Три Огня боярыни Морозовой

               
                «В 1911 году император Николай II повелел разобрать архив Приказа  тайных дел царя Алексея Михайловича   
                Романова. Среди бумаг и доносов, был обнаружен большой объем документов, касающихся церковного раскола, и 
                в частности - дела опальной верховой боярыни Феодосии Морозовой. Среди них было найдено всего лишь  одно
                личное письмо боярыни царю. Но этот документ с его пометками сильно переполошил правившую династию 
                Романовых, так как мог публично раскрыть глубокие тайны личной связи царя Алексея Михайловича и вер-
                ховой боярыни Феодосии Морозовой. После доклада императору начальника корпуса жандармов Курлова П.Г
                об этом письме, Николай II распорядился:  разбор документов приостановить архив засекретить, дабы не
                смущать умы подданных лишними подробностями жизни государей».

Начало исхода.

  Нехотя просыпались улицы Замоскворечья в тусклый четверток последней ноябрьской седмицы 1671 года. Скрипели ворота заснеженных теремов посада, выпуская то сани, гружённые товаром для стрелецких лавок на торгу, то самих стрельцов, спешивших на царёву службу. Из-за высокого тына, негромко переговариваясь, вышли двое служивых, отец и сын, в светло-зелёных кафтанах полка Артамона Матвеева, царского любимца и сродника.
    Отец, с черной окладистой бородой, посечённой проседью, не обращая внимания на решёточных сторожей, убиравших рогатины с улицы, говорил тихо сыну:
   - Смотри, сегодня на карауле сам голова грозился смотреть, не подведи.А то лежать нам битыми на козле голым гузном кверху.
   - Ладно, тять, - сын поправил шапку и потянул носом морозный воздух, - ничего не будет. Слышал я десятника говор третьего дня, боярин по караулам не пойдёт, в верхних палатах будет-то, кого-сь судить - рядить верхние собирались..
Перекрестившись на загудевшие колокольни, служивые припустили шагу.

     Колокола храма  Воскресения Христова Кадашевской слободы, что стоял  напротив Кремлевского Успенского собора, с долгим стоном отбивали утренние часы. И вдруг, словно одумавшись, зачастили как на пожаре. Встревоженный народ потянулся на торг, ожидая увидеть что-то необычайное.Там, среди крестьянских возов со всяким товаром, уже открытых лавок и суеты лотошников со снедью, медленно ползли открытые сани, в которых полусидя на охапках соломы, ехала женщина с иссиня-бледным, строгим лицом.
    Одетая в чёрный бархатный кафтан, отороченный горностаевым  мехом и шубу на собольих пупках, держась левой рукой за деревину саней, правой рукой она неистово осеняла двуперстием медленно уплывающую от неё толпу. Крики, возгласы женщин и шум будоражили её душу, не давая остановиться призывному молению. Тяжёлые ручные цепи тянули тонкую кисть вниз, но не могли остановить её моление – боярыня  торопилась сказать последние слова единоверцам.

    Караульные стрельцы в малиновых кафтанах с трудом пробивались сквозь толпу, расталкивая любопытных и сочувствующих. Им было не до того, что знатная узница напоследок общается с народом. Она говорила с  московской толпой, с простолюдинами, обращаясь к ним ко всем,— к страннику с посохом, к старухе-нищенке, к юродивому, и они не скрывали своего сочувствия вельможной узнице.
    «Ну и пусть..  Скоро всё это для неё закончится, - думал один из караульных стрельцов, взметая жёлтыми замшевыми  сапогами мягкий порошистый снег.Шум толпы, её возгласы, выкрики, стенания, уже стали раздражать его, крикнув на людей, он взял бердыш на руку, и зашагал твёрже, уже не боясь поранить кого-нибудь.

     Ни одна из знаменитых женщин в русской истории не привлекала такого пристального внимания пытливых людей, как боярыня Морозова. Возможно, она  так бы  и осталась  одной  из малоизвестных сановитых придворных дам, служивших семье государя Алексея Михайловича, «Тишайшего» правителя Русского государства в XVII в.  Но   с  лёгкой   и талантливой руки великого русского художника В. Сурикова,  написавшего проникновенную и потрясающую картину об этой удивительной женщине,  её имя  и яркий образ ослепительной молнией прочно и навсегда вошли в память русских людей.

    Измождённое лицо, красивые тонкие руки, не знавшие тяжёлого физического труда, закованы в тяжёлые цепи. Дорогая, красивая одежда и ещё не отнятые украшения говорили о бывшем богатстве и влиятельности положения. Почему вдруг она оказалась арестованной и едущей в простых крестьянских санях, на грязной соломе под охраной царских солдат-стрельцов? Часть народа на заснеженной улице злорадствует и смеётся над ней, но большинство всё-таки сострадает узнице, обращающейся двоеперстием староверия  к ним всем, убеждая  в  своей правоте. Но для неё весь окружающий народ - лишь свидетель её личной и духовной трагедии.

  Волею судьбы обычная боярышня, мечтавшая о простом женском счастье, оказалась в самом ближайшем окружении царской власти, стала избранницей государя, родив от него своего сына Ивана. Но когда царю понадобилось укрепить свою власть с помощью церкви руками своего «собинного друга», патриарха Никона, он не колеблясь, стал расправляться с теми, кто выступил за отменённые верования и традиции. Ради власти он расправился не только с бывшим «другом» Никоном, но и со своей фавориткой, посмевшей  протестовать, сохраняя прежнюю веру. Не пожалел он и своего внебрачного сына, принеся его в жертву своим амбициям.

   Ненависть «Тишайшего» царя к бывшей любовнице за её твёрдость характера, смелость суждений в выборе веры не знала границ. Он готов был сжечь её на костре, как предлагал новый патриарх Питирим, и только недовольство этим членов царской семьи, особенно его старшей сестры Ирины Михайловны, которую он почитал своей второй матерью, открытое сопротивление боярской верхушки предложению жестокой расправы с боярыней из её числа, изменило вид мести.

  Страшась публичной расправы больше всего, потому что «будет последняя беда горше первыя»,и, чтобы не сделать её мученицей в глазах народа, царь циничным и холодным расчётом выбрал для непокорной бывшей любовницы мучительную смерть от пыток и голода в «тме несветимой», в «задухе земной», повелев бросить её после истязаний в ледяную яму.

   Она чувствовала, что всё это и предстояло теперь испытать ей, едущей не как прежде, в дорогой и красивой карете, а в простых крестьянских санях, на рогоже, брошенной поверх грязной соломы. И в её сердце кипел протест против этой лютой несправедливости, запрещавшей жить, любить, верить по идеям и принципам, впитанным с молоком матери и делавшим жизнь счастливой.

Именно поэтому боярыня обращалась главным образом к человеку, который, возможно, наблюдал её среди народной толпы сверху, из окон Кремлёвского терема, и ей показалось что там, в глубине древних покоев, промелькнуло лицо того, кто был когда-то совсем рядом с ней, глядя безотрывно в её синие васильковые глаза, а теперь не дрогнув сердцем, отправил мятежницу в её последний путь. И Феодосия чувствовала это, знала, что Он обязате-
льно смотрит оттуда, из окна, со смятённым раздражением наблюдая этот прощальный выезд её из Чудова монасты-
ря в Кремле, на её лютую, последнюю дорогу в Москве. Из которого недавно сама любовалась солнцем и весной.
 
   Оттуда, где она сама совсем недавно ходила и распоряжалась в придворных покоях царицы. Оттуда, где прошли месяцы и годы общения с царицей Марией Милославской, И самое яркое для сердца и души время, проведённое с человеком, осчастливившим её сыном – с государём  Всея Руси. Об этой интимной связи своей ближней верховой боярыни царица знала и безропотно молчала, не столько понимая бесполезность своих протестов, сколько ощущая силу чувств боярыни, и её личную преданность  к ней, государыне.

   Но кремлёвский нарядный терем, когда-то бывший ей домом, теперь холодно блестел слюдой оконных глазниц, не давая никакой надежды на прощение заблудшей в вере  «верховой боярыни», ближней подруги самой царицы Марии. Ещё вчера минуло три дня, как боярыня сидела под стражей «в людских хоромах в подклете» своего московского дома. Тогда, после её отказа быть на свадьбе Государя, посланцы патриарха Питирима, архимандрит Чудова монастыря крайне жестокий и невежественный Иоаким и митрополит Крутицкий явно же по его наущению, пришли к ней с пристрастным допросом и, арестовав вместе с сестрой Евдокией, бросили в подвал.

    И теперь, сидя на грязной соломе в простых крестьянских розвальнях, под разноголосый шум толпы, она медленно уплывала в ледяную мглу.

    А мысли о сиятельной и непокорной боярыне постоянно преследовали «Тишайшего», царя Алексея Михайловича. И в этом не было ни тени сомнения.Слишком был сильным для него удар, когда одна из самых ближних боярынь, драгоценная подруга любимой жены, ушедшей в мир иной, стала вдруг непонятно чужой, не подчинилась переменам.
Порою, когда он частенько запросто приезжал к ней в имение или общался с нею в своих кремлёвских палатах,её своемыслие сначала привлекало  необычностью, а потом, когда близость сковала их, стала  вовсе перечить в важных вопросах веры, нарушая всякие нормы не только дворцовой жизни, но и простых житейских обрядов.

    Для царя она стала настоящей головной болью, превратилась в  камень преткновения: ведь речь шла не о рядовой ослушнице, а о Феодосии Морозовой, с которой он разделил самое лучшее своё время. Страх и волнение овладели монархом. Одно дело, когда можно с было с любимой боярыней наедине любезничать в покоях, быть рядом с такой замечательной особой, когда она тут, рядом, дразнила яркими глазами и лёгким удивительным румянцем..

    А совсем другое, когда она отказалась не только подчиниться его новому душевному выбору, но и стала прекословить делу патриарха Никона, бросая едкие  и пренебрежительные замечания в адрес его персоны. А с другой стороны она – «верховая боярыня», и высота её положения усиливала звучание идей мятежного протопопа Аввакума. И что будет тогда, если..?

    И государь решился… Теперь её, закованную в цепи, посадили на дровни и повезли из Чудова монастыря, что находился в Кремле, в дальнее и глухое заточение. Сейчас трудно сказать, что испытывал при этом Государь, но одно выражение, сказанное им в присутствии  любимой старшей сестры, царевны Ирины Михайловны, можно вспомнить дословно: «Трудно ей братися со мною – один из нас обязательно победит». Жестокое время и люди, порождённые им, разрушили хрупкий мир счастья боярыни. И теперь тот, кто был первым в её чувствах, безжалостно отправлял бывшую любимую на жестокие мучения и на явную смерть, потому что она выразила ему яркий протест против разрушения им, царём, её живого мира души и Веры.

    Лёгкий снег тихо падал на раскатанную дорогу, отмечая истоки крёстного пути мятежной боярыни…

                Глава I. Огонь Любви.

…..Бунташный  XVII-й   век холодом и голодом начал своё печальное многолетнее шествие над Русским царством. Медленно и мучительно тянулось воинственное позднее средневековье. Лютые годы начала столетия принесли новые испытания – странную по причине и времени смерть непопулярного царя Бориса Годунова, за которой последовало жуткое и смутное безвременье  самозванцев и лихого боярского своеволия. Уставшее от обоюдной резни  население России молчаливо и безропотно согласилось на новое царство. Теперь уже династии Романовых, лишь бы в стране поскорее наступил  хоть  какой-нибудь мир.

       Начавшийся, 1632–й (7139 год от сотворения мира)  для русских людей был обычным, как и все прочие полуголодные лета от очередной польской замятни. В Европе бушевала Тридцатилетняя война, в которой католики и протестанты увлечённо и безжалостно убивали друг друга из-за разного толкования Библии. В Японии  яркий и волевой интриган, правитель Токугава, дерзнул  отодвинуть на политические задворки малолетнего императора, чтобы нагло и самочинно установить своё правление – сёгунат, пережившее его  на целых два с половиной столетия  - до 1868 г.
      В Северной Америке английские пуритане, удачно избежавшие истребления  в Европе, основали первую колонию белых – Плимут. Во Франции процветал своими философскими трудами математик и мыслитель - знаменитый Картезиус (Рене Декарт), пока папская инквизиция не вынудила его бежать от жарких костров с еретиками в холодную и туманную Швецию под крылышко  образованной и экстравагантной  королевы Кристины Августы, Но бегство не спасло теплолюбивого француза, простудившегося на утренних уроках у королевы и умершего от воспаления лёгких. В Китае потянулись первые дни правления Чжу - Чэнга -  последнего императора династии Мин.
 
       А Россия постепенно возрождалась после жутких событий Смутного времени с его битвами всех против всех, лихоимством хитрых и жестоких бояр, самозванцев, яростно и трусливо дравшихся за власть и не стеснявшихся при этом  пользоваться никакими, самыми грязными средствами. Патриарху Филарету, реально правившему страной вместе со своим сыном Михаилом, слабовольным и неопытным в государственных делах, оставалось жить всего лишь год, но простолюдины  уже ощущали на себе робкие итоги его упорной борьбы за мир.

       21 мая 1632 года, в семье окольничего Прокопия Соковнина, родственника первой жены «Тишайшего» царя Алексея Михайловича, Марии Ильиничны Милославской, родилась девочка, имя которой станет в истории России символом духовной стойкости и преданности своим идеям. Её родители, как и все истово верующие православные, назвали новорожденную Феодосией, в честь преподобномученицы Феодосии Тирской, убитой подручными византийского императора Диоклетиана за сочувствие узникам-христианам в Кейсарии Палестинской.
      Откуда было знать обрадованным отцу и матери, что их старшенькая дочь, по-домашнему имени Феденька, проявит великие духовные страсти,  с возрастом обретёт мучительную судьбу стойкой защитницы староверия, а затем, по тайному и жестокому повелению своего бывшего возлюбленного – «Тишайшего» царя Алексея Михайловича, примет голодную смерть в ледяной тюремной яме. На такую жуткую гибель он отправит свою бывшую любимую боярыню без всяких угрызений совести, и только лишь из-за липкого страха за своё единодержавие.

     Ведь именно вокруг этой яркой молодой женщины,  вошедшей в ближний круг царя и молнией чувств осветившей его душу, вспыхнула жестокая борьба за интимные и властные интересы между молодым монархом и патриархом Ни-
коном, попытавшимся по примеру римского папы, подмять под себя светскую власть. Душевное обаяние, красота, острый от природы ум и твёрдость характера верховой боярыни, в жилах которой текла кровь тевтонских рыцарей  Прибалтики – Икскюлей, стали настоящим камнем преткновения, о который разбились все надежды царя утихомирить свою, некогда любимую, пассию, ставшую для сторонников  прежней веры настоящим символом духовной борьбы.
 
     Чрезвычайная жестокость «Тишайшего» по отношению к бывшей возлюбленной, как и странная гибель  взрослого сына боярыни,которого многие при дворе считали внебрачным ребёнком царя, во время её мученического заточения, лишь  подтверждает мысли о скором и тайном стремлении монарха избавиться от протестного сопротивления боярыни и разоблачающих его интимных связей с нею, ради спокойного правления.

      Она станет Страстотерпицей великого церковного неустройства. Но ничего раскольничьего в ней не было, да и не могло быть. Проявился только характер – стойкой, мужественной женщины, непреклонно верившей в правоту своих идей. В нас, русских, всегда дышит самое глубокое и живое дыхание  христианства, либо тайное, либо явное. За то и ненавидит нас Европа, не сумевшая дать за всю свою историю образов, подобных боярыне Морозовой.
      И сегодня её упорство в стоянии «за правдивую веру» - как свежий ветер Московии, далёкий привет её летящей души, живой свет её, стремящийся сохранить всё вдохновение народа, окончательную его правду и святыни, божественную тайну его бытия. И это так, потому что молодая женщина, боярыня московская, нисколько не сомневаясь в праведности дел и мыслей своих, смелым долготерпением своим источала свет вдохновения настоящей святой Руси, готовая на жертву -во имя слова и духовной чести. Кто из нас может сегодня так поступить?

     Задолго до художника в народном сознании боярыня Морозова превратилась в образ народного сопротивления жестокости власти светской и власти духовной, названном не совсем точно, как  раскол. В этом движении сопротивления  родилось два великих символа: протопоп Аввакум и боярыня Морозова духовный отец и духовная дочь, два стойких борца и две страдальческие жертвы.

     Однако воителей, и страдальцев при начале церковного неустройства были многие тысячи. А в памяти народа Аввакум остался потому, что он был гениален. Как его совершенно исключительный дар слова, и его дар убеждения. Но память людская остановила духовный выбор на Морозовой потому, что впервые протест светской и церковной власти объявила женщина, чего ни народ, ни власть вообще никак не допускали. Отвергнув законы Домостроя, она посмела бороться с властью против  разрушения основ привычной духовной жизни.

     Властители России, как и все прочие в мире, всегда неустанно пеклись о своём авторитете, господстве над людьми. Поэтому часто, со знанием дела, они твёрдой и бестрепетной рукой отправляли на смерть тех, кто в их окружении всегда был на виду, затмевая своей деятельностью  самого монарха или же своей популярностью в массах устрашая повелителя. Среди страдальцев, испивших до дна горечь  немилости  жестокосердных  владык,  были  не только представители знатных родов, но и талантливые государственники, полководцы, учёные.

    А юная боярышня Феодосия тем временем росла в своём тереме, жила по прочно устоявшимся обычаям «Домостроя» тех лет и совершенно не подозревала, какие  страстные и вместе с тем тяжёлые, ждут её времена. Она безмятежно веселилась в горнице, плела июньские васильковые венки, тайком от матери бегала к пруду в надежде увидеть нагих русалок. Их она так и не повстречала, а за этим ожиданием дни замужества набежали как-то совершенно нечаянно - внезапно. Феодосия давно стала примечать, что вечно строгая мать теперь смотрит на неё как-то особенно, с тихой, кроткой улыбкой, хотя была женщиной довольно сурового нрава, воспитывая дочь в истовой вере и послушании.

    Отец имел довольно почётный и высокий чин окольничего, и потому, по долгу службы входя в окружение царя, конечно желал своей дочери хорошего и выгодного жениха. Он сразу, по-настоящему, взволновался слухами о том, что к  его дочери Феодосии желает свататься Глеб Морозов, дядька, а по-дворцовому, воспитатель Ивана, младшего брата царя Алексея Михайловича. Как-то на одном из праздничных обедов, сидя рядом с Глебом, его старший брат Борис, ближний боярин и воспитатель царя Алексея в детстве, заметил младшему:  «Дивлюсь я тебе, Глебушко, вдовый ты давно, а не видишь, сколь прекрасных дев мимо тебя время уносит. Вон, у окольничего Соковнина дочь Феодосия на выданье. Приглядись-ко, братец, может и понравится девица-то».

     Пригляделся к будущей симпатичной невесте 50-летний царский спальник, да в одночасье и заслал неожиданных для неё и родных сватов. Бездетному возрастному жениху просто повезло – девушка оказалась красива, умна,  да и ещё и нрава была кроткого. Невысокая ростом статная, легкая в походке, усмешливая,  живая, с ясными синими глазами, она выгодно смотрелась рядом с пожилым женихом, будто напоминая о скоротечности  мирского времени.
    
    Светлые волосы сияли в жемчужных пронизях и гранатовых подвесках. У Соковниных  со времён Василия III хранилась подробная родословная памятная роспись об иноземных предках: они вышли из прибалтов и в своих праотцах  были роднёй знатным ливонским рыцарям Икскюлям, а имя Соковнины приняли от жалованного  государем Иваном III села Соковня. Невозможно было и подумать, что в жилах будущей страстотерпицы московитского церковного неустройства, в которой  прекрасно расцвела  душа всей Руси, текла  твёрдая и упорная тевтонская кровь.
    Старшие братья Алексей и Фёдор, безо всякого сомнения, нежно и горячо любили сестру. А младшая сестра – Евдокия, как это часто бывает, даже и не думая, во всём, подражала любимой старшей, словно стараясь повторить её жизнь. Младший брат Фёдор позже напишет о своих сёстрах, что они были «во двоих телесех едина душа». Родовитый жених оказался выгодной партией для Феодосии Соковниной. Родители девушки радовались, что свадьба старшей дочери открывала не менее выгодное будущее для младших братьев Федора и Алексея и сестры Евдокии.
 
    Царский окольничий постарался не ударить  в грязь лицом и сватовство вышло очень красочным и нарядным. Вообще-то жених был довольно немолодым, да ещё  и  бездетным. И поэтому не слишком хотел этих публичных  церемоний. Но старинные традиции ему пришлось, скрепя душ, соблюсти. Одеть дорогущую соболью парадную шубу, подаренную царём, приехать к невесте в золочёной  карете, запряжённой двенадцатью белыми в яблоках рысаками. Карету боярина сопровождала кавалькада из более чем сотни дворовых слуг .

     А возле храма сам царь благословил невесту на венец образом Живоначальной Троицы, в красивых серебряных окладах и на цветах. Зрелище для неё было впечатляющим.Семнадцатилетняя неискушённая Феодосия, воспитанная матерью в трепетном послушании, волновалась как никогда. Она станет женой боярина…И хотя она ещё ни разу не видела так близко своего жениха, знала – жизнь её будет окружена сокровищами. Ещё не испытав ни привязанности к кому-либо, ни чувства первой любви, хорошо зная крутой нрав своей матери, Феодосия глубиной сердца понимала, что это сладкое, на первый взгляд, богатство не принесёт ей настоящего счастья. Эти сомнения росли, множились былинками ропота против навязанного благоденствия.

     И только загадочными ей показались сказанные накануне сватовства, там, на верху девичьего терема, слова дворовой приживалки мамки Матрёны, которая крестясь, шептала:
 - Не мне, старой, помощь-от нужна, о тебе, Феденька переживаю! Белый ангел окажется демоном, черный человек веру-от  укрепит!  Девушка ничего не поняла, но согласно кивнула.
 - Не ходила б ты, девонька, замуж! Сына-от потеряешь, веру свою под лихое испытание подведешь, совсем одна останешься, и похоронят тебя, горемычную, в ледяной земле!
- Да что ты такое говоришь, Матрёнушка?! Феденька не на шутку испугалась, стала креститься, но старушка не унималась:
- Я-от правду говорю, да ты не веришь! Не всякий пряник сладок-то внутри!
Неожиданно, заслышав шаги в коридоре, приживалка осеклась и быстро, бочком вышла из комнаты, а Феодосия, утерев проступившие слезы, заметила входящую мать.
- Что случилось?- первым делом спросила она.
Старшая Соковнина была женщиной строгой и совсем не терпела девичьих слабостей.
- Да радуюсь я, матушка, радуюсь!
- А коли радуешься, так иди готовься! Свадьба уже назначена.

      О предсказании приживалки боярышня  скоро забыла и вспомнила о нём, когда оно стало сбываться в пёстрой череде событий дворцовой жизни. Возможно, постоянные сомнения и этот душевный ропот и породил в будущем характере Феодосии бунтарский дух, решимость и смелость отстаивать своё слово. Роскошное поместье Морозовых располагалось в подмосковном Зюзино. Свадьбу гуляли в потрясающем по красоте дворце боярина, отделанным и расписанным в духе последней моды того времени. В его хоромах полы были «писаны шахматно», фруктовый сад занимал целых две десятины, а на дворе разгуливали павлины и павы. Липовые аллеи и большие тёмные пруды с карпами восхищали прибывающих многочисленных гостей-помещиков. А чтобы московская знать получше запомнила новую избранницу Морозова, свадебные торжества продолжались целую неделю.

     Пришёл третий день весёлого торжества. Молодожёны и не думали, что новым гостем окажется молодой государь с царицей Марией Ильиничной. Слух о красоте морозовской избранницы дошёл и до самого царя Алексея Михайловича, который решил лично убедиться в правоте придворной молвы и на третий день снова почтил молодых своим вниманием
Оказавшись на почётном месте у свадебного стола, молодой царь встретился взглядом  со смешливым взглядом невесты, которая почему-то не  отвела  взор от него, как было принято, и довольно смело одарила государя блеском ярко-синих очей.
    Она не испугалась взгляда самого царя! Этого голубоглазого  отрока  с льняными волосами в красивом белоснежном, расшитом золотом, кафтане. Государя, который поразил её своей красотой. Феодосия неожиданно ощутила в сердце, неведомое до того, жаркое и трепетное непонятное чувство.  Царица, Мария Милославская, сидевшая рядом с ним, вдруг представилась ей невзрачной, страдающей от чего-то птицей, по странному капризу судьбы оказавшейся на её самом красивом торжестве. Серый цвет лица, неуловимая боль во взгляде царицы совсем не говорили  о её семейном счастье.

   Теперь никто не может сказать, этот ли дерзкий девичий взгляд стал началом женской трагедии боярыни,ставшей бессмертной в людской памяти или что-то другое. Несомненно одно – молодого царя зацепило в этой девушке то, чего он вообще не нашёл в своей законной жене, Марии Милославской – а именно  - смелости духа и мысли.
Поздний жених, Глеб Морозов, ближний боярин царя, которому время  далеко перевалило за пятьдесят, суровый вдовец и такой же  поклонник Домостроя, напрочь тронулся светлой красой синеглазой Феодосии и, безо всякого стеснения,  ввел её в свой теремной дворец.  С новой супругой в дом вошла молодость, весёлость, будто солнечный свет осветил тоскливую пустоту  жилища овдовевшего боярина.

   После завершения свадебных торжеств молодая чета собиралась в свадебное путешествие на  богомолье. Однако прискакавший царский стольник передал повеление государя прибыть супругам к нему на аудиенцию.Привлекательная молодая боярыня стала приближённой ко двору и по положению, и по вспыхнувшей сердечной привязанности к ней царя. По его личному указу, Феодосия Морозова получила звание царицыной «приезжей боярыни», имела право навещать государыню по-родственному.
   Ему понравилось общаться с Феодосией, не по годам умной и зрелой собеседницей, которая по любому вопросу имела своё мнение и отстаивала его, своей смелостью изумляя государя. К его удивлению, Феодосия неплохо знала историю, толково разбиралась в политических событиях того времени. А царица Мария, воспитанная в старорусском «теремном духе», уже не могла утешить молодого царя, своей «домашностью», простым общением, в то время, когда  он хотел всего самого нового, интересного, что случалось тогда в мире.

     Откуда тогда было знать молодому царю и новоиспечённой  боярыне, что это временное единение мысли со временем перерастёт в совсем краткий свет иного рода, который  вспыхнув яркой звездой, сильно обожжёт обоих пламенем взаимной неприязни различных духовных идей. А пока Феодосия привыкала к супружеской жизни, которая неспешно листала страницы замужества теперь уже боярыни Морозовой. Наряду с воспитанием сына, который родился ровно через год  после яркого знакомства с государем, мучительного ожидания, долгих молитв и хождений по богомольям, приходилось заниматься многочисленными хозяйственными делами, поскольку супруг  часто бывал в разъездах по своим вотчинам или сопровождал царя в походах на войну.

     А забот  по хозяйству было немало – поместья Морозовых находились во многих губерниях. Хлопотами царицы новообретённой высокородной придворной было предложено быть кравчей -  надо было привыкать к  своей  новой придворной роли – обязанностям "верховой боярыни" государыни, следить за её правильным питанием и лечением.
Царица Мария Ильинична, пообщавшись с Феодосией, сразу поняла, какую удивительную не то чтобы собеседницу, но почти подругу нашла в её лице. Уж  если Государь, знаток европейства, был покорён её обширными познаниями, то про его супругу и говорить было нечего. И потому она безропотно терпела сердечное внимание царя к своей боярыне в виде частых приглашений её в свой терем, и посещений имения боярина Морозова для общения с Феодосией.

     Она должна была следить за правильным питанием и лечением Марии Ильиничны, которая очень часто рожала – каждые полтора - два года. Фактически, она никогда правильно не восстанавливала здоровье после родов. В дела царя она никогда не вмешивалась – не так была воспитана. Поэтому лекарские умения Феодосии здесь пригодились как нельзя лучше. В придворные обязанности ближней, верховой боярыни царицы, входили функции тщательной проверки еды и лекарств, подносимых царице. В условиях, когда царица Марья Ильинична упрекала мужа в ошибочном выборе придворных врачей, она перестала доверять лекарям-иностранцам  Аптекарского приказа.

     А верховая боярыня Морозова, разбиравшаяся в медицине и имевшая штат своих собственных домашних русских врачей (лекарей) - была самой лучшей находкой для государыни.Феодосия отлично понимала пользу наук, особенно тех, которые касались жизни и здоровья человека  и поэтому  сразу стала пользоваться полным доверием своей покровительницы.Морозова редко пользовалась услугами врачевателей-иноземцев, в основном, привлекая для лечения царицы русских лекарей и испытанные народные средства, стараясь, конечно, избежать обвинения в колдовстве. Она широко пользовалась рецептами, уже практически подтверждёнными лечебной практикой и напечатанными в различных сборниках – «травниках». Особым вниманием боярыни пользовалась самая известная лекарская книга XVII века, сборник медицинских советов «Прохладный вертоград», Кроме врачебных рецептов она содержала ценные советы по здоровому питанию и описанию свойств растений для правильного  потребления пищи.

    Возможно, так и осталась бы  Феодосия Морозова в разноцветной  истории русской дворцовой жизни в роли замечательной  советчицы и подруги царицы Марии Милославской. Однако на пути полёта её звезды возмутителем движения стал человек, сразу привлёкший  внимание молодой женщины. Им оказался  протопоп Аввакум, протестовавший против жестокой ломки патриархом Никоном привычных устоев христианства, истовый и непоколебимый  сторонник прежней веры. Однако это будет потом,  когда она войдёт в придворное окружение и станет не только тайной любовницей государя, родившей от него сына, но и откровенным свидетелем, прямым участником духовной борьбы в русском обществе.

     А сейчас мы приоткроем завесу над личностью одного из главных участников жизненной трагедии, которая разразится несколько лет спустя, после появления Морозовой в окружении царицы и знакомства с ним боярыни.

                Глава II. Огонь Веры - время Аввакумово.
    В начале своего пути протопоп Аввакум и бродячий монах Никон были друзьями. Оба деятеля оказались в Москве благодаря своим выдаюшимся качествам характера. И обоих жизнь, волею событий и мыслей, развела в разные стороны, сделав непримиримыми врагами.
    Протопоп Аввакум – личность яркая и противоречивая по меркам не только XVII века. Примером для будущего проповедника и духовного наставника старообрядцев была его мать, так как отец будущего мыслителя не смог дать ему ничего благопристойного, умерев от обычного пьянства, когда сыну только-только исполнилось 15 лет – время наилучшего воспитания духа. Мария (позже постриглась в монахини под именем Марфа) воспитала Аввакума в строгости и духовной чистоте. Придерживаясь старых православных канонов, проводя в молитвах и постах свободное от трудов время, истово верующая женщина вырастила и сына в настоящем «страхе Божьем».

    Священник, которого впоследствии староверы возвели в ранг святого, не признавал полутонов и компромиссов. Суровый характер и готовность «душу положить за овцы своя» порождали ненависть врагов и обожествление его последователей. За праведные поступки и строжайшее следование законам православия Аввакума в 22 года рукоположили в диаконы, а когда слух о суровом батюшке, отличавшемся крайней набожностью, разнесся по приходам, он был хиротонисан и в протоиерея. К нему шли толпы верующих за советом и благословением,надеясь на духовное исцеление. Однако протопоп Аввакум недолго служил в приходах, куда его назначали:  ни в селе Лопатищи в Нижегородской губернии, ни в Юрьевце-Повольском, где он потом оказался переводом  после челобитной  царю в надежде церковных властей на духовное исправление.
 
   Молодой священник, требовательный к себе и пастве, неистово бичевал любые пороки прихожан, вынося церковное наказание даже за малые грехи. Никто из пришедших во храм для молитвы и благословения не получал от Аввакума снисхождения: ни бедные, ни богатые всегда жертвовавшие на храм немалые деньги. Фигура протопопа привлекла особенное внимание паствы тем, что  однажды на исповедь к нему пришла юная блудница. По церковным канонам она в красках и деталях так описала свои грехи, что, если разум и не покинул священника, то плоть его немедленно взбунтовалась. Чтобы усмирить её бурное восстание, иерей после исповеди медленно простёр ладонь над горящими свечами.

Боль победила возникшие греховные желания, а прихожане, потрясённые увиденным, стали уважать протопопа  ещё больше и сильнее потянулись к Аввакуму.Об этом ярком случае протопоп сам признательно рассказал в своём «Житии»: «Егда ещё был в попех, прииде ко мне исповедатися девица, многими грехами обремененна, блудному делу всяко разно телесами повинна. Я же, треокаянный  врач, сам этим разболелся, внутрь зажгло огнём блудным, и горько мне бысть в той час: зажег три светила и прилепил к налою, и, возложа руку правую на пламя, держал, дондеже во мне угасло злое разженивство..»

    Аскет и противник всяких развлечений, он приходил в неистовство, видя где-либо праздношатающуюся публику.   Когда в село Лопатищи пришли бродячие артисты с медведями и музыкальными инструментами, протопоп бросился на весёлую компанию с кулаками. Скоморохам сначала не дал петь, а потом избил, их бубны и домры с яростью поломал, одного учёного медведя ушиб подхваченной возле сарая оглоблей, а второй сбежал в поле от разъярённого Аввакума.

   Драться со священником никто не посмел, за это по указу патриарха грозила смертная казнь – отсечение головы, четвертование или посадка на кол  по сути оскорбления священника или по выбору церковного суда.
Крутой нрав проповедника везде был причиной конфликтов с прихожанами, не желавших придерживаться старых канонов и не внимавших наставлениям пастыря. Аввакума били батогами и топтали, угрожали ему и семье. Опасаясь бессудной расправы, старообрядец в 1652 году снова  оказался в Москве, где его духовная звезда засияла ещё ярче, питаясь светом борьбы за сохранение истинных первоначал христианской веры. А причиной противостояния стала разрушительная деятельность патриарха Никона, его бывшего единомышленника по кружку «ревнителей благочестия», сложившегося при набожном царе Алексее Михайловиче. В этот кружок его вовлёк Стефан Вонифатьев, позже ставший духовником государя, но не удержавшийся на этом месте из-за неспособности понять новые устремления царя.

   В Москве Аввакум остановился в доме своего старого знакомого - протопопа Казанского собора отца Иоанна, книжника и знатока Библии. При патриархе Иосифе Иоанн занимался книгоиздательством и часто отлучался из Москвы по книжным церковным делам. Убедившись в начитанности Аввакума, настоятель храма стал полностью доверять вести службы Аввакуму, который  быстро выделился среди московского духовенства своей непримиримой позицией за чис-
тоту христианства и даже сумел свести знакомство. Потом он сумел  подружиться с монаршим духовником Стефаном Вонифатьевым и бродячим монахом Никоном.
    Послушать отца Иоанна приходила вся Москва во главе с царем и царицей. Его проповеди в Казанском соборе собирали такое число желающих, что они не умещались во храме и потому текст проповедей приходилось писать на специальных досках, размещаемых снаружи на стенах собора. Пришло  гремящее вселенскими колоколами время «неукротимого протопопа Аввакума».

      Тогда  даровитый протоиерей не мог и подумать, что зародившаяся дружба со знающим и бойким на язык иноком-скитальцем, скрывавшим свое властолюбие красивой речью со временем обернётся огромными физическими и нравственными страданиями. А тогда, в 1646 году, в спорах с ревнителями благочестия в кремлёвских палатах, он искренне верил, что молодой и набожный царь не отвернётся от истинных начал христианства, всей душой в своей вере будет опираться на древнерусские рукописи.
 
     Однако, пока он спорил со своими оппонентами, Никон не терял времени даром. Визит в белокаменную он ловко использовал не только по прямому назначению – для сбора пожертвований на нужды своей очередной обители. По  традиции старинного обряда он пришёл с поклоном к государю и провёл с ним в беседе времени больше, чем  было положено по протоколу. Интуиция Никона не подвела – молодого царя, при всей его набожности, тяготили древлеправославные  традиции общества, так как он склонялся к самым разным новшествам, в том числе и в религиозных вопросах.

     Истово верующий, 17-летний государь был поражен образованностью, величественной наружностью,красноречием, целеустремленностью и решительностью Никона, его умением красноречиво излагать мысли. Изумлённый царь решил не упускать возможность приблизить даровитого и образованного монаха к себе и предложил ему стать своим новым духовником вместо умного, но престарелого и надоевшего своей стариной Стефана Вонифатьева.    
      
     Для Никона это и стало основой его стремительного взлёта к духовной власти. Но справиться с искушением властолюбия новоиспечённый духовник царя не сумел. Быстро меняя свои идейные  воззрения, он мыслил не только овладеть духовной властью, но, и удержав её, со временем встать над царской. Однако бывший бродячий монах, ставший «собинным другом»  монарха не понял лишь одного – властью никто добровольно делиться не будет, какими бы ни были личные отношения. Это его со временем и погубило.

     Чтобы держать при себе такого человека, царю нужны были основания. И они нашлись. Скитальца-инока, волею случая оказавшегося при царском дворе, потомок Романовых решает больше приблизить к себе, заставив патриарха Иосифа возвести Никона в сан архимандрита и поручить ему Новоспасский  монастырь в Новгородской губернии – родовую усыпальницу Романовых. Многие бояре возроптали: «Не след бывшему мужику, хотя бы и иноку, быть на должности священства  церковного». Однако убоявшись царского гнева – государь, не гляди, что молод, спокоен, а за такой дерзкий ропот мог не только за бороду боярскую оттаскать и отпинать упавшего сафьянным сапогом, но и разорить подчистую, отписав на себя вотчины и всех холопей до единого, бояре отступились.

     Царь часто ездил в Новоспасский монастырь молиться за упокой своих предков и потому ещё более сблизился с Никоном, которому повелел являться к себе во дворец на беседы каждую пятницу.Угадав внутреннюю неуверенность, мнительность царя, Никон внушил государю, что его пастырское радение и молитва - надежная защита во всех государственных и семейных  начинаниях.Авторитет  Никона среди родных царя был столь высок, что даже после того, как он разошелся с Тишайшим, государевы сёстры осмеливались поддерживать с ним отношения и Никон ловко пользовался этой симпатией родных царя.

     Но и этого государю оказалось мало. Архимандрит должен был смотреть за делами монастырскими и у царского стола бывал редко. Воспользовавшись приездом в Москву Иерусалимского патриарха Паисия, умного и хитрого грека церковного,  пытавшегося выклянчить у царя милостыню для своей епархии, царь поставил ему условие: «Я даю вам деньги, а вы вместе с нашими иерархами – нового мне митрополита». Таинство вхождения Никона во власть быстро состоялось.

   Так Никон 11 марта 1649 года стал митрополитом Новгородским и Великолукским. А то, что эта должность тогда  принадлежала другому, ещё живому Афонию,Никона не беспокоило. В ответ на обвинения, что он получил место  живого священника, Никон, нисколько не смущаясь, ответил: «..тот Афоний митрополит был без ума, и мы его отправили на покой».

   Вот такие деятели и решали позже судьбу нашей героини. В один и тот же год главные персонажи истории резко изменили свою жизнь, которая им уже не принадлежала. В столице гремело колокольным звоном и гулом возмущённого народа время бунташных перемен, посадский люд бурными реками стекался слушать проповеди Аввакума. Проводя церковные службы в Казанском соборе Москвы, он своими горячими выступлениями не смог не привлечь к себе при-
стальное  внимание властей. Протопоп Иоанн Неронов, оказавшийся единомышленником Аввакума, и неосмотрительно доверивший ему всё церковное  служение во храме, был арестован и запытан до смерти на дыбе в одном из многочисленных кремлёвских застенков.

    А сам протопоп в ходе долгих и мучительных гонений, ссылок и преследований станет духовным отцом своей верной последовательницы – боярыни Морозовой. Узнав от дворцовых боярышень, что в Казанском соборе объявился истовый проповедник, Феодосия решилась послушать его проповедь и была потрясена страстью и простотой мысли. Подойдя к причастию, она встретилась глазами с с Аввакумом – пронзительный взгляд ожёг её душу. Рука проповедника скользнула над головой Феодосии, горячим теплом овеялось лицо. «Господи Исусе, - подумалось боярыне,- не иерей, огонь божественный. Как молонья с неба рушится и внутре зажигает». «Как имя твоё, боярыня? – спросил протопоп. Феодосия ответила. «Богатства твои – вертеп адов,- продолжал Аввакум,- очисти душу простолюдством и спасешься, яко агнец». Боярыня молчала, обдумывая его слова, толпа в храме оттесняла её всё дальше и дальше от протопопа, и наконец, изнурённая долгим стоянием, она вышла на воздух.

     Утренний серый туман растаял, у крыльца  храма суетились нищие, прося копеечку, боярыня рассыпала им свой кошель серебра и пошла к карете. «Нужно позвать, поговорить, так душно что-то жить стало,- думалось Феодосии,- вернусь-ко домой, расскажу, что сотворилось».В доме стояла тишина – наступил Успенский пост. Боярыня подошла к киоту, стала истово молиться двоеперстно, в голове её звучали слова протопопа, и сердце колотилось от ощущения чего-то большого, страшного, что могло прийти в её тихий мир, хранимый таким близким и блистательным кругом – царица, государь и боярство.
   
    «И он,Аввакум - против! Почему?,- снова подумалось,- потому что пришёл тот, кто всё это хочет порушить – Никон. Тогда, в 49-м, я девицей лишь молилась о счастье. И боярин мой говорил, видно, правду, что Никон по лапам своим получил, обозлился, что государь церкви воли не дал». Боярыня приложилась к образам, поправила огонь лампады. Перекрестившись двоеперстно,  она вышла из молитвенной.

      Вещим духом повеяли слова протопопа на молодую боярыню. Мир весёлой, красивой, простодушной женщины был потрясён. «В царском тереме так сладко жить, если не думать о завтрашнем,- снова подумалось Феодосии,- а Никон, по всему видно, так и лезет наверх, хочет стать над государем. Разве господь допустит это?» Вопрос за вопросом терзали боярыню, пока теремные девушки не позвали её к занемогшей государыне.
   Царицу мучило давление. Располневшая от отёков, она с трудом переносила жару. Пришлось снова поставить пиявок на крестец и за уши. Через несколько минут ей стало  лучше,  и она велела сенной девушке почитать ей Евангелие. «От Божественного так покойно спится»,- вздохнула царица и распорядилась, обращаясь к боярыне, – к вечерне пригласи отца Иоанна из Чудова монастыря, люблю его службы».
- Будет исполнено, государыня,- боярыня прибрала посуду  и тихо удалилась.
                (окончание следует)