Завещание -9

  Луна плыла в облаках за окном, даже не плыла, а бежала по небу, ныряла в курчавые тучи и освещала их туманным протуберанцем, а потом совсем исчезала в тугих густых космах, путаясь в облетевших ветвях деревьев.
  Алёшка лежал на постели четвёртые сутки без сна и наблюдал за этими ночными метаморфозами. Он не мог спать, сон не брал его нисколько. Все эти дни он ходил на занятия, как отстранённая ото всего неживая мумия. За четыре дня, прошедшие после того страшного вторника, Света ни разу ему не позвонила, она не могла. И вот сейчас в полусонном пространстве были лишь эти летящие облака в чёрном квадрате окна, синие тени на стене и его распахнутые в мир глаза с туманной поволокой...
  Наступило тягостное утро воскресенья. Первым поднялся со своей раскладушки Жорка, бросил беглый взгляд на Алёшку и стал куда-то спешно собираться.
- Постой, - позвал его тот, - я ещё тут мало знаю в Москве... Подскажи, как мне лучше заказать переговоры с Ростовым, куда нужно идти? На почту?
- Что, разговор заказать?! - внезапно окрысился на него Жорка. - Ну, давай, иди звони, обрадуй друга!.. Можешь ещё и написать ему о своих подвигах. Будто у него своего горя мало! Ещё ты тут, непонятно чем занимающийся, и не понятно как теперь будешь выкручиваться и вылезать из этой каши.
  Жорка уже всё знал, Алёшка сам рассказал ему свою горькую историю, как только вернулся поздно вечером из общежития, где разговаривал со Светланой.
- И как только додумался до такого? Рассказать ты и посоветоваться боялся, а стать человеком, напрочь лишённым морали, не испугался? Свету потерял, отношения с сестрой испортил... Нет, она тебя не обвиняет, но тоже считает малодушным и податливым на уговоры. И это ты?! Не узнаю тебя... Ради карьеры ты способен на такое... Как тебя назвать, даже не понимаю теперь.
  Егоров понял, что с Жоркой уже прежних отношений не будет, он известный моралист и ему совершенно непонятно любое мелкое прегрешение, а Света... Коновалов прав, он потерял её навсегда, по своей дурости и глупости.
  Алексей сел на постели:
- Я устал очень сильно, не сплю четвёртую ночь, а ты мне читаешь нотации...
- Вижу, вон глаза красные и губы побелевшие, - Жорка одеваясь уже в пальто, подошёл к своей тумбочке и достал круглую баночку. - Вот, возьми моё снотворное. Я тоже иногда пользуюсь, помогает, недавно купил, свежие таблетки. Но только пей не больше двух штук. Понял? Они сильные. На, - и он сунул Егорову в руки эту баночку. - Выспись хоть сегодня как следует в выходной, а я пойду сейчас встречусь у метро с одним знакомым, передам ему книги, что брал на той неделе, он просил ему вернуть... Скоро приду, и мы с тобой договорим наши споры. А насчёт переговоров, забудь, нечего Женьку ещё расстраивать твоими подвигами! - он окинул Алёшку недобрым взглядом, взял в руки шапку и вышел в коридор.
  Егоров зажал в ладони таблетки и прикрыл отяжелевшие веки, опустившись на кровать. В груди всё болело и трепетало, ныли руки и плечи, точно от подъёма тяжести накануне. Резкость в суждении о нём Жорика, его добила окончательно.

  По тротуару от сквера спешили редкие прохожие, на улице сегодня сильно похолодало, ночью выпали первые заморозки и лужицы захрустели под ногами ледяными осколками. Коновалов простоял у метро почти час, приятель не явился. Парень был хворый и видимо опять заболел. Жорка покрутился ещё пару минут на ледяном ветру, поднял воротник пальто повыше, и собрался уже переходить площадь обратно, как вдруг из вестибюля метро, буквально налетев на него, выскочила одетая в серое пальтишко с бордовой береткой на голове Светлана Зольникова. Она поправила свой такой же как и берет, шарф, намотанный вокруг поднятого воротника, улыбнулась и протянула Жорке руку для приветствия:
- Вот встретились, как неожиданно, а я к вам, можно? - спросила она. - Как-то нехорошо мы с Алёшей расстались, душа болит... Не могу я так, нужно поговорить с ним. Он дома сегодня?
- Дома... поговорите, - улыбнулся Жорка. - Я тут приятеля уже час дожидаюсь с книгами его, но видно, не придёт... Что стоять и мёрзнуть тут, пошли скорее к нам! А то и ветер ещё поднялся, похолодало, того и гляди снег выпадет, подморозило с утра... Пошли скорее, а то чего тут носы морозить? - он подхватил Светлану под руку и они побежали через площадь и, миновав проезжую дорогу, свернули во дворы.
  Пробежав три квартала, они вскоре поднимались на пригорок к общежитию.
- Он не спит уже которую ночь, - открывая дверь комнаты и пропуская вперёд Свету, полушёпотом говорил Жора, - я ему снотворное дал, когда выходил, небось заснул уже... Не будем будить, я лучше чаем тебя напою с холоду.
  Они разделись у вешалки и прошли в комнату, затемнённую плотно задвинутыми шторами. Егоров действительно спал на кровати, отвернувшись лицом к стене. Левая рука его свесилась к полу и безжизненно повисла, как плеть и тут Жоркин взор скользнул вниз и под Алёшкиной рукой он разглядел валявшийся на полу стеклянный флакончик. Коновалов наклонился, поднял его и прочитал название, а потом вскинул испуганные глаза на спящего Егорова.
- Как, где?.. Что это? - произнёс он в растерянности.
  Светлана выхватила эту круглую баночку из рук Коновалова.
- Она пуста... Сколько в ней было штук, это снотворное? - произнесла она во весь голос.
  Жорка закрутился на месте, ища глазами таблетки на полу:
- Может быть он их рассыпал? Я принял всего две штуки из этой упаковки... Там было двадцать таблеток, шесть штук отдал соседу, он просил... А где ещё 12 штук? - он схватил Егорова за плечи и затряс. - Алёша, Алёшка!.. Проснись, слышишь? - Жорка стал хлопать друга по щекам.
  Егоров не реагировал, он откинул голову с подушки и, кажется уже не дышал.
  Светлана всё поняла, она подскочила к кровати, села рядом с Егоровым и закричала, с силой приподнимая его за плечи:
- А-а-а!.. Нет!.. Алёша!.. Миленький!.. Зачем ты это, зачем? Что ты наделал, Алёша!.. Проснись, ну пожалуйста, проснись!
  Пока она в отчаянии кричала на всё общежитие и трясла белого лицом Алексея, безжизненно лежавшего на кровати, Жорка выскочил за дверь и помчался вниз к вахтёру вызывать "скорую помощь".
  Машина приехала быстро, врачи поднялись к ним в комнату и стали осматривать Егорова, переворачивая его с боку на бок.
- Сколько он принял таблеток? - спросил пожилой врач угрюмого вида.
- Не знаю сколько принял, но пропало 12 штук и он теперь... не просыпается! -
  Жорка с ужасом смотрел на неподвижное лицо Алексея. - Вот эти таблетки, - парень протянул врачу пустую упаковку.
  Тот покрутил её, вздохнул и приказал принести носилки.
  Медбрат, приехавший с фельдшером и водитель подняли Егорова с постели и положили на разложенные на полу брезентовые носилки. Тело его обмякло, руки лежали свесившись вниз и совсем не шевелились. Светлана не отводила глаз от этих бледных рук, ей было страшно и горько.
- Лёшенька, - шептала она, - что же это мы все с тобой наделали? Зачем не уберегли? Алёшка, миленький... Только живи! - она плакала и тряслась от мелкой дрожи, когда Егорова вынесли на лестницу, она расталкивая собравшихся вокруг ребят из других комнат, побежала за врачами.
- Кто-нибудь поедет с ним? - спросил фельдшер.
- Мы оба можем? - переспросил Жора и первым полез в машину-фургон.
- Можно, - ответил врач и подал руку Светлане, которая успела только надеть своё пальто нараспашку, без шарфа и беретки.

  Они долго стояли у приёмного покоя больницы на Пироговке. Коновалов был хмур и не разговорчив, а Светлана кусала себе руки и заливалась слезами. Дежуривший в воскресенье врач спустился к ним и встал спиной к окну, выражения его лица было не видно, Светлана вытянулась вся и замерла в ожидании и в предчувствии нехорошего.
- Сделали ему промывание желудка, а теперь будем переливать кровь вашему товарищу, - грубым голосом произнёс молодой врач. - Сколько прошло времени, как вы его обнаружили, после приёма препарата?
- Часа полтора, - ответил Жорка. - Я ушёл из дома и ждал друга около часа, а потом мы ещё вместе со Светой добирались до общежития... Да, часа полтора! Не больше... - Коновалов топтался на месте, не находя покоя своим рукам.
- Да, если бы больше, мы бы ничем уже не смогли помочь. Задержись вы ещё на час, и всё! - ответил врач. - Хорошо, что ещё эти таблетки в оболочке. Они не сразу растворяются, тают в желудке часов шесть, чтобы на всю ночь хватило от бессонницы активного вещества. Они подтаяли сверху, потому он и погрузился в такой плотный сон, но почти все из желудка извлечены, кроме тех, что всё же успели растаять... Сейчас сделаем переливание крови и будем постепенно его освобождать от этой отравы. Ведь в больших дозах - это яд!.. Как же это он так, аж 12 таблеток схватил. Что с ним?
- Он не спал четверо суток от нервного перенапряжения... Умерла его врач, которая лечила парня от тяжёлой формы психоза. Во вторник умерла... Вот он и сорвался, никак не мог прийти в себя, и думаю, что в состоянии аффекта мог принять завышенную дозу, сам того не понимая, - отвечал Жорка.
- Погодите, это не Изольда Викторовна, жена профессора Шахова?
- Да, она, - удивился его вопросу Коновалов.
- Знаем, как же, этот случай. Она умерла при родах, очень жаль женщину, хорошая была врач... Понимаю парня, если он у неё лечился, то ему тяжело перенести такую потерю, и нам всем очень скорбно, многие её хорошо знали.
  Врач постоял ещё немного и поглядев на ребят, их утешил и обнадёжил:
- Ничего, вытащим вашего друга, поможем... Но, надо сообщить в милицию о попытке самоубийства, если это только так было...
- Нет, не надо прошу вас, - Светлана вышла вперёд и взяла доктора за рукав халата. - Это не попытка, это нервный срыв. Его друг правильно сказал, он не понимал, что делает... Не надо никуда сообщать, - повторила она, - Алёша Егоров учиться в школе милиции, а после вашего сообщения его могут отчислить. Пожалуйста, мы очень вас просим... А его учителям расскажем, что он попал в больницу в результате нервного срыва, от потрясения после смерти его лечащего врача. Ведь именно она давала ему разрешение на обучение там.
- Так, я понял вас, ребята, - врач поправил белую шапочку. - Я не сообщу!

  Светлана осталась в больнице а Коновалов поехал за Антониной в общежитие, там же на Беговой, комнату в котором ей дали, после выхода из интерната.

  Вечерело, пошёл дождь. После небольших заморозков грянула ноябрьская оттепель. Его струи под потоками встречного воздуха стремительно разлетались по стеклу, размывая изредка мелькающие на улице фонари освещения. До конца пути оставалось совсем немного. Такси летело по тёмным улицам затихающего города. Антонина зябко куталась в серое пальтишко и молча смотрела на проносившиеся за окном, стремительно меняющиеся картины.
  Она с напряжённым лицом долго стояла в коридоре возле врача из приёмного покоя и тихим голосом говорила с ним, после вернулась к сидевшей неподвижно Светлане и своему Жорику.
- Ну, что? - спросила она у обоих сразу. - Так и будете теперь моего брата толкать и добивать общественной моралью? Я знаю, как ты, Гоша, можешь сказать, так... что потом хоть в петлю лезь!
- Тонечка, у нас был утром разговор, но самый обычный, я ничего ему такого не сказал, просто он уже был какой-то странный... Признаюсь, что мне не нужно было уходить из дома, но я как-то не подумал об этом, - пытался оправдаться Жорка. - Вот, Света тоже, шла с ним поговорить по-дружески, но опоздала.
- По-дружески!.. - Тоня встала с банкетки и, не оборачиваясь, ушла на выход.

  Когда кризис миновал и основная интоксикация прошла, Тоню пустили в палату к Алексею. Она сидела рядом с ним, зажимала в руках его бледную ладошку, гладила опущенные веки и тяжёлым взглядом провожала врачей и нянечек. Как трудно начиналось их молодое счастье!.. Он не приезжал покорять столицу и никаких корыстных целей не преследовал, так почему же с ним так обошлась судьба? Тоня мысленно искала ответа в прошлом семьи и не находила. Жизнь их довоенная была самая обычная и непримечательная - работали и жили, учились и ездили к бабушке на каникулы. Самый большой грех был, когда Алёша прятал дневник с двойками под пыльный диван, чтобы не огорчать маму и отца. Тонька даже всплакнула, вспоминая это. Она снова скользила глазами по его истощённому болезнью лицу, ища ответ на вопрос, почему? "Потому что, Тонечка, это жизнь, - будто из глубины сознания услышала она родной голос мамы, - и надо принимать её любую, но нельзя брать на себя слишком много и принимать чужую вину!.." Антонина всхлипнула, закрыла платком глаза и затрясла плечами.

  Луна сменила несколько раз свой небесный цикл. Алёшка пролежал в больнице весь декабрь и выписан был лишь в середине января, слабым и беспомощным, растерявшим все физические навыки. Ему дали больничный на две недели для восстановления. Из-за слабости ему было трудно ходить пока даже по комнате, и он старался больше лежать. Вечером после занятий к нему приходили по очереди сестра и Светлана. От неё он узнал, что Шахов поселился у себя на даче и после похорон жены ни с кем не общается и замкнулся окончательно. Он больше не читал лекции студентам и не принимал у них зачёты, не бывал на привычных ему симпозиумах и семинарах. Он отошёл от дел и уединился со своей личной трагедией и болью в дали от шумной столицы.

  Когда Алёшка снова приступил к занятиям, то сразу пошёл тренировать и накачивать утраченные за время болезни мускулы в спортзал. Без них, он понимал, ни в какие оперативники ему уже не попасть, там нужна сила и выносливость. И вот в конце января их всем курсом второго года обучения стали распределять на практику по местным отделениям милиции на помощь участковым дежурным. Алексея определили на Старую Басманную в Центральный район Москвы. На участке Олега Степановича Бражникова, участкового уполномоченного, к которому и поставили на практику Алексея вместе с его приятелем, кинознатоком Митькой Нащёкиным, находился Елоховский Богоявленский собор на Спартаковской улице, он стал официально патриаршим собором с 25 февраля 1945 года и являлся архитектурным памятником.
- Тут в мае 1944 года в северном Никольском приделе был похоронен патриарх Сергий Страгородский и всякого имущества ценного не счесть, - говорил им на ознакомлении с участком Бражников. - Так что и такую ценную штуку на своей территории имеем и обязаны нести по ней охрану и всячески содействовать тому, чтобы тут всё спокойно было, особенно в праздничные церковные дни. И ещё, здесь на Нижней Красносельской в доме №5 живёт матушка Феодосия, она постоянная прихожанка и помощница при соборе. Если что-нибудь нужно спросить по чину церковного служения, это к ней, она очень добрая и душевная старушка. Живёт одна, племянник заходит редко, никогда не была замужем, - добавил в конце участковый. - Ну, а теперь давайте ребята, приступаем к обходу участка и для ознакомления с местом вашей настоящей практики.

  Первые дни тянулись медленно, но интересно и насыщенно. они вместе с Нащёкиным даже принимали участие в мероприятиях по розыску настоящего маньяка, что орудовал в Москве и ближнем Подмосковье. О серийных маньяках Алёшка и его приятель знали мало, было немного жутковато, но они с воодушевлением поехали на это своё первое задание в качестве помощников оперативников. Тем более, что им тут впервые выдали оружие. Табельное им было не положено ещё иметь, но оставить их без него на таком серьёзном задании в поисках особо-опасного преступника, начальство не решилось и выдало по разнарядке вместо нагана один автомат на двоих.
  Они приехали вместе с группой к старому разрушенному во время войны и пока не восстановленному предприятию по выпуску дорожных знаков. Спустились в подвал одного из помещений, чтобы обследовать местность, и натолкнулись на коллектор полный крыс. Как они оттуда бежали мокрые и злые - это отдельная эпопея, Алёшка не очень любил про этот случай вспоминать, но когда ему всё же приходилось рассказывать особо любопытным об этом, он говорил:
- Вспоминаю и вновь испытываю дрожь, а муравьи величиной с бегемота бегают по спине… Жуткое ощущение… Не дай Бог кому-то пережить такое!
  Но и по ночам, сразу после приезда с этого задания, этот кошмар имел свои последствия и долго мучил неокрепшее сознание Егорова. Как только засыпал сразу попадал в этот жуткий коллектор, бежал по нему с криком и стоном, отмахивался от наседавших серых монстров, а вслед за ними по тоннелю летел силуэт профессора Шахова, точнее его крысиное лицо, надвигавшееся на Алёшку откуда-то сверху, бледное с синеватым оттенком, злое и страшное...
  Кто потом и чья бригада взяла этого маньяка, ребятам в подробностях не рассказывали, но только было известно, что к этому разрушенному предприятию, где якобы мог находится разыскиваемый, он отношения не имел. А вот первое оперативное дело Алексея Егорова было тоже здесь в Москве на практике, и он его хорошо запомнил на всю жизнь. Оно не было из разряда детективных головоломок, обыкновенная бытовуха, но шокирующая и тоже запомнившаяся Алёшке на долго.

  Был конец февраля и к ним в отделение участковому принесла заявление гражданка Горюнова.
- Я тут на Бауманской проживаю на задворках, наши дома уж скоро снесут вместе с бараками, так наши старые дворы поросли всяким хламом, - говорила она, сидя за столом напротив Бражникова. - Я не ходила никогда по соседям-то, через эту мусорку, а тут пришлось зайти к одной приятельнице, заболела она и меня попросила принести лекарства из аптеки, так вот она рассказала странную вещь, а я не стерпела и проверила её рассказ, потому как не страдаю равнодушием. Ровно за неделю до того, как заболеть, то есть в первых числах февраля, она пошла по делам к своей давней знакомой, которая ей когда-то шила платье для дочери на свадьбу. Та, почему-то её долго в комнату не впускала, держала в коридоре, пока разговаривали, но потом всё же в кухню провела. Там был полный разгром, будто бы и не убирались никогда, но вот холодильная ниша под окном, была почему-то завешана цепью с толстым амбарным замком. Вошёл дед их, муж той женщины из комнаты, и моя приятельница спросила у него, что это такое? На замок этот указав. Он похихикал и ответил, что у них очень прожорливый малый живёт, его внук, которого накормить нельзя, он всё ворует и никогда не бывает сыт. Приятельница удивилась, потому как никогда не слышала, чтобы у его дочери были дети, но тут... Из большой комнаты, чем-то гремя по полу, выскочило странное существо и кинулось к собачьей миске, под подоконником. Это был то ли ребёнок, то ли живой скелет, он был с цепью на шее, видимо, вырвался как-то и от голода на кухню прибежал. Моя приятельница рот открыла и взвизгнула даже, а мальчонка схватил собачью миску двумя руками и стал жадно заглатывать из неё собачью еду. Дед тут же схватил палку в углу, огрел ею малого и, отобрав миску, утащил его обратно в комнату. Тогда оттуда раздался такой страшный плач, от которого у моей знакомой волосы поднялись дыбом, она постаралась поскорее уйти и, придя домой, сразу слегла с давлением, но мне рассказать решилась об этом случае лишь на днях, и я сразу же по этому адресу пошла, и людей, что живут рядом, поспрошала. Знают некоторые, что года три назад приехала их молодая дочь из Смоленская где нагуляла себе ребёночка, но жить с мужем не стала. Но потом, соседи говорили, что редко слышали его голос, а последнее время он совсем пропал и на улицу с ним гулять не выходили, так думали, что она его снова куда-то увезла... Я долго ходила под окнами в тот вечер и мне кое-что удалось высмотреть. Я поднялась к ним на второй этаж, постояла у двери и слышала далёкий детский писк, отчаянный и громкий, но уже с хрипотцой, будто увядающий, - женщина не выдержала и достала носовой платок, приложив его к глазам. - Я и пришла вам писать это заявление, чтобы вы проверили, что там никого нет в той квартире, и это всё наши с ней фантазии. Но если есть, и ребёнок помрёт с голоду от нашего равнодушия, это мне никто ни на том, ни на этом свете не простит.
  После её такого неожиданного и страшного монолога у всех присутствующих прошла по лицу печать ужаса. Бражников сразу вскочил на ноги, написал на бумажке адрес этой странной семьи и, взяв с собой стажёров, спустился за этой заявительницей вниз на служебный двор.

  Бражников гулко барабанил в дверь, стоя на лестничной площадке рядом со стажёрами и женщиной-заявительницей. Из соседних квартир стали высовываться любопытные головы, а самые смелые, вышли на площадку к участковому.
- Что стряслось-то, Олег Степанович? - спрашивали знающие его жильцы.
- Щас узнаем! - он продолжал барабанить в дверь.
  Вскоре в потайной тишине дальних коридоров послышались шаркающие шаги, дверь открыла хозяйка квартиры, шестидесятилетняя Клавдия Меньшикова. Она была сильно пьяна с опухшим лицом и одутловатыми веками, синюшными впадинами вокруг подбитых глаз. Отодвинув её локтем в сторону, Бражников вошёл в квартиру, увлекая за собой немного растерявшихся ребят-стажёров.
  В большой комнате у окна сидел в продавленном кресле седой старик с торчавшей кверху сивой бородёнкой. Он так же, как и его жена, был сильно пьян и лыка не вязал, когда к нему обратились стражи порядка с вопросом о ребёнке. Меньшиков закатил красные глаза и громко выпалил:
- Нету тут никого, только чёрт с хвостом сидит и окает!
  Клавдия тут же закрыла спиной вход в смежную комнатушку в виде пенала, что были в планировке старых довоенных домов. Бражников оттолкнул её, ударил рукой по дверной ручке и вошёл в это тёмное и затхлое помещение.
  Сперва там было ничего не возможно разглядеть, в комнате стояла гнилая вонь, кучи наваленного на полу по углам старого и грязного барахла, батарея бутылок под подоконником и железная койка с висевшей сбоку цепью. Егоров шагнул за Бражниковым к этой койке. В уголке у разорванной подушки, скатавшись комочком без одежды, совершенно голый, лежал малыш, мало напоминающий ребёнка. Это было существо непонятного происхождения, похожее на высохшую мумию с головкой суриката. На его жизнь в тельце, указывали только оттопыренные шевелящиеся уши и дрожавшие тонкие ноги, он был похож на ребёнка из Освенцима, только страшнее. Его шея была замкнута ошейником с подвешенным к нему массивным замком. Бражников подскочил к этому скукоженному существу и поднял его на руки. В нём было не больше десяти килограммов веса. Ребёнок был ещё живой, но чуть дышал, из него по капельке уходила жизнь в эту вонючую темноту. Бабка его стояла, выпучив свои пьяные глазищи и шевелила губами.
- Да он не человек, - говорила она, - такой родился, а мы мучайся с ним...
- Он маленький уродец, что с него взять, - зашамкал губами дед из комнаты, - и потом с чего мы должны его кормить, пусть батяня кормит, что в Смоленске живёт, а то он на него и копейки не прислал ни разу... А мы что? За что мы его будем содержать-то? Пусть радуется, что так за семь годов на улицу не скинули... Собачёнок!
  Алёшка побагровел, сжал кулаки и стремительно влетел в комнату. Он с разбега кинулся на деда:
- А-А-А!.. Убью!.. - заорал он на всю квартиру, испугав тех, кто стоял из любопытства в дверях.
  Это был его первый приступ гнева, который проявился таким образом от нервного перенапряжения и негодования.
- Ты что, Алёша?! - закричал, подскочивший к нему Нащёкин. - Мы его, иуду, посадим и вся недолгая. Вот, вместе с бабой этой... А ты, ну отпусти же его, удавишь!.. Потом с нас вместе спроситься! - он никак не мог оторвать Алексея от старика, которому он, навалившись, сдавил горло обеими руками.
  Бражников в это время пытался расстегнуть ребёнка, освободить его от цепи и вызвать сюда наряд милиции и скорую помощь. Дед стал хрипеть и заваливаться на бок, а Нащёкин всё никак не мог скинуть с него разбушевавшегося Алексея. Наконец ему это удалось, он вместе с Егоровым повалился на пол и стал успокаивать Алексея, как мог. Из маленькой комнатушки появился участковый Бражников с ребёнком на руках.
- И это в семь лет? - он поизносил слова сквозь слёзы, сухими губами. - Он же весит, как собака, не больше десяти кило, а может и того меньше!..
  Участковый замотал малыша в клетчатый плед, валявшийся на полу у кровати и вынес из квартиры.
  На улице он передал это скрюченное создание приехавшей в несколько минут по вызову от соседей скорой помощи, фельдшер которой не мог отойти от шока. Такое он видел впервые и не давал никакой гарантии на счастливый исход. Бригада оперативников долго ещё потом работала в этой изуверской квартире, ставшей концлагерем для маленького малыша, родившегося с врожденным психическим отклонением из-за мамочки, зачавшей его в пьяном угаре где-то в далёком Смоленске на одной из развратных вечеринок. В квартире долго фотографировали: комнату, где лежал прикованный цепью к кроватке малыш, его место, лежанку на полу, собачью миску, из которой его кормили, и то не каждый день. Когда вернулась его мать с дежурства в метро, её тут же арестовали и забрали в околоток. Там она, ни сколько не смутившись, стала давать показания, стараясь как можно лучше обелить себя перед милиционерами. Бабка ребёнка тоже оказалась разговорчивой:
- Его матери, дочке моей, тоже ведь надо одеться, колечко ей хотелось купить, новые серёжки, а на всё денег-то не хватает... Вот и экономили на кормёжке. Что, так не бывает, что ли? - она тёрла затекшие от водки веки, кривила губы в издевательской ухмылке и отчаянно не понимала, что убивала своими душегубными действиями своего собственного маленького внука.

  Егоров сидел потом весь вечер в комнате у Светы и Эвы, согнув локти на столе и уронив голову в ладони.
- Дурак, какой же я дурак, - говорил он в отчаянии, - что решился на выбор именно этой ужасной профессии, - после рассказа о сегодняшних событиях в этой страшной, гнилой квартире, выкрикивал он.
- Лёшенька, ну кому-то ведь надо и этим заниматься, - отвечала на это Светлана. - Вот, если бы не ваша помощь, то и малыш бы умер от голода... Он не умрёт? - со страхом спросила Эва, будто опомнившись от страшного сна.
- Не знаю, девчонки, ничего теперь уже не знаю, - Алексей вытер глаза кулаком и поглядел на обеих своих подружек.
  Эва держала а руках своего малыша и у Алёшки снова встал ком в горле. Он сидел у них и успокаивался до полуночи, но никак не мог предполагать, что и весна принесёт ему немалые сюрпризы в оперативной работе, что не будет затишья тут в столице, не получиться ему вникать на практике в книжные формулы, что он будет учиться на живых делах, на которые даже не рассчитывал, потому как думал, что все эти моменты бывают только на страницах детективных рассказов. Но там не живое, а выдуманное, здесь - натуральное и будничное, а потому опасное и суровое. Действительность она другая совсем, не простая, как сперва казалось, а с громадным надрывом сердца, чувств и нервов.

  С первыми звонкими капелями пришла пора задуматься о будущем. Им в классе на занятиях сказали, что они теперь переходят на обучение в среднюю спецшколу, что с апреля этого 1955 года их старую школу расформировывают и создают на её базе новую структуру. Но Егоров от дальнейшей учёбы в Москве отказался. Он пришёл к директору школы подполковнику Коробейникову и написал заявление о переводе его в такую же школу, только в Ростов-на Дону.
- Не могу больше тут в Москве, - пояснил он, - домой поеду. Там ведь тоже спецшкола, и после окончания этой московской я могу уже больше не учиться.
- Зря, тут будут конкретные предметы "Правоведение" и "Юрист", вы только прошли азы, а теперь будете изучать основы этих наук. Но вы правы, в Ростовской спецшколе уже есть такие предметы, и вам можно оформить туда перевод. Я разрешаю, и по вашему заявлению будет положительный ответ, не сомневайтесь.
  Он рассказал о своём решении девчонкам и Жорке с сестрой, которые на май месяц наметили свадьбу. Но праздновать её решили только в кругу семьи и близких друзей. Им дали ордер на комнату в Москве, вопреки ожиданиям, что поселят их только за городом, в посёлке Люблино. Оказалось, что это будет семейное общежитие у Красных Ворот недалеко от станции Лермонтовская. Ребята были счастливы. Света собиралась уехать на каникулы снова к матери на море, и решила это сделать вместе с Алексеем, который ехал тужа же в Ростов по пути к её дому. Но этот вопрос они решили обсудить позднее, а теперь были впереди скромные милицейские будни на практике. Приближались Пасхальные дни, и Богоявленский собор стал центром их с Нащёкиным охранных мероприятий. Вместе с участковым Бражниковым, они ещё и выступали в качестве свидетелей по делу Меньшиковых, заморивших голодом собственного сына и внука. Малыша пока поддерживали на искусственном питании, но о его полноценном восстановлении пока ничего не могли сказать врачи. Жизнь ребёнка по-прежнему висела на волоске.


  ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.