Рукопись, приобретенная в Париже - 5

... октября 165[6 года, Валенсия]
<лакуна – текст разобрать не удалось> <лакуна – текст разобрать не удалось>
«… <Итак>, начался мой третий визит в апартаменты «дона Хуана»…
<лакуна – текст разобрать не удалось>
… Я превратился в слепое <орудие> разврата, действующее по злой воле дона Кристобаля. Он привозил меня в провинциальный город, селение, захолустную aldea (деревню – А.А.), распуская слухи о том, что я – тот самый дон Хуан де Тенорио, скандальная слава о котором благодаря монаху Тельесу распространилась в то время по всему испанскому королевству, а потом перекинулась и в соседнюю Францию.
Если женщины сами не бросались в мои объятия, – а таких было немало – мне приходилось прибегать к отработанной тактике соблазнения, как правило, приносившей желаемый результат. Строптивиц же я просто насиловал, грубо и порой чрезмерно жестоко.
Разумеется, за обесчещенных таким образом жертв вступались их родственники – от титулованных дворян и оголтелых идальго до представителей низших сословий и гнусной черни. Дон Кристобаль часто становился моим секундантом в поединках двое на двое и всегда безжалостно расправлялся со своими соперниками, причиняя им мучительные страдания. Я же старался проявлять человеколюбие, довольствуясь нанесением противникам легких ран. Спасаясь от преследователей, мы колесили по всему королевству, включая Португалию, вплоть до мыса Финистерре (в переводе с латыни - край света – А.А.)…
<лакуна – текст разобрать не удалось>
… Тем временем на несуществующего дона Хуана де Тенорио повсеместно объявили настоящую охоту: богатеи подсылали ко мне отпетых бузотеров, учителей фехтования, наемных убийц, один из которых однажды ловко метнул в меня толедский punal (пуньял - род ножа – А.А.). Если бы не дон Кристобаль, который каким-то чудом сумел подставить под летящую наваху свой baston (посох – А.А.), жизнь моя оборвалась бы уже тогда. Мой спаситель нанял после этого происшествия дюжину молодцов, которые защищали меня от непрошеных гостей. Доходило до смешного и одновременно страшного: пока я совращал очередную <жертву>, а дон Кристобаль, располагавшийся где-то неподалеку, заносил в список ее имя, вокруг нас разгорались настоящие побоища, сопровождавшиеся душераздирающими воплями и руганью...
<лакуна – текст разобрать не удалось>
... Спустя лет восемь после заключения проклятого договора, на базарных площадях, в домах знати и даже при дворе, в Эскориале, Алькасаре и Буэн-Ретиро, про меня стали говорить, будто я, то есть дон Хуан,
- ни разу не награждал понравившуюся мне женщину вторым поцелуем (что не отвечало истине);
- не знал, чего больше раздал — поцелуев или ударов шпагой (что отвечало истине);
- не помнил, кого больше победил – женщин в постели или мужчин в поединках (помню, что побежденных мужчин было больше);
- брал силой тех женщин, которые отказывались мне отдаться (что, к сожалению, приближалось к истине);
- пил вино бочками (что было явным преувеличением).
Надо ли объяснять, что по свершении известного числа подвигов такого рода мы запасались провиантом и горячительным, а затем всей компанией отправлялись на пару недель в труднодоступные места, где cogeron un tablon (напивались в доску - А.А.) и как следует отсыпались. В конце концов, я допился до того, что мне стали сниться тяжелые кошмарные сны, в которых я совращал ведьм, а те гонялись за мной верхом на метлах.
Когда число моих побед составило ровно 666, а «договорных» лет – 10, я довел до сведения дона Кристобаля, что приостанавливаю свою «работу» и беру отпуск. Он изобразил на своем лице сочувствие, смешанное с разочарованием, за которыми пытался скрыть удовлетворение решением, принятым мною.
Тогда между Францией и Испанией возгорелась война, в ходе которой основные боевые действия развернулись в далекой Фландрии. Восхотев свести счеты с жизнью, я, назвавшийся на вербовочном пункте доном Хуаном де Тенорио, поступил в кавалерию в надежде, что меня отправят сражаться в Низкие <Земли>, но, по ошибке безмозглых вербовщиков, оказался в Руссильоне, откуда французы благополучно вытеснили нас в Пиренеи и заставили оборонять крепость Сельс.  Кстати, того идальго, который вместо меня и под моим именем прибыл в Брабант, убили, по словам дона Кристобаля, при невыясненных обстоятельствах ночью в какой-то случайной междуусобной стычке. Подозреваю, с ним расправились мстители за обесчещенных мною женщин, приняв несчастного за «меня», дона Хуана …
<лакуна – текст разобрать не удалось>
… Неразлучный дон Кристобаль и здесь играл роль моей тени, однако даже он оказался не в силах помочь мне, когда французское ядро разворотило часть зубчатой стены. Масса каменных осколков пролетела мимо меня и вовремя спрятавшегося за выступ дона Кристобаля. Я почувствовал, как пара  увесистых обломков ударили по mi yelmo (шлему), спасшему меня от верной смерти. Однако пять или семь из них располосовали мне правую щеку и зацепили глаз, который я потерял позднее в подземном крепостном лазарете.
Как рассказывал дон Кристобаль, там я провалялся около месяца. Пребывая в отчаянии, я даже пытался наложить на себя руки, но за мной следили, что называется, oхos vigilantes (в оба глаза – А.А.). Не успел я смириться со своим увечьем, как комендант Сельса вдруг согласился на почетную капитуляцию. Впрочем, по условиям мирного договора, Сельс нам французы вернули, зато Руссильон оставили за собой. Так бесславно для меня и Испании закончилась эта война. Единственная приятная новость для большинства подданных Его Величества сеньора дона Фелипе, получившего тогда, как ни странно, прозвище Великого, заключалась в отставке герцога де Оливареса, по вине которого (и другого герцога - вашего кардинала де Ричельеу) обе стороны принесли столько кровавых жертв…
<лакуна – текст разобрать не удалось>
…Черная шелковая лента закрыла потерянный глаз, придав моей наружности, по словам дона Кристобаля, неотразимую мужественность и благородство…
<лакуна – текст разобрать не удалось>
... <Во-первых,> я почувствовал отвращение почти ко всем женщинам, исключая, пожалуй, малышек и старух, а, во-вторых, обнаружил, что женские прелести более не производят на меня того впечатления, какое производили ранее. Наконец, в-третьих, я испытал страшное потрясение, поняв, что у меня развилось то, что вы, врачи, называете «бессилием» или «нехваткой силы»!
Явись ко мне нагишом сама праматерь человечества под руку с голой красоткой - первая с картины Рубенса «Адам и Ева», а вторая с тициановской «Вакханалии» (я видел их в мадридской галерее вскоре после приобретения этих полотен королем), -  ни один мускул не дрогнул бы у меня там, где ранее всё дрожало, дергалось и крепло! Если в мою цветущую <пору> какой-нибудь графине де Ороско, или махе-простолюдинке Кончите из Мадрида стоило, изогнувшись, показать мне свою босую ножку величиной с «лебяжий клювик», как я загорался подобно факелу, ибо моя фантазия быстро дорисовывала по «клювику» всё остальное, то теперь я безучастно отводил взгляд, думая, в какой таверне и чем меня сегодня угостит хлебосольный дон Кристобаль.
Мне по-прежнему удавалось соблазнять женщин и приводить их в неописуемый восторг (уроки цыганки Кармен из Трианы я усвоил превосходно), но дон Кристобаль отказывался пополнять список на том основании, что «дело не доводилось до конца»!
Я снова пристрастился к «горячим винам» - хересу, мансанилье, малаге. Мое беспробудное пьянство длилось целый год, пока однажды мне не приснилась – кто, как вы думаете? -  сама донья Исабель в короне, с распущенными волосами и руками, простертыми с мольбой! Протрезвев, я вспомнил о том условии проклятого контракта, которое касалось обольщения Ее Величества …
<лакуна – текст разобрать не удалось>
… Мало что изменилось при дворе Их Величеств: всё те же торжественные обеды, всё те же балы и празднества, устраиваемые по случаю приезда чужеземных принцев и послов, всё те же корриды и гуляния, интриги и сплетни насчет амурных похождений любвеобильного дона Фелипе.
В дни моего второго пришествия в Буэн-Ретиро <король>, как утверждали, укатил в Сеговию, в Алькасар, где его утешала очередная пассия, актриса Мария Кальдерон. Что касается доньи Исабель, то и она, как всегда, была беременна - по оценкам двора, на шестом месяце, причем в одиннадцатый по счету раз, как подсказал мне всезнающий дон Кристобаль. При  дворе никто меня не узнавал: все успели позабыть  златокудрого красавчика Феба, удивленно косясь на одноглазого поседевшего ветерана с угрюмым лицом, обезображенным мелкими шрамами. Теперь меня наградили другим прозвищем – El Pirata (Пират - A.A.)...