Несвятые 90-ые

      Она плакала навзрыд, отчаянно и безнадежно. Так плачут, когда никто не видит, когда нет надежды на утешение. Но она стояла у всех на виду на маленьком крылечке почтового отделения. И это было таким контрастом с тем, как она выглядела! Она была слишком хорошо и добротно одета.
 
     Я видела ее, только что, внутри почты.

     - Понимаете, я совсем одна живу, мне некому помочь - говорила она почтовой работнице.

     - Я вам уже не раз сказала - денег нет. Пенсию давно не перечисляют. Что я могу сделать? – (я не ошиблась, написав «вам» с маленькой буквы – именно так звучало).

     - Пожалуйста. Посмотрите внимательнее.
 
     - Нет ничего. Не задерживайте очередь.

     Очереди почти не было, ссылаться было не на кого.

     Я получила бандероль, опустила письмо в почтовый ящик, вышла из отделения и увидела ее снова. Она плакала.

     Все проходили мимо, я тоже прошла мимо, стараясь на нее не смотреть.
 
     И чем я могла ей помочь? Зарплата на работе катастрофически уменьшалась, часть ее  уходила на уплату налогов открытого нами маленького подобия бизнеса – необходимые налоговые отчисления превышали «доход». Бизнес был весьма условным, как и у всех друзей, которые пытались что-то покупать, что-то продавать, делать какую-то примитивную мебель. В общем, все, что в голову приходило бывшим советским людям, привыкшим к небольшой, но стабильной зарплате и нормальной пенсии.
 
     Дома лежали полученные на работе несколько пачек сигарет, которые выдали на работе в счет заработной платы. Югославский костюм, который я выиграла на работе в лотерею и который, по счастью, подошел мне по размеру. Все это можно было на что-то обменять, но денег тоже не было. В кармане моего легчайшего пальто лежала какая-то мелочь – ею только оскорбить можно.
 
      Но на душе у меня было неспокойно, хотя мы уже почти привыкли видеть нищих, бездомных и проходить мимо. Уж слишком ее внешний вид не соответствовал уровню ее отчаяния. Я не выдержала и вернулась назад, но на крылечке уже никого не было. Сделав (для самой себя)вид, что мне что-то нужно на почте, я зашла в отделение. Она опять стояла перед барьером, отделяющим ее от надежды на лучшее.

     - Послушайте, я уже несколько дней не ела. У меня дома ни крошки. Я одна живу, мне помочь некому.

     Угрюмое молчание в ответ.

     - Посмотрите внимательнее, не может же такого быть! Ну что, что мне делать?!

     Работница с видом затравленного зверька, уже старалась  не смотреть на посетительницу.

     - Нет ничего! Я уже смотрела!

     Я дождалась, пока она вышла, и вышла следом за ней.  Она больше не плакала, а с отсутствующим видом смотрела куда-то в пустоту.

     Я собрала всю мелочь, которая была у меня в кармане и протянула ей.

     - Вот, возьмите, пожалуйста – ожидая презрительного взгляда и почти грубого отказа.

     Она подняла глаза, и сказала:

     - Спасибо.

     И взяла протянутую мелочь.

     Многое забылось из того времени, а этот эпизод врезался основательно в мою память. Я не могла понять, почему? Это было не самое страшное из того, что нам приходилось видеть.

     Но на днях я увидела пожилого мужчину, который тщетно пытался завязать развязавшиеся шнурки на кроссовках.
    
     - Вам помочь?
    
     Он ответил грубо, обидно грубо (можно подумать, что грубость бывает еще и не обидной).

     И вдруг я вспомнила давно ушедшее время и эту мимолетную встречу. Подвига с моей стороны не было. В конце концов, у нас в холодильнике лежали еще несколько кубиков бульона Maggi, стояли бутылочки с молоком из детской кухни, лежали килограмм вермишели и килограмм сахара, полученные по талонам. Отданной мелочи едва-едва хватило бы на буханку хлеба, и всё. Но она мужественно и с достоинством приняла приняла мою помощь. И этим поблагодарила меня. Хотя, скорее всего, эти копейки ничего не значили и ее не спасали.
    
     Или я опять чего-то не поняла?