Баррикады. Глава 57

Глава 57. Сектор секретности


Дэгэбист и главный редактор «Баррикад» обменялись колкими взглядами и разошлись. Никола провожал глазами обоих, пока их силуэты не поглотила ночная мгла. Удаляющаяся фигура Громова показалась парню совсем крохотной – как фигурка «оловянного солдатика», которого маленькому Николе подарил миротворец с позывным Ладога. Этот солдатик был настолько мал, что помещался в детской ладони. Он казался довольно хрупким на вид, но лишь на первый взгляд. Мальчишка мог им запросто колоть орехи, копать песок, или вырезать узоры на льду, не боясь погнуть.

В тот день Никола и Милица, как обычно, пошли на мельницу, куда матери посылали их за мукой. Говорить мальчик тогда вообще не мог, а если нужно было обратиться, писал слова на листе блокнота. Иногда его просьбы озвучивала Милица, которая прекрасно понимала то, что Никола пишет. Эти двое почти не расставались. У них была особая связь, и друзья зачастую понимали друг друга даже без слов. 

Когда ребята пришли, мельника не было – вероятно, вышел за новым мешком зерна. Жернова же вращались, издавая громкий металлический скрежет. Милица начала пересказывать Николе сказку про королевство механизмов, которую ей прочитала мама, работавшая школьной учительницей. Увлечённо рассказывая сюжет и представляя солдатика в роли главного героя, Милица случайно обронила его прямо в жернова мельницы. Никола запомнил огромные глаза своей подруги, полные страха и ужаса, когда маленькая металлическая фигурка полетела в жернова. Мольбы о прощении, которые она бормотала за то, что сейчас эта огромная шестерня сломает его любимую игрушку. Но произошло другое. Застрявший между помолочных кругов солдатик заблокировал весь механизм. Жернова остановились. И потом, когда с сердитым лицом вышел мельник, глаза, преисполненные страха от осознания последствий, были уже у Николы. Мужчина вручил ребятне их солдатика, на котором не осталось ни царапины, и приступил к ремонту, который мог затянуться до конца дня.

Проводив Милицу домой, Никола вернулся на мельницу. Чувство неловкости и стыда заставило мальчишку остаться и помогать тому, кому он знатно добавил работы. Указывая пальцем и рисуя на листках бумаги, мальчик напросился, чтобы тот показал ему устройство мельницы. Видя интерес мальчишки к механизмам, мельник сменил гнев на милость. Хотя на ребёнка он особо и не гневался. Наоборот, жалел. В селении знали историю мальчишки. Отец погиб во время авиаудара ещё до его рождения, мать вынашивала ребёнка под бомбардировками, что, скорее всего, и сказалось на его состоянии. В свои шесть с половиной лет он практически не говорил, хотя всё понимал и довольно неплохо писал.

На небе уже взошли первые звёзды, когда мельник закончил с ремонтом. Он насыпал на жернова мешок зерна, который должен был смолоть ещё утром. И усталым взглядом смотрел, как шестерни размалывают их на мелкие части, превращая в муку.

– Видишь зерно? У него твёрдая оболочка, оно крепкое, так просто и не раскусишь. И вот много этих зёрен – целый мешок. Казалось бы, вот это сила. А попадут в жернова – и куда их твёрдость девается? Перемелют их, раздробят – и станут они мукой, из которой любое тесто лепи. Так же и человек. Посмотришь – вроде крепкий и сильный. И много таких, как он. А попадут в жернова – и превратятся в такую же точно муку. Так с нашей страной и сделали. Перемололи сильных людей – и теперь лепят из нас свои американские пироги.

Маленький Никола слушал, внимая каждому слову.

– А потом найдётся кто-то, вроде твоего солдатика, который и весит-то как сотая часть мешка с зерном. Но стоит ему одному попасть в жернова, как ломается весь механизм. Запомни, парень: главное не то, сколько ты весишь, а то, что у тебя внутри. Твоя внутренняя твёрдость. Не иди за всеми и не становись таким, как зерно в мешке, а будь таким же, как твой солдатик…

– О чём задумался? – услышал Никола тихий голос своего научного руководителя.

– О жерновах, – проговорил парень. – И о массе людей, которых они перемалывают. Но некоторые оказываются настолько крепкими, что могут сломать механизм.

– Только ты, ломатель механизмов, не будь таким самонадеянным. На каждую силу найдётся другая сила, – тихо пробурчал научный руководитель.

– Моя сила – с умом, – оппонировал его подопечный.

Столяров вздёрнул бровь, на его лице появилась ухмылка.

– Я тебе кое-что расскажу. Но позже. В обстановке более благоприятной, – проговорил он и похлопал своего подопечного по плечу.

Убрав руку, Столяров снова посмотрел в сторону, откуда мелькал свет проблесковых маячков.

«А будет ли она, эта благоприятная обстановка? – задумался доцент. – Побег из ИВС наверняка станет отягчающим обстоятельством. Его тебе точно не простят и нам станет сложнее тебя выгораживать».

От мысли, что снова придётся иметь дело с начальником Усть-Ингульского райотдела, Столяров аж поморщился. Видеть этого человека ещё раз ему абсолютно не хотелось. И тем более идти к нему на поклон. А тут, как ни крути, а надо.


* * *


Начальник Усть-Ингульского райотдела Воронцов тем временем и сам сидел как на иголках.

Уже два с половиной часа он не находил себе места, ёрзая в потёртом стуле за железным столом и уже устав пить вонючий ягодный чай из ненавистной фарфоровой кружки столь внушительных размеров, что из неё спокойно мог бы утолить жажду целый наряд полиции.

Рядом с ним на столе стояла такая же ненавистная стеклянная вазочка с маленькими карамельками, какие обычно ставят перед клиентом банковские служащие, и начинают ему навешивать на уши лапшу про очень выгодный кредит, который только здесь и сейчас есть шанс получить.

Вот и сейчас Воронцов ощущал себя эдаким лохом, которому заливают в уши всякую ерунду. Только вместо строгого интерьера финансовой конторы, отдающего роскошью и благополучием, и банковского служащего – как правило, сексапильной девушки с накачанными до безобразия губками и нарощенными ноготками на ухоженных ручках – он находился в подвальном помещении с одним столом, креслом и несколькими стульями, которая больше напоминала комнату для допросов, какие обычно показывают в западных фильмах. На фоне всего этого ни стоящая перед ним кружка с марочным ягодным чаем, ни вазочка с карамельками не вписывались в окружающие декорации настолько, что, казалось, были оставлены здесь неловким ассистентом режиссёра по ошибке, и Воронцов как будто ждал, когда их уберут – и поставят то, что очень здорово вписывается в данные декорации и довольно чётко очерчивает дальнейшую перспективу тех, кто обычно сюда попадает: алюминиевую тарелку баланды с позвякивающей из неё погнутой ложкой.

Напротив него с другой стороны стола восседал здоровенный хряк, который едва умещался в кресле. Воронцов смотрел на этого человека, которого давно знал, и отмечал для себя изменения, произошедшие в его внешнем виде. За годы работы – тяжёлой и неблагодарной, какая только и может быть у высокопоставленного дэгэбиста, выходящего из кабинета разве что на «посрать» и провести «важные разговоры» в этом неприступном подвале – он стал ещё более тучным. Его разнесло так, что он ещё больше походил на свинью. Из-за комплекции, развившейся от чересчур активного образа жизни, у него появилась одышка. В паузах между словами он прихрюкивал, и для убедительности клацал пальчиками по столу. Воронцов наблюдал за мимикой и движениями своего давнего коллеги по службе в правоохранительных органах – и сейчас обратил внимание, что тучных людей разносит не только в пузе и в лице. Есть такая стадия ожирения, при которой распухают даже пальцы. Они становятся толстыми, рыхлыми, выглядят неопрятно, даже если на них дорогой маникюр, и при стучании по столу издают звук, похожий на тот, которые издавало бы копыто свиньи, если бы ей повесить на тушу такой же балахон с погонами, сшитый явно по индивидуальному заказу, с замерами в ателье, и посадить в это большое кожаное кресло.

Невольно Воронцов поймал себя на ещё одном интересном наблюдении. Он посмотрел на кожаное кресло – такие обычно производят для людей не из самых низших сословий, а сидящих обычно в кабинетах на этажах выше второго – и заметил, что по размерам оно как-то больше тех нескольких кресел, которые стоят у него в райотделе. Они не обтянуты кожей, гораздо дешевле в цене, и по размерам значительно меньше, чем то, в котором сейчас восседал этот занятый ежедневным непосильным трудом ревнитель государственной безопасности.

– И заметь, Степан, – строго говорил высокопоставленный дэгэбист, сидящий в кресле напротив, – Если бы я захотел сыграть против тебя, я бы дождался, пока ты доведёшь это дело до суда, а потом бы просто обнародовал это видео, а ещё лучше – направил в квалификационную комиссию. И тебе, и твоей доченьке назначили бы дисциплинарное взыскание. Как видишь, я этого делать не стал…

На разговор к этому человеку Воронцова отвезли против его воли. Как говорят в таких случаях, «добровольно-принудительно». У входа в Усть-Ингульское РОВД его поджидали два представителя в форме департамента государственной безопасности.

– Степан Макарович Воронцов? – переспросил один из мужчин.

Это был сотрудник, не участвовавший в следственных действиях, а служивший у полковника Дыни кем-то вроде курьера или адъютанта и выполнявшего его поручения. Прозвучавший вопрос, однако, показался Воронцову нелепым. Уж если он, Воронцов, его знает, то тот и подавно не мог не знать, как выглядит начальник Усть-Ингульского РОВД.

– Я, – сухо ответил Воронцов. – А вы как будто меня не знаете. Может, мне ещё документики вам предъявить?

– Мне велено сопроводить вас на разговор с очень важным человеком.

– К тому самому, кому вы служите? На Варшавскую? – поддел его Воронцов, называя улицу, на которой находилось здание департамента государственной безопасности. – Если да, то так и скажите. К чему эти реверансы? Мне достаточно одной фамилии… Но я не могу. Я сейчас занят. У меня важные дела.

Варшавской эту улицу назвали ещё в советское время, в честь создания в 1955 году Организации Варшавского договора как военно-политического союза стран социализма – в противовес Военному Альянсу, учреждённому странами Запада несколькими годами ранее. После развала СССР и смещения коммунистических режимов в странах Восточной Европы, существование Организации Варшавского Договора потеряло смысл. В 1991 году были упразднены её военные структуры, в дальнейшем в Праге был подписан Протокол о прекращении действия Договора.

По этой причине ненавистники Советского Союза, которые тогда начали заявлять о себе в Адмиральске всевозможными акциями, заявлениями и сбором подписей по разным поводам, стали настаивать на переименовании Варшавской в Пражскую. Однако они тогда оказались в меньшинстве, и против этого переименования выступили сами силовики и ветераны органов внутренних дел, дававшие присягу Советскому Союзу и, возможно, даже имевшие отношение к службе в структурах ОВД. Для рядовых же жителей идея переименования Варшавской в Пражскую выглядела как замена шила на мыло и подверглась насмешке: обе столицы являются европейскими, похожи друг на друга по звучанию и обе участвовали в создании ОВД. Переименование в итоге отложили, а потом и вовсе забыли. Историческую подоплёку этих дат сейчас знали разве что старожилы, для остальных это было лишь модное название, отдающее чем-то европейским.

– Я сожалею, господин Воронцов. Но не в этот раз, – безапелляционно заявил «адъютант Дыни». – Это связано с вопросом взаимоотношений силовых структур. И отлагательств не требует.

– Это очень важно, – произнёс другой работник ДГБ, который до этого времени молчал.

Ироничная полуулыбка с лица Воронцова исчезла. Такого, чтобы к нему посреди улицы подходили посыльные ДГБ и просили проехать с ними, он не припомнил. Что же за срочное дело, о котором с ним хотел поговорить некто «очень важный», кого эти ребята из ДГБ предпочли не называть? Ведь раньше, если кто-то из ДГБ хотел с ним о чём-то поговорить, он звонил на его рабочий или на мобильный телефон? Что за конспирация? Зачем? Воронцов мог бы и отказать, предложив, чтобы тот, кому он нужен, попросил его о встрече сам, позвонив по телефону. Но вдруг это не Дыня, а кто-то другой? Кого действительно нельзя называть. И то, о чём с ним хотят поговорить, как-то связано с делами, которое расследует Усть-Ингульское РОВД.

Сотрудник ДГБ пригласил Воронцова проследовать в тёмно-синий автомобиль.  Раздраженный Воронцов посмотрел на часы и с ворчанием залез в открытую дверь на заднее сидение. Ехали они всего минуту, и начальник отделения подумал, к чему такие сложности, когда здание Департамента государственной безопасности находится на соседнем квартале и было проще дойти пешком. Но раз дело, с которым к нему подошли, настолько важное, свою линию решил уже не гнуть.

Зайдя в массивное здание, возвышавшееся огромным монолитом, он не стал обременять себя тем, чтобы вытирать ноги о расположенный у входа в коврик и, с силой оттолкнув вертушку, проследовал через холл к одному из лифтов. Маршрут знакомый и уже успевший порядком осточертеть, ибо такие приглашения, как правило, ничем хорошим не заканчивались. Мужчины в форме следовали за ним. Воронцов сам нажал на кнопку третьего этажа, однако, когда двери закрылись, один из мужчин нажал кнопку «Стоп» и вслед за ней другую – «-1», то есть в подвальный этаж.

– Это что ещё за фокусы? – недоумевал Воронцов.

– Это не фокусы, – подтвердил мужчина. – Нам сюда.

«Вот это да. В подвал сюда меня ещё не водили», – подумал про себя начальник райотдела.

Но что это за подвал, он знал прекрасно. Это был так называемый «сектор секретности», состоящий из «тайных комнат», где допрашивали особо опасных преступников – участников вооружённых бандформирований, а также лиц, причастных к террористической деятельности, государственной измене, которая может привести к ощутимым для властей и государственного строя последствиям, а также граждан других государств, замешанных в шпионаже.

Несмотря на то, что это был самый настоящий подвал, оборудован он был по последнему слову техники. Некоторые комнаты разделяли прозрачные перегородки, через которые можно было следить за тем, что происходит в соседней комнате, а микрофоны и динамики позволяли всё слышать. И в каждой комнате находились камеры. Причём там, где проводились допросы, они стояли с разных сторон. Одна позволяла вести протокольную запись и снимала преступников в анфас. Но были и другие камеры, которые стояли по бокам и снимали допрашиваемых в профиль, а также отдельно их руки и ноги. С этими записями потом работали психологи-криминалисты – определяя психотип допрашиваемых, прогнозировали их дальнейшие действия, и по мимике и движениям разных частей тела формировали выводы о том, где допрашиваемый говорил честно, а где недоговорил, соврал или как-то не так себя повёл. Это позволяло определить у допрашиваемого «слабые места» и правильно сформулировать вопросы, которые задавали ему во время новой «беседы», с прицелом на то, чтобы от ответов, которые интересовали ДГБ, он уже не отвертелся. После второго-третьего допроса, проведённого уже с участием профессиональных психологов, многие подозреваемые «ломались».

Одна из комнат была меньше остальных и разделена перегородками с обеих сторон. Здесь находился знаменитый полиграф – прибор, подключённый к компьютеру и состоящий из множества проводов и датчиков, которые подсоединялись к пальцам и голове допрашиваемых и позволяли по реакциям их организма определять, при каких вопросах он врёт и какие эмоции у него вызывает обсуждение тех или иных тем. Над стулом с регулируемой спинкой располагались несколько ламп, словно в операционной, а по бокам зачем-то тоже стояли камеры.

Проходя мимо этих комнат, Воронцов заглядывал в огромные окна, открывавшие в них вид прямо из коридора. И работавшие, видимо, ещё и как устрашающий фактор для всех, кого сюда заводили. Отдавший почти сорок лет службе в органах, Воронцов понимал, что часто на людей, попадающих в застенки, действует не только манера общения с ними следователя или ответственность, которая им грозит, но и условия, в которых они находятся. А если человека в момент допроса окружает ещё и масса различной аппаратуры, назначения которой он может и не знать, он поневоле начнёт признаваться во всём, что было, и даже том, чего не было. Аппаратура людей не боится. Она создана человеком и выполняет заданные им, человеком, функции. А вот люди, как правило, аппаратуры боятся. Даже если она просто стоит – сам факт её наличия уже способен надавить на психику. Не исключено, что подбиралась и устанавливалась в этих помещениях данная аппаратура тоже по определённому «фэн-шую», подсказанному психологами-криминалистами. Чтобы не сломаться под прицелом этих «глаз», светильников и проводов, нужно быть человеком недюжинной внутренней силы. Много ли таких? И какие ещё сюрпризы здесь уготованы для самых непробиваемых?..

Воронцова провели в самую крайнюю комнату. Здесь за круглым столом в добротном кожаном кресле, стоимость которого приблизительно равнялась месячной зарплате начальника Усть-Ингульского райотдела, восседал тот, к кому и привели Воронцова на важный, как выразились люди в форме, разговор.

– Только быстро. У меня мало времени, – с порога заявил он, глядя на сидящего крупного мужчину, довольно скрестившего руки на груди. От этого он ещё больше походил на свинью из какого-то американского мультфильма – одного из тех, которые смотрела в детстве его дочь Машка.

– Степан Макарович. Очень рад вас сейчас видеть. – Хряк поднял свою тушу с кресла и пошёл навстречу, протягивая руку для рукопожатия.

– Что-то ты расфамильярничался. На тебя не похоже, – бросил Воронцов, не протягивая в ответ руки.

Словно не придавая этому значения, хряк снова взгромоздился в свой трон, приобретённый явно не за личные средства, и указал Воронцову на потёртый стул, стоящий с обратной стороны стола. Он похлопал по плечу своего «адъютанта» и распорядился принести «дорогому гостю» чай.

– Чё тянешь? – поторопил его Воронцов. – Ты же не чаи распивать гонцов своих ко мне отправил. Говори уже, коль позвал.
.
– Мы же свои люди. Много лет работаем в этой сфере. Друг друга знаем, как облупленных, – полковник ДГБ изобразил усталую улыбку. – И ты знаешь, я просто хотел тебе выразить благодарность. По-человечески. Ты нам очень помог.

– Чего? – недоумевал Воронцов. – Ты послал за мной своих людей, оторвал от дел и привёл в этот подвал, чтобы поблагодарить?

– Ты же помнишь, что творилось у нас под отделением, когда мы допрашивали таксиста. И как его коллеги у нас погром устраивали.

Дыня измученно качал головой, потирал вспотевший лоб платочком и говорил о событиях под управлением как о моментах, вспоминать которые ему крайне тяжело.

– Да я не сказал бы, что прям погром, – хмыкнул Воронцов. – Пошумели – и разошлись. И по-человечески я их даже понимаю. Вы того таксиста мурыжили несколько часов, хотя по-хорошему должны были отправить его в больницу. Именно это их и возмутило. И у вас были все возможности этого «погрома», как ты гиперболично выразился, не допустить. Да и выполнить их требования вам ничего не стоило.

Дыня вздохнул и наклонился к Воронцову поближе.

– Ну, ты же понимаешь…

– Понимаю, – сказал Воронцов. – Вы боялись создать прецедент – что вот, мол, люди пришли к вам с митингом, и вы тут же отдали им того, за кем они пришли. Но я не понимаю, что вам мешало пустить к нему бригаду скорой помощи. Это ведь тоже вызвало у таксистов подозрения, – он побарабанил пальцами по столу, – в прозрачности ваших действий.

Воронцов прервался, потому что в этот момент пришёл «адъютант», принёс поднос с чайными принадлежностями и начал расставлять кружки на столе.

– Ну, не могли мы его тогда отпустить. Не могли, – продолжил полковник ДГБ, когда его помощник вышел. – И допускать к нему посторонних – тоже. Кто бы это ни был… Напали на журналистку, которая в это время была у него в салоне. Нападавшие же откуда-то знали, где она в этот момент находится? А мы, как ты знаешь, проверяем все версии.

Дыня старался говорить это Воронцову настолько убедительно, что у того возникли подозрения, и он начал искать в происходящем подвох.

– То есть ты намекаешь на то, что это таксист мог передать нападавшим данные о месте её нахождения? – с иронией в голосе и недоверчивой улыбкой спросил Воронцов. – И что под видом фельдшера скорой помощи к нему тоже мог прошмыгнуть кто-то левый?

– Я понимаю, звучит смешно, нелепо… Ну исключать подобное в нашей работе мы тоже не можем.

– В таком случае, зачем те, кто на неё напал, избили и его, таксиста? Если ты допускаешь, что он мог быть их подельником, – с ехидством в голосе переспросил Воронцов.

– Ну, обстоятельств избиения таксиста мы тоже на тот момент не знали... Может, не поделили чего в самый последний момент…

Полковник Дыня старался говорить медленно. Ему казалось, что так его слова звучат более вдумчиво и проникновенно. Однако для Воронцова это отдавало наркоманской закумаренностью. Представителей подобного контингента доставляли в РОВД пачками после краж и случаев мародёрства. Из райотдела их часто приходилось отправлять в наркологию, а то и в психлечебницу. Интересно, сам Дыня ещё не потерял нить разговора? Воронцов всё ещё пытался вслушаться, чтобы понять, к чему клонит собеседник.

– Кроме того, мы не знали, где он мог получить эти повреждения и насколько они серьёзны, – продолжал тот, изображая обеспокоенность, которая показалась Воронцову уж совсем наигранной.

– Насколько они серьёзны, могли определить только врачи. Но вы тогда почему-то предпочли лишить его этой помощи, – продолжал Воронцов, брезгливо отпивая чай из кружки. – Это Я уже был вынужден доставлять его в больницу, после того, как ты на меня его свалил.

Напиток показался достаточно сладким и приторным, разящим отдушками, таким же искусственным, как и все те фразы, которые сейчас говорил его собеседник.

– Да, возможно, мы перегнули палку. Но дело того стоило. На журналистов у нас не каждый день нападают. И чтобы при этом ещё и так избивали… Это очень серьёзно.

– Что-то тебя не в ту степь заносит. Дело о нападении на журналистку расследую я, а не вы. И допрашивать таксиста вы могли по какому-то другому делу, правильно? Которым занимается ВАШЕ управление. А ты журналистку сюда приплетаешь… – Воронцов нервничал и смотрел на часы. – Давай-ка ближе к делу, а? У меня нет времени здесь с тобой лясы точить.

– Ладно, давай не будем о плохом, – выдохнул Дыня. – Дел вонючих и у нас, и у вас предостаточно. Ни к чему сейчас устраивать этот пинг-понг – выяснять, кто чем занимается и у кого какие полномочия. Я тебя не за этим сюда позвал. А позвал, чтобы поблагодарить. Долгое время мы с тобой были в натянутых отношениях. И если бы это было связано с работой, то ещё как-то можно было бы найти общий язык, точки соприкосновения. Но мы их и не искали, потому что наш конфликт был продиктован взаимной неприязнью. Но личные взаимоотношения не должны отражаться на работе. Ведь и качество работы снижается, да и сами себя мы гробим этими обидами, злостью, недосказанностью… Надо нам как-то налаживать с тобой отношения.

Дыня ещё долго болтал что-то бессвязное про личные отношения, которые не должны быть помехой в работе, и всё время повторял, что нашёл в себе силы через это переступить. Воронцов уже устал его слушать и то и дело поглядывал на свои наручные часы. Уже сорок минут, как его мариновали здесь. Проводница Людочка, на встречу с которой он должен был ехать, чтобы взять заявление о пропаже сына, так и не позвонила.

«Может, уже нашёлся младший Протасов, блудный генетик?» – подумал про себя Воронцов. Но интуиция подсказывала ему, что Людочка была женщиной порядочной и педантичной, и если бы сын вернулся домой, она бы не сочла за труд перезвонить человеку, которого она напрягла на поиски. «Значит, что-то не срослось…»

Ещё десять минут лизоблюдского диалога и, как сказал про себя Воронцов, «переливания из пустого в порожнее». Наконец, Дыня закончил, рассыпавшись под конец в благодарностях. 

– Это и было то, ради чего ты меня позвал? – умилялся Воронцов, издавая удивлённые смешки. – Слышать от тебя слова благодарности – одно это уже сюр. Но предложения к примирению? От тебя? Это уже что-то совсем из области фантастики. Ты меня прям заинтриговал. Даже не знаю, как реагировать.

– Рано или поздно мы должны были к этому прийти, – разводил руками и кивал головой собеседник. – А чтобы ты не испытывал сомнений в моих побуждениях, я готов сделать шаг навстречу.

– Да? – изобразил ошеломление Воронцов. – Ну попробуй. Аж интересно.

– Долг платежом красен. Ты нам здорово помог, забрав тогда с собой таксиста, помог разрешить нам эту ситуацию. Хотя делать этого был не обязан. И я понял тогда, насколько ты благородно поступил. Сейчас наша очередь ответить тебе тем же. Мы готовы забрать у тебя человека, который попал к тебе по своей глупости и нашему недосмотру. Кадр, откровенно говоря, непростой. Иностранец. Проблем ты с ним не оберёшься. Но теперь тебе не придётся возиться с ним, придумывать ему какие-то липовые обвинения. Я тебе предлагаю нам его отдать.

– Какие ещё липовые? Ты о чём вообще? – Воронцов почуял неладное. – Вешать на него никто ничего не собирался. Обвинения у меня к нему вполне реальные.

– Ну, дело там всё-таки щекотливое. – Дыня положил локти на стол и придвинулся поближе к собеседнику.

– В чём щекотливое? Он совершил наезд на сотрудника полиции. Потом от него удирал. А перед этим подпоил человека, явно смесью каких-то препаратов. Потом повёз его домой в бессознательном состоянии. Когда ёмкость с сомнительной субстанцией начали оформлять как вещдок, он её лихорадочно осушил, после чего и сам превратился в бревно. Состав этой жидкости нам ещё предстоит выяснить. Это что, не повод его задержать? Хотя бы до выяснения обстоятельств.

Дыня кивал, как будто теперь ОН слушал Воронцова вполуха, даже не вникая в слова.

– Дело такое, что там и доказывать ничего не нужно – всё как на ладони. А теперь ты мне предлагаешь его похерить? – Воронцов стукнул кулаком по столу так, что аж подпрыгнула стеклянная вазочка с карамельками, а из чашек расплескался провонявшийся ягодами чай. – Ты же знаешь, я не из тех, кто закрывает дела просто потому, что его кто-то об этом «просит». Дело, может быть, и ломаного гроша не стоит – можно вывести на хулиганство и отделаться либо крупным штрафом, либо условным сроком. Но для этого мне надо понимать мотивы этого парня. ДЛЯ ЧЕГО он это всё устроил. Может быть, злого умысла у него и не было, и всё это произошло по глупости. Но отпускать его просто так я не намерен. Как минимум, я должен его наказать, чтобы в его патлатой головёшке не возникало даже мысли наезжать на полицейских и пытаться от них скрыться. И другим чтоб неповадно было. Дружкам его из вуза. А то уже и преподаватель за него вписаться попытался. А ты знаешь, как я это не люблю.

– А что за преподаватель? – проникся вдруг неожиданной заинтересованностью Дыня. От его рассеянности не осталось и следа.

– Да сдался он мне триста лет! Доцент какой-то. Как пришёл, так и ушёл.

– Мужчина?

– По внешним признакам – да, – с некоторой неприязнью произнёс Воронцов, вспомнив ухоженные руки Столярова, особенно его ногти, и снова испытав чувства стыда от того, как он с ним на эмоциях обошёлся.

– А доцент – это его должность или кличка? – продолжал расспрос дэгэбист.

Такая заинтересованность личностью его недавнего визитёра показалась Воронцову подозрительной. Он пытался понять, отчего это Дыня вдруг так за него уцепился.

– Ну, во-первых, не должность, а учёная степень. Какая у него там должность, мне по боку – ни по одному из дел он у меня пока ещё не проходит. Дай Бог, чтобы и не проходил – повторного контакта я с ним я могу уже и не выдержать. Во-вторых, такие клички уже давно никто не даёт.

Дыня вдумчиво «мгыкнул» и покачал головой, словно пытался понять, о каком именно преподавателе говорил Воронцов.

– Слушай, а что ты меня так о нём расспрашиваешь? Как оно к делу относится?

– Ну, если ты говоришь, он его защищать приходил. Просто так никто никого защищать не станет.

– Что-то, я смотрю, тебе везде подельники мерещатся, – тут же уловил намёки дэгэбиста начальник райотдела. – Может, дружок его закадычный. Бухают вместе, студенток трахают. Или студентов, я уж не знаю. Мне до их личных взаимоотношений дел нет. Но фигурант у меня – конкретно этот патлатый опарыш. Который лежит сейчас в ИВС, отсыпается. И дело, по которому он у меня проходит, я доведу до конца.

Внезапно Дыня встал с кресла и, пробормотав извинения о том, что нужно срочно решить одно важное дело, вышел из кабинета. Когда его шаги раздавались уже в коридоре, со стула поднялся и направился к выходу Воронцов, однако адъютанты полковника, дежурившие с обратной стороны двери, объяснили полицейскому, что разговор ещё не закончен, и вежливо попросили зайти в кабинет. Спустя несколько минут полковник Дыня вернулся обратно. 

Вслед за ним зашёл «адъютант». На этот раз у него на подносе стояла бутылка коньяка, изящное блюдце с ломтиками лимона и два широких бокала.

– Да зачем тебе это мутное дело, Степан? – снисходительно глянул на Воронцова Дыня, наполняя бокалы жидкостью с горьковато-ореховым запахом. – Ты же помнишь, как в самом начале пути уже испортил себе карьеру подобным дельцем, в котором тоже фигурировал иностранец? Предлагаю оставить эту грубую традицию в прошлом.

С этими словами он протянул Воронцову бокал.

– Какую ещё традицию? – Воронцов помрачнел. Он взял бокал в руки, но пить не стал, поставив на стол рядом с конфетницей.

– Неужто не помнишь? – со зловещей улыбкой смотрел на него полковник. – Иностранец, пожар в КБ… Не может быть, чтобы ты забыл то, что запороло твою карьеру на взлёте. Ты ещё не настолько стар, чтобы так память отшибло.

– Нашёл, что вспомнить, – Воронцов устало и наигранно зевнул. – Ну, был там какой-то инженер. Его обвиняли в поджоге КБ, в котором он работал. Много было шума в силовых структурах – звонки, акты обследований, наряды на доппроверки и страх наверху, что это выйдет за пределы наших стен и будет скандал. Но дело оказалось в сгоревшей проводке. Банально и скучно, как наша с тобой старость.

– Степа-а-ан, – Дыня улыбался ему в лицо так, как охранник какой-нибудь школы мог бы общаться со школьником, совершившим постыдную пакость. – Я же помню, как ты тогда подтасовал это дело, чтобы выгородить того инженера. То же самое пытаешься сделать и сейчас, только в обратную сторону. К чему этот позор на старости лет?

– Что значит «позор»? Объясни. – Воронцов ухмыльнулся, но в его взгляде уже появилась настороженность.

– Наезд на полицейского, говоришь? – усмехнулся Дыня. – А ты думаешь, в суде запись с регистратора не посмотрят? Будь уверен, о ней будут говорить ещё до суда.

Он глянул на Воронцова с такой ехидной улыбкой, что тот поймал себя на мысли, что будь он помоложе, то врезал бы по этой наглой откормленной морде, чтобы сбить с неё всю спесь.

– А что там на регистраторе?

– Ты что, не смотрел эту запись? – Дыня то ли изобразил удивление, то ли по-настоящему удивился.

– Ну, ближе к делу! Что ты всё вокруг да около?! – Воронцов начал испытывать приступ раздражения.

– Значит, не смотрел. А надо бы, – ехидно пожирал глазами Воронцова высокопоставленный дэгэбист. – Мы вот уже посмотрели момент с «наездом на полицейскую». И знаешь, не пожалели. Занятный метод задержания. Прямо-таки новаторский.

Последнюю фразу он произнёс ещё более ядовито.

– Что значит смотрели? – прорычал Воронцов. – Вы что, проникли к нам на штрафплощадку?

– Ну, во-первых, не проникли, а пришли. Попросили показать нам запись с видеорегистратора. Ты же знаешь, что когда происходит неповиновение органам правопорядка, это уже касается государственной безопасности, и мы имеем полное право вмешаться. Наезд на сотрудника полиции, ещё и иностранным гражданином, находящимся здесь на учёбе, да ещё и на машине ректора вуза, подведомственного Министерству обороны – это уже не хулиганство. Это уже, – Дыня начал трясти головой, пытаясь подобрать нужное слово, – политика!

– Да вы всё обставите как политику, – злобно буркнул Воронцов. – Всё, где есть ваш интерес. И давно вы так хозяйничаете на моей территории?

– Ну почему сразу «хозяйничаем»? – пожал плечами Дыня. – Наши специалисты пришли с законной целью – понять, угрожает ли иностранный гражданин, находящийся на территории Причерномории, государственной безопасности. Они ознакомились с записью инцидента, в котором этот гражданин оказался задействован, и скопировали её на наш носитель, под наш, опять-таки, протокол. Наводить суету, отрывать тебя и ваших сотрудников от важных дел ради каких-то формальностей они не стали. Регистратор и прочие вещественные доказательства никто не изымал – всё это как было, так и осталось у вас. Мы просто выполнили НАШИ функции, как всегда это и делаем. А человек, который совершил этот наезд, как оказалось, УЖЕ был под наблюдением департамента государственной безопасности. А тут ещё и попытка наезда на полицейского. Это отягчающее обстоятельство. Но то, что мы там увидели… – Дыня скривился и покачал головой. – Вот зря ты не смотрел. Надо было посмотреть. Хочешь? Прямо здесь, не прерывая беседы. Только это… не серчай. Держи себя в руках. Здоровье в нашем возрасте надо беречь. Его ни статусом не завлечёшь, ни за деньги не купишь, – назидательно проговорил полковник ДГБ.

Он подошёл к двери и велел одному из своих адъютантов позвать компьютерщика Самокурова.

На кадрах, которые открылись на экране принесённого им ноутбука, был виден белый капот. Слева – подъезд и окна первых этажей многоэтажного дома, справа – стволы деревьев и конструкции детской площадки. Автомобиль в момент этой записи находился в каком-то дворе. Он начинает движение – и вдруг девушка в форме в обнимающем жесте хватается за капот и что-то кричит водителю. Тот плавно сдаёт назад – и девушка падает на дорогу. Она начинает гнаться за отъезжающим назад водителем. Её пытается удержать подбежавший со стороны мужчина, девушка продолжает истерически кричать.

Воронцов при виде этих кадров побледнел, его глаза округлились. Девушкой, бросающейся на капот автомобиля, была его дочь Мария, а водителем, удерживающим ее от необдуманных действий – водитель Сан Саныч.

– Валер, а ну, увеличь-ка нам кадр с капотом тойоты, – скомандовал компьютерщику Дыня.

На экране ноутбука снова появилось изображение девушки в форме, бросающейся на капот, уже в увеличенном виде.

– Вот видишь? А ты говоришь, наезд, – снисходительно продолжил Дыня и ткнул пальцем в экран ноутбука. – Как бы ты расследовал это дело? Подашь материалы в прокуратуру, оттуда – в суд. В суде наверняка потребуют показать эту запись, да и прокуроры посмотрят – а тут такое. Ну представь, как над вами потом будут потешаться после такого «наезда». Да вас коллеги просто засмеют – и тебя, и твою доченьку. А девочка у тебя хорошая, добрая. Я же её знаю с ранних лет, и сейчас периодически вижу. Ну что после такого дела о вас будут говорить? Ты вон сколько лет в органах проработал, райотдел возглавляешь уже двадцать лет. А тут твоя доченька сама прыгает на машину, и вы это расследуете как наезд на сотрудника полиции. Ну смешно же!

Воронцов, который до этого сидел бледный, как кусок мела, внезапно начал краснеть. Он пытался взять себя в руки, но лицо предательски выдавало всё то, что творилось у него в этот момент внутри. И хоть Дыня и делал вид, что пытается уберечь его от насмешек, Воронцову показалось, что сам он в этот момент насмехается, глумится над ним и его непутёвой доченькой. И он всё больше понимал, что ему это не кажется. Тот действительно насмехался. И что противопоставить этому издевательству, чем заглушить эти насмешливые фразы, Воронцов не знал. Он лишь с ненавистью смотрел на жирную фигуру напротив, напоминающую здоровенного хряка и барабанившую по столу распухшими пальцами, похожими на свиные копыта.

– И заметь, Степан, – продолжил Дыня уже более строго. – Если бы я захотел сыграть против тебя, я бы дождался, пока ты доведёшь это дело до суда, а потом бы просто обнародовал это видео, а ещё лучше – направил в квалификационную комиссию. И тебе, и твоей доченьке назначили бы дисциплинарное взыскание. Как видишь, я этого делать не стал. Компромата на видео никакого – обычные женские эмоции, нерасторопность, растерянность, максимум – нарушение инструкций и техники безопасности. Но учитывая, кем является эта девушка на видео и кем этой девушке приходишься ты, эта запись может здорово ударить по вашей репутации. Поэтому я и предлагаю тебе сделку. Мы той ночью «свалили» на тебя таксиста, а ты взамен отдаёшь нам этого иностранца. И дальше мы уже работаем с ним по собственной программе. Как видишь, здесь у нас условия получше, чем в вашем обшарпанном РОВД, – сказал полковник Дыня и обвёл руками вокруг.

Воронцов ещё раз осмотрел помещение, в котором они сейчас находились, и обратил внимание, что по метражу оно больше, чем те кабинеты, которые он видел за большими окнами, когда его вели сюда по коридору. И в нём почему-то не было ни камер, ни проводов. Только этот стол, огромное кресло, несколько стульев, пять рядов энергосберегающих светильников, вмонтированных в потолок, и стены неприятно-серого цвета. Больше никакой мебели. Слишком много пространства. Помещение предназначалось то ли для каких-то переговоров, то ли для… «Удобное, однако, место для допросов с пристрастием», – неожиданно подумал про себя Воронцов, представив, как далеко полетел бы стул, если бы чья-то тяжелая рука его «случайно» вдруг опрокинула. Вместе с тем, кто на нём бы в этот момент сидел и отказывался давать правильные ответы обитающим здесь борцам за безопасность.

– А как я вам его отдам? У меня уже открыто дело, и все документы оформлены…

– Степан, – скривился Дыня так, словно Воронцов ему говорил что-то совсем уж глупое. – Ну ты же не первый год в органах. Ну не мне же тебя учить. Я же не прошу тебя сфальсифицировать дело, или упрятать кого-то неугодного за решётку под надуманным предлогом. Хотя наши с тобой коллеги из сопредельных структурных подразделений и ведомств делают и не такое, и ты не хуже меня это знаешь. А чтобы помочь тебе соблюсти законность, я даже здесь пойду тебе навстречу. Мы отправим на твоё имя запрос от нашего департамента с просьбой выдать нам этого иностранного гражданина. И тогда ты закроешь против него все бумаги с абсолютно чистой совестью. А видео, снятое регистратором, останется между нами. Я даже гриф секретности на него наложу. И тогда им точно никто не воспользуется.

Вот он, излюбленный метод дэгэбистов – отыскать слабое место и начать на него давить. У Воронцова таким слабым местом была его дочь Машка. Бестолковая как следователь и непутёвая по жизни. Несмотря на возраст и время, которое она проработала в полиции, Воронцову иногда приходилось её буквально вести за ручку. И дело было даже не в характере его дочки, а в её детских комплексах. Живущая с матерью-феминисткой, убеждённой, что дети являются помехой в карьере и личной жизни, а вдобавок с отчимом-самодуром, который на корню гасил любую инициативу девочки, Машка не была склонна к рациональному мышлению, а поступки совершала импульсивно, под порывом. Так однажды она сбежала из дома «заботливой» мамаши и её хахаля – к «жестокому» и «бессердечному» отцу, которым её пугали с детства. К слову, таким жирным и заплывшим хахаль её матери тогда ещё не был. На тот момент он состоял в должности капитана, возглавлял в управлении ДГБ целый отдел, был более зажиточным и желанным, чем скромный лейтенант Воронцов, любящий свою работу и выполняющий её добросовестно.

В таком же порыве и сейчас она бросилась на капот. Тот самый капот, который теперь с таким хищным, людоедским взглядом показывал её отцу полковник Дыня. Машку Дыня никогда не любил. И каким бы плохим отцом Воронцов ни был, этот жирный подонок никогда бы ей его не заменил. И Воронцов всегда понимал, почему его дочь убежала к нему от этих двух самовлюблённых тварей, одна из которых по иронии судьбы приходилась ей родной матерью…

– Ну да, ну да, – вздохнул начальник Усть-Ингульского РОВД, достав из кармана пиджака носовой платок и вытирая со лба выступивший от нахлынувших переживаний пот. – А когда я задним числом это дело закрою, ты схватишь меня за жабры уже за подлог документов?

– Степан, ну о чём ты? – изобразил обиду тучный дэгэбист. – Я же сам предлагаю тебе этот уговор. Соблюсти его – в наших общих с тобой интересах. Какая выгода от этого мне, а какая – тебе, я уже объяснил.

Сейчас полковник ДГБ был похож уже не на хряка, а на удава с открытой пастью. Но кроликом Воронцов не был.

– Что ж, если ты хотел меня озадачить и вывести из состояния равновесия, будем считать, что тебе это удалось. Я действительно расстроен тем, как повела себя моя дочь – профессиональный, как мне казалось, полицейский. Только ты не учёл пару моментов. – Воронцов облокотился о стол и приблизился к Дыне. – Во-первых, знаешь ли, я уже давно вышел из того возраста, когда подобное фуфло могло бы расцениваться мною как компромат. Или нечто такое, что может мне или моей дочери запороть карьеру. Я бы ещё понял, если бы ты показал мне кино, как я беру у кого-то взятку. Или как ваша свора задерживает мой автомобиль, а там полный багажник наркотиков. Но такого ты мне никогда не покажешь, и никогда не снимешь. Разве что смонтируешь со своим Планокуровым.

– Самокуровым, – обиженно отозвался компьютерщик.

– Вершины своей карьеры я уже достиг, в любой момент могу свалить на пенсию. Стремиться мне уже не к чему, и бояться нечего, – спокойно произнёс Воронцов и отпил из большой кружки, почувствовав, как пересохло в горле.

– А как же дочь твоя, Машка? – спросил, глядя волком на Воронцова, Дыня. – У неё-то всё впереди. А ей это может оч-чень навредить.

– А дочь моя, Дыня, уже взрослый, совершеннолетний человек. Она сама в состоянии отвечать за свои действия и поступки, – говорил Воронцов то, чего бы никогда не сказал своей дочери лично. – Да и за что ей здесь отвечать? Что ей можно предъявить по факту данной записи? Как ты сам недавно сказал – нарушение должностных инструкций и техники безопасности. Она – обычный следователь, ей простится. К тому же баба. Смягчающее обстоятельство, как ты сам бы это назвал. А за то, что она так себя повела, будучи моей дочерью, нося мою фамилию и работая под моим началом, у меня с ней будет отдельный разговор.

Теперь Воронцов чётко осознал, что Дыня искал и нашёл у него слабое место, куда и нанёс удар. Следовательно, нужно было ударить по слабому месту Дыни.

– Ты давеча мне инженера напомнил, – уже не так напряжённо произнёс Воронцов, подливая себе чай из фарфорового чайника. – И не промахнулся. Там есть много интересных моментов, которые при других обстоятельствах я бы уже и не вспомнил. А ведь ваша управа и лично ты тогда его явно не за поджог КБ хотели себе загрести. Вам от него нужно было кое-что другое. Некий прибор, который этот гражданин братской Югославии успешно конструировал в Адмиральске. И вот тут уже мне стало интересно, что же вам нужно от этого патлатого, ради которого ты меня притащил в этот подвал и затеял весь этот спектакль с благодарностями. А потом я вдруг понял, что он родом из тех же краёв, что и тот инженер. Первый. Которого ты сам же мне и припомнил.

Воронцов говорил и с удовольствием наблюдал, как бледнеет и переполняется ужасом лицо Дыни. И этот ужас был не от того, что Воронцов вспомнил, а от того, что он провёл параллель.

– Как там его фамилия была? Лучич? И он, кажется, преподавал в АКУ. Там же, где сейчас учится и этот любитель поиграть в догонялки с полицией? – Воронцов наслаждался триумфом. И сейчас он видел, что точно попал по больному месту. – Что же он там такого конструирует? А, Дыня? Неужто новый прибор? Или, может быть, старый? – Воронцов говорил наугад, но явно попадал в яблочко.

– Хватит! – внезапно прервал Дыня и посмотрел на окружающих его дэгэбистов более мелкого звена.

– Тогда зачем он вам, чёрт побери, нужен? Какую ценность он для вас представляет?

– Ты же понимаешь, он иностранец, тем более студент АКУ…

– И что? У нас тут всяких иностранных граждан – вагон и маленькая тележка! Каждый пятый студент АКУ – иностранец! Кто из ближнего, а кто из дальнего зарубежья. А диаспор вон сколько! И там, знаешь ли, тоже не все граждане Причерномории. Не считая тех иностранцев, что работают на судостроительных заводах и портах. Эти тоже периодически творят всякую дичь и попадают к нам в райотдел. И что, всеми ими ДГБ занимается?

– Он замешан в крайне неприятных инцидентах.

– Где? В каких? Назови хоть один! – удивился Воронцов.

– Ну ты же помнишь нашумевшую историю на набережной. Конфликт иностранцев с местными жителями, в результате которого некоторые из них пострадали.

– Какой конфликт? С неграми и фашистскими отморозками?

– Ну не надо так категорично. Там не всё столь однозначно. – Дэгэбист начал нервничать.

– В конфликте, может быть, и не однозначно. Но при чём здесь этот патлатый?  Я чё-то не помню, чтобы этот парень был фигурантом данного дела. Там, знаешь ли, были только негры… Или здесь тоже не всё так однозначно? – начал догадываться Воронцов.

Начальник Усть-Ингульского райотдела снова отпил из чашки и вопросительно посмотрел на полковника ДГБ. У того в какой-то момент затряслись губы.

– Я понимаю твою иронию, Степан. Но смею тебе напомнить, что этим делом занимался ты и ваш райотдел.

– Ключевое слово – «занимался». Пока его не забрало к себе городское управление, где оно благополучно и потонуло.

Воронцов снова задумался. Врать про участие этого иностранца в том инциденте, который начал расследовать Усть-Ингульский райотдел, Дыня бы не стал. И тут уже Воронцов задумался о том, что, вероятно, есть вещи, о которых он просто не знает, а дэгэбист не хочет ему говорить.

– Что-то ты темнишь… – протянул Воронцов. – Но раз уж действительно никакого наезда не было, я его, наверное, отпущу.

– Как? Ты же только что мне тут битый час доказывал, что это для тебя это – дело чести, и ты намерен довести дело до конца.

– Ну, ты мне сам показал, как было. Открыл мне глаза. Получается, у меня претензий к парню теперь почти нет. То, что варили шмурдяк какой-то – это мелочь, сейчас каждый второй его варит. Штраф, конечно, я ему за это вкатаю, и без общественных работ он не останется. Но это никак не проблема органов госбезопасности. Такими делами занимается полиция, это как раз таки наша компетенция.

Воронцов сделал паузу и снова отпил из чашки.

В этот момент двери помещения раскрылись, и верный адъютант снова подошёл к дэгэбисту и что-то шепнул ему на ушко. Дыня ещё больше поменялся в лице. Он снова поднялся с кресла и направился к выходу. Как только он вышел, в помещение зашли двое сотрудников ДГБ – тот самый адьютант и ещё один, которые привезли Воронцова сюда. Они стояли возле двери и наблюдали за полицейским.

За столом всё так же монотонно постукивал по клавишам на ноутбуке компьютерщик.

– Вот скажи мне, Планокуров, хорошо ли тебе здесь работается? – Воронцов обернулся к специалисту за столом.

– Не жалуюсь, – сдержанно ответил тот.

– А ты пришёл сюда по призванию?

– Не понял…

– Ну, у тебя был выбор, какую профессию освоить? Может, это у вас семейное, родители твои на этой службе, династия, так сказать…

– Нет, – так же спокойно ответил тот, продолжая стучать по клавишам.

– Мне просто интересно, чем руководствуются люди, которые идут работать сюда. Тебе что, нравится наблюдать, как здесь проводят допросы? Как простых смертных раскатывают в блин?

– Простые смертные сюда не попадают, – сухо проговорил компьютерщик.

– Попадают, ещё как попадают, Самодуров.

– Самокуров, – сквозь зубы проговорил дэгэбист.

Он как-то холодно и отстранённо посмотрел на Воронцова.

– Вы тоже простых смертных допрашиваете.

– Допрашиваем, да. Какой же следственный процесс без этого? Но у нас, знаешь ли, так плотно техникой райотдел не напичкан. А у вас одних только камер столько – целая киноиндустрия! Такого «Голливуда», как у вас, у меня в райотделе нет. И плитка у меня если и есть, то только в параше. А тут она в комнате для переговоров. Зачем? Чтобы чай ненароком никто не пролил? Или, может, уссыкаются у вас здесь часто? Можешь мне ответить или нет?

Компьютерщик молча смотрел на монитор перед собой и Воронцова словно не слышал.

– Вот давеча мне отсюда передали таксиста со сломанным носом и выбитой челюстью, – продолжал полицейский, вдумчиво ходя по помещению и всматриваясь в стены с монотонным окрасом. – Ничего не делал, просто девушку подвёз. И вот я не знаю, кто именно ему все те увечья наносил, с которыми я его отвёз в больницу – те, кто на них напал, или его так «обработали» у вас в управлении? В подвальной комнате, такой, как эта.

Воронцов осмотрелся.

– Кажись, теперь я понимаю, почему плитка у вас на полу. Следы крови удобно вымывать? Чтобы не въедались?

Компьютерщик продолжал что-то набирать. Помощники Дыни стояли молча и в диалог не вмешивались.  Воронцов посмотрел на свои часы. Прошло уже два часа с момента, как с ним вели «важный разговор», удерживая здесь. И начальнику Усть-Ингульского отделения было крайне странно, почему за эти два часа ему ещё ни разу никто не позвонил.

Он достал мобильный телефон, чтобы проверить, включён ли звук. Но аппарат показывал отсутствие сети.

– Самокуров, я не понял. Вы что, глушилки включили? – перешёл на крик полицейский.

– Глушилки? – удивился компьютерщик. – Это подвал, здесь в принципе не ловит связь.

И тут до Воронцова дошло, почему Дыня мог его пригласить побеседовать именно в подвал. Именно для того, чтобы ему никто не мог дозвониться. От своей догадки полицейский просто рассвирепел. Он решительно направился к выходу. Однако двое дэгэбистов преградили ему путь.

– Вы в курсе, что сейчас незаконно удерживаете меня здесь? Если у вас есть какие-то обвинения, прошу их сейчас же мне предъявить! В противном случае все ваши действия незаконны, и если я сейчас отсюда не выйду, вопросами взаимоотношения силовых структур будет заниматься уже прокуратура!

Воронцов отпихнул за плечо одного из дэгэбистов и взялся за ручку двери. В этот момент на неё кто-то надавил с обратной стороны. Вошёл полковник Дыня. Его лицо было фиолетово-багровым.

– Признавайся! Это ты всё подстроил?

– Что подстроил? – недоумевал Воронцов, отойдя от двери.

– Дал ему возможность сбежать, лишь бы насолить мне? – Дыня был невероятно зол. – Мне только интересно, как тебе это удалось. За тобой наблюдали, ты ни с кем не связывался. Или ты заранее предупредил своих людей?

– Каких людей? Что значит – дал сбежать? Кому? Откуда? – всё ещё недопонимал Воронцов.

– Тому самому! – вскрикнул Дыня. – Это уже служебное преступление по предварительному сговору группой лиц! При содействии начальника твоего грёбанного изолятора и лично по твоему указанию!.. Ты учти, Степан, мы ещё твоё старое дело достанем, и посмотрим, что там за «служебная халатность» и «перегоревшая проводка». Я смотрю, ты с тех времён так ничего и не усвоил! Идёшь по тем же стопам?

Дыня ходил по помещению и тяжело дышал. Так обычно дышат старые обрюзгшие люди в момент какого-то стресса.

– Это же надо – дал указание охраннику своего изолятора. Да когда ты успел?! Как ты это предвидел?! Ты мне так хотел поднасрать, что устроил ему побег? Решил его укрыть, чтобы он МНЕ не достался?

– Я дал указание охраннику изолятора, чтобы он помог кому-то из него сбежать? Дыня, да тебе лечиться надо! – проговаривал Воронцов.

Он вспомнил обо всём, что Дыня перед этим ему говорил, об иностранце, которого и хотел у него забрать – и пазлы в его голове сошлись.

Воронцова вдруг охватило чувство облегчения и злорадства. И собственного триумфа. Он даже повеселел от осознания того факта, что к данному триумфу он не приложил ни малейших усилий.

– В таком случае, как твой иностранец смог сбежать из ИВС САМ? «Интел-секьюрити» обойти невозможно! Там же «умные решётки»!

Вместо ответа Воронцов снова сел за стол и потянулся за чайником, демонстративно налил себе полную кружку чая и с наслаждением начал его попивать. Чай, который до этого ему казался чуть ли не мочой, внезапно приобрёл абсолютно другой вкус. Он понимал, что на него так действует не вкус чая. В нём играет сладость возмездия. Он не смотрел на Дыню, но слышал, как тот матерится…

Задержанный технарь из АКУ был достаточно умён. Воронцов помнил, как неплохо он держал себя при задержании и как ориентировался в чужой квартире, в которую занёс разоспавшегося фотокора. Ещё тогда лицо этого парня показалось начальнику РОВД знакомым, и он отчаянно пытался вспомнить, где его видел.

И тут до Воронцова дошло. Этот парень присутствовал на демонстрации системы «Интел-Секьюрити». Их была целая группа из АКУ. Они представляли свою разработку – систему камер наружного наблюдения «Сигма», которая конкурировала с системой «Интелвизор», частью которой и была «Интел-Секьюрити». Ещё тогда этот патлатый задавал представителю иностранной компании коварные вопросы, раскладывая по полочкам недостатки их системы. Он напирал на то, что слабым местом «Интел-Секьюрити» является отсутствие в системе функции идентификации личности. Система реагирует на команды с пультов и выполнит команду любого, кто нажмёт ту или иную кнопку. Она не сможет различить, нажимает ли кнопку тот, кому положено её нажимать.

– Существует ли вероятность того, что задержанный сам воспользуется алгоритмом работы «умных решёток» и сбежит? Ведь для этого ему достаточно будет создать ситуацию, когда охранник войдёт в камеру, выбежать из неё, добежать до пульта и нажать кнопку блокировки дверей в коридоре изолятора.

Патлатый даже подошёл к презентационному стенду и показал, как это можно сделать. Докладчики высокомерно покривились и пожали плечами – что же это, дескать, должно произойти, чтобы охраннику понадобилось заходить в камеру.

– Можно изобразить эпилептический припадок, приступ, начать задыхаться, биться о пол, – моделировал ситуации парень. – В принципе, нормальная практика для охраны – вызвать врача. Но если счёт идёт на секунды, а врач по каким-то причинам отсутствует, то охранник может зайти сам, чтобы удостовериться и оказать человеку помощь. И в тот момент, когда он находиться внутри камеры, задержанному не составит сложности, воспользовавшись его замешательством, выбежать из неё и нажать вот эту кнопку на пульте. И получится, что заблокирован внутри изолятора окажется его охранник, а задержанный – на свободе…

Но тогда присутствующие члены комиссии не отнеслись к его словам серьёзно. Кто-то посмеялся, кто-то махнул рукой и назвал это ребячеством. А председатель комиссии со снисходительной улыбкой произнёс:

– Вы приходите к таким выводам, потому что слушали наши доклады и видите схемы. А теперь представьте себе обычного задержанного, которого привозят в отделение. Разве он станет разбираться в этих кнопках и выстраивать такие хитроумные планы? Вы-то уже знаете принцип работы нашей системы – мы вам всё показали. Но он же не знает?..

Тогда не дружащий с современной техникой Воронцов отметил, что лично он предложил бы всё оставить по-старому, мотивировав это тем, что метод обустройства ИВС Усть-Ингульского РОВД обычными решётками с механическими замками – рабочий, надёжный и проверенный годами. По поводу же навороченных и не совсем ему понятных «умных решёток» пошутил, что попади в ИВС конкретно этот парень, он легко смог бы воспользоваться системой и сбежать. Присутствующие засмеялись и захлопали. На этом дискуссии по поводу системы «Интел-секьюрити» и закончились. Мог ли Воронцов тогда предположить, что ситуация, которую обсуждали как шутку, произойдёт в реальности, конкретно с этим парнем и конкретно в его отделении?

Отпив чая и поражённый своей догадкой, он вдруг захохотал так, что чуть не подавился сам и расплескал фиолетово-розовую жидкость по поверхности стола.

– Ммм, какой аромат, – с улыбкой произнёс Воронцов. – Никогда бы не подумал, что у вас в подвале наливают такой вкусный чай.

Внезапно Дыня вырвал чашку из рук Воронцова и со всей силы саданул её об пол. Та ударилась о плитку и разлетелась на десятки осколков, прорисовав на стене характерный дугообразный орнамент с подтёками. Красно-малиновый цвет, в который окрасились часть стены и покрытия на полу, показался Воронцову весьма символичным.

– Это так ты со мной счёты сводишь? – кричал полковник ДГБ. – Я-то понадеялся, что ты уже, старый болван, остепенился. С тобой по-хорошему, а ты… Я же к тебе по-человечески, со всем сердцем, со всей душой! А ты как уркаган последний!!!

– Со всей душой, говоришь? По-человечески? – полицейский поднялся со стула и направился к выходу, вытирая уголки рта платочком. – Жену ты у меня тоже «по-человечески» уводил? И доченьку мою, Машку, пытался заставить тебя папой называть. Тоже, стало быть, со всей душой. И придумывал ей всякие страшилки про злого Воронцова. А теперь вдруг вздумал меня шантажировать записью, где она поддалась эмоциям и не так себя повела. Дисквалификацией меня пугать.

– Стоять! – неистово заорал Дыня. – Наш разговор ещё не закончен!

– Какой разговор? Про взаимоотношения силовых структур? Сейчас я тебе покажу, какими могут быть эти взаимоотношения!

Воронцов сделал два шага навстречу и с силой, на какую только был способен, заехал полковнику кулаком по лицу, отчего тот плюхнулся в своё огромное кресло и смотрел на ударившего его оппонента отупевшим взглядом. Кулак Воронцова при этом даже не болел. Слой жира и атрофировавшихся мышц, скопившихся под скулами располневшего дэгэбиста, смягчил удар настолько, что Воронцову показалось, словно он бьёт не по лицу, а по телогрейке.

Один из адъютантов пытался заломать Воронцову руки, но тот отшвырнул его с такой силой, что Дынин подчинённый отлетел на несколько метров, упал и схватился за ушибленное колено. Воронцов решительно направился к выходу, у которого стоял в растерянности щуплый Самокуров и, сняв трубку висящего у входа телефона, пытался связаться с кем-то по внутренней связи.

– Только попробуй! – прорычал Воронцов, ткнув в него пальцем. – Иначе полетишь, вслед за своим хозяином!

Воронцов открыл дверь и направился прочь из этого уже успевшего ему осточертеть помещения. Вдогонку никто не последовал.

Как только он поднялся на первый этаж и с ненавистью провернул «вертушку», его телефон начал издавать звуки, характерные для поступающих сообщений. Он достал из кармана мобильный – и опешил: на него один за другим стали приходить сообщения о пропущенных вызовах. Звонки были и от дочери Машки, и от охранника Седова, и от Сомова с Левицким, и от водителя Сан Саныча. Даже от практиканта Юрия, который ранее сам никогда ему не звонил. А ещё семь вызовов от проводницы Людочки и шестнадцать – с незнакомых ему номеров.

«Вот вам и ваши умные решётки», – ухмыльнулся Воронцов, глядя на экран своего вибрирующего телефона, получающего всё новые и новые уведомления.

Он обернулся и посмотрел на здание ДГБ, которое в свете ночных фонарей показалось ему ещё более зловещим.