Рукопись, приобретенная в Париже - 5

... октября 165[6 года, Валенсия]
<лакуна – текст разобрать не удалось> 
«… <Итак>, начался мой третий визит в апартаменты «дона Хуана»…
<лакуна – текст разобрать не удалось>
… Я превратился в слепое <орудие> разврата, действующее по злой воле дона Кристобаля. Он привозил меня в провинциальный город, селение, захолустную aldea (деревню – А.А.), распуская слухи о том, что я – тот самый дон Хуан де Тенорио, скандальная слава о котором благодаря монаху Тельесу распространилась в то время по всему испанскому королевству, а потом перекинулась и в соседнюю Францию.
Если женщины сами не бросались в мои объятия, – а таких было немало – мне приходилось прибегать к отработанной тактике соблазнения, как правило, приносившей желаемый результат. Строптивиц же я просто насиловал, грубо и порой чрезмерно жестоко.
Разумеется, за обесчещенных таким образом жертв вступались их родственники – от титулованных дворян и оголтелых идальго до представителей низших сословий и гнусной черни. Дон Кристобаль часто становился моим секундантом в поединках двое на двое и всегда безжалостно расправлялся со своими соперниками, причиняя им мучительные страдания. Я же старался проявлять человеколюбие, довольствуясь нанесением противникам легких ран. Спасаясь от преследователей, мы колесили по всему королевству, включая Португалию, вплоть до мыса Финистерре (в переводе с латыни - край света – А.А.)…
<лакуна – текст разобрать не удалось>
… Тем временем на несуществующего дона Хуана де Тенорио повсеместно объявили настоящую охоту: богатеи подсылали ко мне отпетых бузотеров, учителей фехтования, наемных убийц, один из которых однажды ловко метнул в меня толедский punal (пуньял - род ножа – А.А.). Если бы не дон Кристобаль, который каким-то чудом сумел подставить под летящую наваху свой baston (посох – А.А.), жизнь моя оборвалась бы уже тогда. Мой спаситель нанял после этого происшествия дюжину молодцов, которые защищали меня от непрошеных гостей. Доходило до смешного и одновременно страшного: пока я совращал очередную <жертву>, а дон Кристобаль, располагавшийся где-то неподалеку, заносил в список ее имя, вокруг нас разгорались настоящие побоища, сопровождавшиеся душераздирающими воплями и руганью...
<лакуна – текст разобрать не удалось>
... Спустя лет восемь после заключения проклятого договора, на базарных площадях, в домах знати и даже при дворе, в Эскориале, Алькасаре и Буэн-Ретиро, про меня стали говорить, будто я, то есть дон Хуан,
- ни разу не награждал понравившуюся мне женщину вторым поцелуем (что не отвечало истине);
- не знал, чего больше раздал — поцелуев или ударов шпагой (что отвечало истине);
- не помнил, кого больше победил – женщин в постели или мужчин в поединках (помню, что побежденных мужчин было больше);
- брал силой тех женщин, которые отказывались мне отдаться (что, к сожалению, приближалось к истине);
- пил вино бочками (что было явным преувеличением).
Надо ли объяснять, что по свершении известного числа подвигов такого рода мы запасались провиантом и горячительным, а затем всей компанией отправлялись на пару недель в труднодоступные места, где cogeron un tablon (напивались в доску - А.А.) и как следует отсыпались. В конце концов, я допился до того, что мне стали сниться тяжелые кошмарные сны, в которых я совращал ведьм, а те гонялись за мной верхом на метлах.
Когда число моих побед составило ровно 666, а «договорных» лет – 10, я довел до сведения дона Кристобаля, что приостанавливаю свою «работу» и беру отпуск. Он изобразил на своем лице сочувствие, смешанное с разочарованием, за которыми пытался скрыть удовлетворение решением, принятым мною.
Тогда между Францией и Испанией возгорелась война, в ходе которой основные боевые действия развернулись в далекой Фландрии. Восхотев свести счеты с жизнью, я, назвавшийся на вербовочном пункте доном Хуаном де Тенорио, поступил в кавалерию в надежде, что меня отправят сражаться в Низкие <Земли>, но, по ошибке безмозглых вербовщиков, оказался в Росельоне, откуда французы благополучно вытеснили нас в Пиренеи и заставили оборонять крепость Сельс. Кстати, того идальго, который вместо меня и под моим именем прибыл в Брабант, убили, по словам дона Кристобаля, при невыясненных обстоятельствах ночью в какой-то случайной междуусобной стычке. Подозреваю, с ним расправились мстители за обесчещенных мною женщин, приняв несчастного за «меня», дона Хуана …
<лакуна – текст разобрать не удалось>
… Неразлучный дон Кристобаль и здесь играл роль моей тени, однако даже он оказался не в силах помочь мне, когда французское ядро разворотило часть зубчатой стены. Масса каменных осколков пролетела мимо меня и вовремя спрятавшегося за выступ дона Кристобаля. Я почувствовал, как пара  увесистых обломков ударили по mi yelmo (шлему), спасшему меня от верной смерти. Однако пять или семь из них располосовали мне правую щеку и зацепили глаз, который я потерял позднее в подземном крепостном лазарете.
Как рассказывал дон Кристобаль, там я провалялся около месяца. Пребывая в отчаянии, я даже пытался наложить на себя руки, но за мной следили, что называется, oхos vigilantes (в оба глаза – А.А.). Не успел я смириться со своим увечьем, как комендант Сельса вдруг согласился на почетную капитуляцию. Впрочем, по условиям предварительного мирного договора, Сельс нам французы вернули, зато Росельон оставили за собой.  Так бесславно для меня закончилась эта война, которая длилась и после моего увольнения с военной службы по ранению, причем без полагавшихся мне выплат... Как, сеньор врачеватель, мы всё еще  воюем?.. Единственная приятная новость для большинства подданных Его Величества сеньора дона Фелипе, получившего тогда, как ни странно, прозвище Великого, заключалась в отставке герцога де Оливареса, по вине которого (и другого герцога - вашего кардинала де Ричельеу) обе стороны принесли столько кровавых жертв…
<лакуна – текст разобрать не удалось>
…Черная шелковая лента закрыла потерянный глаз, придав моей наружности, по словам дона Кристобаля, неотразимую мужественность и благородство…
<лакуна – текст разобрать не удалось>
... <Во-первых,> я почувствовал отвращение почти ко всем женщинам, исключая, пожалуй, малышек и старух, а, во-вторых, обнаружил, что женские прелести более не производят на меня того впечатления, какое производили ранее. Наконец, в-третьих, я испытал страшное потрясение, поняв, что у меня развилось то, что вы, врачи, называете «бессилием» или «нехваткой силы»!
Явись ко мне нагишом сама праматерь человечества под руку с голой красоткой - первая с картины Рубенса «Адам и Ева», а вторая с тициановской «Вакханалии» (я видел их в мадридской галерее вскоре после приобретения этих полотен королем), -  ни один мускул не дрогнул бы у меня там, где ранее всё дрожало, дергалось и крепло! Если в мою цветущую <пору> какой-нибудь графине де Ороско, или махе-простолюдинке Кончите из Мадрида стоило, изогнувшись, показать мне свою босую ножку величиной с «лебяжий клювик», как я загорался подобно факелу, ибо моя фантазия быстро дорисовывала по «клювику» всё остальное, то теперь я безучастно отводил взгляд, думая, в какой таверне и чем меня сегодня угостит хлебосольный дон Кристобаль.
Мне по-прежнему удавалось соблазнять женщин и приводить их в неописуемый восторг (уроки цыганки Кармен из Трианы я усвоил превосходно), но дон Кристобаль отказывался пополнять список на том основании, что «дело не доводилось до конца»!
Я снова пристрастился к «горячим винам» - хересу, мансанилье, малаге. Мое беспробудное пьянство длилось целый год, пока однажды мне не приснилась – кто, как вы думаете? -  сама донья Исабель в короне, с распущенными волосами и руками, простертыми с мольбой! Протрезвев, я вспомнил о том условии проклятого контракта, которое касалось обольщения Ее Величества …
<лакуна – текст разобрать не удалось>
… Мало что изменилось при дворе Их Величеств: всё те же торжественные обеды, всё те же балы и празднества, устраиваемые по случаю приезда чужеземных принцев и послов, всё те же корриды и гуляния, интриги и сплетни насчет амурных похождений любвеобильного дона Фелипе.
В дни моего второго пришествия в Буэн-Ретиро <король>, как утверждали, укатил в Сеговию, в Алькасар, где его утешала очередная пассия, актриса Мария Кальдерон. Что касается доньи Исабель, то и она, как всегда, была беременна - по оценкам двора, на шестом месяце, причем в одиннадцатый по счету раз, как подсказал мне всезнающий дон Кристобаль. При  дворе никто меня не узнавал: все успели позабыть  златокудрого красавчика Феба, удивленно косясь на одноглазого поседевшего ветерана с угрюмым лицом, обезображенным мелкими шрамами. Теперь меня наградили другим прозвищем – El Pirata (Пират - A.A.)...