Угандийский дневник

Я сел и развернул газету. Жизнь в маленькой Уганде кишела событиями: враждующие партии, битвы крестьян с коммунальщиками, изнасилования, убийства, праздники урожая… В одном селе обезьяна украла ребенка у матери!

Высоко в глубоком синем небе над военной базой кружили аисты марабу. «Марабу» — это что-то вроде мудреца-отшельника, их так назвали арабы. Мне нравились эти большие костлявые птицы с отталкивающими, паршивыми физиономиями. Они были неприкасаемы, умны, насмешливы — они были как бы надо всем.

Мой инженер-связист Павлик был человек неплохой, но занудный. Не со зла, а так, из-за какой-то внутренней несобранности. В любой момент его можно было сбить с мысли, — попросить рассказать, где купить деревянных слонов, куда сходить на массаж спины. Чем лечить горло, нос, уши, ноги, лишай, плоскостопие, и так далее. Он был въедливый трудоголик, имел лицо землистого цвета и детскую улыбку; ему бы не помешал отдых в санатории с пробежками по утрам и пара марок ЛСД...

Там я заметил, что русские мужчины много курят, пьют и едят; они думают какие-то свои невеселые мысли и живут, не стараясь сделать себе хорошо. У них дети, кредиты, дачи и ипотеки плюс тещи, никак не собирающиеся помирать. Они запряжены в жизнь как волы, и тянут телегу до конца… Было весело пить с ними алкоголь. Но я терпеть на мог общаться с русскими в трезвом виде до и после работы. Что-то бесконечно угрюмое было в нас всех. Задавленный ужас и невежество сквозило в повадках и манере речи. А может быть, эта угрюмость исходила лишь от меня? Может, я сам боялся нечаянно показать темноту, не замаскированную ничем? К счастью, всегда можно было пойти к женщинам.

***
...У африканских женщин специфический запах и холодная кожа. Этот запах и эту кожу я не никогда забуду. Это как вкус первой сигареты в детстве. Стоял октябрь. Впервые я переспал с фотомоделью. Она была холодной и скучной, как я и ожидал. С профессионализмом во взгляде Дрюсилла (вот смешное имя!) собрала мои мятые банкноты, поправила волосы и умчала домой.

Крупные, пухлые и откровенно толстые леди в местных условиях водятся в изобилии. Тут уже у школьниц выдающиеся груди. (Природа и солнце необычайно щедры.) Много женщин работает на чайных плантациях. Все они происходят из разных племен и легко отличают друг друга по форме тела и композиции лиц.

Так, существуют шкафоподобные тяжелые леди с выдающимися ягодицами и светло-коричневой кожей. Другие значительно темнее, стройнее, длиннорукие и коротконогие. У третьих выступающая обезьянья челюсть — я бы сравнил их с красивыми обезьяньими самками…

Кстати, отдельного упоминания заслуживают прически. Едва не подавляющее большинство представительниц этого пола носят разнообразные парики, которые крепятся к коротковолосым головам при помощи хитроумных тесёмок. Настоящие волосы жесткие и неудобные в эксплуатации. Ну и конечно, в ходу dreadlocks. Иные же — просто стригутся налысо.

Племена тут живут в глухих деревушках, раскиданных по стране. Каждый регион неформально считается отдельным королевством.

А вот стариков мало, и похоже, до пенсии они не доживают...

***
У Полли был отличный английский; она любила подпевать песенкам с музыкального канала и смотреть, как берут интервью у детишек. У нее была большая попа и аккуратная грудь. Я любил смотреть на ее ярко-розовое влагалище, раздвинув пальцами половые губы. Какой сочный, резкий, блестящий цвет! Какой контраст с темной коричневостью остальной кожи!

«Черные ботинки, розовые внутри. Или лозунги…» — завертелось у меня в голове.

Полли была из племени Мчига. Ее родня жила по соседству с племенем, откуда вышел нынешний президент страны Мусевени. У нее была мечта — открыть магазин одежды.

— Если ты захочешь взять меня замуж, то учти — моим родителям надо будет дать десять коров!

— Как дорого! Даже странно, что у вас такая рождаемость. Знаешь, мы, — белые эгоисты, — плевать хотели на браки. Это сексизм! Пусть женщина дарит десять коров мне! — сказал я и начал представлять, куда я, черт возьми, дену столько коров?

— Поэтому вы и вымираете там у себя. Белые эгоисты, — могла бы сказать она, но я додумал за нее.

Полли была отельной горничной. Бритоголовая, бедная, она жила в обычной хибаре, коих было много раскидано на холмах между кофейных деревьев. Каждый день она ходила на работу в отель. Я покупал ей йогурты и сладости.

— Алекс... Ты мне подаришь смартфон? — спросила она с надеждой.

О, нет. Опять эти истории со смартфоном. Ну конечно. Ты богатая белая морда. Думаешь удовлетворить ее исключительно йогуртами, шоколадками и куриными крылышками?

— Я подумаю…

***
Ранним утром мы все садились в автобус и ехали на военную базу. Похмелье и тоска сопровождали нас, как верные псы.

На базе делать сегодня было совершенно нечего. Мы слонялись в ожидании обеда. Вначале я ходил красный, как вымпел, — очень сильное солнце. Другие русские выглядели так же. (Скоро с нас начнет слезать кожа, и мы будем совсем отвратительны.)

Возвращаясь с работы, я курил дурь с новоиспеченными приятелями. Мы пинали мяч во дворе, пили виски, смотрели клипы на ютубе… Нам было хорошо, что скрывать. Жены остались в России, дети тоже. Никаких забот.

Я, впрочем, бросал их в середине вечера - они были простые парни, артиллеристы и штурманы... Никто из них не грезил о литературе или живописи. Никто не читал стихов Сергея Жадана. Я же мечтал публиковаться и получать гонорары.

«Всё, что вас интересует, — это виски, бабы, трава и бургеры, —думал я. — Конечно, и меня тоже... Но как же мой личностный рост?»

Красота настоящего английского явно была утрачена у арабов и азиатов, — мне казалось, даже в Уганде она иногда выше уровнем, — мне попадались словечки типа “likewise” или “vertigo”. Тут в ходу были старомодные имена времен Дизраэли и Гладстона: Рональд, Диксон, Годфри, Одри, Августа...

Но как же надоел мне со временем этот английский язык. Он повсюду. Эти односложные словечки, будто плевки. Cut it, get it, set it, crack ‘em, screw ‘em, betcha. Эта фонетика, как будто говоришь с набитым ртом. Но англичане оказались такими практичными говнюками, что свою практичность навязали целому миру! Впрочем, я не жалуюсь. Если бы не их экспансивность, мне бы пришлось учить суахили, арабский, китайский и хинди. И я бы уже скончался от мозгового истощения.

***
Наши не любят черные очки — от солнца спасаются методом прищуривания. Они не боятся рака кожи и отслоения сетчатки от солнца; любят советские фильмы про военных. Они становятся морщинисты и сутулы раньше времени — ведь жизнь должна быть натянутой, как струна, тяжелой и беспощадной.

Мне всегда казалось, что русским не хватает чего-то огненного и сильного, как полет в космос. Мы уже готовы к этому подвигу, и каждый день, не видя для подвига возможностей, незаметно убиваем себя алкоголем и табаком. Русские стремятся к смерти. Этот инстинкт у нас включается, как только нам становится скучно. Мы не годимся для размеренного существования...

— Ты что, куришь после второго инфаркта?

— А чего, пока жена не видит…

***
В Энтеббе со мной работал Володя. Он был пожилой дядька, бывший ВДВ-шник. Борода, сиплый голос, широкие плечи. И хромота на левую ногу. Он научил меня пить джин прямо на работе, подливая его в бутылки с водой. Они всегда вместе — Уганда и джин. Джин и Уганда.

Однажды мы сидели у бассейна и курили кубинские сигариллы из дьюти-фри. Черные официантки принесли нам пиво Nile в запотевших бокалах. Володя жадно пил холодное пиво, растирал больную ногу и рассказывал:
— Меня чуть не взорвали в Афгане, где я был переводчиком с фарси — я вышел из вагончика, где мы сидели с военными, чтобы поссать. И через секунду в него угодил снаряд! Бабах! Всех — насмерть... А мне повезло!

Я сидел с разинутым ртом.

— …Воевал в Конго в миротворческой миссии, — однажды надо было отвезти труп моего товарища обратно в Россию… Как я намаялся с этим оцинкованным гробом, везя его через Швейцарию!.. В Бирме я попал под радарное излучение — эх, с тех пор женщины меня… интересуют мало...

— А отчего хромаешь? Небось, подстрелили где-нибудь в Алжире, когда ты полз через пустыню, спасая окровавленных детей?

— Да нет-е-ет, — он сипло засмеялся в своей добродушной манере. — Упал со стремянки у себя дома в Рязани, когда потолок красил... Вот паскудство.

Я научил его курить траву, — она здорово помогала Володе от давления. Он был благодарен мне и подарил диск японской порнухи.

***
В воскресенье я зашел в гости к Полли и позвал ее погулять. Мы бродили по окраине Энтеббе, по саванне. У сельских домиков росли кофейные кусты. Закат, как всегда, наступил быстро. Около шести уже стемнело. Мы вернулись к ней домой. Как только мы занялись любовью, замок на двери пришел в движение. Я быстро натянул штаны. Через мгновение внутрь вошла ее соседка Марта. Что теперь делать? Нам негде было уединиться.

Как раз в эту ночь случилась полная луна. Мы пошли вдоль кустов, натыкаясь на ворчливых кур. Где-то лаяли псы, светили фарами мототакси — бода-бода. Найти укромное место было непросто.

Наконец, мы упали под дерево, я положил ее под себя на траву и… вошел в нее.

Камни впивались мне в коленки. Впервые я совокуплялся с женщиной на голой земле. Луна возбуждалась, глядя на нас, Полли стонала, а я хохотал про себя!

Боже, мне было 28 лет, и жизнь была восхитительна.

***
Однажды я просто решил профессионально выучить английский. Так и поехало. Это было на втором курсе университета. До тех пор я не знал, чего я хочу. Все остальные предметы казались просто впихнутыми в факультетскую программу, чтобы занять время…

Так я стал переводчиком. То сюда позовут, то туда. Странно, что люди не могут друг друга понять. Люди технически все одинаковые, но существует эта дурацкая разница в языках... И вот, — одинаковые люди не понимают друг друга. Впрочем, это мой хлеб.

В России люди ходят по краю и лучше всего умеют жить, когда в воздухе пахнет смертью. Они убивают за мир и уничтожают настоящее во имя прошлого. Про будущее они вообще не знают. И они очень любят экспортировать вооружение. Так я стал участвовать в индустрии вооружения: авианосцы, боевые самолеты, вертолеты, пушки, зенитки.

К примеру, я на каких-то переговорах. Офицеры с потными белыми (и черными) лицами, майор-араб, откуда-то взявшиеся пакистанцы. Клиенты смотрят на меня зло. Это потому, что я плохо перевожу? Или у них просто мрачное настроение? Непонятно. Я всегда просто Переводчик. Меня таскают за собой, как этажерку на колесиках. Как вас там, Андрей-Алексей-Артем?


***
В китайском ресторане несли еду не меньше часа. Мы пили пиво и принесенное виски Bond 7. Солнце обжигало нам спины. Женщины напились, обнаглели и стали ржать особенно громко. Их пальцы были жирны от рыбы, которую они ели прямо руками. Они бы и раскраснелись, но были чернокожими.

Кое-кто уже клевал носом и одновременно тянул полудохлую сигарету.

Валера бранил сонных официанток на непонятном им языке. Потом пришли пилоты-испытатели. Мы все приосанились.

Их двое. Они — не менее, чем звезды у нас.

Мокрые после полета, они расписываются в рапортах, будто раздают автографы; стоя у самолетов. Им плевать на нас, у них решительный прищур глаз. Лучшие девки, лучшие номера, всё для них и ради них тут.

Каждый день у нас испытания самолетов. Мы сидим на солнцепеке под тентом, рядом со взлетной полосой. Еду нам привозят из отеля, прямо сюда. В коробках, укрытых фольгой. У меня на ушах – специальные наушники против шума. Мы учим неиспорченных черных парней науке убивать. После нас родные джунгли они увидят другими глазами. Глазами охотников за головами. Высота в десять километров, ледяной фюзеляж. Они и так-то похожи на диких зверей, а за штурвалом новейших истребителей — и подавно…

***
Однажды она спросила:

— А почему ты столько пьешь?

— Потому что... Я не уверен в своих чувствах к тебе. К тому же, русским надо пить, чтобы разгонять свою природную угрюмость. И мне стыдно, что я просто хочу тебя трахать, а не заводить семью. А еще потому, что надо расслабиться. Мы белые люди вечно на взводе и полны отупляющей тоски.

— О, милый, вы русские такие несчастные!

— Да, детка. Всё оттого, что глубоко в душе мы знаем, что живем неправильно, что нас мучает совесть; что никто никого не любит, и что все мы будем гореть в аду.

Ее тело было покрыто шрамами.
— Боже, почему у тебя так много шрамов? — спросил я.

— Ты не захочешь знать...

— Нет, расскажи!

— Ну хорошо... Меня резала ножом моя собственная мать. А отец держал, чтобы я не вырывалась...

Я остолбенел.

— Да, иначе меня могли убить. Принести в жертву, похоронить в фундаменте...
закопать...

— Ваши народные традиции всегда повергают меня в шок! — сказал я ошарашенно.

Голая, она сидела на моей кровати с бокалом в руке и рассказывала низким пугающим голосом:

— Да, мы дикие животные, как вы белые и думаете! У нас есть страшные ритуалы. Например, ведьма крадет младенца. И продает его кому-то, кто строит дом. Заложить мертвого чистого ребенка в фундамент считается хорошим предвестием.

— А шрамы?

— Если на ребенке шрамы, ведьма его не возьмет.

Да, они похожи на детей. И оттого у них все по-детски просто: секс для них — как закат или дождь — не тайна, не мистерия, не инициация. Он просто есть. Когда она пришла ко мне впервые, мы просто начали целоваться, а потом легли. Никаких специальных мер не понадобилось.

***
Две красивые черные сестры Мария и Линда полулежали в шезлонгах и смеялись. Третья сидела на высоком стуле и болтала ногами. У нее был вид Лолиты, но она была гораздо доступнее, за это можно было поручиться. Я смотрел на нее, а она – на меня. Возраст определить довольно сложно, они так рано развиваются. Сдается, ей было как минимум семнадцать.

И вот, она - стройная, высокая, плоскогрудая нимфетка с неправильным прикусом, делающим ее раза в два раза сексуальнее. Она совсем не говорила по-английски, только улыбалась и оказывала сопротивление – что не только не помешало, но наоборот, превратилось в веселую и развратную игру…

Американец, с которым Энжел ходила везде, поскрипывал шеей, как мачтой. В шее у него был имплантат. Он неуклюже оборачивался и говорил: "Baby, you are allright".

Ее тетя Мария, умная, проницательная, соблазнительная, была подругой русского инженера по вооружению, а в Англии у нее жила дочка и дочкин белый папа.

Сестра Марии была ее копией, только чуть располневшей, и встречалась с радистом. Бетти была еще одной сестрой из их семьи, и тоже часто бывала в отеле…

Когда-то семейство убежало от резни в Руанде 1994 года.

Мария рассказывала, как 6 апреля 1994 ракета «земля-воздух» уничтожила самолет, в котором летели  в Танзанию президенты Руанды и Бурунди, - они как раз хотели положить конец кровавой вражде племен хуту и тутси...

…Черные девки, не понимая слов, хохочут, обнажая стройные ряды белых, как слоновая кость, зубов, и хлопают себя по бархатным бедрам. Цвет белков у них желтовато-белый, с черными или темно-коричневыми пуговицами зрачков посередине; белок налит красным, отчего кажется, что у них внутри все настроено на каком-то предельном градусе…

***
Многие угандийцы пьют с малых лет, благо сырье для самогона, — сахарный тростник, маниока и бананы, — растут здесь обильно. А этот знаменитый джин Uganda Waragi! Сколько его было выпито. Красивые статные бутылки, похожие на английских лордов, с красно-белыми этикетками!

Подпольные предприятия по производству спиртного — это просто навесы в лесу и горящие костры, между которыми снуют у бочек с забродившим тростником люди в грязных одеждах. Они работают семьями, и пьют тоже семьями, вместе с детьми, в домах без электричества: земляной пол, дырка в стене вместо окна. Женщины работают также на чайных плантациях.

А еще вечная тема — мужчины и война…

Наши смотрят кино про летчиков, обсуждают самолеты, ракеты, бомбы, пулеметы, сражения, поражения и доблесть российской обороны.

— Наша кормилица, гонка вооружений, — улыбаясь, млеет седой полковник.

Эти сложные машины, взмывающие ввысь, эта суета, беготня по аэродрому, напряженная работа и вредные привычки, африканские рассветы и закаты, отражаемые в наших русских глазах — все это до последнего винтика и нервного импульса посвящено войне.

А черные солдаты на военной базе похожи на разболтанных охламонов, которые только и стараются увильнуть от обязанностей. Им очень по душе болтать и шутить, уносить с базы керосин в бутылочках из-под воды и незаметно исчезать после обеда — исчезая в плинтусах и дырах ангара, как тараканы.

Спустя несколько месяцев я грезил о родине. Я хотел жести и холода, заиндевевших физиономий, ругани, копченой селедки, кораблей на Неве, бледнооких женщин. И родной речи на улицах.

Авиация несла тяжелые потери — самых опытных техников арестовали-таки за вынос керосина. Их предупреждали… Но масштабы утечки топлива были колоссальные. Беззубый добряк Мугиша влип на два года тюрьмы.

Заключение его не очень беспокоило — там он отдохнет от жены и многочисленных детей… Здесь к этому относятся проще: ну кутузка, ну что такого...

— Но без него мы не сможем летать! Он главный техник! Кроме него, никто не знает, где лежит их чертов инвентарь.

Целая куча наших генералов собралась, чтобы придумать, как можно помочь Мугише. Они пили водку на солнцепеке и ходили, сгорбившись, вяло препираясь между собой и давно забыв, кто чей начальник. Затем решили дать взятку полиции.

Кое-кто из нашей делегации плотно пустил корни в африканскую землю: у одного из переводчиков родился здесь сын, и он поселил его вместе с матерью в своем номере вплоть до конца заезда. Там у мальчишки была даже детская кроватка, и повсюду игрушки. О блаженный Иероним, покровитель переводчиков, где были твои глаза!?

В первой половине года солнце особенно яркое, и оттенки загара эволюционируют: от бронзового через шоколадный к непосредственно черному. Сам я процесса перехода не наблюдал, — кажется, его почти невозможно уловить — сложнее, чем отследить движение часовой стрелки на циферблате. Но знающие люди говорят, что так оно и есть.

***
Полли звонила, но я не брал трубку.
Что тут непонятного? Я же сказал вчера, что между нами все кончено. Зачем звонить?...
Потом позвонила Рэйчел:

— Слушай, тут твоя девчонка у меня в кабаке. Выпила уже три пива и все ноет, мол, я люблю Алекса,
хочу, чтобы он пришел. Все ноет и ноет. Приходи, что ли…

— Какого черта она выдумывает?

— Не знаю, не мое дело.

Я пошел в кабак — мрачное темное узилище с железными дверьми и пластиковыми столами.

Впервые я увидел ее пьяной.

Полли повисла у меня на руках, расцеловала. Ее движения были суетливыми. Пухлые черные губы были в слезах. Она была красива, несчастна, наивна. Я не знал, что мне делать и с ней, и с собой.

Она всплескивала руками, шаталась.

— Я впервые так напилась… Алекс… Мы мусульманки вообще не пьем…

— Она и вчера тут сидела, — сказала Рэйчел. — Тоже тебя вспоминала.

— Слушай, Полли, я же тебе уже все объяснил… — начал я.

Всей этой истории не суждено было продлиться долго. Как бы мы ни признавались друг другу в любви, все понимали, что ровно 13 августа любовь сядет в самолет и улетит в Россию.

Я поволок ее домой.

***
А потом я и сам влюбился, как гребаный школьник! Келли работала на ресепшене в нашей гостинице. Она была слишком красивой и слишком соблазнительно улыбалась.

За стойкой она стояла, как капитан корабля. Волосы были стянуты узлом на затылке, кожа — цвета кофе со сливками.

Келли сама позвала меня на свидание:
— Может, пропустим по пиву?

Я был шокирован. Мне даже стало страшно... Конечно, давай!

На первое свидание я ждал ее два часа. Я успел выпить несколько порций джина, разозлиться и успокоиться несколько раз. Стемнело, когда она наконец позвонила. Мы пили и ели пиццу, и нам было хорошо. Ее черты лица были тонкими, изящными — почти что лицо актрисы. Ее отец был англичанин, а мать родилась и жила здесь.

— Ты красива, как Джессика Альба! — сказал я ей в восхищении.

У нее была маленькая дочь. Ее глубокий голос вибрировал ироническими интонациями.
Разговор наш становился все более фривольным, когда она поведала мне о своих сексуальных игрушках.

— …а потом я обычно беру третий, такой жужжащий с матовым покрытием и кладу его себе на клитор.

В этот момент в моей пьяной голове рубильник критического мышления вырубило напрочь. Я подумал, раз женщина делает такие признания, значит… Господи, я уже парил под потолком. Я решил, что мы будем вместе — навсегда. Я уже почти готов был удочерить ее дочку и потом вернуться в Уганду, чтобы жить с ними вместе. За какие-то пару минут я распланировал свою жизнь далеко вперед!

Мне казалось, что сама судьба привела меня сюда и соединила нас под этой луной.

Мы шли домой, взявшись за руки, оба были изрядно пьяны. Я плел романтический бред о луне, о страсти, о джунглях, о горячей любви, над которой не властны расстояния. Я фальшиво пел что-то из Вертинского. Келли смеялась, ничему не противоречила и с легкостью поддерживала мои разглагольствования:

— О, ты такой милый! Знаешь, меня так бесило, что ты не обращаешь на меня внимания!

— Келли, ты просто слишком великолепна, чтобы запросто подойти к тебе и заговорить…

Казалось, мы знакомы уже сто лет. В такой ситуации даже закоренелый женоненавистник растает как мороженое.

Я быстро остыл к остальным местным зазнобам. Она аристократка. А такие аристократы, как мы, должны быть вместе, это же очевидно. Простые черные девочки — ну, они найдут себе простых черных мальчиков... А Келли… Да она же словно феррари среди фиатов!!!

***
Четыре дня спустя я ждал ее на прощальный вечер. Мы условились увидеться перед моим отлетом в Россию, посидеть где-нибудь вдвоем. Вечером состоялась грандиознейшая пирушка. Мы пили всей русской бригадой. Звенели бокалы, а дым от марихуаны мешался с чадом от куриных окорочков.

Келли так и не приходила. Она не отвечала на звонки и на сообщения. Проходил час за часом, я напивался сильнее. Потом все ушли, а я всё сидел в углу, — остывший, бледный, раздавленный и обиженный на весь мир. Мне казалось, будто мне выпустили кишки. Я заливал в себя виски стаканами, покуда не отрубился.

Поспав несколько часов, я встал рано. Нужно было собирать чемоданы. Я начал пить джин в 9 утра. Полли провожала меня. Она не заподозрила ничего необычного.

«Сегодня ведь он уезжает. Так почему бы ему не начать пить джин в 9 утра?»

Мы обнимались. Я был благодарен ей за всё её тепло.

«Я люблю тебя, люблю тебя», — все твердила она.

Я целовал ее, гладил и говорил, что тоже люблю. Лишь бы утешить. И добавлял:

— Но я улетаю, детка.

— Но я люблю тебя, люблю, люблю! — повторяла она как заклинание.

Как будто ее «люблю» способно повернуть вспять неизбежное расставание. Как будто возвращаться станет необязательно. Что мне было делать с ее «люблю»?

Как разбить это проклятье переводчика? Приезжать в новые страны, влюбиться в людей, в красоту пейзажей, в их историю, обычаи и еду. Чтобы потом уехать, возможно навсегда.

«Не уезжай, мой милый», — просили ее глаза. Я гладил ее короткостриженую голову, в последний раз целовал ее губы, щеки, шею и руки. Я долго вдыхал ее запах. Слезы увлажнили мне глаза. Я заставил себя подхватить чемодан, выругаться и сесть в автобус. Как в американском фильме, с самого утра шел дождь.

Все наши сидели рядом – кроме тех, кто остался ждать пересмену. Сиденья были завалены сувенирами, масками животных, всякими маракасами и безделушками. Никто не хотел уезжать из гостеприимной Уганды, все были взбудоражены, кое-кто уже спал пьяный.

Я вернусь сюда, но шесть лет спустя, уже другим человеком. И еще напишу об Африке.

...А пока, поднявшись на борт самолета, я свалился в кресло — пьяный, уставший, искореженный изнутри. И тут же уснул. Будущее было туманным, беременным от возможностей. Жизнь снова стала таинственной и притягательной, когда я вышел из аэропорта Пулково. Было холодно, но я был слишком нагрет, проведя полгода под угандийским солнцем… Долго еще в России, казалось, что у меня повышенная температура: жар не выходил из меня.

Стоял ноябрь 2013 года.