, пока человек находится, в созданной им самим духовной сфере, (до тех пор, пока в его душе не гаснут отголоски того первого, прозвучавшего некогда ответа, или же пока сама духовная сфера не начинает разваливаться у него на глазах, оставляя его без опоры и надежды), он свободен и способен творить. Если культура теряет свою изначальную, живущую и непрестанно обновляющуюся духовную основу, она, застывая, превращается в мир Это, сквозь непроглядные сумерки* которого лишь иногда спонтанически прорываются пламенные деяния одиноких носителей духа. С этих пор обычная причинность, которая никогда ранее не смела распространить своё влияние на духовный космос человека, врывается в чуждую ей сферу и превращается в угнетающий рок. Мудрая и искусная судьба, которая в полном согласии со всем богатством значений жизни господствовала над всей и всякой причинностью, превращена в абсурдный, враждебный всякому смыслу демонический дух, подавляемый и осмеиваемый причинностью. Та самая карма, которую предки воспринимали как милостивое разрешение, поскольку, то что мы делаем в этой жизни в будущей поднимает нас в более высокие сферы, теперь осознаётся как тирания. Ибо карма прежней жизни, о которой в нашем сознании нет следов, заточила нас в тюрьму, из которой мы не в силах ускользнуть.** Там, где прежде, освещённый божественным сиянием, вздымался исполненный смыслом закон небосвода и на его светлой радуге висело веретено необходимости, теперь правит бессмысленная, подавляющая дух сила «научного познания». (Правит только лишь потому, что ей верят и ждут от неё — но, не спасения души, а могущества, ведущего к покорению мира.)



* Казалось бы, выражение «непроглядные сумерки» лишено логического смысла. Только лишь ночь бывает непроглядной. Но в парадоксальной реальности человеческой духовности полный мрак невозможен, иначе бы не было бы человека.

** Причинная взаимосвязь событий, которая, казалось бы, находится в полном соответствии с историей человечества и действительным положением вещей, исходит из некого фиксированного и удерживаемого настоящего, которое не есть реальное, наполненное духовным противостоянием и человеческим становлением, настоящее. Это некое фиксируемое настоящее есть ни что иное, как мумифицированное и тщательно оберегаемое прошлое. Следовательно, и сам принцип причинности ограничивается миром прошлого. Но когда прошлое вторгается в мир настоящего (в подвижный, находящийся в процессе непрерывного становления мир Ты) и накрывает его своей тенью, стремясь подчинить его своим «законам» и расставить всё по «своим» местам, и преуспевает в этом — неумолимый рок, скрывающийся в тени прошлого празднует победу. Библейская история имеет своё начало в действии высшей воли, которая, поддерживая и направляя человека, остаётся непознаваемой тайной. Происходит то, что происходит, нет смысла искать причины в проявлениях человеческой свободной воли и нет возможности познать волю высшею. Этот диалог между Богом и человеком и есть библейская история. В ней оба партнёра свободны и равноправны, но неравномогущественны. Чтобы изменить события достаточно проявить волю и, если эта воля не противоречит высшей воле, деяние удаётся. Это не рок — это «милостивое разрешение». Пророки в своих предупреждениях всегда, всегда пытались объяснить народу Израиля, что Бог не есть поставщик могущества (это результат перерождения людской веры в суеверие). Бог только лишь законодатель, всё остальное — тайна истории.

Историческая причинность не знает и не желает знать настоящего, в котором её действие не является определяющим, она не имеет и не может иметь абсолютного начала. Причинность отталкивается от определённого, уже изученного момента в прошлом, и оттуда пытается распространить своё действие в обе стороны, отрицая и подавляя свободу человеческого выбора и волеизъявления, и тем самым подготавливая очередной исторический тупик.

Если раньше нужно было только лишь вверить себя небесному «пути», который был также и нашим путём, чтобы со свободным сердцем жить в полноте судьбы, то теперь, что бы мы не делали, мы ощущаем тяжесть мёртвого груза мира прошлого. Мы ищем, мы пытаемся сохранить то, что можно сохранить, мы ощущаем неотвратимость развязки; а чуждый духу рок равнодушно взирает на наши безнадёжные попытки вырваться из порочного круга причинности. Растущая жажда спасения, несмотря на разнообразные попытки, остаётся совершенно неутолённой, пока её не утолит тот, кто учит как вырваться из круговорота рождений; или тот, кто освобождает души, от чуждой им власти этого мира, даруя им свободу детей Бога. Спасающее деяние вырастает из новой встречи, из нового, судьбоносного ответа человека своему Ты, из нового осознания человеком сущности бытия. Однако это не происходит как «сошествие святого духа», это происходит как потрясение основ. При этом старая одряхлевшая культура может быть окончательно разрушена и сменена новой, получившей благодаря образованию новой духовной связи человека с миром творческий импульс, но может и обновиться в себе самой.

Бо­лезнь на­ше­го ве­ка не по­хо­же ни на од­ну из пред­ше­ст­вую­щих, но, по су­ти сво­ей она из то­го же ря­да. Ис­то­рия сме­няю­щих друг дру­га куль­тур не бе­го­вая до­рож­ка, по ко­то­рой один бе­гун сме­няя дру­го­го бод­ро и жиз­не­ра­до­ст­но, и без ка­ких-ли­бо осо­бых предчув­ст­вий, от­ме­ря­ет один и тот же круг смер­ти. Через взлеты и па­де­ния ведет бе­зы­мян­ный путь; не путь про­грес­са и раз­ви­тия, а спи­раль­ный спуск через ду­хов­ную пре­ис­под­нюю, ко­то­рый мо­жет быть так­же на­зван и столь же опас­ным вос­хо­ж­де­ни­ем к са­мо­му по­таенно­му, са­мо­му пре­крас­но­му и утончен- но­му, скры­то­му в при­ро­де за се­мью печатя­ми, но все же про­яв­ляю­щем­ся в ду­хе — вих­ре­во­му то­ку жиз­ни. Там нет уже ни­ка­ко­го про­дви­же­ния и от­сту­п­ле­ния, а толь­ко пол­ное об­ра­ще­ние и про­рыв. Пред­сто­ит ли нам прой­ти этот путь до кон­ца, до ис­пы­та­ния по­след­ней тьмы? Но там, где опас­ность, там вы­зре­ва­ет и спа­се­ние.*



* Человек вверивший себя Богу, живущий в предверии встречи, ни коем образом не считает, что его жизнь предопределена в силу каких бы то ни было причин. Прошлое не есть для него сложившийся и утверждающий себя миропорядок, прошлое как миропорядок для него вовсе не значимо. Прошлое для него только предыстория, а истинная история в его каждый раз новом и изначальном настоящем.



Псевдобиологическая и псевдоисторическая мысль современности, как бы различно они не были бы направлены, изрядно потрудились совместно, чтобы установить цепкую и упорную веру в судьбу, подавляющую дух более чем когда бы то ни было. Могущество кармы или власть звёзд не властны более навязывать человеку его неизбежную участь. Многие силы претендуют на господство, но при пристальном рассмотрении становится ясно, что большинство современных людей верят в некую смесь этих сил, точно также как Рим перед закатом империи верил в смесь богов. Характер притязаний новейших «религий» облегчает понимание сути этого феномена. Будь это «жизненный закон» всеобщей борьбы, неукоснительно требующий от каждого сражаться или отречься от жизни; или «закон души», согласно которому психика личности полностью построена на врождённых жизненных инстинктах; или «общественный закон» неудержимого социального прогресса, в котором воля и сознание могут быть только лишь сопровождающими, насыщенными и удовлетворенными созерцателями технических чудес; или «закон культур» неизменного волнообразного возникновения и исчезновения исторических структур — какую бы форму не принимало бы отступничество духа перед реальностью подобный закон всегда означает, что человек зажат в тис­ки про­цес­са, ко­то­ро­му он не в си­лах про­ти­во­сто­ять, раз­ве что, в по­ры­ве бе­зум­ной яро­сти. От при­ну­ж­де­ния звезд спа­са­ло мис­тичес­кое ос­вя­ще­ние, от сле­пой вла­сти кар­мы — жерт­ва брах­ма­на и по­зна­ние судь­бы: в обо­их случаях ос­во­бо­ж­де­ние бы­ло воз­мож­но. Но со­став­ной син­те­зи­ро­ван­ный бог не ос­тав­ля­ет на­де­ж­ды на спа­се­ние. Представлять себе хоть какую-либо свободу считается глупым, безумным занятием; остаётся только выбирать между рабством добровольным и рабством безнадёжно бунтарским. И не имеет значения, включают ли эти законы теологическое развитие и природное становление, в их основе всегда лежит одержимость последовательностью, то есть неограниченная причинность. Догма постепенного развития — это капитуляция человека перед безудержно растущим миром Это.

Судьба не купол опрокинутый над миром людей и плотно прижимающий человека к земле, тот, кто подразумевает под судьбой нечто подобное, неправильно использует её имя; лишь тот, кто видит и встречает свою свободу встречает также и свою судьбу — своё истинное и высокое предназначение. Догма развития не оставляет места для проявления свободы, для откровений и свершений духа, чья спокойная сила меняет лицо земли. Она не при­знает ка­ко­го — ли­бо тво­ря­ще­го начала, и, сле­до­ва­тель­но, от­ри­ца­ет воз­мож­ность по­во­ро­та чело­ве­ка к не­му. Эта догма не знает человека, который в повороте к реальному настоящему преодолевает всеобщую борьбу,* разрывает паутину власти слепых инстинктов, отбрасывает классовые запреты, омолаживает и преображает застывшие исторические структуры. Эта догма навязывает вам свои правила игры, оставляя за вами право, только соблюдать их, или пасовать перед ними, но человек, повернувшийся к настоящему, опрокидывает фигуры. Дог­ма все­гда по­зво­ля­ет чело­ве­ку реа­ли­зо­вы­вать се­бя в пре­де­лах ее ог­ра­ничений, и «ос­та­вать­ся сво­бод­ным» в ду­ше, но тот, кто ос­во­бо­дил се­бя из-под ее вла­сти, счита­ет та­кую сво­бо­ду по­зор­нее раб­ст­ва.

Единственное, что может стать для человека роком, это вера в рок, подавляющая любое движение человеческой души к свободе.

Вера в роковое предопределение изначально ошибочна. Всякая концепция последовательности течения событий есть только упорядочение того, что уже произошло. Связанные воедино изолированные мировые события, объединённые общим названием «мировая история» есть только муляж истории, лишённый живущего дыхания — присутствия Ты. Подобная «мировая история» не знает реальности духа; её схемы ничего не значат для подлинной духовной истории человеческого становления.



* Слепую животную борьбу каждого против всех, универсальную борьбу за выживание.



Пророчества от объективности* могут удовлетворить только человека, живущего вне настоящего. Человек, поддавшийся миру Это, вынужден видеть в догме последовательного развития с её нерушимой причинности истину, проявляющею себя с возрастающей ясностью, но в действительности эта догма всё более и более порабощает его. Но мир Ты открыт. Тот, кто всем своим существом ощущает его духовение, тот кто, невзирая на весь прежний опыт, собирает и концентрирует в своей душе ослабленную и рассеянную по миру энергию взаимоотношений и возрождается в ней вновь — познаёт свободу, ибо быть освобождённым от веры в то, что свободы нет, воистину значит стать свободным.

Так же как злой дух теряет свою магическую силу, если его окликнуть настоящим именем, так и мир Это, мгновение назад возвышавшийся во всей своей устрашающей силе над слабым, маленьким, беззащитным человеческим существом уступает воле человека, познавшего его реальную сущность — отрыв и отчуждение от подлинного мира человеческого бытия. Или, точнее, предательство настоящего, — выхваченного и удерживаемого духом человеческого космоса, в котором только и может существовать человеческое сознание — ради алчного, хищного,



* От схематизированной условной реальности мира Это, условной, ибо она существует только в призрачной реальности уже ушедшего прошлого, и не имеет никакой взаимосвязи с реальностью борющегося и воплощаемого духа, то есть с настоящим. Лю­бо­пыт­ным при­ме­ром та­ко­го ро­да про­рочес­т­ва яв­ля­ет­ся научная фан­та­сти­ка. Ка­за­лось бы, пи­са­те­ли сво­бод­ны соз­да­вать в своем во­об­ра­же­нии ка­кие угод­но ми­ры, на­се­лять их са­мы­ми не­ве­ро­ят­ны­ми соз­да­ния­ми, пе­ре­сту­пать через ты­сячеле­тия и тво­рить ис­то­рию все­лен­ной, но все это — лишь ги­по­те­зы, пусть да­же глу­бо­ко­мыс­лен­ные и весь­ма ин­те­рес­ные, но не имею­щие ре­аль­ных ду­хов­ных пред­по­сы­лок. Од­на­ко в сво­их лучших про­из­ве­де­ни­ях фан­та­сты об­ра­ща­ют­ся к ду­ху.



сиюминутного обладания разрушающейся, тлетворной плотью мира прошлого. Предательство бездумно эгоистическое, безразличное к чему бы то ни было вне и внутри себя, безрассудно позволяющее захват власти и вахническое самокоронование инстинктов, опустошение реальности, от наполняющих мир потоков мира Ты, от простых и светлых истин жизни, от того, что подчас является человеку величественным и грозным, как богиня мать, но всегда по матерински.

Но, как может человек отважится назвать злого духа по имени, если его Я утратило реальность (внутри его самого поселился призрак)? И как может потерявшее реальность, почти до основания разрушенное Я, обрести духовную энергию, позволяющее войти во взаимоотношения, если в нём самом властвует разрушающий демон страха, подозрительности, неверия и недоверия? Как может воссоединить и возродить себя существо, беспрестанно гонимое маниакальными страстями, разделённого Я по опустошённому кругу «личной жизни»? Как может человек, подчинённый удовлетворению своих притязаний к миру, познать свободу?

Также как свобода и судьба связаны между собой, так и произвольное своеволие человека соединено с роком. Но свобода и судьба встречаются как жених и невеста, чтобы обручится друг с другом и исполнится в одном значении. А своеволие и злой рок — призрак души и демон мира, обитая рядом, терпят друг друга подобно двум заклятым, непримиримым, но не могущим одолеть друг друга врагам. Они отстраняются друг от друга, упорно и старательно делая вид, что другого не существует вовсе, пока, наконец, их взгляды случайно не встретятся, и не сверкнёт в них признание во взаимной неспасающей ненависти. Как много красноречия и изощрённого спиритуализма тратится сегодня, чтобы предотвратить подобное событие, или хотя бы завуалировать его.

Воля свободного человека выше произвольного своеволия, она не подвластна сиюминутным порывам чувств и неосознанным, неуправляемым инстинктам. Свободный человек верит в реальность; в реальную солидарность реального двойственного бытия Я и Ты. Он верит в судьбу, в то, что она нуждается в нём и ждёт его. Судьба не держит его на поводке, она действительно ждёт его, он должен узнать её и приблизится к ней, хотя он и не знает где и когда. Но, он знает, что он должен выйти навстречу ей всем своим существом. Происходящее не изменится в соответствии с его решением; но, то что произойдёт, произойдёт только когда он решается на то, что он способен и отваживается желать. Он должен пожертвовать своей маленькой слабой волей, подвластной вещам и инстинктам, для воли большей его, но и его тоже. Он уже не вмешивается в события, но этим он уже не позволяет им случаться. Он прислушивается к голосу своей души, к самостановящемуся пути бытия в мире. Но не для того, чтобы получить поддержку и обрести какую-либо гарантированную безопасность, а, для того, чтобы воплотить этот путь в настоящее. Так как Он, нуждающийся для этого в нём, желает быть воплощённым в человеческом духе, в человеческих деяниях, в жизни и смерти. Я сказал: он верит, но это значит, он встречает.

Своевольный человек не верит и не встречает. Он не знает реального двойственного, солидарного человеческого настоящего, он знает только окружающий его лихорадочный мир, и свою жажду использовать его. Нужно только дать использованию античное имя и оно уже гордо шествует среди богов. Когда он произносит Ты, это значит только: «О, моя способность использовать тебя», а то, что он подразумевает под словом судьба, означает санкционирование его способности к использованию. У него нет реальной судьбы, а только «бытие», а точнее некое определяемое вещами положение в бытии, которое он наполняет инстинктами и чувством владения, то есть произволом борьбы за самоутверждение. У него нет великой воли, только своеволие, которое он за неё выдаёт. Он не способен ни к какой жертве, хотя охотно разглагольствует о них, но его слова всегда расходятся с делом. Он постоянно вмешивается, чтобы «позволить вещам свершится». Как же, — говорит он, — не повлиять на события и не подсобить им, и почему бы не применить для этого доступные средства. Таким же образом он воспринимает и свободного человека, ибо он не может воспринимать его никак иначе.* Но у свободного человека нет разделения на цели и средства, которые он применяет для их достижения, он имеет только одну цель и одно решение: идти к своей судьбе. Он принял это решение, и будет обновлять его на каждом отрезке своего пути. Он скорее поверил бы в то, что он мёртв, чем в то, что решения его великой воли недостаточно и оно нуждается в поддержке средствами. Он верит и он встречает. Но, лишённая веры в высшею волю, душа своевольного человека не способна вместить ничего более кроме неверия и своеволия, определения цели и измышления средств. Без жертвы и молитвы, без милости и любящей доброты, без встречи и без искреннего принятия настоящего, без очищения и без спасения, заполненный суматошным беспорядком противоречивых стремлений и убегающих, призрачных целей — таков его перевёрнутый мир, и никаким другим он и быть не может — а это и есть рок.



* Суета сует своевольного человека определяется его стремлением не принять реальность мира и воссоединится с судьбой, а изменить судьбу в свою пользу не считаясь ни с какими реальностями. «Убеждённость» в своей «правоте» он подпитывает какими угодно теориями, вроде закона всеобщей борьбы за выживание, или наследственной хищностью человека. Безусловно, он чувствует что судьба уходит, или уже ушла от него, но он согласен скорее в одиночку противостоять року и играть с ним в свою безумную игру, чем повернутся к реальности. Он без­надежно за­пу­тал­ся в не­ре­аль­ном, и ко­гда он осоз­нает это, он на­прав­ля­ет лучшею часть сво­ей ду­хов­но­сти для то­го, что­бы уй­ти от внут­рен­не­го кон­флик­та, об­ма­нуть се­бя, спря­тать по­глуб­же или, по край­ней ме­ре, за­вуа­ли­ро­вать при­зрачность его жиз­ни.



Но, осоз­на­ние ут­ра­ты ре­аль­но­сти, тос­ка по об­ре­те­нию под­лин­но­го Я, по­гру­же­ние в ту глу­бин­ную почву, ко­то­рую чело­век на­зы­ва­ет отчая­ни­ем; почву, из ко­то­рой вы­рас­та­ет и са­мо­уничто­же­ние, и воз­ро­ж­де­ние, мо­жет стать началом по­во­ро­та.*



Однажды, рассказывает брахман ста дорог, был спор между богами и демонами. Сказали демоны: «Кому же мы можем принести наши жертвы?» — и положили их в свои собственные рты. Боги же преподнесли дары друг другу. И тогда Пражапати, первичный дух, стал на сторону богов.



Нетрудно себе представить, что изолированный мир Это, то есть, предметный мир не взаимодействующий с миром Ты и не оживлявляемый его потоками превращается в призрак,*** но, как может Я человека утратить реальность? Конечно, вступая во взаимоотношения или изолируясь в себе самом, Я подтверждает себя через своё самосознание — прочную золотую нить, на которою нанизаны самые разнообразные состояния человеческой психики. И если я говорю: «Я вижу тебя», или «Я вижу дерево», то может само видение в обоих случаях не означает тоже самое, но Я то одно.



* Есть бесконечное разнообразие видов отчаяния.** Отчаяние, которое может стать началом самовозрождения, не есть смертельно уставшее безразличие души, или бессилие человека преодолеть личные невзгоды — это глубочайшее разочарование во всех искажённых ценностях мира Это, утрата веры в самовозрождающееся, реализуемое стремление человека к гармонии, свету и добру, потеря цели и смысла жизни.

** Есть поразительное исследование отчаяния, сделанное замечательным датским религиозным мыслителем Сереном Кьеркегором «Болезнь к смерти».

*** Это по­пу­ляр­ный сю­жет научно фан­та­стичес­ких про­из­ве­де­ний:  полностью замк­ну­тый, ме­ха­ничес­кий мир на­селенный ро­бо­та­ми.



— Давайте, давайте посмотрим, так ли это. Словесная форма ничего не доказывает, ведь множество произнесённых Ты по существу обозначает Это, которому говорят Ты по привычке, или от тупости; а произнесённое Это иногда означает Ты, чьё присутствие отдалённо вспоминается всем существом. И с другой стороны, бесчисленные Я, очень часто есть только необходимое местоимение, аббревиатура выражающая в одном звуке «некто, говорящий с тобой». А, как быть с самосознанием, если в одной фразе действительно подразумевается Ты взаимоотношений, а в другой Это познания, что истинно означают оба Я, тождественны ли они тому Я, из чьего самосознания они были извлечены?



Я начального слова Я-Ты отличается от Я начального слова Я — Это.

Я начального Я — Это проявляет себя как индивидуальность и осознаёт себя как предмет (субъект) познания и использования.

Я начального слова Я-Ты проявляет себя как личность и осознаёт себя как субъективно отделённая часть целого, без которого её существование немыслимо.



Индивидуальность стремится выделить, ограничить себя, и тем самым обособляется от других индивидуальностей.

Личность, напротив, ищет встречи, она заявляет о себе, захватывая тебя, она вступает с тобой во взаимоотношения.

Первое — духовная форма природной обособленности, второе — духовная форма природного единства — солидарной взаимосвязи человека с миром.

Цель самообособления — познание и использование, или «способ жизни», то есть длящееся весь срок человеческого существования умирание.

Цель взаимоотношений — само существование взаимоотношений, то есть, соприкосновение и сопереживание с Ты. Поскольку только в сопереживании с Ты мы обновляем себя, мы чувствуем прилив сил, мы ощущаем в себе дыхание вечной жизни.*

Тот, кто определяет свою позицию во взаимоотношениях, входит в реальность, то есть принимает в участие в бытии, которое полностью не заключено в нём самом, но и не полностью пребывает вне его. Всякое участие в реальности есть активность, в которой я принимаю участие, но которую я не способен присвоить себе.** Там, где нет участия, нет и реальности. Там, где есть только присвоение, где замкнутый, свёрнутый в улитку внутренний мир человека замыкает на себя духовные взаимосвязи с миром, пользуясь уже данным, но не подкрепляя и не возобновляя их, реальности нет. Чем глубже и полнее взаимоотношения человека с его Ты, тем полнее участие в реальности, тем полнее и глубже раскрывается человеческое Я, входя в реальную жизнь и наполняя сверхсубъективное надпространство бытия человеческой духовностью.  Я реализует себя только в силу участия в реальности, чем полнее это участие, тем реальнее становление и проявление Я.



* С этим абзацем парадоксально перекликается известная пушкинская строфа из «Евгения Онегина».

Мечтам и годам нет возврата,

Не обновлю души моей,

Я вас люблю любовью брата,

А может быть ещё сильней.

Трагедия Онегина — трагедия человека слишком поздно нашедшего себя, обнаружившего в себе Богом данный талант любить. Онегин, пресытившись и устав от жизни, случайно находит единственную цель, оправдывающую её.

** Это создание новой духовной взаимосвязи, входящей в реальность человеческого духа и образующей её. Именно потому, что это есть взаимосвязь, она не может быть присвоена, а может быть только насыщена и исполнена, она не остаётся полностью в человеке, она входит в сверхсубъективное бытие.



Но и Я, которое прячется от мира Ты, уходит от взаимоотношений в самоизоляцию, Я осознающее только мир для себя, но не себя в мире, не теряет своей реальности. Участие сохраняется в нём, как нереализуемая потенциальная способность вступать во взаимоотно-шения.* Другими словами как это сказано о высших взаимо-отношениях, но справедливо для всех, и даже давно угасших, «в нём остаётся семя». Это область субъективности, где Я од­но­вре­мен­но ос­ве­дом­ле­но и о сво­ей от­деленно­сти, и о при­над­леж­но­сти к ре­аль­но­сти. Под­лин­ная субъ­ек­тив­ность мо­жет быть по­ня­та лишь ди­на­мичес­ки, как ко­ле­ба­ния Я в его тос­ке по ис­тин­ной жиз­ни. В этом не­из­беж­ном по­ляр­ном на­пря­же­нии ме­ж­ду чело­ве­ком и ми­ром, мо­жет за­ро­дить­ся и взра­сти стрем­ле­ние к бо­лее вы­со­ким, без­ус­лов­ным, це­ло­ст­ным взаи­мо­от­но­ше­ни­ям, к бо­лее пол­но­му учас­тия в бы­тии;** в этой ре­аль­ной про­ти­во­речивой субъ­ек­тив­но­сти вы­зре­ва­ет ду­хов­ная суб­стан­ция личнос­ти. Личность осоз­нает са­мое се­бя как учас­т­вую­щую в бы­тии — как от­деленную са­мо­соз­наю­щую, но сверх­субъ­ек­тив­ную часть бы­тия; ее су­ще­ст­во­ва­ние обу­слов­ле­но вза­им­но­стью. Ин­ди­ви­ду­аль­ность осоз­нает са­мое се­бя так, как су­ще­ст­вую­щею не­за­ви­си­мо от чего бы то



* Пока эта способность не утеряна, человек не воспринимает свою самоизоляцию, как отрыв от реальности. Субъективно он видит себя в мире без отрыва от него. Вопрос в том, насколько искажено такое видение, насколько оно Этодеформировано.

** Или более просто: стремление жить полной жизнью. Полностью замкнувшийся в своей субъективной сфере человек, не существует в бытии, нет связей ведущих от него и к нему. Он существует реально, но не существует в реальности, ибо не принимает в ней участия. Когда множество Я выпадают из реальности, последняя вырождается в призрачный мир Это, который также существует реально, но не в образованной духом реальности человеческого настоящего, а в мире прошлого, в котором дух обитать не может.



ни бы­ло, как су­ще­ст­вую­щею «так-вот-и-так» и ни­как иначе. Личность го­во­рит: «Я есть», ин­ди­ви­ду­аль­ность: «Я та­ко­ва». «По­знай са­мо­го се­бя» для личнос­ти оз­начает «по­знай свой путь в ми­ре», для ин­ди­ви­ду­аль­но­сти — «по­знай свое осо­бое су­ще­ст­во». Обосабливаясь от других, индивидуальность неизбежно удаляется от истинного бытия.

Это не значит, что личность каким бы то ни было образом отрицает свою обособленность. Но, это не есть обособленность индивидуальности, рассматривающей своё Я как наблюдательный пост и отличающиеся от себеподобных главным образом величиной угла зрения и масштабом уменьшения (относительно себя) обозреваемой картины. Обособленность личности — это лишь необходимая, исполненная смысла форма бытия. Индивидуальность, напротив, упивается своей особостью, вернее той фикцией, которую она себе изготовила. Поскольку познать самое себя для индивидуальности (в большинстве случаев) означает соорудить внушительное и достаточно убедительное себеподобие, позволяющее всё более основательно обманывать себя, и в любовании и почитании своего подобия, создавать себе иллюзию самопознания. Но подлинное самопознание привело бы к саморазрушению или к возрождению.

Личность видит себя как она есть, индивидуальность занята собой. Индивидуальность знает «жизнь». Она смотрит в искажённое зеркало призрачной реальности и тщательно ретуширует своё лицо, превращая его в карнавальную маску призрака, одновременно любуясь результатами своей работы: о моя доброта, о моя раса, о моё творчество и о мой гений!

Индивидуальность не принимает участие ни в какой реальности и не обретает никакой. Обособляясь от других, она стремится путём познания и использования приобрести как можно больше для себя. Всё её развитие направлено на самообособление и присвоение, и не выходит за пределы мира Это, то есть остаётся в нереальном. Индивидуальность может добиться того, что она желает, но в силу этого она не приобретает никакой духовной субстанции. Она остаётся только лишь функциональной точкой изучения и использования. Ни её обширные владения, ни разнообразные интересы, ни её ревностное «своеобразие» не помогают ей обрести духовную субстанцию. Не существует двух разновидностей людей, но есть два полюса человечества.

Нет людей, которые были бы в чистом виде личностями, и также нет и чистых индивидуальностей. Никто — полностью реален, и никто — полностью нереален, каждый раздвоен, но есть люди настолько личностно определённые, что их можно назвать личностями, и есть люди настолько индивидуально определённые, что их можно назвать индивидуальностью.* Мировая история свершается в полярном напряжёнии между индивидуальной обособленностью и личностным открытием мира.

Чем сильнее порабощено личностное начало в человеке, обращённой в себя экспансией мира Это, чем более человечество доминировано ликом индивидуальности,** тем глубже Я тонет в нереальном. В эти времена личность влачит скрытое, подспудное, как бы незаконнорождённое, жалкое существование — пока не грянет гром и она не будет призвана.



Чем сильнее начальное Я — Ты человека, тем более он личностен.

По тому, как человек произносит своё Я, по тому, что он вкладывает в это слово, видно кто он есть и куда ведут его пути. Слово Я — истинный шиболет человечества.***

Только прислушайтесь к нему!



* Самолюбие — стержень, а самолюбование цель индивиду-альности, она живёт в замкнутом призрачном мире своей собственной постройки, который тщательно оберегается от любых вторжений извне, грозящих нарушить его целостность и прочность. (Призрак Я сторожит свой замок.)

** Достаточно взглянуть на экран телевизора, чтобы увидеть кто является героем нашего времени.

*** По неправильному произношению слова шиболет были опознаны воины из колена Эфраима. (Книга судей 12.6)



Как дис­гар­мо­нично Я ин­ди­ви­ду­аль­но­сти! Оно мо­жет вы­звать ог­ром­ное сочув­ст­вие, ес­ли сры­ва­ет­ся с губ чело­ве­ка, тра­гичес­ки пе­ре­жи­ваю­ще­го внут­рен­ний кон­фликт. Оно мо­жет вы­зы­вать ужас, ес­ли ис­хо­дит от чело­ве­ка, гру­бо и бес­це­ре­мон­но вы­став­ляю­ще­го на­по­каз свое Я, раз­ди­рае­мое не­обуз­дан­ны­ми и про­ти­во­речивы­ми стрем­ле­ния­ми. Ес­ли же оно ис­хо­дит от уст ле­ни­вых, тще­слав­ных и мно­го­речивых, то оно от­вра­ти­тель­но или жал­ко. Тот, кто по по­во­ду и без по­во­да из­лиш­не ак­цен­ти­ру­ет свое Я, об­на­жа­ет на­го­ту ми­ро­во­го ду­ха, стыд­ли­во при­кры­тою жал­ким по­до­би­ем ду­хов­но­сти.

Но, как искренне, как славно звучит такое живое, такое впечатляющее Я Сократа! Это Я нескончаемой беседы, живое эхо беседы следует вслед за ним во всех его путешествиях, оно звучит и перед судьями, и даже в тюрьме, в последний час его жизни. Его Я жило в постоянном общении с людьми, в постоянном стремлении к диалогу. Оно никогда не переставало верить в реальность людей и устремлялось навстречу к ним. Оно занимало своё место рядом с ними в реальности, и реальность уже никогда не покидала его. Его одиночество не могло быть оставленностью. Даже когда люди молча сторонились его, его Я слышало голос своего даймония,* говорившего Ты.

Как прекрасно и гармонично звучит наполненное любовью к миру Я Гёте. Это Я чистого, вдохновенного общения с природой. Она беспрестанно говорит с Гёте, приоткрывая свои тайны, но не выдавая их. Он верит в искренность этой беседы с птицами и цветами и, говоря розе: «Так это Ты, Роза!» — занимает рядом с ней единое место в реальности. Дух реального мира остаётся с ним даже тогда, когда он возвращается к себе; лучи солнца живут в его благословенных, лучезарных глазах и дружба стихий сопровождает его в тишину смерти и становления.



* Даймоний — судьбоносное начало.



Так сквозь века звучит чистое и искреннее произнесение Ты людей, которые подобно Сократу и Гёте познали единство с реальностью.

Как покоряюще убедительна, устремлённая к вершинам человеческого духа, Я-речь Иисуса. Как могуче и несломлено его Я, даже будучи поверженным, и как сильна и впечатляюща истина его слов, даже будучи очевидной. Это Я абсолютных взаимоотношений, в которых человек называет своё Ты Отцом и сам он уже только сын, и никто другой. Я Иисуса означает только Я святого начального слова, которое возвышается в вечном и абсолютном Ты. Если отделённость даже и прикасается к нему, то, наполняющая его душу вера в безусловную связь с его Ты, пересиливает её и он говорит с людьми, исходя только из полного единства с живущей в нём реальностью солидарного бытия с миром.* Бесполезно пытаться свести это Я к некому сверхчеловечески сильному персональному Я, или искать в этом Ты нечто обитающее в нас самих, то есть стремиться лишить реальности присутствующие в настоящем взаимоотношения. Каждый человек может сказать Ты, и тогда он Я, каждый человек может сказать Отец, и тогда он Сын: мир реальных взаимоотношений живёт в нас, также как и мы в нём.

Но что если миссия человека требует от него только единства со своим делом, только того, чтобы всё вокруг него превращалось в Это, служащее его делу. Как насчёт Я Наполеона. Разве оно не законно? Разве этот феноменальный человек не личность? — Действительно, властелин века не признавал ничьего Ты. Как он выразил это в своём запоздалом признании, все существа были для него только подвластными ему



* Встреча Иисуса произошла не где-то вне этого мира, «царство моё не от мира не от мира сего» не означает наличие какого-то другого мира. Встреча произошла в реальности, она произошла в нём самом, в его душе, победившей призрак отчуждённости.



фигурами, определённой величины и ценности. Он, кто снисходительно сравнивал своих соратников, отрёкшихся от него после его падения, с Петром, сам не имел никого, от кого бы он мог отречься. Он был демоническим Ты миллионов, Ты не отвечающим никому в своей личной сфере как Я, но только в сфере своих деяний, как Я-действие.* Этот стихийный барьер образуется в результате специфических исторических условий; основное слово единства теряет свою реальность, свой начальный взаимодействующий характер и на его месте возникает демоническое Ты, для которого никто не может стать Ты. Это третье демоническое Я по отношению к Я личности и Я индивидуальности (но не между ними), фатально возникает во времена, когда давление рока приводит к взрывам демонической, разрушающей энергии; всё пламенеет по направлению к нему, но его пламя остаётся холодным. К нему ведут тысячи отношений, от него — ни одного. Он не принимает участие ни в какой реальности, но в нём без числа принимают участие, считая, что в его Я реальность осуществляется.

Он смотрит на людей, окружающих его, как на машины, способные осуществлять различные функции, их специфические способности должны быть приняты во внимание и использованы для Дела. Таким же образом он смотрит и на себя самого, исключая то, что он вынужден каждый раз заново определять свои возможности, свою способность достигать цель, но и с самим собой он обращается как с Это.

Его произнесение Я не обладает живой впечатляющей силой и полнотой, но он и не пытается (подобно современной индивидуальности) ввести самого себя в заблуждение. Он совсем не говорит о себе, только лишь «от себя».



* Некое символическое, колоссальное, как бы свободное Я-действие, вбирающее в себя миллионы маленьких я-действий, которые видят в этом Я-действии  действие  своего, как бы свободного я.



Я, которое он произносит и пишет, это только лишь необходимое подлежащее его декретов и распоряжений — не более и не менее. За его Я не стоит субъект, нет за ним и самосознания занятого собой, нет у него и иллюзий, в которые бы он верил. «Я часы, которые существуют, не зная себя» — так выразил он фатальность своего существа, реальность этого феномена и нереальность этого Я.* Выразил тогда, когда он был отброшен от своего Дела и первый раз имел возможность осмыслить своё Я, только тогда впервые и проявившегося. Я, которое проявилось в нём, было не меньше его миссии, но оно не было неким субъективным Я. Оно и не стремилось к субъективности, как к чему-то личностному, оно не обнаружило в себе ничего, что было бы достойно его деяний.** Лишённое очарования тайны, неспасённое и ненашедшее себя (его Я как бы искало отзвук в каком-то другом, оправдывающем это Я мире), оно выразило себя в страшных, столь же человеческих сколь и нечеловеческих словах: «Вселенная смотрит на нас!» После чего его Я снова погружается в тайну. Кто посмел бы утверждать, после такого пути и такого падения, что он понял свою огромную, свою ужасную миссию, или, что он не понял её? Век, властелином и образцом для  подражания которого стал демон,  не знающий настоящего,  не в силах понять его.



* Казалось история искала того, кто мог бы справится с неуправляемым взрывом теллурических сил (элементарных сил и инстинктов, образующих природную основу человеческой души). После казни Робеспьера стихия революции вышла из под какой-либо видимости духовного контроля Нужен был человек, который сумел бы совладать с гигантской хаотической энергией, освободившейся во взрыве, и если не направить и связать её в энергию духа, то истощить и обессилить её.

** Ни великого патриотизма, ни осознанного чувство долга, ни веры, ни любви, только безграничное честолюбие соединённое с уже и не его волей… Возможно он знал, гребень какой волны поднял его.



Век не знает, что здесь властвует не стремление к власти и не наслаждение ею, а роковое свершение.* Век восторгается властностью этого чела, не подозревая, какие знаки начертаны на нём. Он старательно подражает его манерам и образу действий, не понимая вынужденной необходимости решений этого трезвого, расчётливого, прагматического ума, подменяя деловую суровость его Я, самолюбованием своей оригинальностью.

Слово Я остаётся шибболетом человечества. Я Наполеона вместо человеческой энергии, позволяющей входить во взаимоотношения, наполнено лавинной, сметающей всё на своём пути, энергией действий оправдываемых целью, роковой энергией человека, влекущего в бездну. Тот, кто пытается подражать ему, выставляет напоказ безысходность собственных внутренних противоречий, жуткую пропасть отчуждения от реальности.



— Что такое внутреннее противоречие?

Если человек не реализует своё природное врождённое единение с Ты, то есть, если он не может воплотить своё Ты в окружающей его жизни, то оно полностью замыкается внутри человека. Оно уже не существует как врождённая духовная связь с миром, а замкнутое в своём развитии в неестественном невозможном объекте, оно пытается произрасти там, где вовсе нет места для его существования.

Таким образом, противостояние реального мира человеку упрятывается внутрь, и вместо жизни в потоке взаимодействия с реальным миром, человек погружается в неразрешимый внутренний конфликт. Он может пытаться истолковать его как отношение, возможно даже как религиозное отношение, надеясь избавить себя от ужаса самоудвоения, но вновь и вновь он неизбежно



* Это не слепая власть случая. Тот, кто стремится переиграть рок, надеясь на случай, обречён на поражение. Демон полностью подвластен року, не понимая его. Рок ищет и, в конце концов, находит своё слепое орудие — Дух встречает и открывается человеку, ищущему его.



обнаруживает ложность подобного объяснения. Здесь простирается грань реальной жизни. Здесь неосуществлённое ищет убежища в лишённом реальности подобии осуществления, оно блуждает в миражах, смешивая их с реальностью, и всё более и более запутывается в них.*



Временами, когда ужас отчуждения между Я и миром охватывает человека, у него появляется мысль: необходимо что-то делать. Как в нескончаемую, невыносимо жуткую бессонную ночь, когда вера и надежда оставляют тебя, усталый и измученный ты хочешь только одного — избавиться от этого кошмара, но ужасные видения неотступно преследуют тебя — оплоты разрушены, бездна вопиет — и среди мучений ты замечаешь: есть ещё жизнь, надо только пробиться к ней — но как, как?



Таков человек в часы осознания своего отрыва от реальности; безвольный, терзаемый, слепо ищущий средство, чтобы забыться, обмануть себя, вырваться из этого замкнутого, заколдованного кружения над бездной. Возможно, он знает, знанием скрытым в глубине его души — есть путь ведущий через жертву и очищение, через мужественное и благородное обновление всего его существа к встрече с настоящим. Но он отвергает это знание; «мистика» не может противостоять незвёздным и немерцающим, не — живым «рентгеновским» лучам искусственного освещения. Человек призывает мысль, на неё он всегда готов положиться; она должна вновь привести всё в порядок. В этом и состоит высочайшее искусство мысли: нарисовать надёжную и вполне  заслуживающую доверие картину мира.



* Человеческое Я обладает поразительной выживаемостью оно способно подпитывать себя голыми иллюзиями, нисколько не считаясь с истинным положением вещей. Я истинно для себя даже тогда, когда в сущности от него ничего уже не остаётся. Нет столь заблудшего Я, которое перестало бы оправдывать себя, пусть даже путём самой невероятной лжи.



Итак, он говорит своей мысли: «Помнишь ли ты время, когда я играл в свои детские игры и весь мир был моим товарищем — улыбался мне своими добрыми глазами и беззаботно смеялся вместе со мной. Посмотри, как устрашающе он смотрит на меня теперь, на его ужасное лицо и жестокое глаза. Разве это не тот самый мир, с которым я когда-то играл. Посмотри на моё жалкое Я — признаюсь тебе: оно пусто, и все мои познания и умения не избавляют меня от этой пустоты. Не поможешь ли ты мне уладить с ним отношения, чтобы он оставил меня в покое и я исцелился». И, искушённая и услужливая мысль со свойственной ей быстротой и исполнительностью рисует ряд — нет, два ряда картин на правой и на левой стене.



На одной простирается, или скорее, развёртывается вселенная (ибо мысль отличный кинематограф). Маленькая Земля выхватывается из круговорота звёзд, приближается и увеличивается, и вот уже в кадре крошечный человек, вновь и вновь отстраивающий муравейники культур, до основания разрушаемые историей.

И внизу надпись: «Один и всё».



Другая стена — стена души. Таинственное веретено судьбы прядёт орбиты всех звёзд, жизнь всего живущего, и всю историю мира. Всё здесь выткано из одной нити и не называется более звёзды, существа и вселенная, а ощущения и представления, или даже переживания и состояния души.

И внизу надпись: «Один и всё».



И, если снова ужас отчуждения охватит человека и чуждый ему мир устрашит его, он повернёт свой взгляд вправо или влево (как ему в этот момент заблагорассудится) и увидит картину. А на ней он видит, что Я вложено в мир, следовательно, Я собственно и не существует вовсе, значит мир не может сделать этому Я ничего плохого — и он успокаивается. Или, он видит, что мир вложен в Я, следовательно, мир как таковой не существует, и поэтому мир не может причинить ему зла, и он вновь успокаивается. Видит ли он пустое Я наполненное миром, или мировой поток, уносящий его Я, он успокаивается, не чувствуя и не понимая ни мира, ни себя.



Но, придёт миг, и этот миг всегда рядом, всегда ощутим, но всегда чуть-чуть недосягаем, когда человек поднимет голову и во вспышке прозрения увидит обе картины, совпавшие в одну. И в шоке он содрогнётся.

ЧАСТЬ 3

Про­дол­жен­ные ли­нии взаи­мо­от­но­ше­ний встречают­ся в вечном Ты.

Ка­ж­дое час­т­ное Ты есть от­блеск — от­ра­же­ние вечно­го Ты, вспы­хи­ваю­щий в началь­ном сло­ве, об­ращенном к вечно­му Ты. Началь­ное, врожденное еди­не­ние чело­ве­ка с вечным Ты пы­та­ет­ся реа­ли­зо­вать се­бя в ка­ж­дом час­т­ном Ты через осу­ще­ст­в­ле­ние и не­осу­ще­ст­в­ле­ние взаи­мо­от­но­ше­ний, при­хо­дя­щих к ка­ж­до­му час­т­но­му Ты; через осу­ще­ст­в­ле­ние и не­осу­ще­ст­в­ле­ние ка­ж­до­го час­т­но­го Ты. Оно пы­та­ет­ся реа­ли­зо­вать се­бя в ка­ж­дом ак­те взаи­мо­от­но­ше­ний, но не за­вер­ша­ет­ся ни в од­ном из них. Оно за­вер­ша­ет­ся толь­ко в пря­мом взаи­мо­от­но­ше­нии с Ты, ко­то­рое по при­ро­де сво­ей не мо­жет стать Это.

Лю­ди об­ра­ща­лись к вечно­му Ты во мно­гих име­нах. В вос­пе­ва­ни­ях То­го, кто был та­ким об­ра­зом на­име­но­ван, они все­гда име­ли в ви­ду Ты — пер­вые ми­фы бы­ли гим­на­ми вос­хва­ле­ния Его. За­тем име­на на­шли се­бе убе­жи­ще в язы­ке Это; лю­ди все бо­лее и бо­лее скло­ня­лись к то­му, что­бы ду­мать и об­ра­щать­ся к вечно­му Ты, как к Это. Но все Его име­на бы­ли ос­вя­ще­ны, по­сколь­ку в них Он не был толь­ко пред­ме­том раз­го­во­ра, но Он был и субъ­ек­том, к ко­то­ро­му они об­ра­ща­лись.

Многие люди пытаются избежать употребления слова Бог в обращении, так как оно слишком неправильно используется. Действительно, это наиболее тяжело нагруженное слово из всех слов, используемых человеком, но по этой самой причине это самое вечное и самое необходимое слово. Что значат все ошибочные разговоры о Божьей сущности и его творении (всё таки не было и не может быть какого-либо другого разговора об этом) в сравнении с простой истиной: все люди, которые обратились к Богу имеют его в себе? Тот, кто произносит слово Бог и действительно имеет в виду Ты (какой бы иллюзии он бы при этом не придерживался), обращается к истинному Ты его жизни, который не может быть ограничен другим Ты, и с которым он состоит во взаимоотношениях, собирающих и включающих в себя все другие. Но также тот, кто питая отвращение к именам и считая себя безбожником, отдаёт всё своё существо в обращении к Ты его жизни, как к Ты, которое не может быть ограничено ничем другим — обращается к Богу.



Если мы идём своим путём и встречаем человека прошедшего больше нас, то мы знаем только наш путь, не его — его путь мы узнаём при нашей встрече. В полных взаимоотносящихся событиях мы знаем, знанием всей своей прожитой жизни, наше продвижение вне взаимоотношений, нашу часть пути. Другая часть только наталкивает нас, мы не знаем её, она наталкивает нас при встрече.

Мы должны быть озабочены не другой стороной, а нашей собственной стороной; мы должны беспокоиться не о благо-склонности, а о желании. Благосклонность заботит нас настолько, насколько мы приближаемся к ней и существуем в её присутствии; но это не наш объект. Ты противостоит мне, но я вступаю в прямые взаимоотношения с ним. Однако взаимоотношения оз­начают быть из­бран­ным и из­бра­ние, во­еди­не­ние пе­ре­жи­ва­ний и дей­ст­вий; и так­же как и лю­бые дру­гие дей­ст­вия иду­щие от все­го чело­вечес­ко­го су­ще­ст­ва, они оз­начает при­ос­та­нов­ку всех час­тичных дей­ст­вий и, сле­до­ва­тель­но, при­ос­та­нов­ку всех ощу­ще­ний от дей­ст­вий, опи­раю­щих­ся толь­ко на их осо­бен­ную час­тичную об­ласть.

Эти взаи­мо­от­но­ше­ния, оз­начаю­щее об­ре­те­ние кос­мичес­кой свя­зи чело­ве­ка с ми­ром, свя­за­ны с по­доб­ны­ми пе­ре­жи­ва­ния­ми и дей­ст­вия­ми. Это есть ак­тив­ность чело­ве­ка, ко­то­рый стал цель­ным су­ще­ст­вом; ак­тив­ность, ко­то­рая мо­жет быть па­ра­док­саль­но оп­ре­де­ле­на, как ничего­не­де­ла­ние (ничего от­дель­ное или час­тичное уже не вос­при­ни­ма­ет­ся и не пе­ре­жи­ва­ет­ся чело­ве­ком). Он уже не втор­га­ет­ся в мир, это цель­ный чело­век, от­крыв­ший­ся и удер­жав­ший­ся в сво­ей цель­но­сти, ко­то­рая эф­фек­тив­на — он об­ла­да­ет эф­фек­тив­ной цель­но­стью. Вы­иг­рать ста­биль­ность в этом со­стоя­нии оз­начает быть спо­соб­ным по­дой­ти к выс­шей встрече.

Мир чувств вовсе не отбрасывается в сторону, так как будто он только и есть сфера мечтаний и иллюзий. Нет мира иллюзий, есть только мир который является нам двойственно, в соответствии с нашим двойственным отношением к нему; только барьер, отделяющий человека от истинного восприятия мира, должен быть разрушен. Далее, нет необходимости в «продвижении за пределы чувственного опыта», поскольку каждый опыт, даже возвышенно одухотворённый, может поддаться нам только как Это. Нет необходимости и в обращении к миру идей и ценностей; поскольку они не могут заменить нам настоящее. Нет необходимости ни в чём из этого. Может ли быть сказано что необходимо? — Нет, в смысле указаний, правил и заповедей. Поскольку всё, что было изобретено и осуществлялось во времени в человеческом духе как заповеди, голословно навязывало приготовление, тренировку или медитацию как некую ступень приближения или контакта с высшим или абсолютным существом, что не имеет ничего общего с простым начальным фактом встречи. Какие бы то ни было преимущества в знаниях или рукотворном использовании энергии, за которые мы должны благодарить тот или иной метод, не воздействуют на встречу, о которой мы говорим: всё это имеет своё место в мире Это и не ведёт ни на шаг, и не делает ни одного шага, вне его. Никакие полученные указания не обучают продвижению и не облегчают дорогу из мира Это к взаимоотношениям. Только исключение всего того, что не есть данное продвижение может обозначить направление. И тогда сквозь рассеивающийся туман магических формул, обрядов, заповедей и просто суеверия отчётливо проступает только одно — полное принятие настоящего.



Ко­нечно, это при­ня­тие пред­по­ла­га­ет, что чело­век, ко­то­рый блу­ж­дал в раз­дель­ном су­ще­ст­во­ва­нии от­ва­живает­ся на это ри­с­ко­ван­ное пред­при­ятие, что он в со­сто­я­нии сде­лать са­мый пер­вый шаг — по­вер­нуть­ся к ре­аль­но­сти. Это не оз­начает от­каз от соб­ст­вен­но­го Я, как ми­с­тичес­кие пи­са­ния обычно пред­ла­га­ют; Я не­об­хо­ди­мо для это­го; вер­хо­вен­ст­во Я не­об­хо­ди­мо, в ка­ж­дых вза­и­моот­но­ше­ни­ях, по­сколь­ку вза­и­мо­от­но­ше­ния толь­ко и воз­мо­ж­ны ме­ж­ду Я и Ты. То, что от­бра­сы­ва­ет­ся, не есть Я, а фаль­ши­вый ин­стинкт са­мо­ут­вер­жде­ния, ко­то­рый за­став­ля­ет чело­ве­ка спа­сать­ся бег­ст­вом во вла­де­ния ве­щей, пе­ред ли­цом зыб­ко­го, не­надежно­го, опас­но­го ми­ра взаи­мо­от­но­ше­ний — все­про­ни­каю­ще­го не­ма­те­ри­аль­но­го ми­ра не имею­ще­го ни плот­но­сти, ни дли­тель­но­сти (то есть, не имею­ще­го ни­ка­ких из­ме­ре­ний и ни­ка­ких оце­ночных ха­рак­те­ри­стик), и не мо­гу­ще­го быть обо­зре­вае­мым.



Каждое реальное взаимоотношение, каждая реальная жизнь человека исключительна. Ты возникает и освобождается в человеке, выступает вперёд и противостоит ему. Ты чувствует небеса. Это не значит, что ничего более не присутствует, это значит, что всё остальное живёт в его лучах.

Так дол­го как взаи­мо­от­но­ше­ния про­дол­жа­ют­ся, их кос­мичес­кая взаи­мо­связь не­при­кос­но­вен­на. Но, ко­гда Ты пре­вра­ща­ет­ся в Это, кос­мичес­кое про­яв­ле­ние взаи­мо­от­но­ше­ний вы­гля­дит как на­ру­ше­ние за­ко­нов ми­ра Это, не при­знаю­щих ничего ис­ключитель­но­го и не­за­ме­ни­мо­го, и не ос­тав­ляю­щих мес­та для чего бы то ни бы­ло не имею­ще­го пред­мет­ных качеств. Во взаи­мо­от­но­ше­ни­ях с Бо­гом без­ус­лов­ная включитель­ность и без­ус­лов­ная ис­ключитель­ность од­но и то­же. Тот, кто вхо­дит в аб­со­лют­ные взаи­мо­от­но­ше­ния не со­при­ка­са­ет­ся бо­лее ни с чем изо­ли­ро­ван­ным, ни с ве­ща­ми, ни с су­ще­ст­ва­ми, ни с зем­лей, ни с не­бом — всё это объ­е­ди­не­но в его душе в живущих взаи­мо­от­но­ше­ни­ях.

Всту­пить в пол­ные взаи­мо­от­но­ше­ния не значит пе­ре­смот­реть всё, но, это значит уви­деть всё в Ты; не от­вер­гать мир, а ус­та­но­вить его на его под­лин­ном ба­зи­се. От­ре­шен­но по­вер­нуть го­ло­ву «прочь от ми­ра се­го», или со­сре­до­точен­но ус­та­вить­ся на не­го, пы­та­ясь про­ник­нуть в «за­пре­дель­ные тай­ны» и вой­ти в кон­такт с «не­ки­ми си­ла­ми» не есть ми­ро­воз­зре­ние по­мо­гаю­щее най­ти до­ро­гу к Бо­гу. Но тот, кто ви­дит в нём мир, всту­па­ет в Его на­стоя­щее при­сут­ст­вие. «Здесь мир, там Бог» — есть язык Это; «Бог в ми­ре» — есть дру­гой язык Это; но не ис­ключая и не ос­тав­ляя по­за­ди во­все ничего, включить весь мир в Ты, дать ми­ру его долж­ное и ис­тин­ное; не включать ничего кро­ме Бо­га, но все су­щее в нём — это есть пол­ное и со­вер­шен­ное вы­ра­же­ние взаи­мо­от­но­ше­ний с вечным Ты. Лю­ди не най­дут Бо­га, ес­ли они сто­ят в этом ми­ре. Они не най­дут его, ес­ли они по­ки­нут его. Но тот, кто вы­хо­дит встречать свое Ты всем сво­им су­ще­ст­вом и при­во­дит к не­му все су­щее в этом ми­ре, на­хо­дит Его — то­го, кто не мо­жет быть ра­зы­скан.



Ко­нечно Бог все­гда «пол­но­стью Дру­гой», но, Он так­же все­гда и пол­но­стью «Тот же», пол­но­стью На­стоя­щее. Ко­нечно Он, яв­ляю­щая­ся и по­вер­гаю­щая ниц, Mysterium Tremendum* — но Он так­же и тай­на са­моочевид­но­го, в ко­то­рой Он бли­же ко мне, чем мое Я.

Ес­ли вы ис­сле­дуе­те ре­аль­ность объ­ек­тов и обу­слов­лен­ных су­ществ вы при­хо­ди­те к не­из­ме­ри­мо­му, ес­ли вы от­ри­цае­те ре­аль­ность объ­ек­тов и обу­слов­лен­ных су­ществ вы стои­те пе­ред пус­то­той, но ес­ли вы ос­вя­щае­те эту жизнь вы встречае­те жи­ву­ще­го Бо­га.

Человеческое осмысление Ты, которое испытывает во взаимоотношениях с каждым отдельным Ты разочарование превращением его в Это, стремиться (но не прочь от них всех) к вечному Ты, но не как к чему-то найденному; нет такой вещи как найденный Бог, поскольку нет ничего в чём он не может быть найден. Как глупо и безнадёжно выглядит человек, который повернул с курса его жизни, чтобы искать Бога. Даже если он достиг всей мудрости одиночества и всей энергии целенаправленного существа, он разминётся с Богом.



* Устрашающая тайна.



Скорее это происходит, когда человек идёт своим путём и просто желает чтобы этот путь был путём к Нему и его стремление находит своё выражение в силе его желания и исполнения. Каждый акт взаимоотношений становится для него этапом, позволяющим ему приблизиться к суммирующим взаимоотношениям. Та­ким об­ра­зом, он не при­ни­ма­ет учас­тие в ка­ж­дом со­бы­тии, он при­ни­ма­ет учас­тие толь­ко в од­ном со­бы­тии. Его на­хо­ж­де­ние не есть ко­нец, а толь­ко вечная се­ре­ди­на пу­ти. Ожи­дая, а не ища, он сле­ду­ет сво­им путем. Его не при­тя­ги­ва­ют ни власть, ни ве­щи, ни вни­ма­ние лю­дей; его ис­крен­ние взаи­мо­от­но­ше­ния с людь­ми по­мо­га­ют им. Он не стре­мит­ся ис­поль­зо­вать их, и ко­гда он нашел свой путь к Не­му, его серд­це не поверну­то от лю­дей, по­сколь­ку все в ми­ре встречает его то­гда в од­ном со­бы­тии. Он бла­го­слов­ля­ет ка­ж­дую ду­шу и ка­ж­дый дом при­ютив­ший его, и ка­ж­дое су­ще­ст­во по­встречав­шее­ся на его пу­ти.



Это на­хо­ж­де­ние без по­ис­ков от­кры­тие глав­но­го из­началь­но­го. Его чув­ст­во Ты не мо­жет быть на­сы­ще­но, по­ка он не при­хо­дит к вечно­му Ты, при­сут­ст­вую­ще­му в нем из­началь­но. На­стоя­щее, ко­то­рое он чув­ст­ву­ет сво­им серд­цем, долж­но толь­ко стать пол­но­стью ре­аль­ным для не­го, в дей­ст­ви­тель­ной ре­аль­но­сти — ос­вященной жиз­ни ми­ра.

Бог не мо­жет быть вы­ве­ден из ка­кой бы то ни бы­ло тео­ре­тичес­кой предпо­сыл­ки: или из чего бы то ни бы­ло в при­ро­де или вне ее, ска­жем, как ее тво­рец; или из ис­то­рии, как ее по­ве­ли­тель; или из пред­ме­тов, как нечто, что ду­ма­ет и су­ще­ст­ву­ет в них. Ничто бо­лее не «да­но» и Бог дей­стви­тель­но про­яв­ля­ет се­бя сквозь это, но Бог есть су­ще­ст­во, ко­то­рое, со­при­ка­са­ясь с на­ми через на­ши ду­ши, не­по­сред­ст­вен­но и про­дол­жи­тель­но про­ти­во­сто­ит нам, и к ко­то­ро­му мы мо­жем лишь долж­ным об­ра­зом об­ра­тить­ся, бу­дучи не в со­стоя­нии ни ох­ва­тить, ни вы­ра­зить его при­сут­ст­вие и про­ти­во­стоя­ние.



Чело­век же­ла­ет рас­смат­ри­вать чув­ст­во (оп­ре­де­ляе­мое как чув­ст­во за­ви­си­мо­сти или, точнее, как чув­ст­во при­ни­жен­но­сти) как ре­аль­ный эле­мент во взаи­мо­от­но­ше­ни­ях с Бо­гом. В той ме­ре в ка­кой изо­ли­ро­ва­ние и оп­ре­де­ле­ние это­го эле­мен­та точно, его не­сба­лан­си­ро­ван­ное подчерки­ва­ние только де­ла­ет ха­рак­тер по­доб­ных взаи­мо­от­но­ше­ний ещё бо­лее оши­бочным. То, что бы­ло ска­за­но о люб­ви, даже бо­лее несомненно значимо здесь. Чув­ст­ва са­ми по се­бе со­про­во­ж­да­ют ме­та­фи­зичес­кий и ме­тап­си­хичес­кий факт взаи­мо­от­но­ше­ний, ко­то­рые про­ис­хо­дят не в ду­ше, но ме­ж­ду Я и Ты. Ка­ки­ми бы су­ще­ст­вен­ны­ми не счита­лись бы чув­ст­ва, тем не ме­нее, они остаются объектом динамики души, где одно чувство превосходится, опережается и отменяется другим. В отличие от взаимоотношений чувства имеют своё место и масштаб измерения. Но, прежде всего, сами чувства возникают в пределах полярного напряжения, получая свою окраску и значение не только из самих себя, но и от противоположного полюса; каждое чувство обусловлено его противоположностью.* Таким образом, абсолютные взаимоотношения (которые вбирают в реальность все частные и относительные взаимоотношения, и не являются уже частными как они, а они есть то целое, что комплектует и объединяет их всех) будучи уменьшенным до статуса изолированного и ограниченного чувства, превращаются в относи-тельный психологический феномен. Ес­ли ду­ша есть началь­ная точка на­ше­го рас­смот­ре­ния, то пол­ные взаи­мо­от­но­ше­ния мо­гут быть по­ня­ты толь­ко в двух­по­люс­ном обо­зре­нии, толь­ко как coincidentia oppositorum, как слия­ние, во­еди­не­ние про­ти­во­по­лож­ных чувств в на­прав­лен­ном по­ры­ве к выс­ше­му, аб­со­лют­но­му су­ще­ст­ву. Ко­нечно один по­люс, по­дав­лен­ный ре­ли­ги­оз­но — дог­ма­тичес­ким от­но­ше­ни­ем личнос­ти, час­то исчеза­ет из от­ра­жаю­ще­го соз­на­ния и мо­жет быть вы­зван вновь толь­ко при чис­тей­шем и са­мом бес­хит­ро­ст­ном рас­смот­ре­нии в глу­би­не су­ще­ст­ва.



* Страх сдерживает ярость, щедрость ограничивается скупостью, любовь преодолевает отталкивание…



В чис­тых взаи­мо­от­но­ше­ни­ях вы чув­ст­вуе­те се­бя про­сто за­ви­си­мы­ми так, как вы не мо­же­те чув­ст­во­вать се­бя в ка­ких-ли­бо дру­гих взаи­мо­от­но­ше­ни­ях и про­сто сво­бод­ны­ми, так­, как ни в од­ном дру­гом мес­те и вре­ме­ни. Вы чув­ст­вуе­те се­бя од­но­вре­мен­но соз­дан­ны­ми и соз­даю­щи­ми. Вы не имее­те бо­лее од­но чув­ст­во ог­ра­ничен­ное дру­гим, но вы имее­те оба не­ог­ра­ничен­но и вме­сте. Вы знае­те, все­гда всем сво­им серд­цем знае­те, что вы ну­ж­дае­тесь в Бо­ге боль­ше чем во всем ос­таль­ном; но знае­те ли вы так­же, что Бог ну­ж­да­ет­ся в Вас — во всей пол­но­те Его вечнос­ти ну­ж­да­ет­ся в вас? Как мо­жет чело­век су­ще­ст­во­вать, как мо­же­те вы су­ще­ст­во­вать, ес­ли Бог не ну­ж­да­ет­ся в нём, не ну­ж­да­ет­ся в вас. Вы ну­ж­дае­тесь в Бо­ге, что­бы быть, и Бог ну­ж­да­ет­ся в Вас по са­мо­му значению ва­ше­го су­ще­ст­во­ва­ния. В поучени­ях и по­эмах лю­ди при­ла­га­ют уси­лия ска­зать боль­ше, и они го­во­рят слиш­ком мно­го; что значат все на­пыль­щен­ные и са­мо­на­де­ян­ные раз­го­во­ры «о ста­нов­ле­нии Бо­га», о стрем­ле­нии при­ро­ды во­пло­тит­ся в Нем, ес­ли мы зна­ем, не­по­ко­ле­би­мо зна­ем в своем серд­це, что есть ста­нов­ле­ние Бо­га, что Он есть.

Мир не есть небесный спорт,* он имеет назначение. Есть небесное назначение жизни мира, человеческого существа, тебя и меня.



Создание происходит с нами, оно самовозгорается в нас, переплавляет нас в горении, придавая нам новую форму — мы трепещем, мы робеем, мы подчиняемся. Мы принимаем участие в создании, встречаем Создателя, протягиваемся к Нему и, соединяясь с Ним, помогаем Ему.



Двое ве­ли­ких слуг ша­га­ют сквозь ве­ка: мо­лит­ва и жерт­ва. Чело­век, ко­то­рый мо­лит­ся, на­пол­ня­ет се­бя не­при­нужденной за­ви­си­мо­стью



* Было бы довольно глупо жить ради чисто спортивного интереса.



и зна­ет, что он име­ет — не­по­сти­жи­мым об­ра­зом име­ет — воз­дей­ст­вие на Бо­га, да­же ес­ли он не по­лучает от Бо­га ничего; по­сколь­ку, ко­гда он не же­ла­ет бо­лее чего-ли­бо для са­мо­го се­бя, он ви­дит пла­мя его воз­дей­ст­вия го­ря­щее на не­бе­сах. А чело­век, ко­то­рый при­но­сит жерт­ву? — Я не мо­гу быть вы­со­ко­мер­но пре­зри­те­лен к это­му на­ив­но­му об­ря­ду ушед­ших времен, к при­род­но­му не­посред­ст­вен­но­му слу­же­нию чело­ве­ка, ко­то­рый ве­рит, что Бог тос­ку­ет по за­па­ху его го­ря­щих жерт­во­при­но­ше­ний. Глу­пым, но мо­гучим путем он ве­рил и знал, что мы мо­жем и долж­ны да­вать Бо­гу. Ему так­же бы­ло из­вест­но, что тот, кто обе­ща­ет свою ма­лень­кую во­лю Бо­гу, встречает Его в боль­шой во­ле. «Твоя во­ля бу­дет ис­пол­не­на» — го­во­рит он, и не до­бав­ля­ет ничего бо­лее то­го, но прав­да са­ма до­бав­ля­ет­ся к это­му: «Через ме­ня, ко­му Ты не­об­хо­дим бо­льше все­го».

Что отличает молитву и жертву от магии? Магия желает получить свой эффект без вхождения во взаимоотношения и совершает свои трюки в пустоте. Но молитва и жертва свершаются «пред Лицом», в завершающем единстве святого начального слова (а это означает взаимоотношения), они позволяют человеку произнести Ты, и в священной тишине услышать ответ. Желание понимать чистые взаимоотношения как зависимость, есть желание принизить, опустошить одного из носителей взаимоотношений и, следовательно, и сами взаимоотношения исчезают из реальности.



Мы обнаружим то же самое, если подойдём с другой стороны и посмотрим на абсорбцию или вхождение (погружение) в самосубстанцию; или путём освобождения себя самого от всего сущего, что обусловлено моим Я, или пониманием бытия как нечто обусловленного одной думающей Субстанцией как на существенный элемент в религиозном действии.

В первом случае воображается, что Бог входит в бытие, которое освобождено от меня, или что бытие поглощается в Боге; во втором что бытие имеет место само в себе так, как если бы оно имело место в Боге. Это значит: в первом случае произнесение Ты в его высшем выражении прекращается, поскольку нет более двойственного существа, а во втором; начальное Ты истинно не существует вообще, поскольку здесь нет двойственного разделённого мира: первое предполагает унификацию (объединение), второе индификацию (отождествление) человеческого с выс- шим, небесным. Оба пути предполагают состояние, которое свыше Я и Ты, первый — в восторженном порыве, экстазе воединения, которое становится и происходит; второй — как саморастворение думающей субстанции, которая сама существует и сама себя обнаруживает.

Оба пути отменяют взаимоотношения: первый как если бы это происходило динамически, через поглощение Я, втягиваемого в Ты, которое, однако не есть уже Ты, но, то единственное, что существует; второй статически, через самоопределение Я, которое было освобождено, и которое стало само по себе, как нечто единственное что существует.



Если доктрина о зависимости считает Я, которое несёт в себе зачаток чистых взаимоотношений в мир, таким слабым и пустым, что его способность нести их в себе не заслуживает более доверия, то первая доктрина абсорбции заставляет зачатки мостиков взаимоотношений исчезать в воединении; вторая отрицает их как иллюзию, которую необходимо преодолеть.

Доктрины абсорбции, пытаясь обосновать погружение и саморастворение взывает к двум великим высказываниям, выражающим отождествление, одно, прежде всего, к Иоанну: «Я и Отец — суть одно», другое к учению Sandilya «Всеобъемлющее — это я сам, в самом моём сердце».

Пу­ти, по ко­то­рым эти вы­ска­зы­ва­ния ве­дут, про­ти­во­по­лож­ны один дру­го­му. Пер­вый под­ни­ма­ет­ся (по­сле под­зем­но­го кур­са) в жиз­ни личнос­ти ми­фичес­ко­го со­из­ме­ре­ния и про­дви­га­ет­ся к док­три­не, вто­рой воз­ни­ка­ет в док­три­не и толь­ко по­том ве­дёт к ми­фичес­кой жиз­ни личнос­ти. Ха­рак­тер даль­ней­ших вы­ска­зы­ва­ний транс­фор­ми­ру­ет­ся по этим ли­ни­ям. Хри­стос в тра­ди­ции Ио­ан­на, (Мир, ко­то­рый од­на­ж­ды вос­стал во вспыш­ке) ведет к Хри­сту Эк­хар­та, по­сто­ян­но воз­ро­ж­даю­ще­му­ся в чело­вечес­кой ду­ше. Ко­рон­ная фор­му­ла для Се­бя в Упа­ни­шад «Эта ре­аль­ность есть Я сам, и Ты есть Я сам» ведет значитель­но бо­лее ко­рот­ким путем к Буд­дий­ской фор­му­ле раз­венчания: «Это не воз­мож­но; за­ло­жить мне­ние о са­мом се­бе и о са­мо­при­над­леж­но­сти в ис­ти­не и в ре­аль­но­сти». Начало и конец каждого пути требует отдельного рассмотрения. То, что апелляция к «суть одно» не может быть обоснована, становится ясно всем, кто часть за частью беспристрастно прочёл Евангелие от Иоанна. Это действительно Евангелие чистых взаимоотношений. Здесь есть даже более искренная строфа: знаменитое мистическое — «Я есть Ты и Ты есть Я». Отец и сын, как и в бытие — мы можем даже сказать, Бог и человек, также как и в бытие — неразрывная реальная пара, два носителя изначальных взаимоотношений, которые от Бога к человеку определяются, как ощущаемая всем сердцем миссия-повеление, от человека к Богу — слушание и послушание, и между ними знание и любовь. В этих взаимоотношениях Сын, хотя его отец живёт в нём и действует через него, склоняется перед «старшим и превосходящим» и молится ему.

Все современные попытки представить эту начальную реальность диалога, как отношения Я к Себе, или тому подобное, как событие, которое содержится внутри самодостаточной внутренней жизни человека тщетны — они имеют своё место в полной невежества истории разрушения реальности.



— Но что о мистицизме. Разве он не даёт нам информации о том, как единство без дуализма испытывается. Можем ли мы дискутировать правду в этом её аспекте.

— Я знаю не один, а два вида происходящего, в котором дуализм не испытывается более. Они иногда смешиваются в мистических высказываниях. Я также однажды спутал их. Пер­вое это об­ре­те­ние един­ст­ва ду­ши. Это есть то, что име­ет ме­сто не ме­ж­ду Бо­гом и Чело­ве­ком, а в са­мом чело­ве­ке. Энер­гия скон­цен­три­ро­ва­на, все, что пы­та­ет­ся от­кло­нить ее в сто­ро­ну втя­ги­ва­ет­ся в ор­би­ту ее управ­ления, су­ще­ст­во од­но в се­бе са­мом и ра­ду­ет­ся, как вы­ра­зил­ся Парацельс, в сво­ей эк­заль­та­ции. Это оп­ре­де­ляю­щий мо­мент для чело­ве­ка. Без пол­ной кон­цен­тра­ции он не го­дит­ся для ра­бо­ты ду­ха. В этот мо­мент чело­век ре­ша­ет, в без­дон­ной глу­би­не сво­ей ду­ши, значит ли это сво­бо­ду ды­ха­ния или са­мо­дос­та­точный ко­нец его пу­ти. Скон­цен­три­ро­ван­ный в един­ст­ве, он мо­жет от­бро­сить ос­тав­шие­ся пре­пят­ст­вия и вый­ти к встрече, к ко­то­рой он толь­ко сейчас при­бли­зил­ся до­воль­но близ­ко. К встрече с та­ин­ст­вом жиз­ни, с на­де­ж­дой и спа­се­ни­ем. Но он мо­жет так­же на­сла­ж­даться пол­но­той этой бла­го­сло­вен­ной кон­цен­тра­ции сво­его су­ще­ст­ва* и, без вхо­ж­де­ния в выс­шую обя­зан­ность, упасть на­зад в раз­дель­ное бы­тие.

Все на на­шем пу­ти вы­зы­ва­ет не­об­хо­ди­мость при­ня­тия ре­ше­ния, од­на­ко, це­ле­на­прав­лен­ность ка­ж­до­го ша­га вид­на смут­но, и в це­лом та­ин­ст­вен­на; это след­ст­вие, скры­то­го в глу­бочай­шем бы­тии началь­но­го та­ин­ст­вен­но­го ре­ше­ния, не­су­ще­го мо­гу­ще­ст­вен­ные по­след­ст­вия для на­шей судь­бы. Дру­гое про­ис­хо­дя­щее ле­жит в не­по­сти­жи­мой сущ­но­сти са­мих взаи­мо­от­но­ше­ний, в ко­то­рых двое, как это пред­став­ля­ет­ся чело­ве­ку, ста­но­вят­ся од­ним: «один и один во­еди­не­ны, об­на­жен­ность свер­ка­ет здесь в об­на­жен­но­сти». Я и Ты по­гло­ще­ны, чело­вечес­кая при­ро­да, кото­рая толь­ко что про­ти­во­стоя­ла божь­е­му руково­дству, ­



* Ко­гда чело­век ис­пы­ты­ва­ет счас­тье, он мо­жет да­же не по­доз­ре­вать о том, что на­хо­дит­ся на по­ро­ге встречи, как это час­то про­ис­хо­дит с влюбленны­ми. Объ­ект, на ко­то­ром скон­цен­три­ро­ва­ны все их уст­рем­ле­ния, пе­ре­пол­ня­ют их внут­рен­ний мир на­столь­ко, что по­след­ний за­тме­ва­ет со­бой внеш­ний. Бы­ло бы не­пра­виль­но ска­зать, что сам объ­ект люб­ви от­го­ра­жи­ва­ет влюбленно­го чело­ве­ка от ис­тин­но­го вос­при­ятия чуда про­ис­хо­дя­ще­го в нем. Нет та­ко­го объ­ек­та. Лю­бовь кос­мична по при­ро­де сво­ей, она вы­хо­дит за при­де­лы лично­ст­но­го. Су­ще­ст­ву­ет лишь ог­ра­ничение чело­вечес­ких сил лю­бить, ко­то­рое пре­одо­ле­ва­ет­ся толь­ко лишь в соз­на­тель­ном, оду­хо­творенном по­ры­ве все­го чело­вечес­ко­го су­ще­ст­ва.



сплав­ле­на в нем — про­слав­ле­ние, обо­же­ст­в­ле­ние и оди­ночес­т­во су­ще­ст­во­ва­ния поя­ви­лись*. Но, ко­гда чело­век про­све­щен­ный и из­не­мо­жен­ный про­ва­ли­ва­ет­ся на­зад, в за­бо­ты о зем­ных де­лах, и с об­ре­тен­ным зна­ни­ем в его серд­це об­ду­мы­ва­ет эти две си­туа­ции, не­у­же­ли это пре­до­пре­де­ле­но ему — рас­ко­лоть на две час­ти свое су­ще­ст­во и од­ну из них от­дать на про­кля­тие? Ка­ким об­ра­зом это по­мо­га­ет мо­ей ду­ше, что она мо­жет быть вы­та­ще­на за­но­во из это­го ми­ра и об­рес­ти един­ст­во — здесь, в ре­аль­но­сти, ес­ли са­ма ре­аль­ность не име­ет не­об­хо­ди­мой час­ти в этом ожи­дае­мом един­ст­ве? Что я по­лучаю от всех пред­вку­ше­ний «бо­же­ст­вен­но­го на­сла­ж­де­ния» для жиз­ни, ко­то­рая рас­ко­ло­та на две? Ес­ли эти обиль­ные, рос­кош­ные не­бес­ные моменты не име­ют ничего об­ще­го с мои­ми бед­ны­ми зем­ны­ми моментами, ка­кое от­но­ше­ние то­гда они име­ют ко мне, долж­но­му жить, во всей серьезно­сти это­го, долж­но­му жить на зем­ле?

Как ил­лю­ст­ра­цию един­ст­ва, ко­то­рое не есть един­ст­во, возьмем чело­ве­ка, ко­то­рый столь по­гружен в свое стра­ст­ное, вос­хищенное вос­при­ятие Бо­же­ст­ва, так за­хвачен чудом не­бес­но­го объ­я­тия его жиз­ни, что его зна­ние Я и Ты уми­ра­ет в чув­ст­ве «един­ст­ва», ко­то­рое не су­ще­ст­ву­ет и не мо­жет су­ще­ст­во­вать. То, что та­кой чело­век на­зы­ва­ет един­ст­во, есть вос­хи­ще­ние ди­на­ми­кой взаи­мо­от­но­ше­ний, не един­ст­во воз­ни­каю­щее в этом мо­мент ми­ро­во­го вре­ме­ни, рас­тво­ряю­щее Я и Ты, а ди­на­ми­ка взаи­мо­от­но­ше­ний са­ма по се­бе. Здесь на са­мом краю осоз­нан­но­го бы­тия, взаи­мо­от­но­ся­щие­ся дей­ст­вия идут даль­ше се­бя; са­ми взаи­мо­от­но­ше­ния в их жиз­нен­ном един­ст­ве очув­ст­влен­ны столь силь­но, что его час­ти ка­жут­ся ис­тощенны­ми. От­крыв­шая­ся сти­хия чувств, за­пол­ня­ет все су­ще­ст­во на­столь­ко, что Я и Ты, ме­ж­ду ко­то­ры­ми ус­та­нав­ли­ва­ют­ся взаи­мо­от­но­ше­ния, за­бы­ва­ют­ся.



* Мис­тичес­кое объ­е­ди­не­ние чело­ве­ка с чем-то мис­тичес­ким, стоя­щим вне это­го ми­ра, а не с ми­ром са­мим, не мо­жет при­вес­ти к дру­го­му ре­зуль­та­ту.



Это один из фе­но­ме­нов по­ка­зы­ваю­щий гра­ни­цы, до ко­то­рых ре­аль­ность про­сти­ра­ет­ся, и на ко­то­рых она ста­но­вит­ся туск­лой.*

Но центральная реальность с полоской солнца на кленовой веточке и с проблеском вечного Ты имеет большее значение для нас, чем загадочные паутины на окраинах бытия.



По­след­нее, од­на­ко, от­ри­ца­ет­ся пре­тен­зи­ей дру­гой док­три­ны ад­сорб­ции, в ко­то­рой уни­вер­саль­ное су­ще­ст­во и са­мо чело­вечес­кое су­ще­ст­во од­но и то­же, и по­это­му про­из­не­се­ние Ты не спо­соб­но ус­ту­пить ме­сто окончатель­ной ре­аль­но­сти. Оцен­ка этой си­туа­ции со­дер­жит­ся в са­мой док­три­не. Од­на из Упа­ни­шад рас­ска­зы­ва­ет, как Ин­д­ра, принц Бо­гов, при­хо­дит к Пра­жа­па­ти (творчес­ко­му ду­ху), что­бы научить­ся то­му, как най­ти и рас­по­знать са­мо­го се­бя. Сто лет он был учени­ком и два­ж­ды его от­пус­ка­ли с не­удов­ле­тво­ри­тель­ной ин­фор­ма­ци­ей, по­ка, на­ко­нец, пра­виль­ный от­вет не был ему дан: «Ко­гда чело­век по­гру­жен в глу­бо­кий сон без сно­ви­де­ний, то это и есть он Сам, Бес­смерт­ное, Не­со­мнен­ное, Уни­вер­саль­ное су­ще­ст­во». Ин­д­ра уда­ля­ет­ся, но вско­ре вне­зап­ная мысль по­ра­жа­ет его. Он воз­вра­ща­ет­ся и вос­кли­ца­ет: «О, Вос­хи­ти­тель­ный! В та­ком со­стоя­нии чело­век не зна­ет о се­бе ничего, он не мо­жет оп­ре­де­лить, что есть Я и что есть дру­гие су­ще­ст­ва, он при­хо­дит к са­мо­уничто­же­нию. Я не ви­жу в этом ничего бла­го­при­ят­но­го.» «Это» — от­вечает Пра­жа­па­ти — «дей­ст­ви­тель­но так.»



* Это по­доб­но вос­тор­жен­но­му са­мо­рас­тво­ре­нию в дру­гом су­ще­ст­ве, со­стоя­нию са­мо­заб­вен­ной люб­ви. Ши­ро­ко из­вест­ный ли­те­ра­тур­ный при­мер Ро­мео и Джуль­ет­та, од­на­ко, в ре­аль­ной жиз­ни та­кое силь­ное вза­им­ное влечение встречает­ся ред­ко, го­раз­до чаще до та­ких пре­де­лов до­хо­дит ма­те­рин­ская лю­бовь, ко­то­рая во­все не все­гда бы­ва­ет вза­им­на. Это гра­ничные яв­ле­ния чело­вечес­кой пси­хи­ки. Ис­то­рия дает не­ма­ло при­ме­ров столь же силь­но очув­ст­вен­ных взаи­мо­от­но­ше­ний чело­ве­ка с Бо­гом, в этих взаи­мо­от­но­ше­ни­ях их гра­ничность вы­сту­па­ет резче, по­сколь­ку вто­рое су­ще­ст­во пред­став­ля­ет­ся весь­ма мис­тичес­ки.

Так да­ле­ко, как док­три­на со­дер­жит ут­вер­жде­ние об «ис­тин­ном бы­тии», как бы де­ло не об­стоя­ло с со­дер­жа­ни­ем этой ис­ти­ны, ко­то­рая не мо­жет быть удо­сто­ве­ре­на в этой жиз­ни, она не име­ет ничего об­ще­го с од­ной ве­щью — с жи­ву­щей ре­аль­но­стью, по­сколь­ку она умень­ша­ет ее до толь­ко ка­жу­щей­ся. И так­же, так да­ле­ко, как док­три­на со­дер­жит ру­ко­во­дство по ад­сорб­ции в «ис­тин­ное су­ще­ст­во­ва­ние» она ведет не к жи­ву­щей ре­аль­но­сти, а к ан­ни­ги­ля­ции, где нет об­лас­ти соз­на­ния и от­ку­да не при­хо­дит ка­кая-ни­будь па­мять. Чело­век, ко­то­рый оп­ре­де­ля­ет се­бя ис­хо­дя из са­мо­уничто­же­ния, мо­жет пред­ла­гать, как пред­став­ле­ние о его су­ще­ст­во­ва­нии, эту ог­ра­ничиваю­щую фор­му­лу «от­сут­ст­вие дуа­лиз­ма», но он не сме­ет на­звать это един­ст­вом.



Но, мы со свя­щен­ной за­бо­той же­ла­ем ле­ле­ять свя­тое доб­ро на­шей ре­аль­но­сти, то ко­то­рое да­но нам для этой, и воз­мож­но, ни для ка­кой дру­гой жиз­ни — что бли­же к прав­де.



В жи­ву­щей ре­аль­но­сти нет един­ст­ва бы­тия. Са­ма ре­аль­ность су­ще­ст­ву­ет толь­ко в эф­фек­тив­ных дей­ст­ви­ях, ее власть, энер­гия и глу­би­на оп­ре­де­ля­ет­ся энер­ги­ей и глу­би­ной эф­фек­тив­ных дей­ст­вий. Внут­рен­няя ре­аль­ность, так­же су­ще­ст­ву­ет толь­ко в эф­фек­тив­ном взаи­мо­дей­ст­вии. Са­мая энер­гичная и глу­бо­кая ре­аль­ность су­ще­ст­ву­ет там, где все вхо­дит в эф­фек­тив­ное взаи­мо­дей­ст­вие без со­хра­не­ния ка­ких ли­бо ре­зер­вов, цель­ный Чело­век и все­объ­ем­лю­щий Бог — объ­е­диненное Я и без­гра­ничное Ты.

Объединённое Я, поскольку в живущей реальности есть (как я уже говорил) становление души, концентрация энергии и момент принятия решения. Но, последнее не вовлекает, как это имеет место в адсорбции, пересмотр реальной личности.

Адсорбция желает сохранить только «чистое», только сверхпродолжительное и отбросить прочь всё остальное; а в этой концентрации инстинктивное не осмысливается как слишком нечистое, чувственное также не удаляется от её курса, эмоциональные переживания человека не считаются мимолётными и незначительными: всё собирается в ней и объединяется в едином звучании духа, обретшего себя.*

Эта концентрация не желает вобрать в себя ничего взятого порознь, она желает воссоздать цельную неповреждённую душу, восстановить врождённое единение человека с вечным Ты — с начальным нераздельным миром. Это стремление и есть реальность.

Доктрина адсорбции требует и обещает убежище в Одной думающей Сущности (в том, посредством чего этот мир замышлен и осуществляется), т.е. убежище в неком чистом сверхъестественном Субъекте существующем вне пространственных и временных границ этого мира.

Но в жи­ву­щей ре­аль­но­сти нет ничего ду­маю­ще­го без то­го в чем оно ду­ма­ет, вер­нее есть ду­маю­щее не ме­нее за­ви­ся­щее от ма­те­рии, в ко­то­рой оно су­ще­ст­ву­ет, чем по­сле­дую­щее от пре­ды­ду­ще­го. Субъ­ект лишенный его объ­ек­та лишен его ре­аль­но­сти. Нечто уе­диненное и ду­маю­щее в се­бе са­мом су­ще­ст­ву­ет только лишь в мыс­ли, как ее соб­ст­вен­ный про­дукт: во-пер­вых, как ог­ра­ничитель­ная идея без во­об­ра­жае­мо­го субъ­ек­та; во-вто­рых, как пред­ви­де­ние, в оп­ре­де­ле­нии смер­ти, ко­то­рая мо­жет быть за­ме­не­на ее сход­ст­вом с глу­бо­ким сном, та­ким же не­про­ни­цае­мым, как и са­ма смерть; и в треть­их, в ут­вер­жде­нии док­три­ны ка­саю­ще­го­ся са­мо­го ус­ло­вия ад­сорб­ции, то есть во вби­раю­щем глу­бо­ком сне, ко­то­рый по при­ро­де сво­ей без соз­на­ния и па­мя­ти. Все вы­ше­пе­речис­лен­ное есть ни что иное, как воз­вы­шен­ные пи­ки язы­ка Это. Выс­шая си­ла долж­на быть в нём ува­жае­мой и в то­же вре­мя иг­но­ри­руе­мой. Сам спо­соб вы­ра­же­ния по­доб­но­го от­но­ше­ния по­ка­зы­вает, что то, что оп­ре­де­ля­ет­ся через эти от­но­ше­ния,



* Как это про­ис­хо­дит с сим­фо­ничес­ким ор­ке­ст­ром. Толь­ко что му­зы­кан­ты на­страи­ва­ли свои ин­ст­ру­мен­ты, толь­ко что не­со­гла­со­ван­ная ка­ко­фо­ния зву­ков ре­за­ла слух, но взле­та­ет ди­рижерская па­лочка и ро­ж­да­ет­ся чудес­ная ме­ло­дия. И мы чув­ст­ву­ем как все зем­ное со­при­ка­са­ясь с не­бес­ным сплав­ля­ет­ся и пре­об­ра­жа­ет­ся в нем.



мо­жет са­мое боль­шое, быть изучен­ным, но не мо­жет быть жи­ву­щим.



Буд­да, ис­пол­нен­ный и ис­пол­ни­тель, не ут­вер­жда­ет ничего свя­зан­но­го с этим. Он от­ка­зы­ва­ет­ся ут­вер­ждать, что един­ст­во су­ще­ст­ву­ет или что оно не су­ще­ст­ву­ет; что тот, кто про­шел все тес­ты ад­сорб­ции, су­ще­ст­ву­ет по­сле смер­ти в един­ст­ве, или, что он не су­ще­ст­ву­ет в един­ст­ве. Этот от­каз, это «бла­го­род­ное молчание» объ­яс­ня­ет­ся дву­мя пу­тя­ми: во-пер­вых, тео­ре­тичес­ки, по­сколь­ку ис­пол­не­ние су­ще­ст­ву­ет за пре­де­ла­ми ка­те­го­рий и вы­ра­же­ний на­шей мыс­ли; и, во-вто­рых, прак­тичес­ки, по­сколь­ку рас­кры­тие су­ще­ст­во­ва­ния ис­пол­не­ния не ус­та­нав­ли­ва­ет ис­тин­ную жизнь в спа­се­нии.

Ком­би­на­ция двух объ­яс­не­ний ука­зы­ва­ет прав­ду — тот, кто рас­су­ж­да­ет об объ­ек­те ут­вер­жде­ния, тол­ка­ет его в раз­де­ле­ние, в про­ти­во­по­лож­но­сти ми­ра «Это», где нет жиз­ни в спа­се­нии: «Ес­ли, о мо­нах, до­ми­ни­ру­ет мне­ние, что ду­ша и те­ло в су­ще­ст­ве еди­ны, то нет жиз­ни в спа­се­нии; и ес­ли, о мо­нах, до­ми­ни­ру­ет мне­ние, что ду­ша это од­но, а те­ло дру­гое, то и то­гда нет жиз­ни в спа­се­нии». В рас­смат­ри­вае­мой тайне, как и в жи­ву­щей ре­аль­но­сти «это так и это не так» бы­тие и не­бы­тие не соз­да­ют от­дель­ные цар­ст­ва; но «так и не так», бы­тие и не­бы­тие еди­ны — не­из­ме­ри­мость их цар­ст­во. Началь­ное ус­ло­вие спа­се­ния — не­де­ли­мые про­ти­во­по­лож­но­сти не­де­ли­мой тай­ны. Ко­нечно, Буд­да один из тех, кто зна­ет это. Но, как и все ис­тин­ные учите­ля, он не стре­мит­ся на­вя­зать мне­ние, он учит пу­ти. Он от­ри­ца­ет толь­ко од­но ут­вер­жде­ние, ут­вер­жде­ние «глуп­цов», ко­то­рые го­во­рят: нет по­ступ­ков, нет дей­ст­вий, нет энер­гии ос­во­бо­ж­даю­щей­ся в чело­ве­ке.

Он го­во­рит «Чело­век мо­жет ид­ти этим путем», и он от­ва­жи­ва­ет­ся про­из­не­сти толь­ко од­но ут­вер­жде­ние, ко­то­рое яв­ля­ет­ся оп­ре­де­ляю­щим: «есть, о Мо­нах, нечто не­рожденное, нечто не­став­шее, не­соз­дан­ное, не­сфор­ми­ро­ван­ное». Ес­ли бы не бы­ло это­го, не бы­ло бы и це­ли, но есть это — и путь име­ет цель.



Мы мо­жем сле­до­вать за Буд­дой вплоть до этой точки, ос­та­ва­ясь вер­ны­ми прав­де на­шей встречи с вечным, но даль­ней­шее про­дви­же­ние при­ве­ло бы нас к из­ме­не ре­аль­но­сти на­шей жиз­ни. Поскольку мы знаем, знанием самой правды и реальности жизни, что мы не есть извлечение из самих себя. Мы не есть самооплодотворяющийся экстракт, лишённой цели и разума природы. Что может быть для человеческого существа страшнее этого? Но мы проистекаем от того что дано нам через духовение, чтобы принять и разделить его.

Буд­да опи­сы­ва­ет как цель «пре­кра­ще­ние стра­да­ний» то есть пре­кра­ще­ние ста­нов­ле­ний и ухо­дов, ос­во­бо­ж­де­ние от цик­ла ро­ж­де­ний «От­ны­не нет воз­вра­та» — это фор­му­ла чело­ве­ка ос­во­бо­див­ше­го се­бя от стрем­ле­ния к жиз­ни, от не­об­хо­ди­мо­сти по­яв­лять­ся и ста­но­вить­ся ко­гда-ли­бо вновь.

Ес­ли цель, опи­сан­ная Буд­дой, есть толь­ко од­на из це­лей, то она не мо­жет быть на­шей, а, ес­ли это есть един­ст­вен­ная цель, то то­гда она фаль­ши­во опи­са­на. И так­же, ес­ли наша цель есть од­на из це­лей, то наш путь мо­жет вес­ти к са­мой этой це­ли, а ес­ли есть только одна цель, то наш путь мо­жет под­вес­ти мак­сималь­но близ­ко к ней.

Мы не зна­ем, есть ли воз­врат, мы не про­сти­ра­ем­ся за пре­де­лы этой жиз­ни, за пре­де­лы ли­ний вре­мен­ной про­тяженно­сти в ко­то­рой мы живем, и мы не ищем про­яв­ле­ния то­го, что бу­дет нам от­кры­то в свое вре­мя и рас­по­ло­же­ние. Но ес­ли бы мы зна­ли, что есть воз­врат, то нам не сле­до­ва­ло бы ис­кать пу­тей, что­бы из­бе­жать его. Нам дей­ст­ви­тель­но сле­ду­ет стре­мить­ся, но не к бег­ст­ву от дей­ст­ви­тель­но­сти и не к вуль­гар­но­му бы­тию, а к ос­во­бо­ж­де­нию чело­вечес­кой энер­гии про­из­не­сти в ка­ж­дом су­ще­ст­во­ва­нии сво­им соб­ст­вен­ным путем и язы­ком началь­ное вечное Я, ко­то­рое ухо­дит, об­ра­ща­ясь к вечно­му Ты, ос­таю­ще­му­ся на­все­гда.



Мы не знаем, в самом ли деле Будда ведёт к цели освобождения от необходимости возврата. Он конечно ведёт нас к предварительной цели, которая касается нас — к становлению единства души. Но он ведёт не только (как это необходимо) в сторону от «иллюзии форм», которая для нас не есть иллюзия, но скорее надёжный мир (и это не смотря на все субъективные парадоксы, которые мы извлекаем из наблюдений). Его путь, также как и доктрина, обосновывающая путь, вовлекает игнорирование; так, когда он говорит о становлении нашей осведомленности о происходящем в нашем теле, он имеет ввиду почти противоположное нашему физическому пониманию себя, полагающемуся на чувства. Нет, он не ведёт объединённое человечес-кое существо дальше, к высшему, к обращению к Ты, что стало теперь уже возможным для человека, ощутившего космичность своего Я. Глубочайшее решение Будды, кажется, остаётся на затемнённых окраинах вечного Ты и ведёт к угасанию человеческой способности сказать Ты.



Будда знает говорение Ты с человеком — свидетельство этому его общение с учениками, в котором, однако же, высоко над ними, он говорит весьма прямо, но, он не проповедует это, поскольку, прямая конфронтация существа с существом чужда его любви, в которой «всё стало неограниченно охватываемым в груди». Он, конечно, также знает, знает в безмолвной глубине своего существа, начальное произнесение Ты — звучащее в нём высоко над головами всех тех «богов», с которыми он обращался как с учениками. Его учение проистекает из взаимоотносящегося события, которое растворено в субстанции, это, по существу, и есть его ответ вечному Ты, но об этом ответе он сохраняет молчание.

Однако само распространение его учения среди людей, великолепно опровергает его игнорирование и умолчание. Оно обращается к вечному Ты под именем самого Будды. И оно (вечное Ты) ожидается, как сам Будда, который придёт в конце времён, как тот, в котором любовь исполняется.



Вся доктрина адсорбции основана на колоссальной иллюзии человеческого духа, стремящегося замкнуться в себе, иллюзии того что дух существует в человеке. В действительности дух существует в человеке как стартовая точка между человеком и тем, что не есть человек. В от­ри­ца­нии это­го его значения, его значения как свя­зи и взаи­мо­от­но­ше­ния, дух, ко­то­рый замк­нут в са­мом се­бе, вы­ну­ж­да­ет­ся быть втя­ну­тым в чело­ве­ка, то­го чело­ве­ка, ко­то­рый не есть чело­век. И чело­век, по­это­му вы­ну­ж­ден пред­став­лять мир и Бо­га как функ­цию его ду­ши. Это ил­лю­зор­ное пред­став­ле­ние чело­вечес­ко­го ду­ха о ду­ше.*

«Друг» — говорит Будда — «Я заявляю, что в этом моём глу­бо­ков­ни­маю­щем ас­ке­тичес­ком те­ле, под­вер­гаю­щим­ся воз­дей­ст­вию ощу­ще­ний, пре­бы­ва­ет мир, и начало ми­ра, а так­же уга­са­ние ми­ра, и путь, ве­ду­щий к уга­са­нию ми­ра».

Это, прав­да, но в окончатель­ном, бо­лее глу­бо­ком рас­смот­ре­нии это не есть бо­лее прав­да. Ко­нечно мир «пре­бы­ва­ет» во мне как об­раз, точно так­же как я пре­бы­ваю в нем как су­ще­ст­во. Но мир не есть по этой причине во мне, так­же как и я не есть в нем. Мир и я вза­им­но включены друг в дру­га. Это про­ти­во­речие в мыс­ли, при­су­щее си­туа­ции Это, раз­ре­ша­ет­ся в си­туа­ции Ты, ко­то­рая ос­во­бо­ж­да­ет ме­ня от «ми­ра», что­бы при­вес­ти ме­ня в со­ли­дар­ность свя­зи с ним.

Я но­шу в се­бе ощу­ще­ние са­мо­го се­бя, ко­то­рое не мо­жет быть включенным в мир. Мир несет в се­бе смысл бы­тия, ко­то­рый не мо­жет быть включен в его об­раз во мне. Этот смысл бы­тия, од­на­ко, не есть «во­ля», ко­то­рая мо­жет быть ос­мыс­лен­на,



* Как толь­ко чело­век начина­ет считать свою ду­шу замк­ну­той в нём са­мом, то есть лишенной ре­аль­ной свя­зи с ми­ром и су­ще­ст­вую­щей са­мо­стоя­тель­но и са­мо­дос­та­точно, он как бы ста­вит ме­ж­ду со­бой и ми­ром по­лу­про­зрачную зер­каль­ную пе­ре­го­род­ку, в ко­то­рой ему ви­дит­ся мир, как от­ра­же­ние его ду­ши. Но это не до­маш­нее стек­лян­ное зер­ка­ло, в ко­то­ром чело­век, ви­дя свое изо­бра­же­ние, не со­мне­ва­ет­ся в соб­ст­вен­ной ре­аль­но­сти. Замк­ну­тое от­ра­жаю­щее соз­на­ние чело­ве­ка мо­жет и се­бя вос­при­ни­мать как от­ра­же­ние ми­ра. В обо­их случаях од­но из двух ка­жет­ся не­ре­аль­ным: или мир, или чело­вечес­кое Я.



а про­сто пол­ный ста­тус ми­ра как ми­ра, так­же точно как мое ощу­ще­ние се­бя не есть «по­зна­вае­мый пред­мет», но про­сто пол­ный ста­тус Я как оно есть. Здесь не­воз­мож­но даль­ней­шее «сни­же­ние» тот, кто пы­та­ет­ся сде­лать это, не ува­жа­ет и не со­хра­ня­ет един­ст­ва и един­ст­вен­но­сти ни са­мо­го се­бя, ни ми­ра, рас­страи­ва­ет их ощу­ти­мые, но не ох­ва­ты­вае­мые смыслы. Начало и уга­са­ние ми­ра не есть во мне, но они так­же и не вне ме­ня. О них нель­зя ска­зать как о су­ще­ст­вую­щих во­об­ще. Как о чем-то ко­нечном, случив­шим­ся или долж­ным случить­ся; они есть про­дол­жи­тель­ное про­ис­хо­дя­щее, со­единенное со мной и за­ви­ся­щее от ме­ня, от мо­ей жиз­ни, мо­ей ра­бо­ты, мое­го ре­ше­ния и мое­го ис­пол­не­ния. Они дей­ст­ви­тель­но за­ви­сят, но не от то­го «ут­вер­ждаю» ли я, или «от­ри­цаю» мир в мо­ей ду­ше, но от того, как я во­пло­щаю от­но­ше­ние мо­ей ду­ши к ми­ру — к жиз­ни, ко­то­рая воз­дей­ст­ву­ет на мир. К ре­аль­ной жиз­ни — а в ре­аль­ной жиз­ни пу­ти са­мых раз­личных от­но­ше­ний ду­ши мо­гут пе­ре­се­кать­ся. Но ес­ли чело­век про­сто «изучает» свое от­но­ше­ние к ми­ру, про­сто сум­ми­ру­ет его в сво­ей ду­ше, (как бы глу­бо­ко­мыс­лен­но он это не де­ла­ет, но толь­ко в ду­ше, без ми­ра вне ее) то все трю­ки, ис­кус­ст­во, эк­заль­та­ция, эн­ту­зи­азм и тай­ны, ко­то­рые есть в нем, не по­кро­ют да­же ря­бью ко­жу это­го ми­ра.

Пока человек устанавливает свободу только в себе самом, он не может сделать мир ни счастливым, ни несчастным — он не соприкасается с ним. Только тот, кто верит в мир, получает духовную энергию и отвагу достаточную для того, чтобы войти с ним во взаимоотношения. Если он отдаёт себя свободной стихии этого мира, если он противопоставляет бездумному разрушительному хаосу инстинктов энергию своего духа, если он воплощает её в реальную гармонию этого мира — то он не может остаться лишенным Бога.



И если только мы любим реальный мир, который не позволит себе быть уничтоженным — уничтоженным реально во всём ужасе этого уничтожения — если только мы отважимся окружить его бронёй нашего духа, наши руки встретят руки, которые охватят их.



Я не знаю ничего в «мире» и в «жизни в мире», что может отделить человека от Бога. То, что описывается как подобные препятствия, и то, что мы сами ощущаем в глубине своей души как свою несвободу, в действительности есть жизнь в отчуждённом и искривленном мире Это, который изучается и используется. Но, тот, кто искренне идёт к встрече с миром, идёт также и к Богу.

ЧАСТЬ 4

Кон­цен­тра­ция и стрем­ле­ние к выс­ше­му не­об­хо­ди­мы для ис­тин­но­го по­сти­же­ния ми­ра, в от­кры­той тай­не ко­то­ро­го па­ра­док­саль­но во­еди­ня­ет­ся оди­но­кое я чело­ве­ка и от­раженное от не­бес эхо его я, в ко­то­ром ис­крен­няя и чув­ст­ви­тель­ная ду­ша мо­жет ус­лы­шать звучание вечнос­ти.

Бог ох­ва­ты­ва­ет, но не все­лен­ную, Бог за­ключает в се­бя, но не ме­ня са­мо­го. В ви­ду не­спо­соб­но­сти лю­бо­го язы­ка вы­ра­зить это ре­аль­ное взаи­мо­дей­ст­вие и про­ти­во­стоя­ние, я мо­гу про­из­не­сти Ты мо­им соб­ст­вен­ным об­ра­зом, язы­ком мо­ей ду­ши и дей­ст­вий, так­же как и лю­бой дру­гой чело­век мо­жет сво­им. В ви­ду это­го Я и Ты, встреча и диа­лог, дух и язык (пер­вая реа­ли­за­ция ду­ха), и весь этот мир жи­вут в вечнос­ти.

Ре­ли­ги­оз­ная си­туа­ция чело­ве­ка ха­рак­те­ри­зу­ет­ся су­ще­ст­вен­ным и не­раз­реши­мым па­ра­док­сом. При­ро­да са­мо­го чело­вечес­ко­го су­ще­ст­ва оп­ре­де­ля­ет нераз­ре­ши­мость это­го па­ра­док­са. Тот, кто при­ни­ма­ет те­зис и от­ри­ца­ет ан­тите­зис, на­ру­ша­ет значение си­туа­ции. Тот, кто пы­та­ет­ся ду­мать вне син­те­за, раз­ру­ша­ет значение си­туа­ции. Тот, кто стре­мит­ся при­дать па­ра­док­су от­но­си­тель­ный ха­рак­тер, от­ме­ня­ет значение си­туа­ции. Тот, кто же­ла­ет про­вес­ти через кон­фликт па­ра­док­са, нечто иное чем его жизнь, пе­ре­сту­па­ет значение си­туа­ции. Значение си­туа­ции есть не что иное, как жи­ву­щее, и ничего, но жи­ву­щее — по­сто­ян­но, все­гда за­но­во, без пре­ду­смот­ри­тель­но­сти и пред­на­ме­ре­ния, во всей пол­но­те жи­ву­ще­го па­ра­док­са.

Срав­не­ние фи­ло­соф­ско­го и ре­ли­ги­оз­но­го па­ра­док­са де­ла­ет это яс­ным. Кант мо­жет сде­лать фи­ло­соф­ский кон­фликт ме­ж­ду не­об­хо­ди­мо­стью и сво­бо­дой от­но­си­тель­ным, путем на­значения не­об­хо­ди­мо­сти в мир внеш­не ка­жу­щий­ся, а сво­бо­ды в мир бы­тия, та­ким об­ра­зом, в их раз­дель­ном ус­та­нов­ле­нии они бо­лее не про­ти­во­сто­ят ре­аль­но, а ско­рее при­ми­ря­ют­ся, так­же как и ми­ры, в ко­то­рых они дей­ст­вен­ны. Но, ес­ли я от­но­шу не­об­хо­ди­мость и сво­бо­ду не в мир мыс­ли, а в ре­аль­ность мое­го стоя­ния пе­ред Бо­гом. Ес­ли я знаю, что «я от­дан в рас­по­ря­же­ние» и в то­же вре­мя, что «это за­ви­сит от ме­ня», то я не мо­гу пы­тать­ся из­бе­жать жи­ву­ще­го па­ра­док­са путем на­значения не­при­ми­ри­мых про­ти­во­речий в две от­дель­ные сфе­ры дей­ст­ви­тель­но­сти. Я не по­лучаю ни­ка­кой по­мо­щи ни от при­ми­ряю­щих идей, ни от тео­ло­гичес­ких по­строе­ний. Я вы­ну­ж­ден при­нять обе час­ти про­ти­во­речия в се­бя и по­зво­лить им жить вме­сте, ибо в жи­ву­щей ре­аль­но­сти они со­став­ля­ют це­лое.



Глаза животных имеют власть говорить великим языком. Без помощи звуков и движений, наиболее убедительно, когда животные полагаются только на свой взгляд, их глаза выражают тайну в её естественной тюрьме — тайну и беспокойство становления. Это условие тайны известно только животным, они одни могут приоткрыть её нам. Это условие только позволяет себе быть приоткрытым, оно не может быть полностью открывшимся. Язык, на котором оно высказано есть, так сказать, беспокойство движения между растительной безопасностью и духовной отвагой. Этот язык, это заикание природы, есть первое прикосновение духа, перед тем как оно уступает своё место рискованной космической реализации духа, которую мы называем человеком. Но никакая речь уже никогда не повторит то, что это заикание знает и может провозгласить.

Ино­гда я смот­рю в гла­за кош­ки. У до­маш­них жи­вот­ных нет (как мы ино­гда во­об­ра­жа­ем) да­ра «ис­тин­но­го» го­во­ря­ще­го взгля­да, но толь­ко, как це­на их про­сто­го бес­ко­ры­ст­но­го су­ще­ст­во­ва­ния, спо­соб­ность по­вер­нуть свой взгляд к нам — чудес­ным су­ще­ст­вам. Но с этой спо­соб­но­стью, в за­ро­ж­де­ние и под­ня­тие их взгля­да вхо­дит не­ко­то­рая до­ля изум­ле­ния и во­про­си­тель­но­сти, ко­то­рая пол­но­стью от­сут­ст­ву­ет в их ори­ги­наль­ном взгля­де во всем его бес­по­кой­ст­ве. В начале, этот ко­шачий взгляд, за­жи­га­ясь от при­кос­но­ве­ния мое­го взгля­да, не­со­мнен­но спра­ши­ва­ет ме­ня: «Воз­мож­но ли это, что ты ду­ма­ешь обо мне? Дей­ст­ви­тель­но ли ты не же­ла­ешь толь­ко по­за­ба­вить­ся? За­тра­ги­ваю ли я те­бя? Су­ще­ст­вую ли я в твоем взгля­де? Су­ще­ст­вую ли я ре­аль­но? Что это та­кое, что ис­хо­дит от те­бя? Что есть это, что ок­ру­жа­ет ме­ня? Что это при­хо­дит ко мне? Что это?» («Я» здесь толь­ко транс­крип­ция сло­ва, ко­то­рое мы не име­ем, обоз­начаю­щее се­бя без Эго, а под «это» во­об­ра­жа­ет­ся уст­рем­лен­ный чело­вечес­кий взгляд в пол­ной дей­ст­ви­тель­ной ис­те­каю­щей чело­вечес­кой энер­гии вой­ти во взаи­мо­от­но­ше­ния.) Взгляд жи­вот­но­го — речь бес­по­кой­ст­ва, по­ды­ма­ет­ся в ее ве­личии — и тотчас гас­нет. Мой соб­ст­вен­ный взгляд, ко­нечно, бо­лее про­дол­жи­те­лен, но это не есть бо­лее уст­рем­лен­ный чело­вечес­кий взгляд. По­во­рот ми­ра, ко­то­рый пред­ста­вил мне взаи­мо­от­но­ся­щие­ся со­бы­тия, почти не­мед­лен­но был сме­нен дру­гим, ко­то­рый окончил их. Мир Это, ок­ру­жав­ший жи­вот­ное и ме­ня, ус­ту­пил на мгно­ве­ние про­стран­ст­во для взгля­да ми­ра Ты, ко­то­рый за­си­ял из глу­би­ны, и тут же был по­га­шен, уп­ря­тан об­рат­но в мир Это.

Я сохраняю в памяти это кро­шечное со­бы­тие, ко­то­рое я ис­пы­ты­вал не­сколь­ко раз, для спа­се­ния речи это­го почти не­за­мет­но­го вос­хо­да и за­хо­да ду­ха. Ни в ка­кой дру­гой речи я не ис­пы­ты­вал так глу­бо­ко мимолётную природу реальности во всех её взаимоотношениях с существом, волнующею меланхолию нашей судьбы, её резкое изменение, превращение каждого изолированного Ты в Это. Все другие события имеют в распоряжении между утром и вечером свой день, даже если они могут быть прерваны, но здесь утро и вечер протекают безжалостно смешанные друг с другом, сверкающее Ты появляется и исчезает. Действительно ли ноша мира Это была удалена из пространства взгляда животного и меня. Я сам могу продолжать думать об этом, но животное утонуло опять в темноте беспокойства и напряжённой тишины, где нет речи и почти нет памяти, и куда не проникают короткие вспышки проникающего контакта взглядов.

Как могуч несломленный мир Это, и как деликатно появление Ты! Так много никогда не сможет пробиться через отвердевшую корку кондиции вещей.

О, кристалл слюды, глядя на который я в первый раз ощутил, что я не есть нечто существующее только во мне. Однако в этот момент я всё ещё был «связан», (сконцентрирован на себе самом) и, когда я заворожено смотрел на игру солнечного света на гранях кристалла, то что происходило со мной происходило только во мне самом, но не между Мной и Тобой. Но когда что-то живое прорывается из кондиции вещей и становится существом, связанным со мной взаимоотношениями, соединяясь со мной в своей близости и речи, как бы неизбежно короток не был бы промежуток времени, сломавший немую коалицию всех вещей мира — это ни что иное для меня, но Ты. Это не взаимоотношения, которые пробиваются как слабые ростки, но реальность в своём непосредственном проявлении, всегда являющаяся человеку как нечто непознанное и непостижимое. И любовь сама не может существовать в прямых, определяемых ограниченными понятиями взаимоотношениях, она продолжается только во взаимном обмене действительного и потенциального существа. Каждому Ты, существующему в мире, предназначено по природе своей стать вещью для нас, или во всех взаимоотносящихся событиях входить постоянно в кондицию вещей.

Только в одних всеобъемлющих взаимоотношениях потенци-альное существо и действительное существо одно и тоже. Только одно Ты всегда остаётся Ты для нас. Тот, кто знает Бога, очень хорошо знает также и удалённость от Него, муку бесплодия в страдающем сердце, но он не знает отсутствия Бога: это только мы сами не всегда ощущаем его присутствие. Ка­ж­дые ре­аль­ные взаи­мо­от­но­ше­ния в ми­ре исключи-тель­ны, дру­гие втор­га­ют­ся в них и мстят их ис­ключитель­но­сти. Толь­ко в од­них взаи­моот­но­ше­ни­ях без­ус­лов­ная ис­ключитель­ность и без­ус­лов­ная включитель­ность од­но и то­же, по­сколь­ку они ох­ва­ты­ва­ют все ми­ро­зда­ние.

Ка­ж­дые ре­аль­ные взаи­мо­от­но­ше­ния в ми­ре ис­ключитель­ны, дру­гие втор­га­ют­ся в них и мстят их ис­ключитель­но­сти. Толь­ко в од­них взаи­моот­но­ше­ни­ях без­ус­лов­ная ис­ключитель­ность и без­ус­лов­ная включитель­ность од­но и то­же, по­сколь­ку они ох­ва­ты­ва­ют все ми­ро­зда­ние.

Ка­ж­дые ре­аль­ные взаи­мо­от­но­ше­ния в ми­ре ос­но­ва­ны на при­ня­тии Я партнера и при­сое­ди­не­нии его к мо­ему Я, в этом их ра­дость и на­слажде­ние. Толь­ко та­ким путем (толь­ко ме­ж­ду Я и Ты) дос­ти­га­ет­ся вза­им­ное зна­ние и — его ог­ра­ничение, по­сколь­ку на этом пу­ти все из­вест­но за­ра­нее (чело­век уже име­ет в се­бе об­раз вто­ро­го су­ще­ст­ва, к ко­то­ро­му его влечет.*

Но в совершенных взаимоотношениях моё Ты охватывает, но не меня самого, мои ограниченные знания открываются в состоянии, в котором Я бесконечно известно.

Ка­ж­дые ре­аль­ные взаи­мо­от­но­ше­ния в ми­ре со­вер­ша­ют­ся во вза­им­ном об­ме­не дей­ст­ви­тель­но­го и по­тен­ци­аль­но­го су­ще­ст­ва. Ка­ж­до­му изо­ли­ро­ван­но­му Ты пред­на­значено вой­ти в кри­стал­личес­кое со­стоя­ние и пре­вра­тить­ся в Это, что­бы най­ти в се­бе си­лы и об­рес­ти кры­лья за­но­во. Но в чис­тых взаи­мо­от­но­ше­ни­ях по­тен­ци­аль­ное су­ще­ст­во есть про­сто дей­ст­ви­тель­ное су­ще­ст­во, не ну­ж­даю­щее­ся в пе­ре­во­де ды­ха­ния, и вечное Ты ос­тается на­стоя­щим, жи­ву­щем в ду­ше чело­ве­ка да­же ко­гда сам чело­век, не­спо­соб­ный удер­жать­ся в со­стоя­нии ду­хов­но­го взлета сколь­ко — ни­будь значитель­ный про­ме­жу­ток вре­ме­ни, вы­ну­ж­ден опус­тит­ся и от­дох­нуть в ми­ре Это, то есть в про­шлом. Но вечное Ты по при­ро­де сво­ей есть вечное Ты, это толь­ко на­ша двой­ст­вен­ная чело­вечес­кая при­ро­да ме­ша­ет нам вне­сти дыхание вечности в мир.



Мир Это установлен в контексте времени и пространства.

Мир Ты не установлен в контексте ни того, ни другого.

Мы можем мыслить о нём как о сфере, в центре которой продолженные линии взаимоотношений встречаются в вечности. Мы можем воспринимать этот центр как вечное Ты, кем бы Он не был сверх того.



* Са­ми ре­аль­ные взаи­мо­от­но­ше­ния реа­ли­зу­ют се­бя на­столь­ко, на­сколь­ко об­раз соз­дан­ный в во­об­ра­же­нии сов­па­да­ет с ре­аль­но­стью. Стен­даль оп­ре­де­лял влюбленность, как ра­бо­ту во­об­ра­же­ния, соз­даю­ще­го об­раз; лю­бовь, как ре­аль­ное под­твер­жде­ние соз­дан­но­го об­раза.



В ве­ли­кой при­ви­ле­гии чис­тых взаи­мо­от­но­ше­ний при­ви­ле­гии ми­ра Это от­ме­ня­ют­ся. В си­лу этой при­ви­ле­гии су­ще­ст­ву­ет не­слом­лен­ный мир Ты: изо­ли­ро­ван­ные вол­ны взаи­мо­от­но­ше­ний об­ра­зу­ют пуль­си­рую­щую ко­леб­лю­щую­ся, час­то об­ры­ваю­щую­ся, но вновь воз­ни­каю­щую со­ли­дар­ную связь ду­ха с ми­ром. В си­лу этой при­ви­ле­гии об­ра­зую­щая энер­гия при­над­ле­жит ми­ру Ты; дух мо­жет про­ни­кать в мир Это и транс­фор­ми­ро­вать его. В си­лу этой при­ви­ле­гии мы не отчуж­де­ны от ми­ра и не те­ря­ем ре­аль­но­сти в су­мрачном под­зе­ме­лье фаль­ши­вых цен­но­стей и при­зрачных це­лей.

По­во­рот это при­зна­ние цен­тра и акт по­во­ро­та к цен­тру. В этом ак­те бы­тия, уп­ря­тан­ная чело­вечес­кая энер­гия взаи­мо­от­но­ше­ний взды­ма­ет­ся вновь. Вол­ны, не­су­щие в се­бе все сфе­ры взаи­мо­от­но­ше­ний, уст­рем­ля­ют­ся вме­сте в жи­ву­щих по­то­ках, что­бы дать но­вую жизнь на­ше­му ми­ру.

И, воз­мож­но, не толь­ко од­но­му на­ше­му ми­ру. По­сколь­ку это двой­ное дви­же­ние освобождённых час­тиц ми­ра; от началь­но­го Ис­точни­ка, в си­лу ко­то­ро­го все­лен­ная на­хо­дит­ся в про­цес­се ста­нов­ле­ния, и по­во­ро­та к началь­но­му Ис­точни­ку, в си­лу ко­то­ро­го все­лен­ная ос­во­бо­ж­да­ет­ся в бы­тии, мо­жет быть вос­при­ня­то как метакосмическая начальная форма, которая существует в мире как целое в его взаимоотношениях к тому, что не есть этот мир. Воспроизведённая двойственная природа начальной формы представлена среди людей посредством двойственной природы их взаимоотношений, их начальных слов, и их аспектов мира. Обе части движения развиваются, наполняются назначением во времени и направляются в бесконечном создании, которое, непостижимо в одно, и тоже время, есть эмансипация и сохранение, освобождение и связывание. Наше знание двойственной природы мира умолкает перед парадоксом начальной тайны.



Есть три сферы, в которых построен мир взаимоотношений.

Первая, наша жизнь с природой, в которой взаимоотношения цепляются за отправную точку речи.

Вторая, наша жизнь с людьми, в которой взаимоотношения принимают форму речи.

Третья, наша духовная жизнь, взаимоотношения в которой не опреде- ляются речью, а, скорее порождают её.

В каждой сфере её собственным образом, через каждый процесс становления, т.е. через то, что есть настоящее для нас, мы высматриваем вовне к окраинам вечного Ты, в каждой сфере мы осведомлены о дыхании вечного Ты, в каждом Ты мы обращаемся к вечному Ты.

Каждая сфера достижима в вечном Ты, но Он сам не достижим ни в одной из них.

Через все сферы сияет одно присутствие.

Однако мы можем удалить каждую сферу из настоящего.

Из нашей жизни с природой мы можем выделить «физический» мир — мир состояний и составов; из нашей жизни с людьми — «мир психологии», мир чувств и ощущений; из нашей духовной жизни — мир моральных ценностей и заповедей. Но это только калькирование различных пластов реальности и, когда эти кальки отделяются, они теряют своё реальное значение; каждая сфера становится тупой и тусклой, но способной быть использованной — и, они остаются тупыми и тусклыми, даже если пропустить через них свет под именами Космоса, Эроса и Логоса. В действительности, есть Космос для человека только, если вселенная становится его домом, со священным очагом, на котором он совершает жертвоприношения. Есть Эрос для человека, только когда бытие становится для него картиной вечности и человеческая общность обнаруживается в ней. Есть Логос для человека, только когда он всем своим существом обращён к тайне и служит ей, полагаясь только на силу и работу своего духа.

Безмолвное вопрошание природы, любящая речь человека, скрытое в самом человеке провозглашение гармонии создания — всё это ворота, ведущие в настоящее.

Но, когда прямая и совершенная встреча происходит, эти ворота объединяются в одном входе, и вы не знаете уже через какие вы вошли.

Одна из трёх сфер, наша жизнь с людьми, прояснена более других. Здесь возможен прямой диалог, взаимоотносящееся события завершаются следствием — начальное слово встречает ответ. Здесь Я и Ты утверждают себя не только в летящих, неповторимых и необъяснимых взаимосвязях настоящего, но, они также частично овеществляются (их определяемые, но неполные взаимосвязи закрепляются в прошлом) в воспроизводимом, берущем и дающем разговоре-диалоге.* Здесь, и только здесь, отдельные моменты взаимоотношений соединены вместе, посредством элементов речи, в которые они погружены. Именно здесь то, что противостоит нам, может расцвести в полной реальности — олицетворённой реальности Ты, и быть удержанным в этом состоянии. Только здесь в те моменты, когда реальность не может быть потеряна, она пристально вглядывается в нас, и мы пристально вглядываясь в неё. Только здесь она изучается и становится известной. Здесь она способна излучать любовь и быть любимой. Это главный вход, из тех, открывающихся в обе стороны ворот, через которые мы можем увидеть и ощутить вечность.



«Когда встречаются влюблённые, страстные желания спускаются с холмов вечности, обволакивают их и уносят с собой».



Взаимоотношения человека с человеком — это реальное подобие взаимоотношений человека с Богом; искреннее обращение находит истинный ответ, но в божьем ответе всё во вселенной говорит Его языком.



— Но, мо­жет ли оди­ночес­т­во по­мочь най­ти свою до­ро­гу к вечнос­ти? Есть ли в нем мо­мен­ты не­по­доз­ре­вае­мо­го вос­при­ятия, от­кры­ваю­ще­го­ся в без­молв­ном уе­ди­не­нии? Мо­жет ли са­мо­по­зна­ние не­та­ин­ст­вен­ным об­ра­зом быть транс­фор­ми­ро­ван­ным в по­зна­ние тай­ны? Дей­ст­ви­тель­но ли, чело­век не свя­зан­ный ни­ка­ки­ми уза­ми ни с од­ним су­ще­ст­вом, по­те­ряв­ший влечение к лю­дям и об­ще­ст­ву, дос­то­ин про­ти­во­сто­ять Все­выс­ше­му. «Иди оди­но­кий чело­век к Не­му, кто так­же оди­нок», — вос­кли­ца­ет Си­ме­он, но­вый тео­соф к сво­ему Бо­гу.

— Есть два вида одиночества, в соответствии с тем от чего они повёрнуты. Если мы называем одиночеством освобождение человека от мира изучения и использования вещей — так это всегда необходимо для начала взаимоотношений, и не только высших, поскольку только таким путём они и возникают. Если одиночество значит отсутствие взаимоотношений, тогда перед тем, кто был оставлен людьми, с которыми он пытался говорить, истинный Ты его жизни возникнет в Боге — но, ни как не перед тем, кто сам оставил людей. Такой человек лишь придерживается тех многих, кто жаждет использовать других.

Только тот, кто живёт в ощущении человеческого становления (великой единой самореализации многих Я), может быть связан взаимоотношениями с людьми. И только тот, кто ощущает в себе несломленную внутреннюю силу начального Я — Ты, взывающего из глубины его существа готов для Бога, поскольку только тогда он один способен противопоставить Божьей реальности реальность человеческую.

Да­лее, есть так­же два ви­да оди­ночес­т­ва в со­от­вет­ст­вии с тем, к чему они поверну­ты. Ес­ли оди­ночес­т­во есть ме­сто очище­ния чело­ве­ка, ме­сто раз­мыш­ле­ния, на­ко­п­ле­ния ду­хов­ных сил и при­ня­тия ре­ше­ния, как пе­ред вхо­ж­де­ни­ем в Свя­тая Свя­тых, так и в се­ре­ди­не его от­важ­но­го пу­ти ме­ж­ду не­из­беж­ным про­ва­лом и вос­хо­ж­де­ни­ем к до­ка­зую­щей прав­де* — то к та­ко­му оди­ночес­т­ву мы склон­ны по сво­ей на­ту­ре, нам оно не­об­хо­ди­мо. Но ес­ли оди­ночес­т­во есть ци­та­дель са­мо­изо­ля­ции, где чело­век про­во­дит диа­лог сам с со­бой — но, не для то­го, что­бы сов­ла­дать со сво­им ду­хом, не для то­го, что­бы ис­пы­тать и под­го­то­вить се­бя к то­му, что его ждет — а толь­ко лишь насла­ж­да­ясь уст­рой­ст­вом сво­ей ду­ши, то это есть ре­аль­ное па­де­ние ду­ха в спи­ри­туа­лизм.



* «неизбежный провал и восхождение к доказующей правде» — судьба пророка, человека, идущего к Богу. (см. М. Бубер «Платон и Исаия». )



Чело­век мо­жет про­дви­нуть­ся к по­след­ней про­пас­ти, где в своем (не со­всем ис­крен­нем) за­блу­ж­де­нии он во­об­ра­жа­ет, что име­ет Бо­га в се­бе и го­во­рит с ним. Но, во­ис­ти­ну, хо­тя Бог и ок­ру­жа­ет нас, мы ни­ко­гда не име­ем его в се­бе, и мы бе­се­ду­ем с ним толь­ко ко­гда речь уми­ра­ет в нас.

Один современный философ* полагает, что каждый человек верит или в Бога или в «идола», то есть в некий вид ограниченного бога — его нацию, его искусство, силу, знания, собирание денег, или «новоязыческое покорение женщин» — которые стали для него абсолютными ценностями и поставили себя между ним и Богом. А поэтому необходимо только показать ему условную природу этого бога, чтобы «сотрясти» идола, и тогда отклонённый религиозный акт автоматически вернётся к годному объекту.

Эта концепция предполагает, что человеческое отношение к ограниченным богам, которых он «идолизировал» имеет такую же природу, как и его отношение к Богу и отличается только в объекте, поскольку, только при этом предположении замещение фальшивого объекта истинным может само по себе спасти ошибающегося человека. Но человеческие отношения к «чему-то особенному», узурпировавшему небесный трон и извратившему в свою пользу высшие ценности, всегда остаётся в сфере использования некого «псевдоЭто» — вещи и объекта наслаждения. Эти отношения вытесняют вечность из жизни человека и полностью замыкают его в непроницаемом подземелье мира Это, что уже само по себе отвергает все пути ведущие к Богу.

Тот, кто до­ми­ни­ро­ван идо­лом, тот, кто же­ла­ет за­по­лучить, удер­жать и хра­нить его в своем вла­де­нии, не име­ет пу­ти к Бо­гу. Он на­глу­хо за­ко­лачива­ет две­ри и ок­на в своем до­ме­не, от­го­ра­жи­ва­ясь от ре­аль­но­го ми­ра. Толь­ко взаи­мо­от­но­ше­ния, ко­то­рые во­вле­ка­ют про­из­не­се­ние Ты, мо­гут про­дви­нуть его за пре­де­лы этой псевдореально­сти. ­



* Макс Шелер.



Но, это из­ме­нение не толь­ко це­ли, но и при­ро­ды взаи­мо­свя­зи чело­ве­ка с ми­ром.

Чело­век, ко­то­рый осоз­нает свое бы­тие не как реа­ли­зуе­мую воз­мож­ность вла­де­ния, а как при­над­леж­ность к это­му ми­ру, спасен, бу­дучи раз­бу­жен­ным и обучен­ным со­ли­дар­но­сти взаи­мо­от­но­ше­ний с ми­ром. Но, ес­ли чело­век, мо­ти­ви­ро­ван­ный же­ла­ни­ем ов­ла­деть, не при­бе­га­ет бо­лее к име­ни де­мо­на или су­ще­ст­ва де­мо­ничес­ки ис­каженно­го для не­го, а при­кры­ва­ет­ся име­нем Бо­га, то это значит, что с это­го мо­мен­та он бо­го­хуль­ст­ву­ет. Это бо­го­хуль­ст­во, ко­гда чело­век же­ла­ет, по­сле то­го как идол раз­ва­лил­ся по­за­ди ал­та­ря, сва­лить в кучу не­свя­щен­ные жерт­вы Бо­гу на не­свя­щен­ном мес­те. Тот, кто лю­бит жен­щи­ну, и ведет ее жизнь к истинной реа­ли­за­ции, спо­со­бен уви­деть в Ты, лучащее­ся в ее гла­зах, лучи вечно­го Ты. А чело­век не­тер­пе­ли­во жа­ж­ду­щий «ка­ко­го-ли­бо но­во­го по­ко­ре­ния» — раз­ве это воз­мож­но, най­ти в его стрем­ле­ние ка­кую-ли­бо плат­фор­му для вечнос­ти? Тот, кто служит своим людям в полной безграничности судьбы и желает отдать себя им, действительно думает о Боге. Но, неужели вы полагаете, что человек, для которого его нация есть бог, для службы которому он хотел бы завербовать всё и всех, поскольку в национальном он волнует свой собственный возвеличенный образ, нуждается только во внушении ему чувства отвращения к этому, чтобы прозреть и увидеть истину?

И что это значит, если человек обращается с деньгами (воплощённым несуществованием) так, «как если бы это был Бог»? Что общего между похотью наживы и сладострастием накопления с возвышенной радостью присутствия Настоящего. Может ли слуга Маммоны сказать Ты своим деньгам? И как он может себя вести по отношению к Богу, если он не в состоянии произнести Ты? Он не может служить двум господам сразу, и даже каждому по очереди, он должен сначала научится служить по иному.

Тот, кто подверг себя подобному замещению «держит» фантома, которого он называет богом. Но, Бог — вечное настоящее не может быть удержанным. Горе человеку, обладающему этим «владением», если он воображает, что владеет Богом!



«Ре­ли­ги­оз­но­го» чело­ве­ка, обычно пред­став­ля­ют как чело­ве­ка, ко­то­рый не ну­ж­да­ет­ся в ка­ком-ли­бо оп­ре­де­ле­нии от­но­ше­ний с об­ще­ст­вом, по­сколь­ку ста­тус со­ци­аль­ной жиз­ни, ус­та­нов­лен­ный из­вне, по­дав­ля­ет­ся в нем си­лой, работающей толь­ко из­нут­ри. Од­на­ко за по­ня­ти­ем «со­ци­аль­ная жизнь» скры­ва­ют­ся две прин­ци­пи­аль­но раз­личные ве­щи; во-пер­вых, со­ци­аль­ные ячей­ки по­стро­ен­ные на взаи­мо­от­но­ше­ни­ях (се­мья, об­щи­на, круг дру­зей, и.т.д.), и, во-вто­рых, учре­ж­де­ния — со­б­ра­ние чело­вечес­ких еди­ниц, не спо­соб­ное по­стро­ить лично­ст­ные взаи­мо­от­но­ше­ния. Это весьма ощу­ти­мое со­стоя­ние со­вре­мен­но­го чело­ве­ка — не­дос­та­ток взаи­мо­от­но­ше­ний. В то­же вре­мя сам не­су­щий стер­жень сияю­ще­го зда­ния об­ще­ст­ва, не­смот­ря на все не­при­гляд­ные тыль­ные сто­ро­ны по­след­не­го, есть дос­ти­же­ние той же энер­гии, ко­то­рая ра­бо­та­ет ме­ж­ду чело­ве­ком и Богом, и вы­ход из ло­ву­шек за­пу­тан­но­го мно­го­ярус­но­го ла­би­рин­та «со­ци­аль­ной жизни» все­гда воз­мо­жен. Это не значит, что од­ни взаи­мо­от­но­ше­ния ус­та­нав­ли­ва­ют­ся не­за­ви­си­мо от дру­гих, су­ще­ст­ву­ет толь­ко од­но уни­вер­саль­ное взаи­мо­от­но­ше­ние, со­еди­няю­щее и пи­таю­щее со­бой все по­то­ки без исчер­па­ния сво­их вод. Ка­кое-ли­бо оп­ре­де­ле­ние гра­ниц ме­ж­ду мо­рем и по­то­ка­ми есть без­на­деж­ная по­пыт­ка са­мо­изо­ля­ции чело­ве­ка, бег­ст­во от на­стоя­ще­го, в ко­то­ром су­ще­ст­ву­ет толь­ко од­но мо­гучее океа­ничес­кое течение от Я к Ты — не­скончае­мый без­гра­ничный по­ток ре­аль­ной жиз­ни. Жизнь не мо­жет быть раз­де­ле­на на ре­аль­ные взаи­мо­от­но­ше­ния с Бо­гом и не­ре­аль­ные, вре­менные псев­до­от­но­ше­ния Я-Это с ми­ром от­дан­ным на за­кля­тие. Нель­зя оди­на­ко­во ис­крен­не мо­лит­ся Бо­гу и алчным идо­лам «это­го» ми­ра. Тот, кто зна­ет мир, как нечто из чего он из­вле­ка­ет при­бы­ли, по­зна­ет Бо­га тем же пу­тем. Его мо­лит­ва это про­це­ду­ра «са­мо­оп­рав­да­ния», ус­лы­шан­ная уша­ми пус­то­ты. Он не ате­ист, тот, кто об­ра­ща­ет­ся к Бе­зы­мян­но­му из мра­ка ночи и тос­ку­ет в сво­ем чер­дачном ок­не — он чело­век ли­шен­ный Бо­га.

Да­лее счита­ют, что «ре­ли­ги­оз­ный» чело­век сто­ит как оди­но­кое изо­ли­ро­ван­ное су­ще­ст­во пе­ред Бо­гом, по­сколь­ку он пе­ре­шаг­нул ста­тус «мо­раль­но­го» чело­ве­ка, ко­то­рый все еще свя­зан с ми­ром обя­зан­но­стя­ми и обя­за­тель­ст­ва­ми. Последний всё ещё нагружен ответственностью за действие тех, кто действует; на нём всё ещё лежит долг и вина по отношению к миру. Его реагирование полностью определяется напряжением между тем, что есть и тем, что «должно быть». В безнадежной, гротесковой, жертвенной смелости он бросает частью за частью своё сердце в ненасытную пропасть, разверзнувшеюся перед ним. С другой стороны, «религиозный» человек уходит от этого конфликта в «поле напряжённости» между миром и Богом, в область команд, в которой волнение, ответственность и требования к себе удалены. В этой области нет собственных желаний, есть только безвольное существование, втянутое в предназначение свыше. Каждое «должно» исчезает в безусловном существе, и мир, хотя он всё ещё существует, уже не имеет какого-либо значения. В мире «религиозный» человек должен выполнять свои ритуальные действия и соблюдать предписания, но он освобождён от всяких обязательств к этому реальному, грешному миру, оставляемому внизу в бессмысленной смуте, ввиду бесцельности и неоправданности каких бы то ни было действий. Но, это предполагает, что Бог создал Свой мир как иллюзию, а человека как взбешённое существо, в любой момент готовое вырваться из упряжи Божьей и умчаться к дьяволу.



Человек, который реально, всей своей жизнью и всем своим существом повернулся к Богу, имеет действительные и превышающие человека обязанности и обязательства, и не потому, что он становится удалённее от мира, а потому что он плотнее притягивается к нему. Обязанности и обязательства вручаются пришельцам, но мы изначально притянуты и наполнены любовью, и она одна способна высветить нам дорогу в вечность. Мир, освещённый вечностью, становится полностью настоящим для того, кто обратился к Лику Божьему — олицетворённому Ты этого мира. Тот, кто ощутил его присутствие, может в своём одиноком ответе произнести Ты.

Здесь нет бо­лее на­пряженно­сти ме­ж­ду чело­ве­ком и Бо­гом, здесь есть толь­ко од­на Ре­аль­ность. Чело­век не ос­во­божден от от­вет­ст­вен­но­сти — он ос­во­божден от му­ки ог­ра­ничен­но­го, пре­сле­дую­ще­го эф­фект, дей­ст­вия для дви­жу­щей си­лы не­ог­ра­ничен­но­го. Он име­ет учас­тие и мо­гучую от­вет­ст­вен­ность люб­ви во всех не­про­сле­ди­мых ми­ро­вых со­бы­тий, он ощу­ща­ет свою глу­бин­ную при­над­леж­ность к ми­ру как от­вет­ст­вен­ность пе­ред Бо­гом, с ко­то­рым он со­ли­да­рен. Он на­все­гда уп­разд­ня­ет мо­раль­ное осу­ж­де­ние; пло­хой чело­век, это про­сто чело­век, ко­то­рый ну­ж­да­ет­ся в люб­ви бо­лее дру­гих; тот, за ко­го он в боль­шей от­вет­ст­вен­но­сти; чело­век, дан­ный ему для то­го, что­бы он сам в глу­би­не ду­ши про­ве­рял свое не­ру­ши­мое ре­ше­ние, по­вто­ряя его в сво­их дей­ст­ви­ях вновь и вновь до са­мой смер­ти. То­гда дей­ст­вие не тщет­но, оно не на­кла­ды­ва­ет­ся на мир, оно ста­но­вит­ся це­ле­на­прав­лен­ной, вос­со­еди­няе­мой, не­об­хо­ди­мой час­тью тво­ре­ния. Это дей­ст­вие не есть бо­лее нечто на­вя­зы­вае­мое ми­ру, оно вы­рас­та­ет в нем са­мо так, как ес­ли бы это бы­ло бы уже не дей­ст­вие.



Так, что же есть этот вечный, началь­ный фе­но­мен, при­сут­ст­вую­щий здесь и сейчас, все­гда и вез­де — древ­нее как мир, оку­тан­ное ми­фа­ми и ле­ген­да­ми и ка­ж­дый раз за­но­во про­ис­хо­дя­щее со­бы­тие, ко­то­рое мы на­зы­ва­ем от­кро­ве­ни­ем? Это яв­ле­ние, в ко­то­ром по­сле мо­мен­та выс­шей встречи чело­век не ос­та­ют­ся тем же су­ще­ст­вом, ка­ким он был на­ка­ну­не ее. Мо­мент встречи не есть не­кий «опыт», ко­то­рый рас­ше­ве­ли­ва­ет вос­при­имчивую ду­шу и вы­рас­та­ет в со­вер­шен­ную бла­го­сло­вен­ность; ско­рее в этот мо­мент что-то свер­ша­ет­ся, что-то про­ис­хо­дит с чело­ве­ком. Ино­гда это как лег­кое ду­хо­ве­ние, ино­гда как бо­рю­щее­ся столк­но­ве­ние, но все­гда — это нечто про­ис­хо­дя­щее.

Чело­век, вос­хо­дя­щий в по­то­ке дей­ст­вия чис­тых взаи­мо­от­но­ше­ний, ко­то­рые на­столь­ко во­влек­ли его су­ще­ст­во, что он су­мел пре­вы­сить сам се­бя (окончатель­но пре­одо­леть в се­бе страх по­ки­да­ния ми­ра Это и от­крыть­ся не­из­вест­но­му), име­ет сейчас в своем су­ще­ст­ве нечто боль­шее чем то, что вы­рас­та­ло в нем, нечто о чем он не знал ра­нее и про­ис­хо­ж­де­ние чего он не в со­стоя­нии пра­виль­но оп­ре­де­лить. Хо­тя ис­точник ка­кой бы то ни бы­ло но­вой ве­щи тут же под­вер­га­ет­ся клас­си­фи­ка­ции, для чего мо­би­ли­зу­ет­ся вся мощь научно ори­ен­ти­ро­ван­но­го ми­ра с его санк­цио­ни­ро­ван­ны­ми уси­лия­ми ус­та­но­вить не­слом­лен­ную причин­ность, мы, чье от­но­ше­ние к ми­ру ре­аль­но (ре­аль­ное рас­смот­ре­ние ре­аль­но­сти), не мо­жем со­гла­сить­ся с тем, что на­ша цель мо­жет быть объ­яс­не­на ис­хо­дя из под­соз­на­ния, или ка­ко­го-ли­бо дру­го­го ап­па­ра­та ду­ши. Мы по­лучаем, нечто что мы не име­ли в своем соз­на­нии. Мы по­лучаем это та­ким путем, что мы зна­ем: оно нам бы­ло да­но. На язы­ке Биб­лии: «Те, кто жа­ж­дут Бо­га, об­ре­тут си­лу». На язы­ке Ниц­ше, кто в этом ас­пек­те ос­та­вал­ся вер­ным ре­аль­но­сти: «Мы берем, и мы не спра­ши­ва­ем, кто есть там даю­щий».



Чело­век по­лучает, и он по­лучает не спе­ци­фичес­кое «со­дер­жа­ние», а На­стоя­щее. На­стоя­щее как энер­гию. Это на­стоя­щее, эта энер­гия включает три ве­щи не­раз­де­ли­мые та­ким пу­тем, что­бы ста­ло воз­мож­ным считать их от­дель­ны­ми, од­на­ко их мож­но обоз­начить.



Пер­вое: вся пол­но­та ре­аль­но­го взаи­мо­дей­ст­вия, чело­век, под­ни­маю­щий­ся в по­то­ке чис­тых взаи­мо­от­но­ше­ний при­нят и объ­е­ди­нен. Чело­век ничего не мо­жет ска­зать о том, как про­ис­хо­дит это свя­зы­ва­ние и объ­е­ди­не­ние. Это ни ка­ким об­ра­зом не об­легчает его жизнь — на­про­тив, это де­ла­ет его жизнь тя­же­лее, но бо­гаче в значени­ях.

Вто­рое: есть не­вы­ра­зи­мое под­твер­жде­ние значения. Значение га­ран­ти­ро­ва­но. Ничто не мо­жет быть уже лишенным смыс­ла. Во­прос о смыс­ле жиз­ни здесь бо­лее не при­сут­ст­ву­ет. Но, ес­ли бы он и воз­ни­кал, то он не ну­ж­дал­ся бы в от­ве­те. Вы не знае­те как про­яс­нить и оп­ре­де­лить смысл жиз­ни. Он не ук­ла­ды­ва­ет­ся ни в ка­кие чело­вечес­кие фор­му­лы, об­ра­зы или ас­со­циа­ции, вы не мо­же­те вы­ра­зить его. Но это не­вы­ра­зи­мое вос­при­ятие со­ли­дар­но­го по­то­ка жиз­ни дает вам уве­рен­ность в це­ле­на­прав­лен­но­сти и оп­рав­дан­но­сти ва­ше­го су­ще­ст­во­ва­ния — в той оп­рав­дан­но­сти, ко­то­рую вы не мо­же­те по­лучить от ва­ших чувств.

Что же означает для нас это сокровенное ощущение смысла жизни, и к чему оно побуждает нас?

— Оно не желает быть объясненным (мы не способны сделать это) — оно может быть только лишь исполненным нами.

И третье: это значение не есть значение той «дру­гой» жиз­ни, а оно есть ре­аль­ное значение на­шей жиз­ни. Оно не со­от­но­сит­ся и не про­дол­жа­ет­ся ни в ка­ком дру­гом «по­тус­то­рон­нем» ми­ре — оно пол­но­стью со­дер­жит­ся в на­шем. Оно ждет сво­его под­твер­жде­ния в этой жиз­ни, во всех взаи­мо­от­но­ше­ни­ях чело­ве­ка с этим ми­ром.

Это значение мо­жет быть по­лучено, но оно не мо­жет быть вы­ра­же­но. Оно не мо­жет быть изучено, но оно мо­жет быть ис­пол­не­но.

И это и есть его цель для нас.

За­ве­ре­ние свя­то­сти жиз­ни, ко­то­рое я имею, не же­ла­ет быть за­печатан­ным во мне — оно же­ла­ет ро­дить­ся через ме­ня в мир. Так­же как и сам смысл жиз­ни не мо­жет быть пе­ре­дан и рас­печатан в об­ще­дос­туп­ном зна­нии, так­же и под­твер­жде­ние его не мо­жет быть пе­ре­да­но как не­кая выс­шая цен­ность, об­ла­даю­щая без­ус­лов­ной си­лой дол­жен­ст­во­ва­ния. Под­твер­жде­ние смыс­ла не опи­сы­ва­ет­ся, оно не мо­жет быть оп­ре­де­ле­но и за­фик­си­ро­ва­но на ка­ких-ли­бо до­щечках с над­пи­ся­ми, что­бы быть под­ня­тым над все­ми чело­вечес­ки­ми го­ло­ва­ми. Чело­век мо­жет под­твер­дить значение толь­ко не­по­вто­ри­мо­стью сво­его су­ще­ст­ва и сво­ей жиз­ни. Так­же как ни­ка­кие пред­пи­са­ния не мо­гут под­вес­ти нас к встрече, так­же нет пред­пи­са­ний, ве­ду­щих от нее. Как и для то­го, что­бы при­бли­зит­ся к встрече не­об­хо­ди­мо толь­ко при­ня­тие на­стоя­ще­го, так и по­сле встречи — не­об­хо­ди­мо толь­ко лишь ос­тать­ся в нём. С Ты на ус­тах чело­век под­хо­дит к встрече, и с Ты на ус­тах он воз­вра­ща­ет­ся в мир. То, пред ко­то­рым, в ко­то­ром, вне ко­то­ро­го и внут­ри ко­то­ро­го мы живем, и да­же тай­на его ос­тается тем, чем это бы­ло. Но, оно ста­ло на­стоя­щим для нас и его при­сут­ст­вие объ­я­ви­ло се­бя нам как спа­се­ние; мы «уз­наем» это, но мы не при­об­ре­та­ем от это­го зна­ний, ко­то­рые мог­ли бы умень­шить или смягчить его та­ин­ст­вен­ность. Мы при­бли­зи­лись к Бо­гу, но не к рас­кры­тию его су­ще­ст­ва, или к ре­ше­нию его за­гад­ки. Мы чув­ст­ву­ем об­легчение, но не от­крыв­шее­ся «ре­ше­ние». Мы не мо­жем по­де­лить­ся с дру­ги­ми тем, что мы по­лучили. На­ше об­ре­те­ние, на­ше ос­во­бо­ж­де­ние и на­ше спа­се­ние не сво­дит­ся к ка­ким-ли­бо зна­ни­ям или ин­ст­рук­ци­ям. Мы мо­жем пой­ти к дру­гим и ска­зать: «Ты дол­жен знать это, ты дол­жен де­лать вот это» — но, мы не мо­жем пе­ре­дать сло­ва­ми или ка­ким-то ни бы­ло дру­гим об­ра­зом об­ре­те­ние на­стоя­ще­го, без чего про­из­несенное ос­тается пус­тым зву­ком.

Об­ре­те­ние на­стоя­ще­го это, пре­ж­де все­го, об­ре­те­ние во­пло­ще­ния на­стоя­ще­го, мы мо­жем под­твер­дить его толь­ко лишь де­лом.

Мы это не долж­ны — но мы не мо­жем, мы не в со­стоя­нии по­сту­пать по дру­го­му — мы не в со­стоя­нии не во­пло­щать­ся.

Это и есть вечное откровение, присутствующее здесь и сейчас. Я не знаю никакого и не верю ни в какое откровение, чьё начальное проявление не было бы тождественно этому.

Я не верю ни в самонаименование Бога, ни в самораскрытие его перед людьми. Слово откровения — Я есть то, что я есть*



* Моисей спрашивает Бога о его имени и получает ответ: «Я есть Сущий — Я есть то, что я есть — Иегова.» В те древние времена существовало поверие, согласно которому достаточно было знать секрет имени бога, чтобы вызвать его и соединится с ним. Бог не объясняет смысла своего имени. Бог не делает теологических заявлений. Бог не прячет своё лицо. Его ответ означает — Я буду там, где я буду (это более точный вариант перевода этой строки библии), Я всегда с вами, вы не имеете надобности прибегать к заклинаниям, вы встретите меня, когда вы встретите меня.

— то, что открывает себя есть то, что открывается. Есть то, что есть, и ничего более. Вечный образующий источник переливает свою силу в человеческую энергию, вечный голос звучит — и нет ничего более, но это происходит не вовне, не где-то там, это в тебе самом…*



Вечное Ты по при­ро­де сво­ей не мо­жет стать Это, по­сколь­ку его не­воз­мож­но оп­ре­де­лить в ка­ких-ли­бо из­ме­ре­ни­ях и ус­та­но­вить в ка­ких-ли­бо гра­ни­цах, да­же в из­ме­ре­ни­ях не­из­ме­ри­мо­го и гра­ни­цах бес­ко­нечно­го су­ще­ст­ва. Вечное Ты по при­ро­де сво­ей не мо­жет быть по­ня­то как сум­ма свойств, и да­же как бес­ко­нечная сум­ма свойств, пе­ре­хо­дя­щая в ка­кой-ли­бо но­вый качес­т­вен­ный уро­вень. Вечное Ты не мо­жет быть най­де­но и вы­де­ле­но внут­ри или вне это­го ми­ра, и по­сколь­ку мы не мо­жем оп­ре­де­лить и изучить ка­кой-ли­бо об­раз его, ни ве­ще­ст­вен­ный, ни мыс­лен­ный, мы его упус­ка­ем, ко­гда го­во­рим: Однако в соответствии с нашей природой, мы постоянно стремимся превратить вечное Ты в Это, в нечто определённое, обозреваемое, и ограниченное в своём воздействии, мы стремимся превратить живущего Бога в объект — мы идолизируем. И это не наше своеволие; история идолизации Бога —



* Ибо заповедь сия, которую я заповедаю тебе сегодня, не недоступна для тебя и не далека;

Она не на небе, чтобы можно было говорить: " кто взошёл бы для нас на небо, и принёс бы её нам, и дал бы нам услышать её, и мы бы исполнили бы её?»

И не за морем она, чтобы можно было говорить: «кто сходил бы для нас за море, и принёс бы её нам, и дал бы нам услышать её, и мы бы исполнили бы её?»

Но весьма близко к тебе слово сие; оно в устах твоих и в сердце твоём, чтоб исполнять его. Ветхий завет. Второзаконие. [30:11 — 30:14]

«Я ве­рю, что Он есть» — «Он» — это ме­та­фо­ра, Ты — нет.



церемонное движение овеществлённого символа Бога, утратившего живое, переживаемое содержание, через религию и смежные с ней области, и пронизывающие мрак звёздные вспышки воскрешения истины, возвеличивающая сила жизни и её уныние, трансформация настоящего — кристаллизация его в формах объектов и идей, и разрушение этих форм, распад и обновление — всё это единый и Единственный Путь.



Ка­ким же об­ра­зом про­ис­хо­дит пе­ре­ро­ж­де­ние жи­ву­щих от­но­ше­ний в омерт­вев­шее ре­ли­ги­оз­но-об­ря­до­вое дей­ст­вие и дог­ма­тичес­кое «зна­ние» Бо­га?

Как На­стоя­щее, во­площенное в ду­хов­ную энер­гию от­кро­ве­ния, (для всех ре­ли­гий не­об­хо­ди­мо воз­зва­ние к ка­ко­му-ли­бо от­кро­ве­нию, дан­но­му через сло­во, при­ро­ду или ду­шу) — как На­стоя­щее пре­вра­ща­ет­ся в «со­дер­жа­ние».

Объяснение имеет два слоя. Внешний, психический, мы поймём, рассматривая человека отдельно, вне истории; внутренний, событийный слой, образующий начальное религиозное содержание, проясняется только при повторном помещении человека в историю. При этом оба слоя соединяются в один.  Чело­век же­ла­ет об­ла­дать Бо­гом, он стре­мит­ся к оп­ре­де­лен­ной про­дол­жи­тель­но­сти об­ла­да­ния Бо­гом в про­стран­ст­ве и во вре­ме­ни. Он не удов­ле­тво­рен не­вы­ра­зи­мым под­твер­жде­ни­ем значения, он же­ла­ет  ви­деть не­бес­ное объ­я­тие его жиз­ни рас­про­стер­тым



*Оп­ре­де­лить и изучить как не­кую сум­му свойств — это ме­то­до­ло­гия чело­вечес­ко­го по­зна­ния ми­ра, ис­хо­дя­щая из ме­ха­ничес­кой мо­де­ли ми­ро­зда­ния, в ко­то­рой ка­ж­дый пред­мет име­ет четко очерчен­ные гра­ни­цы и ог­ра­ничен­ные уз­ко­на­прав­лен­ные свя­зи, не вы­хо­дя­щие за пре­де­лы пред­ме­тов его клас­са. Нау­ка в це­лом по­до­шла к ру­бе­жу, за ко­то­рым ни са­ми объ­ек­ты, ни их свой­ст­ва не­воз­мож­но вы­де­лить и оп­ре­де­лить. Она ста­но­вит­ся все бо­лее аб­ст­ракт­ной, па­ра­док­саль­ной и бес­силь­ной… Кри­зис по­зна­ния это кри­зис его ме­то­до­ло­гии. Это кри­зис ги­пер­тро­фи­ро­ван­но­го Я — Это чело­вечес­т­ва, ут­ра­тив­ше­го ре­аль­ную связь с ми­ром.

над со­бой, как нечто в дос­та­точной сте­пе­ни изучен­ное и со­от­вет­ст­вую­щее его по­треб­но­сти в ог­ра­ничен­ном об­жи­том кос­мо­се. Он стре­мит­ся об­ла­дать не­ким безо­пас­ным не­пре­рыв­ным во вре­ме­ни и про­стран­ст­ве кон­ти­нуу­мом, га­ран­ти­рую­щим его жизнь в лю­бой точке и в лю­бой мо­мент.*

Чело­вечес­кая жа­ж­да про­дол­жи­тель­но­сти не удов­ле­тво­ря­ет­ся жиз­нен­ным рит­мом чис­тых взаи­мо­от­но­ше­ний, вспыш­ка­ми и за­ту­ха­ния­ми его Я-Ты, ре­аль­ным взаи­мо­об­ме­ном дей­ст­ви­тель­но­го су­ще­ст­ва и по­тен­ци­аль­но­го су­ще­ст­ва, в ко­то­ром толь­ко и про­яв­ля­ет­ся на­ша энер­гия вой­ти во взаи­моот­но­ше­ния. Чело­век стре­мит­ся к ста­биль­но­му про­дол­же­нию — к при­да­нию взаи­мо­от­но­ше­ни­ям га­ран­ти­ро­ван­ной дли­тель­но­сти пу­тем их «оп­ре­де­ле­ния» и объ­ек­ти­ви­за­ции, он при­хо­дит к «объ­яс­не­нию» взаи­мо­от­но­ся­щих­ся со­бы­тий. По­яв­ля­ет­ся «зна­ние», Бог ста­но­вит­ся объ­ек­том ве­ры, взаи­мо­от­но­ше­ния час­тично за­ме­ща­ют­ся «зна­ни­ем», при этом на­стоя­щее (но не из­началь­ная Ре­аль­ность) для чело­ве­ка умень­ша­ет­ся. Пер­во­началь­но ве­ра до­пол­ня­ет ак­ты взаи­мо­от­но­ше­ний, но по­сте­пен­но она пол­но­стью за­ме­ща­ет их. Вме­сто кон­цен­тра­ции ду­хов­ной энер­гии и по­сто­ян­но об­нов­ляю­ще­го дви­же­ния к един­ст­ву ду­ши на­сту­па­ет по­кой ве­ры в Это — ве­ры в спа­се­ние без взаи­мо­от­но­ше­ний.

«И все та­ки я ве­рую» — ве­ра не смот­ря ни на что, ве­ра бор­ца, ко­то­рый зна­ет уда­лен­ность от Бо­га так же хорошо, как и бли­зость к не­му, все бо­лее и бо­лее пре­вра­ща­ет­ся в уве­рен­ность чело­ве­ка, по­лучаю­ще­го ста­биль­ные при­бы­ли — в сле­пую, са­мо­оп­рав­даю­щую, эгои­стичес­кую уве­рен­ность чело­ве­ка, ко­то­рый убе­ж­ден, что ему ничего не уг­ро­жа­ет, по­сколь­ку есть Тот, кто не по­зво­лит чему-ли­бо случит­ся с ним.

Про­ти­во­стоя­ние ли­цом к ли­цу — «оди­ночес­т­во» Я пе­ред Ты — за­кон в со­от­вет­ст­вии с ко­то­рым чело­век, хоть он и включает весь мир во встречу, тем не ме­нее, мо­жет толь­ко как личность при­бли­зит­ся и встре­тить Бо­га, так­же не удов­ле­тво­ря­ет чело­ве­ка. Он стре­мит­ся к про­стран­ст­вен­но­му рас­ши­ре­нию сво­его Я, как к не­ко­му пред­ста­ви­тель­ст­ву и по­сред­ничес­т­ву. По­сколь­ку это стрем­ле­ние не мо­жет ос­та­вать­ся не­удов­ле­тво­рен­ным, по­яв­ля­ет­ся пред­став­ле­ние о том, что общ­ность ве­рую­щих через спе­ци­фичес­кие об­ря­до­вые дей­ст­вия жре­цов мо­жет со­еди­нить­ся с Бо­гом. Чело­век «об­легчает», ог­ра­ничива­ет свое ре­аль­ное про­ти­во­стоя­ние Бо­гу до ус­лов­но­го, ри­ту­аль­но­го, и, та­ким об­ра­зом, Бог ста­но­вит­ся объ­ек­том куль­та.

В начале культ до­пол­ня­ет ак­ты взаи­мо­от­но­ше­ний, при­да­вая жи­ву­щей мо­лит­ве (не­по­сред­ст­вен­но­му про­из­не­се­нию Я — Ты) про­стран­ст­вен­ное звучание ог­ром­ной со­зи­да­тель­ной си­лы, объ­е­ди­няя ее с жиз­нью чув­ст­ва и вно­ся Ты в по­ток люд­ских взаи­мо­от­но­ше­ний. Но и культ так­же, по­сте­пен­но вы­тес­ня­ет ак­ты взаи­мо­от­но­ше­ний, по ме­ре то­го как личная мо­лит­ва за­ме­ща­ет­ся в нем кол­лек­тив­ной, пре­вра­щае­мой в ри­ту­ал. А по­сколь­ку акт взаи­мо­от­но­ше­ний не при­зна­ет ни­ка­ких пра­вил, его ме­сто за­ни­ма­ет управ­ляе­мый мо­ле­бен.

В дей­ст­ви­тель­но­сти же чис­тые взаи­мо­от­но­ше­ния при­об­ре­та­ют ре­аль­ную не­пре­рыв­ность толь­ко лишь пу­тем во­пло­ще­ния их во всю ма­те­рию жиз­ни. Они не мо­гут быть со­хра­нен­ны­ми са­ми по се­бе, они мо­гут быть ис­тин­но до­ка­зан­ны­ми толь­ко лишь то­гда, ко­гда они пре­тво­ря­ют­ся в жизнь.

Чело­век мо­жет ис­тин­но осу­ще­ст­в­лять свои взаи­мо­от­но­ше­ния с Бо­гом, толь­ко ес­ли он за­но­во реа­ли­зу­ет Бо­га в этом ми­ре, в со­от­вет­ст­вии с его си­лами и его соб­ст­вен­ным из­ме­ре­ни­ем ка­ж­до­го дня. И толь­ко в этом ле­жит под­лин­ная га­ран­тия не­пре­рыв­но­сти. Под­лин­ную га­ран­тию про­дол­жи­тель­но­сти да­ет толь­ко лишь ре­аль­ное осу­ще­ст­в­ле­ние ка­ж­до­го чело­вечес­ко­го Ты, его воз­вы­ше­ние до Ты — очищаю­щее воз­вы­ше­ние, в ко­то­ром свя­щен­ное началь­ное сло­во де­ла­ет се­бя слы­ши­мым для всех лю­дей. Толь­ко та­ким пу­тем чело­вечес­кая жизнь пре­об­ра­зу­ется в ре­аль­ность, и, не­смот­ря на то, что связь с ми­ром Это не­воз­мож­но, да и не нуж­но пре­одо­ле­вать чело­вечес­кая жизнь ока­зы­ва­ет­ся на­столь­ко про­ни­зан­ной взаи­мо­от­но­ше­ния­ми, что они при­об­ре­та­ют в ней сияю­щую про­свет­лен­ную не­пре­рыв­ность: мо­мен­ты выс­шей встречи не есть бо­лее смут­ные вспо­ло­хи во тьме — они ста­но­вят­ся по­доб­ны­ми вос­хо­дя­щей лу­не в чис­той звезд­ной ночи.

Та­ким об­ра­зом, под­лин­ная га­ран­тия дли­тель­но­сти и не­пре­рыв­но­сти со­сто­ит в том, что лучи взаи­мо­от­но­ше­ний — вол­ны, ис­хо­дя­щие от ка­ж­до­го Я, схо­дят­ся в еди­ном цен­тре, об­ра­зуя сфе­ру. Не пе­ри­фе­рия — не люд­ская общ­ность, об­ра­зую­щая тон­кую, не­прочную, под­вер­жен­ною все­воз­мож­ным из­ме­не­ни­ям по­верх­ность сфе­ры, яв­ля­ет­ся пер­вичной, а на­прав­лен­ные к цен­тру и от цен­тра вол­ны-лучи, соз­даю­щие на­пря­жен­ное по­ле чело­вечес­ко­го бы­тия, в ко­то­ром энер­гия, дан­ная чело­ве­ку, мо­жет быть пре­об­ра­зо­ва­на и тем са­мым со­хра­не­на в под­лин­ной ду­хов­ной реа­ли­за­ции — ве­ли­кой еди­ной общ­но­сти лю­дей, об­ра­щен­ной к вечно­му цен­тру.* И в этом од­ном ис­тин­ная га­ран­тия су­ще­ст­во­ва­ния чело­вечес­ко­го ро­да.

И толь­ко ко­гда воз­ни­ка­ет и су­ще­ст­ву­ет связь вре­мен, в пе­ре­даю­щем­ся из по­ко­ле­ния в по­ко­ле­ние ос­вя­ще­нии жиз­ни ми­ра, и про­стран­ст­вен­ная общ­ность мно­гих Я, со­хра­няю­щих эту связь, толь­ко то­гда во­круг не­ви­ди­мо­го ал­та­ря воз­ни­ка­ет и су­ще­ст­ву­ет чело­вечес­кий кос­мос, вы­хвачен­ный ду­хом из все­об­щей суб­стан­ции Эо­на.** Толь­ко то­гда этот мир есть дом и оби­тель чело­вечес­т­ва.

Встреча с Бо­гом про­ис­хо­дит не для то­го что­бы чело­век за­ни­мал­ся Бо­гом, а для то­го что­бы он под­твер­дил сво­ей жиз­нью смысл ми­ро­зда­ния. Вся­кое от­кро­ве­ние есть мис­сия и при­зыв. Но, вновь и вновь чело­век вме­сто реа­ли­за­ции сло­ва от­кро­ве­ния, начина­ет раз­мыш­лять об От­кры­ваю­щем Се­бя. Он же­ла­ет считать се­бя свя­зан­ным с Бо­гом, но не с ми­ром. Чело­ве­ку, по­гру­зив­ше­му­ся в реф­лек­сию уже ничего не про­ти­во­сто­ит ре­аль­но, и то­гда, вме­сто об­ра­ще­ния к вечно­му Ты, он соз­да­ет реф­лек­тор­ную,



* Дух, ду­хов­ное, вы­сту­па­ет в чело­вечес­кой ис­то­рии, как но­вое выс­шее из­ме­ре­ние, не­су­щее об­ра­зую­щую энер­гию; а чело­вечес­кая общ­ность как «пло­ская» по­верх­ность ду­хов­ной сфе­ры, в ко­то­рой сфе­ра ду­ха ре­аль­но ощу­ти­ма, но не дос­ти­жи­ма в сво­ей чис­то­те.

** Эон — вечность, ме­та­кос­мичес­кая эра.



ли­шен­ную жиз­ни и ре­аль­но­сти псев­до­ко­пию его, не­кое Это — Бог, с ко­то­рым ему боль­ше ничего не ос­та­ет­ся де­лать как ус­та­но­вить его в мир Это, как не­кий не­ма­те­ри­аль­ный объ­ект, хо­тя и из­лучаю­щий за­га­дочное сия­ние и об­ла­даю­щий мис­тичес­ки­ми свой­ст­ва­ми, но нис­коль­ко не на­ру­шаю­щий ове­ще­ст­в­лен­ные за­ко­ны и фо­нар­ное ос­ве­ще­ние ми­ра Это. Из­ба­вив­шись от ре­аль­но­сти и тем са­мым соз­дав барь­ер, за ко­то­рым он мо­жет ук­рыть­ся от при­лив­ных волн ми­ра Ты, чело­век начина­ет ве­рить, что зна­ет Бо­га, как нечто хоть и под­свечиваю­щее его из­нут­ри, но, тем не менее, как не­кое обо­соб­лен­ное Это, имею­щее оп­ре­де­лен­ное, час­т­ное, а по­то­му и «кос­вен­ное» от­но­ше­ние к ми­ру. Чело­век, ко­то­рый от­де­лил Бо­га от ми­ра, ут­рачива­ет взаи­мо­свя­зи еди­но­го все­об­ще­го реа­ли­зуе­мо­го на­стоя­ще­го* и не чув­ст­ву­ет к ми­ру ни­ка­ких обя­за­тельств. Как эго­цен­тричес­кий чело­век, вме­сто то­го, что­бы не­по­сред­ст­вен­но пе­ре­жи­вать и вы­ра­жать в дей­ст­вии свою лю­бовь к дру­го­му чело­ве­ку, начина­ет раз­мыш­лять о сво­ем ис­пы­ты­ваю­щем влечение Я** и тем са­мым те­ря­ет ре­аль­ность про­ис­хо­дя­ще­го — так и чело­век «ис­сле­дую­щий» Бо­га, (что впрочем пре­крас­но ужи­ва­ет­ся с эго­цен­триз­мом) вме­сто то­го что­бы по­зво­лить да­ру от­кро­ве­ния со­вер­шать свое дей­ст­вие, раз­мыш­ля­ет о Даю­щем и упус­ка­ет обо­их. Бог ос­та­ет­ся на­стоя­щим для вас, ес­ли Его при­сут­ст­вие вы­ра­жа­ет­ся в реа­ли­зуе­мом стрем­ле­нии ду­ши во­пло­тить­ся в этом ми­ре. Тот, кто по­слан с мис­си­ей, все­гда име­ет Бо­га пе­ред со­бой; чем доб­ро­со­ве­ст­ней ис­пол­не­ние тем силь­нее и по­сто­ян­нее ощу­ща­ет­ся Его бли­зость; чело­век, всей сво­ей ду­шой ощу­тив­ший при­тя­же­ние вечнос­ти, не мо­жет «за­ни­мать­ся» Бо­гом — но, он мо­жет бе­се­до­вать с Ним.



* Так начина­ет­ся пол­ная не­ве­же­ст­ва и мра­ка ис­то­рия раз­ру­ше­ния ре­аль­но­сти, или — вре­мя заб­ве­ния вечнос­ти.

** Его не за­бо­тит Ты, как оно есть, ему чуж­до чув­ст­во от­вет­ст­вен­но­сти, его ин­те­ре­су­ет толь­ко соб­ст­вен­ное вос­при­ятие и соб­ст­вен­ное на­сла­ж­де­ние.



Ка­жу­щий­ся по­во­рот реф­лек­ти­рую­ще­го чело­ве­ка к началь­но­му ис­точни­ку по су­ще­ст­ву при­над­ле­жит к ми­ро­во­му дви­же­нию от началь­но­го ис­точни­ка, так как пре­вра­ще­ние жи­ву­ще­го Бо­га в объ­ект ос­тав­ля­ет чело­ве­ка в от­торг­ну­том, за­бро­шен­ном ми­ре ли­шен­ном все­об­щей ду­хов­ной взаи­мо­свя­зи, а ог­ра­ничение сфе­ры ду­ха — за­мы­ка­ние ее в реф­лек­ти­рую­щем соз­на­нии чело­ве­ка, подчинен­но­го ми­ру Это (и в то­же вре­мя от­ри­цаю­ще­го его), все бо­лее и бо­лее уво­дит чело­ве­ка от ре­аль­но­сти. На­про­тив, ка­жу­щее­ся уда­ле­ние чело­ве­ка, подчинив­ше­го­ся зо­ву ду­ши и вы­пол­няю­ще­го свою мис­сию в этом ми­ре, во­ис­ти­ну при­над­ле­жит к уни­вер­саль­но­му дви­же­нию к началь­но­му ис­точни­ку.

Два началь­ных ме­та­кос­мичес­ких дви­же­ния — рас­ши­ре­ние ми­ра в его соб­ст­вен­ном бы­тии и по­во­рот к со­еди­не­нию с эфи­ром ду­ха, про­ти­во­стоя­щим и про­ни­зы­ваю­щим этот мир, на­хо­дят свою выс­шею про­яс­нен­ную чело­веческую фор­му, ре­аль­ную ду­хов­ную фор­му борь­бы и при­ми­ре­ния, сплав­ле­ния и раз­де­ле­ния, в ис­то­рии чело­вечес­ких взаи­мо­от­но­ше­ний с Бо­гом.



В по­ры­ве к еди­не­нию с ду­хом Сло­во бы­ло ро­ж­де­но на зем­ле, рас­ши­ря­ясь в соб­ст­вен­ном бы­тии, Сло­во кри­стал­ли­зу­ет­ся в ре­ли­гию — но в но­вом по­ры­ве к един­ст­ву Сло­во воз­ро­ж­да­ет­ся ок­ры­лен­ным.



Здесь нет про­из­во­ла ис­то­рии, хо­тя ино­гда сле­пая власть ми­ра Это за­хо­дит так да­ле­ко, что уг­ро­жа­ет по­да­вить, за­ду­шить, раз­ру­шить дви­же­ние чело­вечес­ких душ к Ты.* Мо­гучие от­кро­ве­ния, к ко­то­рым взы­ва­ют ве­ли­кие ре­ли­гии, по­доб­ны скры­тым, не­пре­вле­каю­щим вни­ма­ния от­кро­ве­ни­ям, по­яв­ляю­щим­ся вез­де и во все вре­ме­на. Гран­ди­оз­ные от­кро­ве­ния, стоя­щие в начале со­зи­да­ния ве­ли­ких об­ществ и в по­во­рот­ных точках ис­то­рии есть ни что иное, как од­но вечное от­кро­ве­ние. Но от­кро­ве­ние не пе­ре­ли­ва­ет



* И во мра­ке без­вре­ме­нья тлею­щий огонь вечнос­ти хра­нит свою си­лу и спо­соб­ность воз­ро­ж­дать­ся вновь.



се­бя в мир через то­го, кто по­лучает его, как через не­кую во­рон­ку. Оно при­хо­дит к не­му и за­вла­де­ва­ет всем его су­ще­ст­вом, про­яв­ля­ясь во всех осо­бен­но­стях его ха­рак­те­ра, оно не­разделимо сплав­ля­ет­ся с ним. Чело­век ста­но­вит­ся ус­та­ми от­кро­ве­ния — имен­но ус­та­ми, не ру­по­ром или ка­ким-ли­бо дру­гим ви­дом уси­ли­ваю­ще­го звук ин­ст­ру­мен­та. Го­лос от­кро­ве­ния звучит в чело­вечес­ком су­ще­ст­ве, пе­репла­вив­шим се­бя в вечном пла­ме­ни люб­ви и ис­ти­ны, в соответствии с его соб­ст­вен­ны­ми чело­вечес­ки­ми за­ко­на­ми. А звучать это значит пре­об­ра­зо­вывать в се­бе не­по­дат­ли­вый, не­оформ­лен­ный ма­те­ри­ал чело­вечес­ко­го сло­ва в выс­шею гар­мо­нию.

Раз­личные ве­ка ис­то­рии об­на­ру­жи­ва­ют качес­т­вен­ное раз­личие. Есть вре­мя со­зре­ва­ния, ко­гда по­дав­лен­ный и уп­ря­тан­ный ис­тин­ный эле­мент чело­вечес­ко­го ду­ха при­хо­дит к скры­той го­тов­но­сти, в та­кой на­стоя­тель­ной не­об­хо­ди­мо­сти и кри­тичес­кой на­пря­жен­но­сти не­от­вра­ти­мо­сти раз­ре­шаю­щих со­бы­тий, что дос­та­точно толь­ко при­кос­но­ве­ния То­го, кто при­кос­нет­ся, что­бы по­дав­лен­ная ду­хов­ная энер­гия ос­во­бо­ди­лась во взры­ве. От­кро­ве­ние, свер­шаю­щее­ся в этот мо­мент, ов­ла­де­ва­ет всей пол­но­той уже при­го­тов­лен­ной ду­хов­ной сти­хии, пе­ре­плав­ля­ет ее и при­да­ет ей фор­му — но­вую фор­му Бо­га в этом ми­ре.*



* Взрыв­но­му ос­во­бо­ж­де­нию ду­хов­ной энер­гии пред­ше­ст­ву­ет вре­мя кри­зис­но­го раз­ло­же­ния и ос­лаб­ле­ния всех об­ще­ст­вен­ных ин­сти­ту­ций, вре­мя рас­па­да чело­вечес­ких взаи­мо­от­но­ше­ний, вре­мя бе­зыс­ход­но­сти и отчая­ния, вре­мя ме­та­ний и ис­ка­ний ду­ха. Ни­кто не зна­ет где, ко­гда, ка­ким об­ра­зом и в чьей ду­ше вспы­хи­ва­ет та ис­кор­ка не­бес­но­го ог­ня, ко­то­рая, бу­дучи не­пога­шен­ной од­на­ж­ды, об­ре­та­ет жизнь и, об­нов­ляя ду­шу, не­сет в мир но­вый за­ро­дыш ду­ха, за­но­во от­кры­вая в чело­ве­ке ис­тин­но чело­вечес­кое ве­личие. фаль­си­фи­ка­ции и дог­ма­тичес­кой ту­по­сти, вы­тес­нив­ших жи­вое со­при­кос­но­ве­ние ду­ши с Не­оли­це­тво­рен­ным Ты, хра­ня­щим твои тай­ны.



Та­ким образом, в хо­де ис­то­рии, в пре­об­ра­зо­ва­нии эле­мен­тар­ной сти­хии чело­вечес­ких душ, все но­вые об­лас­ти ми­ра и ду­ха под­ни­ма­ют­ся к фор­мо­об­ра­зо­ва­нию взы­ваю­ще­му к выс­шим не­бес­ным фор­мам. Все но­вые сфе­ры, пре­об­ра­жен­ные ра­бо­той чело­вечес­ко­го ду­ха, при­об­ре­та­ют но­вый по­ря­док и ста­но­вят­ся Бо­го­во­пло­щен­ны­ми.



Здесь ра­бо­та­ет не толь­ко чело­вечес­кая энер­гия, не есть это и чис­то Бо­жье вме­ша­тель­ст­во — взаи­мо­при­тя­же­ние не­бес­но­го и зем­но­го соз­да­ет эту не­ви­ди­мую ось, во­круг ко­то­рой стро­ит­ся все зда­ние чело­вечес­кой ци­ви­ли­за­ции, и без ко­то­рой ру­ко­твор­ное тво­ре­ние чело­ве­ка те­ря­ет свою ус­тойчивость.



Тот, кто по­слан си­лой от­кро­ве­ния, не­сет в се­бе об­раз Бо­га, он ви­дит и чув­ст­ву­ет Его сво­им внут­рен­ним оком. Энер­гия от­кро­ве­ния пре­об­ра­зу­ет­ся в его ду­ше в ви­ди­мую, дея­тель­ную энер­гию его ду­ха, ко­то­рая не есть нечто ме­та­фо­ричес­кое — она пол­но­стью ре­аль­на. Хо­тя мы зем­ные су­ще­ст­ва не ви­дим ни­ко­гда Бо­га без ми­ра, а толь­ко мир в Бо­ге, но, во­ис­ти­ну, ко­гда мы при­сталь­но всмат­ри­ва­ем­ся в этот мир, мы чув­ст­ву­ем взгляд Бо­жий и соз­да­ем Его об­раз.

Об­раз Бо­га, чер­паю­щий свою си­лу в вечном Ты, мо­жет су­ще­ст­во­вать ре­аль­но толь­ко в фор­ме, пред­став­ляю­щей со­бой смесь Ты и Это. В ве­ре и в куль­те, жи­ву­щий в ду­ше об­раз мо­жет ис­то­щить­ся на­столь­ко, что он те­ря­ет не­по­сред­ст­вен­ную связь с чело­ве­ком и пре­вра­ща­ет­ся в объ­ект ве­ры. Взаи­мо­от­но­ше­ния вы­ро­ж­да­ют­ся в рег­ла­мен­ти­ро­ван­ный во вре­ме­ни и со­дер­жа­нии ри­ту­ал. Здесь нет уже пря­мой до­ве­ри­тель­ной бе­се­ды с Ты, а толь­ко по­кло­не­ние, прось­ба и, обу­слов­лен­ные ими, от­пу­ще­ние и на­де­ж­да. Но в си­лу спо­соб­но­сти взаи­мо­от­но­ше­ний воз­ро­ж­дать­ся, Ты мо­жет стать на­стоя­щим опять. Бог вбли­зи Его форм, до тех пор, по­ка чело­век не уда­ля­ет их от не­го. В ис­ти­ной мо­лит­ве ве­ра и культ объ­е­ди­не­ны, воз­вы­ше­ны и очище­ны жи­ву­щи­ми взаи­мо­от­но­ше­ния­ми. Ре­ли­гии жи­вут до тех пор, по­ка ис­тин­ная мо­лит­ва жи­вет в них. Де­ге­не­ра­ция ре­ли­гий, оз­начает вы­ро­ж­де­ние мо­лит­вы — ре­аль­ная­ началь­ная, ис­крен­няя энер­гия ду­ха, по­зво­ляю­щая вой­ти во взаи­мо­от­но­ше­ния по­хо­ро­не­на под все уве­личиваю­щей­ся тя­же­стью за­стывших форм об­ря­до­вой

Ста­но­вит­ся бес­ко­нечно труд­но ска­зать Ты и от­крыть­ся всем сво­им су­ще­ст­вом, что­бы ощу­тить от­вет в сво­ей ду­ше. Чело­век вы­ну­ж­ден уй­ти от «ми­ра», по­ки­нуть храм, ко­то­рый те­перь уже по­крыт толь­ко лишь ку­по­лом, а не не­бо­сво­дом. Он дол­жен вый­ти за пре­де­лы фаль­ши­вой безо­пас­но­сти и шаг­нуть на не­яс­но­ви­ди­мый, зыб­кий, опас­ный путь, ве­ду­щий в бес­ко­нечность. Здесь кончает­ся са­мо­не­ве­де­ние ду­ши, ду­ша об­ре­та­ет се­бя как часть жи­ву­щей вечнос­ти, и здесь в сво­ем по­след­нем «оди­ночес­т­ве» чело­век мо­жет встре­тить Бо­га. Считать этот по­рыв «субъ­ек­ти­виз­мом» значит со­вер­шен­но не по­ни­мать его — жизнь ли­цом к ли­цу с Бо­гом есть жизнь в еди­ной и един­ст­вен­ной ре­аль­но­сти, и толь­ко это и есть «объ­ек­тив­ность», и толь­ко в этом вечный путь к спа­се­нию. Субъ­ек­ти­визм опус­то­ша­ет ду­шу, ли­шая ее Бо­га, объ­ек­ти­визм пре­вра­ща­ет жи­ву­ще­го Бо­га в объ­ект — пер­вое лож­ное ос­во­бо­ж­де­ние, вто­рое лож­ное за­кре­п­ле­ние; оба — от­кло­не­ние от ре­аль­но­сти и по­пыт­ка под­ме­нить ее.

Бог вбли­зи Его форм, ес­ли чело­век не уда­ля­ет их от Не­го. Но, ко­гда ре­ли­гия в сво­ем са­мо­дов­лею­щем, дог­ма­тичес­ком за­кос­те­не­нии от­ри­ца­ет и по­дав­ля­ет сво­бод­ное дви­же­ние ду­ши к сво­ему еди­но­му, все­объ­ем­лю­ще­му, и не­по­вто­ри­мо­му Ты, и уда­ля­ет фор­мы от Бо­га, то да­же са­ми ру­ко­твор­ные вы­ра­же­ния форм ту­ск­не­ют — гу­бы их мерт­вы, ру­ки опу­ще­ны. Бог не зна­ет их бо­лее и все­лен­ная, по­стро­ен­ная во­круг его ал­та­ря — ду­хов­но ох­ва­ты­вае­мый кос­мос чело­ве­ка — ру­шит­ся. И то, что чело­век в за­тме­нии ис­ти­ны не ви­дит бо­лее то­го, что про­изош­ло, есть часть опус­то­ше­ния и хао­са, про­ис­хо­дя­ще­го в его до­ме.



Про­изо­шел рас­пад Сло­ва. Сущ­ность Сло­ва в от­кро­ве­нии. Жи­вое дей­ст­вие Сло­ва — это вре­мя во­пло­ще­ния Сло­ва в фор­му и его жиз­ни в фор­ме. Дли­тель­ность его звучаще­го, но уже не­дей­ст­вен­но­го, об­ра­ще­ния — пе­ри­од вла­сти умер­ших форм.

Та­ко­ва жизнь вечно­го и вечно­при­сут­ст­вую­ще­го Сло­ва в ис­то­рии.

Вре­мя, в ко­то­ром звучит жи­вое Сло­во — это вре­мя, ко­гда един­ст­во Я и ми­ра об­нов­ля­ет­ся; вре­мя дей­ст­вен­но­го Сло­ва — вре­мя ус­та­нов­ле­ния со­гла­сия ме­ж­ду Я и ми­ром.

Вре­мя, в ко­то­ром Сло­во ста­но­вит­ся ав­то­ри­тар­ным — вре­мя отчуж­де­ния Я от ми­ра, вре­мя за­тме­ния вечнос­ти, ут­ра­ты ре­аль­но­сти и сле­пой вла­сти ро­ка — по­ка не на­сту­пит час ве­ли­ко­го со­дро­га­ния, за­держ­ки ды­ха­ния во тьме и при­го­тов­ле­ния ти­ши­ны.

Но это не замк­ну­тый круг. Это путь. В ка­ж­дом но­вом эо­не дав­ле­ние ро­ка ста­но­вит­ся тя­же­лее, рас­ша­ты­ваю­щее раз­ру­ше­ние по­во­ро­та силь­нее и опас­нее. Бо­го­во­пло­ще­ние про­ни­ка­ет глуб­же и про­яв­ля­ет­ся бли­же, оно раз­ру­ша­ет, раз­дви­га­ет и пе­ре­ус­та­нав­ли­ва­ет за­ко­ны, свя­зи и гра­ни­цы сфе­ры, ко­то­рая со­кры­та ме­ж­ду су­ще­ст­ва­ми — ме­ж­ду на­ми. Ис­то­рия это та­ин­ст­вен­ное при­бли­же­ние. Ка­ж­дая но­вая спи­раль при­во­дит к бо­лее глу­бо­ко­му ис­ка­же­нию ре­аль­но­сти и к бо­лее фун­да­мен­таль­но­му по­во­ро­ту. Но со­бы­тие, ко­то­рое с на­шей сто­ро­ны мы на­зы­ва­ем по­во­ро­том, с Божь­ей сто­ро­ны на­зы­ва­ет­ся спа­се­ни­ем.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

1

Когда я более сорока лет тому назад сделал первый набросок этой книги, я был движим внутренней необходимостью. Видение, которое посещало меня вновь и вновь со времён моей юности, иногда затуманиваясь и исчезая, достигло устойчивой ясности. Его сверличный характер был столь очевиден, что я понял — я должен поведать о нём. Через некоторое время, когда нужные слова пришли ко мне, я смог написать эту книгу в её окончательной форме. Но потом (как это часто бывает) появилась необходимость в некоторых дополнениях, которые должны были быть на их собственном месте и в независимой форме. Так возникло несколько небольших работ,* поясняющих это видение на примерах, или объясняющее его оппонентам, выдвигающим возражения, или критикующих взгляды, которым оно хотя во многом и обязано, но в которых затенялось самое важное и существенное для меня — тесная связь между отношением к Богу и отношениями к окружающим нас людям. Позд­нее бы­ли до­бав­ле­ны не­ко­то­рые ан­тро­по­ло­гичес­кие обос­но­ва­ния** и со­цио­ло­гичес­кие по­след­ст­вия.***



* Zwiesprache, 1932; Die Frage an den Einzelnen, 1936; Rede uber das Erzieherische, 1926; Das problem des Menschen, 1943. Английское издание появилось в одном томе, «Between Man and Man», 1947.

** Undistanz und Beziehung, 1950.

*** Elemente des Zwischenmenschlichen, 1954.



Тем не ме­нее, как вы­яс­ни­лось, это не значило, что все бы­ло в дос­та­точной ме­ре разъ­яс­не­но. Вновь и вновь чита­те­ли об­ра­ща­лись ко мне с вопросами, что означает вот это, или вот то. Длительное время я отвечал каждому в отдельности, но постепенно я осознал, что это не справедливо — ограничиваться диалогом лишь с теми читателями, кто решился заговорить; к тому же, возможно именно среди тех, кто хранит молчание, есть заслуживающие особенного внимания. Таким образом, я был вынужден дать публичный ответы, прежде всего, на некоторые существенные вопросы, связанные общим значением.

2

Пер­вый во­прос в об­щих чер­тах мож­но сфор­му­ли­ро­вать так: ес­ли мы, как это ска­за­но в кни­ге, мо­жем на­хо­дить­ся в Я — Ты свя­зи не толь­ко с дру­ги­ми людь­ми, но так­же с су­ще­ст­ва­ми и не­оду­шевленны­ми пред­ме­та­ми, ко­то­рые мы встречаем в при­ро­де, в чем то­гда со­сто­ит ре­аль­ное раз­личие ме­ж­ду дву­мя типа­ми взаи­мо­от­но­ше­ний? Или, с дру­гой сто­ро­ны, ес­ли Я — Ты взаи­мо­от­но­ше­ния под­ра­зу­ме­ва­ют взаи­мо­дей­ст­вие, ох­ва­ты­вающее обо­их и Я, и Ты, как то­гда мы мо­жем считать на­ше от­но­ше­ние к чему-ли­бо в при­ро­де взаи­мо­от­но­ше­ни­ем? Точнее: ес­ли мы пред­по­ла­га­ем, что су­ще­ст­ва и неодушев­лен­ные пред­ме­ты в при­ро­де, к ко­то­рым мы об­ра­ща­ем­ся как к сво­ему Ты, от­вечают нам ка­кой-то вза­им­но­стью, то ка­ков ха­рак­тер этой вза­им­но­сти и что дает нам пра­во ис­поль­зо­вать фун­да­мен­таль­ный тер­мин Я — Ты свя­зи для её опи­са­ния?

Понятно, что на этот вопрос нет единого ответа. Вместо того чтобы по своему обыкновению говорить о природе в целом, мы должны здесь рассматривать её различные сферы отдельно.

Чело­век од­на­ж­ды при­ручил жи­вот­ных, он и сейчас спо­со­бен ино­гда по­вто­рять это и до­би­вать­ся по­ра­зи­тель­ных ре­зуль­та­тов. Он при­во­дит жи­вот­ных в свой дом, приучает их жить в сво­ей ат­мо­сфе­ре и по­бу­ж­да­ет их к то­му, что­бы они при­ня­ли его, чужо­го. При­род­ным, им од­ним из­вест­ным об­ра­зом при­ня­ли его, и от­ветили ему. Ведь жи­вот­ные так­же как и де­ти мо­гут от­личать при­твор­ную неж­ность от ис­крен­ней. Но ино­гда, и вне сфе­ры при­ручения, по­доб­ный кон­такт ме­ж­ду чело­ве­ком и жи­вот­ным мо­жет воз­ни­кнуть. Он час­то до­би­ва­ет­ся уди­ви­тель­но ак­тив­но­го от­ве­та на свое об­ра­ще­ние к животным, от­ве­та тем бо­лее силь­но­го и на­прав­лен­но­го, чем бли­же его от­но­ше­ние к ним к ис­крен­не­му про­из­не­се­нию Ты. К та­ко­му бес­сло­вес­но­му кон­так­ту спо­соб­ны лю­ди, ко­то­рые в глу­би­не сво­ей ду­ши несут по­тен­ци­аль­ное то­ва­ри­ще­ст­во с жи­вот­ны­ми, и это, как пра­ви­ло, во­все не «жи­вот­ные» по скла­ду лю­ди, а ско­рее ду­хов­ные по са­мой сво­ей при­ро­де.



Со­вер­шен­но иначе мы чув­ст­ву­ем се­бя в тех сфе­рах при­ро­ды, где спон­тан­ное взаи­мо­по­ни­ма­ние, ко­то­рое мы раз­де­ля­ем с жи­вот­ны­ми, от­сут­ст­ву­ет. Из на­ше­го пред­став­ле­ние о де­ре­ве следу­ет, что оно не мо­жет реа­ги­ро­вать на на­ши дей­ст­вия, на­прав­лен­ные к не­му — оно не мо­жет «от­вечать». Од­на­ко это не оз­начает, что мы во­все ли­ше­ны вза­им­но­сти. Ко­нечно, мы не мо­жем най­ти здесь дей­ст­вие или от­но­ше­ние от­дель­но­го су­ще­ст­ва, но здесь есть вза­им­ность са­мо­го бы­тия, вза­им­ность, ко­то­рая есть не что иное, как са­мо бы­тие. Та жи­ву­щая цель­ность и един­ст­во де­ре­ва, ко­то­рая не­дос­туп­на са­мо­му ост­ро­му взгля­ду ис­сле­до­ва­те­ля и от­кры­ва­ет се­бя лишь взгля­ду то­го, кто го­во­рит Ты — она все­гда там, где есть он — го­во­ря­щий Ты, по­бу­ж­даю­щий де­ре­во манифестировать свою цель­ность и един­ст­во, и свою осо­бен­ность; и де­ре­во соб­ст­вен­ным бы­ти­ем ма­ни­фе­сти­ру­ет это. Сте­рео­ти­пы на­ше­го мыш­ле­ния ме­ша­ют нам по­нять, что здесь есть нечто раз­бу­жен­ное на­шим на­прав­лен­ным от­но­ше­ни­ем и вспы­хи­ваю­щее нам навстречу из са­мо­го по­то­ка бы­тия. В сфе­ре, о ко­то­рой мы го­во­рим мы долж­ны от­бро­сить пред­взя­тость и су­гу­бо чело­вечес­кие пред­став­ле­ния для пря­мо­го по­сти­же­ния ре­аль­но­сти, от­кры­ваю­щей­ся нам. Я бы на­звал эту об­шир­ную про­сти­раю­щее­ся от скал до звезд сфе­ру пред­по­ро­го­вой, то есть сце­ной пред за­на­ве­сом, от­кры­ваю­щим по­рог.



3



Теперь встаёт вопрос о сфере, которую, используя те же образы можно назвать надпороговой, о сфере, проникающей к нам как лучи света из узкой щели над дверью: о сфере духа.

Здесь так­же не­об­хо­ди­мо про­из­ве­сти раз­де­ле­ние ме­ж­ду дву­мя об­лас­тя­ми этой сфе­ры, и здесь оно да­же глуб­же чем в при­ро­де. Это раз­де­ле­ние ме­ж­ду тем от ду­ха, что уже во­шло в мир и мо­жет быть ощу­щае­мым на­ми, и тем от ду­ха, что еще не во­шло в мир, но го­то­во вой­ти и стать на­стоя­щим для нас. Это раз­де­ле­ние ос­но­ва­но на том, что те струк­ту­ры ду­ха, ко­то­рые уже во­шли в мир я мо­гу те­бе по­ка­зать, мой чита­тель, но я не мо­гу по­ка­зать те­бе дру­гие. Я мо­гу ука­зать на то, что «име­ет­ся» в ми­ре, на то, что яв­ля­ет­ся об­щим для нас, не в мень­шей сте­пе­ни чем ве­щи, или жи­вые су­ще­ст­ва. Но я не мо­гу ука­зать на то, что еще не во­шло в мир. Ес­ли же ме­ня спро­сят, где же здесь вза­им­ность, пусть да­же час­тичная, то все, что я мо­гу сде­лать это кос­вен­но ука­зать на не­ко­то­рые со­бы­тия в чело­вечес­кой жиз­ни, ко­то­рые ед­ва ли мо­гут быть опи­са­ны — это почти не удер­жи­вае­мые па­мя­тью мгно­ве­ния, в ко­то­рых дух пред­стает пред чело­ве­ком во встрече. Но, ес­ли кос­вен­ных ссы­лок бу­дет не­дос­та­точно, мне ос­та­ет­ся толь­ко при­звать к сви­де­тель­ст­ву тво­их соб­ст­вен­ных, мой чита­тель, — воз­мож­но по­гре­бен­ных, но все еще дос­ти­жи­мых тайн.

Но давайте вернёмся к первой области, области того, что уже вошло в мир. Здесь мы можем привести примеры.

До­пус­тим, чело­век пы­та­ет­ся пред­ста­вить се­бе ка­кое-ли­бо из­вест­ное из­речение учите­ля, ко­то­рый умер ты­сячи лет на­зад, так, как буд­то оно бы­ло про­из­не­се­но в его при­сут­ст­вии, и да­же ска­за­но лично ему. Что­бы сде­лать это, он дол­жен по­вер­нуть­ся всем сво­им су­ще­ст­вом к го­во­ря­ще­му (ко­то­ро­го нет) из­речение (ко­то­рое име­ет­ся). Это значит, что он дол­жен вой­ти с ав­то­ром из­речения (кто в од­но и то­же вре­мя и умер, и живет) в от­но­ше­ния, ко­то­рые я на­зы­ваю про­из­не­се­ни­ем Ты. И ес­ли это уда­ет­ся, (ко­нечно ус­пех не оп­ре­де­ля­ет­ся лишь во­лей и при­ла­гае­мы­ми уси­лия­ми, но мож­но пы­тать­ся вновь и вновь), он ус­лы­шит го­лос, воз­мож­но не­отчетли­вый вначале — го­лос, ко­то­рым за­го­во­рят с ним все из­речения то­го же учите­ля. Те­перь он уже не мо­жет сде­лать то, что он мог де­лать пре­ж­де, изучая это из­речение как объ­ект, то есть он не бу­дет спо­со­бен от­де­лить от из­речения ка­кую-ли­бо часть его со­дер­жи­мо­го или рит­ми­ку, но те­перь он спо­со­бен вос­при­нять са­му не­ви­ди­мую цель­ность ска­зан­но­го.

Но это все еще свя­за­но с лично­стью, с тем, что личность мо­жет ска­зать в сво­их сло­вах. То, что я имею в ви­ду, не ог­ра­ничено про­дол­жи­тель­ным воз­дей­ст­ви­ем личнос­ти — воздействием мыс­ли, вы­ра­жен­ной в сло­вах. По­это­му я дол­жен при­вес­ти еще один при­мер, лишенный чего-ли­бо лично­ст­но­го. Обычно я вы­би­раю при­мер ока­зав­ший силь­нейшее воз­дей­ст­вие на не­ко­то­рых лю­дей: это — До­ричес­кая ко­лон­на, воз­ни­каю­щая пе­ред чело­ве­ком, го­то­вым и спо­соб­ным об­ра­тить­ся к ней. Мне она впер­вые вы­сту­пи­ла из стены церкви в Сиракузах, куда она когда-то была вмурована: древний, таинственный почти нематериальный слепок духа, представляющий в такой простой форме то, в чём нельзя было видеть ничего индивидуального, и ничем индивидуальным нельзя было насладиться. Я сделал то, что мне следовало сделать: остановился и застыл перед этой духовной структурой, которую постигли разум и рука человека, охватили и предали форму. Исчезает ли при этом взаимность? Нет, она толь­ко лишь по­гру­жа­ет­ся на­зад в тем­но­ту, или транс­фор­ми­ру­ет­ся в кон­крет­ное со­дер­жа­ние, ко­то­рое хо­лод­но от­вер­га­ет при­ня­тие или упо­доб­ле­ние ка­кой-ли­бо фор­мы уло­жи­мой в кон­цеп­цию, но она свет­ла и достоверна.

Отсюда мы можем перевести взгляд в другую область, ту граничную область духа, которой «нет в наличии», о которой мы можем догадываться только по кратковременным контактам с духовными сущностями мира, порождающими слова и формы.

Дух став­ший сло­вом, дух обретший фор­му — в той или иной сте­пе­ни ка­ж­дый, кто со­при­ка­сал­ся с Ду­хом и не за­крыл се­бя пе­ред ним, ощу­тил главное — это не воз­ни­ка­ет и не растет в чело­ве­ке, бу­дучи не­по­се­ян­ным, это про­ис­хо­дит толь­ко в мо­мент встречи, толь­ко в мо­мент ду­хо­ве­ния и вдох­но­ве­ния. Эта встреча не с Платоновыми идеями (о которых я вовсе не имею непосредственного знания, и которые я не в состоянии понимать как нечто сущее); но встреча с духом, который овевает нас и изливается на нас. Вновь и вновь вспоминается мне странное признание Ницше, который описал событие «инспирации» (вдохновения) вплоть до того момента, когда берут и не спрашивают, кто даёт. Но даже если мы и не спрашиваем, нам следует благодарить.

Тот, кому ведомо дыхание духа, злоупотребляет, если он стремится овладеть им, или выяснить его природу и свойства. Но он совершает измену и тогда, когда приписывает дар себе.

4

Давайте вновь посмотрим теперь на то что мы сказали здесь о встрече с природным и духовным. Теперь рассмотрим это вместе.



Вправе ли мы — как это может быть теперь спрошено — говорить об «ответе» или об «обращении», которое приходит к нам от всего того в мире, что мы считаем самопроизвольным и сознательным, как нечто происходящее таким же образом как это происходит в мире людей — как ответ или обращение? Имеет ли то, о чём мы говорим, какой-либо иной, смысл кроме метафорического. Нет ли здесь опасности сомнительной «мистики», смазываю-щей границы, которые очерчены, и которые должны быть очерчены рациональными знаниями.



Чистая и прочная структура Я — Ты связи, хорошо знакомая каждому имеющему искреннее сердце и смелость доверится ей, не имеет никакой мистической природы. Чтобы лучше понимать как материальные, так и духовные реальности этого мира, нам необходимо время от времени отказываться от стереотипов нашего мышления, но не это не значит, что мы должны выйти за пределы начальных норм, определяющих человеческое осмысление бытия. Как в сфере природы, так и в сфере духа — духа, который живёт в слове и действует в нём, и духа, который стремится стать словом и обрести воздействие: то, что действует на нас, может быть понято как нечто действующее на нас со стороны встречного потока жизни.

5

Следующий вопрос не о пороге, предпороге и надпороге взаимности, а самой взаимности, как о вратах в наше существование.

Вопрос почти риторический: как Я-Ты взаимоотношения реализуют себя в мире людей? Всегда ли они взаимны? Могут ли они истинно существовать, позволительно ли им это? Разве, как и всё человеческое, они не подвержены ограничениям, налагаемым несовершенством нашей природы и внутренними законами нашей совместной жизни?

Пер­вое из этих двух пре­пят­ст­вий дос­та­точно хо­ро­шо из­вест­но. Начиная от твое­го соб­ст­вен­но­го взгля­да, день за днем уст­рем­лен­но­го в отчуж­ден­ные, ис­пол­нен­но­го хо­лод­но­го удив­ле­ния, гла­за твое­го, и, тем не ме­нее, ну­ж­даю­ще­го­ся в те­бе «ближ­не­го», и до печаль­ных глаз свя­тых, раз за ра­зом пред­ла­гаю­щих те­бе ве­ли­кий дар — все го­во­рит те­бе, что пол­ная вза­им­ность не свой­ст­вен­на со­вме­ст­ной жиз­ни лю­дей. Это ми­лость, ко­то­рую все­гда на­до быть го­то­вым встре­тить и при­нять, милость ко­то­рую мы не мо­жем при­об­ре­сти как не­кое га­ран­ти­ро­ван­ное вла­де­ние.

Однако есть некоторые виды Я — Ты взаимоотношений, которые по своему характеру не могут раскрыться до полной взаимности, без того, чтобы прекратить быть таковыми.

К взаимоотношениям такого типа я отношу связь между подлинным учителем и его учеником. Чтобы помочь развиться и реализоваться в жизни лучшим способностям ученика, учитель должен воспринимать его как личность со всеми его задатками, как реализуемыми, так и потенциальными; точнее, он не дол­жен ви­деть в нём толь­ко сум­му качеств, стрем­ле­ний и сдер­жи­ва­ний, он дол­жен ви­деть цель­ность его су­ще­ст­ва и ут­вер­ждать в нем эту цельность. Но он спо­со­бен сде­лать это, толь­ко ес­ли он встречает его как взаи­мо­дей­ст­вую­ще­го партнера в по­ляр­ной си­туа­ции. И что­бы воз­дей­ст­вие бы­ло дей­ст­вен­ным и пол­ным он дол­жен жить в ка­ж­дой обо­юд­ной си­туа­ции вновь и вновь не толь­ко за се­бя, но и за сво­его партнера, он дол­жен прак­ти­ко­вать тот вид реа­ли­за­ции, ко­то­рую я на­зы­ваю охватом.

Учитель дол­жен по­бу­дить учени­ка к Я — Ты взаи­мо­от­но­ше­ни­ям, и ут­вер­дить се­бя для не­го как личность, но спе­ци­фичес­кие взаи­мо­от­но­ше­ния ме­ж­ду вос­пи­та­те­лем и учени­ком пре­кра­тят су­ще­ст­во­вать в тот момент, ко­гда ученик в свою очередь начнет прак­ти­ко­вать «ох­ват», то есть начнет «про­жи­вать» си­туа­цию за учите­ля. Пре­кра­тят­ся ли при этом Я-Ты взаи­мо­от­но­ше­ния, или при­мут дру­гой ха­рак­тер, очевид­но од­но, что спе­ци­фичес­кие взаи­мо­от­но­ше­ния ме­ж­ду учите­лем и учени­ком от­ри­ца­ют пол­ную вза­им­ность.

Но наи­бо­лее яр­кий при­мер нор­ма­тив­но­го ог­ра­ничения вза­им­но­сти мы встречаем в от­но­ше­ни­ях ме­ж­ду пас­ты­рем и при­хо­жа­ни­ном, ибо здесь «ох­ват» с дру­гой сто­ро­ны вы­гля­дел бы по­ся­га­тель­ст­вом на сакральность мис­сии.

Лю­бые Я-Ты взаи­мо­от­но­ше­ния, не­су­щие в се­бе це­ле­на­прав­лен­ное воз­дей­ст­вие су­ще­ст­ву­ют на ос­но­ве вза­им­но­сти, ко­то­рая не мо­жет быть пол­ной.

6

Те­перь ос­та­лось об­су­дить толь­ко один во­прос, и об­су­дить его не­об­хо­ди­мо, по­сколь­ку этот по­след­ний во­прос не­срав­нен­но важ­нее дру­гих.

Как могут Я-Ты взаимоотношения между человеком и Богом, которые обусловлены полным и ничем не отклоняемым поворотом человека к Богу, тем не менее включать все другие Я- Ты взаимоотношения человека, и как бы нести их Богу?

Отметим, что вопрос задан не о Боге, а о нашем отношении к нему.

Но всё же, что бы дать на него ответ, я должен говорить о Нём. Поскольку наши отношения к Нему, как они есть, выше противоречий, потому, что Он сам, как Он есть, выше их.

Ко­нечно, мы го­во­рим толь­ко о том, что есть Бог в Его про­ти­во­стоя­нии чело­ве­ку. Но да­же это вы­ра­зи­мо толь­ко через парадокс; точнее через па­ра­док­саль­ное упот­реб­ле­ние по­ня­тия, еще точнее — через па­ра­док­саль­ную связь по­ня­тия — под­ле­жа­ще­го с та­ким дополнением, ко­то­рое про­ти­во­речит его при­вычно­му для нас со­дер­жа­нию. Это про­ти­во­речие долж­но от­сту­пить пе­ред по­ни­ма­ни­ем то­го, что так и толь­ко так мож­но оп­рав­дать не­из­беж­ное опи­са­ние пред­ме­та с по­мо­щью это­го по­ня­тия. Со­дер­жа­ние по­ня­тия пре­тер­пе­ва­ет ре­во­лю­цио­ни­зи­рую­щее, пре­об­ра­зую­щее рас­ши­ре­ние, но ведь это про­ис­хо­дит со вся­ким по­ня­ти­ем, ко­то­рое мы, дви­жи­мые ре­аль­но­стью ве­ры, из­вле­ка­ем из им­ма­нент­но­сти и при­ме­ня­ем к дей­ст­вию транс­цен­дент­но­го. Описание Бога понятием «личность» неизбежно для всякого, кто, как и я, понимает под «Богом» не прин­цип, хо­тя мис­ти­ки, как Эк­харт, ино­гда ото­жде­ст­в­ля­ют с Ним «бы­тие», и не идею, хо­тя фи­ло­со­фы, как Пла­тон, вре­ме­на­ми мог­ли считать Его иде­ей; кто как я, ско­рее по­ни­ма­ет под Бо­гом То­го, Кто (кем бы Он ни был сверх это­го), кто свои­ми со­зи­даю­щи­ми, да­рую­щи­ми от­кро­ве­ние, спа­си­тель­ны­ми ак­та­ми всту­пает в не­по­сред­ст­вен­ное от­но­ше­ние с на­ми, людь­ми, и тем са­мым, даёт нам воз­мож­ным всту­пать в не­по­сред­ст­вен­ное от­но­ше­ние с Ним. Эта ос­но­ва, этот смысл на­ше­го су­ще­ст­во­ва­ния вновь и вновь по­ро­ж­да­ет вза­им­ность, ко­то­рая воз­мож­на только лишь ме­ж­ду личнос­тя­ми. Ра­зу­ме­ет­ся, по­ня­тие пер­со­наль­но­сти со­вер­шен­но не в со­стоя­нии вы­ра­зить сущ­ность Бо­га; но доз­во­ле­но и нуж­но го­во­рить, что Бог есть так­же и личность. Ес­ли бы я за­хотел, в ви­де ис­ключения, пе­ре­вес­ти то, что под этим по­ни­ма­ет­ся, на язык фи­ло­со­фа, на язык Спи­но­зы, я бы дол­жен был ска­зать, что из бес­ко­нечно­го чис­ла ат­ри­бу­тов

Бо­га нам, лю­дям, из­вест­ны не два как полагает Спи­но­за, а три: к ме­та­ду­хов­но­сти — от ко­то­рой берет свое начало то, что мы на­зы­ва­ем ду­хом, — и ме­та­при­род­но­сти, ко­то­рая про­яв­ля­ет се­бя в том, что нам из­вест­но как при­ро­да, — до­бав­ля­ет­ся в качес­т­ве третье­го ме­та­пер­со­наль­ность. В нём, в этом ат­ри­бу­те, ко­рень (мое­го и всех лю­дей) ду­хов­но­го и при­род­но­го бы­тия. И толь­ко это третье, ат­ри­бут ме­та­пер­со­наль­но­сти, да­ет рас­по­знать се­бя не­по­сред­ст­вен­но в своем качес­т­ве ат­ри­бу­та.

Но тут, при ссыл­ке на об­ще­из­ве­ст­ное со­дер­жа­ние по­ня­тия личнос­ти, вы­яв­ля­ет­ся про­ти­во­речие. Оно оз­начает, что хо­тя, ко­нечно, для личнос­ти ха­рак­тер­но то, что хо­тя ее ав­то­ном­ность за­ключена в са­мой се­бе, тем не менее, в со­вме­ст­ном бы­тии она ре­ля­ти­ви­зи­ру­ет­ся мно­же­ст­вен­но­стью дру­гих ав­то­ном­но­стей; а это, ко­нечно, не мо­жет от­но­сить­ся к Бо­гу. Это­му про­ти­во­речию про­ти­во­сто­ит па­ра­док­саль­ное опи­са­ние Бо­га как аб­со­лют­ной личнос­ти, то есть та­кой, ко­то­рая не мо­жет быть ре­ля­ти­ви­зи­ро­ва­на. В не­по­сред­ст­вен­ное от­но­ше­ние с на­ми Бог всту­па­ет как аб­со­лют­ная лично­сть. Про­ти­во­речие вы­ну­ж­де­но от­сту­пить пе­ред бо­лее глу­бо­ким по­ни­ма­ни­ем.

Мы впра­ве ска­зать, что Бог со­об­ща­ет свою аб­со­лют­ность от­но­ше­нию, в ко­то­рое он всту­па­ет с чело­ве­ком. Чело­ве­ку, об­ра­щающемуся к Бо­гу, не тре­бу­ет­ся из-за это­го от­во­рачивать­ся ни от ка­ких дру­гих Я-Ты от­но­ше­ний: чело­век несет их с со­бой к Не­му и они пре­об­ра­жа­ют­ся «п­ред ликом Божьим» — очищаются и наполняются любовью.

Нуж­но, од­на­ко, сле­дить за тем, что­бы бе­се­да с Бо­гом, бе­се­да, о ко­то­рой мне при­хо­ди­лось го­во­рить в этой кни­ге и почти во всех по­сле­дующих, не бы­ла по­ня­та как нечто про­ис­хо­дя­щее толь­ко в сто­ро­не от по­все­днев­но­сти или над нею. Речь Бо­га к лю­дям про­ни­зы­ва­ет всё, что про­ис­хо­дит в жиз­ни ка­ж­до­го из нас, и все, что про­ис­хо­дит в ми­ре во­круг нас, как биографическое, так и ис­то­ричес­кое, и в силу этого становится ощутимым и действенным в те­бе, и во мне ме­ня ука­за­ни­ем и тре­бо­ва­ни­ем. Со­бы­тие за со­бы­ти­ем, си­туа­ция за си­туа­ци­ей об­ре­та­ют, благодаря этому обращению свыше, пра­во тре­бо­вать от чело­вечес­кой личнос­ти, что­бы она вы­стоя­ла и при­ня­ла ре­ше­ние. Очень час­то мы счита­ем, что нам нечего ус­лы­шать, а на са­мом деле дав­но уже за­лили се­бе уши вос­ком.



Су­ще­ст­во­ва­ние вза­им­но­сти ме­ж­ду Бо­гом и чело­ве­ком не­до­ка­зуе­мо, как не­до­ка­зуе­мо су­ще­ст­во­ва­ние Бо­га. Но тот, кто все же от­ва­жи­ва­ет­ся го­во­рить о ней, сви­де­тель­ст­ву­ет и взы­ва­ет к сви­де­тель­ст­ву То­го, к Ко­му об­ра­ще­на его речь, — сви­де­тель­ст­ву ны­неш­не­му или будущему.