Морошка Глава 37

            Екатерина Павловна Ложкина – нынешняя заведующая учебной частью этого, куда привезла бабушка Сёмку, детского дома сама из бывших его же воспитанниц перед самой войной окончила с отличием областной учительский по тамошним временам техникум, но работать поехала по направлению облоно, а не в свой детский дом, куда ей очень хотелось со дня её поступления.  Там у неё обзавестись семьёй и детьми не получилось, поэтому то и проблем с переездом сюда, в родное гнездо, не возникло.  Преподаватель русского языка и литературы она снискала себе на прежнем месте работы почёт и достойное уважение.  И  всю войну она не только учила детей, но и всячески помогала их семьям, отрывала от себя и подкармливала, не доедая, своих учеников.  И никогда не шла на поводу у своих ушлых, предоставленных самих себе, в силу времени и обстоятельств, ушлых непослушников. 

            Строго добивалась она от них, своих уличных разлетаек, знаний и успеваемости, не деля их на любимчиков и отщепенцев.  С первого дня своей педагогической деятельности литераторша, как звали за глаза её все ученики, никогда не унижала, не оскорбляла никого из них, уважая их человеческое достоинство.  Всегда добрая и мягкая в обычном общении с людьми она в отдельных случаях могла быть жёсткой, иногда даже очень резкой в своём искреннем и честном отстаивании истины и правоты.  За это и любили её тамошние детки, и уважали их мамашки, прощая ей, учительше непозволительную порой резкость в оценке неприглядных проступков своих сорванцов.  И в детдоме, куда вернулась она незамужняя и без детей, всю свою нерастраченную любовь отдавала здешним воспитанникам, по сути родственникам, которых никогда она не считала чужими.

            Вездесущая детдомовская братия, а именно девчонки, подслушали как-то случайно воспитательские сплетни об их завуче после полдника в столовке.  Те, отправив своих чад, учеников в группы, доделывать свои домашние задания, тесным кружком устроились там, в столовой за столом, как всегда погонять чайку.  Поначалу то, как все бабы, говорили они меж собой ни о чём – о всяких там своих, мелких, житейских проблемах.  А потом, как это часто бывает, незаметно для себя перешли на разговор о главном, коей и была заведующая их учебной частью строгая Екатерина третья, так называли её промеж себя все сотрудники детского дома, кроме, разумеется, детей.  Она никому в её доме не позволяла и, кто бы он ни был, включая даже самого директора, ни малейшей грубости, и уж тем более никакого откровенного хамства, с их стороны по отношению к любому, даже самому отъявленному нарушителю дисциплины.

            Как педагог и завуч Екатерина Павловна, конечно, пользовалась беспрекословным авторитетом среди всех работников детского дома, хотя воспитательницы побаивались её как человека, а потому и недолюбливали слегка.  Так вот, вся эта тёплая компашка милых охранниц детства, не спеша, прихлёбывая сладкий и горячий напиток, совсем не стесняясь снующих по столовой дежурных мышек воспитанниц, тихо, но не шёпотом, заговорчески о чём-то переговаривались.  И, как потом оказалось, это они, бабы злопыхатели, косточки перемывали, пользуясь всевозможными догадками и различными слухами своей суровой непосредственной начальнице.  Из чего следовало, что она, их руководитель, в молодости после окончания учительского техникума, познакомилась в том городе, где она и работала по распределению в школе, с одним молодым человеком – их учителем физкультуры.  И у них завязался, якобы, вскоре бурный роман. 

            - В результате Катька наша забеременела, – доложила всем одна из осведомлённых воспиток, тощая Лилия Викторовна.

            Имея двух довольно взрослых детей эта худосочная серая грымза опекунша группы пятиклашек была с виду сама справедливость и простота, но которая никогда не упускала возможности из-под тишка ущипнуть, отвесить подзатыльника так или иначе не за что, не просто причинить своим подопечным мелкую боль.  Не брезговала тётя, шипя, как змея, и унизительными обзываниями в адрес провинившихся в чём-то подвластных ей мальчиков и девочек из вверенной ей группы.  Но больше всего она любила наказывать своих сирот, на долго заставляя стоять их в углу.  Целыми часами её проказники глядели в угол, держа руки по швам.  Если стоящий в углу ребёнок оборачивался вдруг, за этот проступок, по её мнению, с точки зрения строгой педагогики, она добавляла ему время стояния.  При этом всегда находила себе оправдания перед завучем, которую терпеть не могла, что с этими её сорванцами иначе поступать нельзя. 

            - Для них же лучше будет, – говорила она.   

            - Ну и чё потом? – сомкнули головы злые балаболки вокруг тощего злопыхателя.

            - Собрались они тут с ним якобы расписаться, но тут началась война, – продолжила грязную исповедь базарная баба, – и парня вскоре забрили на фронт, а она осталась в интересном положении дома одна!

            - Родила? – ухнули разом наушницы.

            - Нет, – злорадно ухмыльнулась мокрая Лилия, – рожать то ей всё же не пришлось, так как получили его родители вскоре на него казённую похоронку!

           - И вы хотите сказать, что… – не удержалась одна из собеседниц об исторической повести о своём завуче Ложкиной Е.П.

            - Да, да, – подтвердила догадку осведомлённая сплетница, – родители ей показали похоронку, и от этого у неё произошёл, якобы на нервной почве выкидыш с тяжёлым для неё осложнением.  С той поры вот она и не может иметь своих деток, хотя и пыталась как женщина снова стать матерью неоднократно, но увы! 

            - Погуливала, говорят, наша Катька то потом, – продолжили судачить дальше меж собой злорадные тетёрки.

            А такой образ жизни в пуританские времена советской действительности никогда в народе уважения не вызывал.  Народу было безразлично отчего и почему та или иная в их окружении женщина ведёт подобный образ жизни.  Главное, что так нельзя, а, значит, и не позволено никому, даже тайно.  Одни девоньки, может, и в самом деле погуливали справа налево в объятиях собственной похотливой распущенности, а другие то, может быть, и не гуляли, вовсе, а искали в силу разных обстоятельств возможность для себя самой хотя бы заиметь ребетёночка, этакое маленькое собственное продолжение, чтобы какая-никакая, а цель была у них в послевоенной жизни, дабы было кого любить и растить, как своё самое дорогое женское счастье и материнскую радость, о себе оставив память.  Но кто-то из баб и специально пускал свою горькую долю в обиде на войну в загул, на распыл праздного за рюмкой похотливого увеселения. 

            - Так уж и погуливала? – недоверчиво осведомилась одна из педагогинь.

            - А, может, просто, хотела дитём обзавестись? – поддержала её и другая.

            - Может и это, – уклонилась от разговора та, что затеяла сплетню, – но детей то она иметь больше уже не может.  Вот и судите, девоньки, сами…

            - А чего тут судить то, – вздохнула ещё одна из воспитательниц, – жаль бабу!

            - Оттого и озлилась она, наша Катька на всех нас, женщин, у которых, не как у неё, есть и своя семья, и дети свои родные, – съязвила, видимо, обиженная завучем когда-то не по злобе, скорее ненароком, одна из педсотрудниц сиротского дома, – а был бы у неё свой то ребёнок, то некогда было бы ей все дни напролёт здесь ошиваться!   

            У каждой из этих судачивших женщин были, конечно, свои ребятишки, а то и не по одному, и все они, разумеется, любили своих родимых отпрысков, кровинушек, но не этих сирых, обездоленных, детдомовских початков.  Вот и судачили эти недалёкие хлебалки не только чая о том, что у Ложкиной вроде как и сейчас есть в жизни мужчина, да вот, что-то всё никак не сладится у них, в их семейном королевстве, потому и кукует в свои неполные сорок лет, Екатерина одна, то сходясь, то снова разбегаясь, со своим то ли воздыхателем, а то ли гражданским мужем.

            - Дома-то, кто её нынче ждёт? – чесали языки бессовестные болтушки.

            - И то правда, – хохотнула одна, – даже кошечки в доме не имеет!

            - А на што ей кошечка то? – отозвалась в том же тоне ещё одна, – если она здесь да здесь, всё время в этом Богом забытом клоповнике ошивается

            - Не криви душой, Валентина, – упрекнула бабу сушёная вобла. – здесь, благодаря Николаю Петровичу, везде у нас и чистота, и порядок.  Никаких клопов и тараканов давно уже, как я пришла сюда, не видно было, так што придержи язычок то - укусила она свою товарку по работе.

            - Так я клопами то нашу мелюзгу называю, – попыталась оправдаться та.

            - Ладно, не будем об этом, – призвала не болтать лишнего языками зам. директора по культурно-воспитательной работе, – нам с вами тут ещё работать да работать…   

            - Да, если бы можно было, – продолжали лясы точить замужние балаболки, – то век бы мы тут с вами не работали бы. 

            - Но куда деваться-то? – шелестел вслед жалобный ропот, – работать-то надо, а где работать то?  Вот ведь в чём вопрос, – вздохнули тяжко семейные бабы-воспитатели.

            - Если бы можно было, – продолжали лясы точить замужние балаболки, – то век бы мы тут не работали.  Да куда деваться-то?  Работать-то надо.  А где?  Вот в чём вопрос!

            - И то верно.  Все места по школам забиты, – поддержали досужее размышления и остальные разомлевшие от чая раскудахтавшиеся курицы, озлобленные несушки.

            Но лукавили они, оправдываясь друг перед другом в том, что пошли они работать в этот детдом, хоть и по собственной воле, и то лишь потому, что пригласил их сюда, якобы персонально сам нынешний директор, посулив им определённые льготы.  И в самом деле, здесь оклад и надбавка за сверхурочные часы были выше чем в обычной школе, плюс ещё и бесплатное к тому же питание, а это уже, как не крути, но солидный приварок в те годы в семейном бюджете.  Но всё на самом деле было совсем по-другому: удобный сам график работы и отсутствие домашней подготовки к предстоящим урокам для этих семейных мам – вот основная причина их общего согласия трудиться в этом непростом, воспитательно-образовательном учреждении.  Пусть два дня они, скрепя сердцем, маются здесь, на этой в детдоме опостылевшей им работе, зато и все те же два дня они дома находятся и не нужно им отвлекаться на внеклассную работу и на проверку тетрадей.  Два длинных выходных в неделю, это вам не хухры-мухры, не то что в школе, распинаясь на уроках, включая ещё и субботу, при этом за один выходной и за меньшую плату.

            - Вот и Катенька здесь прозябает, потому как работать ей негде и дома её никто не ждёт, – пришли, оправдывая себя, к утешительному выводу чьи-то матери и жёны. 

            - Жаль мне всё-таки, бабы, её,  – вздохнула участливо одна из них, – всё одна наша Катерина и одна…

            - А чё её жалеть то, – вернулась на круги своя худосочная злопыхательница.      

            - Захотела бы, вышла замуж.  Не урод же она, – съязвила вслед ей ещё одна чужая в доме воспитательница.

            - Видать, привереда, – поддержали её и другие.

            И снова началось безжалостное перемывание костей наперебой, будто соревнуясь, кто больше гадости скажет в адрес своей коллеги.

            - Вот-вот.  Вышла бы замуж, и нам, глядишь бы полегче стало!

            - Мужик, он ведь как ребёнок, – замаслились глазки у одной из молодух, – за ним и уход, и догляд обязательный нужен!

            - Верно, – подхватила разговор ещё одна недовольная коза, – а был бы у неё мужик, и она бы здесь меньше торчала бы.  Дома то и постирать, и приготовить что-то на стол, да и прибраться надо, и мужика своего ублажить, и на всё на это, сами понимаете, времечко требуется, – хихикнула она с пошленьким намёком на сладкое в жизни.

            - Зачем ей время?  Ей наша шантрапа неприкаянная нужна, – заключила, сплюнув в ноги себе, самая старшая среди них по возрасту квакша – куратор из группы первоклашек, – ей нашу голытьбу подавай, потому што и сама она из таких же вот будет.  Вот вам и весь сказ, голуб вы мои, – подвела она итог саммиту злопыхателей.

            Воспитатели – те же люди, а люди в жизни разные попадаются.  Только мало кто из них отдал свои, если не душу и сердце, то, хотя бы маломальское внимание беспризорным отщепенцам индифферентного общества.  Одни их тайно, как заразу ненавидят, но терпят, превозмогая себя, и при этом всячески, при случае, издеваются и унижают их и без того то украденное у них человеческое достоинство.  Другие – не любят, но жалеют их, сиротские обездоленные души, и сами от этого мучаются, что ничем не могут им помочь, поэтому то и срывают на них же самих своё накопившееся на несправедливость раздражение.  Но и те и другие – наименьшее зло.  Хуже всего – это третья категория паскудных людишек, этих
сладкозвучных лиходеев, притворщиков и вороватых пройдох и обманщиков. 

            Это ж именно они, бездушные особи хомо сапиенс, несут в себе болезнетворные те бациллы, которые и поражают своим духовным извращением искалеченные горем детские души недоверием и злобой.  Это же они, ходячие чудовища убивают в человеке человека с самого раннего детства, поощряя своим пренебрежением к сиротам совершаться подлым и неблаговидным проступкам не только в детдомах.  Эти самодовольные инфузории никого и ничего не видят и не слышат вокруг кроме самих себя, упиваясь преступным величием в собственной вопиющей бездуховности.  Этих зловредных особ, как мне кажется, хоть и не большинство на нашей планете, но всё равно ещё вполне предостаточно.  И не поэтому ли львиная доля детдомовских выпускников рано или поздно, но таки оказываются на скамье подсудимых?  Их, каменных воспитателей вообще не волнует, что и кто из них, из этих их обласканных государством воспитанников вырастет, потому то и судить в первую очередь надо таких вот зловредных воспитателей, а не их подопечных.

            Не был исключением и этот детский дом, где предстояло жить вновь прибывшему Сёмке Раскатову.  Анкеты и характеристики у новых сотрудников были благонадёжные и с хорошими от городского начальства рекомендациями, но не более.  Тест на чадолюбие в их обязанности не входил.  А детское сердце – это самый чуткий прибор, который быстро и безошибочно улавливает истинную суть любого взрослого человека, сразу разделяя всех их на злых и добрых, на честных и мутных.  Мутных то все дети не любят особенно.  И те девчонки, что подслушали эти злые бабские откровения в столовой, живо разнесли эту их новость, грязный слушок наставниц по всему детдому, что ещё больше подняло в чутких сиротских душах значимость и авторитет их строгой, но справедливой заступницы завуча Екатерины Павловны Ложкиной.

            В родную сиротскую хазу перебралась она не сама и не по собственной воле.  Чуть  больше года, как она возглавляет здесь учебно-воспитательную часть.  Это новый голова в этом педагогическом подразделении как-то на одном открытом в облоно совещании вдруг услыхал о ней самые, что ни на есть лестные отзывы и тут же предложил ей перебраться к нему на работу, в его епархию.  Но не сразу, надо признаться, эта учительница Ложкина Е. согласилась на его предложение, а только после того как сурово поднажали из области на неё и на тамошних её руководителей.  Николай Петрович до этого даже и не предполагал, что его протеже, преподаватель русского языка и литературы бывшая Катя Ложкина сама выпускница из этого же в прошлом детского дома, но когда при личной встрече всё же это выяснилось, то бывший боевой офицер ответственно заверил её.

            - Обещаю вам, уважаемая Екатерина Павловна, свою полную и безоговорочную во всё помощь, так сказать, и поддержку согласно ваших прав, обязанностей и компетенции.  И моя жена будет не в моём, а в вашем подчинении, так што, работайте, и пусть вас никто
и ничево не смущает.  Дело, прежде всего.  И я верю, – заключил при встрече уже бывший майор, – што наш с вами нынешний педагогический коллектив станет для вас родным, как и сам этот некогда детский дом, приют для бездомных сиротских душ!

            И она сразу же, как только вошла в свои права, тут же получила кличку Екатерина третья, жёстко взнуздав весь новый педагогический состав, и взвалила безропотно на себя всю, по праву должностных обязанностей ответственность за это тяжкое, согласно личной совести и чести обременительное дело – заботу и участие во всех будущих судьбах своих воспитанников, кто бы он или она ни были прежде.

            - Все дети в нашем детдоме, товарищи педагоги, это наши с вами дети, – жёстко, но точно определила задачу всем воспитателям царица Екатерина, – и должны они стать для вас родными, как собственные чада и даже немного более, – заявила она на совещании.

            - Это почему же, это более то? – возник ропот в обескураженном правдой женском педколективе.
            
            - Да потому что у ваших детей есть вы, дорогие мои мамы, а вот у них своих мам, к сожалению, нет, – мягко, но с прозрачным намёком уточнила их новая завуч, – по крайней мере у большинства из них.  Но вы, девочки, должны, нет обязаны им заменить их мать, а тот, кто так не считает – тому, я полагаю, здесь делать нечего!  И я надеюсь, што я чётко и ясно изложила вам свои мысли и пожелания в регламенте вашей работы!

            - Яа-асно, – на выдохе прошелестел с тихим недовольством общий ответ.

            - Вот и хорошо, – подвела итог суровая, но ручная с виду товарищ
завуч.


            Выйдя из светлой директорской приёмной Сёмка со своей провожатой очутились в пустом и, как ему показалось ещё при входе, коридоре первого этажа, в котором тусклым светом горели лампочки, и он к своему удивлению обнаружил, что весь этот первый этаж всего то разбитая на секции, как и в его бывшей школе большая раздевалка, где аккуратно ровными рядами висели различные по размеру пальто здешних обитателей, хотя на улице было ещё тепло и даже немного чересчур сегодня.  Уловив косым взглядом сие удивление прибывшего гостя, внимательная тётка пояснила ему на ходу, не останавливаясь.
            
            - Осень на пороге и наши дети получили свои пальто, которые в конце мая они все сдавали на сохранение в бельевой склад нашего завхоза.
            
            Но её экскурсант промолчал в ответ и в сопровождении этой Екатерины Павловны, так же не проронив ни слова, поднялся по крутой, широкой, с простыми поручнями по обе стороны свежевыкрашенной деревянной лестнице на второй этаж.  И именно там, как он и догадывался, на втором этаже и обитает на казённый кошт вся эта детдомовская братва.  А   сам выход на второй этаж это было – явление.  Некогда красивый и с резными балясинами парапет выхода на этаж, будто на зло, ещё сохранившуюся местами красоту разбавляли не по чину обычные струганные доски, все вместе покрашенные в тот же самый коричневый цвет, что и пол всего второго этажа, и сама эта лестница к ним в придачу.
            
            - Это наш главный корпус, – сказала экскурсовод, когда парочка покинула крутые ступеньки подъёма, – здесь наши дети проводят почти всё своё основное время!
            
            - Чё значит, основное?
            
            - С завтрака и до отбоя, – прозвучал спокойный ответ.  Здесь наши дети питаются и готовят школьные домашние задания, наводят в доме чистоту и порядок, а вечерами после ужина, перед сном каждому из них предоставляется личное время.  Кто-то из ребят в этот момент играет, – указала завуч на стол для игры в китайский пинг-понг, ставший позднее настольным теннисом, который стоял по середине огромного зала, – кто-то читает.  У нас есть своя и достаточно хорошая библиотека!
            
            - И где она? – заинтересовался страстный любитель чтения.
            
            - В моём кабинете, – уточнила персональный сопроводитель, продолжая знакомить новичка с его будущим домом.
            
            - А кто не любит читать? – не без ехидства уточнил школяр.
            
            - А те, просто, ничего не делают, валяют дурачка, вытворяя всякие глупости.  Есть  у нас и такие, – завершила свой вступительный монолог милейшая сдобная булочка.
            
            - И им за это ничё не бывает? – не поверил своим ушам проказник.
            
            - Наказывают не за глупости, а за проступки, – услыхал в ответ он.
            
            - Ясно, – уловил смысл сказанного укороченный словом уличный Шишак.
            
            - Кроме главного здания у нас есть ещё подсобное помещение, где и располагаются  мастерские для ребят и два небольших отдельных для сна.  У девочек и мальчиков свой, и находятся они рядом с основным корпусом.  Поэтому все наши воспитанники каждый раз вечером, кроме деток из начальных классов, в сопровождении дежурных воспитателей, по улице отправляются ночевать по улице в свои спальные помещения.  И у каждой группы в корпусе своя отдельная комната, – скромно уточнила экскурсовод, – а ещё там есть туалет и общий умывальник, где утром, проснувшись, чистят зубы и приводят себя в порядок все дети после обязательной физзарядки возвращаются сюда в этот главный корпус и сразу же идут в столовую на завтрак!  Только дежурные остаются совершить уборку после ночного пребывания спящих, каждый в своей комнате!
            
             - А чё такое группа? – уточнил уже и экскурсант.
            
            - В школе класс, а у нас группа, – пояснила Сёмке вежливая тётенька.
            
            Весь второй этаж основного здания был объединён просторным, повыше чем в два человеческих роста, необычным, но интересным по форме залом, в котором можно было б по желанию и футбол погонять.  Но не смотря на свою необычность этот зал настолько же необычно и грубо, как будто нарочно был изуродованным чьим-то бездушием, тем самым, как бы подчеркивая явное безразличие к тем, кто здесь не по своей воле проживает.  И это явное уродство жутким недугом выпирало повсюду, бросаясь в глаза, чтоб всяк входящий сюда ребёнок, наверное, помнил, что у лишённых родительского тепла подростков, только такая их ожидает впереди уродливая жизнь казённого бытия в объятьях у любящего свою
юную паству, пролетарского государства.   
            
            Слева вдоль стен обширного зала под его высокими готическими окнами тянулись обновлённые белой краской неаккуратно проложенные трубы водяного отопления, где как бельмо на глазу вылезали длинной гармошкой чугунные, заново окрашенные, радиаторы.  От них, конечно, в доме тепло и сухо всю осень, зиму и весну, но вопиющая небрежность, с которой было установлено это необходимое на Урале домашнее отопление, портило всё это не лишённое тонкого вкуса с великолепной задумкой сформированного пространства.  И кто был автором этого чудного помещения хозяин или его архитектор, не имеет совсем никакого значения.  Созданный когда-то явно умным и профессиональным мастером этот замечательно спланированный холл ранее, видимо, был очень красивым и уютным.  Днём он хорошо освещался, имея пять на европейский лад высоких, узких, выходящих во двор, типа остроконечных, арочных, окон.  Но всего самих окон в зале было ровно семь, ещё по одному с левой и с правой сторон под углом в сорок пять градусов по отношению к залу.  Эти же два окна являлись как бы продолжением фасадных и имели с ними единый вид.

            Если предположить, что эти изящные, красивые высокие окна обрамляют не менее прекрасные, тяжёлые шторы, то можно было смело себе представить, что это был этакий в средневековом стиле помпезный салон старинного замка для приёма гостей, в котором вот только и не хватает, как в прочитанных Сёмкой книжках массивного камина и большой во весь потолок тяжёлой люстры с коптящими на ней свечами.  А представить, как по кругу в медленном танце шествуют тут под тогдашнюю музыку чопорные пары, этому фантазёру было не трудно.  Правда, теперь эти красивые и стройные окна пялились своей диковатой, но с чисто вымытыми стёклами, пустотой на будущего новосёла с его завучем, витрины в провинциальных магазинах.  Справа напротив окон в этом атриуме с его торца под самый потолок выделялись широкие, массивные с резьбой двухстворчатые двери с такими, как и сами массивными из бронзы резными ручками, которые для чего-то были окрашены, как и сами двери белого цвета эмалевой краской. 

            - Худшего уродства придумать было и нельзя, – подумал начитавшийся книжек от скуки несостоявшийся художник. 

            Сами двери так же когда-то были украшены изящным резным узором, но то ли уж от времени, то ли по чьему-то пакостному умыслу, но этот красивый узор успел уже и как следует основательно облупиться.  И только в нескольких местах кое-где, но ещё остались фрагменты этой былой красоты, да и то неуклюже закрашенные всё той же белой краской. От окон слева, через которые в зал попадал дневной свет, расходились по разные стороны от центра под тупым углом два длинных луча с арочным сводом широких коридоров.  Сам же потолок главной гостиной когда-то в прошлом украшала, видно, декоративная лепнина основательно повыщербленная местами то ли временем, то ли людьми, но очень заметные зоркому глазу узорчатые её побелённые остатки.  А из центра этой кем-то и не понятно, и для чего, как укор раскуроченной красоте торчал здоровый и так же замазанный белилами крюк, на котором когда-то, по всей вероятности, и висело главное в зале паникадило этого богатого, двухэтажного поповского дома.

            Сейчас же с потолка свисали без всяких абажуров и плафонов обыкновенные голые лампочки Ильича скудного электроосвещения, от которых тянулись скрученные косичкой изолированные провода.  И всё это, некогда радовавшее хозяйский и его посетителей глаз великолепие было окрашено в пошлый невзрачный казённый колер.  Стены зала снизу от пола и метра на полтора в высоту были покрыты темно-синей масленой краской, по верху которой неровной, узкой ленточкой тянулась невзрачная, нерадиво или кем-то впопыхах и неумело проведённая жёлто-буро-малиновая филёнка.  Выше неё стены вместе с потолком
были побелены пачкающей известкой.  Двери, которые были когда-то явным украшением этого в прошлом великолепного помещения пошло лоснились под толстым слоем белёсой эмали.  Паркетный, скорее всего, наборный пол покрывала такая же, как и лестницу на сей второй этаж свежая краска тёмно-коричневого, мрачного сурика.

            - Как в нашей больничке, – ехидно выдохнул Сенька.

            - Что, приходилось там лежать? – поперхнулась завуч от такой бесхитростной его оценки, которую вслух высказал новичок о его предстоящем жилье.

            - Нет, – признался дерзкий оценщик казённого интерьера.

            - Тогда откуда такие познания?

            - Был один раз.  Всем классом на прививку ходили.  От кори!
            
            - Интересно… – насторожилась от такого восприятия дома Сёмкин гид в платье.
            
            - Ничево тут интересного нет, – обронил ехидно сиротинушка. 
            
            - Тебе вообще ничего не интересно? – быстро прозвучал в ответ и вопрос.
            
            - Интересно, – сообщил равнодушно пацан.
            
            - Что, например?
            
            - Переделать тут всё, штоб не было, как в больнице! 
            
            - Однако… – обескуражено произнесла гражданка Ложкина Е.П. 
            
            Она-то знала и не по наслышке какие у государства в ту послевоенную десятку лет были отношения с детьми, оставшимися без попечения родителей.  Вот и выделяла она на обустройство домашнего быта и проживание сирот в детских домах щедрая страна те же и по остаточному принципу средства и материалы, что и в принудительно-исправительных, учреждениях.  Но даже эту формально-радушную, будущую Сёмкину пристань бытия всё же пытался, как мог, обиходить своими силами забытый судьбою, обездоленный круг сих неприкаянных обитателей.  Вот и возюкались везде по периметру второго этажа, придавая ему чистоту и подобие домашнего уюта девочки разных возрастов, уборщицы в простых и невзрачного вида платьишках с вёдрами и тряпками в руках и без энтузиазма отмывали от ремонтной пыли эти самые необычные окна, стены и покрытые краской двери.  А там, где уже были отмыты и приведены в порядок вертикальные составляющие казённого форума под крышей, девочки постарше смывали полы, часто меняя в вёдрах воду.

            - Уборка? – посмотрел завучу прямо в глаза новичок.

            - Да! – ответила та, – всё лето мы жили в лесу на даче и только три дня назад сюда вернулись на зимнюю, так сказать, нашу квартиру.  Ты это верно заметил.  Обживаемся!
 
            - Оно и понятно, – согласился с лёгкой усмешкой шустрый Шишак.

            - Да, вид у нас пока что неприглядный – это верно, – мягко, через паузу отозвалась его провожатая, – но погоди, – попыталась развеять нескрываемое недоверие ко всему им увиденному, негативно настроенного на восприятие своему подопечному, – вот отмоем и отчистим всё, повесим шторы, и ты наш дом потом не узнаешь!

            - Может быть, – ухмыльнулся вежливо невесёлый критик, – но как дома всё равно уже не будет!

            - Ещё как будет, – ободрила его уверенно спутница, – вот увидишь!

            - Посмотрим, – ухнул эхом в ответ вынужденный посетитель.      

            Многочисленная группа несовершеннолетних поломоек, завидев свою строгую, но справедливую начальницу в обществе с новеньким, предполагаемым воспитанником, враз прекратила своё занятие, разинула рты и во все глаза уставились на поднявшуюся к ним в зал нарисовавшуюся пару.  Появление новеньких всегда и везде, особенно в детском доме, было событием местного масштаба, которое никак уж не могло остаться без пристального внимания со стороны постоянного обитающего здесь, подрастающего контингента.

            - Не удивляйся, – повела бровями вторая хозяйка в этом доме, пытаясь разъяснить юному напарнику действие своих воспитанниц и осуждающе посмотрела на любопытных тружениц порядка.  Девчонки, отвернулись, как бы снова принимаясь за дело, но при этом все, как одна изредка так и косились из-под тишка на новичка, – мы, – тихо продолжила с лёгким нажимом свой монолог, знавшая себе цену Екатерина третья, – как я уже говорила, што только три дня, как вернулись сюда с загородной дачи и теперь общими усилиями все везде, по всему дому устраняем этот во время ремонтных работ накопившийся непорядок, как это принято в любом дружном семейном доме!

            - А в несемейном? – съязвил неловко неверующий Фома.

            - И в несемейном тоже, – пропустила укол мимо ушей мудрая женщина.
Её смурной спутник много раз читал про эти самые загадочные дачи, но что собой
они из себя представляют, не знал, только по картинкам в книжках смутно предполагал их облагороженный образ.

            - У вас чё и своя дача имеется? – равнодушно переспросил он. 

            - А то как же, – прозвучал утвердительный ответ, – и дача имеется, и ферма, и своё, чтоб ты знал подсобное хозяйство!

            - Это колхоз ли чё ли? – не смог уняться будущий детдомовец.

            - Во-первых не чё, а что, – строго поправила тютю учительница русского языка, – а во-вторых колхоз – это не такое уж и плохое дело, – серьёзно попыталась она снять меж ними возникшее глухое напряжение, – колхоз, как известно, себя и народ в стране кормит!

            - Кормит, – скривился, будто жабу проглотил Семён.

            - Что ты имеешь ввиду? – остановилась вдруг остолбеневшая завуч.

            - Чё сказал, то сказал, – буркнул в ответ простодырый губошлёп.

            - Предположим, – вышла из ступора, улыбнувшись, училка, – и всё же?

            - У нас в деревне бабушкина младшая сестра живёт, баба Таля, – честно признался ей без пяти минут тутошний проживалец.

            - Будем считать, что я от тебя никогда и ничево подобного не слышала, – к самому уху подопечного наклонилась сама бывшая детдомовка, – и в-третьих, – но не успела она договорить.

            От приятного запаха, что исходил от её волос, у Сеньки разом закружилась голова.  Лёгкий, но насыщенный аромат её духов напомнил ему о матери.  Кажется, у неё такие же были.  И не дав сказать своей провожатой, что будет в-третьих, он вслух обронил. 

            - Красная Москва называются? – не принял он её поступок на сближение.

            - Чего? – не поняла его агрессивную перемену не начальник, а, просто, женщина.

            - Духи, говорю, «Красная Москва» называются, – повторил свой вопрос Семён.

            - А ты откуда знаешь? – выпрямилась обиженно руководитель учебной частью.

            - У мамки тоже были такие же, – вспомнил язва визит однорукого красавца, а вслух добавил, – знаю!

            - Тебе неприятен этот запах? – удивилась директорский путеводитель.

            - Не знаю, – прозвучал невразумительный выпад.

            - Не знаешь или ж он напомнил тебе что-то нехорошее? – как бы извиняясь за свою неуклюжую непредусмотрительность, поинтересовалась у своего спутника, расстроенная неожиданной реакцией парня, сердобольная душа.

           - Нет, – успокаиваясь, ответил взбрыкнувший было ослик упрямец, но сам тут же и съязвил про себя, – надухарилась тётка, как дурочка на праздник, и думает, чё это хорошо, – и чтоб скрыть своё удручённое состояние, будущий постоялец чужого пока ещё для него казённого дома, а по сути то спецобъекта, тут же сменил тему разговора, – у вас чё здеся в детдоме то сейчас только одни девочки живут? – округлил зенки премудрый пескарь, – то мне, похоже, в другое место надо!
 
            - Для начала – не у вас, а у нас, – поправила тютю с нескрываемым облегчением эта пышногрудая с гребнем в голове домашняя кошечка, сопроводительница, – но и мальчики тоже тут имеются! – как предупреждение прозвучал прямой ответ.

            - И где тогда они, эти мальчики? – понял намёк Сёмка Раскатов.
            
            - Старшие ребята пилят дрова на дворе для котельной и для печки в бане, а те, што помладше мальчишки вроде тебя складывают их в поленницы.  Видишь вон там за окном, – подвела она любителя каверзных вопросов к одному из узких окон в их просторном, без всякой мебели пустующем помещении.
Там и в самом деле на улице копошилась довольно многочисленная группа детей.  Руководил ими всеми здоровенный, как взрослый мужик с виду крепкий детинушка.

            - А этот кто, чё махает руками, – озадачился вслух вновь прибывший сиротинка.

            - Это наш староста, – пояснила ему заместитель директора по учебной части.

            - Он чё, работает здесь?

            - Почему ты так решил?

            - Потому што он взрослый!

            - Ты прав.  Ему уже восемнадцать лет, но он наш воспитанник!

            - Настоящий медведь, – ухмыльнулся невесело будущий воспитанник.

            Он представил себе, как этот здоровяк может приложиться в ухо любому из ребят, и тому явно мало не покажется.

            - Да, он сильный, но не свирепый.  Хотя покладистым его не назовёшь, – прервала его мысли мягонькая мурлыка, – и учиться, между прочим, он хорошо, – охотно доложила Екатерина Павловна, – и собирается после окончания школы поступать в высшее военное училище.  Хочет стать командиром артиллеристом!  А Николай Петрович пообещал ему в этом помочь, дать свою офицерскую и партийную положительную рекомендацию!

            - Рекомендация чё такое?

            - Рекомендация – это своего рода поощрение, характеристика, если хочешь, мимо ушей пропустила дерзкое «Чё» строгая литераторша.

            - Ничё я не хочу, – озлился на свою дремучесть вопрошайка.   

            - Ну как знаешь, – не восприняла и в этот раз его дерзость мудрая педагогиня, – так что идём? – предложила она, и разновозрастная парочка двинулись по одному из арочных коридоров, – а здесь у нас, – подойдя в его конце к двери, торжественно, как на заседании сказала Сёмкин поводырь, – находится наш актовый зал!   

            И перед ними открылась довольно просторная и с высоким, как в зале потолком, но совершенно пустая комната с сооружённой во всю её ширину неглубокой и низкой сценой в самом конце, а четыре больших, квадратных окна по два с двух сторон были зашторены тяжёлыми тёмно-красного цвета плюшевыми портьерами, которые ниспадали, с висевших под потолком деревянных гардин, почти до самого пола.  По краям неказистой сцены, как и сами портьеры имелся раздвинутый занавес с узкой по потолку, в складку присобранной поперечной плюшевой полоской, а по средине открытой сцены на стене была туго, как бы на разрыв гладко натянута белая обычная простынь – киноэкран.  И перед сценой на полу заместо стульев лежал огромный на всю комнату толстенный, похожий на лесную поляну зеленоватого цвета с выцветшим от времени рисунком ковёр.  Такого Сенька ещё никогда в жизни не видел.  Перехватив его восхищённо-удивлённый и откровенно нескрываемый взгляд оторопевшего от всего им увиденного, образованная дама и тут же дала ему полное разъяснение на этот счёт.

            - Когда-то этот ковёр, – изложила она его историю, – принадлежал одному и очень богатому, если не сказать, самому богатому здесь до революции человеку – его бывшему хозяину металлургического завода и железного рудника.  Что такое рудник ты, я надеюсь, представляешь?
- Читал, проходили, – отозвалось безразличное эхо.

            - Хорошо, что проходили, и ты это помнишь, – похвалила гостя завуч и педагог.

            - А чё про ковёр то? – опять оскорбило ухо учительницы вульгарное чоканье.   

            - Владелец этого нашего рудника специально заказал себе это изумительное чудо у известных в то время на весь мир мастеров в далёкой, жаркой Персии, – ровно, не придав значения Сёмкиной забывчивости, продолжила она, – знаешь где такая страна находится?

            - Точно нет, – отозвался школьник, – но, кажется, где-то на юге!

            - А поточнее? – возник наводящий вопрос.

            - На востоке, – ответил испытуемый.

            - Неплохо, неплохо, – поощрила знания новичка преподавательница литературы, – даже, если кажется, и продолжила, – длина этого ковра, знаешь сколько?

            - Нет!  Откуда?

            - Составляет ровно девять с половиной метров, – последовало уточнение.

            - А ширина?

            - А ширина – около восьми!

            - Около? – не подсчитал тёмный простофиля.

            - Семь метров и девяносто сантиметров, – назвала точный размер знаток родного и любимого края и детдомовский историк, – а толщина этого шедевра десять сантиметров, и весит этот ковёр триста с лишним килограммов!

            - И для ча ему был нужен такой большой и неподъёмный ковёр, – не удержалась от вопроса простая душа.

            - Видимо, нужен был, раз, человек его заказал!

            - Видимо, – согласился ученик, – а как ево чистить то, это видимо?

            - Мы щёткой подметаем, а зимой выносим на снег!

            - Так ево ж не поднять?

            - Десять человек - мальчишки вполне с ним справляются!

            - Однако… – оценил габариты ковра проказник.

            - И по ковру у нас в обуви не ходят, – упредила подначку критикана должностной   руководитель детдомовских школьников. 

            - Он заместо сиденьев чё ли?

            - Догадливый ты паренёк, – похвалила его обладательница «Красной Москвы», – и по субботам, сидя на нём, мы смотрим в нашем актовом зале кино!
 
            - И есть у вас киноаппарат?

            - Здесь в небольшой комнате рядом находится!

            - Переносной?

            - Передвижной!

            - А кто кинушку крутит?

            - Тот самый здоровяк, на которого ты указывал пальцем!

            - Он крутит, а весь детдом смотрит?

            - Да, весь детдом, – подтвердила рассказчица, – кроме провинившихся!

            - Чё, значит, провинившихся?

            - Провинившиеся – это те дети, которые за неделю не раз нарушали дисциплину и в школе, и здесь или те, кто в нелучшую сторону отличились в учёбе!

            - Двоек нахватали!

            - Именно!

            - А чё в это время делают провинившиеся, когда все остальные сидят тут и пялятся на эту простынь?

            - В то время, когда все детки смотрят кино, – сделала акцентированное ударение на словах кино и смотрят строгая учительница русского языка, – отстающие в учёбе ученики штудируют учебники, а неслухи, те убираются на кухне.  У нас, чтобы вы знали, друг мой, между группами идет соревнование за высокую дисциплину и отличную успеваемость.  И вот уже два года мы во время новогодних каникул поощряем отличившихся в учёбе детей поездкой на экскурсию в областной центр с обязательным посещением театра!

            - И в этом году тоже поедут?

            - И в этом году мы обязательно поедем и посетим какой-нибудь театр!

            - А чё их там много?

            - Кого? – сделала вид, будто не поняла его любительница Мельпомены.

            - Теятров этих!

            - Ну много, немного, – замялась на секунду поклонница сцены, – но около десятка, я думаю, точно будет!

            - Ого! – удивился деревенщина.

            - Вот тебе и ого, – тепло улыбнулась обычная женщина.

            - Я и не знал, што так много бывает теятров, – признался городская темнота.

            - Ты много чего ещё, друг мой, не знаешь, – утешила мягко его путеводительница по родному для неё детскому дому.

            - Мой друг остался дома, – огрызнулся опять вынужденный переселенец.

            - Ничего, – приободрила его, выпустив слегка свои коготки, домашняя кошечка, – обвыкнешься.  В школе то дома у себя ты как учился, Сеня? – сменила тему уже завуч. 

            - По-разному, – последовал равнодушный ответ.

            - По-разному – это как?

            - Бывало хорошо, и даже отлично!

            - Отлично – это похвально, – было одобрено качество успеваемости детдомовского новичка, – но мне хотелось бы узнать немного поподробнее, о твоих успехах в учёбе, – не дала шансов на увёртку Раскатовскому шуту умная начальница.      

            - Нормальные успехи!

            - То есть… – уточнила ухватистая завуч.

            - Без двоек!

            - Без двоек – это уже ободряет, – утвердилась положительно в этом неиспорченном улицей неглупом мальчишке.

            - Хуже не будет, – заверил твёрдый хорошист свою собеседницу. 
          
            - Надеюсь, – поверила безоговорочно на слово та, – очень надеюсь!