Слишком пафосный поэт. Часть 5

За девять месяцев обучения Эдвард почти не встречался с Алишером, лишь несколько раз он с ним долго болтал по телефону, потому что подключил за очень малые деньги безлимитный тариф. Получив диплом работника прачечной в начале лета, он устроился на работу в прачечную в состоянии некой эйфории бодро там работал, не смотря на постоянные истерики маргинальных коллег женского пола. Получал он немного больше минимальной зарплаты, и начал подумывать о жизни отдельно от родителей, в квартире бабушки, которая пустовала, потому что бабушка была слишком старой и жила родителями Эда. Алишер, узнав об успехах друга, начал активно ему звонить и просить устроить его в прачечную. Эдуард понимал, что, если он порекомендует Алишера, то потом придется отдуваться за его косяки, и потому отказался категорически. Он убеждал Алишера в том, что у него вряд ли получится работать по двенадцать часов три через три в жаре, при высокой влажности, в компании агрессивных полных женщин, которые устраивают долгие истерики из-за любого пустяка. Алишер упорно уверял его в том, что уж он-то, с его образованием и опытом общения с женщинами, всех к себе расположит и станет неформальным лидером коллектива.

Осенью, когда Эдуард уже жил в квартире своей бабушки, к нему на работу явился Алишер и принялся рассказывать мастерице, о том, что он историк, которого не берут работать в школу, потому что школы закрываются, особенно русские, с пафосом он говорил, как ему хочется трудиться среди таких прекрасных дам в стиле Рубенса. Всё это в сочетании с грубой лестью произвели впечатление на малообразованную мастерицу, которой давно никто не делал комплиментов. Но Алишер не знал, что не стоит делать комплименты всем подряд, и публично. Уже на второй день, о нем начали говорить очень неодобрительно. А на вторую неделю на него начали орать и хлестать его мокрыми тряпками из-за оплошностей, которые он совершал постоянно. Его грубая лесть в сочетании с полной неспособностью работать вызывала в женщинах необоримую жестокость. Одна очень эксцентричная женщина огромных габаритов, пыталась научить его запускать бельё в гладильный пресс, но он делал это так, что скатерти выходили оттуда гармошкой, и эта женщина уже через час колотя огромным кулаком по столу потребовала у мастерицы пистолет, чтобы уничтожить Алишера. Он постоянно норовил удрать в туалет, и просидеть там полчаса. Но мастерица отправляла кого-то из мужчин, чтобы они вернули его к работе.

С каждым днем Эдуард всё больше убеждался в очень сильной неадекватности своего друга, за которого его постоянно ругали. Сколько ему ни показывали, ни объясняли, как и что надо делать, он делал всё неосознанно, имитировал действия, искренне, не понимая, зачем они нужны, и удивлялся, когда от него требовали определенный результат за определенное время, когда отказывались с ним беседовать в рабочее время. Он был убежден в том, что если он назовет вескую причину того, что он не выполнил задание, то наказания за это не последует, но его оправданий никто не хотел слушать. Эдуард надеялся на то, что через месяц Алишера уволят, и его проблемы на работе закончатся. Но он недооценил глупости руководства прачечной, которое решило платить Алишеру минимальную зарплату за сто семьдесят рабочих часов в месяц, хотя по факту за месяц работал он намного больше. Ни разу он не получил ни цента премии, но его это вполне устраивало. Чтобы выслужиться, он даже начал приходить на час раньше, но пока никого не было, чтобы посоветовать ему, что делать, он делал то, чего делать не надо, и потом за это на него орали и били мокрым бельем. Истеричным женщинам нравилось орать на него, чтобы выпустить пар и не ссориться друг с другом.

Обычно Алишера ставили выгружать мокрое бельё из машин и растряхивать его, вешая на борта контейнеров, чтобы тем, кто стоял у пресса было удобнее его запускать. И часто он умудрялся перепутать разные заказы, так что потом вся бригада останавливала работу и разбирала эту путаницу, а потом дружно орала на него. Когда пожилая уборщица сломала руку, ему поручили в конце смены уборку, и он мог стоять и возить шваброй по одному месту целый час, а когда на него никто не смотрел, он просто замирал и стоял. Он знал, что если он не помоет пол, то старшая смены заставит убирать всю бригаду после окончания рабочего времени, и многие опоздают на транспорт, будут его проклинать и лупить. Но просто взять и вымыть пол ему что-то мешало, он надеялся на то, что старшая смены не будет бить его шваброй, а отпустит всех домой, отменив уборку, но каждый рабочий день его надежды не оправдывались, и он иногда пытался спрятаться за стиральную машину перед концом смены. Единственное, что он научился делать более или менее сносно, так это гладить ресторанные салфетки на маленьком поворотном прессе, стоявшим в отдельной маленькой каморке. Он норовил делать эту работу подольше, чтобы его не отправили растряхивать мокрое бельё для большой давилки, у которой работало много народу. Иногда ему доверяли складывать полотенца, но он умудрялся сложить их неправильно и неаккуратно, так что кому-то все приходилось после него переделывать.

Корпоративная рождественско-новогодняя вечеринка была кошмаром для культурного директора, который снял гостевой дом на окраине города, вызвал диджея и аниматора, накрыл столы яствами и самым разным алкоголем. И тут работницы и работники прачечной, которым он разрешил привести с собой ещё мужей и жен начали вести себя несколько по-свински, вина назвали кислятиной, пиво поросячьей мочой, потребовали побольше водки. Мужчины в основном сидели с усталым видом, а женщины рвались отплясывать и в танце грубо толкали друг друга и наскакивали, издавая рычание. Эдуарда и Алишера в приказном порядке направили танцевать со всеми подряд. И тут Алишер проявил себя с лучшей стороны. Не смотря на свою неуклюжесть, он плясал добросовестно, изобретая достаточно изящные и красноречивые па. К тому же он был воздержан в алкоголе, лишь слегка отхлебывал раз в полчаса сухого вина, и не давал упасть женщинам, которые хлестали водку стаканами. Во время еды он накладывал и наливал женщинам всё, что им хотелось, проявляя расторопность и любезность. И его нелепые комплименты всем и каждой женщинам под воздействием крепкого алкоголя уже нравились. Он с воодушевлением произнес два тоста, и был просто душой компании. Высшее начальство, которое не видело, как он работает, но увидело, как он себя прилично ведет во время торжеств, решило, что все эти слухи о бестолковости Алишера, просто наговоры завистников и решило его не увольнять.

Однако, праздник кончился, начались серые рабочие будни, и снова на Алишера начали орать, а он постоянно норовил с кем-то посплетничать чисто по-женски, причем он не только распространял про всех неправдоподобные слухи, но и сочинял про всех всякий бред. Сам он тоже был постоянным героем обсуждений во время перерывов на еду и перекур. Хоть он и не курил, но часто ходил в курилку или на улицу, сделать паузу в работе и поболтать. То и дело Эдуарда заставляли учить Алишера выполнять какую-то сложную работу и если тот ничему не мог научиться, то орали уже на Эдика. Но и этот метод воздействия на историка и философа не давал никаких результатов. Он совершал ошибки на ровном месте, будто делал это специально, забывал очевидные вещи. Эдуард чувствовал, что ничем хорошим всё это не закончится, и рано или поздно случится нечто ужасное.

Алишер пытался подлизываться к Эдику, чтобы тот за него заступался на работе и поил его пивом, как раньше. Эдуард пригласил его к себе в гости на отдельную квартиру, вместе с одним своим однокурсником, у которого удалили половину мозга из-за травмы на работе, когда он был ещё электриком. Этот однокурсник был порой совершенно неадекватным, особенно, когда выпивал. Он называл себя Петром Первым, нес всякий бред, но агрессивным не был. Алишер сразу после знакомства начал объяснять Петру, что не стоит говорить о своих проблемах с головой и второй группе инвалидности. Посмотрев на шрам на бритой голове нового знакомого, Алишер сказал, что возможно ему и не половину мозга удалили, а четверть или треть, и с этим вполне можно жить.
 - Я очень красивый! – воодушевленно сказал Петр. – Но не смотря на свою красоту, я ужасно глупый. Потому очень много женщин начинают со мной отношения, но эти отношения долго не живут. Я пришел один раз к одной девушке в гости, а её не было. Её мама пригласила меня подождать в квартире, ей было лет сорок. Мы с ней выпили немного, и она меня на диван, как завалила. И я подумал, жениться не на дочке, а на матери, но они меня поделить никак не могли, ссорились друг с другом…

Алишер не хотел пить разливное пиво из пластиковых бутылок, говорил, что в пластике дорогое пиво портится, потому хотел пойти в пивную с эмалированным бидоном, который обнаружил у Эдуарда в кухне. Но тут уже Петр Первый сказал, что пластик пиво не может испортить, а в бидоне пиво можно расплескать. Когда Эдуард вывалил сваренные пельмени на одно большое блюдо, Алишеру это показалось несправедливым. Он остановил прием пищи, взял три тарелки, пересчитал все пельмени и разложил в каждую тарелку поровну и две оставшиеся разрезал на три части. Во время просмотра фильмов «Сладкое кино» и «Зеленый слоник», Алишер вел себя очень сдержанно в отличии от Петра Первого, который слишком возбудился от пива и эпатажных картин и бурно выражал свои эмоции. После просмотра фильмов началось обсуждение увиденного перед камерой. Алишер и Петр Первый сидели за столом, и оба пытались изображать телеведущих.
 - Сейчас мы будем обсуждать фильм «Зеленый слоник», - официальным тоном тихо начал Алишер. – Со мной рядом находится мой тезка, который требует, чтобы его называли Петром Первым. Он был травмирован на работе, после чего стал особенным человеком. Он видит этот мир несколько иначе, чем большинство, и поможет нам понять этот фильм…
 - А что тут понимать? – возвысил голос Петр Первый. – Да там всё ясно! Унитаз надо было не вилкой мыть. Я бы просто снял свои трусы и протер его, а потом трусы постирал. Уж стирать-то меня за девять месяцев научили, но на работу мне всё как-то некогда устроиться. Дела! Родители постоянно пьют, да так, что мне в больнице жить лучше, чем дома, но не хотят меня держать в больнице долго, выпускают, потом обратно кладут неохотно…
 - Вернемся к обсуждению фильма! – строго сказал Алишер. – Итак, что мы имеем в финале фильма? Одно самоубийство, одно убийство и два сумасшествия! Но все эти люди могли бы выйти из этой военной тюрьмы здоровыми и счастливыми, если бы просто дезертировали из армии все вместе, улетели в Колумбию, и получили там политическое убежище…
 - Они могли убить друг друга звездочками с погон! – убежденно изрек Петр Первый. – Их можно было заточить об каменную стену, и резануть охранников по шее, а потом бежать без оглядки и спрятаться в каком-то бункере…
 - Звездами с погон нельзя никого убить! – спокойно возразил Алишер с видом эксперта. – Они изготовлены из мягкого металла и слишком малого размера. И у одного из них был перочинный ножик, потому звездочками им надо было гордиться и радоваться, как говорил персонаж, который повесился, а до этого хотел на белом коне пить пиво в доме офицеров. Этот персонаж был не прав в том, что осуждал поедание копро, потому что индийские йоги были уверены - стареют организмы, потому что из них уходит молодость вместе с испражнениями. К тому же кал, был для того полного и бородатого, как доспехи, его оппонент не мог его даже ударить, боясь испачкаться. И в бункер, господин Петр Первый, я бы не рекомендовал вам прятаться, потому что это будет та же тюрьма, только уже добровольная. Лучше умереть свободным, прожив пару часов, чем сто лет жить взаперти…
 - Я вижу голую женщину! – завопил Петр Первый, который потерял интерес к обсуждению из-за занудного тона Алишера и уставился на светящиеся окна дома напротив. – Эта женщина толстая и старая, но ходит по квартире голая! Мне надо пойти к ней в гости и предложить сделать ей массаж!
 - Сиди тут и не рыпайся! – строго прикрикнул на него Эдуард, оставаясь за кадром. – Нечего к бабушкам приставать! Кино обсуждай! И вы тут с абсурдом перебрали, как и с пивом!
 - Ничего плохого в ублажении пожилых женщин молодыми людьми я не вижу! – энергично возразил Алишер. – Законом не предусмотрено возрастных ограничений для занятий сексом пенсионерам. Сексом могут заниматься и столетние. И в Англии продается календарь с обнаженными семидесятилетними женщинами!
 - Ты что такое говоришь? – театрально возмутился Эдик. – Народу это не понравится, особенно большинству пожилых людей. Служите народу, сладенькое что-то обсуждайте, и бурные овации вам обеспечены, а не гнилые помидоры и тухлые яйца.
 - А я бы поел помидоров! – вставил Петр Первый с энтузиазмом. – Если бы я выступал, и в меня начали этим кидать, я бы всё это съел, а потом…
 - Диарея отлично чистит кишечник! – радостно воскликнул Алишер, пытаясь изобразить эксперта по здоровому образу жизни. – Многие животные намеренно едят испорченные продукты, чтобы вызвать некую революцию в своей пищеварительной системе, и нам стоит поучиться этому у братьев наших меньших…
 - У животных поучиться! – изображая раздражение спросил Эдуард. – Лучше учителей наш консультант по здоровому образу жизни не нашел? У свиней можно научиться много чему другому, грязевые ванны принимать, к примеру…

Эдуарду вдруг захотелось прервать съемку, потому что до него дошло, что перед ним два очень больных человека, которых он напоил, показал им кино, которое было явно не для них, и теперь в совершенно невменяемом состоянии снимает их и потом выставит на всеобщее обозрение. Ему стоило больших усилий убедить себя в том, что они на самом деле адекватные, но в тот момент просто напились и кривляются, что-то изображают, стараясь рассмешить зрителей.

Пиво вскоре кончилось, Алишер не захотел идти за пивом в круглосуточный магазин, сказал, что Петру Первому, который уже сбегал в дом напротив, пора ложиться спать, а ему позвонить маме и соврать о том, что он работает в ночную смену. Он для создания звукового фона попросил Эдика включить вентилятор и электрический миксер. Он долго и нудно объяснял маме, как его под угрозой увольнения заставили работать в ночь после работы днем, и говорил, что ему за одну ночь заплатят, как за три дня работы. Эдуард улегся на раскладушку в комнате, Петр Первый сказал, что хотел бы поспать в ванне полной воды, но заснул в итоге в пустой ванне, постелив под себя полотенца. Алишер расстелил в кухне диван и спал там, заперев дверь, в одежде. Проснулся он очень рано, разбудил Эдуарда, и напомнил ему о том, что тот предлагал ему старые ненужные вещи, вроде дедовских опасных бритв, вазочек и фарфоровых статуэток, дамских романов и детективов. Эд нагрузил ему большую сумку этого барахла, и вручил глобус в придачу. От завтрака Алишер отказался, просил не выбрасывать остальной хлам, а отдать ему в следующий раз и с радостным видом поехал к себе домой.

У Эдуарда был персональный график работы, потому он выходил работать, то в одну, то в другую смену. И в начале марта, придя на работу, болтая с мастерицей, он узнал, что Алишер написал директору какое-то докладное письмо. Он сначала подумал, что это какая-то шутка. Но мастерица сказала, что эта необъятная Катя сама виновата, нечего было пугать бедного Алика своим агрессивным поведением. Он спросил, о чем это письмо.
 - Как Катька ножницами Настю зарезала, - отмахнулась мастерица. – Но ты же знаешь Катерину, она же за работой так вещает, что её даже на улице слышно, а он пугливый, вот ему и показалось…
 - Но это же бред какой-то! – изумленно пролепетал Эдик. – Ему показалось, что одна коллега зарезала ножницами другую? Так ему тогда к психиатру надо обратиться, если у него такие галлюцинации, а не писать докладные директору! Он совсем с катушек слетел! Где он есть? Я сейчас с ним поговорю!
 - Не кричи только на него! – сказала мастерица, испугавшись разгневанного Эдика. – Он просто впечатлительный. Ты же его знаешь, и Катька тоже не очень адекватно себя иногда ведет…
 - Он не впечатлительный и не дурной! – категорически возразил Эдуард, забыв о субординации. – Он просто подлец, которые строчит доносы, выдумывая всякие глупости. Это же натуральная клевета и наговор! Это свинство!
 - Ты что там настрочил? – зашипел Эд, подскочив к Алишеру. – Быстро пошел забрал и уничтожил! А потом извинился перед коллегой, которая тебе ничего плохого не сделала, пыталась работать тебя научить, а ты на неё донос написал.
 - Я ничего не писал! – испуганно пролепетал Алишер и в глаза его забегали. – Это, наоборот, на меня наговорили директору…
 - Не ври! – рявкнул Эдуард. – Я видел это письмо, и на тебя никто ничего не наговаривал, все и так знают, как ты работаешь.
 - Ладно! – Алишер пришел в себя и начал защищаться. – Я написал! Но ты видел на каком языке, видел печать? Просто Катерина закричала Насте, что обрежет ей её поганый язык, и я увидел, как сверкнули ножницы в её руках…
 - Шутила она! – продолжал злобно шипеть Эдуард. – Не надо идиотом прикидываться! Если уж тут кто-то кого-то зарезал, то почему никто не вызвал ни полицию, ни скорую помощь? Что за бред ты несешь! Есть три варианта – ты конченный подлец и клеветник, либо у тебя конкретная шизофрения и ты совсем неадекватно воспринимаешь действительность, а может быть и то, и другое вместе.
 - Но я увидел только убегающую Настю и сверкающие в темноте лезвия ножниц! – Алишер не терял надежды оправдаться. – Я просто сразу побежал домой и не спал всю ночь, писал докладную директору, чтобы он её передал полицейским. Если я на кого-то работаю, то я же не имею права говорить с полицией напрямую…
 - Ты сейчас шутишь? – брезгливо морщась спросил Эдик. – Это не то место, где можно шутить подобным образом. Может в компании напившихся неформалов кто-то и посмеялся бы над такой докладной и объяснениями, зачем её было писать, но здесь никто такого юмора не поймет. А если бы ты такое сделал где-то на заводе, тебе бы просто тёмную устраивали, пока бы ты не уволился оттуда. Я такое наблюдал, когда там работал. И там мужик ничего не выдумывал, просто проболтался мастеру, где мужики прячут спирт, который пили в рабочее время. Он после этого падал и больно бился то в темном проходе, то в душе, никто с ним не здоровался и не разговаривал, не садился с ним за один стол в столовой. Последнее тебя, скорее всего ждет и тут.
 - Ладно! – Алишер был напуган рассказами про работу с суровыми мужиками. – Я извинюсь и заберу докладную, но с этой Катериной я работать дальше боюсь. Пусть меня переведут в другую смену или её. Она меня напугала. Я нервный человек!
 - Твои проблемы! – возмущенно заговорил, повышая голос Эдуард. – Никто никого переводить из-за твоих фобий не будет. И в другой смене Маша точно не будет терпеть твои странности, ты сам это знаешь. Он на тебя наорет, поколотит и отправит домой. Она понимает, что от тебя никакого толка нет, только проблемы и без тебя работа идет быстрее. Катерина тоже в другую смену не пойдет, чтобы тебе было комфортно. Тебя и так тут терпят только из жалости, и подстраивать под тебя весь коллектив не будут.

Эдуарду не хотелось больше видеть Алишера, он был ему противен, хотя он и понимал, что у человека очень сильные проблемы с психикой, и ему нужно лечение, иначе жизнь его сложится самым печальным образом после смерти матери, которой скоро должно было исполнится восемьдесят лет. Алишеру было комфортнее не замечать своей неадекватности, не признавать свою болезнь в силу той же своей неадекватности. Немного поостыв за работой после разговора с Катериной, Эдик подумал, что Алишер больной человек и, в принципе, достоин сострадания. Но также он понял, и то, что фонд зарплаты общий, и делится на весь коллектив, и премии для остальных были бы больше, если бы Алишера не было в коллективе. И не уволили его ещё только из-за прихоти мастерицы, которая жалеет его за чужой счет. Он понял, что мама Алишера тоже уже совсем неадекватная, и если бы она реалистично посмотрела на своего сына, то заставила бы его пойти к психиатру лечиться, а не покупала ему диплом историка и философа. Он почувствовал себя виноватым в том, что злиться на людей из-за их болезней, но это чувство вызвало ещё большую злость на друга. За обедом Алишер подошел к Катерине и торжественным тоном извинялся, обращаясь к ней то на ты, то на вы. В конце извинений и объяснений своего неадекватного поступка, он заявил, что согласен с ней работать дальше, но с условием, что она не будет брать в руки ножи и ножницы.
 - Ты что опять несешь? – рявкнул на него Эдвард. -  Какие тут ещё могут быть условия? Ты совсем спятил? Оклеветал человека, написал лживый донос и после этого чего-то требуешь!
 - Мне без ножниц никак! – сказала Катерина. – И простить тебя я не могу. Не буду кривить душой, и врать. Никаких человеческих чувств к тебе после такого я испытывать не могу. Ты для меня просто умер! И если я такая страшная женщина, маньяк, то поищи себе другую работу, где все добрые. У тебя же высшее образование есть, и тебя везде ждут с большой зарплатой.
 - Но мне просто стало плохо! – решил надавить на жалость Алишер. – Я себя не помнил! Я не понимаю, что на меня нашло.
 - Так иди лечись! – спокойно с нажимом сказал ему Эдуард. – Просто запишись на прием к психиатру, расскажи доктору, что случилось, пройди пару обследований, принимай выписанные лекарства, и почувствуешь себя лучше. А иначе с тобой опасно находиться, мало ли что тебе завтра померещиться и, что ты сделаешь. Может тебе покажется, что я в тебя из пистолета стреляю и ты меня ломом по голове ударишь, а потом скажешь, что ты был не в себе и ничего не помнишь. Продолжаем работать! А голова заживет!
 - Ты сам себя идиотом полным выставил перед всеми! – заголосила Катерина, стуча пухлым кулаком по столу. – Ты думал мне подгадить, думал ты будешь решать, кому здесь работать, а кому нет? Ты думал, что все вокруг идиоты, а ты один умный? Вот теперь подумай, что ты сделал не так, что с тобой не так. Посмотрим, как с тобой после этого все будут рады работать!

Алишер ушел из столовой, взяв свой пакет с булками и бутылку с водой. Он пошел есть в туалет, но Эдик попросил его вернуться в столовую и есть по-человечески. Алишер сел подальше от коллег и старательно жевал булки, опустив глаза. В курилку он больше не ходил, пытался отсиживаться в раздевалке, и прятался в столовой, отпросившись в туалет. Эдуарда отправляли на поиски друга и найдя его, он рекомендовал ему уволиться и найти другую работу, говорил, что так будет проще. Бойкот сумасшедшего усугубился тем, что прачки нашли в интернете канал Эдварда и прослушали пламенные речи поэта. Кто-то из них смеялся, во время обсуждения этих обращений, кто-то восхитился его поэтическим даром, но большинство было возмущено богохульством и призывами к насилию. Не понравилось многим и то, как отзывался Алишер о России и Путине, говорили, что если он говорит на русском, то должен любить и то и другое. Однако через месяц Алишер, изучив книжку о хиромантии, начал предсказывать коллегам их будущее по складкам на ладони и это привело их в дикий восторг. Они становились в очередь, чтобы узнать свою будущее бесплатно, некоторые признались, что иногда ходят к гадалкам. Эдуард говорил с ним сухо, безэмоционально, не подавал вида, что заинтересован в общении с ним.

Один раз Алишер явился на работу в черных безразмерных штанах из военного магазина и тельняшке. Одна веселая прачка вспомнила его лекции про узлы и такелаж парусных судов, и сказала, что он Дениска из известной детской книжки советских времен. И с тех пор его начали называть Дениской, что его злило, прозвище Алишер ему нравилось больше, он даже заявлял, что он не просто Алишер, а Алишер Синайский, но прачкам было проще называть его Дениской. К нему уже начали привыкать, относились к нему, как к больному человеку, потому и не спрашивали с него слишком строго, кричали на него лишь изредка. Иногда он сам напрашивался в помощники к двум серьезным ремонтникам, которые относились к нему отечески-снисходительно, хотя и были лишь лет на десять его старше.

Один раз мастерица сказала, что прачечной подарили несколько билетов на концерт африканской джазовой певицы. Прачкам не очень захотелось идти на этот концерт. Эдуард с радостью заявил о готовности пойти послушать джаз, который уважал. Мастерица велела пойти с ним двум  худым прачкам, одногодкам Эдика, которые находились в активном поиске мужей. Билетов было четыре, и должен был пойти ещё Алишер-Дениска. И он сначала спросил, не будет ли там Катерины, которую он боится, спросил, почему у одной из этих женщин растут усы. В итоге мама его не пустила, боялась, что сын чем-то заразиться. Это стало причиной для дальнейших насмешек над ним в течении рабочего дня.
 - Как же мама тебя на работу-то пускает? – спрашивала его веселая коллега за работой. – Не боится, что ты тут чем-то заразишься? Тут же сплошные вирусы от грязного белья-то!
 - Она боялась не заражения вирусом! – мрачно ответил Алишер. – Она боится стыдных болезней.
 - Геморроя? – давясь от смеха, спрашивали женщины. – А может поноса? Или простатита?
 - Венерических… - бросил Алишер, начиная раздражаться, но боясь проявить свое раздражение. – Она не хочет, чтобы я контактировал с женщинами в свободное от работы время, потому что не хочет, чтобы после её смерти в её доме хозяйничала другая женщина.
 - Так тебе же уже под пятьдесят лет! – смеясь заметила женщина. – Ты уже давно мог жениться, не спрашивая разрешения у мамы и построить вместе с женой свой дом. Ты сам-то хочешь с женщинами общаться или тоже заразиться боишься?
 - А я общаюсь! – с вызовом выпалил Алишер. – У меня было много любовниц! Я много чего пережил! Такие бурные романы с шестнадцати лет!
 - По тебе оно и видно! – сказала ему коллега. – Не запутай мне заказы опять! Смотри, куда складываешь! Сначала один контейнер разбери, а потом за второй берись! Эх, Дениска! Что с тобой делать? Когда же ты вырастешь-то? Надо тебя от мамы твоей изолировать, дурно она на тебя влияет. Тебе подумать следует, что ты без неё делать будешь, она же не вечная. Так что женись, пока не состарился совсем. Хотя, кто с тобой жить согласиться? Да что ж ты носишься туда-сюда, как курица! Вот какой толк от твоей помощи?

Эдуард начал общаться в основном с теми женщинами, с которыми сходил на концерт, после которого они напились у него дома. Алишер постоянно предлагал ему встретиться на выходных, посмотреть кино, как обычно, выпить, записать пафосную речь. Эдик сначала отказывал ему, выдумывая разные причины, но потом открыто начал говорить, что речи его записывать и публиковать не совсем этично, потому что он человек нездоровый, и в его неадекватности ничего смешного нет. Ещё он заявил, что у Алишера есть теперь своя зарплата, и он не собирается его впредь поить. Поэт в то время решился выйти на больничный и пригласил Эда в кафе, обещав угощение. Тот неохотно согласился явиться на встречу, но сразу предупредил, что ненадолго. Алишер похвастался, что наврал врачу о болях в ногах, и получил больничный и направления на разные обследования. Он пил Белорусский бальзам, наливал его себе в кофе. Эду он купил литровую кружку хорошего пива из Ужавы, и удивился тому, что тот не взял с собой ни камеру, ни ноутбук, чтобы показать ему кино.
 - Я же ненадолго пришел! – как-то раздраженно ответил Эдуард. – Часик посижу, а потом побегу, фильм всё равно не успели бы посмотреть…
 - Но я теперь всё время свободен! – Алишер был уверен в том, что его друг будет рад провести с ним время, когда уладит какие-то дела. -  Я же на больничном! Я сегодня утром сходил на работу и сказал мастеру о том, что со мной, продемонстрировал, что я трезвый, сказал, что только с обследования. А что у тебя за дела?
 - Я иду в гости к Насте, - ответил Эд с вызовом. –  Надо время от времени что-то менять в своей жизни, Круг общения, к примеру.
 - Но о чем с ней и её подругой можно говорить? – с азартом спросил Алишер, будто выкинул козырь, во время игры в дурака. – Они же совершенно не образованны, даже сериалы не смотрят, только пьют и трахаются с кем попало, от них можно заразиться сифилисом…
 - Африканский вариант русской рулетки знаешь? – грустно усмехнулся Эдик. – Заходишь в дом терпимости, а презервативов там нет, и тебе говорят, что одна из шести проституток заражена ВИЧ.
 - С револьвером намного благороднее и быстрее! – воскликнул Алишер, и показал револьвер. – У меня как раз с собой эта штука и боевые патроны. Можно сыграть!
 - Ты можешь играть! – отмахнулся Эдик. – А я лучше поиграю в африканскую рулетку с презервативом. И с чего ты взял, что я с коллегами плотским утехам предаюсь? Может я им книжки вслух читаю, просвещаю их, как народовольцы просвещали крестьян?
 - Они не захотят… - убежденно возразил Алишер. – А я могу рассказать тебе об устройстве вселенной поинтереснее, чем Анатоль. Он просто не читал Стругацких, а у них в книгах есть очень ценные подсказки для того, чтобы разгадать, как стать богом.
 - Терпеть не могу фантастику! – скептически бросил Эдуард. – Привлекать зрителей необычными декорациями к простенькой пьесе – не мое. Как ты думаешь, почему я перестал слушать бред Толяна?
 - Он же украл у тебя деньги! – самодовольно улыбаясь ответил Алишер. – Такое прощать было определенно нельзя.
 - Совсем не по этой причине, - спокойно сказал Эд с какой-то тоской в глазах. – Просто он болтал одно и то же, потому стал мне не интересен, и я перестал платить этому клоуну. Он ранее творил всякие гадости, и я ему не доверял никогда, он не был для меня другом, он был клоуном, которому я платил за выступления. Я не думаю, что мне нужны друзья. Для чего они мне? Сейчас деньги удобнее занять в банке или заложить что-то в ломбард. Мне проще заработать деньги на пиво в прачечной, чем ждать, пока его мне кто-то купит и устраивать ради этого клоунаду. Толику только казалось, что он меня поимел, выклянчил что-то, на самом деле он половину жизни просто потерял, лёжа на диване, выпрашивая у жены продукты и деньги на одежду, и пиво у меня и Покемона. А потом он вышел в тираж, и от него ушел даже Покемон, и жена перестала его кормить, и пришлось ему пойти работать…
 - Но он же и с богом в таких же отношениях! – Алишеру была неприятна эта тема, и он решил заговорить о чем-то отвлеченном, о глобальном. – Кто-то просто решил быть праведником, а кто-то грешником, а потом раскаяться, чтобы бог любил больше, чем праведника. Может он на тебе просто тренировался? Сначала он выклянчил у тебя пиво, а потом у бога пропуск в рай. Бог он в принципе такой же, как моя мама, только он механический, некий компьютер, который сначала был очень простым, а потом сам себя усложнял, и этот компьютер можно запросто перехитрить…
 - Не очень оригинальная у тебя теория получилась! – устало резюмировал Эдвард. – Оваций не будет. Люди лепят бога по своему образу и подобию, потому что уверены в том, что сами созданы им по его образу и подобию. Но на самом деле люди просто не могут выйти за границы своего понимания. У Толика одно представление о боге, у кого-то другого, совсем другое. А мне безразлично, какой он, мне даже не интересно предполагать, потому что я понимаю, насколько мало я знаю, насколько ограничены возможности моего воображения. Я лучше буду изучать вещи попроще, которые рядом, то, что мне по зубам. Начинать надо с малого. И вообще, бог начинается там, где кончаются людские представления о нем. А в некоторых религиях вообще считается, что в этом мире нет ничего, кроме бога.
 - Анатоль поимел не бога! – с радостью подхватил Алишер. – Анатоль поимел сам себя, но думал, при этом, что имеет бога! Как же ему при этом пришлось низко нагнуться, и извернуться!
 - Ты повторяешься! – устало заметил Эдуард, отвернувшись в окно. – Если шутка повторяется, то это уже не шутка.
 - А я и не шучу! – неожиданно жестко сказал Алишер. – Это научные наблюдения за жирным скотом, навозной мухой, которая захотела стать богом и управлять вселенной.
 - Ну и сколько можно выступать с одной и той же лекцией перед одной и той же публикой? – с иронией спросил Эдвард. – Я понимаю, что тебе хочется стабильности, то есть стабильных восторгов после одного и того же циркового трюка, которые конвертируются в пиво, но я человек нестабильный. Я не из тех, кто смотрит десятилетиями одно и то же идиотское шоу по телевизору или ходит в церковь, где порядок служб не меняется веками. Ладно, мне пора, смотреть новое шоу, которое мне покажут другие артисты!
 - Ты уходишь? – растеряно спросил Алишер, встав вместе с Эдиком. – Ты не купишь мне пиво в ответ?
 - Я хотел бы получить двенадцать евро! – строго отчеканил Эдуард. – Ты у меня одолжил десятку, когда ещё были латы, обещал её отдать, хотя я грозился неоднократно простить тебе этот долг. Раз ты хотел вернуть, так верни, не стесняйся!
 - У меня нет столько денег с собой, - залепетал Алишер и глаза его хитро забегали, заметались. – Я же купил револьвер и патроны к нему…
 - Играйся со своим револьвером! – усмехаясь, сказал Эдвард и направился к выходу, не пожав протянутую на прощанье руку Алишера.

Алишер вернулся на работу после двухнедельного отдыха на больничном. И за это время все убедились окончательно в том, что толку от него совершенно никакого нет. Салфетки научились гладить на валовой гладильной установке, и это было намного быстрее, чем на маленьком поворотном прессе. Из-за этого новшества, у него почти не было возможности отдохнуть от коллектива прессуя салфетки в одиночестве. В то время он часто звонил Эдику даже среди ночи и возбужденно говорил всякий бред. Это Эда начало раздражать. Он спокойно обещал заблокировать номер Алишера, если он не перестанет ему звонить, когда нечего сказать по существу. После этого частые звонки прекратились, а на работе общительный поэт стал молчаливым и угрюмым, но по-прежнему ошибался. Психологическое давление на него усилилось, и он через месяц объявил об увольнении, попросил, чтобы его взяли обратно, если у него ничего не получится на другом месте, но такой гарантии ему никто не дал, как и рекомендательного письма, которое он попросил у директора. Он говорил, что собирается работать сторожем на стоянке автомобилей. Он всё-таки вернул десять евро Эдуарду, а два обещал вернуть при следующей встрече. Эд только махнул рукой, на это обещание и оборвал разговор.

Через месяц Эдвард отправился в больницу на очередное обследование и увидел Алишера в одежде санитара. Одной рукой он катил каталку с лежачим пациентом, а другой тянул кресло на колесах с сидячим. За ним шла недовольная медсестра и что-то ему шипела, сжимая кулаки. Подходить к нему и здороваться Эд не стал. Потом они встретились на остановке автобуса в толпе, и тоже не поздоровались. Одна пожилая прачка сказала, что встретила Дениску, поздоровалась с ним, а тот промолчал и отвернулся, но она взяла его за рукав и спросила, чего это он её перестал узнавать. И он раздраженно рявкнул, что больше никого не узнает. Эдуард на долгое время после этого забыл об эпатажном поэте современности из-за трудностей и радостей в своей жизни. Через пару лет, он удалил все видео с Алишером со своего канала и снял уже другие, вполне приличные без всякого эпатажа, нелепостей и призывов к насилию. Как-то его спросили, как поживает Алишер, и он набрал его имя и фамилию в поисковике. И поисковик выдал ссылку на дипломную работу по истории. Оказалось, что Алишер получил степень магистра по истории и философии, зато его аккаунт в фейсбуке был удален. Прачки, у которых дети ходили в школу, узнав об этом, говорили, что лучше бы он в прачечной полы мыл, чем шел в работать в школу или в больницу, где может только навредить больным.

Эдуарду со временем стало неприятно вспоминать об общении с магистром истории и философии, хотя он частенько, посмеиваясь его цитировал в разговорах. Было очевидно, что здоровый человек не стал бы общаться с такими людьми, как Алишер или Анатоль, какими бы они на первый взгляд забавными ни казались. Нормальные люди обсуждают погоду, сообщают друг другу о том, что были на какой-то премьере фильма, спектакля, ходили на концерт, и осторожно говорят, что в целом, им это, конечно, понравилось. Нормальные люди обмениваются ценной практической информацией, говорят друг другу, что у них всё в порядке, делают друг другу комплименты, выражают соболезнования в случае неприятностей. Однако, с появлением интернета, где можно найти ответы по вкусу на любые вопросы, общение с нормальными людьми стало совершенно ни к чему. В социальных сетях общение нормальных людей автоматизировалось и упростилось и с велось к нажатию кнопок с лайками, дизлайками, самйликами. Отпала необходимость созваниваться, идти в кафе, что-то там заказывать, проговаривать разные банальности, что-то рассказывать, хвастаться поездкой на курорт. Теперь просто публикуют фото с курортов, а друзья ставят им лайки, и не надо куда-то идти, что-то покупать, пить, есть, раскрывать рот. С нормальными людьми Эдику и в былые времена общаться было невыносимо скучно, а к сорока годам, ему стало скучно и с ненормальными, когда он понял, что никакие они не оригинальные, а просто больные, и стоит им начать принимать лекарства, как они станут такими же скучными, как и серое большинство.