О, ГЕРЛ!

 

Васина мама, получив телеграмму, что он поступил в институт, выпросила отгулы, и вырвалась в Москву. Не ближний свет.  И родни в Москве нет.  Но где наша ни пропадала. Кинула комендантше на лапу и пристроилась на три дня в Васиной общаге. В одной комнате с другой женщиной, тоже, как назвала ее комендантша, родительницей поступившего, тоже позолотившей комендантше ручку.

За три дня в столице она истаскала Васю по очередям.  Измотала его, и сама измоталась. Но все же купили в ЦУМе теплое пальто на ватине. Вместо старого до такой степени изношенного, что москвичи бы на него оглядывались. Купили студенту ботинки, шапку и кое-что по мелочам. Все-таки институт - новый этап в жизни, новый порог. И новый порог нужно переступать в новых ботинках и новом пальто. Купила мама заодно кое-что для дочки пятиклассницы.   А себе ничего не купила, потому что и для нее теперь тоже начался новый этап. Этап урезанного пайка. Придется теперь материально поддерживать сына-студента. И совершив покупки, дав наставления, что обращаться с одеждой нужно бережно, а ее бережнее со своим добрым именем, мама уехала.

После недели занятий им объявили: берем рабочую одежду, дуем на картошку. У Васи и его соседа по общаге Вовки Суворова, их его же группы, специальной рабочей не имелось. Вася и картошкой, и отсутствием рабочей одежды не сильно расстроился.  Картошка так картошка. А Суворов возмущался, что не для того он в институт поступал. И пока их везли на место работ, сидел в автобусе рядом с Васей и бубнил:

-  Вот тебе и науки юношей питают. Студентам нужно мозги напрягать, а не спину гнуть.

- Подумаешь.  Не развалимся, -  отвечал Вася, которому копать картошку на родительском огороде было делом привычным.

- Вот именно, что подумаешь, - отвечал Суворов, - Думают головой. А от сбора картошки только тупеешь. 

- А ты ее собирал? Вижу, что ты белоручка, -  сидевшая прямо перед Васей и Вовкой Полина произвела разворот насколько ей позволяло ее плотное и не гибкое тело, и пронзила Вовку взглядом, -   От этой работы к голове кровь приливает и способствует дальнейшему постижению наук. А ты, Суворов, рассуждаешь как вредитель.
 
Полина считала, что обрела право высказывать свое мнение, как руководство к действию, когда на третий день их учебы была выбрана комсоргом группы. Сама себя предложила. Никто не возражал. Все по школе знали, что комсорг – обыкновенный человек. Только собирающий взносы. Но за несколько дней учебы до выезда на картошку Полина успела себя показать, что она необыкновенный человек. Она и суетилась, и поучала остальных. Теперь она подавала себя   профессором в сборе картошки. И при малейшем возражении смотрела на предмет раздражения, как бык на красную тряпку. И теперь, еще в автобусе, она пыталась пригвоздить взглядом Суворова.

- Вася, ты бывал в Испании?  - спросил Суворов, не сводя глаз с Полины.  И прежде, чем Вася успел сказать, что он даже в Москве о поступления не бывал, и Мавзолей еще не посетил, Суворов продолжил, -  Не бывал? Значит ты не видел боя быков.

- А при чем тут бой быков?  - спросил Вася.

- А потому что у раздраженного быка такой взгляд, что все вредители полей погибают. А нам с нашим комсоргом и быков не потребуется. Полина всех вредителей взглядом поубивает.


 -  Нечего клоунаду устраивать, - сказала Полина, -  Чтобы собирать картошку голова еще как нужна, -  ей, девушке габаритной, было сложно продолжать дискуссию сидя вполоборота к оппоненту. И решив, что все нужное сказано, она отвернулась.

- А вот интересно, –  Суворов переключился на размышления, -  Почему именно первокурсников послали? Никакого секрета. Потому, что старшекурсников или доцентов с кандидатами на картошку сильно не погонишь. Разве что на воскресенье. А первокурсник существо безропотное, расходный материал. Не поехал –  кати из института. Такого на месяц сослать – он ни слова не скажет.

- Кончай брюзжать, - сказала Полина.

 - А там рысцой и не брюзжать. Небось, картошку все мы уважаем, когда с сальцом ее намять, - послушалось с задних мест.
 

-  Разговорчики в строю! – громыхнула Полина на весь автобус.

- Это Высоцкий, - подсказали сзади.

- Без вас знаю, -  сказала Полина громко на весь автобус, -  И что мне ваш Высоцкий? Я с Высоцким коз не пасла. Нечего разлагать коллектив, -  Полина снова повернулась назад и прошлась по разлагающемуся на ходу коллективу суровым взглядом, как железной бороной. 

Суворов, отвернулся к серому и мутному от грязи окну. Такому же серому и мутному как глаза Полины.

- Унылая пора, очей очарованье, -   печально сказал он.


Очарованья по ходу автобуса не наблюдалось. Солнце пряталось за тучами. Поля по обе стороны дороги печально темнели. Все-таки Суворов был не прав. О студентах заботились. Просто так, голыми и босыми, их на прорыв не бросили.  Первым делом их привезли на пункт выдачи рабочей одежды. Это были ношеные солдатские шинели, фуражки, старые сбитые сапоги. Все это богатство громоздилось большой неприятно пахнущей кучей. И каждому предоставлялась возможность самостоятельно подыскать себе одежку по размеру.

 И тут возникла проблема. У некоторых девочек оказалась такая маленькая ступня, что им осталось только подбить себе в носки сапог газет. Старые газеты и портянки предусмотрительно были привезены.  И к тому же выяснилось, что шинели не рассчитаны на некоторые женские фигуры. Как в бедрах, так и в груди.  Та же Полина причитала, что ни одна шинель на ее груди не сходится. И сапоги туги в икрах. 

  Но наконец приладили одежку. И вперед и с песней. За работу товарищи!!! Следующим утром их вывезли на поле. И натощак к картошке. Натощак лучше собирается. Нагуляли аппетит?  Через пару часов работы прямо на поле повезли полевую кухню.

 Дней через пять заморосило. И не такой дождь, чтобы актировать день, а подленький, гаденький.  Работать как-бы можно.
 
 - Это уже не работа, а издевательство, - бурчал Суворов.

- Суворов, - осадила его Полина, - Это на что ты намекаешь? Кто над тобой издевается? Ты чем недоволен?
 
-  Издевательство, со стороны погоды, конечно, – сказал Суворов, - А в остальном я всем доволен.

 Но ходить по полю стало сложно. Сапоги вязли в грязи. А у тех дюймовочек, у кого ножка миниатюрная и носок сапога сплошная макулатура, у них сапоги соскакивали с ноги.  И бедняжки промочили ноги в мокрой грязи. И что за работа была после этого?

- Отставить скулеж, -  призывала Полина, -  Побольше намотайте портянок. Носите с собой в карманах побольше газет. Газет у нас хватает. Газету поплотнее в сапог набивайте. Мне, например, тоже сапоги не по размеру, жмут в голени.  Натерло. Но я терплю. 

-  Понятное дело, - сказал Суворов, - Тебе в сапог газета не нужна. У тебя газета в голове.

- Суворов! – Полина с угрозой покачала головой, - Мы с тобой в Москве разберемся.   Оппортунистов когда-то расстреливали. А в наше время достаточно отчисления. Вот отчислят тебя и тогда надолго познакомишься с шинелью и сапогами. А мы имеем возможность понять, каково было нашим отцам – солдатам, когда велика Россия, а отступать некуда.

  Грязь на поле портила настроение. Весь в грязи, и сапоги, и руки. Мало того, что шинели в грязи аж по пояс, так еще и влажные.  У хлипких начался насморк. А как утереть нос грязными руками? А где тут туалет? Только в посадках. Вот и сходи в туалет, когда весь в грязи.   

У Славки же Карсавина, из соседней группы, проблем добавилось. У него очки были с огромным плюсом. Невооруженным глазом он из грязи картофельного поля не мог выудить клубней. И его плюс на очках давал большие минусовые очки в работе. Он жаловался:

- При работе внаклонку, очки спадают.  Два –три раза поправишь их грязными руками -  и вся физиономия грязная, и очки такие, что нужно прекращать сбор картошки и протирать. Естественно газетой.

И оставлял Славка после своего прохода по полю метки из обрывков газет. И перепрофилироваться на загрузку полных мешком в кузов машины хилому Славке не подходило. Там нужны крепкие.

 Полина как комсорг уже успела каждому дать политическую оценку. И выходило, что Вася – ударник, Славка - ноль без палочки, а Суворов - вредитель, с которым она в Москве разберется. Но Суворов не дожидался Москвы.
 
- Вот скажи, почему нас не послали сразу, второго сентября? -  ехидно поглядывал он на Полину.

- Тебя забыли спросить, когда посылать.

-  Ответ простой. Потому что тебя еще не выбрали. А как выбрали комсоргов, профоргов да старост, тогда и посылать можно. Руководство есть -  коллектив сложился.  И смело товарищи в ногу духом окрепнем в борьбе. Группа как армейская единица.

- И правильно, - согласилась Полина, - Дисциплина должна быть. Вот вернешься в Москву хоть на голове стой.

- А покуда мы стоим раком – усмехнулся Суворов, -  Выйдешь в поле - пейзаж. Все матроны хороши, выбирай на вкус.

И Суворов сделал жест, показывающий какие габариты он, вероятно предпочитает. Полина как раз вписывалась в прорисованные Суворовым габариты.  Она хмыкнула, то ли польщенная, то ли смущенная, но лукаво заметила:   

-   Вот как ты выбираешь! Хорош у тебя критерий отбора. Человека по другим параметрам выбирать нужно. В человеке все должно быть прекрасно.

- А раз все, и эти места тоже, - сказал Суворов.

  Вася слышал этот разговор.  По его мнению, в указанных Суворовым местах у Полины имелся явный перебор.  Вася скорее был согласен с Чеховым. Чехов места не уточнял, словно это его и не интересовало. Упомянул лицо и мысли. Так вот, если рассуждать о фигурах, в грубой солдатской шинели особенности женской фигуры плохо просматриваются.  А вот лицу, глазам, улыбке шинель совсем не мешает.   Иногда даже подчеркивает. Вот, например, взять Кашевскую из параллельной группы.  Глаза у нее синющие, как новенькие джинсы. И на фоне зеленой шинели синие глаза - сочетание выигрышное. Мало этого, получалось, как у Васи поясница затечет, так и у нее. Такое совпадение. И как Вася распрямится, так и она. И когда Вася распрямится, и посмотрит на поле, то сразу отыщет взглядом Кашевскую. И она так приветливо ему улыбнется, что Вася тут же забудет, что стоит на грязном поле под унылым дождиком.    

 Но рабочий день кончается, а что потом?  Их разместили в уже пустующем с началом занятий в школе детском лагере. Лагерь представлял собой несколько одинаковых зданий, состоявших из трех залов.  Нетрудно догадаться: спальня мальчиков и спальня девочек с койками, и голая столовая с надписями на стенах «когда я ем, я глух и нем». Но их вывозили далеко в поле, там и устраивали прием пищи, на газетах. И столовая пустовала. Природа не терпит пустоты.  Пустующую лагерную столовую пустили на танцы. 

 Бесполезный на поле Славка оказался полезным в танцевальном вопросе. Он смотался в Москву и приволок кассетник. Как видно, расколол предков. Вася такое чудо техники видел впервые. В его классе только у Генки был магнитофон. И совсем не такой, как у Славки. Здоровенный, бобинный. А если бы Генка отважился вынести его из дому, предки бы башку открутили. А в обычных семьях, у Васи и остальных его одноклассников, если имелся проигрыватель, и то прекрасно.  Но проигрыватель без пластинок – немой ящик.  А пластинки где купить? Кроме магазина культтоваров нигде в городе пластинки не продавались. И купить там пластинки с иностранной эстрадой - бесполезно.

А у Славы и кассетник, и записи отпад. Иностранная эстрада.  Вася вынужден был признаться себе, что только тут, на картошке, благодаря Славке и Суворову познакомился с именами некоторых исполнителей. Когда звучала мелодия, Суворов, подкованный в этих делах, называл некоторые фамилии. Немногие мелодии Вася и прежде слышал. Но кто исполняет, не знал.

- И зачем это обязательно знать?

- Как это зачем?  - удивился Суворов, - Вот ты учишь на уроке литературы стихотворение. И тебе говорят, что это Пушкин. И ты понимаешь, что Пушкин написал, что Лермонтов. И различаешь их. Так и с певцами. Народ должен знать своих героев.

- А чем они герои? – удивился Вася.

- А тем, что незаметно входят в твою жизнь. Ты под одни песни   маршируешь, под другие танцуешь.  Песня нам не скажет до свиданья, песня не прощается с тобой.

- Так это которая на русском языке. Там я понимаю, о чем поют. А иностранная? Ничего не понятно.

- А кроме песни в ней есть еще и музыка. Что совсем немаловажно, - и заметив несогласие в Васиных глазах, Суворов разъяснил свою мысль, - В симфонии совсем нет слов, что же ее выбросить за это на свалку истории, как говорит Полина?

 Мысль о музыке и свалке истории так заинтересовала Васю, что он спросил у Полины, как она относится к явлению народу кассетного магнитофона. Полина ответила, что в целом относится к этому явлению положительно. В данном случае магнитофон становится коллективным организатором. Коллектив Славкин поступок оценил высоко.   И самого Славку. Поскольку стало понятно, что Славкины предки непростые товарищи. Если они позволили сыну на картошку такой импортный раритет приволочь, то там и все остальное имеется.


   У Васи отношение к зарубежной песне было неоднозначным. А отношение к танцу так вовсе сложным. Еще со школы. Он помнил, как учительница пения им говорила, что кто-то из мудрецов сказал, что танец может выразить целую гамму чувств. Но что такое урок пения? Чепуха, не серьезный предмет, на который, - это тебе не математика, - никакого домашнего задания не задают. Пение не сдают на вступительных. 

 А вот когда разбирали «Войну и мир», русачка говорила, что мальчики и девочки по-разному относятся к танцам. И не только к танцу, как к балетным па. А к тому, кто и как тебя пригласит. И пригласит ли вообще. И неважно, что кавалер тебе ноги отдавит. Главное, что пригласил на виду у всех. Правда, Васе не случалось проверять эту теорию на практике. Насчет того, чтобы пригласить девочку, возникала проблема. Пригласить, Новоскольцеву, например, он хотел, но робел.  А соседку Светку Кузнецову, которая ему открытым текстом говорила, что не против бы с ним потанцевать, так он за отдельную плату не пригласил бы. Она и так забодала, чтобы он после танцев ее до дому по-соседски провожал.


   В школе танцы на праздники устраивали танцевальные вечера для старшеклассников. То есть восьмой, девятый и десятый классы. Вася эти мероприятия регулярно посещал. То есть, к институту за его плечами было с больше десятка таких мероприятий. И толку? Все они   проходили с протокольной скукой, не менее нудно, чем уроки. Портреты Менделеева и Ломоносова в актовом зале веселья не прибавляли. А у стен стояли учителя наблюдая, как бы чего не случилось: драка или твист. Твист, танец идеологического противника, считался хуже драки.  Но именно твист разряжал обстановку. Потому что тут не нужен был партнёр. Можно танцевать всем.  Девочкам не нужно было ждать приглашения. И твист для них был долгожданным избавлением от томления у стен. 

Но откуда взять этот твист? На тех пластинках, что продавались в магазинах твиста не найти. У Кольки Тихого имелось пару пластинок «на костях».  Говорил, что это «Битлы».  Качество записи было плохим.  Скрип и хрип. Колька на танцевальные вечера притаскивал свои «кости».  Нелегально. Могли мало что отнять, еще и поставить вопрос на комсомольском собрании. 

 Ставить пластинки поручали Машке Голубевой.  Во-первых, она отличница и активистка. Во-вторых, она училась в музыкальной школе. В –третьих, она ходила в художественную самодеятельность при школе, играла на народных инструментах.  В-четвертых, Машка была некрасивой и толстой. Все равно никто не пригласит.  Так что ей на вечерах, чем у стенки позориться, лучше пластинкам отдаться.  В –пятых, одобренные школьным руководством пластинки были напрочь заезженными. И поэтому они требовали присмотра, чтобы вовремя подтолкнуть иголку. В –шестых, прокручивание пластинок являлось серьезным комсомольским поручением, которое директор Екатерина Михайловна могла доверить разве что Голубевой. У Голубевой твист не проскочит. Она на твист, в силу своей комплекции, глядела как на классового врага.   

Екатерина Михайловна, сама еле в дверь проходящая, к твисту относилась еще хуже, чем Голубева. Если она присутствовала в зале, о Генкиных «костях» и мечтать не приходилось.   К тому же боясь Гороно, она утверждала, что, если, нагрянув, проверяющие услышат твист, завтра быть ей если не на Соловках, так где-нибудь в сельской местности. И как она говорила, пуще всего в Гороно ополчились на Битлов. Там газеты читают. И политинформации проводят серьезней, чем в школе. А в «Правде» Битлов назвали музыкальным отребьем, а их какофонию западной пропагандой.

 Но едва утомленная шумом Екатерина Михайловна удалялась к себе в кабинет, - а кабинет ее находился в тихом крыле школы, куда звуки из актового зала не долетали, - картина менялась.  Инициативная группа старшеклассников осмеливалась подняться на сцену к святая святых, к столу, на котором стоял проигрыватель. И брала власть в свои руки. Как советовал Ленин: захватил почту и телеграф – власть у тебя в руках.   Толстой Голубевой не хватало массы, чтобы противостоять коллективу.  Ее оттирали от стола и ставили Генкины «кости». Учителя хоть и возникали против «костей», но вяло, и позволяли лирические отступления. 

Пока Екатерина Михайловна пила в кабинете чай с валерьянкой, разведка наблюдала за ее дверью. И когда дверь ее кабинета приоткрывалась, в зал шел сигнал – противник на подходе. И приближение директора к актовому залу сопровождало танго. И жизнь замирала, снова девочки стояли вдоль стен. Ждали приглашений. Но очень редко мальчики приглашали девочек.

А Вася так тем более не был в числе приглашателей. Только рискни пригласить, и о тебе сложится мнение: втюрился. Вася ни в кого конкретно не втюрился. С Новоскольцевой, например, он бы потанцевал. Только его робость охватывала.   

  И тут «на картошке» знакомая еще со школы танцевальная робость снова накатила на него. Теперь, когда кассетник скрашивал их быт, девочки к вечеру красились и принаряжались, оживлялись. Васе же принарядиться было не во что.  Парадной одежды для танцев у него не имелось. Да и холодно было и сыро в зале. Без шинели долго не постоишь. А в шинели, к тому же в грязной, что за танцы.  Девочки же чтобы потанцевать, могли и перебиться, подрожать немного в своих свитерах. Впрочем, оживлялись и наряжались они напрасно.  Среди Славкиных мелодий было от силы две, которые можно было бы рассматривать как твист.

И картина повторялась.  Почти как в школе.  Девочки стояли вдоль стен. Хотя никакие Менделеевы, никакие учителя угрюмо на них не взирали.  А только предупреждение: «когда я ем, я глух и нем» возвращало от мечты к реальности. Но мальчики оставались глухи и немы.  А скорее всего, подобно Васе, нерешительны. 

В полутьме зала Васе казалось, что он иногда, как кинет косяка на Кашевскую, та ему в ответ улыбнется. И можно было бы рискнуть и пригласить ее. Но Кашевская торчала как пришитая, к   своей новой подруге Наде. Из ее же группы.  А Надя была остра на язык и отшибала у Васи охоту приглашать Кашевскую. За Надей не заржавеет высказаться на этот счет.    Вася подозревал, что Надя язвой стала именно потому, что прочим не вышла. У нее была еще одна особенность, она курила как паровоз.  Ровно так же, как Полина.  Вот в этом они сошлись.

 Надя периодически, за компанию с Полиной, выходила на веранду покурить. И Кашевская шла с ней, словно она боялась стоять в зале в одиночестве. А как раз глупо поступала. Если бы подловить такой момент, когда Надя уйдет, а Кашевская останется, Вася бы и пригласил Кашевскую. Возможно, что не один он так думал. Но увы и ах. Кашевская, как нитка за иголкой, следовала за Надей.

 А если гора не идет к Магомету…  Едва сладкая парочка выползала на свежий воздух, Вася выходил следом. Как бы случайно, непроизвольно. Вася никогда не то что сигареты в рот не брал, не притрагивался к табачным изделиям. И дома у них не курили.  Значит, его выход на веранду можно было объяснить только одним: вышел подышать свежим воздухом. Ну не ради Кашевской же.

На сырой и темной веранде толклось с десяток курильщиков. Звуки падающих с козырька капель аккомпанировали приглушенным голосам неспешного разговора куривших.  Надя и Полина, стояли автономным женским формированием и шмалили. 

- О, и этого принесло, - сказала Надя, увидев Васю.

- Курение яд, -  единственно, что нашелся ей ответить Вася.

- Не смешно, - Вася в темноте разглядел Надину усмешку, - Я гимназистка седьмого класса, пью самогонку заместо кваса, - пропела Надя классово чуждую песню.

Пропела, и Полина ни словом не возразила, а только добавила:

   -  Мы тут наслаждаемся природой и ароматом табака, табак тоже природное растение, а ты своими проповедями нам настроение сбиваешь.

- Капля никотина убивает лошадь, - добавил Вася.

- А не пошел бы ты? – сказала Надя, - Выискался тут лектор из общества «Знание».   Мы, к твоему сведению, не лошади.

- Деточка, все мы немного лошади, каждый из нас по-своему лошадь, - сказал Вася и посмотрел, какова же будет реакция Кашевской. Она должна понимать, что насчет лошадей, это не о ней. Кашевская молча улыбалась, как будто все понимала.

- Может быть ты по-своему лошадь, скорее конь в пальто, - хмуро возразила Полина, - А я – женщина.

- Как-будто среди лошадей нет женщин, - вмешалась Кашевская, - И бывают такие лошади, красавицы.

- А вот кого среди настоящих лошадей действительно нет, так это комсоргов, - заявил Вася, обидевшись на коня в пальто.

- А ну вали отсюда, - сказала Полина, - Все настроение испоганил.

- И Кашевскую бери с собой, - добавила Надя, - А то она не курит, а только торчит, как живой упрек.   

Удача сама плыла Васе в руки. Не он позвал Кашевскую, сама подруга, сама фортуна, соединила их.

 Вася, как конспиратор, не показал даже признака радости.

- Мое дело вас предупредить, - сказал он напоследок, -  А если нас гонят… пошли, Таня.

Кашевская молча улыбнулась и двинулась за ним к столовой-танцзалу.

 Они с веранды вошли в темный коридор, ведущий к столовой. И снова их обволакивала мелодия. Тихая нежная мелодия в почти полной темноте. Этот короткий путь следовало пройти не торопясь. Спешить нечего. Сзади идет девушка с такими синими глазами, что…  Интересно, если бы Васе сейчас в коридоре остановиться и, обернувшись посмотреть ей в глаза, что бы он увидел. Чем бы это закончилось?  Но Вася не останавливался. Он, подобно охотнику или разведчику, спиной чувствовал, как Кашевская движется за ним. Что именно он чувствовал? Ее дыхание?  Ее запах? Вряд ли. Просто необъяснимые флюиды, исходящие от нее. Ее силовое поле.  Он мог бы остановиться и повернуться. Не остановился. Мог бы просто протянуть назад руку и взять ее за руку. Это был бы высший пилотаж. И, наверное, она бы не стала выдергивать руку. В такой темнотище девушки руки не выдергивают.  Но Вася и взять ее за руку не решился.

 У самого входа в зал стоял Славка Карсавин, а с ним еще двое таких же записных эрудитов.  Так у них в школе обычно стояли дежурные, чтобы не пропускать на танцы всяких окрестных хулиганов.  Но в данном случае причина была банальнейшей. У входа имелась единственная на весь зал работавшая розетка. А Славка хоть и решился приволочь сюда свою драгоценность, из поля зрения ее не выпускал. И в тот момент, когда Вася поравнялся с кассетником, из него, как по заказу, полилась удивительная мелодия, нежнее которой он и не слыхивал.

- А что это?  - обратился Вася к Славке.

Как что? – Славка посмотрел удивленно и несколько высокомерно, - Битлы. Герл, - при этом он произнес иностранное слово не так как говорила их школьная англичанка, а немножко картавя с буквой р, -  О, герл, - Славка нараспев подпел своему кассетнику, - Ты же слышишь.
 
Вася был и ошеломлен, и словно в прорубь опущен. Ошеломлен потому, что знал, что в газете «Правда» или «Комсомольская правда», - он не помнил, где точно, -  было написано, что музыка Битлов – это безобразие и какофония. А не доверять как газете «Правда», так и газете «Комсомольская правда», не было оснований. А в прорубь опущен потому, что Кашевская слышала, как Вася опростоволосился.

Не нужно ему было спрашивать.  Язык мой - враг мой, молчание –золото. И как после прилюдного позора он может пригласить на танец девушку с большими синими глазами? Вася, как деревянный, дошагал с Кашевской до стенки, и стоял там, словно сейчас ему у стенки Кашевская зачитает приговор.  Он боялся повернуть голову и поглядеть на Кашескую. Одна мелодия сменяла другую. Кашевская молчала.  А Вася не знал, что делать и ждал уже возвращения Нади. 
 

- А вы что не резвитесь, голубки? – удивилась Надя.

- А кавалеры не приглашают, - объяснила Кашевская.

Кого она имела в виду? Только Васю, или кавалеров вообще?

- А зачем я вас сюда направила? – удивленно покачала головой Надя, - Груши околачивать? Каждый из вас по-своему лошадь?  А ты, тоже мне, кавалер называется. Рядом с ним такая девушка стоит, а он ни тпру, ни ну, ни кукареку.

 Вася молчал, окончательно затюканный. Ничего, подумал он, не последние танцы. Однако на картошке он так и не решился пригласить Кашевскую.

 Картошка закончилась. Теперь Вася видел Кашевскую на лекциях.  И что ей на лекциях скажешь? Там Битлов не крутят и свет не притушен. Кашевская аккуратистка и долбежница, ходила на все лекции. А Вася все чаще и чаще их пропускал. Деньги нужны были, и он на пару с Суворовым ночами таскал мешки с той же картошкой на овощной базе.  А на овощной базе с Кашевской не пересечешься.
 А где еще?  Танцы иногда случались в общаге. Но Кашевская, москвичка, в общаге не появлялась.
 На втором курсе она стала встречаться с Борькой Киреевским с ее же группы. Вычислить легко. Парочка садилась на лекциях рядком, вместе ходила в столовую. А что кроме этого – такие подробности для Васи, по крайней мере, было тайной.   Метаморфозы такой замечательной девушки замечаются многими. Не одним только Васей. Суворов как-то сказал Васе:

- Меньше на картошке нужно было варежку разевать.

- Ты про что? – спросил Вася.

- Про Кашевскую
 
- А она при чем?

- А при том, что у тебя на лбу было написано, и Суворов добавил, - А счастье было так близко, так возможно.
 
Кашевская и Киреевский ближе к концу второго курса расстались.  Верная примета: перестали сидеть вместе на лекциях и обедать вместе. Вася, подметив новые метаморфозы, только подумал: а светило ли ему там вообще счастье, было ли то, что близко, счастьем? И если казалось счастьем, удержалось бы оно в таком качестве?  Все, что ни случается – к лучшему. И на этом общепринятом выводе он успокоился.