В плену агоний 6

Уже с порога Фарид понял:   Круамаг – на излете. И замер растерянно, не зная, сочувствовать или поздравлять приятеля.  Круамаг заметил его, вышел из дремотной отчужденности:

- Не услышать тебе сегодня про Лилию, Фарид. Иди домой и поищи ее в своих стенах. Всю жизнь она хлопотала рядом, заботилась,  сына тебе родила… В каждой ее морщинке – печаль о тебе, старый брюзга… и ни слова упрека за то, что не умел ты любить ее по-настоящему…

Фарид оторопело разинул рот, помедлил и присел на корточки, чтобы поразмыслить. Он никогда не пытался любить по-настоящему. Он и не подозревал вообще, что может любить жену. Терпеть – да. Но любить… Она же не Лилия из солнечной сказки!

- Твоя Софи – ничем не хуже моей Лилии, Фарид. И слушать ты приходил не о моей жене, а о любви к моей жене.  Есть это  чувство и у тебя, Фарид. У каждого есть, кто рожден человеком. Не стесняйся выпустить его на волю.  Считай, что  я тебе его  завещаю. Приди домой, возьми за руку свою Софи. Попроси ее рассказать о тебе… Иди, Фарид…

Круамагу предстояло еще проститься со многими, с теми, кем дорожил он в прошлом. И, в первую очередь, конечно, с Лилией. Ах, птица затаенной печали! Настороженно-тревожные глаза и прохладный трепет невидимых крыльев. Она улетала в миры своих фантазий, а тот, куда приходилось  возвращаться,  казался ей безнадежно серым. С ней было нелегко, и многие жалели его. А он жалел свою Лилию. Когда природа лепит нрав из чрезмерностей, то благородный трепет гордости открывает дорогу жалкой уязвимости. И бьется человек внутри собственных полюсов, не в силах обрести центр. А тот, кто рядом, он всего лишь рядом, как бы ни хотел помочь.

… Когда Лилия покинула его, вина накатила исполинской волной цунами. Не уберег свою птицу, не удержал в ладонях упругое, тревожное счастье.

Он беспробудно пил и опускался, пока соседка не привела к нему знахарку. Колючие бабкины глаза пробили туманную тошноту полузабытья: «Нет на тебе приворота. Честно все. Зря ее мучаешь. И без тебя ей приходится несладко».

- Кому? –  пьяной тяжестью  ворохнулся непослушный язык.

- Жене твоей…

Он пошел к ней через день, едва протрезвел и вытряхнул из чугунной головы тошнотворную грязь похмелья. Погнала обида, какая-то беспокойная, по-детски несолидная. Это он – мучитель? Как можно такое заявить? Знала бы, проклятая, каково ему!

Жена давно вросла в него так прочно, что собственной жизненной основы словно не существовало. И теперь вся ткань воспоминаний состояла из сплошных болезненных волокон  присутствия Лилии. Не мучитель он, - мученик!

- Не нужны ей твои мучения. Молился бы лучше о грешной ее душе.
Дались им заезженные стереотипы старушечьих советов! Как будто  молитвой можно в жизни  что-то  изменить…

- Не богохульствуй! - сердито сверкнула глазами ведунья. – Не веруешь, потому что слеп. Видел бы, как жена твоя сейчас мается, день и ночь с колен бы не вставал!

- А ты видишь? – спросил с какой-то глупой надеждой.

 - Вижу. Прощения она у тебя просит каждый день. Не знает еще, у кого прощения просить следует. Кольцо обручальное, говорит, не выбрасывала она, как грозилась, а спрятала в какую-то синюю вазу…

Когда он нашел в вазе колечко, поверил в несбыточное, поверил бесповоротно. Сразу же побежал к ведунье.

- Я хочу туда. Я хочу к Лилии!

- Ну и дурак! – отрезала бабка. – Помочь можно только отсюда,  а грешник грешнику – не помощник.

- Помощник, если рядом! Все мы в этой жизни грешники, как лошади в одной упряжке. Я должен  быть с ней!  Рядом!  Скажи, мы с ней встретимся?

Ведунья прикрыла глаза, на миг уходя в себя, как будто тот мир, где обитала сейчас душа Лилии, весь укрывался в ее щуплом теле, а потом как-то странно посмотрела на него и с легким недоумением удостоверила:
- Встретитесь…

Неосторожное это обещание решило все. Он даже не обратил внимания на растерянно-вопросительную интонацию ее утверждения.

После агонии он стал другим. Совсем другой человек. Другое тело. Другое имя. Другое окружение. Как и положено, по сути,  когда  человек решился  отвергнуть свою настоящую судьбу.  Встреть  он  Лилию,  та никак  бы его  не узнала. Как и он – свою бывшую Лилию.

Но он искал ее. Осторожно расспрашивал женщин Тураны. Ни одна не помнила сказочной заводи,   кое-кто и не знал,  что такое река.
Он решил пойти с ходоками за перевал. Но перед самым отходом   в лачуге   возник жрец  Ритон:  «Горы против.   Ты – не ходок».
Сколько ни прислушивался Круамаг к тайному голосу гор, ничего не услышал. Просто однажды понял: он – не прежний, он другой. И судьба его теперь другая. Но Лилии в этой судьбе для него не меньше, чем в прежней. Образ Лилии расширился и вышел за пределы его личности, стал достоянием Фарида, соседей, Тураны. Надежду отыскать Лилию ходоки унесли-таки за перевал, и там она стала красивой легендой, из тех, что создают прекрасно-голубой шлейф мечты и   будят  в сердце  струны высокой печали.

Может, хотя бы эта, созданная Круамагом легенда искупила огромную  вину отречения.
 
От жизни нельзя отрекаться. Даже  ради стремления встретиться с ушедшей любовью - нельзя.

Жизнь – великий подарок Творца. А  Создатель ничего не делает напрасно. И семью создает тоже  Он. Соединяет двоих в целое,  и источник жизни становится неиссякаем. Могущественный источник,  если  только муж и жена служат любви, а не друг другу. Если муж –  стержень, который не позволит жене метаться. Если муж – защитник, который не пустит в свою семью эгоизм, злобу, пустые амбиции и глупые капризы.  Ради любви муж обязан быть мужчиной.

Он неправильно любил свою Лилию. Слишком баловал ее и не учил отдавать. Она купалась в океане  его любви, но  так и не поняла, какое это  счастье – любить самой. Где-то сейчас учится этому пониманию… без него…

…Вспомнились комично-мудрые назидания Пантелеича «Бабу надо сечь»…

Заколыхалась река, призывая в умиротворяющий покой своей безбрежности… всплыли трогательно-растерянные глаза Лилии над испачканным платьем с белыми ромашками…  взмыла птица, взбивающая крыльями всю эту солнечную  круговерть… освобожденная птица, летящая в высокое, сверкающее небо.