Шаг девятый

В ЛАДОНИ СВОЕЙ УДЕРЖИ МОЮ ЛАДОНЬ

    Стремление заглянуть своему страху в глаза, а не драпать от него сломя голову впервые посетило меня в четырехлетнем возрасте, когда я, наигравшись с куклами и прочитав все имеющиеся дома книжки с картинками, от нечего делать вытянула из щели между подушками заныканный туда папами пульт, чтобы малолетняя дочь случайно не наткнулась на регулярно обновляемую папку с видеороликами довольно откровенного содержания, доступ к которой не ограничивался абсолютно, поскольку телевизоры in our city подключались Хранилищу наряду с планшетами, смартфонами и компьютерами, а некоторые обожали снимать home porn movies, хвастаясь отменной физической формой и размерами так называемых «достоинств», и поскольку скульптуры и картины, изображающие богов, имели определенные стандарты, о бодипозитиве речи не шло: nowadays ценились в меру упитанные, в меру мускулистые тела с достаточным количеством мышц и подкожного жира, а излишняя полнота порицалась, так что если вы хотите понравиться кому-то, извольте держать себя в узде и не перебарщивать с углеводиками. Эталонами для мужчин считался Аполлон: длинная шея, изящные пальцы, кубики пресса на животе, аккуратный пенис, мощные икры, женщинам же предлагалось равняться на восставшую из пены морской Киприду: буйно рассыпанные по покатым плечам локоны, грудь приблизительно второго размера, округлые ягодицы, стройные голени, и я наивно полагала, что, достигнув определенного возраста, из гадкого курчонка трансформируюсь в прекрасную лебедушку, но la vie, as we know, не сказка, финалящаяся хеппи-эндом, и после борьбы с подростковыми прыщами, попытками отрастить шевелюру и едва не сведшими меня в могилу месячными я продолжала считать себя посредственностью, хотя многие отмечали миловидность моих черт, и от назойливых кавалеров иногда приходилось отбиваться весьма активно, угрожая шибко настойчивым поклонникам вызвать миротворцев и потребовать порки, дабы выбить из наглецов, посмевших намекнуть на желание уединиться в подворотне, всю дурь. Вина за подобные выкрутасы, in my humble opinion, лежит на бешеных девчуляйках, помешанных на интимной близости, а мне, не разделявшей подобных взглядов, приходилось объяснять увязавшимся во время променада по магазинам юношам, что ни к чему не обязывающий перепихон меня не будоражит, и я не набиваю себе цену, восклицая «нет», а действительно желаю, чтобы меня оставили в покое, однако я снова отвлеклась, растеклась мысью по древу и окунулась в размышления, не имеющие ничего общего с moment from childhood, определившим мой характер, раздельно отличающийся от канона, согласно которому римлянки были обязаны плыть по течению, наслаждаться dolce vita, не забивать черепушечку всякими тупостями, enjoying every second of their beautiful life. Еще в дошкольном возрасте во мне проснулась тяга к моральному мазохизму (не путать с единоутробным его брательником, мазохизмом физическим, вторжение которого я в свою вещественную частность не приемлю ни под каким соусом), потому что, покопавшись в folder with songs, я, переслушав несколько грустных песен о расколотых мечтах и обливающихся кровушкой hearts, шмыгая носом, получала зыбуче-уловимое удовольствие от сладостной боли, распиливающей внутренности ржавой ножовкой и дарящей облегчение. Тогда, конечно же, I was just a child и не знала ничего о катарсисе, но с тех пор комфортных fairytales, сочиненных детскими писателями, в которых ничего толком не происходило, тя избегала, внимая голосу с безупречной дикцией, зачитывающему легенду о призрачной ундине, расчесывающей свои золотистые косы на утесе и отвлекающей моряков дивным пением, чтобы их суда вдребезги разбились о прибрежные скалы и сгинули в глубинах полноводной реки, но намного страшнее злопамятной русалки, топящей корабли, я находила балладу на польском диалекте югославского языка, запавшей в душу мелодичным напевом, и до того, как догадалась приказать искусственному интеллекту вывести на экран lyrics с транскрипцией и дословным переводом, я думала, что cantante жалуется на безответную любовь, а ознакомившись с translation, пришла в замешательство и секунд на десять задержала дыхание. Эмблянская певица, чье творчество совершенно случайно оказалось на одной из флешек первых колонистов, прилетевших на Арес, высоким, чистым voice, напоминающим звучание флейты, повествовал about two ravens, обсуждавших вполне житейскую at first sight тему: кто сегодня угостит их едой, но за неопасно звучащим первым куплетом следовал второй: косясь на лес, ворон поведал своему напарнику, что за старой мельницей, зарывшись носом в траву, умирает рыцарь (уж не Ланселот ли из сказаний о бриттанском короле Артуре?), и поскольку его лошадь бегает по полям одичавшая, а любовница (у, Гвиневра, мерзавка!) завела нового ухажера, то никто не помешает птицам выклевать мертвецу глаза, насытиться мясом из зияющей на боку раны, а из локонов свить уютное гнездышко - «z vlasu si hnizdo postavi-i-i-ime».
    Повзрослев, к смерти начинаешь относиться философски, особенно беря во внимание культуру, утверждающую, что за концом always следует начало, but недавно отметившую четырехлетие малышку подобные откровения ввергли в состояние шока, и я, впечатавшись щекой в ковер, замерла, представляя себя на месте умершего молодца, труп которого облюбовали падальщики с мощными клювами и острющими когтями, - на их фоне трындящие всякую лабудень горлопанки джабджуб просто воплощение доброты и невинности, ведь они кроме виртуозной игры на наших нервах не умеют ничего, в то время как на покинутой людьми планете обитали тысячи хищников, и из-за нападения гигантской колибри на одной из вечерних вылазок Перламутра (вот чья воля воистину несгибаема) едва не погибла, свалившись с фицройи, поэтому мне следовало возрадоваться, что post mortem мое тело не осквернят трупожоры. First thought about death напугала меня так, что я all the night вскакивала от собственного крика, и разбуженные воплем отцы мчались в детскую, дабы удостовериться, что я в полном порядке, но вместо того, чтобы стереть из памяти злосчастную балладу, я с остервенением ковыряла раскаленной спицей покрывшиеся корочкой мозоли, заставляя себя, превозмогая ужас, напевать страшные строки и даже попросила Эфраима нарисовать мне полуистлевший скелет, на костях которого танцевали две черные птицы, и подобная тренировка даром не прошла, - из своего круга общения я единственная не грохнулась в обморок, посетив публичную казнь в неполные шесть и спокойно наблюдала за тем, как из раны на шее приговоренного к смерти хлещет алый фонтан, окропляя одежды неряшливого сеньора Куайра в пятнистом фартуке и резиновых перчатках (ноль изящества, уродливые кисти, бесформенно обвившие секиру, дряблые мышцы, покрытые ветхой пленкой желтоватой кожицы, собирающейся лишайными складками), а забавы старшеклассников вроде проникновения в лабораторию и фотографирования погруженных в формалин уродцев, выведенных экспериментально генными инженерами не производили особого впечатления, поскольку привычка бросать вызов самой себе сделала из меня адреналиновую наркоманку, пристрастившуюся к эмоциональным качелям и постепенно превращающуюся в некое подобие киборга, мимикрирующего под обычную девчонку, а на деле являющегося слиянием машины и человека, и даже после того, как моя индифферентность, вызванная избытком впечатлений (или потрясений, если выразиться точнее) рассеялась after first sight at my handsome boy, я по-прежнему ощущала себя лишней и, наверное, поэтому меня тянуло Дедалу аки металлический предмет к магниту: мы оба барахтались за бортом несущегося на всех парах авианосца, привязанные к нему тросами с той разницей, что я по инерции продолжала прикидываться той, кем не являюсь, а на деле противопоставляла себя праздношатающимся гулякам, этой беспечно ликующей толпе, излишне легкомысленной, поверхностной, веселой, while inside me назревали колодцами крошечные сингулярности, глубина которых исчислялась километрами и требовала новых знаний, переживаний, that’s why I, breaking my sluggish brain, перечитывала Вадима Бокова в оригинале, не пользуясь комфортабельным переложением Леннокса как шпаргалкой, прислушивалась к не всегда приятным ощущениям (правдивее - всегда неприятным) ощущениям, и если бы моим друзьям стало известно о снедающих меня feelings, они, without doubts, обозвали бы меня душевнобольной и посоветовали б составить компанию Цирцее in the rubber room. Стала б Танненбаум-младшая настолько отчужденной, коль ее - моими (вздорная, но удобная для того, чтобы напомнить собственное имя привычка говорить порою о себе в третьем лице, прошу любезнейше простить сию вольность, ежели вас она отягощает) родителями были другие люди, или же влияние fathers здесь ни при чем, и Мортида - та самая паршивая овца, портящая статистику своим существованием, появление которой неизбежно в любом society? Кстати, назвали меня этим именем не просто так: находясь в инкубаторе, я четыре раза умирала от неизвестных причин, и специалисты заводили прекративший сокращаться комок в моей груди, снова и снова вкалывали расширяющие сосуды препараты, пичкали чудовищной концентрацией витаминов и выписали только когда я задышала самостоятельно, а изучавший латынь Леннокс убедил супруга наречь единственную дочь так, чтобы Santa Muerte (ее издревле почитали в Хексике и Сибании) впредь проявила ко мне благосклонность, и я не покинула их из-за проблем с иммунитетом, подхватив вирусную хворь, вспышка которых приводила в ярость разработчиков вакцин, обновляющих полученные данные каждые сорок секунд и хватающиеся за heads всякий раз, когда содержащие микроорганизмы РНК мутировали, порождая вспышки новых симптомов, губительно сказывающихся на работе внутренних органов и зачастую вызывая осложнения, на ликвидацию которых тратилось немало средств из казны государства, что, конечно же, вызывало недовольство императоров, привыкших шиковать каждое утро потягивать молодое вино, выдаваемое патрициям только по праздникам в крохотулечных бутылечках.
    До того, как сделаться знаменитым на весь город иллюстратором и заключить выгодные контракты с Издательством, Эфраим, уверенный, что известность обретет уже посмертно, ушел в декретный отпуск, и пока father number one расшифровывал поэмы великого элозийского писателя со сложнопроизносимой фамилией, начинающейся на букву «ж», похожую на иероглиф, обозначающий жука (это существительное, собственно, являлось корнем of his surname и звучало раскатисто, громограссируя расщепляющуюся на гомозиготных близнецов первую согласную, - Dzhj-j-joockovtskiy), second daddy, слегка рассеянный, усаживал меня на высокий стул поближе к углу, а сам застывал у мольберта и, оттянув левое веко указательным пальцем, становясь одной половиной лица похожим на чиндайца / ниппонца / корейца (нужное подчеркнуть), смотрел вдаль, не отрывая затуманенного взора от пейзажа за окном и почти вслепую водя огрызком карандаша по ватману, прикрепленному к матовой дощечке разнокалиберными кнопками. Я смутно помнила его нервно подрагивающие, вечно выпачканные акварелью fingers, заляпанный чем-то бурым передничек с кружевной оборкой, болтающееся на цепочке пенсне и ассоциирующиеся со змейками браслеты, которые я как-то взяла поносить в школу и потеряла, а он, вместо того, чтобы устроить взбучку, пожал плечами и ответил, что купит новые побрякушки, тем более что старые набили оскомину, но чаще всего я вспоминала смешной и одновременно жуткий инцидент, случившийся более двадцати весен назад: папуля вышел на балкон посозерцать красоты Рима, а, я зачем-то захлопнув дверь, задвинула щеколду, а обратно выдворить ее из металлической скобы силенок не хватило, и осознав, что отец заперт, а я нахожусь в квартире совсем одна, я разрыдалась, описалась и, барахтаясь в луже из слез и мочи, наблюдала за тем, как Эфраим, жестом велев отползти подальше, разбил локтем стеклянную створку и, подхватив меня по мышки, поволок в ванную, заливая пол капающей из рассеченного предплечья blood. В итоге мистеру Танненбаум наложили несколько швов, вызванные рабочие быстро заменили door, а вернувшийся с работы Леннокс, поперхнувшись чаем, долго хохотал, хлопая ладонью по колену и повторяя, что описанная мужем сцена идеальна для того, чтобы быть втиснутой в сценарий какой-нибудь комедии, жаль только, что у нас никто не пожелал заняться кинематографом, а любительские постановки пьес Шекспира в камерном театре успехом не пользуются, ибо публика охотнее посещает увеселительные заведения, где синтетический алкоголь льется рекой, а на шестах крутятся, срывая с себя clothes, бодибилдеры, готовые за символическую сумму сделать минет или кунилингус прямо в коридорчике на издающем непристойное «ву-у-урльф-ф-пррр» кожаном диванчике, изрядно продавленном от обилия еженощно елозящих на его поверхностях любодеев, находящих смысл only в плотских утехах и обладающих низким интеллектом, непригодным, увы, для того, чтобы задуматься о вещах не менее значимых, таких, как увеличение продолжительности life засчет отказа от провоцирующих изнашивание организма пристрастий и образования крепких нейронных связей регулярным заучиванием poems. Вот почему я презирала таких, как мой бывший одноклассник Скайлар, решивший пойти по проторенной дорожке и не поступать в Институт, а припиявиться к богатому патрону и паразитировать за его счет, день ото дня разгуливая по бутикам и ресторанам, Какое-то время я была стилистом ветреника и лично занималась накручиванием его волос на папильотки, но после того, как сеньор Макбет, брат Тефиды, ставший new lover of this little slut, беспардоннейше вкабанился в мой кабинет и принялся отвлекать меня от работы, лобызая кисть пищащего от восторга парниши, я, завершив процедуру, обязала мужчину выплатить компенсацию за то, что мне пришлось терпеть их сюсюканья и поставила глупо хлопающего наращенными ресницами хухрика перед фактом, что отныне его «волосюшками» будет заниматься моя помощница Ева, а если мистера Винклера подобный расклад не устраивает, то пусть ищет более лояльного мастера, способного молча сносить подобные выкидоны.
    Step by step я готовилась к ночи с Дедалом и, помимо жесткой диеты отказалась от блокирующих месячные уколов, чтобы отрегулировать цикл и отметить крестиком дни в календаре, когда вероятность забеременеть значительно повышается. Процентов восемьдесят женщин рожать самостоятельно отказывались и зачастую полностью удаляли репродуктивную систему, поэтому такие как госпожа Проймос, выносившая в своей утробе двоих сыновей, приравнивались к святым, ведь, коль необходимость подвергать жизнь риску и девять-десять месяцев бороться с токсикозом, отказываться на полтора года от употребления напичканного гормонами мяса отпала благодаря разработкам в сфере медицины, двигающейся вперед семимильными шагами, то, само собой представительницы прелестного пола воспользуются хитроумной технологией, и я понимала их, поскольку самая первая овуляция, настигшая меня за конспектированием учебника по зоологии в Библиотеке, была настолько невыносимой, что мне почудилось, будто сама Персефона явилась, дабы утянуть меня в свое царство, не дожидаясь, пока Танатос умертвит оболочку, а Харон перевезет soul через Стикс. Ощущение, что меня распиливают на кусочки электропилами сотни взбесившихся лилипутов продлились сутки, а на следующий день я, вызвонил сеньору Замбрано, сдала все необходимые анализы (магнитно-резонансная томография выявила пару неоперабельных и никак не влияющих на самочувствие кист в шишковидной железе) и, когда мои отцы подписали разрешение, врачиха протянула заветную коробочку с многоразовым шприцем и ампулками, избавлявшими как от awful pain, так и от позорной необходимости закупаться прокладками и нервно следить за тем, чтобы на твоих белых брючках не проступило ни пятнышка. Перламутра, по ее заверениям, перенесла свои pregnancy  совершенно спокойно, однако я не питала иллюзий, что смогу порхать белянкой, будучи в интересном положении и через неделю после родов выйти на службу. Лисса объяснила, что организм каждой из нас уникален, и, вполне вероятно, я прокляну тот час, когда отважилась на сей подвиг, но неутолимая жажда испытать на собственной шкуре all shades of motherhood, желание понимать, что inside me зарождается vida nueva, неоспоримое доказательство нашей любви, физическое ее воплощение, заставляли меня, как всегда, смеяться в лицо паскудным fears и поступать по-своему. Я не позволю «Artificial Womb», высокотехнологичному, бесспорно полезному приспособлению, созданному для облегчения женской доли in our silly world отобрать священную opportunity стать ближе к любимому человеку настолько, чтобы между нами не осталось никаких преград: его семя оплодотворит вылупившуюся из фолликула яичника яйцеклетку, и часть Трумбэлла останется в моем животе почти на год, а затем я, ослабленная, полудохлая, ничего не чувствующая из-за лошадиной дозы всяческих анестезий, но чертовски довольная, прижму к себе укутанного в сверточек кроху и забудусь счастливым сном, dreaming о том, каким хорошеньким вырастет наш ребенок, учитывая красоту его отца, но до этого нам предстоят десятки, если не сотни умопомрачительных nights, наполненных стонами, хрипами, вскриками, и я наконец раскрепощусь настолько, что смогу говорить о таких вещах, наименование которых у нынешней Мортиды вызывает смущение и неловкость. Мы наберемся опыта, перестанем стесняться, перепробуем миллион поз и никогда не насытимся друг другом, не поссоримся из-за пустяков, ибо я разовью в себе телепатические способности и начну предугадывать his wishes till end of our life and could to make him the happiest man, because Трумбэлл заслуживает этого не меньше чем Марвеллос, добившийся благосклонности нелюдимой дочери Бассара Маллигана. Sorry everyone, watching my clumpsy attempts to pretend a normal girl: I really can’t drow my lustful demons, because they know how to swim.