Шаг двенадцатый

И РОЖДАЕТСЯ ВРЕМЯ ЧУДЕС, И В ЛЮБВИ МЫ РОЖДАЕМСЯ САМИ

    Грета Пауэлл, жившая около пятисот лет назад ученая в области нейронауки, чьи подкасты я, являясь студенткой, с интересом прослушала, задавалась вопросом: управляет ли нами мозг, или же мы не до конца осознаем степень нашего влияния на subconscious и удивляемся спонтанно возникшим thoughts так, будто они возникли извне, внедренные в нас невидимым кукловодом, с озорным блеском в очах следящим за тем, как манекенчики бьются над задачей, решение которой ускользает подобно призраку, чудом вырвавшемуся из мрачного царства Аида и неприкаянной душой бражничающий средь живых. Миссис Пауэлл опиралась на исследования, доказывающие, что decision принимаются задолго до того, как приходит понимание ситуации и весьма эмоционально сыпала аргументами, обосновывающими, to her mind, истинность теории, что we are just big dolls, а пульт, контролирующий наши тела, находится в цепких лапках желеобразного сгустка, засевшего в черепе, и хотя меня и эту женщину с высоким, истерически звенящим voice разделяли века, я не уставала дивиться узколобости профессорши, ужасающейся тому, что brain - о, Деметра, придай нам сил смириться с этой жутью! - функционирует, порождая сонмы идей в секунду. С таким же успехом можно негодовать, почему почки очищают кровь, а легкие насыщают ее кислородом, так что претензии Греты к стремительнейшему полету мысли и ее попытки отделить себя от самого главного органа, наделив его качествами поработившего расу антагониста вызывали недоумение: каким образом сия дама получила научную степень и представлялась профессором, коль когнитивная система данной особы работала с явными проблемами.
    Бессонница, ранее способствовавшая появлению тревожности, теперь, вызванная всплесками эндорфинов, наделила меня таким могуществом, что, казалось, я сумею схватить в охапку наш город и в одиночку перенести его на Ио, вышагивая по спутникам газового гиганта аки скачущая по резиновым шарам акробатка. Моника Пигфорд в одном своем стихотворении писала, что не спать по ночам, оберегая сон возлюбленного - величайшая из подлостей, ибо нельзя присваивать тайком драгоценные часы совместного досуга, и несмотря на солидарность с поэтессой, заснуть я даже не пыталась, потому что внутри все клокотало от эйфории, взрываясь сотнями Везувиев, и я пробовала на вкус каждую капельку прожитого мгновения, постепенно сродняясь с новой Мортидой, добившейся своего и теперь прижимающейся к теплому боку мерно дышащего Дедала, лежащего на спине с согнутыми ногами, чтобы они не свисали с диванчика, не способного вместить исполина ростом в один метр и девяносто два сантиметра, посему молодой человек приловчился засыпать в столь неудобной позе. Вечер, отпечатавшийся in memory намертво, не был идеальным, и оттого все случившееся нравилось мне еще больше, потому что если бы our first time прошел как в слащавых романах, я усомнилась бы в том, что пребываю не в мире грез, заблудившаяся и не нашедшая обратной дороги, однако сумбур, неловкость, смятение и неразбериха служили маркерами, подтверждающими настоящесть поглотившего нас обоих безумия, выныривать из которого я не желала, когда как Трумбэлл до последнего держался на поверхности, пока я коварной сиреной не утянула мужчину за собой на дно, и взъерепенившийся от резких движений ил, взметнувшись, застлал бурым маревом окружающее нас пространство, отрезая пути к отступлению и требуя немедленно прекратить полагаться на рассудок и дать волю огню разгореться так ярко, чтобы заполыхали не только мы, но и space around us, вспыхивая точно пропитанный горючим фитиль.
    Когда я лизнула, смачивая слюной головку члена, он, сдавленно вскрикнув, отстранился и, прикрывшись полотенцем, заспешил к крошечному умывальнику в углу и, повернув вентиль, приглушенно выругался, потому что вместо журчания воды послышался влажный клекот силящегося откашлять мокроту муковисцидозника, а я, запоздало смекнув, что его выдержки надолго не хватит, и fellow надеялся слегка отсрочить эякуляцию, обругала себя, поскольку позволить его семени пролиться на скрипучий дощатый пол было бы расточительством, особенно учитывая мою мечту стать матерью как можно скорее и до наступления менопаузы родить как минимум восьмерых. Развернув парня к себе, я, сцепив руки в замок у него на шее, увлекла на служащую ложем софу и, обхватив бедрами его талию, углубила поцелуй, превращая касания губ в неистовую схватку: высунув кончик языка, провела им по слегка подрагивающей нижней губе Дедала, а затем ворвалась в рот, заскользила по ряду верхних зубов, по небу, и он, поняв, чего я хочу, несмело ответил на french kiss, and his tongue, потеснив мой, повторил движения, затанцевал in my mouth, опаивая нектаром жаркого дыхания, и мне сделалось так хорошо, что я, застонав, скрестила лодыжки у него на пояснице, впилась пятками в ягодицы, и его напряженный до предела, твердый как брусок гранита фаллос резко проник в мое влагалище, разорвав девственную плеву, но ни посыпавшиеся из глаз кометы, ни чудовищная боль не усмирили блаженства от единения с любимым человеком, тем более что я ознакомилась со множеством статей, расспросила сеньору Замбрано, сведущую в гинекологии и поняла, что женские оргазмы - вещь сложная, непредсказуемая, и для его достижения понадобиться практика, и то не факт, что мне повезет содрогнуться в конвульсиях и воспарить на небеса. I hoped, that my boy понятия не имеет о том, чем отличается невинная барышня от особы бывалой, и на всякий случай отвлекла его, жадно целуя, поглаживая лопатки, надавливая на бедра, чтобы мой славный малыш не вздумал останавливаться лишь потому, что я ахнула, как только his dick погрузился в меня целиком, вызвав еще одну волну дискомфорта, чередующегося с тянущей мышцы пульсацией внизу живота.
    - Are you okay? - пропыхтел Трумбэлл и, опираясь на кулаки, вдавил их в подушку, избавляя меня от приятной тяжести своего тела, отчего я, ежась, потянулась следом и приникла к его ключице губами, слизывая бисеринки пота. Мужчина, зажмурившись, сильно прогнулся в пояснице, его кадык совершил несколько прыжков under skin, грозя распороть тонкую кожу и выскочить наружу, а после, задрожав, он жалобно проскулил «как щекотно» и моментально потерял сознание, уткнувшись носом мне в ухо, и я, совершенно счастливая, невзирая на ненавязчивую pain in my belly, потерявшуюся на фоне удовлетворения, ликования и радости оттого, что отныне мы - единое целое, замерла, enjoying my victory и уже заранее сожалея, что эти секунды нельзя растянуть до бесконечности, разлить по бутылкам и, вскрывая, пить как драгоценное вино, смакуя прелестнейшие воспоминания и оставлять напоследок самый деликатесный глоток, с предвкушением наблюдая за искрящейся жидкостью на дне бокала, узорчатые стены которого, отражая сияние ламп, разбрызгивают радужные искорки света на столешнице, игриво взмывающие ввысь, стоит лишь изменить угол наклона. Минуты на три, а, возможно, четыре, я задремала, согретая объятиями навалившегося на меня парня и пробудилась от жуткого холода: Дедал во сне перевернулся, а с отоплением в общежитии дела обстояли плохо, that’s why мне пришлось скатиться с дивана и, трясясь от озноба, прокрасться к огромному комоду и, заглянув в верхний ящик, обнаружить аккуратную стопочку трусов и тотчас же забыть о том, что вот-вот превращусь в сосульку и разобьюсь на тысячу осколков.
    Radiance, бьющего в окно, хватало для того, чтобы осмотреть скромное жилище карателя, довольно аскетичное и в меру уютное: стопка распечатанных листов рядом с громоздким принтером - пьесы Эдварда Олби, короткие рассказы гомериканских прозаиков девятнадцатого века, величавые сонеты Шекспира, уже раскрашенные и лоснящиеся от лака фигурки под стеклянным колпаком на полочке, несколько книг из Библиотеки (теория струн, квантовая механика, «В поисках кошки Шредингера») и щербатая тарелка с овсяным печеньем на подоконнике, накрытая пищевой пленкой. Все было мне знакомо благодаря фотоотчетам, но оказавшись inside his room, я, терзаемая любопытством, обшаривала алчным взглядом каждую деталь, способную дополнить досье на моего возлюбленного и упорядочить уже имеющиеся сведения. Добравшись до отдела с верхней одеждой, я, отбивая зубами чечетку, напялила шерстяные носки, доходящие мне практически до колен, утонула в спортивном костюме молодого человека и, выудив из вороха еще одну пару брюк на резинке, принялась одевать спящего мужчину, но прежде чем натянуть socks, прислонила ледяные стопы Трумбэлла к своему животу, согревая, и только потом, осознав, что драгоценного не выдернет из world of sweet dreams ни пушечный залп, пи вой горнов, продела his palms в рукава водолазки, раскатала плотно облегающую туловище ткань и, в последнюю минуту догадавшись взять его смартфон, валяющийся на полу, набрала свой номер и, сбросив вызов, забралась on the sofa и, накрыв нас обоих мягким пледом, с гулко бьющимся corazon таращилась на вздернутый вверх подбородок, мысленно целовала беспокойно шевелящиеся lips (с кем он там перешептывается, отчего между бровей залегла складка?) и, желая успокоить Дедала, помассировала его широкую ладонь, и тогда он, шумно выдохнув, заметно расслабился, his face приобрело выражение умиротворения, а я, впитывая жар, испускаемый его телом и делясь своим теплом, напевала про себя только что сочиненную колыбельную about wind over the sea, которым я обращусь после смерти, дабы продолжать теребить глянцевые пряди его волос, поселиться на крыше нашей хижинки, с нетерпением ждать, когда он выйдет на крыльцо, подставив лицо лучам вновь обретшего прежние очертания светила и, звонко засмеявшись, броситься догонять его, совершающего утреннюю пробежку вдоль пляжа. Пересекая время, я отчетливо представила наше будущее: совместный быт, посиделки у имитирующего камин экрана, вмонтированного в стену на уровне кресел, обступивших его полукругом, подвешенные над детской кроваткой игрушки и сучащий локотками и коленями мальчуган с серьезными как у уго отца eyes и настолько крошечными пяточками, что мне будет не по себе всякий раз, когда я, склонившись над сыном, вдруг задамся вопросом: а что, если бы я не осмелилась нахальной визитершей проникнуть в обитель своего будущего мужа и просто любовалась бы палачом издали, лелея свои грезы и не позволяя им покинуть пределы внутреннего monde?
    Размышления о том, как именно я умру - непременно раньше супруга, потому что his death в одночасье лишит меня смысла существования, - и воссоединюсь с ним по ту сторону Стикса вновь помолодевшей, ничуть не похожей на старуху с испещренной морщинами и усыпанной пигментными пятнами кожей перемежались с лениво текущими думами о лекциях Греты Пауэлл, авторитет которой неоднократно подвергала сомнению, и хотя бодрость текла по моим венам и я почти не сомневалась, что продержусь до хвоисто-бирюзового рассвета, разлившегося по cielo пятнами с переливчатым градиентом, до постепенно меркнущего по мере восхождения в зенит сверкания раскаленного шара, уже сбросившего половину своей оболочки и с незаметной для нас скоростью растущего вширь, но видимо, заряд энергии, обусловленный получением желаемого, пошел на спад и, незаметно для себя провалившись в беспамятство, я проснулась оттого, что меня легонько потряхивали и, разлепив налитые свинцом веки, посмотрела на озабоченно хмурящегося fellow, сующего мне фоллис и умоляющего покинуть его немедленно, пока не пробудились соседи, которые моментально разнесут слухи и погубят репутацию девушки, ночевавшей у персоны нон-грата и, спросонья, рассердившись на Трумбэлла за то, что он растолкал меня, чтобы прогнать, выпалила «I am not prostitute, dummy bunny» и, зевнув, прильнула к прифигевшему мужчине, явно не ожидавшему подобной реакции. Вдохнув запах псевдолавандового мыла, которым пах успевший умыться молодой человек, я, сообщив, что он у меня был первым, и весь этот маскарад затевался с целью соблазнения, взяла с полочки еще пенистый брусок, намылила свою физиономию и, тщательно вытерев лицо полотенцем - тем самым, что он пытался прикрыть свою наготу last night, присела в шутливом реверансе, представившись полным именем.
    - Милосердные боги, - пробормотал ошарашенно Дедал, всплеснув руками в точности как Эфраим, когда я семилетней идиоткой зачем-то обмакнула его ожерелье в вазочку, наполненную искусственным медом. - Это что, розыгрыш? Тебя подослали родители Диодоры за то, что я прервал жизнь их любимой дочери?
    - Вообще-то я подставила сеньориту Андерсон, подделав улики и поручения her parents выполнять не стала б, - осклабилась я и, поставив ногу на край табурета, поправила сползший носок. - Понравился мой подарок, amore mio? Ты же помнишь, как обошлась с тобой эта сука?
    - Обсудим все позже, ладно? - засуетился мой визави, прислушиваясь к гулко хлопнувшей подъездной двери. - Бери мое пальто, госпожа Танненбаум, и убегай, а если кого встретишь, соври, что напилась и не в курсе, как очутилась в плебейском районе. Тебя сожрут с потрохами, прознав о нашей связи. Клянусь, я никому не поведаю о том, что произошло, а если понадобится, возьму ответственность и понесу заслуженное наказание!
    Выпалив все это, young man, набросив мне на плечи свой макинтош, а после, нагнувшись, насильно всунул my feet в свои же угги, поскольку воздух outside еще не нагрелся до двадцати градусов и выставил в коридор, я, секунды три щурила глаза, trying to find valid words for this situation, а затем, впав в неистовство, яростно забарабанила по двери, требуя немедленно объяснить, какого лешего он ведется себя аки недоумок. Из апартаментов напротив высунулся пожилой сеньор и, подслеповато щурясь, поинтересовался, кем я прихожусь его соседу. Прорычав «I am his bride, my name is Mortida» я, прекратив колотиться к Трумбэллу, подскочила к любопытному старичку и громогласно объявила, что через несколько месяцев мы сыграем свадьбу и собиралась уже дать пространное интервью даме в махровом халате с накрученной на самодельные папильотки шевелюрой, когда створка за моей спиной с треском захлопнулась, и мой возлюбленный, поняв, что просто так от гостьи не отделается, потащил меня на первый этаж, бубня околесицу про недоразумение. Сгорбившись, глядя себе под ноги, this guy в гробовом молчании довел меня, запыхающуюся не то от быстрой ходьбы, не то от злости до посадочного пункта, перед которым уже выстроилась очередь из пяти человек, спешащих на работу в центр, и как только натужно поскрипывающая кабинка спустилась, с громким дребезжанием распахнув dirty doors, я, взвизгнув «до встречи, дорогой», подождала, пока зрители, обернувшись, идентифицируют нас не как странную парочку, а палача и дочь знаменитого художника и многоуважаемого цензора, одну из лучших стилисток в Риме, схватила своего спутника за запястья, дернула вниз, призывая нагнуться и запечатлела на губах passionate kiss, бесстыдно лаская языком his teeth под изумленное восклицание плебеев, уже подсчитывающих свои гонорары, когда охочие до сенсаций журналисты, пожелав продать как можно больше экземпляров печатных изданий, размесят ошеломительную новость о наших отношениях на первых полосах газет. Позволивший мне облобызать себя мужчина, тихонько выдохнув, высвободился, мягко оттолкнув меня, покачал головой, выразив недоумение и, прикрыв eyes, сипло спросил, за что я так с ним, если до вчерашнего вечера мы ни разу не пересекались.
    - Ti amo da morire, stupidotto, - прошептала я так, чтобы слышал только Дедал и, оставив на прощание еще несколько поцелуев на скулах и коралловеющем на щеках румянце, пообещала рассказать все в подробностях, если он не станет делать поспешных выводов и позволит мне все объяснить. Запрыгнув в кабину, с медленным покачивание тронувшуюся на восток, я, прислонившись лбом к покрытому пылью стеклу, заискивающе улыбнулась стремительно удаляющейся фигуре в белом балахоне, отороченном искусственным мехом, одиноко возвышавшейся на площадке и, судя по блеску в зрачках Трумбэлла, он пока еще не до конца осознал, что мое признание - не silly joke, и я никогда не полосну his back ножом как Диодора, а буду оберегать словно легендарный священный Грааль из старобриттанских сказаний о рыцарях. Вернувшись домой, я немедленно позвонила любимому человеку и, приободренная его полным хрусткой стеклянной надежды «is this you?», told about fire in my heart, начав с того дня, как впервые обратила внимание на парня, очаровалась его красотой и закончив планами просыпаться, прислонять ухо к his chest, чтобы перенастроить свое cuore, заставить его биться в унисон с его сердцем, и изданный им бархатистый смешок я восприняла хорошим знаком, ведь nobody (except me, of course) knows, that this boy способен издавать звуки помимо угрюмого «гм-м», сопровождаемого гримасой недоверия.