Единственная пристань. Глава восьмая

     Рассвет теперь начинался поздно. По трудовому распорядку Миша должен был убирать двор до семи утра, когда жильцы обычно выходили на работу или учёбу, причём делать это в любой день и в любую погоду. Начался октябрь, и раннюю утреннюю уборку приходилось начинать в темноте, двор освещал лишь фонарь, установленный над первым подъездом. За что именно этому подъезду была оказана такая честь, Миша не знал, но был очень благодарен тому, кто этот фонарь повесил, иначе убираться пришлось бы в темноте.
     Сегодня ночью он спал очень плохо, можно сказать не спал совсем. Вчера весь вечер не находил себе места от того, что Света не пришла вовремя с учёбы. Он несколько раз выбегал через арку на бульвар и даже дошёл до университета. Сторож на вахте сказал, что уже никого нет, все давным-давно разошлись по домам. К тому же весь вечер шёл дождь, а Света, как назло, забыла дома зонт. За весь месяц, что они жили вместе, такого опоздания не случалось ни разу. Когда стрелки часов перевалили за половину десятого, Миша начал собираться в милицию, и только Лидия Владимировна отговорила его, сказав, что заявление всё равно не примут, слишком мало прошло времени, а ещё и это главное, Миша ей пока не муж, и закон в этом случае совсем не на его стороне. Находиться в квартире он больше не мог, казалось, что стены и потолок давят на него, а в комнате не хватает воздуха. Он то и дело брал в руки Светины вещи, прикладывал их к лицу, ощущал её запах. Миша не знал, как будет жить, если с ней что-то случится. За этот месяц они стали чем-то целым, неразделимым, словно проросли друг в друга.
     Когда Света появилась в арке, Миша сидел на скамейке у подъезда. Увидев её, он вскочил и побежал навстречу, падал, поднимался и снова бежал. Света была вся мокрая от дождя, дрожала от холода, а глаза её краснели от слёз, и взгляд был каким-то отстранённым. Они обнялись и стояли несколько минут молча. Услышав, что она была у Ряпихова, Миша подумал о самом плохом и начал смотреть на её руки, ноги, одежду. Потом Света стала плакать, не могла связно говорить, еще сильнее задрожала, не столько от холода, сколько от нервного напряжения.
     Миша взял её на руки и понёс домой. Через несколько минут к ним вбежала перепуганная Лидия Владимировна, она тоже весь вечер не отходила от окна на кухне. Вдвоём им с большим трудом удалось немного успокоить Светку. Она начала рассказывать, перескакивая с одного на другое, о встрече с Галиной Михайловной, о разговоре в кафе, о пачке денег, о посещении больницы. Пересказать толком разговор с Серёгой не смогла. Только повторяла и повторяла, что он вцепился в её руку и не отпускал. Ладонь его была сначала влажная и горячая, а потом резко похолодела и как бы застыла. «Я думала, он устал говорить, замолчал и закрыл глаза, моей руке стало больно, но я боялась её отнять. Он всё просил, чтобы я не уходила. Я не сразу поняла, что он умер, и уже мёртвый держал меня за руку. Представляете, мёртвый не отпускал живую. А потом Галина Михайловна сказала, что это всё из-за меня случилось. И вообще, я ведьма, только горе и страдания людям приношу», - Светка говоря всё это снова начала реветь, плечи её тряслись от рыданий. «Ей нужно обязательно что-нибудь выпить, это истерика, она просто так не проходит. Я сейчас принесу из дома коньяк, а ты готовь ей ванную. Тёплая вода хорошо забирает чёрную энергию. А ещё я постараюсь найти специальные таблетки, в Вене покупала, их нужно в ванной растворить, штуки три-четыре», - Лидия Владимировна последние слова говорила уже стоя у двери. Пока она ходила за коньяком и таблетками, Миша быстро подготовил ванную и достал из шкафа большое махровое полотенце. Света начала, морщась, пить из чашки принесённый Лидией Владимировной коньяк.  Миша успел кинуть в воду три таблетки, вода в ванной в мгновение стала жёлтой. «Интересно, а Ряпихов старший уже знает про смерть сына?» - как бы саму себя спросила Лидия Владимировна. «Он сегодня в командировке, - хриплым голосом произнесла Светка, - Галина Михайловна жаловалась, что в последнее время он даже по субботам уезжает». Лидия Владимировна тяжело вздохнула: «Знаем мы его субботние командировки. В наш дом он «командируется» по выходным, к Ольге Олеговне и все это знают». «Да, да. – Снова вступила в разговор немного успокоившаяся и раскрасневшаяся Светка. – Я вспомнила, Серёжа говорил, что мать жалко, а у отца любовница и он даже знает кто она». Миша взял у неё из рук чашку и поставил на стол, потом произнёс: «Странно, помнишь я нашёл Серёгу на ступеньках в подъезде. Он сказал тогда, чтобы я отвёл его к Ольге Олеговне и адрес назвал. Два раза подчеркнул, что это его женщина». Лидия Владимировна сняла свои очки с толстыми стёклами, подышала на них и протёрла носовым платком: «Вот такие у них отношения, там, наверху. С одной и той же, на неделе сынок, по выходным отец. Впрочем, что это я, прости Господи, о мёртвых или ничего или хорошо». Миша вдруг вспомнил, как ещё в светлое время дня  воровато оглядываясь по сторонам по двору быстро прошмыгнул мужчина средних лет в кожаном пальто и шляпе и шёл он к подъезду Ольги Олеговны, держа в руках портфель и кулёк с едой, завёрнутой толстой бумагой.
     Когда Лидия Владимировна ушла, Миша осторожно начал раздевать Свету, вся её одежда была насквозь мокрой. Бросилась в глаза розовая полоска на животе, следы от тугой резинки.
     Он натирал Свету жидким мылом, которое смывал сеткой душа, потом снова натирал. «Миш, иди ко мне», - тихо позвала она его, вытянув в ванной красивые стройные ноги. Миша улыбнулся: «Я сейчас схожу в комнату и разденусь, а то здесь одежду намочу». Светка решительно остановила его: «Нет, раздевайся прямо здесь, - и добавила чуть слышно, - Я так хочу». Обычно, когда он раздевался, Света краснела и смущённо отводила взгляд. Сегодня всё было иначе. Она смотрела на него, не отрываясь, а когда он залез в ванную, то обняла его и прошептала по-особенному: «Мишенька, родной мой».
     Вообще в эту ночь Миша заметил в ней какие-то еле уловимые перемены, она стала твёрже, решительнее, может быть оказывал действие коньяк, а может быть события тяжёлого дня начинали будить в ней взрослую женщину.
     Утром, когда Миша собирался во двор, Светка спала крепким сном.
     Он долго сметал листья, убирал мусор, подобрал в песочнице детский кем-то забытый детский совочек. Дождя не было, день обещал стать сухим и тёплым, подходило к концу бабье лето. Когда вдали забрезжил рассвет, а над крышей соседнего дома появилась розовая полоска, подул тёплый ветерок. Миша почувствовал, как кто-то подошёл к нему и осторожно дотронулся до плеча. Александр Васильевич Гусев закончил утреннюю пробежку. Бегал он в красивом спортивном костюме и в тёмных кедах, по тротуару за аркой.
«Ну что, как дела? Как Светлана? Отошла немного? Да, брат, дела. Я ночью звонил Лидии Владимировне, она мне всё рассказала». Александр Васильевич восстановил дыхание и продолжил: «У меня есть предложение. Давайте махнём сегодня на природу. День синоптики обещают теплый и солнечный. Мясо я ещё вчера замариновал. Костерок разведём, шашлыки пожарим и Лиду с собой возьмём, девчонок наших, наконец, познакомим. Юльке в её положении больше на воздухе нужно быть и двигаться. Я обычно на зиму свой «Москвичонок» в гараж закрываю, так что сегодня, можно сказать, будет завершение сезона».
     Миша, разумеется, согласился. Уже через три часа они ехали шумной компанией на «Москвиче» Александра Васильевича в сторону Красного озера, расположенного среди лесов в сорока километрах от областного центра. Миша сидел справа от водителя, а Лидия Владимировна, Светка и Юля сзади. Гусев водил хорошо, сказывался фронтовой опыт, всю войну прошёл механиком-водителем в танке, вместе с ним служил стрелком-радистом тот самый таинственный генерал с Лубянки, о котором много говорили, но никто его в глаза не видел.
     Остановились они в тихом, живописном месте, прямо в двух шагах от озера. Место напоминало немного то, куда в августе ездили Миша и Светка и где начались их отношения. Ту поездку они вспоминали часто, особенно стайку белых пушистых облаков, напоминавших большую дружную семью. Сегодня небо было тоже чистое и по нему тоже плыли облака. Лидия Владимировна даже прочитала строчки знаменитого французского поэта Жюля Ренара, сначала по-французски, а потом сделала русский перевод: «Моя Родина там, где проплывают по небу самые красивые облака».
     Костёр разводил Миша, делал это, как всегда, спокойно и уверенно, за что получил похвалу Александра Васильевича: «Сразу видно – настоящий русский мужик. Ох, и повезло же тебе, Светка, с женихом, смотри береги его, такие парни сейчас редкость, всё больше хлюпики да «маменькины сыночки».
     В воздухе запахло дымком, шашлыками и осенним лесом. У осеннего леса особый запах, который трудно передать словами, в нём и аромат грибов  и осенняя влага и жёлуди и свежесть, мудрая свежесть, совсем не похожая на весеннюю надежду, на воздух, зовущий в неведомую светлую даль. Осень пахнет уверенностью и определённостью.
     Выпили несколько стаканчиков сухого французского вина из коллекции Лидии Владимировны. Юля достала их багажника гитару. Она не пела, но хорошо играла, перебирала струны, едва касаясь своими нежными пальчиками. Потом Юля со Светкой пошли гулять вдоль озера, а Миша возился с костром и провизией, прислушиваясь к разговору Гусева и Лидии Владимировны.
«Понимаешь, Лид, партийная верхушка совсем оторвалась от народа. Спецпайки, спецдома, даже спецшколы и детсады, свои санатории, свои больницы. Люди живут в своём параллельном мире, где всё продаётся и покупается. Поверь, наступят времена и эта публика и Родину продаст и раздербанит на кусочки. С трибуны они говорят одно, думают другое, делают третье. Возьми тех же Ряпиховых», - Александр Васильевич понизил голос и почему-то посмотрел на гулявших вдоль озера Юлю и Светку. Потом он продолжил, вытянув ноги в резиновых кедах: «А народ, простой народ всё это видит, фальшь всю эту чувствует. Полки в магазинах пусты, мужские трусы, самые обычные не купишь, холодильник со стиральной машиной только по записи. Смех и грех и это в стране, открывшей дорогу в космос. Мы с Юлькой летом в Швеции были, весь гонорар почти пустили на детскую одежду и обувь. Не знаем, кто будет, мальчик или девочка, так покупали на того и другого. У нас всё это только по блату, и такого низкого качества, что говорить не хочется». Миша слушал с интересом. В их деревне тоже часто ругали начальство, иногда матом, и он готов был сейчас согласиться с каждым словом Александра Васильевича, но ему так и хотелось спросить: «А что же делать? Что делать?» Потом Лидия Владимировна начала рассказывать, как прочитала недавно в одном историческом журнале большую статью о Сталине. Что, якобы все репрессии тридцать седьмого года были необходимы, что без этих чисток войну бы с Гитлером мы не выиграли. «Понимаешь, Саш, я же прошла через всё это, ребёнка потеряла. Чем угодно могу поклясться, что огромное число людей ни за что пострадали, показания пытками выбивали. Никакой истины следователям и не нужно было, сами протоколы сочиняли и били людей, чтобы заставить подписаться. Ну, и чем это всё помогло войну выиграть?» - Лидия Владимировна разволновалась, голос у неё задрожал. «Так могут писать только негодяи или идиоты. Ты дай мне этот журнальчик посмотреть». «Дам, Саш, дам. Я всё думаю по ночам, во время бессонницы, Бог с ними с товарами и пустыми полками, главное, чтобы тридцать седьмой не повторился, ни в каком виде», - Лидия Владимировна даже встала от волнения и начала ходить вокруг костра.
     А Юля и Светка, далеко уйдя вдоль озера, говорили о Ряпихове. Светка снова рассказывала о событиях минувшего вечера. А Юля горько усмехалась: «Мне он тоже прохода не давал, золотые горы сулил, но моё сердце было уже занято, основательно занято. Меня, Свет, все замучали вопросами об Александре Васильевиче, что да как, старик и всё такое. Так вот знай, как на духу говорю, счастлива я с ним без всякой меры. Он любому молодому сто очков вперёд даст, в любом смысле. Никогда ни секунды не пожалела. Есть тут такие неверующие, слово даже изобрели специальное, и выговоришь его не сразу – неприродосообразно. А тот же Ряпихов – это что -  природосообразно?»
Светка подошла к воде, потрогала её ладонью: «Знаешь, давай не будем о нём, не всё там так просто, к тому же нет его уже на свете, и скоро перед Богом отвечать за всё будет». Юля молча кивнула. Потом она осторожно спросила про Сашку, слышала, что он приезжал к Светке. Они, с Александром Васильевичем, немного за Мишу волнуются. Светка подошла к склонившейся к воде иве. «О Мише волноваться не стоит, это навсегда, на всю жизнь. Я уже представить себя не могу без него. Понимаешь, Сашка – хороший, очень хороший, мне казалось, что люблю его, а он меня. Может так и было. Но понимаешь, Юль, как-то всё происходило так, по выходным или праздникам встречаемся, прогулки, поцелуи, разговоры, потом опять у каждого своя жизнь, потом опять. Я для него была важной частью жизни, светлой, нужной, но частью, понимаешь. Трудно это объяснить словами. А для Миши – я всё, вся жизнь без остатка и он для меня тоже. Такого единства с Сашкой не было никогда. Может просто не успели, может ещё не повзрослели, не знаю. Жалко мне его, до слёз жалко, но ничего менять не хочу и не буду. Но ещё раз повторю, он очень хороший. С первого класса влюблена в него была».
     Потом они снова сидели у костра, где-то в лесу начала куковать кукушка, Юля опять взяла гитару и начала извлекать из струн красивые мелодии. Александр Васильевич рассказывал, как совсем молодая Лидия Владимировна провожала их – ещё мальчишек, своих студентов, на войну. А Лидия Владимировна позвала всех летом на раскопки в Крым, если конечно, здоровье позволит. Впрочем, Юле и Александру Васильевичу не до раскопок. Экспедиция у Лидии Владимировны в Феодосии. Чувствовалось, что она влюблена в этот город, в Генуэзскую крепость, музей Грина, галерею Айвазовского, морской сад, ночные кораблики, в маяк и в шум морских волн, а еще в удивительный крымский воздух, в котором, кажется, разлилась сама любовь.
     Домой они вернулись поздно вечером, когда во дворе было совсем темно. Горел только фонарь над козырьком первого подъезда.
     На лавочке сидели две женщины, возле них сумки и пакеты, а рядом нервно ходил и курил мужчина. Светка узнала всех и сразу: мама, папа и бабушка.