Золото рейха

 – Никулин, ну чо варежку-то разинул! Помогай!
Широкоплечий, крепкого вида капитан уперся обеими руками в кузов завязшего в грязи ЗИС-5. Майские дожди сильно развезли дороги. На помощь к командиру устремился худощавый, но шустрый младший сержант:
 – Качай раз, два! Ещё! Раз! Дваааа!
Грузовик несколько раз беспомощно пошатнулся и встал. Открылась дверь, и из кабины выпрыгнул водитель.
 – Не выйдет, товарищ капитан! Куда там вдвоём вытолкаешь!
Он вытащил из-под сиденья короткий топорик и спокойно отправился рубить придорожные кусты, методично складывая ветки в охапки и подкладывая их под колёса. Не было ещё на свете такой ямы, из которой гвардии сержант Владимир Дёмин не вытащил бы свой грузовик. Забив ямы ветками, он тихо, но непреклонно нажал на газ. На этот раз мотор не взвыл, как голодный зверь, яростно и бесполезно вращая колёса в грязной луже, а заурчал сыто и ровно, уверенно двинув вперёд.
 – От так! Ну молодец, Дёмин! С тобой не пропадёшь! Не даром сибиряк!
 – Залезайте, товарищ капитан! Поедем! Маленько осталось.
Капитан пружинисто заскочил в кабину, переместил на колени лежавший на сиденье ППС*. Младший сержант Никулин поставил измазанный в грязи сапог на колесо, ухватился за борт и, ловко закинув вверх правую ногу, взобрался в кузов, со дна которого поднял и привычно разместил на груди ручной пулемёт Дегтярёва.

До Праги было уже рукой подать. Со дня на день ожидалась капитуляция. Основные силы группы армий «Центр» были разбиты нашими танковыми корпусами, преодолевшими Рудные горы. Ехать оставалось немного, однако по окрестностям всё ещё шастало огромное количество небольших, разрозненных, но хорошо вооружённых мобильных групп Ваффен СС. Потому было приказано держать ухо востро, а оружие наготове. Местность была холмистая, видимость периодическая. Каждый раз, когда дорога поднималась на холм, Владимир внутренне напрягался, пытаясь быстро осмотреть открывающуюся перспективу и дать оценку ситуации. Вырулив на очередную вершину, он вдруг увидел, как с правой стороны из подлеска, к развилке у подножья холма, выскочил немецкий легковой автомобиль «мерседес», выкрашенный в защитный серо-зелёный цвет.
– Немцы, товарищ капитан! 
– Это же штабная машина, Дёмин! Там могут большие шишки сидеть! Жми давай! Газуй! Твою ж мать!
Капитан дёрнул затвор своего ППС.
 – На изготовку, Никулин! – крикнул он бойцу в кузове.
 – Жми, Дёмин! Жми!
Владимир крепче вцепился в руль и прижал педаль газа. Грузовик лихорадочно запрыгал по неровной дороге. Ему ни за что не удалось бы догнать легковой, скоростной немецкий автомобиль, но распутица существенно замедлила ход уходящей машины: она металась и плавала по рыхлой, хлябкой дороге. Расстояние сокращалось. Капитан дал из автомата первую очередь. Стрелять сбоку было неудобно, и она ушла выше. Не попала и вторая. И тут над кабиной затарахтел никулинский «дегтярёв». Грузовик шатнуло на кочке, и пули ушли ниже, взорвав грязь неровной линией вдоль левого борта. «Мерседес» вильнул. Следующую очередь упёршийся ногами и тщательно прицелившийся Никулин положил точно. Пули продолбили ряд дырок в металлической обшивке немецкого автомобиля, продырявив заодно и левую заднюю покрышку. «Мерседес» резко крутнуло влево, левый борт подбросило вверх, и машина перевернулась. Владимир остановился. К перевёрнутому вражескому автомобилю приближались осторожно, с трёх сторон: капитан по центру, Дёмин и Никулин с флангов. Со стороны «мерседеса» вдруг ударил МП*: «ча, ча, ча, ча, ча...» Бойцы рухнули на землю – никому не хотелось помирать в последние дни войны. В ответку шарахнул из «дегтярёва» Никулин, пули звонко застучали по корпусу немецкой машины. Несколько коротких очередей дал из автомата капитан. Тишина... Поднялись, стали осторожно, крадучись, приближаться.

«Мерседес» застыл кверху дном, пассажирская дверца была распахнута и прошита пулями. За ней скрючился мёртвый автоматчик. В задней части авто в неестественных позах громоздились ещё трое убитых в серой форме СС. Стекло позади было пробито, потрескано и залито кровью. Водителя выбросило при перевороте. Он лежал в паре метров от машины лицом вверх, раскинув руки в стороны, остекленевшие глаза раскрыты. Под контролем стоящего с автоматом наперевес командира Дёмин и Никулин, пыхтя, вытащили из салона и уложили рядом троих пассажиров – двух молодых оберштурмфюреров и пожилого бригадефюрера с золотым витьём на плечах. У всех пулевые ранения.
 – Мать честная! – капитан присвистнул. Бригадефюрер мёртвой хваткой сжимал в левой руке чёрный кожаный портфель, а в правой – «вальтер». Капитан с усилием разжал пальцы немецкого офицера, вынул портфель, оказавшийся запертым. Ключ нашёлся в правом кармане лампасных брюк владельца. В открытом портфеле обнаружились карты укрепрайонов и дислокации войск, а также длинные списки имён с названиями напротив и снова карты с отметками.
 – Сержант! – командир посмотрел на Дёмина. – Обыщи машину. Хорошо осмотри всё!
 – Есть осмотреть!
В бардачке обнаружилась пара перчаток, компас и небольшая плоская фляга, судя по весу, пустая. В салоне валялись фуражки с черепами и два «штурмгевера»*, тут же переданных Никулину, а также серый металлический ящик для пулемётной ленты от МГ-42. Владимир взялся за ручку, намереваясь вытащить его, потянул, да не тут-то было... Ящик оказался тяжеленным. С ощутимым усилием, только взявшись двумя руками, он смог осуществить задуманное. Все трое склонились над коробом, когда Владимир открывал торцовый замок, поднимая крышку: внутри друг на друге лежали аккуратные золотые слитки с оттиснутым на них имперским орлом и крупными цифрами 999. Владимир ахнул. Никулин открыл от удивления рот, сдвинув рукой пилотку на самый затылок.
Капитан властным движением положил руку на крышку. Он передал свой автомат Владимиру, в одну руку взял портфель, в другую короб, и скомандовал:
 – К машине! Живо!
Возле грузовика посчитали слитки. Их оказалось двенадцать.
 – Доложить бы надо. – сказал растерянный Дёмин. – Дело серьёзное.
 – У тебя, Володенька, детей сколько? Четверо? – в упор уставился на него капитан, – А ты как их растить собираешься? Чем кормить? А у тебя, Никулин?
 – Двое...
 – Ну! С чем вернётесь к своим детям и жёнам в свои запустелые дома? Хозяйство своё на что станете поднимать? Вот эти карты и списки ценностей украденных мы передадим по прибытию куда следует! Они уже всё перекроют! За это нам Родина спасибо скажет! А золото это чьё?
– Фашистское.
– Вот именно! А теперь подумайте, сколько они нам с вами должны! Сколько раз они из нас душу вынуть пытались! Только мы их добили! Чьё, стало быть, теперь это золото?
 – Так это... Ничьё, получается...
 – Не ничьё! А наше с вами! Наше! Ясно?
Капитан вынул из ящика и протянул каждому из бойцов по четыре золотых слитка.
 – И молчок! – капитан поводил в воздухе тугим, увесистым кулаком. – Запрятать так, чтоб никто и нигде! Считайте, что это приказ старшего по званию!
Швырнув пустой ящик подальше в поле, капитан сложил и связал веревкой свои слитки, тяжёлый прямоугольник засунул в котелок, а тот, в свою очередь, спрятал в вещмешке, старательно затянув на нём узел. Бойцы тоже тщательно упаковали свои доли. Отступать теперь было поздно.
Капитан вытащил из левого нагрудного кармана рифлёный металлический портсигар и раскрыв его, предложил товарищам угоститься трофейными сигаретами:
 – Курите, бойцы!

Капитана и младшего сержанта Никулина доставили по назначению. Грузовик Владимира загрузили бочками с горючим и направили вместе с наступающими частями в Прагу. В три часа ночи девятого мая передовой отряд гвардейской танковой армии вышел на окраины столицы Чехословакии. Вскоре наши войска освободили Прагу, Германия капитулировала, а к одиннадцатому мая закончились последние бои. О дальнейшей судьбе капитана Владимир узнал случайно, встретившись перед отправкой на Родину с товарищем из своего автобатальона Семёном Жилиным, вместе с которым ехали из Дрездена через горы в Чехословакию.
 – Капитан-то твой, Макаров, которого ты на командный пункт вёз, того... Погиб в Праге.
 – Как погиб? – голос Владимира дрогнул.
 – Да вот так: попали на засаду миномётчиков. Накрыло их вместе с Никулиным: их двоих, да ещё троих бойцов. Всех подчистую осколками посекло! Обидно, в последний день войны, выходит.
 – Обидно, да... Как же это...
 – Печаль, брат! Тем более, что его и Никулина уже и к награде представили! Тебя тоже получается! Такие бумаги добыли! Там, говорят, список ценностей был несметных... – Жилин понизил голос, а потом добавил, весело грозя мозолистым пальцем, – Смотри! Награду получишь, обмыть надо будет!

Приказ о демобилизации второй очереди личного состава Красной армии вышел двадцать пятого сентября. Бравые, подтянутые, полные радости и энтузиазма бойцы отправлялись на Родину, а Владимира весь длинный и долгий путь домой, сначала на грузовике, потом в воинском эшелоне не оставляли волнение и мысли о золоте. Зачем поддался на уговоры напористого капитана? Как мог согласиться с ним? Золото... Никогда и ничего доброго не приносило в жизнь Владимира это слово...

Его отец, Иван Юшков, прошёл Первую Мировую, дослужился от рядового казака до хорунжего. Во время наступательной операции Русской армии в Галиции, названной впоследствии Брусиловским прорывом, Иван со своим звеном входил в село, в которое с противоположной стороны, по той же главной улице, въехал отряд конных мадьяр в количестве около сорока человек. Увидели друг друга с полутораста саженей.
 – Пики к бою гтовь! – взревел хорунжий. – Шашки вон!
Так и помчались казачки, с улюлюканьем, прямо на растерявшихся мадьяр. Осуществив атаку, сразу уменьшили их число больше, чем на треть. Потом началась взаимная рубка, враги постепенно оправлялись от неожиданности, вступая в бой.
Венгерская сабля секанула ему вскользь по трём пальцам правой руки, оставив глубокие разрезы и заставив выронить шашку. Обидчик тут же бросился вдогон за раненым противником, Иван юркнул с улицы вбок и помчал вдоль полынного поля. За спиной болтался карабин, но снять его на ходу и взвести затвор он не успевал. И тогда Иван вспомнил о своей волчатке с тяжёлой свинцовой каплей внутри кожаного шлепка, которую всюду возил с собой вместе с уставной нагайкой. Резко осадил скачущего коня, заставил его развернуться и пригнувшись, опустив вдоль бока коня руку с волчаткой, рванул прямо на приближающегося мадьяра. Сойдясь, словно молнию метнул прямо в лоб ошарашенному от неожиданности врагу. Тот слетел с коня и мешком рухнул на землю.

Спешился Иван, подошёл глянуть на поверженного врага: мадьяр лежал лицом вверх, с разбитого лба на чёрные кудри ручейками стекала алая кровь, застыли мёртвые глаза, рот открыт в удивлении.
Подошёл буланый конь всадника, начал теребить его губами за одежду на груди, пытаясь «разбудить». Иван взялся рукой за его седло, и вдруг заметил, что перемётная сума на седле сильно раздута. Отстегнул кожаные ремешки, вынул из неё увесистый холщовый мешочек из плотной материи, затянутый верёвкой. Развязал её, растянул горловину и, заглянув внутрь, ахнул: мешок был набит золотыми обручальными кольцами и вынутыми человеческими зубами с коронками из золота.
Хорунжий вернулся на главную улицу, где уже не было никого, кроме убитых мадьяр и их коней, по количеству которых стало понятно, что казаки одержали верх. Иван подобрал свою шашку, перетянул истекающие кровью пальцы походным рушником и поскакал искать своих. Всем полком дивились потом на содержимое мешка. На всю жизнь запомнил Владимир ужас матери, рассказывавшей ему эту историю.

После революции, во время заполыхавшей гражданской войны, отец, как и большая часть сибирского казачества, пошёл за белых и пропал без вести. Где, под какой сосной лежит он, известно только одному господу Богу. После окончательного установления советской власти малолетний Владимир какое-то время пожил вдвоём с матерью Варварой в отчем доме в станице Каратузской. Из обширного хозяйства, включавшего дюжину лошадей, наделов сенокосной и пахотной земли, к тому времени осталась одна только корова. Но в конце концов забрали и её, и дом, а вдову с подросшим сыном отправили на Ольховский рудник добывать золото. Там жили в тяжёлых условиях, в холодном, грубо сколоченном бараке возле болота. Владимир часто болел, а работать приходилось наравне со взрослыми. Лекарств никаких не было, кроме черемши да таёжных трав. Рабочие, по возможности, пытались подкормить хилого пацана: кто куском сахара поделится, кто затёртую баранку сунет. Золото... Так и жили и трудились возле него, впроголодь.

На их счастье, присмотрелся к Варваре горный инженер Павел Дёмин, у которого полгода назад, в Минусинске, при родах умерла жена, осталась маленькая дочка. Он и увёз Варвару с сыном в свой минусинский дом, усыновил мальчика, дав ему свою фамилию и даже отчество. Вот тогда и началась у них четверых настоящая, счастливая жизнь. Названную сестру Марию Владимир полюбил, как родную. Потом вырос, отслужил на Алтае срочную, выучился в Бийске на водителя, и, вернувшись в Минусинск, женился на красавице и умнице Наталье, один за другим у них стали рождаться дети.

В конце осени 37-го года за отчимом приехали, арестовали, осудили тройкой по статье 58-7, мол, намеренно саботировал разведку, дабы снизить добычу золота... Снова это золото! Мать три дня ревела без остановки, обошла все кабинеты, просила, умоляла – всё без толку. Тогда Владимир остался старшим в семье: заботился о матери, о сестре, жене и детях. Благо, что был при хорошей работе – трудился шофёром-экспедитором в автоколонне, возил по Усинскому тракту продукты в Кызыл. Все, кто жили вдоль этого тракта, знали Володю Дёмина. В июне 1941-го, вернувшись из рейса, получил повестку. Велел Наталье накрыть на стол. Сам пошёл на кухню, зажарил в сковороде большими кусками купленного в Арадане тайменя. Когда ужин был готов, торжественно сел во главе стола и сказал решительно:
– Ешьте, дети. Ешьте, как следует! Больше такого не будет.
Жена застыла, закрыв ладонью лицо, старшие дети огорчённо нахмурились. Младший, Вася, которому не было ещё трёх, почувствовал общее настроение надвигающейся беды, скривил губами жалобную дугу и вдруг горько, и надрывно заплакал:
 – Паапкаааа! Пааапкаааааа!

Никогда за всю войну, даже в 1942-м году подо Ржевом, Владимир не испытывал такого неистового ужаса, как сейчас. До дома, долгожданного, родного дома, о котором он мечтал, засыпая, все эти годы, оставалось совсем чуть-чуть, и вот – нету у него в душе радости, одна только постоянная мука и леденящий душу страх. Уже вторые сутки он не спал, крутился и ворочался на нарах в теплушке под своей старой, затасканной шинелью. Временами на лбу и спине проступал холодный пот. Ему мерещилось, как на вокзале в Красноярске его встречает конвой, что его, победителя, с позором уводят прочь, как вора и преступника, под осуждающие взгляды товарищей. Перед глазами стояли жена и дети. Как же невыносимо, до физической боли, истосковался он по ним!
Длинный воинский эшелон подошёл к Красноярску ночью. Из-за большого скопления поездов встали, не доезжая моста через Енисей, в ожидании своей очереди. Осознав, что это последний для него шанс, Владимир выскользнул из теплушки в ночь.
 – Куда, боец? – окрикнул его куривший у вагона офицер.
 – До ветру, товарищ лейтенант! Прижало очень!
 – Быстро давай! Поедем скоро.
Спустившись по железнодорожной насыпи, Владимир, прерывисто дыша, пробежал немного вниз во тьму по склону над рекой. Остановившись, он достал из-за пазухи свёрток с золотыми слитками, поднял его над головой и швырнул с размаху в воду.
 – Пропади ты пропадом, проклятое!!! – яростно прошептал он.
Тяжёлые слитки развернули хлипкую ткань, вылетели из неё, в последний раз тускло и зловеще сверкнув в свете луны, глухо булькнули о поверхность, и погрузились в тёмные воды Енисея.
Возвращаясь, Владимир услышал, как состав загудел, заскрежетал, и, шипя, начал двигаться. Всё ещё в сильном волнении, бегом догнал свой вагон и увидел несколько пар протянутых ему сверху рук.
 – Володька! Ты где ходишь? Запрыгивай скорее! Домой пора! Домой, Володя!!! 

*ППС – советский пистолет-пулемёт системы Судаева, разработанный советским конструктором Алексеем Ивановичем Судаевым в 1942 году. (примеч. автора)
*МП - немецкий пистолет-пулемёт, разработанный Генрихом Фольмером (примеч. автора)
*Штурмгевер — немецкая штурмовая винтовка, разработанная во время Второй мировой войны Хуго Шмайссером. (примеч. автора)