Роман вышел в издательстве ЭКСМО в 2021 году в серии «Тревожная весна 45-го» под названием «Человек в безлюдной арке» (псевдоним «Валерий Шарапов»)
Пролог
Москва; 16 сентября 1933 года
В будние дни большая квартира семьи Протасовых пустовала: Егор Савельевич трудился на оборонном предприятии, его супруга Лидия Николаевна - преподавала в музыкальном училище. Дети Анна и Михаил посещали занятия в раздельных школах. К вечеру в квартиру постепенно возвращалась жизнь. Правда, к позднему часу брат с сестрой успевали растратить излишки энергии и вели себя спокойно. Зато в выходные и праздники все менялось: занятий в школах не было, и дети либо отправлялись во двор, либо носились по квартире. Во второй половине дня съезжались гости, квартира тотчас наполнялась шумом, смехом, весельем…
В субботу 16 сентября шумно стало с самого утра - Анне в этот день исполнялось тринадцать лет. Егор Савельевич оправился на рынок за продуктами, Лидия Николаевна суетилась на кухне. Именинница надела самое красивое платье и порхала между кухней и гостиной в приподнятом настроении. Десятилетний брат Михаил ее веселья не разделял и, насупившись, сидел в своей комнате за столом. Он привык находиться в эпицентре всеобщего внимания, быть объектом обожания и любви. А сегодня внимание, обожание и любовь были адресованы ненавистной старшей сестрице.
Рисовать совсем не хотелось, тем не менее, Мишка изобразил на листе бумаги фигурку с длинным распущенными волосами и стал энергично чиркать по ней карандашом.
- Вот тебе, Анка! Вот, тебе! Получай!.. - твердил он.
Фигурка, конечно же, олицетворяла сестру Анну. Их отношения не заладились с момента Мишкиного осознания бытия на этом свете. При всем желании он не сумел бы припомнить случая, когда мысли о сестре вызвали бы прилив нежности, тепла. Только ненависть и желание причинить боль. Родители любили обоих, но младшему, как водится, любви доставалось больше. Однако ему все одно казалось, будто от него что-то скрывают, будто старшая Анька всегда на шаг ближе к отцу и матери.
Переборщив со злостью, Мишка порвал карандашом бумагу, отчего на деревянной столешнице остался длинный грифельный след. Это добавило еще одну порцию ненависти к сестре. И когда она заглянула к нему в комнату, он, не раздумывая, пульнул в нее карандашом. Фыркнув, Анна демонстративно развернулась и исчезла в коридоре…
* * *
Глава семьи - инженер Егор Савельевич Протасов - был потомком русского дворянина, действительного тайного советника, сенатора, масона Александра Павловича Протасова, жившего в Москве в первой половине девятнадцатого века. Предок Егора Савельевича слыл человеком знатным, влиятельным и богатым. И было бы очень странно, если бы карательные органы молодой советской власти упустили бы из виду одного из представителей известного дворянского рода, странным образом уцелевшего и дожившего до 30-х годов двадцатого века.
На самом деле, никто Егора Савельевича из виду не упускал. Напротив, за каждым его шагом, а также за каждым действием членов его семьи осуществлялся постоянный контроль. Поведение Протасовых нареканий не вызывало. Более того, Егор Савельевич состоял на должности главного инженера одного из важнейших оборонных предприятий столицы. Предприятие выпускало моторы для новейших самолетов страны Советов. Моторов требовалось много, предприятие справлялось и даже опережало поставленные Партией и Правительством планы. И покуда деятельности инженера Протасова сопутствовал успех, ворошить судьбы его предков никто не собирался.
* * *
Маятник больших напольных часов, стоящих в углу гостиной, равномерно отсчитывал секунды. Егор Савельевич давно вернулся из похода по магазинам и рынку. Лидия Николаевна приготовила несколько шикарных праздничных блюд, включая любимые детьми молочный кисель, творожную запеканку и пирог со сладкой черемухой. Именинница помогла маме накрыть большой овальный стол в гостиной и расставить вокруг него стулья. Стол вышел на загляденье: фужеры и белоснежные тарелочки разной величины, блестящие приборы на салфетках, вазочки с фруктами и конфетами, разноцветные бутылки с лимонадом, крюшоном, крем-содой…
Когда в прихожей раздался звонок, все было готово к началу торжества. Мама проворно сняла фартук и кивнула дочери:
- Встречай, Аннушка.
Та кинулась в прихожую, открыла дверь. И тотчас квартиру заполнили радостные голоса подружек и их родителей…
Вскоре эпицентр праздника переместился за стол. Именинницу наперебой поздравляли одноклассницы и подружки, им вторили их родители. И только братец Михаил, насупившись, ковырял ложкой праздничный салат. Изредка он поворачивал голову вправо и с завистью смотрел на приземистую тумбочку, обитавшую рядом с высоким кожаным диваном. Тумбочка была завалена подарками, и все они предназначались сестре. Мишке не подарили ни одного. Хоть бы из жалости и сострадания кто-нибудь догадался преподнести кулек шоколадных конфет или железную машинку! Увы, все куклы, плюшевые игрушки, платьица и прочие девчачьи радости теперь принадлежали ненавистной Анке.
Мишка долго и старательно терпел несправедливость. А когда мама поставила перед ним тарелочку с куском пирога, тихо прошептал:
- Ладно, Анка. Когда-нибудь я это припомню…
«Когда-нибудь» наступило довольно скоро. После застолья Лидия Николаевна и Анна по просьбе гостей сыграли на фортепиано несколько музыкальных произведений, после чего взрослые остались в гостиной, а дети переместились в комнату именинницы. Затем гости попрощались и стали расходиться…
* * *
- Что происходит?! Вы опять за старое?! Немедленно прекратите! - строго скомандовал Егор Савельевич.
Анна моментально подчинилась, а вот Михаила пришлось оттаскивать от сестры за шкирку. Он мычал и в бессильной злобе махал кулаками, пытаясь достать именинницу.
С кухни прибежала Лидия Николаевна. Вытирая о фартук мокрые руки, она испуганно взирала на детей. Узнав об очередной ссоре, без сил опустилась на диван и заплакала…
- Как вам не стыдно? - покачала головой Егор Савельевич. - Две недели назад вы дали нам слово, что больше не будете ссориться. И вот опять. Ненадолго же вас хватило.
- Я его не трогала, - всхлипнула расстроенная Анна. - Он весь день на меня злится непонятно за что!
- А чего она!.. - воскликнул было мальчишка.
Но отец не стал слушать оправдания.
- Вот что. Приведите себя в порядок и через пять минут зайдите в мой кабинет, - отчеканил он. Тронув за плечо супругу, мягко добавил: - Лида, и ты, пожалуйста, зайди…
* * *
Руководство авиамоторной промышленности Советского Союза высоко ценило инженерный талант Егора Савельевича. Начинал он свой путь с ученика в небольшой жестяной артели, затем работал в токарном и кузнечном цехах большого завода, по вечерам учился. Блестяще сдав экзамены, стал инженером.
Егор Савельевич по-настоящему любил свое дело и отдавал ему все свободное время. Семья и ее благополучие, разумеется, находились на первом месте, а на втором и на всех последующих местах пребывала работа. Пока молодожены снимали угол в коммунальной квартире, у Егора возле окна стоял письменный стол, где он изучал мудреную техническую литературу, где возился с чертежами и макетами моторов.
В маленькой комнатушке семья ютилась долго - даже рождение дочери не повлияло на решение жилищного вопроса. Но стоило Егору Протасову получить назначение на должность главного инженера моторостроительного завода, как власть тут же проявила к нему благосклонность. Семья переехала в отдельную квартиру, расположенную на третьем этаже старого добротного дома в тихом центральном районе столицы. По сравнению с прежним жильем это были царские хоромы. Квартира оказалась настолько удобной и просторной, что Егор Савельевич запросто разместил в ней рабочий кабинет. Помимо кабинета в ней была кухня, гостиная с новым фортепиано, спальня и две небольшие детские комнаты.
Свой кабинет Егор Савельевич обустроил с любовью и даже с некоторым размахом. По одной глухой стене он соорудил от пола до потолка стеллаж и заполнил его книгами, хранившимися доселе в бесчисленных стопках. По другой стене стоял рабочий стол с зеленой настольной лампой и письменным прибором. А поближе к окну он притулил небольшой верстачок с тисками и всеми необходимыми слесарными инструментами. За этим верстачком инженер коротал все свободное время.
* * *
В другой раз Мишка ни за что не покинул бы своей комнаты. Так и сидел бы, насупившись, за столом, рисуя ненавистную сестрицу и чиркая ее карандашом. Такие обиды, какую он вытерпел сегодня, он не прощал долго. Шмыгал бы носом, глотал бы собственные слезы, но предпочел бы оставаться в гордом одиночестве вместо того, чтобы пить чай и уминать вкусный пирог со сладкой черемухой.
Но папа приказал привести себя в порядок и зайти к нему в кабинет. Деваться было некуда. Ополоснув лицо и надев чистую рубашку, Мишка поплелся в коридор…
- Смелее, смелее, - подбодрила мама.
В кабинете друг за другом появились Анна и Михаил. Лидия Николаевна вошла последней, тихо притворив за собой дверь.
Егор Савельевич в задумчивости стоял возле верстака. Темный выходной костюм и белая сорочка с полосатым галстуком смотрелись на фоне слесарных инструментов несколько необычно. Он редко ругался и еще реже повышал голос на своих детей. Наверное, поэтому дети ужасно боялись его недовольства.
Одной рукой Егор Савельевич опирался на край верстака, другую почему-то прятал за спиной. Лицо его при этом оставалось спокойным и даже добрым.
- Анна, Михаил. И ты Лидия, - начал он с той же торжественной ноткой, с которой недавно поздравлял за столом дочь. - Я пригласил вас в свой кабинет, чтобы познакомить с недавно законченной работой.
Немного развернувшись к дневному свету, глава семьи показал то, что было спрятано за его спиной.
- Ух ты! - зачарованно прошептал Мишка.
- Какая прелесть! - всплеснула руками Анна.
На ладони отца в лучах вечернего солнца сияла отполированной поверхностью бронзовая фигурка высотою сантиметров десять-двенадцать.
- Это же лев, верно? - справилась супруга.
- Лев, - кивнул Егор Савельевич. - Но непростой.
- А можно посмотреть? - наперебой загалдели дети.
Отец остановил их твердым жестом.
- Я еще не закончил. Видите на поверхности бронзового льва мелкий текст?
- Да, видим, - ответила за себя и брата Анна.
- Его можно прочитать лишь в том случае, когда лев полностью собран.
- А разве он разбирается? - изумленно вопрошал Мишка.
Вместо ответа Егор Савельевич произвел несколько понятных только ему манипуляций, после чего красивый лев распался в ладони на отдельные бронзовые вещицы. На каждой имелся соответствующий вензель.
Первую вещицу с витиеватой буквой «М» он подал сыну. Вокруг буквы красиво рассыпались узоры из ветвей и листьев.
- Это спичечница - очень полезная для настоящего мужчины штука. Держи. Она твоя.
Дочери он протянул зеркальце с ручкой, на обратной стороне которого имелась буква «А».
- Спасибо! Я давно о таком мечтала! - прошептала Анна, чмокнув отца в щеку.
- Тебе, Лидия заколка для волос.
Приняв подарок с буквой «Л», супруга благодарно улыбнулась.
- Ну, а мне достается зажим для галстука, - сказал Егор Савельевич и прищепил им свой галстук к белоснежной сорочке. На зажиме красовалась буковка «Е».
Бронзовый лев настолько заинтересовал брата и сестру, что они напрочь позабыли о размолвке. Досконально изучив свои части, они принялись осматривать мамину заколку.
- Папа, а что написано на собранном льве? - наконец, подняла взгляд Анна.
Отец спрятал зажим в карман и присел в небольшое кресло сбоку от верстака.
- Об этом я и хотел с вами поговорить.
Брат с сестрой поняли, что разговор еще не окончен и, собрав волю в кулак, отвлеклись от только что полученных подарков.
- Вы уже не маленькие. Тебе, Миша, десять лет. Анне сегодня исполнилось тринадцать. Я могу с вами общаться, как с взрослыми людьми?
Папа впервые произнес подобные слова, это насторожило.
- Да, - снова за обоих ответила Анна.
- Тогда наберитесь терпения и внимательно послушайте меня несколько минут…
* * *
Завладев вниманием детей, Егор Савельевич коротко, но очень красочно изложил историю дворянского рода Протасовых. Мишка с трудом понимал, что к чему. Зато Анна слушала, затаив дыхание.
- Я очень прошу вас никому не рассказывать о том, что вы - потомки знатного рода, - закончил отец. - Это очень серьезно и касается безопасности всей нашей семьи. Также лучше помалкивать и о бронзовом талисмане. Поняли?
Анна кивнула, а Мишка вдруг вспомнил про надпись.
- А что же было написано на льве, па-апа? - заныл он.
- Во-первых, вам надлежит знать, что на гербе нашего рода изображен лев. Поэтому талисман изготовлен именно в таком виде. Во-вторых, надпись на бронзовом льве не простая. Прочитав ее, вы узнаете тайну дворянского рода Протасовых.
- Тайну?! - хором прошептали дети. - Давайте его снова собе-рем!
- Мы обязательно соберем льва, но произойдет это в тот день, когда младшему из вас исполнится восемнадцать лет.
Мишка поначалу ничего не понял, а сестра его, быстро произведя в уме подсчеты, по-мальчишески присвистнула и разочарованно протянула:
- У-у-у… Это случится аж через восемь лет. В одна тысяча де-вятьсот сорок первом году…
- Да, не скоро, - согласился Егор Савельевич. - Однако тайна того стоит. И я очень надеюсь на то, что ожидание сего значительного события сдружит вас и заставит позабыть разногласия. Ну, так как, договорились?
Дети дружно закивали и, взявшись за руки, покинули кабинет.
- Ты не поторопился, рассказав им о дворянском происхождении? - тихо спросила Лидия Николаевна, оставшись наедине с мужем.
- Анна разумная девочка и достаточно взрослая.
- Зато Миша взрослеть не торопится.
- Вот я и решил ускорить этот процесс.
- Как? - улыбнулась супруга.
- Мальчишкам в его возрасте очень важно знать о каком-нибудь секрете. Это добавляет серьезности, заставляет размышлять и контролировать себя.
- Дай-то Бог…
Детей не было слышно до позднего вечера. Уединившись в комнате Анны, они изучали бронзовые вещицы - зеркальце и спичечницу. Дважды Миша подходил к матери и просил на несколько минут ее новую заколку. Но, как и предупреждал отец, прочитать текст, не имея всех частей талисмана, было невозможно.
Глава первая
Москва; июль 1945 года
- …Ничего не понимаю. Ты же старший группы.
- Ну.
- Почему он вызвал нас двоих, а не одного тебя?
Постукивая тростью по ступеням центральной лестницы, Иван Старцев тяжело поднимался на второй этаж Управления московского уголовного розыска.
- Думаю, приглянулась ему твоя работа, - предположил он. - Ты в группе без году неделя, а погляди, сколько хороших идей по нашим оперативным мероприятиям подкинул…
Да, Александру Василькову определенно везло в разработке нашумевших уголовных преступлений. Хотя, по правде говоря, дело было не в везении. Во-первых, Сашке помогал немалый опыт фронтового разведчика и сопутствующие опасной профессии черты характера: внимательность, вдумчивость, способность к анализу, богатая фантазия. Во-вторых, у Василькова имелся тот самый пресловутый «свежий взгляд» человека, пришедшего в закрытую систему со стороны. В МУРе, безусловно, работали лучшие московские сыщики, но даже они порой привыкали к штампам в работе, и глаз попросту замыливался. В-третьих, Александр имел огромное желание освоить новую профессию. После неудачного дебюта в слесарном цеху номерного завода, работа сотрудника уголовного розыска показалась ему нежданно свалившимся счастьем. Не хотелось Василькову его терять, потому и старался поскорее влиться в коллектив сыщиков.
- Побаливает? - заметил он гримасу боли на лице друга.
- Со вчерашнего вечера тянет, - кивнул тот. - Будто жилы в щиколотке укоротились…
Не торопясь дошагали до кабинета комиссара Урусова, вошли в приемную.
- Вас ждут, - кивнул добродушный и довольно бестолковый капитан Коростелев.
Старцев заглянул в кабинет.
- Разрешите?
- Да-да, - оторвался от чтения блокнота комиссар. - Проходите, присаживайтесь…
Сотрудники оперативно-розыскной группы сели напротив большого начальственного стола. Иван привычно пристроил тросточку между колен. Все три окна большого кабинета были открыты; залетавший с улицы душный воздух, оглаживая, колыхал складки тяжелых портьер.
- Я вот по какому поводу вас вызвал, товарищи, - листал Урусов страницы своего пухлого рабочего блокнота. Отыскав нужную, он разгладил ее и спросил: - Убийством в Щипковском переулке вы занимались?
- Так точно, - по-военному ответил Старцев. - Два дня назад передали документацию по делу группе подполковника Фурцева.
- Каковы общие впечатления о преступлении?
Вопрос показался странным. С чего бы комиссару третьего ранга интересоваться заурядным убийством? Подобных преступлений в послевоенной Москве совершалось много. Слишком много.
Переглянувшись с Александром, Иван ответил:
- Обычное дело - убийство с целью ограбления. Совершено немногочисленной группой от одного до трех человек. Засели в подворотне, дождались одиноко прохожего и напали. Один из бандитов нанес жертве удар ножом в шею. Сверху вниз.
Иван коротким энергичным движением наглядно показал направление.
- Мы с Александром Ивановичем уверены: от такого удара жертва погибла мгновенно. Далее бандиты обшарили карманы убитого и были таковы, - закончил он.
- Какие-то особенности при осмотре отметили?
Васильков дольше всех изучал убитого, поэтому ответил сам:
- Убитый мужчина был одет очень скромно. Обувь, брюки, рубашка, пиджак - все старое, сильно поношенное. Сам мужчина небрит, под глазом следы старой гематомы. И еще довольно сильный запах.
- Алкоголь?
- Так точно.
- Преступники никаких следов не оставили? - уточнил комиссар.
- Ничего, кроме нескольких окурков в подворотне.
- Что же они предпочитают курить?
И снова настойчивость Урусова озадачила. «Какого черта? - недоумевал Старцев, вопросительно посматривая на Василькова. - Если у комиссара появились свежие сведения по этой банде, так не проще поделиться ими?..» Васильков тоже не понимал странного интереса комиссара.
- Курят они овальные сигареты Московской табачной фабрики №1, - ответил Иван.
- «Дукат»?
- Так точно.
- Знать не бедствуют, негодяи, - проворчал Урусов. И, перевернув несколько страниц блокнота, наконец, перешел к делу: - Не совсем обычным, товарищи, представляется мне убийство в Щипковском переулке.
Оперативники удивленно взирали на начальство.
- Видите ли, - продолжал комиссар, - Щипковский переулок - лишь один эпизод из четырех всплывших за последние три недели. Изучая отчеты руководителей оперативно-розыскных групп, я заметил некие схожие детали. Вот ознакомьтесь с недостающими, так сказать, звеньями…
Он пододвинул к краю стола три картонные папки. Старцев с Васильковым взяли по одной и принялись читать…
* * *
Оперативно-розыскная группа майора Старцева по праву считалась в Московском уголовном розыске одной из лучших. Ее костяк сложился накануне войны, когда в сотрудниках числились матерые сыскари, а руководил ими ветеран МУРа майор Прохоров. Иван влился в группу осенью сорок третьего, закончив лечение после тяжелого ранения под Рыльском. Так сложилось, что всего через год ; после ухода на повышение Прохорова ; он остался едва ли не самым опытным сотрудником. Недолго думая, Урусов назначил Старцева старшим группы.
Росту Иван был небольшого, но ловкость и силу имел немалые. Чуть простоватый, но хваткий, понятливый, практичный. Этакий «деревенский парнишка с широкой костью». Примерно так подумал о нем Васильков, впервые повстречав на фронте. Однако родился и вырос «деревенский парнишка» в Москве. Сначала семья жила на юго-западе в небольшом рабочем поселке, потом переехала поближе к центу, благодаря чему Иван стал учиться в довольно сильной школе. Получив аттестат с неплохими оценками, он с первой попытки поступил в Подольское военное артиллерийское училище.
Войну Старцев встретил с двумя кубарями в петлицах, командуя огневым взводом. При обороне Москвы его батарея стояла на смерть, в одном из боев он получил тяжелое ранение. После госпиталя, в суете и неразберихе, его определили в пехотный полк. Он пытался вернуться в родную артиллерию, да где там: время было жесткое - куда назначили, там и служи. Иван никогда не отчаивался, не падал духом и уже через несколько месяцев за проявленную отвагу, за смекалку и находчивость был переведен в разведку. Там судьба и свела с Александром Васильковым.
В 1943 году, темной летней ночью разведгруппа возвращалась после выполнения задания в тылу противника. До своих окопов оставалось совсем ничего - ползком преодолеть минное поле. Вокруг шарили лучи немецких прожекторов, позади басовито огрызались пулеметы. За сотню метров до первой линии советских окопов пулей зацепило бойца; катаясь и скрипя зубами от боли, он задел растяжку одной из мин. Бахнул взрыв, и осколком серьезно повредило ногу Старцева, бросившегося на помощь товарищу.
В госпитале врачи хотели ампутировать покалеченную ступню, но один из хирургов взялся собрать ее по кусочкам. И у него это получилось. Два месяца Иван провалялся на госпитальной койке, ежедневно разрабатывая ногу и надеясь вернуться в строй. Однако при выписке строгая комиссия его все-таки забраковала.
Имея несгибаемую натуру, комиссованный из армии Старцев не сдался - не запил, в сторожа или кочегары не подался. Когда поджившая нога позволила поменять костыли на тросточку, он надел отглаженную форму с орденами, с двумя золотыми нашивками за тяжелые ранения и отправился на прием к начальнику Московского уголовного розыска. Тогда, в сорок третьем, эту должность занимал комиссар милиции третьего ранга Рудин - умница, интеллигент и попросту золотой человек. Иван объяснил ему ситуацию. Тот внимательно изучил все документы, пролистал партбилет, расспросил в какой должности и в каком звании воевал, в каких участвовал операциях. Не позабыл спросить и про ранения. Затем вызвал начальника отдела кадров и передал Старцева в его распоряжение. Таким незамысловатым образом Иван и попал на Петровку-38. В Уголовном розыске он быстро набрался опыта, дорос до руководителя оперативно-розыскной группы, получил майорские погоны.
У Сашки Василькова судьба сложилась иначе. Он командовал дивизионной разведкой до Победы: отправлял группы разведчиков в тыл врага, готовил молодежь на замену выбывших из строя, да и сам продолжал хаживать в поиск за «языками». Закончил войну Александр в Германии. Командование уговаривало его остаться, предлагало поехать на учебу в академию. Все ж таки высшее образование, огромный боевой опыт, безупречная репутация, партбилет, награды. Но он отказался, желая поскорее вернуться к мирной жизни и к своей сугубо гражданской профессии геолога.
Приехав в Москву, Васильков уже через пару дней наведался в Московское государственное геологическое управление, из которого призывался в армию и уходил на фронт. Но, увы - сотрудники Управления еще не вернулись из Семипалатинска, куда были эвакуированы в начале войны. Пришлось искать другую работу, и в итоге он устроился слесарем на крупный номерной завод.
Вероятно, Александр до сих пор стоял бы у слесарного верстака, точил бы детали. Но в один из вечеров после тяжелой рабочей смены он решил заглянуть в шумный и прокуренный пивной павильон. Среди пьяного люда, в сизой табачной пелене, к величайшему своему удивлению он увидел Ивана Старцева.
В тот же вечер Васильков узнал о его госпитальных злоключениях, о службе в МУРе. Тогда же получил от фронтового товарища предложение попробовать себя в уголовном розыске. И тогда же, не раздумывая, дал согласие…
* * *
Ознакомившись с документами из трех картонных папок, Стар-цев с Васильковым были вынуждены согласиться: почерк один и тот же. Суть оперативной информации состояла в следующем: за последние три недели совершено в общей сложности четыре странных преступления. Некто выслеживает и убивает с целью ограбления мужчин в возрасте от двадцати пяти до тридцати шести лет. Преступления осуществляются одним и тем же человеком или же немногочисленной бандой в составе двух-трех человек. Все убийства словно под копирку: нападают сзади и бьют ножом в шею сверху вниз. Фамилии погибших: Зайцев, Дробыш, Велично, Винокуров. География преступлений ограничена Москвой и ближним Подмосковьем. Убитые были одиноки, проживали в разных районах. При осмотре тел оперативники обратили внимание на неопрятный вид и отчетливый запах алкоголя. По документам до 1942 года все погибшие от рук неизвестных убийц находились либо на фронте, либо в эвакуации. Зайцев, Дробыш и Величко имели инвалидность. Точнее «белые билеты» с категорией «Д» (не годен - освобожден от призыва и воинской обязанности навсегда). Первый страдал частыми припадками эпилепсии. У второго после серьезного ранения одна нога была короче другой на несколько сантиметров. У третьего на правой руке отсутствовали три пальца. Винокуров избежал призыва, так как был высококлассным токарем и обзавелся бронью. Это объясняло их нахождение в тылу во время войны.
- Значит, банда действует уже три недели, - задумчиво проговорил Старцев, покручивая вправо-влево зажатую меж коленок трость. - А мы-то полагали, что дело рук залетного.
- Судя по всему, промышляет кто-то из местных. И почерк преступлений, как вы верно подметили, один и тот же, и везде фигурируют окурки овальных сигарет Московской табачной фабрики №1.
Урусов машинально достал из лежащей на столе пачки папиросу и, глядя в распахнутое окно, принялся ее разминать…
Иван с Александром молча наблюдали за ним, не решаясь прервать образовавшуюся паузу. Выглядел Урусов уставшим, не выспавшимся. Будучи неплохим профессионалом, прошедшим все ступеньки от заведующего делопроизводством Тюменского окружного уголовного розыска до начальника МУРа, он держал в памяти все громкие преступления и контролировал проводимую по ним оперативно-розыскную работу. Помимо этого он несколько раз в неделю ездил на совещания к начальнику уголовного розыска Советского Союза комиссару милиции Овчинникову, к начальнику УНКВД Московской области комиссару госбезопасности Журавлеву, в Московский горком партии, в Моссовет, в центральные партийные и советские организации… Дел хватало. А вот времени на отдых, восстановления сил, на лечение - увы.
Очнулся Урусов лишь после того, как лопнула тонкая папиросная бумага, и табак просыпался на зеленое сукно. Вытащив другую папиросу, комиссар закурил. И, собирая просыпанный табак в пепельницу, поинтересовался:
- Чем сейчас занята ваша группа?
- Капитан Егоров и старший лейтенант Горшеня готовят к сдаче документы по делу банды Елисеева. Остальные по вашему приказу занимаются сортировкой документов прибывших в Москву граждан, - отчитался Старцев.
Борьба с преступностью в послевоенные месяцы была значительно осложнена массовой миграцией населения. Люди ехали в столицу и через нее со всех концов - возвращались репатрианты, демобилизованные из армии, из эвакуации. Сотрудники милиции, уголовного розыска и госбезопасности работали по четырнадцать часов в сутки для того, чтобы просеять этот поток и не пропустить замаскированных преступных элементов.
- Тогда вот что, товарищи, - подвел итог комиссар. - Берите-ка в разработку эту новую банду. Изучите все материалы и представьте мне план по ее нейтрализации и уничтожению…
Глава вторая
Москва; 21-22 июня 1941 года
В эту июньскую пятницу погода выдалась неважной: солнце лишь изредка прорывалось сквозь тонкий слой облаков, тащившихся из-за Москвы-реки; моросил мелкий дождь, а порывистый ветер срывал с ветвей молодые зеленые листья.
Впрочем, Протасовым было не до погоды. Семейство с самого утра готовилось к большому празднику ; завтра, в субботу, Михаилу исполнялось восемнадцать. По случаю предстоящего совершеннолетия своего сына, постаревший на восемь лет Егор Савельевич уехал с работы на два часа раньше, чтоб заглянуть на рынок и закупить нужных продуктов. Он продолжать трудиться главным инженером на крупном оборонном предприятии. За прошедшие годы в его жизни почти ничего не изменилось, разве что прибавилось седины в волосах, да появился служебный автомобиль.
Лидия Николаевна как всегда суетилась на кухне. Она также не захотела менять свою жизнь и по-прежнему работала педагогом в музыкальной школе. Возраст не испортил ее внешность: самую малость раздавшись в бедрах, она по-прежнему была статной и привлекательной женщиной. Лидия настойчиво обучала своих детей музыке, но те оставались к ней холодны. Несмотря на прекрасный музыкальный слух, Анна, выбрала другую стезю и поступила в медицинский институт. Михаил вообще не подходил к фортепиано, предпочитая изредка бренчать в своей комнате на гитаре.
Повзрослевшая и похорошевшая Анна в этот день решила помочь матери с приготовлениями. Она накрыла скатертью большой стол в гостиной, вынула из серванта посудный сервиз на двенадцать персон, перемыла все предметы, расставила их на столе; разложила приборы…
Михаил по просьбе мамы прибирался в квартире. Он тоже возмужал, раздался в плечах. Ростом, правда, не вышел - макушка дотягивалась только до отцовского плеча, но мама говорила, что до двадцати пяти лет он обязательно вытянется до 170 сантиметров. В школе недавно закончились выпускные испытания. Учиться было непросто, педагоги были строги и требовательны - по результатам прошлогодних испытаний двух пацанов из класса оставили на второй год, а трех обязали пройти повторные испытания осенью. Мишка поднатужился, сдал все предметы с первого раза, и отныне сидеть в комнате за уроками не требовалось. Тем не менее, до статуса «именинник» оставалось еще целых шесть часов. Так что воспользоваться им или сослаться на занятость не получалось. Пришлось вооружиться веником и подметать в большой квартире пол…
Завтрашний день - 21 июня - был примечательным. Во-первых, Мишке исполнялось восемнадцать. Во-вторых, после многолетнего мучительного ожидания наступал заветный момент, когда в его руках окажется недостающая четвертая вещица - отцовский зажим для галстука. Получив его, Мишка тотчас соберет талисман и, наконец, узнает тайну дворянского рода Протасовых.
Посему злиться не получалось. Подумаешь, заставили убираться! Главным событием для него являлся полностью собранный талисман.
* * *
Егор Савельевич вернулся из похода по рынкам в восьмом часу вечера. Вскоре покончили с хлопотами на кухне Лидия Николаевна с Анной. Ну, а первым, конечно же, освободился от работы Михаил - наскоро пройдясь веником по комнатам и коридору, он сгреб горку пыли и мелкого мусора на совок.
- Готово, - показал он матери результат своего труда.
- Спасибо, сынок, - откликнулась она. - Отдыхай. А завтра утром Анна протрет полы влажной тряпкой…
Когда из подъезда в прихожую вошел отец, Мишка первым метнулся к нему помогать: подал домашние тапочки, забрал и отнес на кухню тяжелые сумки. Сделал он это, конечно же, не просто так - в другой раз сидел бы в своей комнате и не повел бы ухом. Но сегодня у него имелась слабая надежда на то, что отец не устоит и отдаст зажим для галстука на несколько часов раньше оговоренного срока.
Дождавшись, когда тот помоет руки, переоденется и сядет в кресло со стаканом горячего чая, Михаил заканючил:
- Па-ап, а давай соберем талисман сего-одня.
- Почему сегодня? Мы же договаривались в день твоего совершеннолетия.
- Ну, какая разница, па-ап?! До моего совершеннолетия осталось четыре часа.
- Нет уж, братец, - улыбнулся Егор Савельевич, - давай-ка по-честному. Уговор - есть уговор.
- А если я дождусь двенадцати ночи, ты отдашь зажим?
- Давай дождемся твоего дня рождения.
- Но ведь он наступит сразу после двенадцати!
- И все-таки я вручу тебе его завтра. Как только проснешься, так и вручу, - стоял на своем отец.
- Ну, почему-у?
- Да потому что день у тебя завтра будет непростой. И чтобы все успеть, ты должен встать пораньше. А значит, и лечь нужно часиков в десять.
Наморщив лоб, Мишка хотел возмутиться, но в прихожей внезапно раздался звонок.
Из спальни вышла Лидия Николаевна. На лице ее было написано недоумение - так поздно к Протасовым никто не приходил.
- Кто бы это мог быть? - спросила она.
- Возможно, поздравительная телеграмма от твоих родственников из Воронежа, - пожал плечами Егор Савельевич. И кивнул сыну: - Поди, Миша, открой.
Поднявшись, тот поплелся в прихожую, что-то недовольно бурча под нос…
Ворчать юноша прекратил сразу, едва распахнул входную дверь. На лестничной клетке стояло несколько человек в военной форме; по цвету петлиц и околышей Мишка догадался: сотрудники НКВД. В школе и на улице он не отличался примерным поведением, поэтому душа тотчас сползла в пятки. Ссутулившись и втянув голову в плечи, он словно уменьшился в росте.
- Протасовы здесь проживают? - низким голосом спросил один из сотрудников с тремя шпалами в петлицах.
Ответить нормальным образом Мишка не смог - горло моментально пересохло. Посему просто кивнул.
Этого было достаточно. Капитан государственной безопасности отодвинул его в сторону и шагнул в квартиру. За ним проследовали остальные. Машинально прикрыв входную дверь, Михаил осторожно двинулся за странными гостями…
В большой гостиной их встретила гробовая тишина. Побледневшая Лидия Николаевна и выглядывавшая из своей комнаты Анна смотрели на мужчин в форме с затаенным страхом. Глава семейства сидел в кресле и на первый взгляд выглядел спокойно. Однако стакан с чаем в его правой руке подрагивал, а пальцы левой крепко впились в подлокотник. Похоже, ничего хорошего от позднего визита сотрудников НКВД он не ждал.
Остановившись от него в трех шагах, капитан госбезопасности спросил:
- Вы Протасов Егор Савельевич?
- Я, - кивнул тот, поставил стакан с недопитым чаем на маленький столик и поднялся.
- Вот ордер на ваш арест, - в руках капитана зашелестела небольшая бумажка, на которой сиротливо пестрели несколько ровных строчек, чья-то подпись и печать. - Вам придется проехать с нами.
Егор Савельевич растерянно посмотрел на супругу. Потом двинулся было к выходу, но спохватился.
- Позвольте переодеться?
Капитан кивнул одному из подчиненных. Тот вместе с Протасовым удалился в дальнюю комнату. В гостиной снова повисла напряженная тишина…
Минут через пять они вернулись. Егор Савельевич был в темном костюме, в коем ежедневно ездил на работу. Разве что вместо светлой сорочки он надел темную, и не стал повязывать галстука. В гостиной он задержался, поочередно обняв и поцеловав супругу, детей.
Когда его вывели из квартиры, Лидия Николаевна приглушенно застонала и всхлипнула, но ровный поставленный голос капитана заставил замереть.
- Всех родственников Протасова Егора Савельевича прошу оставаться в этой комнате. Мы приступаем к обыску…
* * *
На улице возле дома хлопнули дверцы автомобиля. Затарахтел и, удаляясь, стих мотор. Лидии Николаевне позволили присесть возле обеденного стола, а ее дочери сбегать на кухню за стаканом воды. Поначалу Мишка обосновался возле окна, но ему приказали сделать три шага вглубь комнаты. Он подчинился и застыл на полпути к несчастной матери.
Разом постарев на десяток лет, она сидела на стуле. Руки ее были прижаты к груди, взгляд застыл на стоявшем рядом стакане. Лидия Николаевна не рыдала, не всхлипывала; лишь изредка по щекам ее скатывались крупные слезы.
Анна находилась рядом, положив ладонь на плечо матери. Ее лицо тоже лишилось живых теплых оттенков, но вместо страха в глазах были непонимание и ненависть к людям, только что забравших отца и беспардонно роющихся в вещах ее семьи.
Понуро опустив голову, Михаил топтался на одном месте. Он тяжело и прерывисто дышал, мысли в голове путались, пальцы на руках дрожали. Он был наслышан об арестах, о скорых судах и приговорах. Знал, что такое «десять лет без права переписки», знал, что многие граждане после ареста бесследно исчезали. На улице Михаил много раз встречал сотрудников Государственной безопасности, но там они отличались от обычных прохожих лишь формой. И только сегодня у себя дома он впервые увидел их за работой.
Всего в квартиру Протасовых пожаловало восемь человек. Двое увели главу семьи, остальные приступили к обыску. Капитан постоянно находился в гостиной, присматривая за Лидией Николаевной и ее детьми. Остальные разошлись по комнатам и рылись в шкафах, комодах, ящиках столов, в одежде… К капитану изредка подходил кто-то из подчиненных, шептал что-то на ухо или показывал найденную подозрительную вещь. Тот кивал или шептал в ответ…
Когда ушел первоначальный испуг, а волнение поутихло, Мишка начал соображать. И первая же мысль беспокойно завозилась в его голове, как возится червяк в только упавшем с дерева яблоке. «А будут ли после сегодняшнего происшествия отмечаться день моего рождения?» - заволновался он. Тотчас подоспевшая вторая мысль и вовсе бросила в жар. «Талисман! Бронзовый талисман! - едва не простонал юноша. - Отец обещал завтра отдать заколку для галстука. А что же теперь?!»
Теперь многое оказалось под вопросом. И вопросов этих набиралось множество. Скоро ли закончится обыск? Надолго ли забрали отца? Какие вещи изымут сотрудники НКВД у семьи? Что будет после окончания обыска?..
* * *
Обыск продолжался долгих шесть часов. Трижды Лидии Николаевне становилось плохо; Мишке разрешали сходить на кухню за водой, а старшая сестра копалась в тумбочке, где хранились лекарства.
Около двух часов ночи капитан положил на стол листок с описью изъятого имущества и приказал расписаться. Лидия Николаевна с трудом нащупала карандаш и, не читая, дрожащей рукой вывела подпись. Нагрузившись узлами и коробками, сотрудники госбезопасности покинули квартиру.
Повисшую в гостиной тишину нарушил глухой и полный отчаяния голос матери:
- Как же мы будем жить? Аня, Миша! Как же мы теперь?..
Дочь снова засуетилась вокруг нее, успокаивая и отпаивая водой.
Сын, наконец, решился покинуть назначенное на время обыска место. Причитания матери его раздражали. Что проку от слез, жалоб, проклятий?.. Все женщины любят поплакать и поголосить, если налаженное течение жизни вдруг нарушается, преподнося неприятные сюрпризы.
Прежде ему захотелось осмотреть квартиру. Вначале он по привычке заглянул в свою комнату. И, застыв на пороге, обомлел.
Сам Мишка по своей воле никогда не содержал комнату в порядке, прибираясь в ней лишь после долгих препираний с матерью или старшей сестрой. Наведенный марафет держался день-два, а потом все возвращалось на круги своя: заваленный тетрадками и учебниками стол, разбросанная одежда, мусор на полу… Сегодня, накануне дня рождения, юноша был вынужден сделать уборку, а сейчас - спустя несколько часов ; от порядка не осталось и намека. Остановившись посреди комнаты, он растерянно взирал на валявшуюся одежду, вытащенную из двустворчатого шифоньера. На выпотрошенные ящики письменного стола. На вывернутые карманы его новеньких брюк. В этих брюках он собирался предстать перед гостями и в них же отправится на выпускной вечер. Теперь это было невозможно - кто-то «с мясом» выдрал один из боковых карманов.
Шум из гостиной, торопливые шаги и взволнованный голос Анны его не настораживали. Лидию Николаевну частенько подводило здоровье, особенно в последние годы мучили горло и легкие. Дети давно привыкли к ее хворям, но привыкли по-разному. Дочь всегда переживала за маму, всячески помогала, подбадривала, ухаживала и взваливала на себя все обязанности по хозяйству и дому. Да и выбор будущей профессии врача она сделала в большей степени из-за слабого здоровья мамы. У Мишки все складывалось наоборот. В те дни и недели, когда Лидия Николаевна боролась с недугами, он получал свободу и бесконтрольность. Для него начинался настоящий праздник. Никто не заставлял мыть руки после улицы, переодеваться в домашнее и надевать каждое утро свежую сорочку. Никто не стоял над душой, требуя делать уроки, съедать за обедом полную тарелку борща или ложиться спать в десять вечера. Так происходило год за годом и, в конце концов, у молодого человека выработался рефлекс: чем хуже чувствовала себя его мама, тем вольготнее и радостнее становилось на душе.
Негромко выругавшись, он подобрал с пола свой перочинный ножик. Из-за своих небольших размеров он, вероятно, не заинтересовал сотрудников НКВД и те попросту его бросили на пол. Сунув его в карман, Михаил вдруг вспомнил:
- Моя спичечница!
Его часть талисмана хранилась в одном неприметном месте, о котором не знал никто, ни одна живая душа. Присев на корточки возле дальней кроватной ножки, он поднатужился, приподнял ее над полом и выдернул круглую металлическую пяту. Пошерудив пальцем внутри открывшейся полости, он вытянул наружу сложенную трубочкой плотную бумагу. Следом вывалилась и заветная спичечница.
Мишка замер, прислушался…
Мать по-прежнему находилась в гостиной. Сестра крутилась в коридоре у телефона и пыталась куда-то дозвониться. Им было не до него.
Победно улыбнувшись своей хитрости (даже опытные энкаведэшники не сумели отыскать тайник!), молодой человек развернул плотную бумагу. Это были фотографические картинки голых женщин. Мишка выменял их у одноклассника Генки Дранко на раскладное увеличительное стекло и два рубля в придачу. На тот момент для юного школьника такая сумма выглядела очень внушительной. Теперь она казалась мелочью, ведь семья не бедствовала: отец получал на секретном военном заводе около шестисот рублей в месяц, мать в музыкальной школе - более трехсот. И еженедельно ему от родителей перепадало от трех до пяти рублей, а к праздникам бывало и больше.
Михаил отыскал среди снимков свой любимый. Запечатленная на нем женщина сидела в довольно вульгарной позе на старинной кушетке. Левым локотком она опиралась о резную спинку, в правой руке держала веер. Карточка была до того затерта, что все мелкие детали изображения давно исчезли, а манящая похотливая улыбка красивой натурщицы осталась только в Мишкиной памяти.
Помимо карточек и спичечницы в тайнике лежали несколько десятирублевых купюр, накопленных за последние полтора года. Сначала он копил на велосипед, потом, взрослея, решил купить фотокамеру. Недавно вдруг понял, что и камера ему боле не нужна.
- Миша, подойти сюда! - послышался требовательный голос сестры.
- Чтоб ты сдохла! - вздрогнув, тихо выругался он и принялся распихивать по карманам свои сокровища.
* * *
Анна стояла возле телефона и пыталась дозвониться до ближайшей подстанции скорой помощи.
- Миша, я не могу понять, что происходит, - пояснила она, беспрестанно нажимая рычажок висящего на стене аппарата. - Днем наш телефон работал - я звонила в деканат и подруге. А теперь молчит.
Брат взял из ее руки трубку, приложил к уху…
Аппарат действительно безмолвствовал: ни гудков, ни треска, ни привычного фона.
- Может быть, отключили? - пожал он плечами.
- Как отключили?! Почему?!
- Откуда я знаю? Наверное, из-за обыска. Чтобы мы никуда не звонили…
Предположение брата окончательно добило Анну. События последних часов: арест отца, обыск, мамины обмороки - навалились и буквально раздавили ее. Спокойная, размеренная жизнь, наполненная радостью, любовью родителей, мыслями о счастливом и благополучном будущем, померкли. Тепло этих мыслей внезапно натолкнулось на нечто холодное, жестокое и очень сильное.
- Но как же так?.. Маме плохо. Давление, видно, подскочило, - бормотала она, машинально продолжая нажимать рычажок. - Нужно вызвать карету скорой помощи, а они отключили. Как же так?..
Мишка понял, что его дальнейшее присутствие в коридоре не обязательно и поспешил смыться в ту его часть, где располагался отцовский кабинет…
Все наиболее ценное отец хранил в старом металлическом сейфе, стоящем в кабинете рядом с высоким книжным шкафом. Секретные чертежи и документы, с которыми работал ночами; незаконченные слесарные поделки; самые редкие и дорогие инструменты; наградной револьвер, ордена и медали.
Прошмыгнув по коридору, Мишка заглянул в отцовскую обитель. В комнате царил полнейший беспорядок. Вещи были разбросаны так, что складывалось впечатление, будто проверявшие их сотрудники нарочно старались насолить хозяевам квартиры. Стекло в правой фрамуге единственного окна зачем-то разбили, и осколки рассыпались по верстаку; врывавшийся в комнату легкий ветерок трепал светлую занавеску.
Перешагивая через валявшиеся на полу вещи, юноша подошел к сейфу. От волнения сердце колотилось в груди, словно он только что пробежал три квартала. Тяжелая дверка была распахнута, внутри не осталось ничего, за исключением плоской коробки немецких карандашей. Бронзовый зажим для галстука отец тоже хранил здесь - на верхней полке сейфа. Он никогда не пользовался зажимами, и Мишка не понимал, зачем он вообще его сделал. Наверное, только для того, чтобы скреплять им другие детали талисмана.
Кулаки сжались. В бессильной злобе юноша скрипнул зубами и огляделся по сторонам. Он не понимал, зачем сотрудникам Госбезопасности забирать с собой бронзовую безделушку, и потому надеялся на то, что они швырнули ее на пол, так же как сделали это с его перочинным ножиком.
Михаил облазил на четвереньках весь пол в кабинете: проверил пространство под письменным столом и верстаком, шарил ладонью под книжными шкафами, заглянул под каждую из валявшихся вещей. Но зажима он так и не нашел.
* * *
Молодой человек пребывал в бешенстве. День его рождения наступил более двух часов назад. Он так ждал этого события, так долго представлял его в своих мечтах и мыслях! И вдруг полное фиаско. Отец арестован, мать в обмороке, в квартире прошел обыск, главная часть бронзового талисмана исчезла вместе со многими изъятыми вещами. Другие части талисмана проклятые энкаведэшники наверное не тронули. Зачем им женские вещицы: заколка для волос и крохотное зеркальце?
Впрочем, и Мишке они теперь стали без надобности. Он тысячу раз выпрашивал их у матери с сестрой, присовокуплял к ним свою спичечницу и часами пытался разгадать запрятанную в талисман тайну. Ничего не выходило.
Понурив голову, он покинул отцовский кабинет и поплелся по длинному коридору.
- Миша, ну помоги же, наконец! - оторвал его от тяжких мыслей голос сестры. - Что ты мотаешься без дела?!
Проходя мимо Анны, он показал пальцем на перерезанный провод выше аппарата.
- Ты ослепла?! Разве не видишь, что они специально оставили нас без телефона?!
- А чего ж ты раньше молчал?!
- Я сам только что увидел…
- Подожди, - схватила сестра его за руку. - Надо вызвать врача для мамы.
- Так вызывай.
- Не могу же я одна среди ночи… - залепетала девушка. - Давай я останусь с мамой, а ты сбегаешь на подстанцию за каретой? Тут недалеко - кварталов пять или шесть…
- Да пошла ты! - не дал он договорить.
Мишка попытался освободить руку, но сестра не сдавалась.
- А ну стой! - двинулась она на него с грозным видом. - Ты что себе позволяешь, мелкий негодник?!
«Мелкий негодник». Так Анна обзывала его во время стычек и потасовок, случавшихся много лет назад. В последнее время они не ссорились. Прохлада и неприязнь в отношениях никуда не делись, однако до открытого противостояния больше не доходило. Оба стали взрослыми, интересы кардинально поменялись, точек соприкосновения не осталось. Вот и жили каждый сам по себе.
Брат был шире в плечах и почти на голову выше Анны, но сейчас на ее стороне выступал праведный гнев. Она готова была растерзать Мишку за равнодушие, за наглость, за демонстративное нежелание помогать в тот момент, когда мама нуждалась в поддержке.
Поняв, насколько решительно настроена сестра, Михаил сделал шаг назад.
- Ладно-ладно, схожу я на твою подстанцию, - пролепетал он. - Что я должен там сказать?..
* * *
Ни на какую подстанцию Мишка, конечно же, не побежал. Чужих приказов он исполнять не любил - сестрица хорошо об этом знала, и все же пыталась командовать. Дура!
Обойдя кругом пару кварталов по ночному городу, он вернулся на свою улицу, тихо вошел в подъезд соседнего дома и также тихо поднялся на последний этаж. С лестничной площадки пятого этажа он вскарабкался по металлической лесенке до люка, ведущего на чердак. Осторожно приподняв крышку люка, проскользнул в темное душноватое нутро, пахнущее пылью и опилками. Табачного запаха не ощущалось, значит, под крышей никого не было.
Несколько секунд Михаил постоял без движения, но глаза к темноте привыкать не хотели. Ночью на здешнем чердаке он оказался впервые и понял, что без спичек не обойтись. Днем сюда пробивался свет через узкие слуховые окна, и можно было передвигаться без риска упасть или стукнуться головой о деревянный брус. Вынув из кармана коробок, Михаил зажег спичку, осмотрелся и двинулся вглубь длинного черного тоннеля…
В этом доме жил его одноклассник и друг Геннадий Дранко. Это он обнаружил незапертый люк и предложил обустроить под крышей уютное местечко. Здесь хранилась чья-то старая пришедшая в негодность мебель, кухонная утварь, коробки и ящики с пожелтевшими книгами и полуистлевшей одеждой. В общем, все то, что практичные жильцы не хотели видеть в квартирах, но не решались отнести на мусорку. Отобрав наиболее пригодное из мебели, пацаны соорудили у дальнего оконца нечто похожее на комнату. В свободное время они незаметно поднимались сюда, смолили собранные на тротуарах окурки, иногда баловались пивом или дешевым винцом. На улице и дома подобной вольготности они позволить не могли, здесь же царила свобода. Правда, общаться меж собой приходилось вполголоса, а передвигаться на цыпочках, дабы не услышали обитатели последнего этажа.
Догорая, третья спичка обожгла палец. Мишка шепотом матюкнулся, плюхнулся в кресло-качалку и принялся шарить по нижним полкам этажерки. Где-то там хранилась оплывший огарок старой свечки…
- Вот она, - снова чиркнул он спичкой по коробку.
Крохотный огонек покачался над воском, набирая силу, подрос, и осветил «комнату» под изнанкой пологой крыши. Справа от вертикального окошка стоял древний платяной шкаф, отгораживающий «комнату» от остального пространства. В мальчишеской обители ничего лишнего не было, за исключением дырявого и давно не чищенного самовара. Продавленный топчан, кресло-качалка, столик, этажерка, деревянный ящик из-под боеприпасов. В нем Мишка с Генкой хранили самое ценное: папиросы, спички, вино, два стакана и кое-что из продуктов. Ящик плотно закрывался крышкой, и снедь не могли слопать мыши, коих на чердаке водилось с избытком.
Михаил залез в ящик, развернул газетный сверток и принялся жевать черствый хлеб. В животе гулял ветер - последний раз он перекусил бутербродом до того, как занялся уборкой квартиры. А потом нагрянуло НКВД, и страх заставил позабыть о голоде. Теперь же в теплой тишине пустое брюхо напомнило о себе…
Покончив с хлебом, молодой человек отыскал в ящике коробку папирос «Май». Дорогих «майских» в коробке давно не было, друзья складывали в нее табачок подешевле: «Беломорканал», «Нашу марку», «Боевые», «Гром». А когда совсем прижимало, то и собранные на улице окурки.
Целых папирос не оказалось ; день назад друзья выкурили последние. Поковырявшись в коробке, Мишка выбрал самый длинный бычок, подпалил его и с наслаждением затянулся…
Уложив затылок на деревянную спинку кресла, он прикрыл глаза, вздохнул. И начал по порядку вспоминать сумасшедший день - 21 июня…
* * *
Под утро Мишка всегда спал чутко, неспокойно. Вот и сегодня, будто в продолжение вчерашних кошмаров снились незнакомцы в форме с малиновыми петлицами. Они зловеще ухмылялись, обращались к нему неприятными скрипучими голосами, требуя показать тайник и отдать фотокарточки обнаженных женщин. Мишка дважды в ужасе просыпался, таращился в узкое оконце на занимавшийся рассвет и, успокоившись, снова пытался заснуть. Потом он, наконец, провалился в глубокий сон и не услышал тихих шагов по опилкам.
- Вставай, Миха! Да вставай же! - кто-то настойчиво тормошил его за воротник.
Вскрикнув, тот ошалело посмотрел по сторонам. Наткнувшись взглядом на стоявшего рядом Генку Дранко, отпрянул. Но через секунду узнал друга и пролепетал:
- Ты… ты чего так рано приперся?
- Я вообще-то три часа как на ногах. А вот ты чего тут разлегся?
- Из дома вчера ушел…
Потянувшись, Михаил встал с кресла, потер ладонью затекшую шею.
- Из дома ушел? - удивленно переспросил приятель. - Чего это вдруг?
- Отца вчера арестовали. Потом обыск был до поздней ночи. Ну и с сестрой поцапался.
- Это за что же, отца-то?
- Почем я знаю, - пожал Мишка плечами и вынул из папиросной коробки очередной окурок.
Забыв про осторожность, Генка воскликнул:
- Выходит, ты продрых здесь всю ночь и ничего не знаешь?!
- А что я должен знать?
- Война, Миха! Война началась в четыре утра!
- Какая война? С кем?
- С немцами! С фашистской Германией!
Новость не обрадовала, однако после вчерашних событий уди-вить Михаила было сложно. Досмолив окурок, он бросил его остатки в консервную банку, затушил огонек плевком и сказал:
- Нам-то что до этой войны?..
Генка повертел у виска пальцем:
- Ты ничего не забыл? Нам обоим по восемнадцать стукнуло! Мне в апреле, тебе сегодня…
С самого утра 22 июня 1941 года, невзирая на выходной день, все военные комиссариаты страны Советов работали в авральном режиме. Одни сотрудники разбирались с нескончаемым потоком добровольцев. Другие копались в документах и отбирали личные дела тех, кого комиссариаты должны были поставить под ружье в первую очередь. Третьи заполняли повестки и отправляли их по адресам… Среди пришедших добровольцев мелькали и юные пацаны явно непризывного возраста. Некоторые подправляли цифры в документах, некоторые надеялись убедить принимавших решение офицеров, а кто-то намеревался использовать общую неразбериху. Этих героических мальчишек объединяло огромное желание попасть на фронт и вместе со старшим поколением дать отпор проклятым фашистам. Мишка с Генкой принадлежали к другой породе. Оба росли в правильных советских семьях, но родители в их воспитании где-то просчитались, что-то упустили. Михаила с Геннадием не интересовали достижения страны, они не посещали кружков, в школе учились спустя рукава, да и дружили с такими же «отрезанными ломтями». Все их интересы сводились к одному: где раздобыть мелочи, чтобы купить папирос и винишко.
Генкин вопрос застал врасплох. Младший Протасов вспомнил о недавнем совершеннолетии, на минуту задумался и вдруг явственно представил, как почтальон приносит домой под роспись грозную повестку с требованием немедленно явиться в военкомат. Эта сценка окончательно отогнала сон. Тряхнув головой, он твердо изрек:
- Я на войну не пойду. Больно надо!
- Так и мне не охота в окопы! - поддержал Генка.
- Что будем делать? Может, тут перекантуемся?
- Ага, перекантуемся! А если заваруха на полгода затянется? Зимой тут холодновато. И на счет жратвы надо где-то промышлять…
Приятели просидели на чердаке долгих два часа, после чего прошмыгнули во двор и расстались. Генке надо было появиться дома, а Мишка отправился в ближайшие магазины запасаться провизией, папиросами, свечками и прочими необходимыми вещами.
Ближе к вечеру они сговорились снова встретиться на чердаке.
Глава третья
Москва; июль 1945 года
Вечер в Москве выдался славный: невыносимый зной сменился приятной прохладой, с запада подул легкий освежающий ветерок. Высыпавшие на улицы горожане праздно прогуливались, наслаждаясь погодой и редким свободным временем. Особенно много народу гуляло по набережным Москвы-реки и Яузы. Тот тут, то там слышались громкие голоса, смех, переливы гармони, песни.
От большой компании, бродившей по Крымской набережной, отделилась стайка молодых девушек. Попрощавшись с друзьями, они свернули в Земский переулок и направились в сторону Большой Якиманки. Через полквартала во двор своего дома нырнула первая женщина. Взмахнув рукой, исчезла в подъезде вторая. Оставшаяся троица перешла на шепот, а через минуту и вовсе примолкла.
Кривой Земский переулок не имел освещения; на темный асфальт падали редкие желтые пятна из окон еще не спавших квартир. После светлой, оживленной набережной темный переулок выглядел пугающе.
- Мамочки, мне страшно, - вцепилась в руку подруги полная девушка по имени Раиса.
- Нужно поскорее проскочить переулок, - предложила та и оправила рукав темно-синего платья.
- Вам хорошо - всего-то до Якиманки топать, - прошептала высокая брюнетка. - А мне до Ордынки одной бежать по таким же переулкам…
Прижавшись друг к другу и пугаясь каждого шороха, девушки дошли до середины следующего квартала. Здесь зловещую тишину нарушили звуки патефона, доносившиеся через распахнутое окно в третьем этаже кирпичного дома. Пела Клавдия Шульженко. Песня называлась «Андрюша»; узнав ее, девушки слегка приободрились, расправили плечи и даже заулыбались.
И вдруг…
- Ой! - остановилась Раиса.
- Что опять?! Чего ты постоянно пугаешь?! - возмутилась брюнетка. - И так все тело мурашками покрылось!
- Глядите, кто-то вывернул из двора…
Только теперь, повернув головы в указанном направлении, подруги рассмотрели спину удалявшегося мужчины. Шел он удивительно тихо и не посередине переулка, а сбоку, почти касаясь правым плечом каменных строений.
- Давайте, подождем, когда он уйдет подальше, - прошипела Раиса.
Покрутив головой, брюнетка возразила:
- Я не хочу оставаться в этом ужасном месте. Лучше потихоньку идти следом.
Стоять и спорить хотелось меньше всего, потому девушки двинулись дальше. Фигура незнакомого мужчины изредка появлялась в редком и слабом освещении. Он по-прежнему держался правой стороны; шел довольно быстро, но шагов его никто не слышал. Впереди уже маячил отрезок хорошо освещенной Большой Якиманки. Там, впереди, была совсем другая жизнь: мельтешили прохожие; сигналя и обдавая округу ярким светом фар, проезжали автомобили. Еще шагов сто, и девушки вольются в эту безопасную и привычную жизнь. Сбросят с плеч напряжение, перестанут прислушиваться к каждому звуку, забудут о страхе, заулыбаются.
Наверное, каждая из трех девушек думала именно так и подгоняла ползущее время. Но Райка внезапно опять остановилась, будто наткнулась на стену да еще схватила обеих подруг за руки.
- Ну, что опять?! - приглушенно завопила брюнетка.
- Тс-с! Второй вышел - не видите, что ли?!
Из-под арки, до которой девушки не дошли метров пятнадцать, и впрямь выскочил невысокий гражданин. Пульнув обратно в черную пасть подворотни окурок, он стал быстро нагонять идущего впереди мужчину. Под козырьком подъезда дома напротив тлела слабая электрическая лампочка. И все же девицы заметили, как в руке догонявшего мужчины блеснул тонкий металлический предмет. Как мужчина взмахнул им и коротко ударил сверху вниз…
Высокая брюнетка, казавшаяся самой сильной и выдержанной, ахнула и, лишившись чувств, осела на асфальт. Райка завопила первой. Через миг к ее сопрано присоединился мощный контральто третьей подруги.
* * *
- Так вы говорите, лица его он не видел?
- Какое там! Темно же было. Как он мог его увидеть, стоя в подворотне? Это сейчас все вокруг освещено фарами и светло, как днем. А тогда - хоть глаз выколи.
- По-вашему, он поджидал первого попавшегося прохожего?
- Не знаю, - пожала плечами Раиса.
- Выходит, если бы не этот гражданин, то под нож преступника могли угодить и вы?
Последний вопрос заставил полную девушку вздрогнуть и заново пережить всю остроту страшного момента. Поднеся к губам ладошку и округлив глаза, она затаила дыхание.
Пока она обдумывала ответ, Василий Егоров оглянулся на других свидетелей нападения. Крупная высокая брюнетка понемногу приходила в себя после глубокого обморока. Она сидела на заднем диване служебной легковушки, на которой прикатили сыщики. Третья девушка, одетая в темно-синее платье, стояла рядом с распахнутой дверцей и совала под нос подруги ватку, смоченную нашатырным спиртом. Подле свидетельниц дежурили лейтенант Ким и пожилой водитель.
- Знаете, товарищ капитан, я часто хожу этим переулком - на работу, с работы, - затараторила Райка. - В этой подворотне вечно собираются алкаши. Курят, пьют вино, матерятся, шуточки разные непристойные отпускают. Может и в этот раз какой-нибудь дурной пьянчуга голову потерял?
- Возможно, - кивнул Егоров. И, понимая, что боле ничего путного она сообщить не сможет, предупредил: - Завтра в девять утра попрошу прибыть в Управление московского уголовного розыска на Петровку 38. Свободны…
* * *
Сигнал в дежурную часть милиции поступил через несколько минут после нападения на мужчину в Земском переулке. Крупная темноволосая девица грохнулась в обморок, а две ее подруги подняли такой визг, что неизвестная личность, пытавшаяся убить мужчину ножом, поспешила скрыться. И правильно сделала, потому что через несколько секунд к месту происшествия начали стекаться люди.
Прибыв на место, милицейский наряд сразу вызвал карету скорой помощи и связался с МУРом. Дежурил в этот день опытный сотрудник - один из заместителей комиссара Урусова. Быстро разобравшись в почерке преступления, он направил в Земский переулок оперативно-розыскную группу майора Старцева. Тот распределил обязанности еще по дороге: опытный Вася Егоров допрашивает свидетельниц, штатный фотограф Игнат Горшеня выполняет свою работу, Александр Васильков осматривает прилегающую местность, Олесь Бойко и Ефим Баранец опрашивают местных жителей.
Сам Иван Харитонович Старцев взялся сопровождать пострадавшего в карете скорой помощи. «Боюсь, не доживет он до утра, - негромко поделился он с товарищами результатом первичного осмотра раны. - Пока он в сознании - попробую задать пару вопросов…»
* * *
До рассвета оставалось менее часа. Группа продолжала работать на месте преступления. Бригада врачей давно уехала, увезя с собой пострадавшего. Жильцы окрестных домов и запоздавшие любопытные прохожие разошлись. Чуть поодаль курили три патрульных милиционера, получивших приказ дожидаться окончания работы сыщиков.
- …Да разве ж можно было разобрать, как он выглядел? Темнота ж кругом была - хоть глаз выколи!
- Вы же сказали, будто оконце справа горело во втором этаже.
- Горело. Сейчас погасло. И лампочка тлела у дома напротив.
- Вот та? - указал Егоров на желтоватый огонек над дверью подъезда.
- Она самая, - кивнула брюнетка. - Да как видите толку от ее света не много…
Показания давала последняя свидетельница из трех. Она пришла в себя после обморока, чувствовала себя нормально, хотя и жаловалась на «непослушные ватные ноги». Две другие девушки ушли домой после того, как Егоров пообещал доставить их подругу на автомобиле до места жительства.
- Светит худо. Одно название, что лампочка, - согласился Василий. - Но вот, к примеру, ваша подруга по имени Рая заметила, что нападавший был небольшого роста и в кепке.
На миг задумавшись, высокая девушка кивнула:
- Да, росту он был небольшого, а про кепку ничего сказать не могу. Затылок, воде, такой…
- Какой?
- Коротко подстриженный. А то и вовсе выбритый.
- Умница. Постаралась и сразу память включилась, - похвалил Егоров. - Продолжай.
- Да чего продолжать-то? Ну… в брюках был. В широких. И, по-моему, в пиджачке нараспашку.
- А обувь?
- Нет, обуви я точно не разглядела.
- Шаги его было слышно?
- Нет. Я слышала шаги первого. Ну того… которого ударили ножом.
- Значит, на ногах у нападавшего было что-то мягкое. Например, сандалеты.
- Этого я не знаю. Правда, не знаю. Отвезли бы вы меня домой, товарищ следователь, - жалобно попросила брюнетка. - Голова раскалывается от всего, ей богу.
- Хорошо. Последний вопрос. Куда он убежал, когда вы и ваши подруги подняли крик?
Этот вопрос Егоров поочередно задавал и первым двум девушкам. Их ответы разнились, что несколько насторожило оперативника. Раисе показалась, будто нападавший прошмыгнул в следующую подворотню по правой стороне переулка. Свидетельница в темно-синем платье настаивала на том, что тот забежал в подъезд дома по левую сторону. Для оперативного расследования важна была каждая деталь, потому Василий и «мучил» несчастных девиц.
- Простите, товарищ следователь, но у меня помутнело в глазах гораздо раньше. Он только ножом замахнулся, а я уж ног не чувствовала и наземь валилась. Так что не обессудьте.
Вздохнув, Егоров кивнул в сторону служебной легковушки:
- Садись в машину. Минут через десять-пятнадцать мы закончим…
* * *
Группа завершала работу в узком переулке. Оставшийся за старшего Егоров попросил коллег собраться у одной из служебных машин.
- Никто из живущих поблизости ничего подозрительного не заметил, - доложил первым капитан Бойко.
- Даже те, чьи окна выходят в проулок?
- Тут в первых этажах в основном старички проживают, - пояснил Олесь. - Сам знаешь: если они приметят что-то странное - не отобьешься. Все расскажут, да еще и приукрасят. Мы всех опросили, полезной информации - ноль.
- Ясно. Игнат, ты закончил?
Штатный фотограф паковал в футляр аппарат.
- Закончил. Отснял две кассеты, - ответил тот.
- Отлично. А где Саня?
Васильков словно почувствовал, что его потеряли, и вынырнул из-под свода арки.
- Здесь я, Василий.
- Нашел что-нибудь интересное?
- Только это, - майор раскрыл ладонь и показал штук пять свежих окурков.
- Дукат?
- Он самый.
- Поехали, товарищи. Завезем на Ордынку свидетельницу и рванем в Управление. Иван нас, верно, заждался…
Глава четвертая
Москва; июнь-июль 1941 года
Беспрестанно озираясь по сторонам, Мишка топал по тенистой стороне Малой Коммунистической. Родная пятиэтажка находилась на соседней - Ульяновской улице, где с некоторых пор он предпочитал не появляться. Здесь он тоже мог нарваться на знакомых или соседей, поэтому осторожничал и всматривался в каждую появлявшуюся впереди фигуру.
Повезло. На всем пути от магазина до желтой трехэтажки повстречались лишь две пожилые тетки. Одна тащила на горбу мешок, наполненный то ли картошкой, то ли брюквой. Другая вела за руку внучку лет четырех.
Вот и цель похода - жилой трехэтажный П-образный дом, когда-то выкрашенный поверх штукатурки в цвет охры. После многих лет без ремонта он выглядел удручающе: выгоревшая краска, облезлые стены, потрескавшиеся двери парадных. Самую большую проплешину в штукатурке находчивый комендант закрыл красным кумачовым прямоугольником с лозунгом: «Все на борьбу с фашизмом!»
Впрочем, младшего Протасова вся эта мишура не интересовала. Ближайшую ночь он решил провести в подвале этого дома. Когда-то они прятались там с Генкой Дранко от милиции, разбив камнями окна у наглого и злого дворника Кармягина. Дверь в подвал запиралась на большой висячий замок, но за кустами над тротуаром имелось неприметное оконце, открыв которое можно было пролезть внутрь.
Дойдя до торца здания, молодой человек оглянулся в последний раз. Никого.
Он быстро свернул к зарослям, протиснулся меж двух соседних кустов и… в растерянности остановился у стены. Оконце, сквозь которое друзья десятки раз проникали в подвал, было заложено кирпичами. Кладка выглядела совсем свежей - раствор схватился дня два или три назад.
Присев на корточки, Мишка провел ладонью по теплым кирпичам, ковырнул застывшую каплю раствора.
- С-суки… - смачно сплюнув на стену, направился он в сторону Верхней Таганской площади.
* * *
С момента ареста отца и бегства из дома прошло полмесяца. За это время случилось столько разнообразных событий, что порой мутнело перед глазами, и закипали мозги. Последние две недели в корне отличалась от довоенного времени - беззаботного, спокойного, безопасного.
Первые десять суток Михаил прожил на чердаке Генкиного дома, и теперь он тоже вспоминал о них с теплотой и сожалением. Днем он осторожно выбирался на улицу и бежал в дальний магазин за продуктами, вином, папиросами. Запас накопленных денег позволял покупать не только самое необходимое, но и баловать себя излишествами. К примеру, однажды он купил кило шоколадных конфет, а в другой раз кулек печенья. Пока еще на прилавках магазинов было все: мясо, рыба, овощи, хлеб белый и черный, сладости. По ночам Мишка опять спускался с чердака, но с другой целью: забравшись в заросли сирени, он справлял нужду.
Трижды во время дневных вылазок Мишка сталкивался с милицией и наводнившими город военными патрулями. Но всякий раз ему фартило: патрули занимались взрослыми мужиками, а милиционеры попросту не обращали на пацана внимания.
На шестой день закончились невеликие денежные накопления, и на помощь пришел друг Генка, принося каждый вечер ломоть хлеба, пару яблок, бутылку с простой водой и пяток папирос. Его большая семья завсегда жила бедно, потому роптать на скудность гостинцев было бесполезно. Что имел, то и нес.
А на одиннадцатый день произошла катастрофа.
Перед визитом на чердак Генка по заведенному обычаю выходил из своего подъезда и несколько минут курил на лавочке, внимательно зыркая по сторонам. Улучив момент, когда двор опустеет, он быстро топал к подъезду с заветным люком. Поднявшись на чердак, отдавал товарищу провизию; пока тот утолял голод, делился новостями, коих после 22 июня в стране и в столице рождалось с избытком. Потом они зажигали свечку и перекидывались в картишки. Мишка изнывал от одиночества, и просил приятеля побыть с ним подольше. На третий день войны Геннадий Дранко получил повестку, но в военкомат не пошел. Отца у него не было, мать драила полы в трех магазинах и получала жиденькую зарплату. После школы Генка удачно устроился в железнодорожные мастерские за Рогожским валом в надежде подсобить семье. Поначалу дело пошло, и он был доволен. А потом настал одиннадцатый день.
Ближе к вечеру Мишка в ожидании друга заснул в кресле-качалке. Проснулся он от резкого короткого звука, долетевшего со двора. И сразу понял: стреляют!
Вскочив, бросился к узкому оконцу. Во дворе слышались крики, ругань…
Сквозь крону растущей во дворе осины он увидел страшную картину: стоящего с пистолетом в руке офицера и трех солдат, заламывающих руки лежащему на асфальте Генке. Рядом плакала и причитала Генкина мать; из глубины двора доносился пьяный мат мужиков, поносивших офицера за стрельбу посреди двора жилого дома.
- Загребли, с-суки, - процедил Мишка. - Все-таки загребли!
И спрятался от греха. Не дай бог, офицер поднимет взгляд и заметит. Раз патруль наведался во двор и выследил Генку, стало быть, разыскивают и его.
Через минуту он выглянул снова и увидел лишь спину товарища. Держа Генку под связанные руки, солдаты выводили его со двора на улицу.
Упав в кресло, Мишка трясущимися пальцами подпалил последнюю папиросу и принялся обдумывать, как жить дальше. С чердака следовало уходить. Но куда?..
* * *
Затея с подвалом провалилась. Боле на Малой Коммунистической делать было нечего, и расстроенный юноша направился на пустырь, расположенный на полпути к Верхней Таганской площади. Пустырь тот издавна был необитаем - горожане старательно обходили его сторонкой, и зеленый ковер из разнотравья оставался нетронутым до глубокой осени, до первого снега. Посередине обширного участка блестела на солнце огромная не пересыхающая лужа, давно превратившаяся в дурно пахнущее болото. Повсюду росли деревья, дикий кустарник, разлапистые лопухи. С восточного краю темнели заброшенные постройки с разбитыми окнами, с облупленными стенами и щербатой крышей. Поговаривали, будто московские власти намеревались расчистить это место и разбить парк, да только дело с места не трогалось. А уж с началом войны о парке и вовсе следовало забыть.
Это Мишку устраивало. По крайней мере, в одном из заброшенных домов он мог перекантоваться несколько ночей, пока не сыщется местечко получше. О возвращении на чердак Генкиного дома он и думать боялся. Вдруг товарища так возьмут в оборот, что он расколется и сдаст Протасова. Подобный вариант имелся, и не брать его в расчет осторожный Михаил не мог.
За тяжкими раздумьями он не заметил, как дошел до конца улицы. Проезжая часть с единственным тротуаром резко уходила влево и через сотню метров соединялась с Большой Коммунистической. Чтобы попасть на пустырь, требовалось войти во двор деревянного двухэтажного барака, протиснуться меж сараев и перелезть через забор.
* * *
Весь день светило яркое солнце, было безветренно и жарко. Вечером похолодало, подул ветер, небо затянуло тучами. А ночью по худой крыше заброшенного дома забарабанил дождь.
Мишка сидел на мягких опилках в углу того, что ранее называлось чердачным помещением одноэтажного дома. Строению было не меньше сони лет; последние жильцы давно его покинули, прихватив не только вещи, но и половицы, оконные стекла, электрические провода, розетки, выключатели… Здание насквозь провоняло человеческими испражнениями и выглядело настолько ветхим, что порой казалось, будто навались на него ветерок сильным порывом, и рухнет оно со стоном и скрипом. Один из углов кто-то поджег, и он почернел, обуглился. В крыше зияли огромные дыры. Проломленным в районе печной трубы было и потолочное перекрытие.
Обхватив руками худые коленки, Михаил с тоской вспоминал обустроенный чердак Генкиного дома. Вспоминал его тепло, сухость, уют; вздыхал по хранившемуся в зеленом ящике запасу продуктов, папирос. На здешнем чердаке не было ничего, кроме холодного ветра и залетавших через дырявую крышу мелких капель ледяного дождя.
В животе посасывало от неприятной пустоты. Раньше ему голо-дать не приходилось, более того, мама частенько баловала всякими вкусными блюдами: молочным киселем, творожной запеканкой, клюквенным муссом, малиновым сорбетом, пирогом со сладкой черемухой…
Он припомнил, как не любил борщ или отказывался от гречневой каши с молоком. Сейчас он умял бы за обе щеки и то, и другое. Да еще попросил бы добавки. Когда закончились деньги, он научился перебивать чувство голода табачным дымком. Бывало, выкурит подле узкого чердачного оконца бычок или целую папиросу, и на время угомонит бурчащий от недовольства желудок. Сейчас в его карманах гулял такой же ветер, как снаружи заброшенного дома. Ни куска хлеба, ни папирос, ни мелочи, чтобы затариться в магазине. Только фотографические карточки с голыми бабами, да бронзовая спичечница со вставленным в нее коробком.
Поежившись от холода и пронизывающего влагой сквозняка, Мишка отогнал мысли о жратве и постарался переключиться на другое. Для начала восстановил в памяти то, как пришлось покидать обжитое на чердаке место…
Он ушел оттуда через час после ареста школьного товарища. Сначала долго сидел в кресле-качалке - раздавленный, потрясенный, напуганный. Размышлял, перебирал различные варианты. Наперед знал только одно: оставаться под крышей Генкиного дома опасно. Едва стемнело, Мишка собрал нехитрые пожитки, тихо спустился в подъезд и был таков. Людных мест, наподобие вокзалов, он избегал, поэтому первую ночь провел на лавке в небольшом сквере на углу Добровольческой и Трудовой. Ночь выдалась нервной: молодой человек просыпался от каждого шороха, от каждого дуновения легкого ветерка и шелеста листвы. Дважды вдоль сквера проезжали конные милицейские патрули. Мишка вздрагивал от громкого цокота копыт, скатывался с лавки, уползал ужом под кусты и тихонько лежал, затаив дыхание… Утром, злой и помятый, он дал себе слово, что на улице ночевать боле не станет, а найдет для этого надежное спокойное место.
И вот его занесло на чердак заброшенного дома под дырявую крышу. «Нет, здесь я тоже ночую в первый и в последний раз, - забился он в самый угол и улегся на опилки. В углу было посуше, не так сильно сквозило. - Завтра прошвырнусь по сараям, что в глубине по Дровяному переулку…»
С этими мыслями младший Протасов провалился в сон.
* * *
Поспать удалось часа четыре. Сон из-за накопившейся усталости поначалу вышел крепким. Ближе к утру дождь прекратился, однако заметно похолодало. Просыпаясь от бившего озноба и пытаясь согреться, Мишка все глубже закапывался в опилки. На некоторое время это помогло, но потом опилки залезли под одежду, и началась другая напасть - неистово чесалось все тело…
Едва забрезжил рассвет, он вновь проснулся и вздрогнул. Под стеной дома, тяжело дыша и ломая кусты, кто-то пробежал. На несколько секунд вернулась тишина и вдруг снова торопливые шаги по слякоти и лужам, голоса…
- Где эта падла?! Куда он рванул?
- А я почем знаю?! Кажись туда! Вон, погляди, там и кусты примяты!..
Голоса принадлежали взрослым парням, и намерения, судя по всему, у них были серьезные. «Если догонят - верняк убьют, - подумал Мишка. - Интересно, за кем это они в такую рань?..»
Раннее происшествие стало коротким, как всплеск упавшего в воду камня, и юноша снова задремал. А спустя минуту его сердце едва не выпрыгнуло из груди от испуга. Кто-то вбежал в заброшенный дом и заметался по комнатам, разделенным печью и тонкой перегородкой из не струганных досок.
Мозг младшего Протасова в аховых ситуациях всегда врубал полные обороты. Кто-то трусил, тушевался или вообще переставал соображать, кому-то требовалось хотя бы несколько секунд. А Мишка находил верное решение очень быстро.
«Если беглеца здесь обнаружат и порежут, то не поздоровится и мне, - осторожно ступая по опилкам, подошел он к пролому.
Рассвет понемногу окрасил небо, крыши городских построек, листву деревьев. Первый свет проник сквозь дыры и в заброшенный дом.
Присев на корточки, Михаил заметил внизу мечущуюся фигуру. То ли мальчуган, то ли щуплый дедок - понять было сложно.
- Эй, слышь! - негромко позвал Мишка.
Незнакомец шарахнулся в сторону, словно в голову его угодил кулак и испуганно замычал:
- Ы-и-и!..
- Да не бойся ты! Лезь сюда!
Времени на раздумье не было, и незнакомец протянул руку.
Он оказался на удивление легким, Мишке даже не пришлось здорово напрягаться.
- Прячься! - подтолкнул он незнакомца в угол.
Оба распластались на опилках, затихли…
Вскоре послышались шаги и шорохи - внизу по комнатам кто-то ходил. Несколько раз вспыхивали спички, доносились приглушенные голоса.
Потом неизвестные приблизились к пролому, опять посветили спичками, пошептались. После нескольких секунд возни над проломом медленно поднялась чья-то голова.
Наблюдая за ней одним глазом, Протасов перестал дышать.
Из-за недостатка освещения черт лица он разобрать не сумел. Догадался лишь о том, что голова лысая и принадлежит немолодому мужику. Лет тридцати пяти - сорока.
Поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, голова осмотрела пространство под крышей. И хрипловатым голосом произнесла:
- Опускай. Нет его тут…
* * *
- Ну что, Миха, еще поцыбарим?
- Давай. Последний бычок вечером скурил. А ночью без толку искать - все под дождем промокло.
- Верняк…
Пацаны запалили по второй папиросе.
- А ты давно тут кантуешься? - спросил только что спасенный паренек.
- Первую ночь.
- Тут же говном воняет.
- Знаю. Самому противно. Не по вокзалам же шляться!
Знакомец согласился:
- Не, на бане* кантоваться не резон. Там сейчас мусоров с патрулями больше, чем блох у дворняги…
Настоящего имени нового знакомца Мишка не знал. Амбал - так он представился, когда миновала опасность. Росту он был маленького, весил килограммов сорок, вот кто-то из воровского мира и пошутил, дав такую кличку. На вопросы от кого убегал и почему, он деловито объяснил: «С пайзой**, что чердак оглядывал - анархист*** Васька Швед. Он разок штопор**** затевал на Ордынке, а я там же ходил на особняк*****. Короче, случился шухер - мой фраерок запел****** и поломал Шведу дело. За это Швед пообещал мне протаранить чичи*******».
Протасов никогда не общался с шантрапой, однако кое-что из воровского жаргона знал, и с горем пополам ухватил смысл рассказа. Правда, не вник в последнюю фразу про «чичи».
- …Я вообще в людные местечки - ни ногой, - заверил Мишка. - Вот солнце чуток прогреет - пойду другой угол искать. Может, сарай какой разыщу или голубятню.
- Верняк, так и надо. Я б тебя на Малую Андроновскую свел - там моя алюра******** проживает, - сказал Амбал, - да не могу. Ее папаша больно злой на меня…
Солнце поднималось все выше, освещая вымытые дождем улицы посвежевшего города. Пацаны спустились с чердака, осторожно выбрались из заброшенного дома. Оглядываясь и прислушиваясь, прошли пустырем к Дровяному переулку. Тут решили попрощаться.
- Ну, держи краба, - протянул Амбал ладонь, - ты, Миха, теперь мой корень.
Тот пожал руку и прежде чем направиться в свою сторону, спросил:
- Слушай, а мелочи у тебя не найдется?
Вопрос был необычным. Юный бандит нахмурился.
- Я не просто так прошу, - поспешил объясниться Протасов. Вынув из кармана фотокарточки, он показал их новому приятелю.
- Вот. Могу продать задешево.
Амбал усмехнулся и принялся рассматривать голых женщин.
- Старые. Затертые, - оценил он через минуту. - На трешке сойдемся?
Цены после начала войны начали расти. Однако на три рубля можно было затариться ржаным хлебом и еще прикупить папирос.
Мишка быстро согласился.
- Давай!
- Не шурши граблями, а шелести рублями, - с улыбкой протянул тот трешку.
Заполучив свои деньги, Протасов помчался в ближайший магазин…
* Бан - вокзал, пристань
** Пайза - лысина
*** Анархист - бывший вор в законе, изгнанный из организованного сообщества за несоблюдение воровских норм
**** Штопор - налет, вооруженный грабеж
***** Ходить на особняк - воровать в одиночку
****** Фраерок запел - крик потерпевшего о помощи
******* Протаранить чичи - выколоть глаза
******** Алюра - девушка
Глава пятая
Москва; июль 1945 года
Короткая июльская ночь заканчивалась, над восточной окраиной столицы занималась заря. Появились дворники в светлых холщовых фартуках и в таких же рукавицах, за углом прогрохотал первый трамвай. Простые горожане в этот ранний час еще спали, а в окнах Управления московского уголовного розыска уже горел свет.
Ивана Харитоновича ждать не пришлось - он прибыл в Управление почти одновременно с основной группой. По его мрачному лицу подчиненные поняли: жертва нападения не выжила.
- Помер. Едва доехали до больницы, стали выгружать носилки, тут он и отошел. Крови много потерял, - пояснил он. И попросил: - Чайку бы испить. А, братцы?..
Схватив пустой чайник, молодой Ким бросился в коридор. Вася Егоров коротко доложил о результатах осмотра места преступления и опроса проживающих поблизости граждан.
- Я догадывался, что у него есть мотив, - негодовал Старцев, расхаживая по кабинету и оставляя за собой клубы табачного дыма. - Чуяло мое сердце, что вторая версия слабовата. Уж больно, сукин сын, хитер и осторожен!..
После изучения материалов недавних убийств, у сыщиков появилось две версии происходящего. Первая предполагала похождения матерого убийцы, скрупулезно готовящего свои преступления. Подготовка заключалась в поиске жертвы и слежке за ней, в выборе места и времени нападения. Мотивы, побуждающие преступника к убийству определенных людей, пока были не ясны - над этим предстояло работать. Вторая версия отличалась чрезвычайной простотой, однако сбрасывать ее со счетов никто не собирался.
В январе и в апреле сорок пятого года муровцы задержали двух убийц; один орудовал на юго-востоке столицы в районе Ленинской слободы, другой - на юго-западе у Воробьевского шоссе. Оба к моменту задержания успели отправить на тот свет в общей сложности девять граждан. А при первых же контактах с задержанными оперативники поняли, что перед ними абсолютно невменяемые люди, что позже подтвердили и медики. Так что в «общении» с новым убийцей следовало быть готовым ко всему.
На этот раз группе Старцева повезло. Молодые женщины, ставшие случайными свидетелями нападения на мужчину в Земском переулке, спугнули своими криками убийцу, и у того впервые дрогнула рука. Жертва носила фамилию Зиновьев - в кармане несчастного лежали документы. Лезвие ножа попало в его шею под углом, по касательной траектории. Тем не менее, рана оказалась смертельной - Зиновьев скончался спустя минут сорок. Врач скорой помощи, сопровождавший потерпевшего в больницу, протестовал, но Старцев все-таки успел задать несколько вопросов, включая наиболее важные.
Пока Костя Ким заваривал в углу кабинета чай, Иван делился полученной информацией.
- Сразу после нападения Зиновьев в шоковом состоянии повалился на асфальт. Убийца услышал женский визг и заметался: то ли хотел добить жертву вторым ударом, то ли не знал, куда бежать. В этот момент он и выронил зеркальце.
- Какое зеркальце? - перебил Бойко.
- Женское. Небольшое такое.
- Но мы не нашли там осколков!
- Все верно. Оно не разбилось, потому что заключено в бронзовую оправу. Этакую… «резную, с гравировкой в виде разных завитушек и вычурной буквой «А» в середине», как сказал покойный Зиновьев. Упало перед его носом с характерным звоном. Он хоть и с дыркой в шее был, да не заметить зеркальца при таком раскладе не мог.
- Там же было темно, - не сдавался Бойко. Во время войны он нарвался на немецкую мину-ловушку в виде автоматического карандаша; лишился пальца. С тех пор подвергал сомнению любой факт и перепроверял его по три раза.
- Брось! - отмахнулся Иван Харитонович, - пары светящихся неподалеку окон достаточно, чтобы приметить блестящий бронзовый предмет.
- И что же дальше? - поторопил Егоров. - Нападавший был один?
- Да, он заметил только одного нападавшего. Многого добиться не вышло - Зиновьев слабел на глазах и умер. Но перед смертью успел прошептать, что узнал этого человека.
- И кто же это он?
- Вор, карманник и бандит по кличке Амбал.
Егоров нахмурил брови, вороша свою память. Но через несколько секунд уверенно мотнул головой:
- Не слышал о таком.
* * *
Группа приступила к работе. Никто из сотрудников минувшей ночью не спал, ведь дежурный по управлению начал обзванивать их сразу после убийства, случившегося около полуночи. Собравшись вместе в кабинете, сыщики посовещались, распределили обязанности и разошлись каждый по своим делам.
Самое простое поручение досталось Косте Киму.
- Народ вернется голодный, поэтому сооруди что-нибудь пожевать, - распорядился Старцев.
Прихватив с собой фотографа Игната Горшеню, Вася Егоров снова отправился в Земский переулок. В МУРе давно прижилась традиция повторного осмотра места преступления, если таковые происходили ночью. Во-первых, поутру - при дневном свете - можно было найти то, что никто из оперативников не заметил ночью в слабых лучах электрических фонариков. Во-вторых, через час или два после на месте преступления уже не собирались толпы зевак, мешающих спокойной и вдумчивой работе. И в-третьих, иной раз случалось так, что к сыщикам подходили местные жители, припомнившие некие детали происшествия и желающие ими поделиться.
Олеся Бойко и Ефима Баранца Старцев отправил в архив с наказом найти хоть какое-то упоминание о человеке по кличке «Амбал».
Сам Иван остался в кабинете. Он хотел совместно с Васильковым «подбить бабки» и подготовиться к докладу. Каждое утро комиссар Урусов начинал с того, что собирал в своем кабинете всех заместителей, начальников служб, руководителей оперативно-розыскных групп и выслушивал их краткие доклады. Сегодняшнее утреннее совещание Урусов определенно начнет с вопроса:
- Чья группа занималась убийством в Земском переулке? Прошу доложить по существу дела…
* * *
Старцев вернулся в кабинет, сильно хромая на искалеченную ногу. Прислонив трость к стене, он сел, задрал брючину и принялся массировать старую рану. Васильков наблюдал за ним, докуривая у раскрытого окна папиросу. Он преотлично знал привычки товарища. Когда тот был рассержен или чем-то взволнован, то либо вращал зажатую меж коленок трость, либо растирал покрытую шрамами щиколотку.
- Подгоняют? - затушил Александр окурок.
- Не то слово, - проворчал Иван. - Четвертое убийство, а мы ни сном, ни духом. Топчемся на одном месте…
- Нашей вины здесь нет. Комиссар отлично это знает.
- Может и знает. Да мне не легче…
Александр Михайлович Урусов был умницей, разносторонне образованным человеком, прекрасным профессионалом. Умел зарядить людей на стахановскую работу, умел указать на ошибки, умел поставить на место. Он отлично ладил с подчиненными, никогда не повышал на них голос. И пользовался огромным уважением. А как было не уважать, если комиссар III ранга (по сути генерал-майор) с момента назначения на высокую должность появлялся на службе либо в мундире, либо в старом перелицованном костюме; вместе со всеми стоял в столовке в очереди к раздаче; из дома на Петровку зачастую приходил пешком. Работал от зари до зари, делился с молодыми сыщиками опытом, помогал им в оперативных расследованиях. И если уж он кому-то указывал на недостатки в работе, то этому «кому-то» следовало быстренько засучить рукава и столь же быстренько исправлять положение.
Васильков понимал, утешать товарища бесполезно. Лучшее утешение в данной ситуации - дело или толковая идея, связанная с чередой убийств. И такая идея у него была.
- Слушай, Иван. Я тут припомнил один интересный случай на фронте. Как-то раз в Польше…
В этот момент дверь шумно распахнулась, и в кабинет ворвался счастливый Баранец.
- Нашел! Нашел, Иван Харитонович! - размахивал он тонкой картонной папкой.
- Чего нашел? - оживился Старцев.
- Два стеллажа перерыл! - положил Ефим перед Иваном папку с наклеенным желтоватым прямоугольником. - В третьем наткнулся на личное дело этого распроклятого Амбала!
Иван Харитонович взял в руки папку, разгладил желтый прямоугольник и прочитал сделанную на нем надпись:
- Сермягин Николай Никанорович, 1921 года рождения. Кличка «Амбал». Рост 154 сантиметра, вес 60 килограмм.
Уставшее, серое лицо Старцева растянулось в улыбке.
- Что скажешь, Саня? - посмотрел он на друга.
- Кличка совпадает. Приметы - во всяком случае рост - тоже. Возраст подходящий, - согласился тот. - Надо полистать.
- Верно говоришь! Полистать и понять, где этого гада сподручнее схватить за горло. Давай, Саша, а я сгоняю и поговорю с соседями убиенного. Вот адресок мне его подкинули.
Васильков еще разок попытался завладеть вниманием Ивана, но тот, сунув в карман бумажку с адресом, захромал к выходу из кабинета…
Глава шестая
Москва; июль-август 1941 года
Мишка не заметил, как пересек Таганскую и забрел в район Крестьянской Заставы. В себя он пришел после грозного окрика мужика-старьевщика. Отскочив в сторону, юноша проводил взглядом телегу и впряженную в нее худую лошаденку, плетущуюся под перезвон колокольчиков. Старый возница развалился у переднего поперечного бруса, лениво подергивая поводья. Позади него покачивался ворох барахла, в котором Мишка разглядел подранную телогрейку да связанную шнурками пару сбитых ботинок. В начале века старик наверняка дорос до вершины кучерской иерархии, до так называемых «голубчиков» - лихих извозчиков, гонявших по Москве на статных рысаках в дорогих упряжках с колокольцами. А сегодня, по прошествии многих лет, он походил на «ванька» - представителя самых низов частных извозчиков. «Ваньки» приезжали в столицу из ближайших деревень на своих лошаденках и телегах, брали за извоз по тридцать копеек и обслуживали простых работяг, мастеровых, небогатых мещан, да приказчиков.
Остановившись, Протасов попытался понять, куда занесла нелегкая. «Новодубровский переулок», - прочитал он табличку на угловом доме. Название заставило боязливо оглянуться по сторонам, ведь в этом переулке проживали некоторые пацаны из «заставских» - лютых врагов Мишкиной компании. После начала настоящей войны мальчишеские баталии поутихли, однако испытывать судьбу не хотелось. Развернувшись, юноша быстрым шагом пошел обратно…
На широкой Марксистской улице он приметил хвост длинной очереди, выстроившейся в маленький хлебный магазин. Сам того не замечая, он сбавил шаг, призадумался…
В карманах опять гулял ветер. Помимо бронзовой спичечницы позвякивало несколько мелких монет, купить на которые можно было разве что спички или небольшой кулек дешевой махры. А ему хотелось жрать. Очень хотелось!
Монеты он отобрал у двух малолетних пацанов, которых заметил вчера на Школьной улице. Догнав, остановил их, припугнул и заставил вывернуть карманы. Увы, улов оказался столь мелким, что денег не набралось даже на пачку простеньких папирос. Пришлось снова рыскать по тротуарам и собирать обмусоленные окурки.
Как же он жалел, что продешевил, продавая фотокарточки голых баб! Ну почему он отдал их Амбалу за трешницу?! Ведь перед тем как расплатиться, тот достал из кармана штанов несколько скомканных купюр. Помимо рублей и трешек, в его ладони оказалось несколько пятерок, и даже червонец. А он согласился на такую малость…
Те деньги закончились третьего дня, когда Мишка купил четвертинку ржаной буханки. Какой же она показалась вкусной! Он планировал съесть хлеб за гаражами, где облюбовал удобное местечко для ночлега. Но голод так одолевал, что через пару минут от той четвертинки не осталось и следа. Ни единой крошки.
Поравнявшись с хвостом очереди, Протасов зачем-то спросил у пожилой тетки:
- Вы последняя?
- Я, сынок, - кивнула она.
- Хлеба много привезли?
- Говорят, дюжину лотков. Уж не знаю, хватит ли нам…
За последние полуголодные дни Мишка узнал много нового. К примеру, недавно подсчитал, сколько буханок хлеба умещается на деревянном лотке. Вот так же стоял в очереди перед распахнутыми магазинными дверями, ждал, когда грузчик перетаскает с машины лотки и считал. Шестнадцать булок формового хлеба. Ровно шестнадцать. Сегодня машина привезла в магазин на Марксистской дюжину лотков. Значит, всего…
Молодой человек задумался, решая в уме задачку из начальных классов. Мозги от недоедания и плохого сна соображали туго.
«Сто девяносто две, - наконец, справился он. - В очереди человек сорок. Должно хватить, даже если на руки будут давать по три буханки». Мишка приободрился, да радость была недолгой. Что толку от расчетов, если мелочи не хватит даже на четвертинку?
Он потоптался на месте, не зная, как поступить дальше. Вздохнув, он хотел было покинуть очередь, но позади вдруг кто-то проскрипел:
- Последний?
- Да, - обернулся он.
Позади неслышно подошел седой старик в очках. Поковыряв палкой асфальт, будто проверяя его на прочность, он занял место в очереди. Потом вытянул из кармана помятый платок, снял очки и принялся протирать толстые стекла…
Очередь медленно продвигалась. Каждые пару минут из дверей магазина спешно выходил счастливый покупатель, обнимая одну, две, а иной раз и три буханки темного хлеба. Вместе с очередью двигался и Мишка. И чем меньше шагов оставалось до заветной двери, тем сильнее он злился на самого себя.
Зачем он подошел к магазину?! Зачем побеспокоил бабку и встал за ней?! С какой целью шаг за шагом приближается к прилавку?!
Протасов понимал, что вытворяет глупость, но поделать с собой ничего не мог. Чем ближе он оказывался к магазинному нутру, тем сильнее и соблазнительнее становился запах свежеиспеченного хлеба. Воображение само рисовало живую картинку, как он отламывает от буханки ломоть с хрустящей корочкой, как подносит его ко рту и… Мишка вздыхал, давился тягучей слюной и упорно двигался за бабкой…
Оказавшись в магазине, он уже точно знал, что без хлеба отсюда не выйдет. Либо схватит с прилавка буханку и убежит, либо… Еще на улице его взгляд привлекла висевшая на бабкиной руке хозяйственная сумка. Старая дерматиновая сумка с облупившимися боками и истертыми до суровых нитей ручками. Ни молнии сверху, ни замков. Стоило выбрать подходящий момент, осторожно просунуть меж ручек ладонь, нащупать бабкин кошель и так же осторожно его вытащить.
Обстановка была подходящей. Тесная утроба хлебного магазинчика освещалась единственной электрической лампой, висевшей аккурат над прилавком; еще немного света проникало через небольшое окошко, забранное ржавой решеткой. Тем не менее, здесь было настолько темно, что едва различались хмурые лица покупателей. Очередь была плотной лишь до порога, а далее разряжалась, и в самом магазине народу толкалось немного - человек пять или шесть. Регулировкой занималась сама продавщица.
- Не набивайтесь, кому сказала! Самим же дышать здесь нечем! - изредка покрикивала она. Народ безропотно повиновался, волна нетерпеливых окатывала назад за порог.
Дождавшись удобного момента, Протасов чуть подвернул голову и осмотрел тылы. Очкастый старик топтался позади, за ним недавно нырнула в магазинную темень молодая женщина с серой неприметной наружностью. Она тоже не обращала внимания на молодого человек и пялилась на прилавок.
«Пора», - решил Мишка и плавно потянулся ладонью к бабкиной сумке…
* * *
Ранее ему приходилось красть, да только делалось это по-другому - не в присутствии хозяев, втихоря. К примеру, однажды украл вместе с Генкой с общего коридора коммунальной квартиры велосипед. Для кражи они выбрали выгодное время: утром, когда большинство жителей квартиры разошлись по делам. В тот же день они продали велик на Волочаевской за железной дорогой.
В другой раз они вскрыли сарай в соседнем Пестовском переулке. Тогда разжились мешком картохи и столярным инструментом. Дело происходило ночью, сработали быстро и без шухера. Ни одна живая душа так и не догадалась, кто это сотворил.
Сегодня жизнь заставила лезть в сумку, висящую на руке хозяйки. И при большом стечении народа. От страха подрагивали коленки, а от волнения ладони стали влажными.
Кошель он нащупал. Тот лежал на самом дне пустой сумки. Осторожно зажав его меж двух пальцев, потащил вверх…
Добыча оказалась тяжеловатой - видать, вместо бумажных денег бабка таскала металлическую мелочь. Скорее всего, торговала семечками на базаре или сидела на паперти возле церкви.
Он почти вытащил свой улов. Матерчатый кошель с массивной металлической застежкой уже показался над сумкой - оставалось приподнять его чуть повыше и незаметно сунуть за пазуху. План дальнейших действий заранее созрел в Мишкиной голове. Сразу после кражи он намеревался предупредить стоявшего сзади старика, что на минуту отлучится. Сам же покинул бы магазин и скоренько нырнул за угол. А там ищи ветра в поле!
Но все обернулось иначе. Когда кошель окончательно покинул дерматиновую сумку, в запястье Протасова кто-то вцепился. Да как вцепился - мертвой хваткой!
- Ты что же это, шельмец, вытворяешь?! - проскрипел возмущенный мужской голос.
«Дед! - пронеслось в голове. Он рванулся в сторону, но вторая дедовская ладонь ухватилась за воротник рубахи.
По полу поскакали оторванные пуговицы. Бабка запричитала, народ отпрянул в стороны. Как показалось Мишке, все вокруг пришло в движение - не только люди, но и прилавок, стены, висевшая под потолком лампочка…
- Кошель-то мой! Кошель! - кричала бабка, пока Протасова волокли к выходу из магазина.
- Вы только поглядите на него! - визжала след другая тетка - помладше.
- В милицию его немедля! - советовал инвалид на костылях. - Тама из него живо дурь-то вышибут!
Оказавшись на улице посреди тех людей, кто не видел момента кражи, Мишка решил давить на их жалость и законючил:
- Отпустите! Я ничего не сделал! Чего вы ко мне привязались!?
Но где там! Разговор с воришками в Москве всегда был коротким. Тут же выискалась добровольная помощница - голосистая толстуха, повисшая на другой руке. Какой-то доброхот подробно объяснял, как сподручнее - дворами - добраться до ближайшего РОМа*…
Обалдевшего Мишку и впрямь поволокли к ближайшему двору. Он совершенно растерялся, обмяк и плелся, не сопротивляясь. Грудь ходила ходуном, мутный взгляд бездумно скользил по округе, в голове рождались картинки одна страшнее другой. «Для чего я зашел в этот проклятый район?! Зачем остановился около магазина?! Почему занял очередь и полез к той чертовой бабке?!» - костерил он себя.
Его тащили ко двору, вход в который находился справа от хлебного магазина. А слева от крыльца и людского скопления вдруг раздался громкий свист. Обычно так свистели пацаны, сунув в рот пару пальцев.
Народ разом поворотил головы к заклеенной старыми афишами тумбе. Возле нее стоял шалопай в широких штанах, в порванной рубахе и в кепке-малокозырочке. Жуя папиросный мундштук и нахально улыбаясь, он крикнул:
- Чего рты раззявили?! Там на углу Маяковского речную рыбу задешево дают!
Мгновенно позабыв о незадачливом воришке, очередь взволновалась. В паре кварталов от хлебного действительно был рыбный магазин. Народ загудел, стал обсуждать новость.
Мишка всего этого не слышал - уши словно заложило, заткнуло пробками. Завернули за угол. И тут в действительность его вернул сильный толчок. Встрепенувшись, он увидел, как висевший на его руке дед неловко взмахнул палкой и повалился наземь; по асфальту поскакали очки. Голосистая толстуха взвизгнула, шарахнулась в сторону.
Внезапно Протасов понял, что вновь свободен. Что на руках никто не виснет, и его никуда не волокут.
- Чего вывеску** вытянул?! - послышался знакомый голос. - Дергай за мной!..
Рядом как из-под земли вырос Амбал, за ним мельтешил довольно плечистый парень - Мишкин ровесник. Амбал схватил дедову палку, разломал ее об колено, обломки забросил в кусты. А плечистый с разворота отвесил толстухе смачного пинка под зад. Взвыв от боли, та начала звать на помощь.
Но троица пацанов уже неслась дворами в сторону Таганской…
* * *
- …Удачно мы тебя вырвали***, - улыбался Амбал, шагая по тротуару Малой Андроновской.
С момента побега от магазина прошло минут десять, а Мишка все еще не верил в чудесное спасение.
- Как ты вообще там оказался?! - разводил он руками.
- Случайно. Мы с корешами с Покровского вала топали. Марку там гнали****. Глядим, у магазина буза…
В компании с Амбалом были его близкие дружки: светловолосый Степка-свисток - складный конопатый парнишка среднего роста, и Чуваш - коренастый крепыш с простоватым крестьянским лицом и с фиксами из белого металла. Представляя их, новый приятель коротко пояснил, что глазастый, быстрый и острожный Степка всегда стоит на шухере, может вовремя предупредить или привлечь к себе внимание. Что тот и сделал залихватским свистом возле хлебного магазина. Чуваш ценился корешами за бойцовские качества: был безрассудно смел, крепко стоял на ногах, мастерски орудовал кулаками, а при случае мог и «пощекотать перышком».
Разметав возле магазина «конвой» пацаны несколько минут петляли бесконечными лабиринтами дворов между Марксистской и Таганской. Бежали так, что дыхание сбивалось на хрипы. И только свернув на Андроновскую, перешли на шаг. Топали они на хату, где проживала девушка Амбала - Зойка.
- А как же ее папаша, который злой на тебя?» - припомнил недавний разговор Протасов.
На что приятель с ехидной улыбочкой поведал:
- Нету папаши.
- Как нету? - чуть не поперхнулся Мишка. - Помер что ли?
Посмеявшись, дружки рассказали, как привели пьяного Зойкиного папашу на железную дорогу за Рогожский Вал. Как вскрыли товарный вагон с ящиками алкоголя, как напоили его до беспамятства и оставили лежать в обнимку с пустыми бутылками.
- Упекли мужика. Целый «червонец» позавчера нарисовали! - с гордостью доложил Амбал. - Так что Зойкина хата теперь наша.
Подошли к двухэтажному кирпичному дому.
- Ты не подумай, тут у нас не гарем*****, - по-хозяйски толкнул Амбал скрипучую дверь парадного. - Проходь…
* * *
Дом почти не отличался от соседних. В прошлом столетии окраинные кварталы активно застраивало благополучное московское купечество и мещанство. Дальше за Рогожским Валом шли неопрятные переулки, где обитали простолюдины. На Добровольческой, на Большой и Малой Андроновских жилые здания возводились по различным проектам, однако имели много общего. Первый этаж мог быть каменным, в нем размещался парадный вход, прихожая, коридор, кухня, гостиная, подсобные и кладовые помещения. Во втором этаже, чаще деревянном, находились спальни, детские, кабинет. Мещане победнее обходились строением в один этаж. Богатые купцы строили двух и трехэтажные дома с архитектурными изысками по фасаду, с лавками внизу и ведущими во двор арками. Во дворах возводились навесы для выезда и конюшни для лошадей. После октября семнадцатого года все пригодные для жилья строения уплотнили, заселив их рабочими с ближайших фабрик и заводов. Теперь каждый этаж бывшего купеческого или мещанского дома занимали по несколько семейств.
Молодые люди прошли длинным мрачным коридором, по обветшалым стенам которого висели дырявые тазы, веники, раскуроченные примусы и керосиновые лампы; на веревках сушилось полинялое белье. В коридоре стоял тяжелый запах из смеси плесени, перегара, подгоревшего сала и туалетной вони. Из первой комнаты доносился детский плач, в общей кухне кто-то переговаривался, гремел посудой.
Зойка, ее пьющий отец и престарелая бабка проживали в комнате, расположенной в конце коридора. Много лет назад большую комнату разделили пополам перегородкой. Зойка с бабкой занимали дальнюю половину, папаша до ареста ночевал в проходной передней.
Амбал, Чуваш и Степка-свисток вошли в Зойкину обитель первыми. Мишка перешагнул порог последним, тихо прикрыв за собой дверь.
- А это еще кто? - встретила его хамоватым возгласом крутобокая девица.
- Знакомься! - тот самый кореш, что спас меня на пустыре от Шведа. Тогда он помог, а сегодня мы его спасли от палача******.
Девица окинула гостя придирчивым взглядом, кивнула и протянула руку:
- Зоя.
- Михаил, - представился молодой человек.
Амбал бросил на стол какой-то предмет.
- Держи. Сегодня фартовый день - гомонец******* подрезали.
Девушка схватила кошель, раскрыла. Пересчитав купюры, расцвела. Из голоса моментально исчезли строгие недовольные нотки.
- Садитесь, мальчики, сейчас я вас кормить буду…
Когда в центре стола появилась большая тарелка с только что сваренной картошечкой, а рядом Зойка поставила блюдо с кусками жареной курицы, Протасов жадно сглотнул слюну и понял: черная полоса в его жизни закончилась.
* * *
Спустя месяц Мишка Протасов настолько освоился в компании новых друзей, что ни о чем не жалел, а свою прошлую жизнь в добропорядочной семье и благоустроенной квартире вспоминал все реже и реже. Жил он сытно, вдоволь спал на мягкой кушетке, не перерабатывал.
Помимо ближайших корешей Амбала - Степки-свистка и Чуваша - на Зойкиной квартире изредка появлялись и другие колоритные персонажи: Куцый, Вася-киевлянин, Ермолай, Глиня. Они тоже промышляли воровством и карманными кражами в общественном транспорте. А Куцый к тому же подрабатывал пакетчиком********. Появляясь у Зойки, они падали в долю********* и чувствовали себя как дома: пили, ели, отдыхали, набирались сил перед следующими вылазками на дело.
Престарелая больная бабка под ногами не мешалась, глаза не мозолила. Весь день она спала в дальней комнате, в передней появлялась раза три за сутки для того, чтобы дойти до уборной. Возвратившись, съедала несколько ложек тыквенной каши и снова ложилась спать. Зойка оказалась отменной хозяйкой, и ежели парни исправно снабжали ее деньгами, то она с той же исправностью бегала по ближайшим рынкам, затаривалась харчами, готовила, прибиралась, стирала… А ночами еще и одаривала лаской Амбала, настоящее имя которого было Николай. Сермягин Николай. Правда, по имени называла его только Зойка.
Они были созданы друг для друга. Подвижная, энергичная Зинаида имела симпатичную мордашку, большую грудь и завидную фигуру, однако ростом не вышла. При любом другом раскладе это стало бы большой неприятностью, но только не в отношениях с Амбалом. У того с ростом и вовсе вышла форменная трагедия. Со спины он выглядел мальчуганом от силы годков на тринадцать-четырнадцать: неказистый, щуплый, метр с кепкой. На ловкости, смекалке и умению обчистить карманы зевак это не сказывалось - тут он давал фору любому, за что и был у корешей в почете. Лицо его, конечно, возраст выдавало. Стоя перед ним, человек понимал, что «подростку» отнюдь не четырнадцать, а все двадцать. Или даже двадцать два. Он сызмальства курил, почти ежедневно выпивал по бутылке вина или по паре стаканов самогона, отчего кожа лица потемнела, а вокруг глаз завязались мелкие морщинки.
* * *
Старый скрипящий рессорами автобус катил по своему обычному маршруту: от площади Маяковского мимо Белорусского вокзала до Авиационного переулка и обратно. Это был старый двухдверный ЗИС-8, намотавший по столичным дорогам многие тысячи километров.
На привокзальной площади в салон автобуса втиснулся взмыленный пожилой дядька. Свободных сидячих мест не оказалось, и он обосновался в проходе, поставив на пол фибровый чемодан, а рядом набитый чем-то вещмешок из выгоревшего на солнце брезента. Отдышавшись, он вытер мокрый лоб платком, оплатил кондуктору проезд и с любопытством поглядывал на проплывающие за окном дома. Видимо, боялся проехать нужную остановку.
Автобус трясся по Ленинградскому шоссе. Где-то на траверзе Старой Башиловки гражданин почувствовал странные прикосновения к спине. Недоуменно обернувшись, он увидел опрятно одетого юношу. Тот осторожно отряхивал пиджачок его старого костюма.
- Вы испачкались. Побелка, что ли… - пояснил юноша и показал белесую ладонь.
Секунду назад дядька готов был возмутиться, поскандалить и даже отпихнуть обидчика. А тут такая невинная забота!
- Видать, на вокзале обтерся, - кивнул он. - Спасибо…
И, извернулся, пытаясь заглянуть через собственное плечо. Скоро, свернув набок пиджак, он отчищал остатки побелки и не обратил внимания, как юноша бесследно исчез. Также исчезли и два его помощника, стоявшие в проходе между сидений.
- О, черт… чемодан! - очистив пиджак, воскликнул дядька. - Где чемодан-то?! Эй, кондуктор! Водитель! Немедленно остановите, пропал мой чемодан!..
Мишка, Степка-свисток и Чуваш выскочили из автобуса у стадиона Динамо. На Скаковой аллее они повстречались с Амбалом.
- Ну как? - сплюнул тот в кусты.
- Вот, - показал Степка чемодан. - Мишка молоток - красиво сработал.
- Вскрывай…
Щелкнули замки, скрипнула крышка.
Внутри чемодана оказалась всякая ерунда: пара кальсон и маек, кулек мелкой сушеной рыбы, кусок сала, банка свежего меда, новое женское платье…
Дельце не выгорело, однако Амбал не расстроился. Хлопнув приятеля по плечу, он поздравил его с почином и наказал не расстраиваться:
- Рыбу и сало сожрем, а шмотки Зойка выменяет на самогон. Зато ты теперь обстрелянный, знаешь, что и как…
* РОМ - районный отдел милиции
** Вывеска - лицо
*** Вырвать - освободить задержанного, напав на конвой
**** Гнать марку - ездить на автобусе с целью кражи у пассажиров-попутчиков
***** Гарем - притон разврата
****** Палач - прокурор
******* Гомонец - кошелек
******** Пакетчик - мошенник, обманывающий покупателя с помощью денежной «куклы.
Глава седьмая
Москва; июль 1945 года
Никаких особенных новостей Старцев от соседей убитого не привез. Зиновьев жил один на маленькой съемной квартирке, работал часовщиком. Мастерская располагалась в пяти кварталах, и путь лежал аккурат через тот переулок, где на него напали. Жило тихо, иногда соседи видели его в слабом подпитии.
Егоров с Горшеней вернулись в Управление только к обеду. Голодные, не выспавшиеся, уставшие, что было неудивительно, так как группа занималась нападением на Зиновьева с начала суток. На этот случай Старцев и приказал Киму позаботиться о товарищах. Тот расстарался: к привычному чаю раздобыл в ближайшем коммерческом магазине комкового сахару, большой кулек ржаных сухарей, три банки рыбных консервов и полкило развесной квашеной капусты.
- Осмотрели все: каждый закоулок, каждый двор. Игнат сфотографировал все дома, и дворы переулка… - хрустел Василий капустой, запивая ее сладким чаем. За полуголодные военные годы сыщикам, как и многим другим гражданам, пришлось позабыть о правильных вкусовых сочетаниях - уплетали всё, что удавалось купить в магазинах, выменять на толкучках. - Больше никаких следов не обнаружили, кроме окурков овальных сигарет Московской табачной фабрики. Там все подворотни ими усыпаны. Еще разок обошли и опросили тех, кто проживает поблизости от места нападения. И тоже ничего нового: не видели, не слышали, ничего не знаем…
Слушая отчет подчиненного, Старцев все больше мрачнел. Заметив это, Вася подбросил обнадеживающий факт:
- Есть и приятная новость. Подошла к нам бабуля лет семидесяти пяти - Краснова Варвара Николаевна, участница Гражданской войны, член партии с двадцатого года. Сама подошла и давай рассказывать.
- Так. И? - встрепенулся Иван. - Она слышала что-то конкретное?
- Не, со слухом у нее как раз проблемы. Зато зрение - будь здоров. Оконце ее кухоньки в первом этаже удачно выходит в переулок. Короче, заприметила бабуля чужака, который несколько дней до сегодняшнего нападения шлялся по Земскому переулку, стоял в подворотнях, курил, высматривал, кого-то поджидал. Делать-то ей нечего, вот и сидит возле окошка - чаи гоняет.
- Внешность описала?
Василий достал из кармана сложенный пополам блокнот, отыс-кал нужный листок.
- Крепкий, но росту небольшого. Волосы вроде темные (на голове постоянно была кепка), на затылке короткие. Взгляд рыскающий, волчий…
- Волчий? - переспросил Бойко.
- Да, это ее выражение. Дальше про одежду. Черные в полоску широкие брюки, светлая рубаха. Поверх рубахи однотонный пиджак. На ногах матерчатые штиблеты. Часто останавливался в тенечке и курил, зыркая по сторонам. Что-то или кого-то высматривал.
- Это все? - спросил Старцев.
- Все, что касалось дела. Так-то бабуля была не прочь поговорить - видать, одна живет, соскучилась по общению. Еле распрощались.
- Молодец, бабушка, - допил свой чай Васильков. - Еще раз подтвердила наши предположения.
Свежая информация порадовала. Расставшись со своей тростью, Иван уселся на подоконник, вынул из пачки папироску, основательно ее размял.
- Что ж, приметы сходятся. Как говорится: один в один, - чиркнул он спичкой по коробку. - И поведение Амбала укладывается в нашу версию. Следил, вынюхивал, выбирал наиболее удобное место для нападения на Зиновьева.
- Осталось выяснить, с какой целью он охотился на Зиновьева и расправился с предыдущими жертвами, - вздохнул Васильков. И хлопнул ладонью по принесенной Баранцом папке: - Потому как в этих материалах соображений по этому поводу не отыскалось…
* * *
Из собранных в архивной папке материалов следовало, что Сермягин Николай Никанорович по кличке «Амбал» родился в Москве осенью 1918 года. Семья была неблагополучной: отец подрабатывал в скобяной артели, но чаще пил и лютой зимой 19-го года замерз в сугробе; мать ребенком почти не занималась, бродяжничала, побиралась на московских вокзалах и через некоторое время пропала без вести. Николай часто болел и до пяти лет воспитывался бабушкой; после ее смерти остался круглым сиротой и был определен в детский дом, а позже в интернат, из которого совершил несколько побегов. Последний побег оказался удачным, и больше в интернат Сермягин не вернулся.
На пару лет он полностью исчез из поля зрения сотрудников советской милиции, и следующее упоминание о нем датировано в документах тридцать третьим годом, когда мелкий оголец* со смешной кличкой «Амбал» попался на карманной краже в большой базарный день. Денег он украсть не успел, ранее кроме мелкого хулиганства и побегов из интерната ни в чем особенном замечен не был, поэтому помурыжив его по камерам с месяц, следовать подписал постановление об освобождении. И с этого момента парень натурально пошел вразнос. Стопка пожелтевших бумажных листов, исписанных мелким почерком, повествовала о довольно однообразных, но регулярных уголовных деяниях.
Кража через форточку в окне первого этажа жилого дома в Грузинском переулке. Арест, следствие, побег во время пересылки.
Мошенничество при покупке-продаже голубей. Арест, побег при перевозке из РОМа в следственную тюрьму.
Участие в групповой драке подростков в парке на Каланчевской улице. Ножевое ранение средней тяжести. После четырех дней лечения побег из больницы.
Кража в автобусном маршруте №22. Арест. Уголовное дело успешно доведено до суда. где малолетнему воришке впаяли с учетом всех предыдущих «заслуг» шесть лет лагерей по трем статьям УК РСФСР от 1926 года.
После трех лед отсидки снова свобода. И снова мелкое хулиганство, кражи, мошенничество, побеги…
Подобное однообразие в преступной деятельности Николая Сермягина продолжалось до осени 1941 года.
В первые дни войны Главное милицейское управление НКВД перевело РОМы и другие подразделения милиции на режим военного времени. Это означало двухсменную работу по двенадцать часов, казарменное положение, отмену отпусков и полное отсутствие выходных дней. Охрана общественного порядка значительно усложнилась. С каждым днем рос поток беженцев и эвакуируемых лиц, появились дезертиры, активировался преступный мир. Помимо обычных задач сотрудникам приходилось выявлять паникеров и мародеров, бороться с хищениями на транспорте, ловить вражеских корректировщиков, шпионов и провокаторов, помогать в эвакуации гражданского населения, советских предприятий и учреждений. Все это происходило на фоне снижения реальных возможностей милиции, ведь на фронт отправлялось большое количество молодых, здоровых и наиболее подготовленных милиционеров. На смену им приходили комиссованные после тяжелых ранений военнослужащие, а также женщины. До июня 1941года в московской милиции работало чуть более сотни женщин, а во время войны их численность возросла до четырех тысяч. Этим и спешили воспользоваться осмелевшие криминальные элементы.
Следующий документ, подшитый в папке с желтым прямоугольником на серой обложке, гласил: 22 сентября 1941 года банда во главе с Николаем Сермягиным совершила вооруженный налет на продуктовый магазин на Большой Пионерской улице в момент инкассации денежной выручки. Это уже было серьезно. Подобное преступление даже в мирное время расценивалось как тяжкое, и все его участники запросто могли схлопотать высшую меру.
* * *
Ознакомившись с материалами, Егоров (он был последним, кто не успел их прочить), захлопнул картонную папку, откинулся на спинку стула и устало произнес:
- Писанины много, а толку мало. Обычный путь от огольца до матерого уркагана**. Хоть бы какой намек на то, где его искать. И жив ли он вообще…
Опытный и рассудительный Егоров как всегда был прав. Он лишь подвел итог изучения данных из архива МУРа, озвучил то, о чем думали все остальные. В большом кабинете стало тихо, лишь в открытые окна врывались звуки с улицы.
Старцев слез с подоконника, взял трость. Прихрамывая, прошелся вдоль рабочих столов. Он опять был здорово расстроен - это читалось и по выражению лица, и по долгому наряженному молчанию, и даже по походке. После ранения Иван почти излечился, но если сильно переживал и волновался, то снова начинал хромать.
Наблюдая за другом. Васильков некоторое время сдерживался. Потом, отодвинул банку с тлевшей папиросой и сказал:
- Ваня, я с самого утра хочу рассказать одну историю.
Тот любил и уважал боевого товарища, дорожил дружбой с ним, но сейчас одарил странным взглядом. «Саня, давай повременим с историями», - читалось в его печальных глазах.
Васильков развел руками.
- Но эта история о такой же вещице.
- О какой вещице? - не понял Старцев.
- О бронзовой. Ну… нападавший на Зиновьева выронил зеркальце в бронзовой оправе. А я однажды на фронте видел изумительной работы бронзовую спичечницу. Тоже, как ты выразился: «резную, с гравировкой и завитушками».
- Мало на свете ли таких штуковин? - пожал плечами товарищ. Но, подумав, все же подошел к столу Василькова, приставил сбоку стул, оседлал его и выдохнул: - Рассказывай. Все одно на месте топчемся - вдруг что-то дельное проскочит…
* * *
Польша; август 1944 года
Начштаба дивизии - полковник Хроменков - ставил задачу быстро, впопыхах. Сам прикатил на виллисе вместе с начальником оперативного отдела в расположение дивизионной разведки, сам отыскал землянку Василькова и сам показывал «расклад» на собственной карте. Потом ее же и отдал командиру разведчиков, чтобы тот не тратил время на подготовку.
- Живее, братцы, живее, - не подгонял, а уговаривал он. - Уходят немцы с позиций. Не драпают, как хотелось бы, а аккуратно снимаются, чтоб, значит, обосноваться на новом месте. Вот и хотелось бы узнать, где приготовлены эти новые места…
Задача не представлялась слишком сложной. Таких задач за несколько лет службы в разведке Василькову довелось выполнять не единожды. Переправившись в темное время суток на западный берег Вислы, группа должна была разыскать в прилегавших к реке лесах полевой штаб немецкой пехотной дивизии и попытаться захватить секретную документацию.
- Ну, а ежели вдобавок к документам приволокёте с собой офицера - лично подпишу представления на ордена, - пообещал Хроменков и пожал на прощание каждому руку.
Отобрав двенадцать человек, Васильков дождался полуночи и без приключений переправился с группой на другой берег. Противник отступал, но пока еще контролировал эту территорию. Приходилось включать максимальную осторожность. Углубились метров на шестьсот в лесочек, обсохли, дождались рассвета. И тихонько двинулись к указанному на карте начштаба квадрату…
Шли без задержек, лишь в одном месте лидер приказал жестом остановиться. Пришлось переждать несколько минут, пока по грунтовке проследовала пара грузовиков в сопровождении мотоциклистов. В квадрат прибыли к одиннадцати часам и сходу принялись его прочесывать. Вскоре наткнулись на небольшую полянку, изучая которую, Александр понял, что штаб дивизии размещался именно здесь: вытоптанная трава, светлые прямоугольники спревшей зелени от палаток, брошенные деревянные ящики из-под продуктов и боеприпасов, мусор, окурки, следы от автомобильных и мотоциклетных покрышек. Ни о каком минировании местности речи быть не могло, так как снимались и уходили немцы очень быстро.
- Опоздали, - сокрушенно покачал головой Васильков.
- Не наша вина, командир, - попытался успокоить старшина Петренко. - Припозднилось начальство. Надобно было на сутки раньше почесаться…
Все это Александр преотлично понимал. Как понимал и то, что сведения все равно нужны. От них, в том числе, зависел успех будущего наступления и количество потерь.
Группа прочесала полянку и прилегающую к ней местность. Не нашли ничего, кроме… еще не остывшего трупа немецкого капитана. Тот лежал в обнимку с несгораемым ящиком с маркировкой на металлической крышке «ИОН»***. Крышка была откинута в сторону, внутри ветерок гонял клочки пепла - остатки сожженных документов.
Капитан был убит ударом ножа в шею. Александр обыскал труп. Оружия при нем не было, а из карманов мундира он выгреб личные документы, зажигалку, расческу, платок и несколько писем из Германии. Спрятав все находки в вещмешок, Васильков собирался отдать приказ двигаться дальше в поисках исчезнувшего штаба, но тут подошел глазастый старшина.
- Погляди-ка, что лежало под кустом, - протянул он блестевшую в лучах солнца находку.
- Знатная спичечница, - осмотрел командир бронзовую вещицу.
- Необычная, с узорами и вензелями. Видать, мастеровой человек сработал.
На верхней пластине прямоугольного предмета в витиеватые узоры, состоящие из ветвей и листьев, была вплетена красивая буква «М».
- Где, говоришь, ее нашел?
- Да вон под тем кусточком. Под травкой улеглась, вот и не блестела желтым боком на солнце.
Васильков с Петренко еще раз осмотрели примятую траву под кустами, но более ничего не обнаружили. Прибавив спичечницу к изъятым вещам убитого немецкого офицера, Александр приказал группе сниматься топать дальше на запад…
* * *
Москва; июль 1945 года
- Знаешь, Саня… при всем уважении к тебе и к нашей дивизионной разведке, историю эту никаким боком к расследованию не пришьешь, - с сожалением констатировал Старцев. - Мало ли таких вещиц ходило и ходит по рукам? Тысячи! Десятки тысяч! Пройди по «блошке» и штук пятьдесят у кустарей точно встретишь. Спичечницы, зажигалки, зеркала, шкатулки, портсигары…
- Не скажи, Иван Харитонович, - подал голос Бойко. - Простеньких вещиц из жести или латуни - хоть отбавляй. А бронзовых, да еще с вычурной гравировкой - не много. Я, к примеру, таких и вовсе не встречал.
- Как не встречал?! Ты на Преображенском рынке разве не бывал?
- Туда не добирался. Зато Бутырский с Даниловским вдоль и поперек облазил. Нет там такого - точно говорю…
Сыщики спорили и обсуждали рассказанную Васильковым историю несколько минут. Не принимали участия в обсуждении лишь сам Васильков, да Егоров. Александр задумался, вспоминая детали того давнего дня в польских лесах. Размышлял о чем-то и Василий, глядя в распахнутое окно и позабыв о тлевшей папиросе. Когда та погасла, он бросил ее в консервную банку и спросил:
- Саня, а куда ты дел вещи того офицера?
- Когда вернулись к своим, сдал начальнику штаба. Все, кроме спичечницы.
- Значит, она у тебя?
Тот вздохнул.
- В моем вещмешке она пробыла ровно два часа.
- Потерял, что ли?!
- Хуже.
Разговоры в кабинете стихли. Коллеги снова с интересом уставились на бывшего разведчика…
* * *
Польша; август 1944 года
Вывезти штабное имущество немцы могли только по узкой грунтовке, уходящей от полянки куда-то на запад. Это подтверждали и следы колес автомобильной техники.
После переправы и до обозначенного на карте квадрата лидером отрабатывал старшина Петренко. Идти первым всегда непросто: слух, зрение и внимание напряжены до предела. И опять же ответственность. В общем, подустал мужик, потому дальше от поляны Васильков повел разведчиков сам, повелев старшине занять место замыкающего. Тоже не самая простая обязанность, но все ж полегче.
На исходе второго часа Васильков объявил привал. Надо было перекусить, испить водицы, подсушить портянки и просто отдышаться. Устали.
Назначив двух бойцов в дозор, старшина соорудил самокрутку, подпалил ее и уселся на травяной бугорок. Васильков устроился рядом, скинул с плеч вещмешок, уложил на него автомат. Достав из кармана сухарь, молча сгрыз его. Отхлебнув из фляги, откинулся на спину и долго смотрел на проплывавшие в небе облака. Потом задремал…
Объявленный часовой привал использовался бойцами по максимуму. Быстренько перекусив, каждый старался хоть немного отдохнуть, расслабить уставшие мышцы. Ведь никто толком не знал, сколько предстояло намотать километров прежде, чем разведгруппа вернется в расположение своей дивизии.
- Командир, пора двигать дальше. Слышь, командир…
Голос старшины пробился сквозь обволакивающий сон. Васильков с невероятным трудом разлепил веки, вспомнил, где находится и, вздохнув, принял сидячее положение. «Когда закончится война, первым делом по-человечески высплюсь, - с который раз поклялся он сам себе. - Трое суток буду спать, и хрен кто меня разбудит!»
Петренко поднимал остальных разведчиков, незлобиво поругивался, поторапливал.
Ополоснув прохладной водой лицо, Александр намотал на ноги портянки, натянул на опухшие ноги сапоги. Подтянул за ремень автомат, похлопал ладонью по траве в поисках вещмешка и… не нашел его.
- Что за черт? - оглянулся он по сторонам.
Вещмешок валялся в метрах в четырех под стволом молодого деревца.
- Старшина, ты мой мешок не трогал? - спросил Васильков.
- Не, командир. На кой он мне?
- Странно.
Поднявшись на ноги, он подошел к дереву, подобрал выцветшую торбу, взвесил на руке… Вроде, тяжелый. Такой он был и прежде. Но лямки развязаны, горловина расправлена.
Это еще сильнее насторожило, ведь Александр хорошо помнил, что только снял мешок с плеча, но внутрь не лазил. Озадаченно наморщив лоб, он принялся проверять содержимое…
Патроны, пара гранат, перевязочные пакеты, вторая фляжка с водкой для бойцов, сухари, папиросы. Вещи убитого немецкого капитана.
- Спичечница! - вспомнив, на миг замер Васильков. И снова закопался в мешке…
Бронзовой спичечницы там не было. Не оказалось ее среди вещей, когда он высыпал все из мешка на траву. На всякий случай Сашка проверил все свои карманы ; вдруг сунул туда вместо торбы?..
Не было ее и в карманах.
- Потерять не мог? Нет, брезент целый - ни одной дырочки, - по-хозяйски изучал Петренко пустую торбу. Вернув ее командиру, внимательно посмотрел на собиравшихся в путь бойцов.
- Думаешь, кто из наших? - поймал его взгляд Александр.
- Всех как родных знаю. Из новеньких только Захаров, да и тот мужик правильный - сибиряк, член партии. Не станет он мараться таким выкрутасами.
- А Ярцев? В штрафбате три месяца чалился.
- Не, за этого сорванца башкой ручаюсь. Исподнюю рубаху последнюю отдаст товарищу. За ради правды и справедливости головушки своей не пожалеет. За то и пострадал, загремев в штрафные…
Впервые за многие месяцы войны Васильков оказался в странном и крайне неприятном положении. Вокруг все были в доску свои, проверенные походами, боями. Люди, которые пошли бы за него на смерть, и за которых он сам, не раздумывая, положил бы свою жизнь. И вдруг какое-то банальное, мелкое, позорное воровство!
Меж тем старшина действовал.
- Эй, Гафаров! Поди-ка сюда! - позвал он бойца, дежурившего в дозоре.
Тот подошел, на ходу оправляя помятую гимнастерку.
- Ты ничего такого не приметил, покуда народ отдыхал? - поинтересовался Петренко.
- Ничего. Тихо вокруг было. Птицы разок в сотне метров дружно крыльями задробили. А так спокойно. Ни души.
- В сторону лагеря не поглядывал?
- Ну, так… иногда. Сон всех сморил - чего заря пялиться? А что случилось-то?
- Ничего. Иди, готовься к выходу. Стоявшим в дозоре разрешается занять место посередке…
Пожав плечами, Гафаров отошел. А старшина внезапно примолк, будто в голове искрой промелькнула важная догадка. Да такая страшная, что глаза округлились. Придвинувшись, он тихо зашептал:
- Слухай, командир, а я ведь, когда замыкал опосля поляны, пару раз кое-что слышал.
Александр невольно скользнул взглядом по густому кустарнику.
- Что ты слышал? - так же тихо спросил он.
- Ветка что ли сухая хрустела за спиной. И еще шорох - словно кто-то поддел ногой пласт прошлогодней листвы.
- Почему сразу не рассказал? - насупил брови Васильков.
- Так я подумал: чего наводить тень на плетень? Уставший я шибко был - может показалось.
- Полагаешь, кто-то следил?
- Ну, ежли вещь из торбы пропала, стало быть, и такую страсть предположить не лишне.
«Час от часу не легче, - поморщился Сашка. Последнее предположение Петренко совсем уж не укладывалось в голове в ровную стопку мыслей. - Какому чудаку понадобиться вести наблюдение и скрытно преследовать группу разведчиков ради какой-то несчастной бронзовой спичечницы?» Если бы по пятам шли егеря элитной дивизии вермахта, чтобы захватить кого-то живьем, а остальных уничтожить, то все встало бы на свои места. А тут спичечница!..
- Можа она не бронзовая была, а золотая? - отвлек от раздумий старшина. - Как думаешь, командир?..
- Я уже не знаю, что думать, - отмахнулся Васильков и быстро собрал вещи в вещмешок. - Довольно об этом. Посчитаем, что я ее потерял. Назначь лидера и выходим…
* * *
Домой Александр возвращался в девять вечера и совершенно разбитый. Отдохнуть сыщикам Старцева в прошедшую неделю не довелось, а за последние сутки они и вовсе не спали ни минуты. Медленно поднимаясь по ступеням лестницы, он попытался припомнить, когда так же уставал и не высыпался.
- Наверное, под Берлином в районе городка Фюрстенвальде. Мы тогда вскрывали с мужиками линию немецкой обороны. Жуткая была неделя… - пробормотал он и усмехнулся. - А я по простоте душевной думал, что после победы и возвращения в Москву буду по-человечески высыпаться…
Молодая супруга Валентина сегодня подменяла дежурного врача и должна была возвратиться еще позже. Войдя в коммунальную квартиру, Александр прошел коридором до своей комнаты, полученной от Управления МУРа сразу после свадьбы с Валентиной. Комната была небольшой, но уютной; в ней имелся даже балкон, выходящий на улицу с зеленым бульваром. Днем в большой квартире было шумно: соседки готовили на общей кухне, по коридору бегала детвора, работало радио… К вечеру шум стихал.
Васильков притворил за собой дверь комнаты и первым делом подошел к висевшему на стене отрывному календарю. Из-за ненормированного рабочего времени молодожены частенько задерживались - муж на службе, жена - в больнице. Общаться помогал календарь: на его верхнем листке супруги оставляли друг другу сообщения. «Привет, мой дорогой! - прочитал Александр. - Подмена заканчивается в девять. Надеюсь, к десяти вернуться. Ужин на столе. Люблю. Целую. Твоя Валя».
Улыбнувшись, он переоделся, ополоснулся в ванной и отправился на кухню греть ужин…
* * *
Через час слегка супруги сидели за столом в своей комнате. Посвежевший Александр с удовольствием уминал жареную картошку с селедочкой под растительным маслом и репчатым луком. Рядом с тарелкой стояли початая бутылка водки и граненая рюмка на тонкой ножке. Валя отламывала от буханки ржаного хлеба кусочки прожаренной корки, ела их и с улыбкой смотрела Александра.
- Устал, мой милый Пинкертон? - спросила она, когда муж махнул вторую рюмку.
- Есть немного. Еще бы вздремнуть часиков пятнадцать, да никто такой роскоши не позволит, - ответил он.
- Завтра к восьми?
- Да. Если опять не поднимут раньше.
- Тогда ложись и отдыхай…
Пока Валя мыла посуду, супруг курил у открытого окна и глядел в опустившуюся на город ночь. Затушив окурок, он машинально вытащил из коробки другую папиросу, чиркнул спичкой…
Он никогда столько не курил. Молодую женщину это встревожило.
- Что случилось, Саша? - подошла она сзади и обняла мужа.
- Дело одно распутываем, будь оно неладно.
- Сложное?
- Запутанное. Натворил преступник много чего, а толком и ухватиться на за что…
Сама Валентина с расспросами к мужу о его новой работе не лезла. Не было в ней въедливого бабского любопытства, да и понимала: служба у Александра такова, что распространяться о ней он не может. Не имеет права. Однако ж, если его самого вдруг прорывало, то оставляла все свои дела и выслушивала с вниманием.
- …Сегодня воспрянули духом, обрадовались, когда случайные свидетели описали внешность преступника, а потерпевший, к тому же, рассказал о выпавшем зеркальце. Да только не выгорело у нас - рановато обрадовались. Все бестолково. А начальство меж тем теребит, поторапливает. Иван чуть не каждый день получает нагоняй.
Выговорившись, Александр все же подпалил вторую папиросу и глубоко затянулся.
- Значит и описание внешности не помогло? - спросила Валентина.
- Мы практически выяснили личность преступника, но не знаем, где его искать. После сегодняшнего неудачного нападения он наверняка спрячется, притихнет.
- Да… плохо дело. Постой, а зеркальце? Ты сказал, что у него выпало какое-то зеркальце!
- Преступник обронил зеркало, когда наносил удар ножом. Перед тем как сбежать, он подобрал его, но потерпевший опознал вещицу. А по ней догадался о личности нападавшего.
- Как же он сумел это сделать? - не поняла Валя. - Или зеркало какое-то необычное?
- Еще какое необычное! Женское зеркальце в бронзовой оправе с гравировкой. Ты может встречала такие вещицы: посередке однобуквенный вензель, а вокруг ветви с листочками и гроздьями.
Валентина задумалась. Тонкий указательный пальчик несколько раз скользнул по правой щеке.
- Я встречала похожее зеркальце, - наконец, сказала она. - Какая буква была изображена на оправе?
- Буква «А».
Девушка удивленно вскинула брови и прошептала:
- Ты не поверишь, Саша! Я много раз видела зеркальце именно с этой буквой.
* Оголец - несовершеннолетний вор
** Уркаган - матерый преступник-рецидивист, занимающий лидирующее положение в банде
*** ИОН - (Инсургенция Ост Норд - повстанчество в странах Востока и Севера) наиболее засекреченный отдел в структуре абвера.
Глава восьмая
Москва; сентябрь 1941 года
В ходе тяжелейших оборонительных сражений в июле-августе 1941 года Красная Армия понесла огромные потери и уступила врагу обширные западные территории. К осени советское руководство сумело организовать массовые работы по строительству укрепрайонов и оборонительных линий. Дойдя до них, гитлеровские войска забуксовали; крупные наступательные операции по всему фронту теперь проводились без нахрапа и надменной лихости. Не сбавляли оборотов в своей работе и сотрудники Наркомата Внутренних Дел. В конце октября 1941 года было покончено с паникой и суматохой, царившими в первые недели войны. Осмелевшие в период всеобщей неразберихи криминальные элементы получили отпор и стали действовать осторожнее.
Пройдя проверку на московском транспорте, Протасов окончательно закрепился в компании Амбала. Отныне он вместе с другими корешами участвовал во всех делишках и кутежах. Покуда он считался начинающим карманником или «фраиндом» - помощником карманного вора. Тем не менее, воровские законы, по которым жили его новые друзья, позволяли ощущать себя наравне с другими.
Дома Мишка больше не появлялся, хотя частенько и вспоминал о родителях, о беспечной и комфортной довоенной жизни. В такие моменты он доставал из кармана бронзовую спичечницу, рассматривал ее узоры и мечтал о том счастливом моменте, когда завладеет всеми частями талисмана старинного дворянского рода Протасовых…
Гораздо реже ему вспоминалась родная сестра, к которой никаких чувств, кроме ненависти, никогда не рождалось. Анна была слишком правильной, слишком занудной девчонкой. Если отец с матерью даже сквозь нравоучения и ругань не скрывали своей любови к сыну, то старшая сестра обходилась без сантиментов.
В среде новых знакомцев Мишку всякой ерунде не учили, здесь преподавали самые необходимые для выживания предметы. Где сподручнее и без лишнего риска разжиться монетой. Как безошибочно распознать в толпе будущую жертву, с которой в процессе «общения» не возникнет проблем. Как выбрать подходящий момент для этого «общения». Как чисто обобрать ее и как незаметно унести ноги. Помимо всего прочего Мишка неплохо изучил блатной жаргон, обычаи, свод правил и уклад воровской жизни.
- Погодь, Миха, - любил по пьяни говаривать Амбал. - Через годок-другой оформишься в настоящего артиста*.
В новой компании Протасову все нравилось. Больше всего, ко-нечно же, привлекала свобода. А также то, что его никто не воспитывал, никто не ругал. Даже когда он совершал ошибки.
Основной местом добычи денежных средств у дружков Амбала оставался московский транспорт. На дело они выходили через день или два - это зависело от объема предыдущего улова. Подрезав карман или сумку в восточной части Садового кольца, в следующий раз они начинали охоту на западной. Потом в районах Октябрьской или Добрынинской площадей, а завершался цикл между Горького и Новой Басманной. Подобная осторожность увеличивала шанс остаться неузнанными.
В июне-июле сорок первого года магазины еще ломились от продуктов и других товаров. Но никто не предполагал, что война продлится так долго. К осени того же года запасы начали истощаться, цены стали расти, появился дефицит некоторых наименований продовольствия.
Банда пыталась подстроиться под новые реалии. Три недели подряд Амбал с корешами срывался из Зойкиной квартиры во время ночных бомбардировок. Москву накрывал истошный вой сирен, в небо поднимались заградительные аэростаты и устремлялись сотни прожекторных лучей, а компания устраивалась в укромном местечке и высматривала дома, из которых высыпал народ, устремляясь к бомбоубежищам. Когда поток иссякал, Амбал стучал в какую-нибудь квартиру и, не дождавшись ответа, приказывал ломать дверь.
Несколько раз везло: снимали хороший куш, прихватывая ценные вещи, деньги, продукты. А потом засветились и чудом унесли ноги. Оказалось, что светловолосый Степка-свисток был не единственным головастым парнем, другие банды тоже не сидели сложа руки и выходили поживиться в пустевший ночной город. Количество грабежей квартир во время бомбежек угрожающе росло, и Московской милиции пришлось спешно реагировать, увеличивая число патрулей. Во время ночных тревог они ходили по улицам и специально всматривались в окна жилых домов. Если находили светящееся или замечали мечущийся луч электрического фонарика - тотчас поднимались в квартиру. Так компания Амбала и нарвалась на неприятности. Благо квартира, которую они чистили, находилась на втором этаже. Повыскакивали в окна и рассыпались по темным переулкам…
* * *
Немец все ближе подбирался к Москве, бои становились более ожесточенными, но банда Амбала этим не интересовалась. Точнее весь интерес корешей укладывался в простой вопрос: насколько усложнится при новой германской власти их воровская жизнь?
Как-то ближе к середине сентября компания засиделась за столом. Организованный Зойкой обед сам собой перешел в ужин; спиртное лилось нескончаемым потоком - опустевшие бутылки тотчас заменялись полными. Престарелая бабка как всегда спала в дальней комнате и не слышала разговоров, громкого смеха, бренчания на гитаре. Передняя комната была насквозь прокурена. Открытое настежь окно не спасало - дым стоял такой плотный, что пощипывало глаза.
- Хорошо играешь, Миха, - обнял Амбал Зойку. Та мечтательно потянулась и устроила голову на плече возлюбленного.
Амбал и сам неплохо владел гитарой; немного бренчал Степка-свисток. Но в их руках инструмент звучал слишком просто, без глубины, без душевности. Протасов же, исполнив давно заученную мелодию Цфасмана «Мне грустно без тебя», сразу вырос в глазах новых дружков. После уже никто из них не мнил себя музы-кантом. А Мишка, всякий раз вооружаясь инструментом, благодарил про себя мамашу за нудные и мучительные уроки музыки.
- Хочу серьезное дельце провернуть, - подпаливая папироску, мимоходом обмолвился Амбал.
Чуваш был исполнителем и редко встревал в обсуждение буду-щих дел. Мнения новичка Мишки тоже никто не спрашивал. Зато Степка-свисток оживился.
- Выкладывай.
- Есть у меня одна наколочка. Если выгорит - месяц будем бабками сорить.
- От кого наколка?
- От Коли бетушного**. Коля не бесогон***, так что дело - верняк.
- А что за дело-то?
- Продуктовый магазин на Большой Пионерской знаешь?
- Между Строченовским и Стремянным?
- Верняк. Короче, магазин там большой - не лавка какая-нибудь, и выручка за день серьезная. В обслуге одни бабы. На инкассацию приезжает плюгавый мужичок-инкассатор в сопровождении красули****.
- Вооруженный налет? - Степка влил в себя глоток портвейна, хрустнул сочным желтобоким яблоком. - Кумекаешь, что за такие выходки отправляют на вышку?
- Я же не предлагаю угомонить красулю с инкассатором. Так… припугнуть.
- Там же рядом бан***** - народ шляется, легавые.
- Не, это на Дубининской шумно, - встрял в разговор Куцый. - А на Пионерке тихо. Так их, говоришь, всего двое?
- Водила еще из вольнонаемных - дедок лет под шестьдесят.
Степка снова глотнул вина и, отвалившись на спинку дивана, лениво произнес:
- Оно того стоит? Все путем, масть идет, дукаты****** шелестят - чего дергаться? Красули, кстати, тоже стрелять обучены. Так что не ровен час загремим на свидание с крестным*******.
- Не каркай, - недовольно оборвал Амбал. - Коля правильно базарит по нашим харям.
- А чем его не устраивают наши хари? - оскалившись, сверкнул фиксами Чуваш.
- Ему наша банда до заднего места. А вот по поводу того, что мы примелькались на транспорте - он тысячу раз прав. Обозлятся на нас легаши, устроят подсадку и перещелкают как в тире.
Такой расклад Чуваша вообще не устраивал.
- Как это перещелкают?! - протолкнул он в желудок вставший в горле ком.
- А я почем знаю?! По одному перещелкают или скопом! Мы ж каждую неделю карманы и сумки в примусах******** подрезаем! Нас уже каждый шоферюга знает, как облупленных. По бритве ходим! А если упакуем магазинную выручку, то как говориться: взяв в банке куш, езжай подальше в глушь…
Росточком Амбал не вышел, но умел красиво и образно выражаться, напористо убеждать. В общем, через полчаса компания в полном составе была готова к штурму продовольственного магазина. Будущее дельце перетирали до поздней ночи. На следующий день решили проветриться до Большой Пионерской, понюхать воздух, поглядеть, что и как. Потом уж определиться с датой налета и распределить обязанности.
* * *
До обозначенного дня компания в разном составе побывала у продуктового магазина пять раз. То прогуливалась мимо, непринужденно базаря о всякой ерунде и приглядываясь меж тем к округе. То покуривая папироски через дорогу. То толкаясь внутри в длинных очередях. Худо-бедно, но информации собрали достаточно. К 22 сентября (именно на этот день Амбал назначил дельце) кореша знали, в котором часу закрывается магазин, сколько времени занимает подсчет выручки, какой автомобиль используют инкассаторы и когда он появляется на Большой Пионерской.
Острожный Степка-свисток несколько раз предлагал попытать счастье и ворваться в магазин до приезда потрепанной «эмки» - жутко не хотелось ему связываться с вооруженными стволами служаками. Мало было желающих нарваться на пулю и среди остальных дружков. Но после того, как поближе поглядели на окна и входную дверь, поняли: не выгорит. Каждое окошко было забрано решеткой - не сказать, что крепкой, но повозиться с любой из них пришлось бы пару-тройку минут. За это время заведующая успеет позвонить в ментовку, а те от вокзала домчатся за полминуты. Дверь же и вовсе показалась неприступной: деревянный массив толщиной в три пальца, оббитый снаружи листовым металлом. Спецов, способных быстро справиться с таким препятствием, в банде не имелось.
На дело решили идти впятером: Амбал, Степка, Чуваш, Куцый и Мишка. 22-го, около пяти вечера пообедали на Зойкиной квартире. Без выпивки и гитары. Молча, сосредоточенно. В шесть начали собираться. Не торопились - магазин работал до восьми.
Амбал проверил и сунул за пояс единственный на всю банду ствол - старый итальянский револьвер Carlo Bodeo образца 1889 года. Оружие досталось почти даром - год назад он выменял его на какую-то безделицу только потому что редких патронов к нему было не сыскать. На мокруху Амбал ходить не собирался и заимел револьвер на всякий пожарный случай, потому скудный боезапас его устроил.
Остальные вооружились ножами; Чуваш спрятал под полу пиджака увесистую фомку. Мишка положил в карман штанов подаренный Амбалом кастет, а спичечницу засунул поглубже в правый носок. Там было понадежнее.
Разделившись на две группы, отправились к цели разными, заранее выбранными маршрутами. Прибыли на место. Атасники********* прошлись по району, осмотрелись. Вокруг все было спокойно, со вчерашнего дня ничего не поменялось.
Амбал вытащил из кармана серебряные часы, откинул крышку. До приезда старой «эмки» оставалось несколько минут.
Стоя в подворотне, выкурили по папироске. Нервишки у всех были натянуты, а Мишку и вовсе бил озноб. Он не успел еще толком освоится в мелких делишках на транспорте, а тут кореша замыслили такое…
Побросав окурки, сразу запалили по второй.
- Едет! - Степка первым углядел вывернувший из-за угла автомобиль.
Парни отошли вглубь арки, прижались к кирпичной стене. «Эмка» прогудела по улице мимо и остановилась у закрытых дверей магазина. Шофер, как обычно, остался в машине. Инкассатор - суетливый мужичок небольшого роста - в сопровождении молодой женщины в милицейской форме проследовал к крыльцу. Очевидно его ждали, так как дверь сразу распахнулась.
Наблюдая за инкассацией все предыдущие дни, Амбал уяснил главное: сдача выручки внутри магазина происходит быстро - не более трех-четырех минут. Снова глянув на часы, он засек время.
Когда секундная стрелка на крохотном циферблате проползла два полных оборота, он скомандовал:
- Погнали!
Банда вновь разделилась на две группы. Трое корешей во главе с Амбалом остались в подворотне, двое побежали дворами, чтоб вынырнуть на Пионерской по другую сторону стоящей у магазина «эмки».
Этими двумя были назначены Степка с Чувашем. Амбал, Мишка и Куцый остались в подворотне.
- Не тушуйся, Миха! - подбодрил кореш. - Главное не зевать. Сдернем сумку с бабками и брызнем в разные стороны. Усек?
Протасов кивнул. И вновь почувствовал, как трясутся коленки…
* * *
Поначалу все шло как по маслу. Большая Пионерская пустовала - ни прохожих, ни машин, ни патрулей. Оббежав длинный дом дворами, Степка-свисток с Чувашем вырулили из следующей подворотни. Вид у них, как и уговаривались, был простецким, расслабленным. Сунув руки в карманы, базаря о чем-то своем и не обращая внимания на «эмку», они направились по тротуару в ее сторону. Покинула свое укрытие и троица во главе с Амбалом.
Теперь позарез требовалась удача - чтоб оказаться у входа аккурат в тот момент, когда инкассатор выйдет из магазина. Не раньше и не позже. Это было, пожалуй, слабейшее звено в добротно сработанном плане. Но, в этом случае, как говаривали верующие старики, вся надежа оставалась на Бога.
Пока Мишка плелся между Амбалом и Куцым, тело так прошибло потом, что рубаха приклеилась к спине, а парочка капель предательски проползла по лбу и застряла в густых бровях. Впрочем, нервничали и бывалые кореша. Они отлично преуспели в кражах и всякого рода мошенничествах, а на серьезное дело решились впервые.
Преодолев два десятка метров, Амбал зашептал:
- Осаживаем, братва. Осаживаем…
Пошли чуток медленнее.
Яростно жестикулируя, Куцый рассказывал историю ограбления богатой вдовушки годичной давности. Мишка слышал ее много раз, но все равно делал вид, будто смешно. Улыбка выходила глуповатой.
Прошли еще метров тридцать. «Эмка» была уже рядом - рукой подать. Сидевший за рулем дедок лениво протирал ветошью переднее стекло. А магазинная дверь по-прежнему оставалась запертой.
- От с-сука! - негодовал Амбал. - Еще осаживаем…
При подготовке дельца сговорились, что останавливаться поблизости от крыльца - типа подпалить папироски или завязать ослабший шнурок - слишком рискованно. Этот финт привлечет внимание шоферюги и может все испортить. Поэтому в крайнем случае две компашки должны были пройти мимо друг друга. А там уж наверняка лязгнет засов, откроется дверь, и на крыльце появится инкассатор…
Но тут удача начала воротить свой хрустальный нос. По прикидкам Амбала инкассатор оставался внутри магазина очень долго - около пяти минут. А дверь так и не распахнулась.
Шоферюга хорошо видел шагавших по тротуару двух парней, но это его не настораживало. Однако стоило ему заметить троицу, приближавшуюся с другой стороны, как спокойствие сменилось тревогой. Он заерзал на сиденье, завертел крупной седой башкой.
Меж тем обе компашки, не задержавшись у магазина, протопали мимо и направились по своим делам. Это, видать, успокоило. Промокнув ветошью взопревшую шею, шоферюга принялся оттирать боковое стекло…
Оббитая металлом дверь скрипнула ржавыми петлями в тот момент, когда обе группы разошлись в разные стороны и находились шагах в семи-восьми от ступенек крыльца.
Такой вариант при подготовке дельца учитывался. Не делая резких движений, парни шли дальше; Амбал, чуть повернув голову вбок, наблюдал за дверью и крыльцом.
Из темного магазинного нутра появилась красуля. За ней к ступенькам семенил сутулый мужичок, в левой руке он держал брезентовую инкассаторскую сумку. Судя по ее объему, выручка в этот день была немалой.
- Гоп! - громко выкрикнул Амбал!
Кореша мгновенно развернулись и одновременно с двух сторон бросились к мужичку и женщине-милиционеру.
* * *
Сложно предположить, насколько эта пара была подготовленной к подобным ситуациям. Скорее всего, оба работали в инкассации недавно.
Завидев опасность, мужичок бросился бежать к машине, пытаясь на ходу выхватить из кобуры револьвер. Не успел. Мощный удар по хребту фомкой уложил его на асфальт. Он вскрикнул и затих.
Перепуганная женщина вытащила револьвер, да после мощного толчка отлетела в сторону, ударившись головой об асфальт.
Сидевшего в машине шоферюгу Мишкины кореша в расчет не брали - слишком стар, чтобы оказать сопротивление молодым, крепким и ловким пацанам.
Главные пункты плана были исполнены. Кто-то подхватил валявшуюся рядом с инкассатором брезентовую сумку. Кто-то крикнул: «Ноги!!»
Все бросились врассыпную. Это тоже было в оговорках: каким бы боком не повернулось дело, все должны бежать в разные стороны, и собраться в условленном месте только оторвавшись от погони.
И тут удача окончательно отвернулась от Амбала и его дружков. Протасов успел отбежать от «эмки» метров на десять-двенадцать, как вдруг сзади защелкали выстрелы.
«Кто?! Почему?! Ведь всех, кто мог палить, уложили!» - пронеслось в Мишкиной башке. Он бежал рядом с Амбалом. Они должны были домчаться до Стремянного переулка; дальше Амбал поворачивал налево ; в сторону Большой Серпуховской, а Мишка исчезал в направлении вокзала.
Не вышло. Амбал вдруг вскрикнул и рухнул как подкошенный. А через секунду охнул и Мишка - левую ногу будто обдали крутым кипятком. Хромая, он сделал с десяток шагов и осознал, что нога больше не хочет слушаться.
Остановившись, он оглянулся. Амбал лежал без движения, уткнувшись лицом в асфальт и неловко поджав под себя правую руку. То ли к поверженному Амбалу, то ли к нему решительно направлялся седой шоферюга, коего кореша посчитали немощным и не способным к сопротивлению. Старик с большой седой головой приближался довольно бодро, перезаряжая на ходу револьвер.
Мишка уже не мог стоять. Сильная боль обволакивала ногу, та становилась ватной и словно чужой. Тяжело дыша, он опустился на колено, нащупал лежащий в кармане кастет. Достав его, принялся укладывать в ладони…
- Все не угомонишься!? - вдруг послышался рядом незнакомый голос. Строгий, резкий и сильный. Таким голосом обладали армейские командиры и школьные учителя.
Протасов даже не успел поднять голову и посмотреть на того, кто говорил. Крупная тень приблизилась вплотную, полностью заслонив еще светлое небо.
И что-то тяжелое со всего маха рухнуло на его голову.
* * *
Очнулся Мишка от назойливых прикосновений чьих-то холодных рук.
- А ну лежи смирно! - отреагировал женский голос на его попытку оттолкнуть ото лба чужую ладонь.
Башка жутко болела. Особенно в районе темечка, где ныло так, словно нарывал огромный – размером с кулак - чирьяк.
Он приоткрыл глаза. Наведя резкость, разглядел женщину в белом халате, деловито обматывавшую бинтом его бедную голову.
- Это… слышь… где я? - шепотом спросил Протасов.
- Потом узнаешь, - так же резко ответила она. - Лежи…
В памяти постепенно восстанавливались последние события: налет на инкассатора, бегство от магазина, стрельба, крик и падение Амбала, обжигающая боль в ноге…
«Потом что двинуло по башке, - припомнил Мишка. - А так вот почему темечко ноет. Так… а что там у меня с ногой?..»
Левая нога, будто ошпаренная кипятком возле магазина, тоже побаливала, однако не так сильно, как голова. Видно, револьверная пуля повредила мышцы, не задев кости и жилы.
Глаза окончательно приспособились к полумраку незнакомого помещения. Сырые каменные стены, когда-то беленый и тоже ставший серым потолок. Над распахнутой дверью тусклая лампа под округлой решеткой. В дверном проеме играет связкой ключей здоровяк в милицейской форме; за ним маячит другой. За теткой-врачихой уперся в стену руками какой-то мужик. Стоит неподвижно, морщится, вздыхает. Что было справа и позади, Протасов не видел, а голову развернуть не позволила бы орудовавшая бинтами тетка.
«Господи, да я же в тюрьме! - обомлел он. - Амбал рассказывал, как здесь все устроено. Точно! Тюремная камера. Значит, допрыгался…»
Догадка не порадовала. Тюрьмы он жутко боялся. Даже несмотря на то, что Амбал повествовал о своих тюремных приключениях весело и с удивительной легкостью.
«Он привычный. Он всю жизнь шарахался по приютам, детским домам да интернатам, - с горечью подумал Мишка. - А мне-то каково? Я с рождения проживал в пятикомнатной квартире с отдельной кухней, с ванной, с паровым отоплением».
Но сильнее всего под ложечкой сосало вовсе не от резкой смены условий жизни. Его прихватили на месте вооруженного налета на инкассатора и сотрудника милиции. А это не мелкая кража. Это была очень серьезная статья. Если банда Амбала случайно прибрала********** сутулого мужичка или красулю, то… Протасов не хотел даже предполагать, какой ему за это вынесут приговор.
И тут он вспомнил о спичечнице, которую перед выходом на дело запрятал в правый носок. «Черт! Если я тюряге, то легавые наверняка меня обыскали! Неужели ее отобрали?..»
Закрыв глаза, он терпеливо дождался, покуда врачиха закончит бинтовать его разбитую голову.
- На сегодня все, - непонятно кому объявила она.
Щелкнул замок медицинского саквояжа. Приоткрыв один глаз, Мишка заметил, как врачиха выпорхнула из камеры, как бугай в милицейской форме затворил дверь.
Пока хрустел механизм дверного замка, дал о себе знать стоявший у стены мужик. С трудом распрямившись, он уперся руками в поясницу, с тихим стоном прогнулся назад. Пару раз наклонился влево-вправо.
Закончив физкультурные упражнения, он уселся на свои нары и, глядя на молодого соседа, сказал:
- Ну что, вихрастый, давай знакомиться. Я Евстигней-посонник***********. Слыхал о таком?
Мишка приподнялся на локте, огляделся вокруг. Штанина на раненой ноге была разрезана аж до бедра, от щиколотки до колена белела бинтовая повязка.
Приняв сидячее положение, он первым делом ощупал забинтованную ногу, потом правую щиколотку, на которой собрался сползший носок. И с превеликой радостью обнаружил, что спичечница на месте. То ли легаши не удосужились его обыскать, то ли сделали это кое-как.
- Мишкой меня кличут, - представился он соседу.
- Блатной?
- Да какой я блатной… Так… Из дома сбежал и тут прихватили…
Он помнил наставления Амбала, предупреждавшего о том, что откровения с малознакомыми людьми могут стоить жизни. «Базарь молчком - целее будешь», - любил говаривать опытный дружок.
- За что прихватили-то? - допытывался сосед по камере.
- С пацанами вчера познакомился в сквере на Калужской, - начал излагать Протасов придуманную корешами легенду. - Нормальные пацаны… Угостили портвейном, побазарили о том, о сем. Расспросили, что да как. Предложили взять легких деньжат. Я согласился. А чего не согласиться? Как утек из дома, так и скитался по чердакам-подвалам. Три месяца на вольных хлебах и ни разу нормально не пожрал. Видал? - задрал он рубашку, показывая торчавшие ребра. - А ране я упитанный был.
Мишка врал, потому что был худ от природы. Даже в те сытые годы, когда мамаша кормила его до сытого пуза, да еще баловала сладостями, он все одно походил на доходягу.
- Так на чем сковырнулись-то? - пытал Евстигней.
- Сумку с бабками у инкассатора отобрали.
Бывалый урка от удивления аж подался вперед.
- От те хрен без редьки! Неужто на мокруху пошли?!
- Не-е, какая там мокруха!.. Двоих раскидали, сумку подхватили и рвать в разные стороны.
- И где ж вы маху дали?
- Шоферюга-гад из машины выскочил и давай из револьвера шмалять. Вот… - кивнул Мишка на забинтованную ногу. И, шмыгнув носом, добавил: - А еще одного - не запомнил имени - кажись, вообще застрелил…
* * *
Как Протасов и предполагал, сосед по камере был заурядным подсадным. Первые три дня на допросы водили только его - Евстигнея-посонника. Там, видать, он и докладывал о том, что удалось вытянуть из раненого паренька. А паренек, меж тем, грамотно окопался************ и упрямо держался заранее придуманной легенды.
Раз в сутки в камеру наведывалась врачиха. Сняв старые повязки, она осматривала швы, обрабатывала их, накладывала вонючую мазь и заматывала свежими бинтами. Евстигней при этом торчал с поднятыми руками у стенки, а в дверях позвякивали ключами два бугая в форме.
Так ничего не выведав, Евстигней пропал из камеры через неделю. Ушел на допрос и не вернулся. В тот день для Мишки случилась и вторая победа - такая же маленькая и такая же приятная. Врачиха сняла обе повязки. Голову она решила больше не беспокоить, а ногу измазала йодом и, обойдясь без мази, обернула двумя слоями марли.
- Можешь ходить и понемногу нагружать ногу. Но не усердствуй, - сказала она на прощание. - Оставшийся бинт снимешь через сутки…
С бронзовой спичечницей Протасов не расставался ни на минуту. Во-первых, в камере ее попросту невозможно было спрятать. Во-вторых, он мог точно также уйти отсюда и больше не вернуться. Мало ли какие сюрпризы готовила ему московские легаши… Переведут в одиночку или перевезут в другую тюрягу.
На следующий день Мишка впервые покинул камеру. Хромая, он шел длинным прямым коридором на допрос; позади, изредка подавая команды, плелся охранник.
В небольшом кабинете, обставленном скромной казенной мебе-лью, сидел милиционер с двумя кубарями в бирюзовых петлицах. Желая казаться добрячком, он пригласил присесть, пододвинул пепельницу и коробку хороших папирос. А после, вооружившись перьевой ручкой, задавал все те же вопросы, несколькими днями ранее озвученные Евстигнеем. Мишка в свою очередь повторял те же ответы. «Сбежал из дома, скитался по сараям, чердакам, подвалам. Случайно познакомился с четырьмя пацанами, которые угостили вином и предложили легкое дельце. Согласился потому, что устал голодать и нищенствовать. Имена двоих позабыл, у двух других были клички: Экибастуз и Серый…»
Легавый с кубарями тщательно зафиксировал на бумаге каждый ответ, заставил расписаться, вызвал охранника и повелел вернуть в камеру.
Через некоторое время Протасова снова повели на допрос. Нога слегка расходилась, боль исчезла. Чирьяк на голове и вовсе перестал ныть. В душе появился лучик надежды на снисхождение. А почему бы и нет? Основных заводил, придумавших и подговоривших остальных напасть на инкассатора, он не знает, по уголовке попался впервые. С этими мыслями он уверенно вошел в кабинет в надежде увидеть там следователя-добряка.
И остолбенел. За столом, сдвинув густые черные брови, сидел грозного вида здоровый мужик. У этого в петлицах было по три кубаря. Он не предложил присесть, не пододвинул пачку папирос. Он вообще не выказывал намерения казаться добрым.
- А ну встал ровно! - рявкнул он громовым голосом. - Развернись ко мне лицом!
Мишка поспешил выполнить приказ…
Первые полчаса допроса легавый только и делал, что орал и долбил кулаком по столу, подавляя напором молодого пацана. Но тот держался, из раза в раз повторяя заученную версию.
- Чего ты плетешь?! Какой еще Экибастуз?! Нет в нашей картотеке никакого Экибастуза! - все сильнее распалялся следователь.
- Почем я знаю, гражданин начальник, - ныл в ответ Мишка. - Может он и не Экибастуз вовсе. Только что ж я сделаю, если он так назвался?..
После очередного Мишкиного ответа легавый не выдержал. С грохотом отбросив стул, он подскочил и врезал юнцу кулачищем. Тот отлетел в дальний угол, схватился за ухо и начал скулить…
* * *
Допросы с избиениями продолжались две или три недели. Более точно их продолжительность Мишка оценить не мог, ибо потерял счет дням, проведенным в проклятой тюряге. Он не ведал о том, что в октябре фашист вплотную подошел к «воротам» столицы. Что в городе начиналась паника; на вокзалах кипело людское море, поезда были забиты под завязку, а 16 октября стало единственным днем, когда не работало метро. Не знал он о том, что для поспешного бегства в Москве в эти страшные дни было угнано около ста автомобилей, украдено около полутора миллионов рублей, а из Микояновского комбината пропало пять тонн колбасных изделий. Он даже не предполагал, в каких количествах и с какой скоростью из Москвы бежала партийно-хозяйственная элита. Как на специальных постах бойцы НКВД останавливали их автомобили, вытряхивали прямо на дорогу чемоданы и узлы, высаживали на обочину домочадцев. Тут же конфисковали машины и отбирали партбилеты, лишая струсивших беглецов высоких должностей.
Впрочем, если бы Протасову об этом рассказали, то ничего, кроме злорадства в ответ бы не услышали.
После каждого допроса охранники заволакивали избитого Мишку в камеру и бросали на пол. Полчаса он просто лежал, не двигаясь. Потом медленно переворачивался на спину, ощупывал ссадины, шишки. Тихо матерясь, поднимался и усаживался на нары. Поправив сползший правый носок, убеждался в целости спичечницы. И радовался тому, что до следующего допроса оставались целые сутки…
Эти сутки Протасов лежал на нарах или медленно прохаживался по пустой камере. Глядя в потолок или же отмеряя шаги от двери до стены с крохотным оконцем, он невольно вспоминал свою короткую жизнь. И каждый раз с удивлением подмечал, что восемнадцать спокойных лет до побега из дома занимают в его воспоминаниях гораздо меньшее место, чем несколько месяцев, проведенных в банде Амбала. И дело было не в свежести тех или иных событий. Дело было в их яркости, в их количестве. За время учебы в школе он прогулял полсотни уроков, втихаря курил в дальнем углу школьного двора, однажды подрался из-за порванной на перемене рубахи, гонял в футбол, изредка бил стекла. Еще периодически ссорился с сестрой Анной, а в последний год совместно с Генкой Дранко обустроил укромное местечко на чердаке. И на этом все. Остальные события были столь незначительны, что забывались через день или два. А в банде Амбала жизнь заиграла новыми красками. Там было по-взрослому и пахло настоящей волей. Да, кореша занимались рисковыми делами, но это было интересно! Азартно! И за каждое успешное дельце все его участники гарантировано получали призы в виде приличных бабок. Остановившись посреди камеры, Мишка подолгу смотрел через оконце на клочок неба и восстанавливал в памяти черты новых друзей. Мелкого, шустрого энергичного Амбала - заводилу и безоговорочного лидера банды. Степку-свистка - умного и приятного в общении малого, способного состряпать план дельца любой сложности. Невозмутимого и довольно безобидного силача Чуваша. А также остальных корешей - Куцего, Ермолая, Глиню… - появлявшихся в банде время от времени. Их Амбал кликал, когда в задуманном деле требовалось участие пяти и более человек. Потом Протасов валился на нары и мечтал о том счастливом миге, когда вновь повстречается с корешами…
Однажды на допросе он осмелился спросить у злого легаша, живы ли инкассатор с женщиной-милиционером. Скривившись в ухмылке, тот ответил: «Если б кто-то из них скончался, то тебя, сосунок давно бы расстреляли. Без суда и следствия». Это добавило веры в то, что большого срока за участие в налете не дадут.
Как-то погожим октябрьским днем Протасова снова привели на допрос, и к своему превеликому удивлению в кабинете за столом он увидел доброго мента с двумя кубарями в бирюзовых петлицах. От радости он едва не бросился тому на шею.
- Садись, Протасов, - кивнул тот на табурет.
Мишка скромно присел на краешек деревянного табурета и покосился на пачку папирос. В последний раз он курил здесь же на допросе у добряка.
Но в этот раз подымить не предложили.
- Следствие по твоему делу завершено, - спокойно проинформировал следователь. И, проведя ладонью по закрытой картонной папке, заверил: - Прокурорская проверка и суд сейчас много времени не занимает - завтра же узнаешь приговор.
Протасов шумно сглотнул.
- И… что же мне светит, гражданин начальник?
- Полагаю «десятка». Плюс-минус пару лет.
- Да за что же?! Я ж в этой компании случайный! И женщина с инкассатором не пострадали! Так за что же «десятка», гражданин начальник?..
От обиды и ужаса Мишка готов был расплакаться. Исподволь он, конечно, понимал, что отделался легко, ведь в военное время за нападение на государственного инкассатора запросто могли поставить к стенке. Однако, твердя на допросах одну и ту же выдумку, со временем он и сам в нее поверил. Теперь же, узнав о грозившем наказании, по-настоящему расстроился.
Следователь молча выслушал истерику, поковырял в зубах спичкой, поглядел в забранное решеткой окно, вздохнул. И вдруг сказал:
- Ладно, есть один вариант. Если не хочешь загреметь на «десятку» в лагеря, ознакомься и подпиши вот это.
Выдернув из планшетки лист бумаги с напечатанным текстом, он положил его на стол и подвинул к Протасову. Схватив лист, тот повернулся к свету и принялся быстро читать…
По мере ознакомления с текстом, Мишкино лицо становилось серым; огонек надежды в глазах понемногу мерк. Дважды прочитав написанное, он поднял на следователя тоскливый взгляд и неуверенно спросил:
- А что такое «отдельная рота», гражданин начальник?
- Командование 10-й армии при поддержке московского руководства решило дать шанс таким как ты – зеленым, глупым и не в меру горячим, - ответил он. - Чтоб не отправлять вас в лагеря, а собрать в отдельной роте, дать возможность исправиться и стать нормальными людьми. В роте будет человек двести. Из постоянных - полтора десятка комсостава. Остальные: бандиты, уголовники, воры. Служба тяжелая, врать не буду: роту отправят на самый опасный участок фронта.
- И долго мне в ней кантоваться?
- Месяца три. Потом переведут в обычное подразделение. Но это если повезет.
- А если нет?
- Тогда до погибели, или до ранения. Как сказано в этом документе, ты должен искупить вину кровью. Ну что, ставишь подпись? Или в камеру до завтрашнего суда?
Подумав пару секунду, Мишка схватил ручку, макнул перо в чернильницу и вывел под документом свою фамилию.
* Артист - опытный аферист, шулер
** Бетушный - вор, безукоризненно соблюдающий воровские за-коны, а также способный разрешать воровские споры
*** Бесогон - 1) дурак 2) лицо, говорящее неправду
**** Красуля - женщина-милиционер
***** Бан - вокзал
****** Дукаты - деньги
******* Крестный - прокурор, обвинитель
******** Примус - старый автобус
********* Атасник - наблюдательный, внимательный вор
********** Прибрать - убить человека
*********** Посонник - вор, работающий только по ночам
************ Окопаться - придерживаться одинаковых показаний на допросах
Глава девятая
Москва; июль 1945 года
Старцев примчался домой к Василькову через полчаса после звонка. Уселись за стол. Пока Валентина сооружала чай, Васильков изложил суть дела.
- Так… Ага… Понятно… - потирал руки довольный Иван. Хотя по лицу его было видно, что пока ничего не понятно. - Слушай… ну вот прям первая мысль, которая болтается на поверхности… А, не могло ли случиться так, что это дамское зеркальце изготовлялось массово? К примеру, артелью какой. Или механическим заводом. А?..
Замечание показалось дельным. Но Александр его отмел.
- Нет, Ваня, исключено.
- Почему так считаешь?
- Судя по той спичечнице, которую я когда-то держал в руках, больно уж сложная вещица. Над такой, брат, неделю надо трудиться. На поток ставят что попроще, чтоб копеечка в карман капала.
- Это верно. Что ж, полагаешь, это оно и было? - с надеждой посмотрел на фронтового друга Старцев.
- Чего гадать? Надо отработать эту версию.
Три чашки с чаем уже стояли на столе. Валентина принесла ложечки для варенья, села рядом с мужем.
- Валя, расскажи подробнее об этой девушке, - попросил Иван.
- Зеркальце принадлежало моей подруге - Анне Протасовой. Весной сорок третьего года ее направили в нашу инфекционную больницу на практику, - почему-то вздохнула Валентина. - Очень красивая была девушка, умненькая, скромная, опрятная. Из хорошей семьи. Прекрасно играла на фортепьяно. Она была молода, но наше больничное начальство уважало ее за глубокие знания и профессионализм.
- Ты сказала «была». С ней что-то случилось?
- Она погибла в декабре сорок третьего. Возвращалась поздно вечером домой после дежурства. Какие-то подонки подкараулили ее и напали.
- Ограбление?
- Ударили по голове и забрали все, что при ней имелось. А у нее и было-то с собой - несколько рублей мелочью, документы, да то зеркальце в бронзовой оправе.
- Откуда оно у нее, не помнишь?
- Она что-то говорила про отца. Вроде бы он в свободное от работы время возился в домашней мастерской и делал всякие интересные вещицы. Отца накануне войны, кажется, арестовали, а кем он был - я не знаю. Анна предпочитала не говорить на эту тему.
Допив чай, Старцев простился с хозяевами и уговорился с Александром встретиться завтра на работе на час раньше обычного…
* * *
Двухэтажное здание Московского уголовного розыска абсолютно темным никогда не бывало. С дюжину окон обязательно светились даже глубокой ночью. Работали несколько дежурных сотрудников, телефонисты, водители дежурных автомобилей, ответственный заместитель начальника МУРа и оперативно-розыскные группы, занимавшиеся наиболее важными и «горящими» делами.
Появившись на службе ранним утром, Старцев с Васильковым распределили обязанности и разошлись по разным этажам. Александр отправился в архив, Иван же надолго засел у телефонистов… Встретились часа через полтора в кабинете, когда все сотрудники группы были в сборе.
Передав вчерашний рассказ Валентины, Старцев кивнул товарищу:
- Начнем с тебя, Саня. Что удалось выяснить по убитой девушке?
- Протасова Анна Егоровна, двадцатого года рождения, - раскрыв блокнот, принялся зачитывать тот убористые строчки. - Коренная москвичка. Окончив среднюю школу, поступила в медицинский институт. Весной сорок третьего была направлена на практику в Сокольническую инфекционную больницу. Поздно вечером 27 декабря 1943 года по дороге домой была убита тремя ударами тупым предметом по голове. На труп Протасовой Анны Егоровны ранним утром следующего дня наткнулся участковый дворник Есипов Иван Афанасьевич. При убитой ничего, кроме документов не обнаружено. Расследованием убийства занималась группа старшего оперуполномоченного МУРа майора Феофанова.
Закрыв и бросив на стол блокнот, Васильков достал из кармана папиросы. И закончил своими словами:
- Группа Феофанова копала две недели. И ничего. Ни одного следа. Да, из журнала приема больных, который вела Анна Протасова, бесследно исчезла страница с последними записями. Как раз за 27-е декабря. Кто-то ее вырвал. В общем, дело закрыто.
- М-да… - побарабанил пальцами по столешнице Старцев. - Я надеялся, информации будет побольше.
- Тут еще общие сведения о ее матери и младшем брате. А у тебя получилось узнать об отце?
- Кое-что выяснил, да толку с этого… ноль. Обзвонил с десяток номеров Главного управления исправительно-трудовых лагерей. С горем пополам выяснил судьбу инженера Егора Савельевича Протасова.
- Живой? - с робкой надеждой спросил Вася Егоров.
Иван мотнул головой.
- Увы. После ареста и следствия он был осужден по статье 58-1а «Измена Родине». Приговор к высшей мере в последний момент заменили десятилетним сроком. Отбывать его Протасов отправился в Северо-Восточный ИТЛ. То бишь на Колыму. Там, в 1944 году, при переводе из одного лагеря в другой он скончался от остановки сердца.
- На кой нам сведения о старшем Протасове? - проворчал пессимист Бойко. - Они что, приведут нас к Амбалу?
- Ну ты как всегда, Олесь! - вскипел Старцев. - Люди хоть что-то делают! Хоть какие-то подбрасывают мысли, отрабатывают версии… А ты знай критику наводишь!
Тот почесал затылок.
- Ладно, чего шуметь-то! Что там о матери и младшем сыне?
Васильков снова раскрыл блокнот.
- Супруга Протасова Егора Савельевича - Протасова Лидия Николаевна, 1899 года рождения. До войны преподавала в музыкальном училище. После постановления суда, имущество инженера Протасова было конфисковано, и взамен пятикомнатной квартиры на Ульяновской улице, Лидии Александровне и дочери Анне выделили комнату в коммунальной квартире в Хомутовском тупике.
- А куда ж подевался сын?
- О сыне я нашел всего несколько строчек. Михаил Егорович Протасов, родился в Москве 22 июня 1923 года. Сбежал из дома в день ареста своего отца. Объявился ровно через три месяца - 22 сентября. В этот день в составе банды он пытался ограбить инкассатора. Водитель инкассаторского автомобиля застрелил одного нападавшего, а двоих, включая Протасова, ранил. Протасов был арестован.
- Стоп! - воскликнул Старцев. - Это же нападение на инкассатора банды Амбала, верно?
- Точно, - удивленно повел головой Егоров. - Как же я упустил ту дату? Это последнее громкое дело Амбала, после которого он бесследно исчез.
Сотрудники воодушевились, ведь совпадение означало, что Протасов и Амбал хорошо знали друг друга.
- Так, что там дальше о Протасове? - спросил Иван.
Васильков продолжил зачитывать добытую информацию:
- После следствия Михаил Протасов дал согласие отправиться на фронт в составе сформированной под Москвой отдельной роты. Через два месяца - в декабре 1941 года - во время Белёвско-Козельской наступательной операции он погиб.
- А где конкретно?
- В Тульской области. Больше в документах о нем ни слова.
* * *
- Где же Егоров найдет конфискованные у Протасовых вещи? - удивился Васильков.
- Начнет со склада конфисканта. Есть такой в имущественной службе МУРа, - пояснял Старцев. - Закончит в ломбарде.
- Что за «ломбард»?
Сунув в карман пиджака пачку папирос и поправив торчащую из-за пояса брюк рукоятку пистолета, Иван подтолкнул Александра к выходу из кабинета.
- Пошли-пошли. По дороге объясню…
Друзья покинули Управление, сели в служебный автомобиль и покатили в сторону Хомутовского тупика, где проживала вдова инженера Протасова.
Полностью опустив стекло своей дверцы, Иван закурил и продолжил прерванный разговор:
- В первые годы войны преступники часто грабили квартиры эвакуированных граждан. Когда воришек ловили, то все украденное ими, а точнее то, что они не успели реализовать на барахолках и через барыг*, отправлялось на специальный склад. Мы называем его «ломбардом». Представь: возвращается из эвакуации целая семья, а квартира пустая. Люди в ужасе бросаются к участковому. А тот направляет их в «ломбард», где они пишут заявление с перечислением пропавших вещей.
- И они находились?!
- Почему же нет? Все, что ворюги не успевали сбыть, спокойненько лежало на складе – дожидалось своих хозяев.
- Здорово, - улыбнулся Васильков.
По Садовому от Петровки до Хомутовского было недалеко - доехали быстро. Без труда нашли обветшалый двух-подъездный дом, смахивавший на барак. Поднялись до нужной квартиры, постучали. Открывший дверь мальчуган проводил коридором до комнаты Протасовой.
По документам Лидии Николаевне исполнилось сорок семь. Когда открывшая дверь женщина подтвердила, что она и есть вдова Егора Протасова, сыщики оторопели. Перед ними стояла совершенно седая женщина. Шестьдесят, а то и шестьдесят пять - столько дал бы любой из них, повстречай ее на улице.
Узнав, по какому поводу пожаловали гости, Лидия Николаевна пригласила их войти. Обстановка в небольшой комнате была скромной, если не сказать бедной. Слева от единственного окошка стояла тахта, накрытая побитым молью покрывалом. Справа - односпальная кровать. Впритык к ней обитал узкий шкаф, а за ним начиналась зона крохотной прихожей.
- Мне и посадить-то вас некуда, - с горечью призналась вдова. - Устраивайтесь на тахте. Раньше на ней спала моя дочь, а теперь она пустует…
* * *
Старцев с Васильковым просидели у Лидии Николаевны около двух часов. Прощаясь, они оставили женщине номер рабочего телефона.
Из «барака» на улицу вышли молча; отойдя от подъезда сели на самодельную скамейку у палисадника, закурили. После общения с вдовой говорить не хотелось; на душе оставался горький осадок, обоим было почему-то не по себе.
Жила в Москве обыкновенная советская семья. Счастливо жила, спокойно, с уверенностью в будущем. Родители трудились на благо страны, парадный пиджак отца украшали два ордена; дети учились. И вдруг за день до войны все пошло под откос. Главу семьи арестовали, сын исчез, а в конце сорок первого на него пришла похоронка. Через два года от рук каких-то негодяев погибла дочь. Рассказывая о крушении надежд, Лидия Николаевна не уронила ни одной слезинки. Видать, к этому дню успела выплакать все. Дважды ее голос слегка дрогнул. Когда показывала семейный альбом с фотографиями и когда вынимала из седых волос бронзовую заколку…
И все же оперативное расследование не терпело сантиментов, оно требовало решительных и быстрых действий. Первым пришел в себя Старцев.
- С делом Егора Савельевича мы разберемся. Образуется пару свободных часов - пошлю в архив Костю Кима. Пусть разузнает, за что его по пятьдесят восьмой…
Это была одна из двух просьб несчастной женщины. «Пожалуйста, ради Бога, объясните мне, в чем его обвиняли, - умоляла она. - Он ведь так искренне верил в советскую власть, в дело товарища Сталина! Не мог он совершить подлость против своего народа, против своей страны. Не мог…»
Вторая просьба касалась сына. В пришедшем с большим опозданием похоронном извещении значился стандартный печатный текст «В бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был…» Далее темно-синими чернилами районный Военный Комиссар приписал: «на фронте и погиб 24 декабря 1941 года». О сыне Лидия Николаевна тоже ничего не знала. Где воевал, при каких обстоятельствах погиб, где искать могилу…
- …Информацию по Михаилу я попрошу раздобыть Олеся с Ефимом, - поднявшись со скамейки, направился Иван к автомобилю. - Ну, а нам совместно с Васей Егоровым необходимо проанализировать новые факты.
* * *
Новых фактов после посещения Лидии Николаевны имелось несколько.
Во-первых, сыщики узнали о некоем талисмане в виде бронзового льва, сделанном инженером Протасовым в домашней мастерской. Вдовствующая супруга инженера подробно описала эту сложную в техническом исполнении вещицу и даже показала одну из четырех составных частей - бронзовую заколку с вензелем в виде буквы «Л». Помимо заколки талисман состоял из зеркальца с буквой «А», спичечницы с буквой «М» и зажима для галстука с буквой «Е». В собранном виде Лидия Николаевна и ее дети видели талисман лишь однажды, когда Егор Савельевич показал свое произведение, а затем разобрал и раздал каждому по одной именной части.
Второй факт заключался в том, что имелся загадочный текст, прочитать который можно было, полностью собрав талисман. По словам вдовы, текст содержал тайну древнего рода Протасовых. Так, по крайней мере, заявлял ее покойный супруг.
Третий факт вскрылся, едва Васильков услышал про спичечницу. С горевшим взором он описал ту красивую вещицу, что нашел в польском лесу старшина Петренко. И как ни странно, Лидия Николаевна ее узнала.
- Это определенно она - та самая спичечница! - воскликнула женщина. Душу ее осветил новый лучик надежды. - Боже! - прижала она к груди ладони, - неужели мой Мишенька жив?!
Сыщики не стали развивать эту тему, догадываясь, что спичечницу, скорее всего, кто-то вынул из кармана убитого штрафника.
Четвертым фактом стала бронзовая заколка, которую вдова вынула из волос и показала гостям.
- Моя заколка и зажим для галстука - самые простенькие части талисмана, - с улыбкой призналась она. - А для детей Егор расстарался. Зеркальце и спичечница выглядели куда интереснее, привлекательнее.
Старцев внимательно изучил заколку, затем передал ее товарищу.
- Глядя на эту заколку, - сказал тот, - я припоминаю и спичечницу. Узоры выполнены в одном стиле.
Наконец, последний факт выяснился, когда пожилая женщина с горечью призналась, что они с Егором Савельевичем так и не смогли примирить своих детей, не воспитали в них теплых чувств друг к другу, взаимной привязанности. Михаил с Анной часто ссорились по пустякам, иногда доходило и до драк. Возможно, эта неприязнь, наряду с арестом отца, стала причиной бегства Михаила из семьи.
Долгий разговор с Лидией Николаевной Протасовой убедил сыщиков в том, что направление, в котором они двигаются, может принести некие плоды. И, вернувшись в Управление, они взялись за дело…
* Барыга - скупщик краденного
Глава десятая
Москва - Тульская область - Польша; сентябрь-декабрь 1941 го¬да
Остановившаяся было жизнь внезапно завертелась, увлекая Мишку в новый смертельно опасный водоворот. После того, как в кабинете следователя он обозначил подписью свой выбор, в опостылевшую камеру его больше не вернули. Один из охранников, прихватив запечатанный пакет с документами, сопроводил Протасова до тюремного двора, где ждал грузовик с кузовом под брезентовым тентом. Флегматичный младший лейтенант принял пакет, окинул придирчивым взглядом пополнение и коротко приказал:
- В кузов!
На лавках под тентом уже сидело человек двадцать таких же как Мишка полу-уголовных элементов. Всю крайнюю лавку, отрезая уркаганам путь к свободе и отступлению, занимали два огромных сержанта с автоматами и служебной овчаркой.
Протасов отыскал свободное местечко и принялся ждать, осторожно поглядывая на соседей. Однако хорошенько их рассмотреть не вышло - спустя минут пять затарахтел мотор, хлопнула дверца кабины. Взвизгнули петли открывавшихся створок тюремных ворот. И грузовик, вырулив на прилегавшую улицу, покатил куда-то на юг столицы…
Штрафные роты и батальоны появятся в Красной Армии лишь в июле 1942 года после выхода знаменитого Приказа №227 (неофициально именовавшегося «Ни шагу назад»). В начале войны таких подразделений еще не было, а задачи перед командованием фронтов и армий ставились нешуточные. Личного состава для их выполнения катастрофически не хватало. Военные комиссариаты призывали в строй всех способных держать в руках винтовку: пожилых мужчин, женщин и даже семнадцатилетних пацанов. Приходилось выкручиваться, экспериментировать, рисковать.
Одним из таких жестких экспериментов стало формирование в составе 10-й армии отдельной роты, состоящей из криминальных элементов в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет. Отбор в роту происходил по самым строгим критериям. Главными из них были: первая и единственная судимость, а также отсутствие обвинений в тяжких преступлениях.
* * *
Первая неделя показалась Мишке адом. Одному богу было известно, сколько раз за эти семь дней он проклинал свое решение променять исправительно-трудовой лагерь на полевой лагерь ускоренной военной подготовки.
В первый же день его вместе с остальными прибывшими отправили в баню. После выдали новое обмундирование, ботинки, обмотки, шинели. И тут же усадили на лавки под навесы изучать винтовку Мосина.
Каждое утро начиналось с построения и проверки личного состава. Затем физическая зарядка, завтрака и снова занятия. Бывшие хулиганы, воры и карманники маршировали строем, кололи штыками мешки с соломой, бросали макеты гранат, ползали под колючей проволокой, учили световые и звуковые сигналы, оказывали друг другу первую медицинскую помощь, окапывались, стреляли по мишеням…
У непривычной к дисциплине шпаны не было ни минуты свободного времени. В течение дня занятия прерывались лишь на обед, ужин и на два-три перекура. Курящие получали по упаковке махорки на трое суток. В девять тридцать опять объявлялось построение с проверкой, после чего горнист трубил долгожданный отбой. Спали в палатках по десять человек. В шесть утра все начиналось сначала…
Со второй недели Протасов начал привыкать к новой жизни и вдруг обнаружил, что она не такая уж и невыносимая, как казалось раньше.
По истечению второй недели военная подготовка была завершена. На торжественном построении каждый новобранец зачитал текст Присяги, и поставил под ним подпись.
* * *
Этим же вечером роту загрузили в эшелон и под покровом темноты перебросили под Тулу, где она должна была окончательно влиться в состав 10-й армии. В это время на левом крыле Западного фронта полным ходом шла подготовка к Белёвско-Козельской наступательной операции, и армии требовалось молодое пополнение.
В процессе выгрузки из эшелона случился неприятный инцидент. Едва выпрыгнув из вагона-теплушки в размокший от ноябрьской непогоды грунт, четверо новобранцев юркнули под соседний вагон и стремглав бросились наутек. Видно, знали друг друга и заранее сговорились о побеге.
Встречавшее отдельную роту командование было готово к такому повороту: эшелон по прибытии на станцию сразу оцепил взвод НКВД. Несколько предупредительных выстрелов в воздух заставили беглецов остановиться и поднять руки. А дальше произошел показательный урок. Личный состав роты построили недалеко от пыхтящего паровоза. Руководивший встречей начальник штаба армии тут же произнес короткую приветственную речь; а в конце, добавив в голос металла, приказал расстрелять негодяев и трусов, пытавшихся позорно бежать с фронта.
Бойцы НКВД привели четверых парней со связанными руками, поставили их перед строем. Капитан с краповыми петлицами назначил расстрельную команду. Восемь бойцов встали в ряд, клацнули винтовочными затворами и по команде того же капитана дали дружный залп.
После этого случая бывшие карманники и хулиганы уяснили, что шутить с ними в Красной Армии не намерены. Все разговоры о бегстве с передовой и возвращении в криминальную столичную среду как-то сами собой утихли.
Ну, а Мишку попросту спасло чудо. Всю дорогу от Москвы до Тулы он вынашивал план побега и намеревался сделать это похожим способом - нырнув под вагон и рванув в сторону от «железки». Четверка отчаянных ребят сделала это на несколько секунд раньше, отведя он него смертельную опасность.
«Нет. Это слишком топорно и примитивно, - решил он после показательной казни. - Подобные способы не годятся. Как говаривал Амбал: в серьезных делах пороть горячку негоже, надобно все хорошенько обмозговать и подготовиться…»
* * *
Под утро еще по темноте бойцы роты заняли участок на передовом рубеже ; два длинных окопа в форме изломанных линий. Здесь же их покормили не то запоздалым ужином, не то ранним завтраком. Потом раздали винтовки, по тридцать патронов, по одному перевязочному пакету. И начались для них новые испытания…
До начала контрнаступления Красной Армии под Москвой, рота безвылазно сидела в изломанных окопах, отражая регулярные, но малокровные атаки фрицев. Неудавшийся блицкриг поубавил в них пыла, набиравший обороты мороз отрезвил, а отсутствие свежих резервов окончательно застопорило наступление группы армий «Центр». Боевые действия на подступах к Москве на некоторое время приобрели позиционный характер.
Пятого декабря началась активная фаза наступления на широком участке от Калинина на севере, до Ельца на юге. Очередь 10-й армии в этой битве настала через две недели. 20 декабря совместно с 1-м гвардейским кавалеристским корпусом бойцы армии поднялись в атаку…
С ходу мелкий городишко Одоев взять не удалось - фашист закрепился в нем намертво, окольцевав линиями противотанковой артиллерии и долговременными огневыми точками. Отдельной роте дважды приказывали форсировать речку Упа, но оба раза под шквальным огнем противника она прижималась к мерзлой земле.
Когда блеклое зимнее солнце коснулось горизонта, штаб дивизии организовал третью атаку. Перед ней была проведена массированная артподготовка - две наших батареи вспахали юго-западный берег реки. Ротный поднял бойцов, едва разорвался последний снаряд.
Протасов бежал с винтовкой наперевес, намеренно петляя, словно спасавшийся от хищника заяц. Он полагал, что немецкие пулеметчики бьют прицельно и в мечущуюся цель попасть будет сложнее. Однако пули свистели и впивались в снег или грунт безо всякой системы. Бежавшие в атаку бойцы падали и справа от Мишки, и слева, и за его спиной. Одна из пуль саданула в приклад его винтовки, расщепив верхнюю часть.
Совсем обезумев от страха, Протасов не заметил, как все его товарищи залегли, прекратив атаку. Пробежав еще с полсотни метров, он вдруг понял, что весь огонь противника сосредоточился на нем. Не мешкая, он свалился в ближайшую воронку, расстегнул сдавившую грудь шинель, отдышался.
Небо быстро темнело. С севера сильным ветром тянуло низкие облака. Через четверть часа Мишке стало холодно. Он застегнулся, достал из кармана оставленный про запас ржаной сухарь и принялся его грызть, раздумывая над тем, как поступить дальше…
* * *
Перед тем, как городок, речушку и ее берега окончательно накроет темень, Протасов подполз к краю воронки и осторожно высунул голову. Напряженно всматриваясь в изрытое воронками исчезавшее поле, он заметил несколько шевелящихся темных пятен. То были выжившие в атаке товарищи, ползком возвращавшиеся на свои позиции в окоп в виде изломанной линии.
В Мишкиной груди защемило. С некоторыми парнями он успел сойтись и подружиться, а теперь не ведал, убереглись они от пулеметного огня или кто-то навсегда остался в этом замерзшем поле.
Оглянувшись, он посмотрел в сторону другого берега, где в черном пролеске засел неприятель. Там у него друзей не было.
Опустив голову и прикрыв глаза, молодой человек припомнил первый день на передовой. Как нырнули под вагон четверо бывших блатных, как их выловили, как привели со связанными руками и поставили перед строем. Как капитан-энкавэдэшник махнул рукой, и мощный винтовочный залп раскидал их тела. И как лежали они, остывая на припорошенной снегом земле…
- Нет, - решительно мотнул головой Протасов. - Да простят меня кореша, но в Красную Армию я больше не вернусь…
Дождавшись густой темени, он оставил в воронке свою винтовку, выбрался наружу и пополз к реке. Передвигаться в проклятой шинели было неудобно. Он быстро уставал, задыхался. Ужасно хотелось пить. Приходилось останавливаться, жевать снег и ждать, пока восстановится дыхание.
Изредка с немецкой стороны в небо взлетали осветительные ракеты.
На середине реки попалась еще не схватившаяся морозцем полынья, оставшаяся от разрыва снаряда либо авиационной бомбы. Шинель на животе быстро намокла, зато Мишка наконец вдоволь напился.
Юго-западного берега реки Упа он достиг в начале ночи. Сил ползти дальше совершенно не осталось. Наткнувшись на первую попавшуюся воронку, он съехал в нее и свернулся клубком, пытаясь согреться.
Довольно скоро сознание стал обволакивать сон. Его колотило от холода, пальцы руки и ног немели, а сознание постепенно уплывало. Протасов знал, что засыпать нельзя. Сон на морозе – это смерть. Но ни ничего не мог с собой поделать.
Из последних сил он перевернулся на спину, разжал холодные губы и выдавил из себя протяжный стон…
* * *
Долгое время Мишкино сознание балансировало между реальностью и глубокой темной пропастью. То доносилась чья-то речь и ощущались болезненные прикосновения. То он срывался с обрыва и бесконечно долго летел в пугающую бездну. Неопределенность исподволь беспокоила, выматывала.
Наконец, в глаза ударил яркий свет. Кто-то похлопал ладонью по его щеке и сказал на ломанном русском языке:
- Эй, зольдат! Пора подъем. Мы очень долго тьебя ждать.
Мишка навел резкость и сначала увидел бревенчатый потолок с двумя подвешенными электрическими фонарями. Слева стоял высокий немец в очках; на плече его висела санитарная сумка. Справа, чуть склонив голову набок, улыбался второй фриц с погонами фельдфебеля.
- Ты можешь говорьить? - спросил он довольно любезным тоном.
Протасов в этот момент был занят другим. «Где моя спичечница? Куда подевали мою спичечницу?» - негодовал он про себя. Он лежал совершенно голый на чем-то холодном. А бронзовая спичечница была завернута в платок и покоилась в правом кармане солдатских галифе.
«Надо с ними поговорить, - кивнул он немцу, - и выяснить: где я и куда подевалась спичечница».
- Кто ты и зачем пришел к нам? - спросил тот.
Голосовые связки не слушались, и Мишка ответил шепотом.
- Рядовой Протасов. Пришел, потому что не хочу воевать в Красной Армии.
Ответ порадовал немцев. Оба заулыбались, закивали, помогли подняться и сесть на деревянном настиле, покрытым толстым брезентом.
Мишка посмотрел на свои руки и ноги. Они были цели, только кожа почему-то горела и играла розовым оттенком - вероятно, его только чем-то растерли, дабы избежать обморожения тканей.
Помещение оказалось блиндажом, приспособленным под санитарные нужды. Вдоль стен были сооружены два настила для раненых, полки с медикаментами и перевязочным материалом. В углу гудела небольшая металлическая печь, труба от которой тянулась в сторону и ныряла в земляную стену. Внутри блиндажа было чисто, и стоял острый запах касторового масла.
- У меня в кармане лежала спичечница, - начал Протасов.
Подав теплое нижнее белье, длинные носки, штаны и солдатские сапоги, фельдфебель пояснил:
- Одевайся, и я проводить тебя к офицер. Все твои вещи там. Офицер желает задаст тебе много вопросов.
Мишка оделся, обулся, с помощью немцев встал на ноги, сделал пару шагов. Странно, но мышцы слушались, озноб больше не бил. Вместо советской шинели немцы предложили ему немецкую, на голову водрузили суконную зимнюю пилотку с орлом над длинным козырьком.
Покинув вместе с фельдфебелем блиндаж, Протасов с удивлением обнаружил, что наступило утро. Погода улучшилась, ветер стих, облаков стало меньше, и в разрывах проглядывало солнце.
«А вдруг это знак? - с надеждой подумал беглец. - Должно же мне когда-нибудь подфартить?..»
* * *
Поначалу Мишка считал, что находится на переднем крае немецкой пехотной дивизии, аккурат напротив которой стояли части советской 10-й армии. Однако, следуя с фельдфебелем в офицерскую палатку, расположенную в пролеске, он с удивлением обнаружил, что до переднего края далековато. В это спокойное местечко долетали лишь отголоски канонады, здесь не было ни окопов, ни свойственной для передовой суеты.
Мишку это обрадовало. «Чем дальше от советов, тем лучше, - подумал он. А немцы… Что немцы? Они же не звери. Не расстреляют. Я ведь к ним сам пришел…»
По левую сторону от протоптанной в снегу тропинки, стояла техника: несколько танков, бронетранспортеров, грузовиков. Некоторые из них ремонтировала обслуга в черных технических комбинезонах. Справа обустраивали новые позиции артиллеристы: расчищали снег вокруг только что установленных орудий, таскали ящики со снарядами, натягивали светлые маскировочные сетки…
Чуть глубже в лесочке дымили полевые кухни, видно повара готовили горячий завтрак. Там же Мишка заметил несколько палаток из белого с коричневыми разводами брезента. К ним фельдфебель и направлялся.
Вскоре его завели в штабную палатку. Это стало понятно по трем столам, сооруженным из снарядных ящиков. На одном пестрела расстеленная карта, за вторым приготовился записывать ход допроса нижний чин в очках с круглой оправой, за третьим сидели два офицера. Тот, что помладше возрастом, с одной странной звездочкой на гладком серебристом погоне, был одет в обычную серо-зеленую форму и такую же шинель. Офицер постарше - лет тридцати пяти - был в черной форме, с одним витым погоном на правом плече. Оба потягивали из кружек горячий кофе.
Доложив, фельдфебель удалился из палатки. А офицеры в довольно доброжелательном духе приступили к допросу…
* * *
Вопросов было много. Офицер в черной форме неплохо говорил по-русски и, по-видимому, служил в контрразведке или в какой-то иной службе безопасности. Поэтому говорил в основном он. На столе перед ним лежали все Мишкины вещи, среди которых он с превеликой радостью заметил тусклый бронзовый блеск спичечницы.
Назвав фамилию и имя, а также свое звание и номер воинской части, он понадеялся на то, что отделается пятнадцатиминутной беседой. Ошибся - допрос длился более часа.
Немцев интересовало буквально все. Даже злой легавый из московской тюрьмы не был столь любопытным и въедливым, задавая вопросы, касавшиеся исключительно нападения на инкассатора. Здесь все обстояло по-другому. Штабной офицер выспрашивал детали, связанные с наступательной операцией Красной Армии. Номера частей и соединений, численный состав, наличие тяжелой и средней техники, количество артиллерийских орудий и грузовиков, звания и фамилии комсостава…
Офицер из службы безопасности больше интересовался личностью самого Протасова. Где он родился, проживал, учился. Кто отец с матерью и где они работали. Круг знакомых. Как попал в армию, где проходил военную подготовку, когда подразделение перебросили на фронт…
Протасов отвечал на вопросы старательно, подробно. Если не знал ответа, то ничего не выдумывал, а прямо в этом признавался. Похоже, немцам понравилось его спокойное поведение, желание поделиться информацией, а также то, что он рискнул перейти линию фронта для добровольной сдачи в плен. Возможно, поэтому обращались с ним неплохо. Заметив, что тот устал стоять на неокрепших ногах, предложили присесть. Чуть погодя один из офицеров кликнул денщика и приказал принести перебежчику горячего кофе.
Мишка мало смыслил в кофе - все члены его семьи предпочитали чай. Но когда он взял в руки кружку и вдохнул аромат темно-коричневого напитка, голова закружилась от восторга. После трех месяцев лишений и жутких непривычных нагрузок он, наконец, расслабился, ощутил блаженство.
- Ну что ж, господин Протасов, - подвел итог офицер в черном. - Нам понадобиться некоторое время, чтобы проверить все, рассказанное вами.
С этими словами он забрал у нижнего чина несколько исписан-ных листов. Пробежав взглядом последние строчки, вложил листы в папку и поднялся.
- Пока идет проверка, вы будете находиться под строгой охраной, - сказал он. Собирав разложенные на столе вещи перебежчика, добавил: - Мне очень хотелось бы, чтобы все это имущество вернулось к своему хозяину. То есть к вам.
Поднявшись из-за стола, офицер водрузил на голову фуражку, пожал руку коллеге из вермахта и направился к выходу из палатки. Отдернув полу, оглянулся на застывшего Протасова.
- Следуйте за мной.
* * *
После допроса Мишку покормили, посадили в закрытый тентом кузов грузовика и под охраной двух солдат куда-то повезли. Солнце поднималось над горизонтом позади автомобиля. «Значит, едем на запад», - догадался он. И вновь порадовался тому, что с каждой минутой все дальше уезжал от линии фронта.
Ехали долго. Дорога была разбита, машина то и дело подпрыгивала и петляла, объезжая воронки и перепаханный танками грунт. Мимо проплывали остывавшие от боев города, села, крохотные деревушки. Многие постройки были разрушены, выгоревшие пепелища продолжали дымить. Отступая, наши войска взрывали мосты через небольшие реки. Немцы не занимались их ремонтом, а просто налаживали временные переправы. По двум таким грузовик осторожно проехал, разгоняя в стороны тонкие полупрозрачные льдины.
Грузовик остановился в лесной глуши, на краю деревни. Мишку заставили спрыгнуть на утрамбованный снег. Поправляя слетевшую с головы суконную пилотку, он увидел того же офицера в черной шинели. Поговорив с кем-то, он махнул ему рукой. Протасов послушно подбежал.
- Унтер-офицер проводит вас до гауптвахты. Вам придется пожить там некоторое время, - сказал немец. И ободряюще похлопал по плечу: - Не беспокойтесь, мы работаем быстро. Так что скоро увидимся…
* * *
Немецкая гауптвахта представляла собой старую деревянную баню во дворе одного из деревенских домов. Сам дом занимал штаб какого-то подразделения. В соседних домах квартировали солдаты и унтер-офицеры. На заснеженных улицах стояло несколько автомобилей и мотоциклов.
Оба маленьких помещения бани были выстужены. Пригнув голову, Мишка осмотрел «гауптвахту» и вопросительно глянул на сопровождавшего унтера. Изо рта у обоих валил густой пар.
Тот понял, чем взволнован русский перебежчик и показал в угол, где стояла аккуратно сложенная стопка дров. Затем что-то сказал по-немецки и двинул сапогом по краю печной пасти. Потом тряхнул коробком спичек, протянул его Мишке. На том и распрощались. Унтер вышел из бани, захлопнул дверь и чем-то ее подпер. Протасов остался один.
Дабы побыстрее привести жилище в божеский вид, он принялся разжигать печь. Перед войной родители дважды отправляли его в подмосковный пионерский лагерь «Коммуна», где пришлось научиться делать многое: ставить палатки, определять стороны света, чистить картошку, разжигать костры… Поэтому он знал, что делать. Притащил несколько рыхлых полешек, набрал с пола для розжига соломы и прочего мусора, надрал от одного из поленьев щепы…
Через полчаса, когда прогрелся дымоход и появилась тяга, в печи весело потрескивали дрова и гудело пламя. Баня прогревалась быстро, и еще через полчаса Мишка лежал на полке, расстелив на ней свою новую немецкую шинель…
В общей сложности в бане ему пришлось прожить четверо суток. Его регулярно и довольно сносно кормили, трижды в день выводили во двор и провожали до деревянного туалета. А во второй половине четвертого дня за ним пришел унтер и жестом приказал следовать за ним.
В штабной избе было тепло, горела электрическая лампа, питавшаяся от урчащего в сарае генератора. В горнице ждал знакомый офицер в черном мундире и светловолосый мужчина лет тридцати в штатском костюме.
Офицер кивнул, предложил сесть.
- Мы проверили сведения, полученные четыре дня назад, - сказал он, угощая перебежчика сигаретой. - Подтвердилось практически все, за исключением некоторых деталей. Но это объяснимо. Вы были в Красной Армии рядовым и много не знали. Вам не полагалось много знать. Не так ли?
Мишка с удовольствием затянулся хорошим табачком.
- Я рассказал вам все, что знал, господин офицер.
- Вы плохо разбираетесь в наших званиях?
- Совсем не разбираюсь.
- Плохо, господин Протасов. Мое звание - штурмбанфюрер СД. Соответствует майору вермахта. Запоминайте, это вам пригодится. Знаете, почему?
- Нет.
- Потому что мы хотим, чтобы вы поступили к нам на службу. И не в простое армейское подразделение, а в абвер. Вы что-нибудь слышали об абвере?
- Никогда не слышал, - честно признался Мишка.
Офицер в черной форме переглянулся с мужчиной в штатском костюме и засмеялся.
- Не удивительно. Это засекреченная структура, занимающаяся сбором информации о противнике. О ней знают далеко не все даже в рейхе. Итак, согласны ли вы послужить интересам великой Германии?
Вопрос был с подвохом. Ответ «нет» был равносилен смертельному приговору.
- Я согласен служить Германии, господин офицер. Иначе не решился бы пересечь линию фронта, - ответил Михаил. - Но хотелось бы подробнее узнать о службе в этом… абвере.
- Разумеется. О будущей службе вам расскажет Александр, - представил майор сидящего рядом мужчину. - Кстати, он ваш соотечественник, а ныне офицер абвера.
Светловолосый господин в штатском костюме растянул в улыбке тонкие губы, кивнул и приятным бархатным голосом спросил:
- Вы ведь коренной москвич, Михаил - не таки ли?..
* * *
Примерно через час, переодетый в гражданскую одежду Протасов ехал вместе с Александром на темно-сером легковом Опеле вслед за клонившимся к горизонту солнцем. Он был почти счастлив. Побег из отдельной роты смертников удался. Немцы его не расстреляли, не отправили в лагерь для военнопленных, а приняли весьма доброжелательно. Отсидка в банной «гауптвахте» закончилась. Его везут не куда-нибудь, а в школу абвера. Все лучше, чем бегать под пулеметным огнем в атаку.
Правда, в груди все же холодело, когда он думал о своем будущем. Скоро ли оно наступит? И каким будет? Удастся ли выжить после окончания разведшколы абвера?..
Отвечая на вопросы Михаила в штабной избе, светловолосый Александр Эфлинг был красноречив и убедителен. Сулил хорошие условия в школе, несложную работу после ее окончания, продвижение по службе, хорошие суммы в рейхсмарках за каждое выполненное задание. Но, несмотря на свою молодость, Протасов давно уяснил: говорить всегда легче, чем делать. Слушая обещания Александра, он вспоминал, как Амбал с корешами готовились к очередному дельцу: долго балаболили за столом, расписывали все по минутам, старательно учитывали все, что могло спугнуть фарт, и даже чертили мудреные каракули в ученической тетради. А когда доходило до реального исполнения, то все шло кувырком и порой с трудом уносили ноги от легавых или от разъяренного народа.
Служебный Опель Александра Эфлинга въехал в Польшу, где в маленьком местечке под Варшавой располагалась разведшкола абвера. За остаток дня миновали две области, въехали в Белоруссию и остановились на ночлег в резервной пехотной дивизии вермахта, расквартированной на окраине Могилева.
Утром, плотно позавтракав, отправились дальше и за день успешно добрались до пригорода Варшавы. В Польше было теплее, а снега гораздо меньше, чем под Тулой и в Белоруссии. Насыщенный влагой воздух имел странный, незнакомый запах.
Машина свернула в густой лес и с километр проехала по ровной грунтовой дороге. Впереди показался забор из колючей проволоки.
- А вот и наша школа, - повел Александр подбородком в сторону зеленых металлических ворот. И напомнил: - Надеюсь, ты не забыл о моем предупреждении?
- Не забыл, - вздохнул Протасов.
«От двух до четырех недель тебе придется провести в предварительном лагере за колючей проволокой, - рассказывал Александр подробности дальнейшей службы Михаила, когда тот дал согласие сотрудничать с абвером. - Там тебе промоют мозги - очистят их от сталинской пропаганды. Будешь заниматься строевой и военной подготовкой, получишь общее представление о разведывательной и диверсионной работе. Разумеется, пройдешь еще несколько проверок. Придется постараться, Михаил, иначе отчислят и отправят в «Гехаймнистерлагерь». Это отдельная зона концлагеря для военнопленных, где содержатся неудавшиеся агенты, посвященные в тайны разведслужбы. Если же ты успешно пройдешь все проверки и начальную подготовку, то тебя переведут в разведшколу».
Зеленые ворота открылись, Опель подъехал ближе и остановился. Слева от небольшой деревянной будки подошел дежурный унтер-офицер. Взглянув в раскрытое удостоверение Александра, он козырнул:
- Fahret*
Машина побежала дальше по многочисленным узким и чисто выметенным дорожкам. Остановилась она у длинного деревянного барака, рядом с которым работала группа военнослужащих. Четверо размельчали молотками насыпанный в строительные носилки битый красный кирпич, двое посыпали крошкой дорожки. Старший группы, сунув руки в карманы курил в сторонке сигарету и наблюдал за работой.
- Приехали, - открыл дверцу Александр. - Это сан-блок. Здесь ты пройдешь полную санитарную обработку прежде, чем наденешь новую немецкую форму. Прошу…
К автомобилю подошел младший офицер. Александр представил его Михаилу:
- Начальник медицинской службы лейтенант Нойманн. Поступаешь в его распоряжение. После санобработки тебя отведут в казарму.
- А как же мои личные вещи? - заволновался Мишка по поводу своей спичечницы. - Майор пообещал, что мне их вернут.
- Вернут, не беспокойся…
Александр вновь уселся в темно-серый Опель, а Протасов в сопровождении немецкого лейтенанта поплелся к входу в барак.
На крыльце он внезапно остановился. Мгновение назад его взгляд, бездумно скользивший по дорожке из кирпичной крошки и по работавшим курсантам, случайно наткнулся на курившего в сторонке старшего. Мужичок был маленького роста, немного сутулый. Смоля сигарету, он почему смотрел на новичка с хитрым прищуром. Козырек суконной пилотки отбрасывал на его лицо густую тень, и все же цепкая зрительная память Михаила с небольшим запозданием определила знакомые черты.
- Амбал?! - изумленно прошептал он.
Но военный врач не дал задержаться на крыльце.
- Вам нужно поторопиться, рядовой, - сказал он по-немецки и потянул за рукав. - Через час вы должны стоять в строю.
* Fahret (нем.) - проезжайте
Глава одиннадцатая
Москва; июль 1945 года
- Особистов, Костя, мы недолюбливали. Они это видели и к нам в разведку нос не совали. Не проходили их хитрые фокусы, потому что у нас была круговая порука. В хорошем смысле этого выражения…
Свободных легковушек в этот будний в Управлении не оказалось - все разъехались по срочным делам. Василькову, Егорову и Киму пришлось загружаться в скрипучий «тарантас» - так муровцы называли автобусы ЗИС-8 довоенного производства. В жару и в холод ездить на них было тяжеловато. Если в жару спасали сдвижные стекла в окнах, то зимой тепла от слабенького мотора едва хватало для обогрева водителя.
Распределив обязанности, сотрудники группы Старцева «рыли землю» - перелопачивали архивные материалы; по второму, а то и по третьему разу встречались со свидетелями, обсуждали различные версии, строили предположения… И никакого проку с этого не имели. Из скудного списка идей самой перспективной (или по правде сказать - единственной рабочей) оставалась та, которую подбросил майор Васильков. Никаким другим способом выйти на Амбала не светило. Егоров с Горшеней даже смотались в пару московских тюрем и переговорили со старыми «знакомцами» из авторитетных блатных. Васю Егорова блатные уважали за его справедливость, за человеческое отношение. Платили тем же, выручая нехитрой информацией. Если, конечно, слив такой информации не шел вразрез с воровским кодексом. Но в этот раз не помогли и уркаганы. Один сказал, будто знал Амбала и встречался с ним до войны; с тех пор сведений о нем не имел. Другие вообще о таком не слыхивали.
- …В конце сорок четвертого подкатил ко мне один капитан из Особого отдела, хотел завербовать. «Ты, дескать, ротный, заслуженный разведчик, коммунист. Мы на тебя надеемся…» - продолжал отвечать Васильков на вопросы Кима. - Отшил я его сразу. Сказал, если чего заметим - без вас разберемся. Сами.
- Ого, - уважительно покачал головой молодой лейтенант. - Лихо вы с ним. И он это стерпел?
- Спокойно отвалил, потому что ожидал подобный ответ. В разведке, Костя, хватало отчаянных голов, способных на что угодно. Мои ребята не смотрели на звания, на должности. Как-то в Польше по нашим тылам гонял на виллисе пьяный генерал - заместитель командира корпуса. Известный самодур и матершинник. Порядки наводил. Нарвался на сержанта из моей роты, которого я отправил в тыл за боеприпасами…
Олесь Бойко и Ефим Баранец по заданию Старцева пытались раздобыть дополнительную информацию о погибшем на фронте Михаиле Протасове. В архивах новой информацией разжиться не удалось - Протасов был новичком, слишком мелкой и незаметной сошкой в криминальном мире, чтобы заводить на него отдельное архивное дело. Тем не менее, Бойко кое-что отыскал, а именно встретился с подполковником запаса Скрябиным, в 1941 году командовавшим отдельной ротой. То, что этот израненный мужик, еле ходивший на костылях, выжил - было настоящим чудом. Протасова он, конечно же, не помнил - через отдельную роту таких прошло несколько тысячи. А вот штурм Одоева запомнил хорошо. «В дивизию пришла директива «Завтра, 21 декабря, в честь дня рождения товарища Сталина овладеть Одоевым», - рассказывал он. - С десяток раз мы поднимались в атаку, пытаясь форсировать узкую реку. Немец в ответ открывал шквальный огонь из пулеметов и орудий. Народу там полегло - не счесть. Одоев взяли 22 декабря. Погибших солдат потом хоронили в общих братских могилах. Кого опознали, а от кого только руки-ноги остались…»
- …Генерал остановил нашу полуторку, выхватил пистолет и давай брызгать слюной: «Да я тебя, суку этакую! Какого х… драпаешь в тыл?! Разворачивай или пристрелю как собаку!..» Сержант поднял автомат, передернул затвор и такими же матюками в ответ: «Ты что, сучара, смерти захотел?! Совсем страх потерял, морда генеральская?!»
Ким восхищенно прошептал:
- Вот это я понимаю!..
Повторно изучая материалы, оперативники отметили одну интересную особенность, касающуюся главаря банды. Как было известно, 22 сентября 1941 года банда молодых парней под предводительством Амбала средь бела дня напала на инкассатора и его охрану возле продуктового магазина на Большой Пионерской. Водителю Петренко (орденоносец, участник Гражданской войны) удалось отбить нападение - одного он уложил на месте и двоих ранил. Одним раненым оказался Протасов, вторым - сам Амбал. То бишь Сермягин Николай Анатольевич. Так вот этот проныра Сермягин вторично за свою криминальную карьеру использовал трюк с побегом из больницы. Рана была довольно опасной - выпущенная из нагана пуля застряла в правом легком, и поэтому находящегося в больнице подранка серьезно не охраняли. Полагали, он и встать-то не сможет. Выставили сменный пост у палаты, где Сермягина готовили к операции и принялись ждать, когда доктора его выходят. А он возьми да удери через окошко. Связал две простыни с пододеяльником и втихоря спустился со второго этажа. Только его и видели.
- И что же было потом? – любопытствовал Костя. - Небось наказали того сержанта?
Заканчивая свой рассказ, Васильков усмехнулся:
- Черта-с-два его наказали. Генерал тот мигом протрезвел, нырнул в свою машину и умчался в сторону штаба. А моему сержанту ничего за это не было, хотя об этом случае узнали многие. Похоже, генерал сам не желал поднимать шум, чтоб не прослыть идиотом…
* * *
Сегодня оперативники спланировали очередное посещение одной из дальних московских тюрем. Васильков, Егоров и Ким по просьбе Старцева отправились туда, где осенью 1941 года во время следствия содержался Михаил Протасов. В ходе розыскных действий группа выяснила, что обоих следователей, раскручивавших дело по нападению на инкассатора, нет в живых. Первый добился отправки на фронт и погиб под Сталинградом. Второй скончался годом позже - в конце сорок третьего, когда в Москве и многих других городах СССР бушевала страшная эпидемия гриппа. Зато остался в живых некий Евстигней-посонник, иногда использовавшийся сотрудниками НКВД в качестве подсадного. Он отбывал пятнадцатилетний срок за целый букет ночных краж. В силу преклонного возраста и слабого здоровья Ев-стигней стал ссученным - согласился работать на администрацию тюрьмы, а также снабжать следователей информацией в обмен на то, что его не отправят в лагерь. Все ж таки пребывание в московской тюрьме было несравнимо с тяжелейшей лагерной работой.
К этому персонажу, захватив гостинцы, муровцы и приехали.
- …В камере-то небось дымить не разрешают? - спокойно, по-домашнему интересовался Егоров, будто знал сегодняшнего собеседника много лет.
- Не разрешают, гражданин начальник, - наслаждался табачным дымком Евстигней. - А мне страсть, как хочется. Только тут душу и отвожу.
- Ну, кури-кури, не стесняйся…
Встреча происходила с глазу на глаз в специальной комнате для свиданий. Тюремная охрана привела сюда Евстигнея по просьбе оперативников и удалилась в коридор. Разговор поручили опытному Егорову - он лучше всех умел общаться со здешним контингентом. Ким торчал у двери, Васильков прогуливался вдоль стены под узким оконцем, расположенным под самым потолком. На столе помимо папирос перед старым ургаканом лежал объемный кулек чая и три куска комкового сахара - гостинцы, ценившиеся в неволе превыше остального.
- Как же так получается, Евстигней? - закидывал Василий вопросы промеж расслабленной беседы. - Он вроде как простачок, неумеха - подстрелили на первом же дельце. А расколоть ты его не сумел.
- Не сумел, начальник - отпираться не буду. Он как заладил свое, так ни на шаг в сторону не отошел.
- А что конкретно он говорил?
- Накануне, стало быть нападения познакомился с блатными в каком-то сквере.
- В каком сквере?
- Извиняй, начальник, запамятовал - пять годков уж минуло. Нормальными, говорит, пацаны показались - угостили винцом, побазарили. Ну и предложили срубить легких бабок.
- И он так сразу согласился?
- Сказывал, что изголодался сильно - даже ребра свои показывал. Потому и дал слабину.
- Что сказывал по банде? - гнул свою линию Василий.
- Двоих назвал. Экибастуз и… - наморщил лоб Евстигней. Пожав плечами, предположил: - Серый, что ли… Всего-то их пятеро было вместе с Мишкой. Двоих он не упомнил, а двоих, стало быть, назвал.
- Ну и как он тебе?
- Крепкий малый. И я неделю его по-всякому пытал - ни шиша не добился. И на допросах его опосля здорово обрабатывали. А он молчал. Никого из своей компании не сдал. Так что ежели пошел по воровской стезе, то нервишек вашему брату попортит.
- А ты ничего про него боле не слыхивал?
- Не, - крутанул плешивой башкой Евстигней. - Не видал, не слыхал…
Как Егоров и ожидал, подсадной Евстигней новой информации в расследование не привнес. Подтвердил лишь некоторые предположения относительно личности Михаила Протасова, не более того. Поблагодарив тюремное начальство, муровцы загрузились в «тарантас» и поехали в Управление…
* * *
Покачиваясь и поскрипывая рессорами, автобус не спеша катил в сторону Петровки. Отъехав от тюрьмы, сыщики молчали. Лишь водитель «тарантаса» - пожилой Павел Гордеевич - крутил баранку да что-то напевал в пышные седые усы.
Расположившись в середине салона, где меньше трясло, муровцы молчали. Потом Егоров, видать припомнив разговор по дороге в тюрьму, очнулся.
- Да, про разведку много ходит легенд, интересных или веселых историй. Так ведь и у нас тут в тылу порой такие казусы случались, что волосы дыбом вставали, - посмеиваясь, сказал он. - Вы про кражу шифровального аппарата слыхали?
- Нет, - хором ответили Васильков с Кимом.
- Рассказать?
- А чего ж? Давай.
- Игнатич, я закурю? - крикнул Василий водителю.
- Кури, - отмахнулся тот.
- В сорок первом это случилось. Зимой… - капитан до предела сдвинул вперед половинку оконного стекла и подпалил беломорину. - К нам в МУР заявились товарищи из НКГБ сразу в кабинет Рудина*. Так мол и так, товарищ комиссар, беда у нас, выручайте. При транспортировке из кузова грузовика пропал трофейный шифровальный аппарат. В кабине помимо шофера сидели двое конвойных солдат и теперь им за утерю особо ценного оборудования грозит расстрел. Рудин был сыщиком от бога - недаром в Угро работал с двадцать первого года. Попросил доставить к нему этих горе-солдатиков. Те перед ним едва не на колени: «Христом-богом клянемся, что не крали аппарат и не знаем, куда он подевался». Тогда Рудин отобрал десять оперативников и приказал проследить весь путь грузовика…
Пристроившись в хвост длинной пробки, «тарантас» остановился. Навстречу двигалась длинная колонна техники с солдатами, прицепленными орудиями, полевыми кухнями.
- С учений штоль каких? - предположил Павел Гордеевич.
- Из Европы возвращаются, - сказал Васильков. - Видите, на бортах белой краской написаны буквенные обозначения?
- Есть такое дело.
- Последние буквы - «ПЛ». Значит, пересекали польско-советскую границу. На расформирование небось едут, потому никакой секретности…
При ближайшем рассмотрении техника действительно выглядела неважнецки: пробоины, вмятины и сколы от пуль, щитки на некоторых орудиях вырваны. От заводской темно-зеленой краски почти ничего не осталось.
- А я полагал, наших бойцов по «железке» возвращают, - подивился водитель.
- И по ней возвращают. Только на всех эшелонов не хватает. С мая месяца по репарации из Германии вывозят технику, станки, стройматериалы… Десятки грузовых эшелонов в день. Вот и приходится кому-то дорожную пыль глотать.
Помолчав, Павел Гордеевич вздохнул:
- Много их. Кажись цельная дивизия. Придется обождать.
Делать было нечего, и Костя Ким попросил Егорова продолжить рассказ о пропаже шифровального аппарата.
- Мне тоже пришлось заниматься поиском того аппарата, - затушил Василий окурок о каблук ботинка. - Изучили мы маршрут грузовика и в одном из городских кварталов заметили ватагу пацанов, цеплявшихся крюками за проезжавшие мимо машины. Самые отважные и ловкие запрыгивали в кузова и сбрасывали дружкам различные вещи. Одного поймали, припугнули судом военного времени, ну он и раскололся. Сказал, что некий Ванька на прошлой неделе вытащил из грузовика «непонятную машинку». Нашли этого Ваньку. Тот особо и не отпирался. «Ну вытащил какую-то ерунду. Поигрался, покрутил и выбросил за ненадобностью в подвал пустующего магазина…»
- Вот дают, сорванцы! - подивился Костя. - И вы отыскали аппарат?!
- Отыскали. В том самом подвале под магазином. И спасли, между прочим, конвоиров от смерти, - засмеялся Егоров.
Это была не вся история, и он хотел продолжить, но тут у правого борта «тарантаса» мелькнула тень. В ту же секунду в проем сдвинутого окошка влетел темный предмет, вскользь задевший голову Василия. Тот вскрикнул, схватился руками за темечко и начал заваливаться в проход между сидений. Предмет же, изменив направление, поскакал по полу в переднюю часть салона.
Никто из сидящих в «тарантасе» не понял, что произошло. Никто, кроме Василькова. От его расслабленности в один миг не осталось и следа. Резким толчком уложив на сиденье Костю, он прыгнул к Егорову, схватил его за пиджак и рванул назад - подальше от остановившейся на полу под ногами Павла Гордеевича гранаты.
* Рудин Касриэль Менделевич (1898-1945) - комиссар милиции 3-го ранга, начальник Московского уголовного розыска с 1939 по 1943 годы
Глава двенадцатая
Варшавская разведшкола - Москва; декабрь 1941 - июнь 1942 года
- Да уж в Польше всяко поспокойней, чем в сталинском лагере под названием «СССР». Не, мне тут нравится, - улыбаясь зимнему солнышку, рассказывал Амбал. - Зима теплая, продукты вкусные, яблок хоть обожрись. Вот потому и решил тут остаться.
- Как же ты здесь останешься? Окончишь школу и забросят куда-нибудь, - возразил Мишка.
Старый кореш хитро прищурился.
- А я попытаю счастья. Способ один имеется. Говорят, работает.
- Поделишься?
- Тебе скажу. На самом деле, никаких секретов в том способе нет. Я хожу на занятия вместе с группой, но успехов в учебе не выказываю. Во всем разбираюсь, все понимаю. Даже получше разбираюсь, чем остальные, но делаю вид, что туповат…
После санобработки коротко подстриженный, начисто вымытый в душевой и осмотренный с ног до головы пятью медицинскими специалистами, Мишка получил по своим размерам нижнее белье, немецкую полевую форму, сапоги, головной убор и даже два носовых платка. Все было новеньким, пахло вещевым складом. Переодевшись, он предстал перед лейтенантом. Тот оглядел его, поправил пилотку, затянул потуже ремень и кивнул: «Gut. Folge mir…»* И лично отвел новичка в предварительный лагерь, где передал его командиру только что сформированного подразделения.
- …Но тебя могут отчислить из школы, и отправить в концлагерь, - напомнил Протасов.
- Хрена-с-два меня туда отправят! - засмеялся Амбал. И показал треугольную нашивку на рукаве: - Видал?
- Что это?
- Месяц назад меня назначили старшим учебной группы, а не так давно дали ефрейтора. И все потому, что я выкладываюсь по полной на хозяйственной работе. Ну и дисциплина в группе что надо. Усек?
Мишка на пару секунд задумался. И, пожав плечами, предположил:
- Думаешь, им нужны в тылу хорошие младшие командиры?
- Верняк! В этой школе есть несколько теплых должностей. Кладовщики, заведующий санитарным блоком, начальник столовой… Самый край - санитаром или во взвод внутренней охраны. Все эти фанфароны постоянно при деле, их никуда не отправляют.
- А они из бывших курсантов?
- Верняк! Почти все я уже наводил справки. В этой школе только администрация, офицеры и инструкторский состав из немчуры. Остальные из наших. Из курсантов вообще мало охотников возвращаться в СССР. Человек пять идейных наберется из сотни. А прочая шобла согласилась пройти эту школу, чтоб не чалиться в лагере на жидкой баланде…
Амбал сам нашел Протасова в предварительном лагере. Внутренняя охрана его хорошо знала и пропустила без лишних вопросов. В лагере проныра-недоросток ориентировался как в своем родном московском районе от Таганки до Волочаевской, потому сыскать новичка в свежем подразделении не составило труда. Дождавшись окончания построения, он угостил помощника командира взвода сигаретами и забрал на полчаса своего кореша. Обосновавшись в ближайшей курилке, они принялись наперебой рассказывать друг другу о том, что произошло после налета на инкассатора…
Протасов был буквально сражен внезапным появлением Амбала, коего считал погибшим. Общаясь с ним, он еще с четверть часа не верил в реальность происходящего.
- Как же так?! Мы же бежали рядом! Я же видел, как ты запнулся, грохнулся плашмя и лежал неподвижно, покуда меня с раненой ногой не огрели наганом по жбану! - горячился он.
- Было-было, - усмехался в ответ кореш. - Про Куцего знаю точно: помер там же у магазина, не отбежав и десятка шагов. А меня в спину пуля ужалила. Да так, что дышать не мог; кровь хлынула горлом. Уткнулся мордой в асфальт и понимаю, что уйти не смогу. В общем, взяли меня тепленького…
После Амбал поведал, как легавые его обыскали, вместе с санитарами погрузили в карету скорой помощи и отправили в больничку. Там его одежду покромсали на лоскуты, осмотрели, перебинтовали, поставили укол. Находясь в палате, он слышал, как врачи говорили о застрявшей в легком пуле, как обсуждали сроки проведения операции…
В первый день Амбал чувствовал себя хреново. С трудом дышал, постоянно харкал кровью, а от сковавшей слабости еле двигал пальцами рук. Потом до него дошло: это от потери крови, и для того, чтоб быстрее восстановиться, нужно больше жрать.
На второй день боль в груди поутихла, кровь горлом больше не хлестала, молодой организм боролся за продолжение жизни. Бандит претворялся умирающим, но налегал на скудную больничную пищу, просил добавки. Персонал шел навстречу, так как «важную персону» охранял сотрудник милиции.
Все три дня на больничной койке Амбал напрягал извилины и решал, как поступить дальше. Дождаться операции, чтобы здоровеньким предстать перед пролетарским судом и подыхать потом на лесоповале. Или попытаться сбежать на волю с пулей в правом легком. На волю страсть как хотелось, но было боязно - вдруг с проклятым свинцом в теле он через неделю загнется? Помирать молодым не хотелось. Он только обрел нормальную житуху, только намеревался перейти от мелких краж к серьезным делишкам.
В трудном выборе помог случай. Менявшая под ним утку нянечка - пожилая сварливая баба Груня - на третий день его пребывания в палате проворчала: «Чего прикинулся юродивым? До уборной дойти не может, антихрист! Мой Степан с Первой мировой с осколком в грудине возвернулся и ничего. Здоровее прежнего был. И уголь заготавливал, и мебель починял, и на работу в артель пристроился. А этот лежит и лежит. У, деспот малахольный!..»
Монолог больничной няньки воодушевил и подтолкнул к действию. Поздно вечером Амбал притворился спящим, заодно усыпив бдительность сидящего за дверью палаты легавого. Медленно сев на кровати, ощупал бинтовую повязку на груди и прислушался к своему состоянию. Голова кружилась, но в целом он чувствовал себя сносно.
Тогда он поднялся и мелкими шажками дотопал до окна. Его правая створка легко открылась, стоило приподнять шпингалет. «Третий этаж», - выглянул молодчик наружу.
Вернувшись к кровати, он принялся мастерить из простыней и пододеяльника подобие веревки. И через пять минут бесшумно перевалив подоконник, приступил к спуску…
- Что-то я ни хрена не понимаю, - качнул Мишка стриженой головой. - Как же ты оказался здесь?! Ведь я на допросах никого не сдал, поэтому про тебя, Степку, Чуваша и Куцего легавые не знали! Я на всех допросах лепил им про Экибастуза и Серого.
- Ты держался молодцом, Миха, - похлопал Амбал кореша по спине. Взглянув на часы, поднялся: - Тебе пора возвращаться в барак. А о том, каким дурным ветром меня сюда занесло, расскажу в следующий раз…
* * *
Протасов угодил в весьма престижную разведывательную школу абвера. Размещалась она в двадцати километрах восточнее Варшавы в местечке Сулеювек на бывшей даче Пилсудского**, и имела номер полевой почты 57219. Густой лес, тишина, пешие патрули вокруг глухого периметра из колючей проволоки. Лишь в пятистах метрах к югу по «железке» каждые двадцать минут грохотали поезда.
Школа была образована в октябре 1941 года и подчинялась непосредственно штабу «Валли»***. Тщательно подобранный преподавательский и инструкторский состав готовил здесь агентов-разведчиков и радистов. На территории располагались фотолаборатория, мощная радиостанция, мастерская по изготовлению фиктивных документов, а также общежития офицерского состава. Начальником школы числился майор Моос, которого почему-то называли «Марвиц». Одним из заместителей работал уже знакомый Михаилу обер-лейтенант Александр Эфлинг.
Из десятка близ расположенных концлагерей сюда привозили завербованных советских военнопленных младшего и среднего командного состава со средним и высшим образованием. Не брезговали немцы и вербовкой бывших уголовников - этого «добра» в школе также хватало. Около сорока процентов из набранных курсантов в процессе обучения отсеивались и снова возвращались в лагеря. Оставались наиболее способные и трудолюбивые.
Одновременно в Варшавской школе обучалось до трехсот пятидесяти человек. Срок обучения зависел от способностей контингента и потребности в агентуре, но не превышал полугода. Курсантам запрещалось покидать территорию школы и общаться с местным населением.
Варшавская школа являлась центральной и во многом показательной по методике подготовки квалифицированной агентуры абвера. Одним из местных изобретений была психологическая подготовка агентов путем метода «взаимного допроса». Курсантам разрешалось употреблять слово «товарищ», разучивать и петь советские песни, читать советские газеты. Чтобы, как выражались немецкие сотрудники «не отрываться от придуманного большевистскими пропагандистами реализма». На специальных макетах советских городов курсанты учились ориентироваться, следить за «объектами», маскироваться. Раз в месяц практиковались письменные работы, в которых будущие агенты обосновывали собственные планы борьбы с большевизмом. Помимо идеологических целей эти откровения еще крепче «привязывали» агента к здешним немецким шефам.
В школе каждый курсант имел псевдоним; свои настоящие имена и фамилии упоминать категорически запрещалось. Амбала теперь величали Сербом. Протасов стал Пичугой.
Окончив полный курс обучения, разведчики, радисты и диверсанты переводились в специальный лагерь, где получали самые свежие данные по работе в советском тылу. А также фиктивные документы, радиостанции, шифры, советские деньги, оружие и снаряжение. Через семь-десять дней агенты перебрасывались во фронтовые подразделения абвера, а те переправляли их в советский тыл.
* * *
За первые три-четыре дня, проведенные в предварительном лагере, Протасов вымотался так, что едва передвигал ноги. Рано утром его учебная группа в составе подразделения бежала два круга вдоль периметра из колючей проволоки, затем занималась на снарядах. После завтрака ефрейтор вел курсантов в учебные классы, где офицер-преподаватель рассказывал им на свежую голову об ужасах коммунистического режима. Потом группу отправляли на уборку территории, затем следовал час строевой подготовки. После обеда разрешалось десять минут покурить и снова в класс, изучать основы разведывательной или диверсионной работы… Свободного времени у будущих агентов практически не было, если не считать получаса между вечерним построением и отбоем.
Впрочем, подобие выходного дня в распорядке недели все же имелось. В воскресный день начинался с той же зарядки, однако после завтрака курсантов не отправляли прибирать территорию и не заставляли маршировать на плацу. До обеда все занятия проходили исключительно в классах. После обеденного перекура курсантов ждала баня, смена нательного и постельного белья и свободное время до ужина. А после ужина в деревянном бараке с вывеской «soldatenverein»**** демонстрировались кадры немецкой кинохроники, предварявшие художественную киноленту.
Протасов с нетерпением ждал ближайшего воскресенья, в надежде повидать Амбала. Однако тот появился только через неделю. Мишка успел помыться в бане, сменить белье. И тут дежурный выкрикнул:
- Курсант Пичуга, на выход!
У входа в барак прохаживался Амбал с новенькими нашивками на рукавах. Со стороны картина выглядела комично: высоченный дежурный стоял на вытяжку перед заморышем, что был на три головы ниже ростом.
- Держи. Это тебе, - протянул Амбал гостинец пачку немецких сигарет. - Все получше ядреной советской махорки.
В курилку не пошли - она была полна отдыхавших от работы и занятий курсантов. Решили прогуляться по гаревой дорожке вдоль бараков.
- У тебя уже две нашивки, - покосился Мишка на рукав кореша.
- Позавчера на вечернем построении зачитали приказ, - горделиво заулыбался тот. - Теперь я обер-ефрейтор.
- Рассказывай. Мне не терпится узнать, как ты попал в Польшу.
Почесав выбритый затылок, Амбал признался:
- Ненароком вышло. Я и ведать не ведал, что так сложится. После того, как сбег с больнички, первым делом вскрыл замок какой-то коммуналки. В тамошнем коридоре снял с веревки сушившуюся одежду, подобрал обувку, прихватил ватник - по ночам-то в конце сентября не жарко. Кое-как доковылял до Зойкиной квартиры, а там… Хорошо, остерегся и сначала глянул в окно, а не напрямки в дверь вломился…
Десяток шагов кореш шел молча. Лицо его стало серым, каменным. Лишь желваки на скулах ожили и беспрестанно натягивали загоревшую кожу.
- Что же ты там увидел? - сгорал от нетерпения Мишка.
- Узрел, как наши кореша спелись с анархистом Шведом. Помнишь такого?
- Васька Швед? От которого ты ныкался в ту ночь?
- Верняк, от него. Вор обосравшийся! Чтоб его на перо посадили! Представляешь, сидит за нашим столом, жрет водяру. Зойка у него на коленях прыгает, что-то щебечет, смехом заливается. Как бановая бикса*****, ей богу… Меня в камеру не успели определить, а ее уже другие за литавры****** мацают. Рядом Чуваш и Степка-свисток с перевязанной башкой.
- Как же так? - подивился Протасов. - Они ж корешами твоим были!
- Были, да сплыли. Степке, как я выяснил позже, у магазина пулей ухо отшибло. Ну и с инкассатором дело не выгорело. Вот и затаили на меня обиду. А тут еще Швед нарисовался. Стою сбоку от оконца, слушаю, как он их подзуживает: «Какого хрена вы под Амбалом ходили?! Он же пропащий, неудачник! Он выше карманника никогда не подымется! Айда под меня! В рыжье******* можа купаться не будете, но красивые бабки на кармане не переведутся, зуб даю…»
- И что же они?
- Ударили по рукам. А закончился базар тем, что Швед пообещал достать меня через своих корешей даже в торбе********. С-суки позорные… Была б при мне моя волына - угомонил бы всех, не раздумывая.
Дойдя по дорожке до соседнего барака, они завернули в пустующую курилку, присели на лавку. Закурили.
- И тогда ты решил свалить из Москвы? - предположил Мишка.
- А что мне оставалось делать? Слухи о моем побеге с больнички мигом долетели б до Шведа. Имелась у меня на примете надежная хаза, где можно было залечь и не дышать. Но про нее знали Степка с Чувашем…
Повествуя о своих злоключениях, Амбал будто заново переживал события трехмесячной давности. Он тяжело дышал, скрежетал зубами, отпускал ядреные матюги.
Затушив в сердцах окурок овальной немецкой сигареты, продолжил:
- Короче, остался я не при делах и с пулей в легком. На кармане пусто, жрать охота, в грудине побаливает. Добрел в ночи до хлебного магазина, дождался приезда фургона под разгрузку, дернул три буханки и рванул к ближайшей «железке». Там залез в стоявший бочкарь********* и укатил из Москвы.
- И куда ж ты мотанул?
- Мне в тот час так хреново было, что я поначалу и не понял, куда чухает поезд, - рассмеялся Амбал. - Под утро гляжу - на юго-запад. Бензин что ли вез или соляру. Тут и вояк с техникой стало поболе, суета вокруг, вдали грохочет. Сиганул я с поезда в какой-то лесочек, забрел поглубже, затаился. А часа через три немцы начали наступление, и тут такое закрутилось! Снаряды рвутся, в небе самолеты гудят, наши улепетывают - один прям на меня выскочил, так от страха, чуть штаны не намочил. Еще через час лесок тот прочесывали немцы, ну и взяли меня под белы рученьки. Поначалу в военнопленные определили, а я свою линию гнул: не был никогда военным и все тут! Приврал, конечно, что ненавидел Советскую власть; потому и в урки подался, что не желал жить по их законам… Пару недель проверяли. А когда все подтвердилось, положили в госпиталь, вынули из меня пулю и предложили поехать сюда под Варшаву. Вот так я и оказался здесь…
* * *
Пребывание в предварительном лагере длилось ровно три недели. На итоговом построении один из офицеров зачитал список курсантов, прошедших все испытания и проверки. Их ждал перевод в основную разведшколу. Остальные, а таких набралось процентов тридцать, должны были вернуться в концлагеря.
Услышав свою фамилию в списке, Мишка выдохнул и расслабился. В концлагерь ему совсем не хотелось не для того он в кабинете советского следователя согласился отправиться на фронт.
Сразу после построения, будущих агентов перевели на территорию школы. Здешние бытовые условия тоже не походили на санаторные, но слегка отличались от лагерных в лучшую сторону. К примеру, вместо общей бани, в каждом бараке имелся свой душ, а в столовой к завтраку подавали по стакану молока и по кусочку сливочного масла.
Утром следующего дня курсантов заставили принять присягу на верность рейху. А дальше закрутилась еще более насыщенная учебой и тренировками жизнь. Свободного времени по-прежнему не хватало, зато занятия стали интереснее. Строевая подготовка из распорядка исчезла, уборка территории сократилась вдвое. Несколько часов в неделю курсанты изучали боевые искусства: борьбу, бокс, обращение с холодным оружием. Добавились радиодело, топография и картография, ориентирование на местности, методика сбора информации, подрывное дело, особенности поведения в советском тылу и при задержании, стрелковая подготовка.
В предварительном лагере Протасов показал неплохие результаты освоения новых предметов и при распределении попал в группу разведчиков глубокого тыла. Этих агентов в разведшколе обучали по шесть месяцев.
На территории школы он часто пересекался с Амбалом. Тот уже щеголял с нашивками штабс-ефрейтора, а в марте 1942 года - после окончания полного курса - поменял и погоны, став, как и все выпускники унтер-офицером. Этот проныра все-таки осуществил свой хитрый план: командование Варшавской разведшколы посчитало его недостаточно сильным агентом, но по достоинству оценило исполнительность, организаторские способности, строгость и требовательность. В итоге его оставили в разведшколе, назначив на должность старшины курса. Амбал ликовал.
Протасов тоже продвинулся по службе. Через три месяца занятий в его учебной группе были сформированы две команды по девять человек (позже десятым членом команды становился радист). Одну из них возглавил Михаил. За оставшиеся три месяца подготовки по задумке абвера эти команды должны были стать спаянными коллективами, которым предстояло работать в глубоком советском тылу.
* * *
- …И запомните: у тех, кто часто пользуется пистолетом или револьвером, на пальцах всегда остаются следы от сгоревшего пороха. Так что в гостях у большевиков не советую демонстрировать свои руки… - расхаживал перед строем только что набранных курсантов Амбал.
Чуть поодаль стоял Протасов, дожидаясь, когда кореш закончит наставления и распустит строй. Мишка только что окончил полный курс обучения в Варшавской разведшколе и будучи старшим команды получил звание фельдфебеля. С минуты на минуту он с подчиненными должен был отбыть в спец-лагерь для получения свежих данных по работе в советском тылу.
Наконец, послышалась зычная команда «Разойдись!», и Амбал направился к Протасову.
- Ну что, Миха, вот ты и обогнал меня по службе! От фельдфебеля до офицерских погон - два плевка! - хохотнул он и хитро прищурился: - Собрался проведать родину? Не ссыкотно туда возвращаться?
- А у меня есть выбор? - усмехнулся тот. - Ты же занял последнюю теплую должность в школе.
- Это точно! Успел вскочить на подножку…
Рядом никого не было, но Амбал на всякий случай огляделся по сторонам и негромко спросил:
- Куда, если не секрет?
- Москва. Только это между нами.
- Само собой.
- Сегодня в спец-лагерь, через недельку в прифронтовую зону, а там через линию фронта и…
Что последует за этим «и», они не знали. Заброска групп и агентов-одиночек в СССР производилась без назначения конкретного срока возвращения. Сколько агентов успешно выполнило задание и вернулось, а сколько погибло или сгинуло без вести в застенках НКВД - можно было только догадываться.
- Ну, держи кардан, - подал Амбал руку. - Фарта тебе. Авось свидимся.
Пожимая крепкую ладонь, Мишка замялся.
- Слушай, такое дело… Помнишь мою спичечницу?
- Бронзовую? Верняк - помню.
- Я сегодня был у майора Марвица на итоговом инструктаже и попросил вернуть ее мне. А он, сучара, с такой ухмылочкой отвечает: «Нам стало известно, что вы очень дорожите этой вещицей. Она останется здесь до вашего возвращения».
Амбал развел руками:
- А на кой она тебе сдалась? Прикупишь на московской блошке другую.
Мишка и вправду не очень верил в свое возвращение. Нет, погибать он не собирался. Равно как и рисковать жизнью в Москве ради выполнения полученных в разведшколе заданий. Не порывая связей с немецкими шефами, вернуться к привычной криминальной жизни - вот о чем мечтал он, затевая долгую игру после того как загремел в камеру московской тюряги. Большинство из его команды придерживались того же мнения - за три месяца совместной подготовки он неплохо узнал подчиненных, их мысли, намерения. Все они думали примерно одинаково: обосноваться в Москве и ждать, как будут дальше развиваться события на фронте. Если попрут немцы - придется форсировать работу в советском тылу и выслуживаться перед новыми хозяевами. Если возьмут верх Советы - группа уничтожит все, что связано с абвером и станет обычной московской бандой. Второй вариант возвращения в рейх не предусматривал. А значит ставил жирный крест на Мишкиной спичечнице, на его мечте узнать тайну рода Протасовых и отыскать несметные богатства своего известного предка - сенатора, действительного тайного советника, масона Александра Павловича Протасова.
Немного помедлив, Мишка решился и рассказал Амбалу, почему он так дорожил бронзовой вещицей.
* Gut. Folge mir (нем.) - Хорошо. Следуй за мной
** Пилсудский Юзеф Клеменс (1967-1935) - военный, государственный и политический деятель Польши. Первый глава возрожденного Польского государства, основатель польской армии, маршал
*** Штаб «Валли» (нем. Stab Walli) - специальная разведывательная структура управления Абвер-заграница, созданная в июне 1941 года. Основными задачами являлись разведывательная, контрразведывательная и диверсионная работа против Советского Союза
**** soldatenverein (нем.) - солдатский клуб
***** Бановая бикса - вокзальная проститутка
****** Литавры - женские груди
******* Рыжье - золото
******** Торба - тюрьма
********* Бочкарь - товарный поезд с цистернами
Глава тринадцатая
Москва; июль 1945 года
Прогремевший взрыв разворотил переднюю часть автобуса, вынес все стекла и нашпиговал осколками водителя. Никто из сыщиков благодаря отменной реакции Василькова не пострадал. А Павел Гордеевич, что-то шепча посиневшими губами, умер у Егорова на руках.
Через пятнадцать минут после звонка дежурному, к замершему посреди улицы автобусу прикатило несколько машин из МУРа и НКГБ. Приехал даже сам комиссар Урусов. Разбирались долго. Измеряли, фотографировали, опрашивали свидетелей…
В Управление Васильков, Егоров и Ким вернулись только к вечеру после оперативных мероприятий, связанных со взрывом гранаты. Все были мрачные, уставшие, голодные.
Соорудив по кружке крепкого чая, устроили короткий «разбор полетов». Каждый оперативник в течение двух-трех минут докладывал, чем занимался в течение рабочего дня и что сумел «накопать». Сам Старцев до взрыва торчал на совещании руководства МУРа, но особенно по этому поводу не горевал - помочь товарищам в оперативном расследовании все равно было нечем. Оно лишь называлось «оперативным», а на деле не сдвигалось ни на йоту. А тут еще эта чертова граната…
- …Забросить ее в окно автобуса мог кто угодно, - настаивал Бойко. - И малолетний дурачок из хулиганских побуждений. И взрослый рецидивист в качестве мести за прошлые расследования. А может и кто посерьезнее, заметив, что мы идем по его следу.
- «Посерьезней» - это кто? - не понял Старцев.
- Кто-то из бывших диверсантов-разведчиков. Протасова, как мы выяснили, мертвым никто не видел. Поднялся вместе со всеми в атаку и не вернулся. А когда взяли Одоев, по словам ротного Скрябина погибших хоронили в братских могилах. Кого опознали, а от кого только руки-ноги остались. Протасова среди опознанных не было.
Иван Харитонович соорудил кислую мину:
- Понимаю, к чему ты клонишь. Но и ты пойми, Олесь, нужны веские доказательства его бегства к немцам. Если мы получим хотя бы один факт его измены, то моментально подключим к расследованию контрразведку. А там, глядишь, у нас и вовсе забрали бы это гиблое дело с убийствами. Только нет у нас на руках таких доказательств.
- А спичечница Протасова, которую Саня нашел в Польше?
- Олесь, ты третий день что ли в угрозыске! Контрразведка нас на смех поднимет, услышав о Саниной находке в польском лесу. То могла быть очень похожая вещица или та самая, но изъятая каким-нибудь фрицем у погибшего в Тульской области Протасов. Так что, извини. Пока одни предположения…
* * *
После взрыва гранаты в «муровском» автобусе, комиссар Урусов приказал подчиненным усилить бдительность и быть предельно осторожными. А группе Старцева выделил на ближайшую неделю легковой автомобиль с водителем, чтобы тот развозил сыщиков по домам после рабочего дня.
Василькова высадили из машины возле дома последним, и в свою комнату в большой коммунальной квартире он попал около девяти вечера. Супруга Валя в этот день дежурила и возвращалась со смены только в восемь утра.
«Привет, мой дорогой! - прочитал Александр послание на листке календаря. - Ухожу на дежурство. В белой кастрюльке тушеная капуста, в сковородке кусочек жареной рыбы. Не скучай. Люблю. Целую. Твоя Валя».
Улыбнувшись, он закинул на плечо полотенце и отправился в ванную комнату…
Ужиная в одиночестве за столом, Васильков продолжал размышлять над ходом расследования череды убийств. Думал он над этим и на общей кухне, споласкивая тарелку с вилкой. И дымя папироской в комнате у открытого настежь окна…
Умывшись перед сном, он вернулся в комнату и опять остановился у календаря. Вторично прочитав послание супруги, Александр оторвал листок и устало произнес:
- Ну вот и еще один день закончился. Тяжелый и бесплодный. Что нас ждет завтра?..
Расстегивая на ходу рубашку, он направился к кровати. И в друг остановился посереди комнаты. Быстро вернувшись к календарю, принялся внимательно рассматривать свежий лист с завтрашней датой.
Пространство рядом с входной дверью было плохо освещено. Василькову пришлось снять с гвоздя календарь и поднести его под оранжевый абажур.
- Так… проверим… Точно! - бормотал он. - Как же я раньше не сообразил - ведь это так просто!
Бросив календарь на стол, он отправился к висевшему в коридоре телефонному аппарату. Набрав номер дежурного врача Сокольнической инфекционной больницы, услышал голос супруги.
- Валюша, привет, - сказал он почти шепотом, чтоб не беспокоить соседей.
- Саша, ты?! - обрадовалась она звонку мужа.
- Я. Ты не занята?
- Нет, у нас пока все тихо. Что-то случилось?
- У меня к тебе один важный рабочий вопрос. Где хранится журнал приема больных, который вела Анна Протасова?
- Журнал… - на пару секунд задумалась супруга. - Полагаю, он сдан в наш больничный архив. А зачем он тебе?
- Хотелось бы на него взглянуть.
- Это, Сашенька, только завтра, потому что ключи от архива у главного врача.
- Спасибо, Валюша, ты меня очень выручила! Обнимаю тебя. До скорого… - нажал на рычаг аппарата Александр и, услышав гудки, набрал номер дежурного по Управлению МУРа.
* * *
Через час два фронтовых друга подъехали на служебном автомобиле к дому №6 по улице Мещанской. Поднявшись на второй этаж старого дореволюционного дома, позвонили в нужную квартиру.
- Кто там? - послышалось из-за двери.
- Уголовный розыск, - привычно ответил Старцев.
- Ох-х… И чего ж так поздно?.. Неужто до утра невозможно дотерпеть?.. - доносились стенания, покуда в скважине ворочался ключ.
Открыла сгорбленная старушка с темным морщинистым лицом.
- Здравствуйте, бабушка, - показал удостоверение Иван. - Нам нужна Круглова Екатерина Федоровна.
- Так спит уж небось. Проходите.
Вскоре в прихожей появилась заспанная женщина в застиранном врачебном халате. На вид лет сорок, усталая и с растрепанными волосами. Узнав зачем к ней пожаловали гости из уголовного розыска, пошла одеваться…
Спустя еще полчаса служебное авто тормознуло у главного входа в инфекционную больницу. Сыщики и главный врач подошли к запертой двери, позвонили.
Открывшая Валентина очень удивилась позднему визиту начальства, но увидев мужа и его старого друга, все поняла.
Круглова напрямки направилась к архиву. Погремев связкой ключей, отомкнула замок и несколько минут перебирала корешки однотипных журналов на полках высокого стеллажа. Васильков со Старцевым терпеливо ждали, переминаясь у двери…
- Держите, - наконец, нашла она нужный журнал.
Иван бережно принял его, нашел место, где была вырвана страница и, включив электрический фонарь, направил луч на предыдущий исписанный сверху донизу лист. Его товарищ, вооружившись лупой, принялся этот лист изучать…
- Есть! - воскликнул он. - Есть, Ваня! Несколько фамилий одним столбцом!
Оба с облегчением выдохнули. Внезапно осенившая Василькова догадка сработала.
- Вы здесь поработаете с журналом или заберете его с собой? - вернул их в реальность усталый голос Кругловой.
- Заберем, Екатерина Федоровна. Но потом обязуемся вернуть в полной сохранности.
- Не возражаю. Только напишите, пожалуйста, расписку. Это документ, и я за него отвечаю…
Глава четырнадцатая
Москва; июль 1942 - декабрь 1943 года
Пробыв в спец-лагере всего пять дней, команда Протасова ознакомилась со свежими данными по обстановке на фронте и внутри Советского Союза, получила фиктивные документы, простую неброскую гражданскую одежду, радиостанцию и шифры, советские деньги, оружие, снаряжение. По новым документам Мишка стал Михаилом Петровым. Новые фамилии получили и девять членов его команды.
Из лагеря команду перебросили в одно из прифронтовых подразделений абвера, сотрудники которого, выбрав удобное время, переправили команду на советскую территорию в районе города Ржева.
Проделав двухсоткилометровый пеший марш лесами Калининской и севера Московской области, команда добралась до окрестностей населенного пункта Лобня. Здесь предстояло разделиться и по одному-два человека, в разное время проникнуть в Москву.
С этой задачей так же справились. Обошлось без потерь, но нервишки патрули все-таки пощекотали, задержав для проверки документов Мишкиного заместителя Абрамова и долговязого подрывника Величко. Благо документы были сработаны на совесть и обоих вскорости отпустили.
Родная Москва после долгой разлуки показалась Мишке другой. Она по-прежнему была военной, но уже не такой ощетинившейся, мрачной. Людей в форме стало поменьше, почти все гражданские ходили с висевшими на плече противогазами. Во многих местах велись работы по восстановлению домов, улиц и предприятий после бомбежек. Горожане стали спокойнее, в их лицах появилась уверенность.
К середине июля команда обосновались в трех квартирах, адреса которых перед заброской сообщили сотрудники абвера. Квартиры находились в разных районах Москвы, на приличном удалении от центра.
Пару недель спокойно обживались: присматривались к соседям, изучали прилегавшие районы, наблюдали за транспортом и общей обстановкой…
* * *
Прошло несколько месяцев. Выданные перед заброской деньги понемногу таяли. Пятеро из десяти устроились на работу, пятеро имели фиктивные или фактические инвалидности и встали на учет для получения небольших пенсии. В числе фиктивных инвалидов были Мишка, его заместитель Абрамов по кличке «Абитуриент» и радист Зайцев по кличке «Задор». Согласно инструкциям абвера, они не должны были отвлекаться на работу. Они должны были заниматься разведкой объектов, планированием диверсий и поддержкой связи со штабом «Валли».
И они занимались. Но в основном не тем, чему учили в Варшавской школе, а тем, что было по душе и чем промышляли в довоенное время. Грабили по ночам запоздалых прохожих. Несколько раз вскрывали склады: продовольственные, скобяные, промтоварные. Организовали налет на кассу обувной артели, где работали инвалиды и старики.
Мишка купил на рынке почти новый патефон и дюжину пласти-нок Ногинского завода. Прослушав вечернюю сводку Совинформбюро о положении на фронтах, о работе тыла и о партизанском движении, он выключал радио, ставил в патефон пластинку Петра Лещенко или Александра Вертинского, заводил пружину и наслаждался…
Раз в неделю - во вторник или в пятницу - радист принимал зашифрованное послание от майора Марвица. Как правило, тот указывал на определенный объект в Москве или ближнем Подмосковье, приказывая уточнить ту или иную деталь. Обстановка на фронте в конце сорок второго и в начале сорок третьего была неопределенной. Линия фронта двигалась то в одну сторону, то ползла в другую, не позволяя Протасову и его команде сделать окончательный выбор между рейхом и Советами. Приходилось вертеться подобно ужу на сковородке.
Задания Марвица, связанные с добычей разведданных, больших хлопот не доставляли. Мишка отправлял к указанному в шифровке объекту одного из «инвалидов», и тот за три-четыре дня вынюхивал нужную информацию. Через некоторое время Марвиц присылал благодарность за точно и качественно исполненную работу.
Боле всего Мишка опасался, что его команде прикажут провести громкую диверсию. Во-первых, организация и подготовка такого задания сложна и очень рискованна. Во-вторых, последствия не заставят себя ждать, ибо любой диверсией занимались не какие-нибудь легаши из РОМа*, а сотрудники контрразведки или СМЕРШа. Эти товарищи умели распутывать самые сложные клубочки - об том не раз предупреждали инструкторы Варшавской школы.
Но и с диверсией фартовому Протасову повезло. Да так, что он почти поверил в Бога.
В апреле сорок третьего от Марвица пришел приказ подорвать пути на восточном участке Московской кольцевой железной дороги - от станций Черкизово до Угрешской. Там по донесениям других команд ежедневно скапливалось на комплектовании до полусотни воинских эшелонов.
Михаил отправил в те районы двух «инвалидов» и приступил к подготовке операции…
Когда все было готово, и команда вышла к выбранному месту закладки взрывчатки, в паре километров от него вдруг загорелись и начали взрываться цистерны с бензином. Мишка мгновенно отменил операцию и приказал отходить, а следующим утром отправил «инвалидов» в тот район «понюхать воздух». Вернувшись, те рассказали, что товарняк на повороте сошел с рельсов, перевернулось и полностью сгорело двадцать две цистерны. Среди работников «железки» и жителей ближайших кварталов ходят упорные слухи о диверсии.
Посовещавшись с подчиненными, Мишка отправил Марвицу шифровку о выполнении его приказа с указанием участка путей и характера диверсии. Через девять дней, вероятно, проверив информацию, Марвиц прислал ответ: «Поздравляю с отличной работой! Все участники операции представлены к наградам. Пичуге, Абитуриенту и Задору присвоены очередные воинские звания»…
Как-то летом сорок третьего года Мишка возвращался со станции Лефортово, где по заданию Марвица следил за крупным железнодорожным узлом. И вдруг на улице Соколиной Горы заметил, как навстречу по другой стороне куда-то спешит его сестра Анна. В простенькой легкой одежде, с небольшой сумкой и белым халатом в руке. Она почти не изменилась, разве что укоротила волосы и сделала другую прическу.
Ни одна клеточка его тела не возрадовалась встрече с родной сестрой. Ничего нигде не екнуло, не защемило. По матери и отцу он действительно иной раз скучал. А по Аньке - нет.
Сам не зная зачем, Протасов проследил за ней. Анна дошла до главного входа Сокольнической инфекционной больницы, где встретила подружку. Радостно разговаривая о чем-то, они исчезли за дверью больницы…
* * *
- …Там тихая улочка, но по ней часто шастают патрули, - напомнил Абрамов. - Или ты позабыл, что у легавых приказ охранять продуктовые магазины?
- Помню я об их приказе. Они везде шастают, Абитура! Так что ж нам теперь с голодухи загибаться? Ни денег, ни жратвы не осталось, - стоял на своем Протасов. - Двое лежат с жаром и еле ворочают языками. А дерним магазин - разживемся продуктами…
К середине 1943 года команда пообтерлась и чувствовала себя в Москве как дома, почти как в довоенное время. В июне Мишка встретился с прибывшим через линию фронта связным. Он снабдил команду свежими аккумуляторными батареями для рации и приемника, передал новые шифры и приличную сумму денег. Однако командование штаба «Валли» не учитывало растущие цены на продовольствие в Советском Союзе. Инвалиды и официально трудоустроенные члены Мишкиной команды получали продуктовые карточки, и отоваривались в государственных магазинах, где цены росли не так заметно. Остальные вынуждены были закупаться на рынках и в коммерческих магазинах. А там цены кусались, да еще стремительно росли. Своего пика цены достигли летом 1943 года, когда за килограмм свинины на московских рынках просили до 600, за литр подсолнечного масла - до 700, за десяток яиц - до 200, а за пол-литра пятидесятиградусной водки - до 400 рублей. Потому привезенные связным деньги закончились осенью, и к зиме команда начала голодать. Трижды Михаил в своих донесениях сообщал Мирвицу о плачевном финансовом состоянии. И трижды получал ответ: «Ожидайте к концу года связного…»
В этот день между Протасовым и Абрамовым возник спор. Заместитель ратовал за ограбление какой-нибудь квартиры - это с его точки зрения было безопаснее, чем «дергать» магазин.
- Ну, посуди сам, - убеждал в обратном Мишка. - Москвичи бедствуют, живут по карточкам, все ценное давно выменяли на продукты. Запасов не имеют. Сколько ты возьмешь в квартире? В лучшем случае полкило сухарей и какой-нибудь крупы. За один присест все сожрем и на завтра придется вскрывать другую квартиру.
- Да лучше вскрывать по одной каждый день, чем рисковать и подставляться под пули!
- Какие пули, Абитура?! Дед же доложил, что та улица после закрытия магазина вымирает…
За неделю до разговора с Абрамовым, Мишка отправил на разведку Дробыша - рядового агента по кличке «Дед». В сорок первом при отступлении сержант Дробыш серьезно повредил ногу и попал в плен. В концлагере его ногой никто не занимался, кость срасталась неправильно, плоть начинала гнить. И когда он исподволь прощался с жизнью, рядом нарисовался вербовщик из абвера, пообещавший, что врачи в разведшколе непременно поставят его на ноги. Дробыш согласился, так как других вариантов выжить у него не оставалось. Ногу прооперировали, она почти полностью восстановилась, но стала на три сантиметра короче здоровой. Благодаря приметному увечью и хромоте, московские патрули только однажды остановили его для проверки документов.
- …Черт с тобой, - сдался Абрамов после долгих споров. - Но знай, не лежит у меня душа к этому делу…
* * *
Состояние двух заболевших агентов ухудшалось. Подкашливали и гундосили нездоровыми голосами еще двое. Мишка списывал это на плохое питание и поторапливал товарищей с подготовкой к грабежу магазина.
Наконец, наступило 23 декабря. Он намеренно выбрал этот день. Середина недели, четверг. Дополнительные патрули, вышедшие на улицы в день рождения Сталина - 21 декабря - исчезли. До новогодних праздников целая пропасть времени.
Едва небо стало меркнуть, один из инвалидов дважды прошелся по району. Ни патрулей, ни подозрительных гражданских лиц. Все спокойно, как и несколько дней назад.
Стемнело. Причем не только небо над головой, но и в уличных лабиринтах города. Из-за строжайшей светомаскировки уличные фонари не включались, автомобили ездили со специальными нафарниками, окна квартир закрывались плотными шторами или драпировались темным материалом.
Всего в операции Мишка задействовал шесть человек. Инвалид Дед и заместитель Абрамов стояли на стреме по обе стороны от магазина, а четверо вместе с ним должны были проникнуть в магазин. Протасов рассчитал, что вчетвером они смогут вынести продуктов на несколько дней.
Магазин проработал последние два часа - именно в это время его нутро заполнялось до предела, и даже снаружи выстраивалась очередь из возвращавшихся с работы граждан.
В восемь вечера крыльцо опустело, двери закрылись. К магазину на четверть часа подкатил милицейский автомобиль; инкассатор в сопровождении вооруженной охраны снял кассу. Памятуя о том, как закончилась охота за инкассаторской сумкой два года назад, Мишка в самом начале исключил повторение эксперимента.
Наконец, из магазина вышли последние сотрудники. Заперев несколько замков, они опечатали закрытую дверь и отправились по домам.
Морозец становился крепче, но Мишка не торопился и для верности выждал минут двадцать. Когда большая стрелка доползла до девяти, он скомандовал:
- Погнали!
* * *
Дельце выгорало. Замки в кромешной темноте ловко сорвал фомкой здоровяк Винокуров по кличке Вальс. Долговязый Величко по кличке Вяз остался на крыльце караулить, остальные юркнули внутрь. Подсвечивая фонарями, выбирали самое «жирное»: мясные и рыбные консервы, мороженного судака, колбасу, сливочное масло, сыр, колотый сахар, хлеб…
Нагрузившись под завязку, выскочили из магазина и как уговаривались, повернули влево. В эту сторону до края длинного здания было ближе. Но оттуда вдруг послышался короткий свист - Дед предупреждал о появлении прохожих.
Повернули назад, пробежали по протоптанной в снегу тропинке метров тридцать, и тут с каких-то дворов выворачивает мотоцикл, освещая узким лучом заледеневшую дорогу.
«Легавые! Мотоциклы только у них и у военных, что по связи. Здесь и в такое время военные шастать не будут», - сообразил Мишка. И закрутил башкой в поисках спасения.
Деваться им было некуда. Сзади шли какие-то люди, спереди приближался мотоциклет. Не обратно ж нырять в магазин! Если легаши заметят, то там же и накроют.
Положение спас Абрамов, с чьей стороны тарахтел чертов мотоцикл. Выхватив ТТ, он опустошил половину обоймы. Желтый луч дернулся влево-вправо, мотоциклет завалился набок. Секунды через три сиротливо ойкнул ответный выстрел, и на улицу вернулась тишина…
Все шестеро успешно покинули опасный район, не потеряв ничего из того, что украли в продовольственном магазине. И только через пару кварталов, тяжело дыша и еле поспевая за товарищами, Абрамов признался:
- Братва, чуть помедленнее. Чуяла моя душа, что добром не кончится…
- Что с тобой? - подхватил его под руку Мишка.
- Кажись, подстрелили…
* * *
В середине декабря 1943 года в стране разразилась сильнейшая эпидемия гриппа. В больницах Москвы выделили семьсот дополнительных коек для госпитализации граждан с тяжелой формой заболевания. Больницы, поликлиники, амбулаторные пункты и медицинские консультации принимали без очереди всех, кто чувствовал недомогание и повышение температуры. Городское аптечное управление с невероятным трудом, но все же обеспечивало аптеки противогриппозными препаратами.
Ограбление магазина удалось, команда обеспечила себя продуктами на пять-шесть дней. Правда, не обошлось без неприятности - Абрамов был подранен в левый бок. Пуля прошла по касательной, оставив в боку глубокую борозду. Но это была ерунда по сравнению с тем, что шестеро из десяти свалились с гриппом. В их числе был и раненый Абрамов. Больной радист из последних сил отправил Марвицу шифровку с докладом о тяжелом состоянии шестерых агентов. В этот же день поступил ответ: «Связной уже в пути. Скоро будет в Москве. О точном времени прибытия сообщу дополнительно».
Мишка пока держался. На оставшиеся деньги он купил в ближайшей аптеке уротропин, аспирин, кальцекс, таблетки от кашля и головной боли. Разделил все это поровну по трем квартирам и через день интересовался состоянием подчиненных.
Дела были плохи. Самыми «тяжелыми» были агент Саркисян по кличке «Саба» и Абрамов. То ли рана в боку заместителя, то ли грипп стали причиной очень высокой температуры. Не помогало ни обильное питье, ни аспирин, ни обтирание водкой.
25 декабря умер Саба. Из карманов его одежды изъяли все вещи, глубокой ночью тело отнесли в соседний квартал и, сунув в руку пустую бутылку из-под водки, оставили в снежном сугробе.
На следующий день недомогание ощутили Михаил и казах Хакимов по кличке «Хан». Здоровым остался один Гарин по кличке «Газолин».
В ночь на 27 декабря скончался Абрамов. Он метался в жару на кровати, бредил, часто заходился в сильном кашле. А в два часа ночи затих. Вытаскивать из квартиры труп не стали, потому что ни у кого на это не хватило бы сил.
Впервые за полтора года Мишка столкнулся с ситуацией, когда опускались руки. Когда он не понимал, что делать и как спасать положение. Он еще верил в то, что команда ему понадобится. Несмотря на перелом в войне и отступление немецких войск, обстановка на фронтах оставалась сложной. В одной из развернутых шифровок Марвиц сообщал о том, что мощная германская армия, подмявшая под себя всю Европу, не может проиграть Красной Армии. Ее войска выполняют стратегический отход для перегруппировки и подготовки сокрушительного удара. У Протасова не было оснований не доверять начальнику Варшавской разведшколы, владевшему гораздо большей информацией, чем рядовые агенты. Мишка твердо знал одно: если Германия начнет брать в войне верх, следует активизировать подрывную деятельность в советском тылу. А для этого необходимы люди. Тяжелобольных в команде больше не было, но кто знает, как развивается эта проклятая болезнь? Саба и Абитуриент «сгорели» всего за несколько часов, и после их смерти Протасов реально испугался за свою жизнь.
Холодная зимняя ночь тянулась невыносимо долго. Он плохо спал, возился в постели, кашлял, размышлял… А утром принял решение и во второй половине дня приказал всем, за исключением здорового Гарина, разными маршрутами выдвигаться в сторону Сокольнической инфекционной больницы…
* * *
До конца рабочего дня оставалось не более часа. В отдельном коридоре на первом этаже больницы ожидало приема полтора десятка человек. Все кутались в теплую одежду, тяжело дышали, кашляли. Из кабинета врача вышел пожилой мужчина и с трудом передвигая ноги, направился к вестибюлю.
- Следующий, - послышался знакомый голос.
Переглянувшись с товарищами, Протасов вошел в кабинет.
Анна что-то писала на странице раскрытого журнала. Посмотрев на вошедшего пациента, она прищурилась и… уронив ручку, резко встала.
Мишка от неожиданности попятился. Но подбежавшая сестра обняла его и, роняя слезы, быстро заговорила:
- Ты жив, Миша?! Но куда ты исчез?! Где ты был?! Мы с мамой обошли всех знакомых, куда только не обращались! Нам сообщили, что ты под следствием, а потом попал на фронт…
- Тише, Ань, не шуми, - воровато оглянулся брат на дверь. - Так уж вышло. Ранили меня на фронте. Долго лечился. Недавно вернулся и сразу заболел этим… гриппом.
Словно в подтверждение сказанному, он разразился кашлем.
Продолжая расспрашивать, Анна усадила его на кушетку, пощупала лоб, сунула под мышку градусник…
Она буквально светилась от радостного удивления, представляя, как будет счастлива мама. Ведь они обе считали Михаила погибшим в конце сорок первого года. А тот почти не выказывал эмоций. Делал вид, будто доволен, повстречав сестру, хотя потухший взгляд выдавал безразличие. Загорелся он лишь однажды, когда задержался на лежащем на столе зеркальце в бронзовой оправе.
Измерив брату температуру, давление; осмотрев горло и кожные покровы шеи, лица, рук, Анна тут же дала ему две таблетки и налила стакан воды.
- Пей. Это сильное средство должно помочь. И вот тебе еще три упаковки… Пей по две таблетки три раза в день.
Он проглотил их, запил водой…
Дальше сговорились, что он подождет в коридоре. А когда Анна освободится, они вместе пойдут домой…
За оставшийся полчаса молодая врач приняла и осмотрела всех, ожидавших в коридоре больных. Мишка остался сидеть один в рядочке потрепанных скрипучих стульев.
- Сбегаю к заведующей отделением - доложу, что закончила прием, - выпорхнула сестра из кабинета.
Михаил кивнул. Дождавшись, когда стихнут ее шаги, он юркнул в кабинет, подошел к столу, отыскал в журнале запись с его настоящей фамилией и вымышленными фамилиями подчиненных. Вырвав страницу, он смял ее, сунул в карман и быстро вернулся в коридор…
Спустя десять минут брат с сестрой покинули приемное отделение Сокольнической больницы и вышли через распахнутые чугунные ворота на прилегавшую улицу.
- Нет, нам не туда, - грустно улыбнулась Анна. Повернув в другую сторону, пояснила: - После ареста папы, нас с мамой выселили из большой квартиры. Теперь мы живем в бараке в Хомутовском тупике. Занимаем маленькую комнату в коммуналке.
- В Хомутовском? Где это?
- Между Новой Басманной и Карла Марска. Наш барак стоит недалеко от железной дороги. Сначала беспокоили грохочущие поезда, а потом мы привыкли. А знаешь, мы даже перевезли все твои вещи - ничего не выбросили и не оставили…
Ведя брата в новое жилище, Аня радостно рассказывала обо всем, что произошло с ней и мамой за два последних года. А тот, опустив руку в карман, поглаживал отполированный боек короткого сапожного молотка, прихваченного из квартиры.
Пройдя Мейеровским проездом, брат с сестрой повернули на пустынную улочку без единого огонька. Где-то вдали улочка упиралась в железнодорожный переезд, через который неторопливо проползал эшелон с зачехленной техникой.
«Подходящее местечко. Темно, тихо. Даже собаки не лают», - отметил про себя Мишка и потянул из кармана молоток.
* * *
Новый 1944 год Протасов встречал в приподнятом настроении. Причин этому было несколько.
Во-первых, выданные сестрой таблетки помогли - он сам и все его подчиненные резво пошли на поправку. Озноб пропал, температура нормализовалась, кашель почти не беспокоил.
Во-вторых, в его кармане теперь лежали две составные части талисмана - спичечница и принадлежавшее ранее сестре зеркальце. Оставалось найти еще две.
В-третьих, из Польши прибыл долгожданный связной. Помимо батарей и новых шифров он привез внушительную сумму советских рублей. На эти деньги слегка поредевшая группа могла безбедно прожить несколько месяцев.
Четвертая причина оказалась самой неожиданной. Прибывшим связным был Амбал.
- Ты просекаешь какое поганое дело, - сидя вечером за столом, объяснял он свое неожиданное появление, - нарисовался в школе один злобный башкир из-под Уфы - Альберт Гарипов. Такая скажу тебе сука! Нет, су-чи-ще! Быстро стал старшим группы, дорос до штабс-ефрейтора…
Далее последовал рассказ о том, как башкир воспользовался хитрым способом Амбала, чтобы остаться в спокойной Польше. Но если Амбал искусно прикидывался туповатым, то Гарипов был тупицей от рождения. Зато брал голосом, нахрапом, инициативой.
- Да еще как брал, гнида! - возмущался старый кореш. - Я курсантов тоже гонял на территорию и строевую, но давал вечерком полчасика отдохнуть. А этот действовал по принципу: чем бы курсант не занимался, лишь бы за…ся. Короче, чувствую, метит гад на мое теплое место старшины курса. Пошел к Марвицу. Так и так, говорю, двум револьверам в одной кобуре завсегда тесно. Я же вас устраиваю на этой должности? А он в ответ: «Мы в курсе вашего противостояния. И уже приняли решение…»
В итоге Гарипов стал старшиной курса. А чтобы Амбал не остался в обиде, командование Варшавской школы присвоило ему чин фельдфебеля и отправило в Москву.
И сидя за столом во время вечерней попойки кореш сообщил еще одну новость:
- Вообще-то меня прислали сюда не простым связным. Меня прислали старшим твоей команды.
Мишка замер с вилкой в руке. И вдруг со звоном бросил ее на стол.
- Не понял! Это в чем же я провинился?!
- Не пыли, - остудил кореш. - Марвиц наоборот доволен твоей работой. Даст небольшую передышку, а после сосватает новое задание. Усек?
Это меняло дело. Протасов давно мечтал о нормальном отдыхе. Не в этой провонявшей табаком и алкоголем квартире. Не в этом проклятом городе, где в любой день его могли арестовать и поставить к стенке. И не в этой полуразрушенной стране, где шла тяжелая затяжная война. К тому же у майора Марвица оставалась его спичечница, и Михаил изначально планировал вернуться за ней в разведшколу.
Он плеснул в стаканы водки, подцепил вилкой кусок рыбы из консервной банки. И сказал:
- Ну, тогда давай выпьем. За твое повышение и за мою легкую дорогу до Польши…
Глава пятнадцатая
Москва; июль 1945 года
Для заполнения журнала Анна Протасова пользовалась перьевой ручкой. Писала она старательно и весьма красивым почерком. Прописывая такие буквы, такие как «И», «Н», «Т», «Ц, «Ш», перо хорошо проминало бумагу и оставляло заметные бороздки на следующем листе. С другими буквами было сложнее. «А», «О», «В», «Е», «З» и прочие, имеющие округлые формы, прописывались Анной без нажима и с ними пришлось повозиться.
К моменту открытия лаборатории, Старцев с Васильковым разобрались с двумя фамилиями: Протасов и Хакимов. По остальным имелось много неясностей. Пришлось ждать, когда откроется лаборатория на первом этаже Управления…
В девять утра один из специалистов лаборатории вернул Старцеву журнал с результатами расшифровки отпечатков. Результаты представляли собой отдельный лист бумаги, являвшийся по сути точной копией вырванного из журнала листа.
Работа была выполнена филигранно. Оценив ее, сыщики искренне поблагодарили молодого лаборанта. А когда тот ушел, склонились над столом…
- Протасов Михаил, 23 года рождения, - прочитал Васильков. - Ну этого мы сразу вычислили.
За именем и фамилией каждого пациента следовало краткое описание жалоб, результатов осмотра, диагноз. А также назначенное лечение.
- Зайцев! - обрадовался Иван. - Следующий - Дробыш!
- Величко и Винокуров! - еще громче вторил ему Александр.
Наслаждаясь кульминацией радостного момента, Иван произнес последнюю фамилию, растягивая каждый слог:
- Зи-но-вьев!
Это были фамилии пятерых недавно убитых в Москве мужчин. И это являлось подтверждением того, что Протасов выжил в декабре сорок первого при штурме городка Одоев и, либо был взят немцами в плен, либо перешел к ним сам.
* * *
Поднявшись на второй этаж Управления, Старцев с Васильковым дождались, когда освободится комиссар Урусов и, зайдя к нему в кабинет, рассказали о ходе оперативного расследования нашумевших убийств.
Основной причиной, приведшей сыщиков на доклад к высокому начальству, стал приказ, изданный Наркомом внутренних дел в начале войны. Приказ касался деятельности оперативно-розыскных групп, следственных отделов и органов дознания. Он гласил о том, что при выявлении фактов сотрудничества любых лиц (подозреваемых, потерпевших, свидетелей) с немецкими разведслужбами, сотрудники обязаны немедленно сообщить об этом органам контрразведки.
- Хорошая работа, товарищи, - похвалил Урусов. И сразу оговорился: - Но ликовать рано. И тем более рано говорить о передаче этого дела в контрразведку.
Старцев напомнил:
- Протасов, товарищ комиссар, с декабря 1941 года официально числится погибшим. А в конце сорок третьего он каким-то образом оказался в Москве. У нас есть все основания подозревать, что он побывал у немцев.
- Прошел у них подготовку и с группой таких же отщепенцев был заброшен в наш тыл, - продолжил мысль комиссар.
- Примерно так.
- Добротная версия. А вдруг он заурядный дезертир? Шмыгнул во время неудачной атаки в лесок или в воронку, дождался ночи, бросил винтовку и драпанул в тыл. Допускаете такое развитие событий?
- Вполне, - согласились сыщики.
- Потом добрался окольными путями до родной Москвы, влился в такую же гоп-компанию дезертиров и уголовников. Он же состоял до войны в банде, верно?
- Так точно.
- Ну вот и другая версия. Тоже, между прочим, рабочая. Возможно, есть и третья.
Старцев с Васильковым с немым вопросом уставились на комиссара.
- Поясняю, - сказал тот. - Документы убитого в сорок первом Протасова попали к нечистому на руку бойцу. Нашему бойцу. Вернувшись с войны, он влился в банду и начал куролесить. А заболев с дружками гриппом, подался в больничку, где прикрылся фамилией Протасова.
- Но сестра Протасова наверняка сообщила бы об этом в милицию, - возразил Васильков.
- Сообщила бы. Да, видать, не успела.
Крыть было нечем. Опытный Урусов с ходу накидал пару вполне себе жизнеспособных версий. Сыщики молчали.
- А вы собрались в контрразведку. Рано, товарищи, рано, - по-отечески пожурил Урусов. - Для передачи дела контрразведке нужны четкие доказательства причастности хотя бы одного из этой группы к шпионажу в пользу Германии. Пока таких доказательств нет, работайте по другим направлениям. Ищите убийцу, выясняйте причины убийств. И еще…
Он надел очки и вторично взял в руки принесенный сыщиками листок. Пробежав его цепким взглядом, положил на стол и ткнул пальцем в последнюю фамилию.
- Настоятельно советую заняться Хакимовым. Из всей мутной истории пока очевидно одно: кто-то избавляется от этих персонажей. Пятерых уже устранили. А последний по фамилии Хакимов, на сколько я помню, в наших сводках не мелькал.
Глава шестнадцатая
Польша; август 1944 года
В августе 1944 года советские войска полностью захватили восточный берег Вислы. Немецкие войска терпели поражения и отступали. Проиграл свою войну и знаменитый абвер. После нескольких громких провалов разведывательных операций, его вывели из состава Верховного командования вермахта и подчинили Главному управлению имперской безопасности, лишив тем самым автономного статуса.
На лесистом западном берегу Вислы немцы спешно эвакуировали полевой штаб пехотной дивизии. Соединению предполагалось отойти на заранее подготовленную позицию и закрепиться на ней. При составе дивизии состояло фронтовой подразделение абвера, занимавшееся переброской через линию фронта и встречей агентов. Секретная документация подразделения, а таковой набирался несгораемый металлический ящик, находилась при штабе дивизии. Вывезти ее имели право только представители штаба «Валли» или руководство ближайшей разведывательной школы.
По узкой лесной грунтовке, часто останавливаясь и пропуская встречные автомобили, ехал темно-серый Опель. За рулем сидел капитан Александр Эфлинг. Справа от него ехал Протасов, одетый в новенький офицерский мундир с лейтенантскими погонами.
Добравшись до поляны, где ранее располагался штаб дивизии, Опель остановился рядом с небольшим грузовиком, в кузов которого солдаты загружали оборудование и остатки имущества: генераторы, свернутые палатки, маскировочную сеть, мотки веревок, ящики…
Выбравшись из машины, Эфлинг подошел к руководившему эвакуацией майору и представился:
- Капитан Эфлинг, заместитель начальника Варшавской разведшколы. Прибыл для вывоза секретной документации.
- Документы, - буркнул усталый майор и промокнул платком вспотевшую шею.
Александр подал удостоверение сотрудника абвера.
Рассматривая его, штабной офицер поинтересовался:
- Лейтенант с вами?
- Так точно. Мне сказали, что ящик довольно тяжелый.
- Тяжелый. Вон он стоит. Последний остался - мы со своим имуществом закончили. Забирайте…
Офицеры направились к стоящему в сторонке ящику.
- Он? - справился Мишка.
- Да, это наш, - Эфлинг присел возле ящика и провел ладонью по крышке, на которой белой краской была нанесена маркировка «ИОН».
Сорвав свинцовую пломбу, Александр достал из кармана ключ и дважды провернул его в замке. Откинув крышку, проверил лежавшие внутри документы.
- Все в порядке, - сказал он. - Предлагаю выкурить по сигарете и приступить к погрузке.
Эфлинг достал из кармана кителя пачку сигарет, Протасов - бронзовую спичечницу. Закурили, посматривая вокруг на густой лиственный лес. Величавый, таинственный и казавшийся вечным. Укатят со своими штабными палатками немцы, придут русские. Уйдут они, вернутся поляки. А лес так и будет стоять, шелестя зеленой листвой, поскрипывая кряжистыми стволами.
- Сюда бы в мирное время с ружьишком и собачкой, - вздохнул Александр. - Надоела до чертиков эта война…
- Капитан! - послышался голос майора.
Эфлинг обернулся.
- Слушаю вас!
- Мы закончили и уезжаем. И вам советую поторопиться - русские уже рядом!
- Благодарю вас, майор. Через пять минут нас тут не будет…
Хлопнули дверцы. Выпустив клуб дыма, грузовик заурчал мотором и медленно укатил с поляны.
Александр бросил окурок в траву. Присев на колено, он закрыл крышку ящика и начал шерудить ключом в замке. А через секунду охнул и уткнулся лицом в траву рядом с ящиком.
Вытирая о его мундир лезвие ножа, Мишка усмехнулся:
- Умирать не больно. Больно выживать, да Александр?
Он ударил его ножом коротко, почти без замаха и аккурат в шею. Точно так, как учили в Варшавской разведшколе.
* * *
В начале сорок четвертого года, когда Мишка удачно пересек линию фронта и вернулся в Польшу, великая Германия теряла последние шансы на победу во Второй Мировой войне. Силы ее таяли с каждым днем, а Советский Союз и Союзники напротив наращивали давление по всем фронтам.
Марвиц тепло встретил Протасова в школе. Когда руководитель московской разведгруппы отмылся после долгой и трудной дороги, оделся в свою форму с погонами обер-фельдфебеля и пришел на доклад, тот даже встал из-за стола, сделал несколько шагов навстречу и долго тряс руку.
- Поздравляю, вы проделали отличную работу, - приговаривал он. - Поздравляю…
Мишка про себя усмехался: «Видать совсем плохи ваши дела, если мое безделье в Москве вы считаете отличной работой…»
Майор лично вручил ему медаль за «взорванные железнодорожные пути и уничтоженный поезд с горючим». Также сообщил о том, что он отправляется на отдых в Варшаву, а после возвращение его ожидает приятный сюрприз.
Ответив на несколько сотен вопросов и написав кучу отчетов о проделанной в Москве работе, Протасов впервые поехал в Варшаву, где его ждал оплаченный номер в небольшой гостинице. Несмотря на значительные разрушения, город ему понравился колоритом, красивыми зданиями, старой брусчаткой на улицах. А вот жители - нет. Запуганные, во всем готовые услужить оккупационной власти, но вместе с тем с затаенной ненавистью во взглядах.
Он провел в Варшаве целую неделю: гулял по центру, по многочисленным паркам и набережной Вислы; зашел в единственный действующий кинотеатр и почти каждый вечер ужинал в ближайшем к гостинице кафе. А однажды решил прокатиться на необычном варшавском трамвае и едва удержался, чтоб не подрезать у стоявшей рядом женщины сумочку. «Нет, - сказал он сам себе, прощаясь с Варшавой, - в Москве получше будет. Она без краев, суетная и бестолковая. Воровать там сподручнее. Да и погода здесь - ни кисель, ни ряженка…»
Возвратившего в разведшколу Михаила на ближайшем общем построении вывели из строя, и Марвиц зачитал приказ о присвоении ему первого офицерского звания «лейтенант». Новоявленный офицер выказывал довольство, источал радость, но внутри оставался невозмутим. Ему, в отличие от Амбала, всякого рода побрякушки и регалии были безразличны. Равно как стали безразличны регулярные поездки в Берлин, куда с марта месяца вывозилась вся секретная документация Варшавской разведшколы.
* * *
Содержимой несгораемого ящика с маркировкой «ИОН», было последним из огромного перечня документов, подлежащего срочной эвакуации. Забрав его из штаба пехотной дивизии, Эфлинг с Протасовым имели приказ на всех парах мчатся в Берлин и там же остаться, ибо Варшавская школа из-за наступления советских войск перебрасывалась с места на место и в данный момент находилась южнее Берлина в городке Цвиккау.
По сути этот приказ и стал приговором несчастному Александру. Мишке он ничего плохого не сделал, напротив - поддерживал, протежировал, помогал. Но ехать в Берлин и оставаться в гибнущей Германии новоиспеченный лейтенант не желал. С рейхом ему стало не по пути. План побега верстался весь последний месяц, и вот сегодня появился удобный момент.
Расправившись с Эфлингом, Мишка забрал его оружие, пачку сигарет, рейхсмарки. Сжег секретные документы (вдруг в них имеется что-то и про него!), уселся в темно-серый Опель и поехал прочь с той поляны.
Через четверть часа ему захотелось покурить, и он обнаружил пропажу своей спичечницы. Остановив машину, он обшарил карманы, осмотрел пол кабины… Зеркальце в бронзовой оправе лежало на месте, а спичечницу он где-то выронил.
Протасов не мог смириться с потерей, потому что уплывала возможность собрать отцовский талисман. И тогда, спрятав машину в кустах, он отправился к поляне пешком…
Он легко нашел поляну, идя лесочком вдоль неширокой грунтовой дороги. Врожденная осторожность спасла: еще издали, меж древесных стволов Мишка заметил снующие по поляне фигуры. Достав из кобуры пистолет, и немного приблизившись, он догадался: советская фронтовая разведка. Кому еще понадобиться с такой тщательностью обследовать оставленную немецким штабом поляну?
Затаившись под кустом на приличном расстоянии, он принялся наблюдать…
В какой-то момент сердце пустилось вскачь, а сквозь сжатые зубы вырвались непристойные ругательства. В руках одного из разведчиков блеснула в солнечных лучах его бронзовая спичечница.
* * *
Чтобы вернуть свою часть талисмана ему пришлось здорово попотеть. Битых два часа, включив максимальную осторожность, он следовал за группой советских разведчиков.
Они топали, видать, не первые сутки. Выбившись из сил, устроили привал в густой чаще. Поснимали сапоги, ремни, гимнастерки. Напились воды, пообедали. И разлеглись на мягкой травке.
Все бы ничего, да опасливый командир - тот, что сунул найденную спичечницу в брезентовый вещмешок - выставил два дозора. Пришлось рисковать.
Мишка скинул китель и светлую рубаху. Оставшись в темной майке, сунул пистолет Эфлинга в карман офицерского галифе, свой взял в правую руку и пополз…
Дважды он едва не выдал себя. Первый раз задел коленкой чью-то ногу. Боец завозился, обратился по имени к лежащему рядом товарищу, перевернулся на другой бок и снова затих. Второй раз, когда утянул в сторону вещмешок командира. Какие-то предметы в мешке стукнулись друг о дружку, и Протасову снова пришлось вжиматься в траву.
Распутав лямки и веревку, он сунул внутрь мешка руку, аккуратно ощупал лежавшие там вещи. И к своему счастью среди прочего барахла нашел спичечницу.
Обратно с бивака советских разведчиков он выбирался по кратчайшему расстоянию, но держа в уме местоположение сидевших в дозоре бойцов.
Выбрался. Нашел свой китель, оделся и быстрым шагом отправился искать темно-серый Опель…
* * *
Протасов намеревался вернуться в Москву и других вариантов не рассматривал. Ни в Берлин, ни в Варшаву, ни в столицу любого другого государства перебираться не хотелось. В Москве все было знакомо; там обитала его команда, из которой при удачном раскладе он обязательно слепит спаянную банду. Там есть где жить. Там понятно, как добывать средства для вольготной жизни. А в Европе… Здесь все слишком правильно и скучно. Здесь он всего лишь лейтенант разгромленного абвера, не знающий местных традиций и уклада жизни, с трудом изъясняющийся на немецком языке и не владеющий польским. Он - отработанный материал. Он выполнил свою миссию и в лучшем случае сгодится бонзам рейха в качестве пушечного мяса.
- Нет уж, господа. Теперь каждый сам за себя. Каждый печется о своей шкуре самостоятельно, - приговаривал он, мчась на темно-сером Опеле на юг от польской столицы.
В той стороне рядом с небольшим городком Ожарув боеспособные части вермахта пока удерживали свои позиции. А в самом Ожаруве еще функционировало фронтовое подразделение абвера, в любой момент готовое перебросить через линию фронта разведчиков или диверсантов. Комплекты немецких и советских документов у Мишки имелись, было и оружие с боеприпасами. До появления близ линии фронта следовало разжиться гражданской одеждой, обувью и запасом продуктов дней на пять-семь. Для этого в его карманах лежала приличная сумма рейхсмарок. А для покупки провизии на территории СССР он вез с собой пачку настоящих советских денег.
Разъезжая в прифронтовой зоне, Протасову приходилось часто останавливаться по требованию военной инспекции, комендантских патрулей и нарядов дорожных блокпостов. После проверки документов и специального пропуска, дежурные унтер-офицеры отдавали честь, а шлагбаум неизменно взлетал вверх.
По пути в Ожарув, Мишка завернул в большой город Островец, где нашел центральный рынок. Пройдясь по его рядам, он выбрал по своей ноге пару слегка поношенных ботинок и неброскую одежду: две льняные рубахи, широкие брюки, пиджак, кепку. Не позабыл прикупить старый вещмешок и нижнее белье, так как нем были трусы и майка со штампами немецкой мануфактуры. В продуктовых рядах он разжился консервами, салом, колбасой, сухарями, хлебом, яблоками и литровой бутылью молока.
Вернувшись к машине, Протасов сложил все съестные припасы в мешок, долил из канистры в бак бензина и поехал дальше. До городка Ожарув оставалось двадцать пять километров…
* * *
- Я готов перебросить вас ближайшей ночью, но мне никто о вас не сообщал, - удивлено пожимал плечами командир подразделения, когда Протасов обрисовал ему задачу.
Местной командой абвера командовал моложавый лейтенант. На полевой форме ни одной награды, ни одного знака отличия, ни одной нашивки. «Новичок», - отметил про себя Михаил.
- И что вы предлагаете? Отменить или задержать мою переброску? - напирал он. - Вы ставите под угрозу операцию, ради которой меня готовили два месяца.
- Извините, мне необходимо связаться с начальством.
- Звоните, лейтенант. Только сделайте это побыстрее - уже темнеет…
За спиной Протасова ярким заревом полыхал закат. А на востоке, откуда доносилась далекая канонада, небо и в самом деле угасало.
Лейтенант исчез в сельском доме, над крышей которого покачивалась антенна радиостанции. Чуть поодаль возле мотоцикла с коляской возились два унтера. Один копался в моторе, другой чистил установленный на коляске пулемет.
Мишка курил возле крыльца и размышлял над возникшей проблемой. В лишившимся былого статуса абвере царил хаос. Легендарного Вильгельма Канариса давно сняли с должности. Сменивший его Георг Хансен находился при деле всего пять месяцев, а потом был арестован. Нынешний руководитель - Вальтер Шеленберг, больше интересовался политической разведкой. Разведшколы перебрасывали в тыл и расформировывали, людей переводили в другие структуры. И все-таки въедливый моложавый лейтенант мог испортить все дело. Если ему удастся выйти на связь с Марвицем или с кем из его окружения, то моментально выяснится, что никакой переброски через линию фронта на участке данного фронтового подразделения не запланировано.
За деревянной дверью сельского дома послышались шаги.
Протасов выбросил окурок и поспешно сунул руку в карман галифе, где лежал небольшой «Вальтер ПП» убитого Эфлинга.
Поднимать шум не пришлось.
- Связь стала отвратительной, - проворчал вышедший на крыльцо лейтенант. - Наверное это из-за близости линии фронта - забивают помехами. До наших можно докричаться только рано утром.
Михаил молча смотрел на него, ожидая решения. Тот медлил. Не хотел брать на себя ответственность.
Выручил один из унтеров, возившихся у мотоцикла.
- Лейтенант, я помню этого агента, - сказал он, вытирая ветошью промасленные руки. - В январе встречали его с той стороны северо-восточнее Варшавы.
В тот же миг сработала и Мишкина память.
- Ты же Гюнтер?! - воскликнул он. - Ну точно - Гюнтер!
Тот заулыбался.
- Он самый…
Эта сценка все разом поменяла. Лейтенант оттаял, расслабился. И, глянув на часы, предложил:
- Переодевайтесь. Через полчаса мы накормим вас ужином и в десять вечера проводим по одному из двух оставшихся «коридоров»…
Глава семнадцатая
Москва; июль 1945 года
- …Первая версия выглядит более правдоподобно, - зевнул Егоров. - А вот вторая…
Старцев разлил остатки водки по кружкам. Пустую бутылку завернул в газету и положил на соседний стол.
- Согласен, вторая версия - чересчур. Ни разу на фронте не слыхивал, чтоб кто-то прикарманивал документы убитых бойцов.
Васильков возразил:
- Ты, Ваня, не забывай, из какого контингента формировали ту отдельную роту. Мы-то с тобой воевали в окружении нормальных людей, а Протасов… сам понимаешь…
Изредка, когда усталость и напряжение доходили до невидимого предела, Иван Харитонович дожидался вечера, отправлял молодежь по домам, а ядру из опытных и возрастных сыщиков предлагал «ослабить нервы». Егоров, Бойко, Васильков и он сам усаживались за стол, доставали бутылку водки, нехитрую закуску, папиросы и, понемногу выпивая… продолжали работу. Вот и сегодня организовали ужин, чтоб отвлечься, проветрить мозги, а через пяток минут сызнова заговорили о деле.
- А мне обе версии не по нраву, - признался вечный скептик Олесь. - Зиновьев перед смертью назвал убийцу - Амбал. То бишь Сермягин. Приметы по описанию свидетелей совпадают. Откуда взялся этот Протасов?
Васильков, изучавший материалы уголовного дела о нападении на инкассатора, напомнил:
- Протасов тоже невысок ростом. Ниже ста семидесяти.
- Что бестолково молоть воду про Амбала, если его след простыл? - махнул водку Старцев. Похрустывая свежим огурцом, добавил: - Не от хорошей жизни мы взялись распутывать этот клубок с Протасова. Нету других концов, понимаешь?
Остальные последовали примеру Ивана и допили содержимое кружек. Егоров переместился к открытому окну, достал из коробки папиросу, чиркнул спичкой…
- Да, версий многовато. И Протасов мог закосить под старого дружка Амбала. И сам Амбал мог объявиться в Москве после долгих гастролей по стране, - задумчиво изрек он. - Одно скажу: комиссар тысячу раз прав, советуя поискать последнего из списка. Если Хакимов жив и обитает в Москве, то следовало бы его осторожно прощупать: кто, откуда, чем занимался и занимается. А после ловить убийцу на живца…
С этим выводом согласились все. Кем были люди из полученного сегодня списка, кто и за что их убивал - сыщики пока не знали. Они лишь предполагали. И наиболее стройное предположение опять-таки вытекало из версии Василькова. Ужиная с коллегами, он озвучил ее подкорректированный вариант. По его мнению, Протасов не погиб в декабре сорок первого года, а перебежал после неудачной атаки к немцам. Некоторое время спустя его в составе разведывательной (или диверсионной) группы перебросили через линию фронта для работы в Москве. В конце 1943 года Михаил Протасов внезапно столкнулся с непредвиденной проблемой - с повальной эпидемией гриппа. Вероятно, несколько человек из его группы умерло, ибо он решился на отчаянный шаг - привел оставшихся шестерых в больницу к родной сестре Анне. Зачем он это сделал? Ведь можно было обратиться в любую другую поликлинику или больницу и не встречаться с сестрой, которая считала его погибшим. Видимо, основной причиной стало зеркальце в бронзовой оправе. После того, как Анна оказала больным медицинскую помощь, Михаил расправился с ней по дороге домой и завладел ее частью талисмана. После окончания войны группа Протасов прекратила подрывную деятельность, бывшие агенты залегли на дно: поменяли места жительства, устроились на работу и приняли смиренный вид безобидных мирных москвичей. И вот тут произошло нечто серьезное. Возможно, Протасов получил какой-то приказ из-за кордона, ведь расформирование абвера в сорок четвертом, как и полное поражение в войне вовсе не означили ликвидацию разветвленной разведывательной сети. Не выявленные советской контрразведкой агенты, коих оставалось несметное множество, затаились, замаскировались. Кто-то из них больше не хотел работать против победившего СССР, а кто-то напротив - горел желанием продолжить опасную игру. Или же Протасов испугался за свою шкуру и решил замести все следы, а именно уничтожить свидетелей своего сотрудничества с немецкими разведслужбами.
Все это предстояло выяснить. А пока, покончив с ужином, сыщики собирались разойтись по домам. Бойко прихватил сверток с мусором, Егоров сунул под мышку завернутую в газету пустую бутылку. Все направились к двери, и вдруг на столе Старцева зазвонил телефонный аппарат.
- Майор Старцев, - поднял он трубку. Лицо его удивленно вытянулось. - Добрый вечер Лидия Николаевна. Нет-нет, я не занят. Слушаю вас…
* * *
Поход по домам пришлось отложить на неопределенное время. «Оседлав» служебную машину, все четверо понеслись по вечерней Москве в Хомутовский тупик к вдове инженера Протасова.
- Голос у нее был не испуганный, а какой-то… потерянный. С нотками обиды. Дескать, как же так можно - забирать последнее у нищих? - передавал по дороге подробности телефонного разговора Старцев.
- А что еще украли, помимо муки и хлеба? - спросил Егоров.
- Выгребли все остатки продуктов. Ей их и хранить-то было не где. Лежали, завернутыми в газеты на столе и подоконнике.
- Сволочи…
От Петровки до Хомутовского по пустынным улицам ночной Москвы доехали быстро. Отыскали барак, ближе других домов стоявший к железной дороге. Светя фонариками под ноги, поднялись в коммунальную квартиру.
Женщина была очень расстроена, едва сдерживала слезы.
- По врачам сегодня ходила в районную поликлинику. Просидела там в очередях… - рассказывала женщина, ведя сыщиков в свою маленькую комнату. - Устала очень. Сил совсем не было. Кое-как дошла до дома, прилегла. Вечером решила приготовить ужин, а продуктов-то и нет. Тут я и заметила, что некоторые вещи не на своих местах.
Сыщики вошли в комнату.
- Я не трогала вещи, которые лежат не на своих местах, - продолжала Лидия Николаевна. - Вот столовый ножик почему-то на подоконнике. Шерстяная кофта - она очень старая, я в ней только дома хожу - висит на кроватной каретке. Я же ее всегда вешаю на плечики, а плечики на гвоздик…
После беглого осмотра комнаты, окна, двери и старенького дверного замка, стало ясно, что в отсутствии хозяйки здесь кто-то побывал. Края двери не пострадали, значит замок окрыли дубликатом ключа или парой отмычек.
- Соседей хорошо знаете? - поинтересовался Егоров.
- Да, - кивнула женщина. - Все порядочные люди. Семейные. Работают. Пьющих и гуляющих нет.
Постукивая тростью по деревянному полу, Старцев прошелся по комнате.
- Продукты утащили все подчистую? - спросил он.
Вдова без сил опустила на тахту, на которой когда-то спала ее дочь.
- Все, - еле слышно ответила она.
- Много ли у вас их было?
- Откуда же быть многому? В начале месяца отоварила карточки, кое-что уже подъела, остальное лежало на столе и подоконнике.
- Лидия Николаевна, кроме продуктов что-нибудь пропало? - вмешался Васильков, аккуратно упаковывая в свой чистый платок столовый нож, чтоб отвезти его в лабораторию для снятия отпечатков. - Деньги, фотографии, кухонная утварь, одежда. Вещи, оставшиеся от дочери и сына?
- Дотошно я все не проверяла. Как поняла, что в комнате кто-то побывал, так сразу Ивану Харитоновичу позвонила. Денег у меня нет, фотоальбом не тронули. И еще мне кажется, что мои вещи воришек не интересовали.
- А не могли бы проверить, на месте ли ваша бронзовая заколка?
Она поднялась, нашла прямоугольную жестяную баночку из-под чая, открыла ее и… в ужасе прошептала:
- Ее тоже нет. Украли…
* * *
Когда сыщики попрощались с вдовой и шли коридором коммуналки, Васильков вдруг шлепнул себя ладонью по лбу:
- Черт! Столовый ножик позабыл на подоконнике. Я сейчас…
Развернувшись, он торопливо пошел обратно и нагнал товарищей уже на улице возле машины.
Обратно ехали молча в тягостных раздумьях. Всем четверым было понятно, что под видом банального грабежа кто-то влез в комнатушку, чтоб завладеть составной частью бронзового талисмана. И скорее всего это был сын Лидии Николаевны - Михаил.
Да, пока действовала карточная система распределения, продукты питания оставались в большой цене. Их тоже безбожно крали. Более того, в городах действовали криминальные группировки, специализирующиеся на воровстве продовольствия. Они воровали его на всех этапах: во время производства, при транспортировке по железной дороге, с баз и складов, из магазинов и квартир граждан. Однако в конкретном случае с Лидией Николаевной Протасовой становилось ясно, что главной целью взлома двери ее комнаты были все-таки не продукты. Ибо ни один воришка не позарился бы на потускневшую от времени женскую заколку, красная цена которой в базарный день не превышала мятой трешницы.
Первым служебный автомобиль забросил домой Егорова, следующим стал Бойко. Покуда ехали к дому Василькова, выкурили по папироске.
Потом Иван, подставляя лицо под врывавшийся в кабину ветерок, вдруг спросил:
- Сколько отдал вдове, Саня?
- Чего отдал? - прикинулся тот, будто не понимает вопроса.
- Будет тебе, ей богу. Я и сам хотел вернуться, да ты опередил. Сколько?
Помявшись, тот признался:
- Сотню. Карточки она отоварила, значит пойдет в коммерческий или на рынок, а там цены - будь здоров. На сотню хоть молока, хлеба и крупы какой прикупит.
Порывшись в кармане, Старцев сунул в руку товарищу купюру:
- Считай, что скинулись ей по полтиннику.
Глава восемнадцатая
Москва; 1944-1945 годы
Удачно перейдя линию фронта в районе городка Ожарув, Михаил оказался в захваченной Советами восточной Польше. Здесь - вблизи действующего фронта, да еще в чужой стране - следовало быть предельно острожным. У него имелись заготовленные легенды на случай задержания, но все они обретали смысл на территории СССР. Объяснить же свое пребывание в Польше он не сумел бы при всем желании.
От восточного берега Вислы он шел густыми лесами, растянувшими на сто восемьдесят километров до самого Львова. Недалеко от этого города он впервые вышел к людям и в небольшой деревеньке пополнил съестные припасы, расплатившись советскими рублями. И сразу взял курс на северо-восток…
В местечке Стоянов Протасову подфартило: запрыгнув в медленно катившийся порожний товарняк, он за ночь проехал несколько сотен верст и оказался в Ровно. Потом снова топал пешком, избегая населенных пунктов и автомобильных дорог.
Наконец, Мишка добрался до Чернигова. Здесь по одной из своих легенд он трудился с конца 1943 года на восстановлении клинкерного завода. Посему, «легализовавшись» в этом городе, он смело появился на железнодорожном вокзале и купил билет на ближайший поезд, следовавший в северо-западном направлении…
* * *
Добравшись до Москвы, Михаил побродил по ней пешком и, убедившись в отсутствии слежки, отправился на одну из конспиративных квартир, где должны были проживать Амбал с радистом Зайцевым.
Дверь открыл радист. Узнав Протасова, он расплылся в пьяной улыбке и кинулся его обнимать. При этом не мог внятно произнести ни слова. Пришлось в спешке заталкивать его в квартиру и приводить в чувство над кухонной раковиной под струей холодной воды…
Квартира была в ужасающем состоянии. На полу кухни и двух комнат валялся мусор, окурки, пустые бутылки. Воздух был пропитан жуткой смесью из табачного дыма, мочи и пропавших продуктов. Постельное белье на диване и двух кроватях не менялось несколько месяцев. Мишка рассчитывал помыться с дороги и плотно покушать. Но ванная тоже была завалена мусором, а из провизии нашлась только сушеная рыба, чай, да полбуханки черствого хлеба.
- …Амбал исчез месяцев через шесть после того как ты отправился в Польшу, - икая, рассказывал Зайцев. На его мокрой голове висело несвежее полотенце. На столе стоял стакан крепчайшего чая.
- Амбал? - насторожился Протасов. - Откуда ты знаешь его воровскую кличку?
- Так он сам нам назвался. И предложил уйти в блатные.
- Ясно. Значит, он исчез в июне сорок четвертого. Ты сообщил Марвицу о его исчезновении?
- В мае сели аккумуляторные батареи, а связные с той стороны больше не появлялись. Ты первый. Рацию я уничтожил. Так что мы без связи.
«Странно, - подумал Мишка. - Амбал мечтал остаться в Польше, но он совсем не дурак, чтобы срываться туда перед вторжением Советов. Поменял свои планы и рванул через Германию куда-то дальше?.. Но в какую страну? И зачем?!»
Вопросов было много. И по мере беседы с радистом, меньше их не становилось.
- Завязывай икать! Глотни еще чаю, - приказал он.
Себе же плеснул в стакан водки из найденной непочатой бутылки. Выпив, занюхал хлебом и принялся чистить рыбу - пустой желудок требовал хоть какой-то жратвы.
- Как наши? - спросил он, вгрызаясь в твердую соленую плоть подлещика.
Зайцев соорудил кислую мину.
- Худо. Спиваются мужики. А Газолин тот вообще…
- Что вообще?
- Того… Застрелился.
Протасов от неожиданности чуть не выронил кусок рыбы.
- Как застрелился? Вы что тут охренели?!
- А чего сразу мы?! Мы его не трогали. Ему энкавэдэшники повсюду мерещились. На улицу боялся нос высунуть. Маханул стакан водки, заперся в ванной и бахнул в висок…
Зайцев в красках описал, как хромоногий Дробыш и здоровяк Винокуров выносили ночью из квартиры труп Гарина. Как тащили его переулками к водоему, как пихали под одежду камни и притапливали у заросшего берега. А потом три дня беспробудно пили.
- Значит, настроение дрянь, - не то спросил, не то констатировал факт Мишка.
- Дрянь, - подтвердил трезвеющий радист. - Величко уговаривал всех залечь на дно. Я предлагал разбежаться по разным городам и забыть друг дружку. Зиновьев по пьяни хотел идти в ментовку с повинной - еле удержали. А Винокуров вообще грозился выпустить кишки любому, кто появится с той стороны.
- Тоже по пьяни?
- По трезвому.
- Чего ж вы так быстро спеклись? Я рассчитывал на вас, потому и вернулся.
Зайцев снял с себя полотенце, тряхнул еще сырыми волосами. И, подпалив папироску, объяснил:
- Немчура проиграла войну, и работать на абвер мужики не хотят. С грабежами тоже завязали - никому со своим прошлым неохота светиться. Попадешься на ерунде, угрозыск потянет за ниточку и выяснится вся подноготная. А с нашей подноготной, сам знаешь - только к стенке…
* * *
Прожив пару дней в одной квартире с радистом, слушая его рассказы о последних месяцах жизни в Москве, Протасов мучительно размышлял над тем, что делать дальше. И постепенно начинал понимать, почему исчез Амбал.
Тот умел неожиданно и бесследно исчезать. Равно как и неожиданно появляться. Но если в сентябре сорок первого он канул в безвестность, спасаясь от следствия, суда и лагерей, то в сорок четвертом он бросил ни на что негодную, пропащую компанию спивавшихся скотов. С каждым месяцем страх все сильнее сковывал их тела и сознание. Вместе со страхом в них поселялась злоба и ненависть ко всему окружающему. Они попросту становились опасными, потому что нервы могли сдать в любую минуту.
На третий день Мишка передал через Зайцева подчиненным по небольшой денежной сумме и приказал им навсегда забыть о двух вещах: о своей работе на немцев и о существовании друг друга.
Утром четвертого дня он собрал пожитки и отправился искать другое жилище…
* * *
Протасов прибыл в Москву во всеоружии, имея качественно сработанные документы в лучшей лаборатории абвера. Нарочито потрепанный паспорт образца 1932 года в серой тканевой обложке с черным гербом СССР. Военный билет с отметкой категории «Д», дающей полное освобождение от призыва и воинской обязанности. Несколько медицинских справок. Справка о снятия с довольствия Черниговского Строительного управления №2. Грамота, выданная Черниговским городским исполкомом за стахановский труд на восстановлении клинкерного завода. И даже настоящие прокомпостированные железнодорожные билеты с одной пересадкой от Чернигова до Москвы.
Квартирку он подыскал в самый раз. Небольшая, но чистая, в длинном одноэтажном доме, разделенном на четыре отдельных жилища. В каждой квартире имелся свой вход через огороженный забором палисадник. Вокруг много зелени, запах сирени, тишина. Ближайшая ментовка далеко, зато по соседству продуктовый, вино-водочный, автобусная остановка. Хозяйкой квартиры была древняя бабуля, ушедшая в мир иной в сорок третьем. Живущая в центре племянница долго искала постояльцев, да охотников не находилось - народу во время войны в столице сильно поубавилось. И тут ей на радость объявился Протасов.
Из новой квартиры было удобно никем незамеченным уходить по ночам «на работу» и по ночам же с нее возвращаться. Он, конечно же, занялся хорошо знакомым делом: подрезал в транспорте карманы и сумки, вскрывал пустующие квартиры, не брезговал и грабежами, встречая припозднившихся прохожих. Правда делал все это в одиночку, мечтая в будущем сколотить крепкую банду. Бабки на кармане не переводились, однако «ходить на особняк» - воровать и грабить в одиночку, было сложнее, опаснее и не так прибыльно.
Не забывал Мишка и о главной своей мечте - собрать отцовский талисман и узнать тайну дворянского рода Протасовых. Он был уверен на сто, нет - на двести процентов, что в тексте содержалось название их родового гнезда и указывались точные координаты спрятанных фамильных драгоценностей.
Как же он хотел до их добраться! Но для этого сначала требовалось выкрасть у матери ее бронзовую заколку, а потом приступить к самой трудной задаче: разузнать, где хранятся конфискованные у отца вещи. Он очень надеялся, что бронзовый зажим для галстука не «прилип» к рукам какого-нибудь следака или опера, а лежит среди прочего отобранного имущества на одном из материальных складов НКВД.
* * *
«После ареста папы, нас с мамой выселили из большой квартиры. Теперь мы живем в бараке в Хомутовском тупике… Между Новой Басманной и Карла Маркса. Наш барак стоит недалеко от железной дороги…»
Протасов накрепко запомнил эти фразы, сказанные старшей сестрой в последние минуты своей жизни. Он постоянно держал в уме адрес, готовясь отправиться туда и начать слежку за бараком. Но прочие задумки и текущие дела отвлекали, отнимая силы и время.
А в сорок пятом, когда дни Третьего рейха были сочтены, советская контрразведка начала сразу несколько масштабных операций на освобожденных территориях и в глубоком тылу. Прорывавшиеся из окружения или бежавшие из фашистского плена военнослужащие проходили многочисленные фильтрационные лагеря и кордоны. А в больших промышленных центрах начались повальные проверки и аресты подозреваемых в связях с немецкой разведкой.
Мишка затаился и пару месяцев прожил в своей квартирке почти безвылазно. О Хомутовском тупике, примыкавшем к Садовому кольцу и находящемуся в опасной близости от центра Москвы, пришлось на время забыть…
Находясь в вынужденном заточении, он дозрел до необходимости избавиться от бывших подчиненных. Их расшатанные нервы, трусость, слабая воля, неуемная тяга к алкоголю и как следствие - болтливость, могли привести к фатальному исходу. И Михаил начал обдумывать план действий…
Немного выждав после окончательного разгрома Германии, он отправился навестить радиста. Тот жил на прежней конспиративной квартире, подрабатывал дворником. В его жизни мало что поменялось: та же вонь и мусор в жилище, те же пустые бутылки, тот же похмельный вид с опухшим лицом и трясущимися руками.
Посидев с ним на кухне и прикончив гостинец - бутылку дешевой водки, Протасов узнал, что остальные агенты расползлись по разным квартирам. Хромоногий Дробыш обзавелся костылями и попрошайничал у вокзала. Здоровяк Винокуров работал в котельной, мучился с больным желудком, но продолжал выпивать. Величко калымил, меняя в окнах разбитые стекла и починяя мебель. Зиновьев пристроился в часовую мастерскую. Казах Хакимов тоже где-то добывал бабки, но скрытничал и ничего не рассказывал.
Получив исчерпывающую информацию, Мишка стал прощаться. Зайцев вышел с ним на улицу - проводить. А утром его холодный труп с ножевым ранением шеи обнаружила женщина из соседней квартиры.
* * *
Пользуясь полученными в Варшавской школе навыками, Протасов почти на протяжении месяца выслеживал бывших агентов и убивал их по схожему сценарию. Он не видел смысла включать фантазию и разнообразить расправу. Зачем? Криминальная обстановка в Москве была напряженная: сотни тысяч неучтенных стволов; столько же демобилизованных из армии солдат, сержантов и офицеров; огромное количество наличных денег на руках… Все это способствовало росту преступлений. И убийств в том числе.
Второй жертвой пал Дробыш. Третьей - Винокуров. Четвертой - Величко. А с Зиновьевым вышла накладочка. Протасов подготовился, проследил маршрут, по которому тот ходил в часовую мастерскую и обратно. Выбрал подходящий денек и… внезапно заметил, что кто еще выслеживает агента по кличке «Зима».
Это был Амбал. Присмотревшись повнимательнее, Мишка узнал его по маленькому росту, по повадкам. И мешать не стал. К чему проявлять инициативу, рисковать если есть желающий выполнить за тебя грязную работу?
Старый кореш неплохо справлялся с задачей, покуда в решающий момент не помешала стайка девиц. Заметив потасовку с блеснувшим ножом, те стали истошно орать. И тут Амбал замешкался, дал слабину - видать, давненько не ходил на мокруху.
Протасов в три прыжка оказался рядом и рванул того за рукав.
- Ы-и-и! - шарахнулся в сторону Амбал.
Михаил хотел уволочь кореша в темноту арки двухэтажного дома, но от резких движений из кармана выпало Анькино зеркальце.
Девки продолжали орать. Еще пяток секунд и в переулке начнут собираться любопытные зеваки, из ближайших домов выбегут жильцы.
Подобрав зеркало, Мишка шепнул Амбалу:
- Рви за мной!
- Ты?! - обалдел кореш. - Фу, напугал до усрачки… Ну, ты даешь… второй раз с плахи поднимаешь…
Оказавшись в темном доре, Протасов безошибочно вышел к прогалу меж сараев, протиснулся в него, перемахнул через забор и оказался во дворе дома по соседней улочке.
- Шустрее, - поторапливал он, покуда за спинами слышались возбужденные голоса.
Соседнюю улочку они также перебежали поперек и опять нырнули во двор. А на спокойный шаг перешли, лишь когда почувствовали себя в безопасности.
* * *
Амбал немного раздобрел, стал менее ловким и проворным.
- А ты как думал?! Вот ежли я остался бы с твоим пропитым сбродом, то сдох бы с голоду или спился вместе с ними, - посмеивался он, разливая по стаканам самогон. - А я все сделал по масти. Спрыгнул из-под абвера, залег на дно, осмотрелся. Выследил Ваську Шведа и посадил его на пику. Ага, Миха, я за все с ним поквитался! Видел бы ты его перекошенную от злобы рожу! Пока этот тюльпан* хлебал собственную кровь, я обкорнал ему тесаком уши и сопатку…
После удачного свала из Земского переулка, кореш привел Мишку на хату, в которой отсыпался и отдыхал после нервных утомительных делишек. Усадил за стол, соорудил простенький ужин из сала, вареной картошки, хлеба, чеснока и конечно же любимого им самогона. Промеж закусок на столе лежали две пачки овальных сигарет «Дукат» Московской табачной фабрики №1. Оба пристрастились в Польше к хорошим немецким сигаретам. В Москве более других на немецкие походили именно эти сигареты.
За ужином Амбал принялся рассказывать о себе.
После того, как был обнаружен обезображенный труп Шведа, Степка-свисток и Чуваш сами притащились к Амбалу. Повинились и предложили оформить старую бражку**. Тот зла не держал и согласился. Начали добывать тугрики хорошо известными, отработанными способами.
- А этих фраеров я давно приговорил, - мотнул он головой в неопределенную сторону. - Такие свидетели верняк приведут под расстрельную статью. Начать решил с Зиновьева, а ты, оказывается, шел с другого краю. Сечешь, как обернулось? Мы и тут с тобой сработали в один карман…
Потом, влив в себя очередную порцию самогона, кореш стал расспрашивать Мишку. Чем занимался в Польше, как перебрался в Москву, что поделывал тут до сегодняшней встречи?.. А перед тем, как завалиться спать, ненароком поинтересовался о талисмане: сколько собрал его частей? Не при нем ли спичечница?..
Протасов ответил, что недосуг пока заниматься бронзовым львом. На том и разбрелись по разным комнатушкам…
Давние дружки прожили на тихой хате несколько дней. Пили, ели, дымили сигаретами, вспоминали сорок первый год и время, проведенное в Варшавской школе.
Амбал конечно же позвал в свою банду. Мишка согласился, но попросил отсрочку в пару недель.
- Долги надобно закрыть, - пояснил он, когда прощались.
- Хакимов?
- Он самый. И к мамане пора наведаться…
На том и порешили.
Однако Протасов, хорошо зная хитрого кореша и нутром чувствуя подвох, поступил наоборот: первым делом отправился в Хомутовский тупик…
* * *
Барак он отыскал быстро, осмотрел издали со всех сторон, выбрал местечко для безопасного наблюдения. В идеале следовало выяснить, в какой комнате живет мать, и дождаться, когда она уйдет по каким-нибудь делам. Но сейчас перед Мишкой задача стояла другая. Он следил не столько за бараком, сколько за его окрестностями.
- А вот и мой дружок, - криво усмехнулся он, заметив мелькнувшую вдали знакомую фигуру.
Оглядываясь по сторонам, Амбал прошелся по Хомутовскому, смачно харкнув под ноги, остановился, достал сигареты. Пыхнув дымом, уселся на ступеньки крыльца дома, стоящего чуть наискосок от барака…
«Вот проныра! - дивился про себя Михаил. - Все успел выяснить: и адрес, и внешность моей матери. Ведь я об этом не проронил ни слова!..»
Кореш и впрямь все это знал. Мишкина мать появилась на крыльце барака часа через два. Повязывая платок на седой голове, она куда-то спешила.
Провожая ее взглядом, сын вздохнул, почесал небритую щеку. И снова принялся следить за Амбалом. А тот, проворно соскочив с крыльца и сунув руки в карманы широких брюк, направился к бараку…
* * *
Он знал, что, выскочив из подъезда барака, кореш не пойдет к центру. Он рванет через «железку», поэтому заранее пересек ее и нашел укромное местечко между сараями. Вынув из кармана Вальтер покойного Эфлинга, передернул затвор и завернул правую руку с пистолетом в свой пиджак.
Амбал шустро обчистил комнату и появился на горизонте с двумя торбами в руках минут через пятнадцать. «Железка» в районе Хомутовского проходила внизу по овражку. Перебежав полотно, Амбал вскарабкался по насыпи, юркнул к сараям и… резко остановился, словно налетев на прозрачную преграду.
Протасов не стал разыгрывать сцену, не стал ничего говорить. Пиджак и стены сараев превратили выстрел в еле слышный гулкий щелчок.
Обе торбы шлепнулись на землю. Из одной посыпались макароны, из другой покатилась буханка темного хлеба.
- Ы-и-и!.. - схватился за грудь Амбал.
Вторым выстрелом Мишка размозжил ему затылок. Убрав пистолет, он ощупал карманы убитого, нашел заколку своей матери.
Снова вздохнув, накинул на плечи пиджак и исчез в узких лабиринтах между сараями…
* Тюльпан - недоразвитый
** Бражка - компания единомышленников
Глава девятнадцатая
Москва июль 1945 года
Группа Старцева сбилась с ног в поисках человека по фамилии Хакимов. Сыщики поставили на уши милицию, военный учет, паспортные и адресные столы. Горшеня, Баранец и Ким мотались по ЗАГСам и поликлиникам, где собственноручно рылись в картотеках…
Бесполезно. О Хакимове никто не слышал.
Спас опыт и сыскной талант Егорова. Понимая, что фамилия «Хакимов» имеет тюркские корни, и искать нужно человека с соответствующей внешностью, он отправился по московским рынкам. Но не по всем подряд, а по тем, где помимо славян, издавна торговали представители разных национальностей, в том числе татары, башкиры, казахи, чуваши, выходцы с Алтая… Он надеялся на то, что Хакимов хотя бы изредка появляется на таких рынках. Ведь представители малых народов обожают окунуться в свою диаспору, поговорит на родном языке с соплеменниками, отовариться привычными с детства продуктами.
На Дорогомиловском рынке, что рядом с Киевским вокзалом, ему удалось прихватить продавца-башкира на обвесе пожилой подслеповатой женщины. Предъявив удостоверение, он отвел его в деревянное здание с табличкой «Администрация», где разыграл нехитрое представление.
- Плохи твои дела, Ильдар, - сокрушался он, поглядывая на скуластого семнадцатилетнего парня. - Понимаешь, что тебе за это светит?..
За небольшой обвес, на самом деле, наказание было скромным: штраф или до двух лет лишения свободы. Но это в крайнем случае при рецидиве. Ильдар, видимо, это знал и не особо раскаивался. Тогда Егоров пошел по другому пути.
- Я сейчас вызову по телефону свою оперативную группу, и мы задержим не только тебя, но и всех твоих родственников, друзей, соседей по прилавку. А заодно конфискуем весь товар.
К такому повороту башкир готов не был. Переменившись в лице, он весь как-то сник, точно проткнутый колесный баллон. И заныл:
- Гражданин начальник, я заплачу штраф! Сколько скажете! Неужели вы из-за такой ерунды нас посадите?.. Хотите я бесплатно отоварю ту старушку?..
- Я хочу, чтоб ты ответил на несколько моих вопросов.
- Пожалуйста! Отвечу хоть на сто вопросов!
- Но имей в виду: обманешь или утаишь правду - задвину тебя в самый дальний лагерь без права возвращения в Москву.
- Спрашивайте, гражданин начальник!..
Башкир поклялся здоровьем отца и матери, что фамилию «Хакимов» никогда не слышал. Но с готовностью объявил, что знает пару человек, которых здесь на Дорогомиловском рынке называют созвучными то ли именами, то прозвищами: Хан и Хаким.
Егоров тут же позвонил в Управление, и через полчаса в кабинет администрации ввалились Старцев с Васильковым.
- Начальник, ты же обещал… - не на шутку испугался башкир.
- Раз обещал, значит слово сдержу. Ты пока посидишь здесь. Как закончим - отпущу…
* * *
Хана задержали и проверили прямо на рынке. Это определенно был не тот человек, которого разыскивала группа Старцева. Возраст - за шестьдесят, весь больной и едва передвигавшийся по территории рынка медленным шагом. Он работал здесь весовщиком последние лет пятнадцать, ни в каких темных делах замешан не был. Все это могли подтвердить не только работники администрации, но и любая приблудная дворняжка.
Взялись за Хакима. Его внешность и повадки по описанию нескольких человек, вполне встраивались в один ряд с убитыми мужчинами из списка Анны Протасовой. Лет тридцати, среднего роста, крепкий. Не разговорчивый, скрытный. Не опрятен, любит выпить. Он появлялся на Дорогомиловском рынке время от времени, предлагая продавцам мясного ряда по оптовым ценам небольшие партии баранины. В случае заключения сделки, разделанные тушки Хаким таскал в мешке на собственном горбу. Продавцы догадывались, что он ловко пристроился к какому-то мясному магазину и в сговоре с его руководством перепродавал баранину на рынке.
День пролетел в сплошных заботах. Под вечер стали выяснять, где он живет и какими ходит маршрутами. Картина понемногу прояснялась. И тут из Управления примчался Костя Ким.
- Час назад в трех кварталах от Дорогомиловского произошло убийство, - доложил он, отозвав в сторонку Старцева.
Тот скрипнул зубами и направился к машине.
- Поехали, посмотрим…
На месте уже работала группа из местного РОМа, заправлял усатый старший лейтенант. Иван представился, осмотрел труп, задал несколько вопросов. Хотя и без ответов старлея стало ясно: лежавший в луже крови - последний из списка мужчина по фамилии Хакимов. Потому как убит он был одним натренированным ударом ножа в шею.
Никаких следов на месте преступления сыщики не обнаружили. За исключением трех окурков овальных сигарет «Дукат», валявшихся в ближайшей подворотне.
* * *
Почти весь последующий день сыщики работали над задачей, решение которой давало последний шанс в поимке неуловимого убийцы.
- Протасов мечтает собрать бронзовый талисман, - уверенно заявил Васильков на утреннем совещании. - В его руках уже три составных части, и он сделает все, чтобы завладеть последней.
- Где ж ее искать? - задал справедливый вопрос Бойко.
Равномерно постукивая тростью, Старцев отмерял шаги вдоль закрытых окон кабинета. Погода подпортилась, моросил дождь, дул прохладный для июля ветерок.
- Это единственная зацепка. Больше у нас ничего не осталось, - сказал он. - Не найдем убийцу - полетят наши головы. Если не ваши, то моя точно.
- Что предлагаешь?
- Начнем с изучения дела осужденного Протасова Егора Васильевича. Глядишь и выясним, куда подевался зажим для галстука…
Узнать это оказалось настолько не просто, что Ивану пришлось снова идти на поклон к комиссару Урусову. Дела по 58-й статье Уголовного кодекса РСФСР поручали вести далеко не рядовым следователям. Большая часть уголовных дел лиц, осужденных тройками НКВД, Военной коллегией и «в особом порядке», подпадала под гриф «секретно». Только после звонка Урусова какому-то поднебесному начальству, майору Старцеву позволили приехать в Центральный архив и ознакомиться с материалами дела инженера Протасова.
- Собирайтесь, товарищи! - радостно скомандовал он, вернувшись после обеда из архива. - Я выяснил, где хранятся конфискованные у семьи Протасовых вещи!
Конфискованное у врагов народа имущество сортировалось и направлялось по разным адресатам. Деньги, облигации, ценности (золото, серебро, драгоценные камни, произведения искусства), а также часы - сдавались по описи в финансовый отдел (ФИНО) НКВД. Другие вещи (техника, мебель, одежда, обувь, столовая утварь…) подлежали реализации через специальные магазины. А то, что реализовать не удалось, сдавалось на склад Административно-хозяйственного управления НКВД, построенный в сорок первом году в железнодорожной петле на юго-востоке столицы.
Туда группа Старцева и направилась…
* * *
Ничего ценного на этом удаленном складе давно не хранилось, охрана была немногочисленной. Прямоугольная территория примыкала к железнодорожной ветке, поэтому устроенный по периметру заборчик походил на декорацию для честных людей. Во время войны у Хозяйственного управления хватало других забот, и территория основательно поросла кустарником, невысокими деревцами.
Сам склад представлял собой длинное двухэтажное здание, все окна которого закрывали решетки. Внутри оба этажа выглядели одинаково: длинный коридор, а по обе стороны - помещения со стеллажами от пола до потолка. На первом этаже имелась комната с картотекой; с помощью систематизированных там документов можно было за четверть часа разобраться, в каком помещении находятся те или иные вещи.
Муровцы прибыли на место во второй половине дня. Объект еще не был сдан под охрану.
Иван представился начальнику склада и сообщил о грядущей секретной операции на вверенной ему территории. Пожилого капитана предупредили звонком из Управления, возражений с его стороны не последовало. Напротив, он уважительно поинтересовался, чем может быть полезен.
Первым делом сыщики осмотрели хозяйство, а после Старцев задал несколько вопросов.
- Федор Андреевич, при осмотре я заметил, что решетки на дальних торцевых окнах открываются. Этот так?
- А как же! По требованию ГУПО* все обустроено. Чтоб, значит, открыть замки и спасать имущество, если что.
- Ключи от замков у вас?
- Завсегда при мне, - показал тот внушительную связку ключей.
- Тогда у меня к вам две просьбы, - приобнял его Иван Харитонович и повел к одному из торцевых окон.
* * *
Распределив обязанности и разделившись на две группы, Старцев и его коллеги еще засветло заняли места на выбранных позициях. Старцев, Васильков и Егоров, находились на первой позиции - метрах в тридцати от торца здания. С нее отлично просматривалось коридорное окно в нижнем этаже, решетчатые створки на котором «позабыли» закрыть на замок. Вторая позиция (Бойко, Баранец, Горшеня и Ким) была немного оттянула к дыре в жибленьком заборе, чтоб перехватить Протасова, если тот задумает ретироваться.
- Находясь в засаде, никому не курить. Стрелять только по ногам, - напоследок напомнил Старцев.
- Было б в кого стрелять, Харитоныч, - поправил торчащий за поясом пистолет Бойко. - Сомнительно, что Протасов дознается, где хранится конфискант. Мы и то дознались, включив в это дело комиссара.
Егоров хлопнул его по плечу.
- Олесь, поверь: эти хлопцы знают гораздо больше, чем нам хотелось бы!
- С чего ты взял?
- С того, что мелких людишек, способных за деньги продать любую информацию, как говна за тем дырявым забором. Или ты до сих пор считаешь, что в наш автобус швырнули гранату из хулиганских побуждений?..
Василий имел в группе большой авторитет, и спорить с ним ни-кто не брался. Даже известный скептик Бойко.
После дождя земля и трава промокли, ночь выдалась влажной и прохладной. Часовой, кутаясь в фуфайку, согласно приказа Федора Андреевича, ходил взад-вперед у дальнего торца, едва освещенного качавшейся электрической лампой…
Не смыкая глаз, сыщики отдежурили от зари до зари. На территории склада никто не появился.
В восемь утра они загрузились в прибывший за ними «тарантас» и поехали часиков на пять по домам. Подкрепиться, вздремнуть и подготовиться ко второй ночи…
* * *
В следующую полночь от забора к складу скользнула чья-то тень. Через секунду за ней последовала другая.
- Их двое?! - удивленно прошептал Старцев.
- Сам не пойму, - ответил Васильков. - Может, Протасов работает с Амбалом?..
Иван поднял пистолет и прицелился в пробегавшего неподалеку парня. Но товарищ пихнул в бок.
- Давай на обратном пути.
- Ты прав, Саня. Пусть возьмут то, зачем пожаловали.
Оба неизвестных подбежали к ближнему торцу здания, заглянули за один угол, за другой. Часовые, как и в первую ночь, стерегли дальнюю часть здания, где располагался вход, и у ближнего торца не появлялись.
Покуда один парень стоял на стреме, второй разобрался с окном. После поменялись ролями. Первый 0забрался в проем и исчез в темном коридоре, второй принялся сечь по сторонам.
Наблюдая за окнами, сыщики заметили, как на втором этаже в одном из помещений будто стало светлее.
- Фонарь, - прокомментировал Старцев. - Рыщет по стеллажам…
Прошло несколько долгих минут. Отсветы на потолке помещения, за которым наблюдали муровцы, исчезли.
- Приготовится, - скомандовал Старцев. - Я беру на мушку того, кто побежит первым. Саня, ты «стреноживаешь» второго. Вася на подстраховке…
По ногам ночных гостей должны были стрелять находящиеся на первой позиции. Вторая позиция открывала огонь, если Протасову все же удастся прорваться к дырявому забору. Такова была изначальная задумка. Но гостей оказалось двое, что несколько усложняло задачу. Приходилось перестраиваться на ходу.
- Возвращается, - первым заметил движение Егоров.
Из темного оконного прямоугольника с распахнутыми створками решетки, высунулась голова парня. Второй подал ему знак: все спокойно.
Парень выскользнул наружу. Оба, пригнувшись, побежали к забору.
- Стоять! - крикнул из темноты Старцев и пальнул в воздух.
Гости шарахнулись в другую сторону. Один поскользнулся на траве, упал. Но тотчас вскочил и бросился бежать.
Почти одновременно бывшие офицеры-разведчики произвели по одному выстрелу. И дело было сделано - оба парня катались по траве и подвывали от боли, держась за простреленные ноги.
- Даете уголька, ребята, - восхитился Егоров, поднимаясь из высокой травы. - Не хотел бы я стреляться с кем-нибудь из вас на дуэли…
* * *
Первый, так называемый «горячий» опрос, всегда был ценнейшим элементом в оперативно-следственной работе. Если провести его, правильно использовав нюансы, то от задержанного можно было услышать много больше, чем на всех последующих этапах следствия.
- Кто из вас Протасов? - с металлом в голосе начал Старцев, стоя над поверженными бандитами.
Горшеня с Баранцом обыскивали их карманы, Ким побежал звонить дежурному по Управлению. Бойко с пистолетом в руке поглядывал по сторонам. Егоров с Васильковым торчали рядом, готовые отказать раненым первую помощь.
Отвечать на вопросы те не спешили.
Боль одолевала. Одному пуля перебила кость ниже колена. Второму сквозняком прошила бедро. Егоров медленно распаковывал перевязочный пакет и будто в пустоту рассуждал:
- Можете молчать, тогда и мы не поторопимся с первой помощью. Кровь-то вон как хлещет. Чуть припозднишься со жгутом и здравствуй, саквояж**. Сейчас ночь, склад на выселках. Когда еще карета скорой приедет…
- Ладно, ладно, начальник, - сдался светловолосый. - Нет среди нас Мишки Протасова.
Иван нахмурился.
- А кто ж тогда вы, соколики? Ну-ка назовитесь.
- Степка-свисток.
- Я Чуваш, - буркнул здоровяк с фиксами из белого металла.
- Не знаю таких. Под кем ходили?
- Под Амбалом. Помоги, начальник! Потом все расскажем! - умолял светловолосый.
Но тот был непреклонен.
- Где сам Амбал?
- С волыны Амбала продырявили. Полбашки снесли.
- Кто?
- Протасов. Больше некому.
- Протасова давно видели?
- Кончили мы его…
Муровцы переглянулись.
- Как кончили? Когда? - не поверил Старцев.
- Не пыли, начальник. Сейчас скажу… - кривился от боли светловолосый. - Выследили мы его недалеко от Дорогомиловского рынка. Он пришил своего корешка, а мы его.
- Убитого корешка я там видел. А где же труп Протасова?
- В канализацию сбросили. Там же… на 1-й Извозной. Поможешь - покажу, где конкретно.
Молодые сотрудники закончили обыск. Ефим Баранец показал Старцеву и Василькову два ножа, небольшой браунинг, связку отмычек, удобную фомку. Горшеня протянул бронзовый зажим для галстука.
Взяв его, Старцев спросил:
- Откуда узнали про талисман?
- Амбал сказывал.
- Ладно, поверю. Последний вопрос. Где его остальные части: спичечница, зеркало, заколка?
Помолчав, Степка-свисток буркнул:
- На квартире у Зойки припрятаны. Малая Андроновская, семь…
* ГУПО - Главное управление пожарной охраны
** Саквояж - гроб
Эпилог
Москва; 1 августа 1945 года
Визит к Лидии Николаевне дался тяжело. Оба шли к ней как на эшафот, испытывая жалость и стыд, хотя к трагедии несчастной женщины не имели ни малейшего отношения. Но не исполнить своего долга перед ней они не имели права.
- Дело вашего мужа - Протасова Егора Васильевича - в июне 1944 года было пересмотрено, - рассказывал Старцев. Вся тяжкие обвинения с него сняли, 58-я статья из обвинения убрана. За «Халатность при исполнении служебных обязанностей» ему предстояло отбыть в заключении всего четыре года, три из которых он к тому моменту отбыл. При переводе из одного лагеря в другой в августе этого же года он скончался от остановки сердца.
Плотно сжав бледные губы и глядя на угасавший день, вдова молчала.
Васильков вынул из кармана какую-то вещицу, закутанную в бело-синий клетчатый платок. Шагнув к Лидии Николаевне, он развернул платок. На ладони лежал бронзовый лев.
Заиграв в лучах заходящего солнца, талисман заставил женщину очнуться. Словно не веря в происходящее, она бережно приняла его, удивлено осмотрела со всех сторон. Затем нащупала на столе очки, надела их и медленно прочла начертанный на льве девиз старинного дворянского рода Протасовых:
- «Отечеству принесу славу и богатство. Себе же отставлю только имя».
Прижав талисман к груди, она снова повернулась к окну. По лицу ее текли слезы…
* * *
Покинув барак, друзья шли по Хомутовскому в сторону Садового кольца.
- Эх, Ванька… давно хотел тебе сказать, - приобнял его Васильков.
- Что?
- Если ты случаем помрешь, то мне будет крайне скучно на этом свете.
- А мне будет скучно там, - задрав голову, посмотрел Иван в темнеющее небо. - Но нам еще рано об этом, - вернул он взгляд на грешную Землю. - Потому что работы здесь, Саня - непочатый край…
Талисман инженера Протасова
© Copyright: Валерий Рощин, 2024
Свидетельство о публикации №224050700300
Свидетельство о публикации №224050700300
Рецензии