Том III Не сгорит эта сталь

История третья, в которой доказывается бессмысленность титулов, даже божественных

Непокоен просторный Северо-Восточный край, наводнен лихим и навьим, но и Юго-Западный на другой стороне Княжества волнуется, предвкушая перемены. Пока Остролист отправился в Срединный край в поисках пути на север, другой герой решает исполнить предназначение иначе. Вестники пробудились! История рода геройского вот-вот получит своё разрешение. Алекто, существо, сотворенное Правой Башней, которое было представлено читателю в первой истории, находит обиталище в душе человека, но в планы Башни не входило. Сила Алекто велика, но лишь сначала кажется неодолимой. Странствуя со своим спутником по Княжеству, она, каратель грехов, очень скоро понимает, что мир не делится на черное и белое. Рожденная в Правой Башне лишь недели тому назад, она стремится понять человеческие души и найти собственное предназначение.



I

   Лето
   Юго-Западный край, Нижняя Талица
   Желтые лучи, скользящие меж занавесками на серых слюдяных окнах, пронзали недвижимое пространство светелки. Узкие окна допускали внутрь малое количество света, звуки не проникали вовсе: шелест свежей листвы, гоготание гусей, голоса детей-пастушат – всё тут было глухо.
   Тишину наполняло лишь сосредоточенное постукивание глиняного пестика и поверхностное дыхание. Ее восковые руки круговыми движениями растирали очередную порцию лекарства. Тёмно-зеленая кашица отдавала тягучий аромат лаванды, лакрицы и спирта. Убедившись в однородности массы, она добавила в ступку щепоть соды, чтобы убавить кислоту – кислым больной закашливался еще сильнее – потом немного сладкого вина.
   «Болезнь и старость, – снова подумалось ей, – отвратительное сочетание». Она оправила косынку на тусклых, тёмно-ореховых волосах и поднялась над кроватью, взглянув на почти безжизненное тело старика. Лета;, словно жуки короеды, изъели его лицо морщинами, зимы отбелили жидкие волосы, о;сени лишили физических сил, а накинувшаяся этой весной болезнь плотно обтянула череп и шишковатые кисти рук почти прозрачной кожей.
   Знахарка поставила лекарство на шесток печи и виновато вздохнула над стариком, которого была вынуждена подвергать лечению. Она склонилась над старостой, уложив ладони ему на лицо. Оттянула веки, заметив продолжающееся пожелтение склер, потрогала лоб, сунула руку под мышку и разочарованно покачала головой. Сухие губы старика дрогнули. Вернувшись к кадке, она сполоснула руки, вытерла их о длинный подол.
   На кровати староста Щука. Вокруг горе и волнение, но сам он в свои восемьдесят два умирал легко: верил в Белых Богов, начертанный ими жизненный путь прошел исправно и честно, не имел за душой больших грехов и непрощенных обид, в молодости много путешествовал, любил искренне и до хороших глупостей, а за собой оставил наследника и процветающую деревню. И Велес был учтив к этой достойной душе, в назначенный час лишив тело сознания и избавив от предсмертных мук. Только живые держали его в Яви, не желая отпускать за Калинов мост.
   За дверями раздались быстрые шаги. В комнату вместе с порывом ароматного летнего ветра вошел розовощекий мужчина. В отличие от едва живого старика, этот так и дышал здоровьем. Русые волосы, светло-карие глаза и небольшой крючковатый нос – такой же, как у больного. Гладко выбритый молодец возрастом двадцати с половиной презрительно глянул на знахарку – будто даже забыл, что зайдя проведать отца, будет вынужден опять столкнуться с этой чертихой. Щеголеватая красно-синяя сорочка на западный крой подчеркивала его крепкое сложение.
   Следом, прикрыв за собою дверь и оборвав веселье расшалившегося в сенях ветра, вошел еще один муж. Этот оказался в полтора раза плечистее первого. Разрез ширился на необъятной его груди, а оливковый лен в плечах и на бицепсах натянулся складками. Хоть этот был старше, он учтиво встал позади.
   – Как у него дела? – требовательно спросил розовощекий.
   Знахарка с намеренным запозданием повернула голову на вошедших, затем, немного раздраженная глупым вопросом, констатировала:
   – Жар не спал. День он не мочился. Захлебывается, не может пить, так что лекарства давать трудно.
   Румянец на щеках из нежно-розового стал красным.
   – Я не спрашиваю, как он страдает, ведьма. Верь, я чувствую это всем сердцем! Когда ты его вылечишь?
   По лицу женщины тенью прошла улыбка. Она мягко пояснила:
   – Несреча уже обрезала нить. Его путь завершен. Его следует отпустить.
   Молодой муж насупил губы, впился в знахарку горячими глазами:
   – Слушай сюда, колдовская поросль!.. – он тут же попытался успокоиться, сжал кулаки и продолжил почти спокойно: – Ты обязана его вылечить. Если…
   – Ничем я не обязана, молодой сударь. Ни тебе, – сказала и она перевела взгляд на больного, – ни ему.
   Юный господин скрипнул зубами, намереваясь указать место этой дряни, но женщина продолжила:
   – Всё, что я делала и делаю, это лишь по моей собственной доброте. Потому что мне самой больно видеть, как страдают люди, горестно не облегчить страдания, коль на то моя сила. Но здесь…
   – Довольно! – оборвал он. – Ты вылечишь отца. Или я избавлю этот грешный мир от тебя и твоего черного ремесла.
   – Угрозы-то не помогут мне лечить, – отвечала она медленно, наставительно. – В этом молодой сударь может не сомневаться. Я прилагаю все силы, но с природой невозможно бороться. Природа-то сильнее. Он стар! – повысила она голос, едва юноша собрался возразить. – Это следует хорошо понять. Никому не под силу сделать человека бессмертным, никакие травы не омолодят, никакие увещевания не придадут сил одолеть недуг. Если не эта, то следующая хворь довершит начатое.
   – Хватит так говорить! Хотя бы скажи, какое Горе, какое Лихо в нём поселилось? Как изгнать беса?!
   Женщина устало вздохнула:
   – Никто в больном не селился, уж юному ли сударю верить в сказки непросвещенной старины? Не надобно искать навьево, где оного нет. Болезнь тут обычная, из Яви. У старика нарушен баланс соков в теле: глен и кровь застаиваются. Если блокаду не раскрыть и не дать крови бежать как воздух, несдобровать ему. Молодцу вроде тебя куда легче было б справиться с недугом, однако этот-то уж полвека не мальчик. Его кости размякли, его кишечник забит, его кровь отравлена. От этой болезни два лекарства на свете: молодость… и смерть.
   Розовощекий в сердцах треснул кулаком по столу!
   – Бесовское отродье!
   Знахарка вжала голову, но не по испугу, а из-за неприятного шума.
   – Скажи, что мне сделать?! Не играй же со мной, ведунья! Тебе нужны деньги? Я ведь сказал, что заплачу сколько скажешь. Для зелья нужны травы, камни, соки зверей? Я отправлю за ними людей хоть к черту на рога!
   Женщина покачала головой и утомленно подняла руку, прося убавить тон.
   – Но постой, ты сказала, что я бы перенес эту болезнь. Вот оно что! Я знаю, ты, ворожея, можешь навести такое. Будь я проклят Всевышним, но сделай это! Я переживу болезнь за отца. Я…
   – Этого не потребуется.
   – Заколдуй нас! – не унимался тот.
   – Да и никакая из меня не ворожея. Шестой десяток землю топчу, а такого чаровства не видала. Уж и не знаю, кто, кроме богов, мог бы этакое сотворить. А что до лечения. Коль так хочется приковать старика к Яви, то поднесите-ка пару тазов воды, до пузырей прогретой на огне, крынку самогона покрепче, свежую просеянную золу, веревку, пилу однорукую с мелким зубом.
   Глаза молодого человека расширились. Он отшатнулся, вопрошая, для чего же ей перечисленные инструменты?!
   – Так и станется, – кивнула она. – Это не мое желание. Но я удалю ему ступню и кисть руки. Удаление застойных частей подарит ему еще несколько дней на этом свете.
   Розовощекий не выдержал, ринулся к женщине, схватил за грудки, сдернув со стула ее легкое тело. Знахарка и не изменилась в лице, безразлично глядя перед собой.
   – Думаешь, я позволю? Окаянное ты исчадие! Да лучше я убью тебя сей же…
   Здоровяк в зеленой рубахе, что молчал до сих пор, опустил массивную ладонь на плечо друга и отвел в сторону отдышаться. Женщина медленно присела обратно, оправив съехавшие одежды.
   – Ты ведешь себя слишком дерзко для своего положения, – басовито объяснил здоровяк, еще придерживая за плечи взволнованного друга. – Не забывай, что ты не одна на этом свете, – не без подтекста посмел указать он. – Ты и твоя дочь живете в Талице именно с дозволения умирающего. Шестнадцать лет назад, когда ты явилась в эту деревню с калечным младенцем да без мужа, именно добряк Щука отстоял ваше здесь проживание. Прочие жители хотели прогнать тебя с твоим про;клятым дитя. Пойми, что всё серьезно. Этот человек, ты и твоя дочь – ваши души сегодня плывут в одной ладье. Коли у тебя есть силы спасти Щуку, сделай это, и мой господин будет признателен до конца дней. Если нет, то твои издевательства ни к чему. И будь уверена, они сполна вернутся тебе.
   Краснощекий тем временем отступил в угол светлицы, приходя в себя.
   – Он умрет, – безразлично произнесла женщина. – Уже сегодняшней ночью, а то и раньше, если не сделать то, о чём я говорю.
   – Какое же это лечение – резать человека на части?! – снова сорвался молодой Щука.
   – У него грязна кровь. Как я и указала, черная желчь сбилась в конечностях, мешая красной крови бежать.
   Женщина подняла покрывало возле ног старца и продемонстрировала почерневшую ступню, а затем правую руку, указательный и средний пальцы которой начали приобретать такой же порфировый цвет.
   Дальнейших объяснений не требовалось.
   Мужи вышли прочь, захлопнув за собой дверь.
   – Ты веришь ей, Лавр? – спросил младший, разглядывая мелкую гальку на дороге, разогретую горячим солнцем этих краев.
   – Как тебе сказать? Я верю, что папа и правда умрет, коль ничего не сделать.
   Всё же было странно слышать детское «папа» из уст этого бородатого силача. Он продолжил: – Да и, право слово, не ее вина, что из старика жизнь уходит. Девятый десяток. Иной раз и трое столько не живут.
   Щуку младшего всё еще била дрожь.
   – Она говорит болезнь. Болезнь, как же. Отец ни разу в жизни не болел! А если это именно она? Она сама навела на него порчу, а теперь просто издевается? Прямо сейчас испивает его душу! Ох, проклятье на наши головы за то, что мы не рассказали о чертихе, когда тут проходила миссия Белхибарского Собора. Уж они бы ее заклеймили, уж она бы у них всё…
   – Я понимаю, Антон, что тебя страшит грядущее, но будь достоин отца и смело принимай рок, – не боясь устыдить, ответствовал Лавр. – Как завещал Велес, жизнь и смерть – равнозначные части бытия. Понимаю, как страшно верить ей, ведающей непонятные законы мироздания, но ты сам избрал ее мудрость.
   – Наш монах учит, что грядет второе пришествие. Пророк вот-вот снова снизойдет на землю. Все умершие воскреснут, а все живые получат праведный суд. Но какой же вердикт ждет мою душу? – сдавливая деревянный крестик под сорочкой, говорил Щука младший. – Мне вечно кипеть в адском котле за этот сговор с приспешницей дьявола.
   – Ты знаешь, что мне непонятны слова этого болтуна монаха из часовни. Мать рассказывала мне лишь о Белых Богах. Да и папа не признавал Пророка. Он, как и я, всю жизнь молился на одном колене. Он дитя Сварога Отца Небесного! В деревне, откуда я родом, ведающих матерей, ведьм, не считали посланниками Сатаны, а наоборот очень уважали за древнюю мудрость, которую они берегут из поколения в поколение. Мать верила, что Велес переводит души через Калинов мост, прямиком в Навь. Когда настанет день завершения твоего земного пути, вы с отцом встретитесь снова на той стороне. Так устроено.
   – Но сказ говорит, что Ясного Велеса изгнали из божественного Ирия. Как раз за ведовство! За то, что раскрыл людям тёмные секреты мироздания. Даже Белые Боги не желали для людей этих знаний.
   – Ты ищешь ответ в час нужды, но ответ приходит только в час смирения. Не забивай голову высокой материей – пуще заплутаешь. Антон, ты… ты готов?
   – К чему?
   – Я не хочу, чтобы ты дурно обо мне думал, но состояние отца… – он притих на этом слове.
   – Знаю, брат, знаю, – Антон положил руку на его великанское плечо. – Ты прав. Я решил ей поверить. Сделай, как она просит. Но скажи, чтобы не смела начинать без меня. А я покамест отправлюсь на это клятое собрание совета.
   – А чего так опасливо? – подтрунивая, спросил Лавр, а потом обратился ласково: – Антон! Ты потомок Великих Героев! Не говоря, что сын самого Щуки Талицкого. Не страшись каких-то деревенских пустомель.
   Антон вымученно улыбнулся:
   – Поверь, есть в деревенском совете пара страшных людей.
   – Думаешь, будут проблемы?
   – Кроме толкотни воды в ступе? Думаю, жадюга-землевладелец таки осмелится поднять вопрос о переизбрании старосты.
   – По;лноте. В Талице любят Щуку, никто против него не скажет. Я побуду с папой, а ты иди, покажи им там!
   ***
   Антон прошел по залитой солнцем улочке, по пути раскланиваясь с жителями этой оживленной деревни.
   – Гой еси, Антон, – уважительно сказал встретившийся по пути плотник. Он крепко и сочувственно пожал ему руку и прихлопнул по плечу.
   – Доброго дня, Антон, – сказала Евдокия Мелентьевна. Хоть и старенькая она была, а при виде Антона, поднялась с лавки, отбив земной поклон. Антон уж сто раз просил ему не кланяться, чай не барин, но старая Евдокия давешнюю доброту Щуки старшего помнила и сына его, как продолжателя отцовского дела, почитала.
   Антон остановился у большой, даже роскошной избы. Что ж, у мельников других не бывает. Золотистая древесина, резной гребешок под крышей, ажурной резьбы наличники.
   От волнения перед грядущим Антон взял себя за гладкий подбородок большим и указательным пальцами. Брился он не в угоду нелепому западному обыкновению, какое, к примеру, исповедовал упомянутый землевладелец, а силу того, что своя борода у него росла, прямо сказать, постыдная: жидкая и без курчи, точно у ордынцев, хотя иного внешнего сходства с ними Антон не имел.
   Все знают: жидкая бороденка – знак вырождения, с такой и невесту не найдешь. То-то дело Лавр! Антон ему по-белому завидовал. Вот кому ушла сила рода: медвежьего цвета, от уха до уха, кудрявая, густая, хоть в косы из нее заплетай.
   Антон толкнул дверь мельницкой избы, миновал светлые сени, где его поклоном в пояс поприветствовала жена хозяина дома, а затем, через массивную дубовую арку, шагнул в светлицу.
   За столом, вдоль окон с белыми занавесками, сегодня восседал совет деревни Нижняя Талица. Состоял таковой из пяти высокоуважаемых старожилов. Впрочем, по части возраста больной старик в доме неподалеку превосходил каждого хотя бы на одно колено. Одежды собравшихся были незатейливы, сразу было ясно, что здесь нет никого из высоких сословий.
   Жилистый кузнец, ярый стяжатель старых порядков и истовый последователь Сварога, сидел в черных мешковатых штанах и асбестовом фартуке, заброшенном на голый торс. По блестящей шее было понятно, что он лишь недавно оборвал работу, чтобы поучаствовать в сходке. Мельник, хозяин дома носил белую льняную рубаху с красной вышивкой на поясе и рукавах; по такому же образу был скроен сарафан его жены, что обслуживала скуповатый стол, и косоворотки аж семерых детей-погодок, которые и без того были похожи один на другого.
   Справа сидел тот самый землевладелец. Сам недвижим, глаза серые и цепкие, как у гадюки. Этот предпочитал дублет светло-коричневого оттенка с кожаными вставками, какие сейчас были в обыкновении на западе. Носил усы подковой, а бороду, пусть и густую, брил начисто – басурманин, что с него возьмешь? Сидел он рядышком с монахом.
   Монах в своей снедающей скромности именовал себя никчемушным почитателем Пророка. На людях он не смел вкушать ничего изысканнее постных щей и черного хлеба. Истово исполняя канонические обряды и говения, он не уставал клясть себя, а за одно и всех вокруг, за врожденную греховность и слабое тело, требующее излишеств. Антону этот щебетун вовсе не нравился: такой уважаемый чин носит, грамотен, столько тайных свитков прочел, казалось бы, глубже всех смертных должен суть вещей просматривать. У самого же глазенки юркие, заискивающие, подталкивает люд не к праведной жизни, а покрупнее пожертвование сделать. Церкви и прихода в Талице, конечно, нет, только деревянная часовенка на отшибе, но освящена по всем правилам служителями Белхибарского Собора, чем местные до известной степени гордятся.
   По правую руку от монаха восседал купчина в синем в крапинку кафтане.
   Закрывал сходку мытарь, сборщик податей и налогов. Этот членом совета не являлся, однако присутствовал на собрании по долгу службы. Пожилой сударь с постным лицом примчался аж из Белхибара, столицы этого края. Там же престол столбового бояры Зайца, который и является держателем доброй части земель Юго-Западного края.
   Ах, славный Юго-Западный! Самый своевольный из семи краев Княжества. Если, конечно, не считать диких Северных Земель, где кроме призраков и дикарей вовсе никто не живет. Самый спорный из-за отношений с соседями. Самый беспокойный, если поглядеть на противоборство молодого крестопоклонничества с неканоническими, как их теперь называют, ученьями Белых Богов. Самый богатый, если считать только доходы от земледелия.
   Присутствие мытаря объяснялось тем, что предстояло в том числе решить вопрос о размере оброка на грядущую осень.
   Все устремили взгляды на вошедшего Антона.
   – Можем начать? – осторожно осведомился у него мельник.
   Тот кивнул и неохотно занял место старосты Щуки во главе стола.
   – Что ж, – землевладелец нетерпеливо пригладил ус. Приступив с формальностей, он вознес пылкий хвалебен Светлым Богам, не замечая, как при этом сверкают огоньками черные очи кузнеца. Кузнец, конечно, ни на малость не верил в искренность прозвучавших слов. Затем беспринципный землевладелец возблагодарил Господа Бога, учтиво переглянувшись с монахом. Поклонился мытарю и, осенив себя знамением, пожелал доброго здоровья бояре Зайцу, а потом, конечно, и великому князю Василию Дмитриевичу, да светится имя его. Завершил благодарностью в адрес мельника, который согласился принять собрание.
   – Имеется масса дел, скопившихся за время бездействия старосты. Как и водится, каждому следует изложить свое дело совету, – проговорил землевладелец, а Антон пока что потерялся в своих мыслях.
   На повестке стояли рядовые вопросы: об отстреле опасной дичи вокруг деревни – ее что-то развелось уж очень много, особенно волков, – о расширении полей на будущий год, определении культур, которыми будут засеваться поля, о размере содержания часовни, кладов и других общинных построек.
   Наконец слово дали скучающему сборщику налогов. И конечно, его вопрос предстоял быть самым неприятным. Говорил сударь с выраженным придворным наречением, протягивая ударные гласные.
   – …А придворные звездочеты ждут, что этот год выйдет богатым на урожай! Его княжеское Высочество предъявляет ко своим боярам великие требования. Не забывайте, в ту осень, в связи с неурожаем, бояра Заяц милостиво снизил оброк на Талицу, дабы обеспечить благосостояние вашего обиталища. Но казна после кровопролитной войны с восточной ордой алкает! Посему быть, – мытарь нерешительно свел вместе долговязые кисти рук, – ваш досточтимый бояра спускает вам требование об уплате оброка в размере, равном прошлогоднему… умноженному на три.
   Предложение было встречено возмущением каждого члена собрания. На три! А еще хотели дороги до соседних деревень отбить, открыть свою льняную артель для жима льна и выделки тканей. Куда там, с голоду б не помереть!
   Спор понесло пуще, когда участники принялись за расчеты: сколько полей распахано вокруг деревни, сколько в общине трудоспособных мужей, сколько нужно на содержание вдовам и сиротам, сколько, вообще, можно получить ржи, ячменя, пшеницы и льна с действующих полей.
   Багровел и землевладелец, постепенно переходящий с высокого купеческого наречия на всё более приземленные словечки. Понимал, хапужник, что львиную долю придется оплатить именно из его земельных доходов. Мужи долго препирались, пока один из них не заявил, что решение вопроса требует вычислений, которые с ходу не провести. Владевшие математикой землевладелец и купец вызвались выполнить расчеты зерна и дохода, получаемого деревней за сезон.
   Княжеского чиновника это весьма раздосадовало, поскольку означало, что он застрял в этом староселье еще минимум на день. Но и без одобрения деревенского совета он уехать не смел: согласно вольнице, документу о жизни деревни на боярской земле, если деревня не примет заявленный оброк по добру, начнется долгая административная процедура расчета, установления и принудительного побрания оброка, которая потребует в разы больше усилий от бояры. Мытарю, ясное дело, за такое разгильдяйство неслабо прилетит по шапке, ведь его задача и заключается в том, чтобы, зная как и чем живет деревня, взять с хлебопашцев столько, сколько возможно, но без нарушения вольницы.
   – Более никто не желает говорить? – спросил Антон.
   Устав от минувшей перепалки, люди молчали, но переглядываясь заговорщически. Всякий ожидал, что кем-то будет вынесен еще один, не менее больной вопрос.
   – Тогда мы, с позволения нашего хозяина мельника, вновь соберемся здесь завтра в обед, когда расчеты будут завершены, – подвел итог Антон, спеша закрыть сходку.
   Землевладелец решительно поднял руку:
   – У меня, право, есть вопрос, коль остальные изволят молчать. И касается он старосты деревни.
   – Староста Щука на излечении, идет на поправку, – с показным спокойствием ответил Антон. – Если более вопросов не имеется…
   – Да ради Светлых Богов! – фыркнул землевладелец. – Понимаю, уважаемые мужья, что дума вам неприятна, но что поделаешь, коль таково положение дел. Сколь глаз не вороти, – сказал он и, будто по железу, отчеканил три слова: – Деревне нужен староста!
   – В деревне есть староста.
   – Дорогой Антон, – милостиво улыбнулся землевладелец, – все понимают, что добрый Щука на своем девятом десятке уже одной ногой на том свете, побереги Господь его душу, – опять сделал уважительный кивок монаху и перекрестился.
   Монах закивал и тоже наспех осеняя себя знамением. Мельник лениво вторил этим двоим, купец потянулся тоже сотворить крестное знамение, но провел троеперстием только ото лба к пупу и на том сник. Кузнец брезгливо поморщился.
   Землевладелец со змеиными глазами продолжил:
   – Щука уже как вторую луну не исполняет своих обязанностей. Нет смысла оттягивать, – он положил ладонь на стол и объявил страшное: – надлежит выбрать нового старосту.
   Повисло молчание. В душе каждый соглашался со сказанным и всё же не решался открыто поддержать постановку вопроса против действующего головы. Сместить добряка Щуку, который за двадцать лет своего «правления» вытащил деревню из лютой бедности, выстроил часовню, помог жителям открыть несколько лавок и производств, казалось немыслимым. Конец эпохи.
   – Вообще-то, – несвойственно тихо буркнул себе в бороду кузнец, – и правда надобно что-то решать.
   Антон устремил на него жгучий взгляд, ведь с кузнецом-то у отца были самые дружеские отношения, и от него последнего он ожидал подобного хода.
   Кузнец поспешил оправдаться:
   – Мы тут сладились принимать решение о выплате оброка, – уютно окая, принялся растолковывать он, – мотематику вот купец собралси вести, счета водить будет, цифирь собирать. А коли нет старосты, который такое решение одобрит, м-м, ну к чему, спрашивается, вся эта тягомотина?
   Остальные недоуменно поглядели на уважаемого последователя Сварога. Сказанное им было непонятно, но перебивать никто не смел.
   – А что ж? Мужи дорогие! – взыскательно оглядел он остальных, удивляясь их непрозорливости. – Княжескую вольную-то нашу давно ль видали? У меня в ларе хранится, могу принести. Там он же и сказано: «…а всякое решение совета Нижней Талицы касательно княжеских податей да будет утверждено старостой деревни». Выходит, без старосты и решение об оброке не сладится.
   Мытарь встрепенулся, выронив изо рта кусок солонины, и упер обе ладони в стол:
   – Поддерживаю! Староста в деревне должен быть беспременно! Без его-то одобрения, уж простите, грош цена всем вашим решениям, – ткнул указательным пальцем в скатерть. – Вековая традиция! Так-то, мужи. Предупреждаю! Ежели завтра, к вечерней, решения не будет, привилегию на рубку леса у Талицы заберут. Уж вы меня не первый год знаете, я прослежу. За каждый лиственничный ствол будете в Белхибар гонять и очередь на прием к бояре высиживать.
   Антон грозно глянул на чиновника, понимая, что его угрозами руководит вовсе не фискальный порядок, а интерес скорейшего отъезда из этой незначительной в масштабах края и уж тем более Княжества деревеньки.
   – Отец жив, он только утром приходил в себя! А вольница, если изволите помнить, говорит, что староста избирается пожизненно.
   Тут кузнец степенно кивнул, подтвердив слова Антона, – пожизненно.
   – У-й, и то верно, – забурчал из-под рыжей бороды купец. – Ну не по-людски же. Как Щука на нас разозлится, когда поправится и узнает, что мы, молодцы;, его уж сместили. Ох, устроит нам старец!
   – Уж Щука-то лучше прочих бы уразумел наши действия, – заявил землевладелец. – Надо выдвигать кандидатов!
   – И кто на примете? – ехидно спросил Антон.
   Но землевладелец, сделал вид, что ехидства в словах не заметил, наоборот, степенно кивнул в ответ на этот очень к месту заданный вопрос и завел о том, что новым старостой следует выбрать человека обученного грамоте и счету, знающего иноземные языки, ибо Талица это вам не заглушье какое-то в глухом Северо-Восточном. Чай не медвежий угол, мы-де недалеко от западного большака стоим. Еще староста должен чтить традиции и, конечно, владеть большими земельными наделами.
   – Ведь кто будет лучше заботиться о земле, чем ее рачительный хозяин?
   – А вот вам! – купец без стеснения выставил над столом пухлую дулю. – Нипочем я этого ростовщика не сделаю нашим головой. К нему уж и так треть рядовичей в закупы ушла – на полях горбатятся. Да он деревню с потрохами продаст в первый же свой день.
   – Так, может, нам выдвинуть нашего дорогого купца? – тут же отразил землевладелец. – Ужто и купеческую грамотку пожаловали?
   Купец покривился: больно топорный укол, землевладелец мог надумать и получше. Купца хоть и звали купцом, однако больше из уважения к этому состоятельному общиннику. Да и сам «купец» секрета не делал, что рода он даже и не рядо;вого, а холопского. Хоть он и выкупился на волю еще по молодости, до купеческой грамоты ему еще сто лет возить по городам лен и шерсть, которыми он торгует. Купец и не обиделся, а почуяв куда дует ветер, ответил:
   – Я так скажу. Не нужно выдвигать нового человека. У нас уже есть способный малый, который в период Щукиного недуга занимался делами, – указал ладонью на Антона. – Так отчего б не оставить его?
   – Я очень уважаю сына старосты, но слишком уж он молод. Куда ему управлять целой деревней? – не восприняв это предложение всерьез, благодушно ответил землевладелец, да было поздно.
   – А что ж? – поднял голову кузнец. – По-моему, у него до сих пор получалось. Явно же, вот, Антон наш. Да всё как было сказано: он и грамотен, и по-западному что-то могёт, и честен, и о деревне болеет. Да и тятька его кой-каким премудростям поди что обучил.
   «По-западному могёт», конечно, было преувеличением. Старый Щука и правда между делом научил Антона именно что какому-то западному языку. Антон и понятия не имел, где страна с этим каркающим, шипящим наречием лежит и даже как она правильно называется, то ли Святая, то ли Священная империя и еще каких-то там наций, бог ее знает. Говорят, это даже и не страна, а кучка мелких княжеств. На западе у них с языками вовсе непонятно, трех шагов не ступишь, чтобы границу очередного швабства не пересечь, и везде говорят по-своему.
   «То-то дело у нас в Княжестве», – тоскливо думал Антон, отвлекшись от перепалки за столом. От Старецграда в Западном до Порта Соя в Восточном, от Орога в Южном до непокорных Северных земель – сорок пар лаптей истопчешь дорогами, а язык всё один. Говор, конечно, разный. Колька вот на нижне-княжеском бачит, як и многие тут в Талице. А кузнец, к примеру, он родом из великой Сварги, по-северному окает. А всё едино, захочешь – поймешь.
   «Ох, вот бы сейчас, как отец по молодости! Котомку через плечо и дай Бог ног до края света шагать, а не этой грызней заниматься», – с тоской выдохнул Антон, но быстро отогнал эту малодушную мысль.
   – …Потому, думаю, предложение купца разумно. Я стало быть тоже за Антона, – согласился тем временем и мельник, изобразив на лице извинения перед землевладельцем.
   Последний явно был не готов к такому повороту.
   – Ну а… а что же реликвия?! – он звонко ударил ладонью по столу и в комнате повисла внимательная тишина.
   Члены совета разом повернули головы на землевладельца.
   Вот так так.
   Тут-то Антон понял, отчего ростовщик на протяжении всей сходки выглядел таким взволнованным. Молодой Щука полагал, что руководит землевладельцем корыстный интерес должности, но теперь становилось ясно, что должность была еще и дорожкой к более ценной, чем сами богатства, вещи.
   – Да-да, уважаемый совет! – пылким взглядом оглядел землевладелец каждого поочередно. – Забыли? Реликвия Великих Героев, что хранится в Нижней Талице уж много веков. С годами мы о ней позабыли. А ведь Княжеский монетный двор выплачивает огромные суммы за подобные вещи. Глядишь, отдали бы безделушку да не только на этот год остались при своем, но и получили бы привилегию от налога еще на пару лет. Чем вам?
   – Так ведь никто не знает, где она схоронена. Кроме старого Щуки ж.
   – Разве?! – с нажимом спросил землевладелец и даже привстал над столом, уперев взгляд в Антона. – Сегодня отчаянные времена. Я понимаю, что старший Щука ревностно берег вещицу, но когда как не сейчас нам ею воспользоваться?
   – Я от совета ничего не скрываю, – твердо заявил Антон. – Отец не поведал мне ни о том, что это за предмет, ни где таковой сокрыт.
   – И мы должны в это поверить? – усмехнулся землевладелец. – Не слишком ли расточительно обладать такой вещью в одиночку, Антон?
   ***
   Собрание длилось еще долго, более и более походя на допрос, возглавленный пристрастным землевладельцем. Все знали, что Щука и, следовательно, Антон были каким-то образом породнены аж с потомками первых героев и что сквозь века к старому Щуке пришла одна из их вещей.
   Вещи героев, как всем известно, обладают воистину сказочными свойствами. Молва, что в княжеских сокровищницах Храбродара и Старецграда собраны целые коллекции таковых. Путеводный клубок Игоря приведет тебя в любой город на земле, только шепни ему название. Говорят, что существует кошель Эльмиры, который каждую зарю сам собой наполняется редкими лекарственными травами. Дивь или быль? Сказывают, что кольцо Лилит позволяет заглянуть в душу человека. Как бы это, интересно? Злой меч Буртуна лишает человека речи. Перчатки и пояс Олега придают телу носителя ловкость гимнаста. Гусли Гертрангера играют сами собой – ну, это точно выдумка. Представьте себе, сумка Елены бездонна и даже не тяжелеет, сколько вещей в нее не положи.
   Каждый горазд выдумывать, потому и не скажешь, какие вещи существуют взаправду, а какие измыслили болтуны из местной корчмы. А может, колдовская сила первых героев была такова, что сегодня и в голову никому не придет, на что способна безделушная с виду вещонка.
   В чём заключается сила предмета, схороненного в Талице, конечно, никто не ведал, но одно его существование порождало розни.
   После собрания хмурые мужи побрели по домам раздумывать над случившимся. Антон, выйдя на улицу, отметил, что солнечное поутру небо уже накрепко сковали тёмно-серые тучи, увидев в том дурное предзнаменование. Он отправился домой, размышляя как бы оградить деревню от загребущего землевладельца. Однако на подходе к дому услыхал нечеловеческие крики и тут же ринулся к отцу! Ведунья уже начала операцию.


II

   Юго-Западный край, подле твердыни Серый Камень

   Горячий ветерок аллюром пролетел через равнину, в нижней части которой тянулась извилистая нитка —приток реки Родная, основное течение которой лежало на востоке отсюда.
   Всадник вошел под сень молодого дерева, спешился, придержав коня под узду, снял разогретый солнцем железный шлем причудливой, со всех сторон закрытой конструкции. Вдохнул полной грудью. С дерева свисали ветки: снизу все ощипанные, разоренные, зато у макушки сплошь облеплены желтыми ягодками. Алыча. Солдаты ее обобрали задолго до того, как созрела. И до макушки бы добрались, да ветки еще тоненькие – не залезешь.
   Воин стянул рукавицы, тоже окованные железными пластиками, и провалился взглядом в чистейшее небо с милым сердцу изумрудным отливом. «Скоро станет еще зеленее», – подумал он. В середине лета, особенно в жаркие дни, небо всегда обретало этот красивый зеленоватый отсвет. Воин обернулся на груду камней в паре верст от берега. На вершине холма высились военные укрепления – твердыня Серый Камень.
   До границы со Странами Объединенного Духовенства на западе не более пятидесяти верст. Там же, но чуть южнее да через Тихое море, лежит статный Царьград. Когда-то статный, а сейчас, говорят, в упадке: крепости порушены, дворцы травой поросли, торговля квелая. «Ох, а всё равно хотелось бы и там побывать!» – с улыбкой подумал воин.
   Пойди отсюда на восток, к основному течению реки Родная, и на восточном ее берегу найдешь крупнейший портовый город Княжества – Порт Правый, который, в свою очередь, уже стоит недалеко от границы с Великим Халифатом, другим могущественным соседом. Не так давно еще были тут ордынцы с военными машинами, но прежний княже Дмитрий Иванович, да светится имя его, устроил им. Прогнал дикарей. Дикари, а столица у них ого-го, здоровенный, сказывают, городище! Якобы разбиты по всему городу зеленые сады, чтобы давать тень. Что через весь город бегут ручьи в рукотворных руслах да с чистейшей водой. Город, у которого, поверите ли, нету ни стен, ни оборонительных башен. «Хм, поди, брешут». Чудное у него название, кстати, не то Амбар, не то Хлев.
   «Сарай! – вспомнил воин, тут же мысленно укорив себя за такое невежество; пятидесятнику такое легкомыслие не по стати. – Да, Сарай-Берке, по имени хана Берке, одного из правителей».
   Юго-Западный край в веках оставался самой спорной территорией Княжества, на которую чаще других посягали и западные, и южные полководцы, но сегодня, согласно Вышеградскому договору, именно так лежали границы между соседями. Этот маленький приток реки Родная, даже не имеющий собственного имени, сегодня представлял границу между миром и войной.
   – Воевода! – отсалютовал подоспевший солдат.
   Пятидесятник, удерживая железные рукавицы под мышкой, обернулся на подошедшего и сразу отметил неидеальный вид подчиненного: лапти трухлявые, штаны с вытянутыми коленками, затасканный летний охабень. Разве что борода чиста и расчесана, а толстые усы еще и торчат кверху, аки крылья.
   «Ладно, – усмехнувшись, подумал пятидесятник, – за такие усищи спускаю неряшливый вид».
   В одной руке солдат держал круглый щит, в другой – бердыш. Весело окая, он доложил:
   – Лукари, значит, косулю шмакнули, а еще в силок угодил вепрь, токмо борзый до жути, еле умолотили хряка. Свежевать-то здесь буди?
   – Нет необходимости, – покачал головой пятидесятник. – Несем в крепость, там повара с туш побольше смогут добыть, – проговорил он совершенно без акцента.
   Солдат почтительно кивнул и убежал донести распоряжения.
   Над рекой вновь пробежал ветерок, взъерошив бурунами гладкую как стекло поверхность. Пятидесятник, потянув коня под узду, зашагал к солдатам.
   Это Тим Шато в должности первого помощника пятисотого воеводы Явда;та распорядителя твердыни Серый Камень. Тим в свои двадцать пять уже пребывал в достойном звании пятидесятника. Такой чин вкупе с назначением на должность помощника командира приграничной крепости и аж пятисотого воеводы многим виделись как неприкрытое кумовство. Однако такое суждение было ошибочным, ибо ребенок, выросший в сиротском церковном приюте далеко-далеко на западе, и на своей-то родине не имел высоких знакомств, а уж на эти земли вовсе пришел голяком. Голубоглазый, русоволосый, он легко смешался с местными.
   При крещении, небогатой выдумкой тамошнего церковного настоятеля, мальчишка был наречен Тимофе;ос – «почитающий Бога». Но сложное имя почти сразу обстриглось в удобное Тим.
   А с родовым именем вовсе глупо получилось. От рождения у сироты, понятное дело, никакого родового имени и не было. Церковный приют располагался в селе, которое звали Шато де Ревель, но чаще все говорили просто «Шато». И в день вступления Тима в возраст, в четырнадцать лет, остановилась в этом селе контора ганзейских кнехтов. Это такие наемники, что стерегут обозы торговцев из Ганзы, северо-восточного торгового союза.
   «Хэй, юнге», – с хрипотцой тогда крикнул загорелый, щетинистый мужик за столиком, поставленным прямо на улице – явно пьяный. Рядом табличка: «Rekrutierung». Мужик ради смеха предложил идущему мимо церковному курёнку в белой мантии стать благородным воином и любимцем женщин!
   А Тим возьми и согласись. У курёнка что, сбор недолгий: забежал в общую келью, собрал узелок, повязал на палку да перекинул через плечо. А когда нового, четырнадцати зим отроду кнехта записывали в гильдейскую книгу, тот так и назвался: Тим из Шато. Это уже спустя годы Тим, прочтя книгу по географии, узнал, что родное село-то называется просто Ревель. И стоит в нём барское поместье – шато де Ревель. Тут-то и стало ясно, что «шато» – не часть названия, а просто такой дворянский дом. А куда денешься, коль ты уже записан как Шато?
   Размышления о былых временах вдруг оборвало донесшееся до слуха гоготание солдат. Шато нахмурился: ему не нравилось, когда подчиненные проявляли вольности, поскольку видел в том проявление негодной дисциплины, а негодная дисциплина была, в его понимании, свидетельством негодности лидера.
   Пятидесятник натянул чудные блестящие рукавицы, оставив шлем с ватным подшлемником на седле. Этот офицер был единственным в крепости, да что там, пожалуй, единственным во всём Княжестве, кто носил полный латный доспех на высокий западный манер – его гордость, богатство и подлинный магнум опус. Доспех этот до последней заклепки был спроектирован и изготовлен Тимом вручную. Купить такой в Княжестве было попросту невозможно, как из-за отсутствия сырых материалов, так и самой традиции бронного дела в этих краях. Можно было заказать похожий комплект на западе, но даже плохонький образец обошелся бы в сумму, которую пятидесятнику полжизни копить.
   Искусству изготовления диковинного доспеха научила рукописная книга неизвестного автора, привезенная Тимом с родины и изложенная еще на его родном языке. Зачитанная в буквальном смысле до дыр, она рассыпалась в руках от неосторожного прикосновения, но желтые листы, словно неиссякаемый источник, вновь и вновь демонстрировали врезавшиеся в сознание чертежи и диаграммы с новой стороны. С головой захваченный идеей создания полного металлического доспеха, обеспечивающего защиту каждой части тела, но сохраняющего солдату подвижность, Тим потратил десятки мер серебра и четыре года жизни на то, чтобы воплотить проект.
   В ближайших городах не было построено ни одной литейной с тиглем, которая бы могла выплавлять большие листы высококачественной стали, годной для пластин доспеха. Поэтому многие детали были заказаны за границей или куплены у случайных коробейников. Последних в оборотистом Юго-Западном, по счастью, пруд пруди. Доспех был сконструирован и подогнан Тимом самостоятельно вплоть до точки1, представляя собой цельнометаллическую конструкцию, усиленную стальными листами в неподвижных местах. Под стальными листами кольчуга, а под кольчугой – хлопковый ватник, который на зимнее время может заменяться на шерстяной.
   Жаркому климату Юго-Западного такая броня была не под стать: на летнем солнце голые пластины железа разогревались до страшных температур. Однако Тим, так горячо полюбивший бронное ремесло и увлеченный идеей, не замечал этих недостатков. Над рядовым дурачком, который с ног до головы заковался в блестючее железо, только бы и посмеялись. Но Тим был не дурак, да и давно уже не рядовой.
   Звание пятидесятника, понятное дело, означало, что он вправе вести под своим стягом до пяти десятков солдат. Стяг Тим себе пока не придумал, да и пятидесяти солдат у него не было, поскольку все двести голов, приписанных к Серому Камню, находились в подчинении пятисотника Явдата.
   Подойдя к отряду, Шато удовлетворенно оглядел добытые туши, а следом и солдат – те сразу притихли и с чего-то даже построились в шеренгу, хотя приказов он не отдавал.
   Серый Камень – молодая фортификация у юго-западной границы Княжества, расположенная на невысоком, солнечном холме, окруженная плешивым карликовым леском.
   Стены умеренной высоты и несколько башен западной архитектуры с мерлонами типа ласточкин хвост смотрелись, пожалуй, красиво, но не особо внушительно. Например, толстые, многорядные стены Храбродара – столицы Срединного края – с круглыми стрелецкими башнями-кремлевками Тиму нравились куда больше. Пусть Серый Камень, спроектированный западным архитектором, был до некоторой степени достопримечательностью здешних мест, никто, включая пятидесятница, не строил иллюзий относительно назначения этих укреплений и причины, по которой тут служат солдаты. Крепость не держала границу государства и даже не должна была принимать серьезный бой. Она – лишь укрепленный дозорный пункт и казармы для солдат, патрулирующих важные торговые тракты приграничных территорий. Без вооруженных солдат уж очень лихие тут места. Большак бойкий, он Княжеству, почитай, одна из главных торговых артерий. Отсюда в Великий Халифат прямая дорога. А через Родную можно выйти в Тихое море, а там и Царьград, и другие царства-государства. Ради такого большака, конечно, и красивую крепость не жалко возвести.
   За годы твердыня медленно, но неуклонно превращалась из сугубо военного объекта в торговый пост. Обрастала домиками мирян, конюшнями, харчевнями и торговыми лавками, хотя Тим и бился отчаянно с незаконной застройкой в крепости и вокруг нее.
   На подходе к вратам пятидесятник заметил могучий силуэт на одной из башен. Пройдя сквозь барбакан, Шато распорядился отправить туши на кухню, а сам вошел в башню и, вбежав по винтовой лестнице, оказался наверху. Здесь, на коротком табурете, сложив руки на животе, уселся косматый вояка в крестьянской рубахе с подбивой из ватника, которая одновременно выполняла функции поддоспешника. Самих доспехов на нём сейчас не было. Этот, в отличие от Тима, на дух не переносил тяжелой одежи, и даже воеводский колонтарь – довольно подвижный доспех из мелких железных пластинок – надевал с великой неохотой.
   Берестяные лапти лежали рядом с босыми, мозолистыми пятками. Длинные соль с перцем космы, мускулистые руки и спокойный, устремленный вдаль взгляд выдавали профессионального воина и непринужденного лидера. Он обернулся и молча поинтересовался у помощника результатами охоты.
   – Кабанчик и косуля.
   – Молодец. Не зря ты годы корпел над свитками, – саркастично изрек Явдат, и стал ожидать реакции помощника.
   – В церковной академии читают святые стихи, а не… – начал было Шато, да по улыбке Явдата понял, что тот опять лишь дразнится. – Вообще, – продолжил Шато, – живности стало меньше. Либо мы распугали, либо…
   – Эх, – перебил командир, – охота эт всё равно полумера. Она, конечно, пополняет запасы, да и службу солдатне разбавляет, но ты ведь не рассчитывал на нее всерьез?
   Воевода поднялся, разминая ноги, а взгляд Шато столкнулся с тёмными печальными глазами командира.
   – Видишь, я пишу в стольную крепость о том, что нужно увеличить гарнизон для обороны границы и прилежащего большака. В ответ раз в три луны приезжает засечный голова с приказом об отзыве у меня еще нескольких солдат. Я говорю, что надобно увеличить снабжение, а они, скареды, будто нарочно, каждый месяц сокращают пайку, – безнадежно сетовал Явдат. – Видимо, чтобы я сам просил сократить поголовье крепости. Так и правда голодать начнем, несмотря на нашу внештатную охоту. Не хочется князю кормить армию, которая не воюет, понимаешь?
   – Может лично к наместнику обратимся? Его ж земли, его доход от торговли.
   – К Зайцу, что ли? – крякнул воевода. – Скорее у курицы молока выпросишь.
   – Важное ведь дело делаем, а Явдат? Ну, да, не боярские мы солдаты, но должен бояра понимать, что убери Серый Камень, и на тракте такой разбой начнется! Торгашей как ветром сдует, даже беспошлинной потом не заманишь.
   – Да Заяц князю-то лишней косточки не подает свыше положенного по этому своему «буджету». А нас-то с чего кормить? Мы ж не боярская дружина. Ей богу, удавится, жадюга, ежели на чужих солдат придется деньгу тратить. Ох, благо, хоть от Якима не слыхать последнее время. Попортил же мне крови этот змей, паскудье семя. Видно, перебрался покамест в другой край, – Явдат напряг губы, злобно вглядываясь в рыжий горизонт и мысленно насылая туда, вдогонку за разбойником, лютую смерть.
   – Фартовый лиходей, конечно, – признал Тим, невольно тронув и по сей день туговато гнущееся запястье.
   Дело было год тому. Тим с солдатами устроил засаду на отъявленного лиходея Иоахима. Повадился тот грабить слабо охраняемые почтовые телеги на Колядовском прясле – куске большака, как раз вверенного Серому Камню.
   Говорят, когда-то Иоахим был большим атаманом в Ганзе. До некоторой степени Тимов сослуживец. Иоахим один отвечал за охрану целых караванов. Но то ли проворовался, то ли просто наскучило ему подметки стаптывать, охраняя чужие богатства, и принялся Иоахим своих же лабазников грабить. А то и не своих, бес знает откуда он на самом-то деле родом. Да ладно бы грабить. Облегчить толстосуму кошелек – дело в некотором смысле даже богоугодное: торгаш, скорее всего, не разорится, деньги разбойник прогуляет, обогатив корчмарей, виноделов и случайных барышень. Но с Иоахимом другое. Этот руки кровянить не боялся. Выслужил себе мерзейшую славу на землях курфюрстов и, видно, пока его не порешили, двинул на восток, в наши края. Вот и бесновался тут Яким, как его стали звать в нашей стране, на непаханых просторах.
   В общем, Тим через нужных людей пустил слух, что тогда-то в ямской карете повезут большое пожертвование, сделанное купцом из Срединного края для нескольких церквушек Юго-Западного. С виду по тропинке шла обычная ямская, запряженная двойкой слабеньких кобыл, да с двумя ратниками для охраны. А внутри крытого воза, вместо груза, ожидал наготове сразу десяток солдат, да с самострелами, да плюс неподалеку шел летучий полувзвод егерей. И ведь до того ладно сработали. Высыпали, налетели, окружили бросившихся врассыпную лиходеев, пол Якимовой банды на месте уложили, остальных на силу связали! Шато и самого Якима уж за горло схватил. Из своего максимализма очень хотел взять гада живьем, а тот, точно склизкая минога, вывернулся, порезал Шато по запястью – доспех, невезуха, еще не был завершен, – ринулся в лес и ведь меж всеми пущенными стрелами проскочил. И дюжина егерей его потом не сыскала, ей богу, леший укрыл.
   Шато поежился, вспоминая проваленную операцию, но быстро вернулся к насущному – как прокормить гарнизон.
   – Тогда землеробов попросим едой поделиться, – предложил Тим. – Край на зерно у нас богатый. Сговоримся с какой-нибудь деревенькой.
   – Ну, вот это уже получше, – пробурчал командир, поглаживая бороду. – Хотя ближайшие деревни далековато. Что к нам ближе всего?
   – Ближе-то Солянка, – прикинул Тим, вспомнив карту Юго-Западного. – На реке стоит, у подножия гор, но слишком мала, там от силы четыре десятка живет. Добывают соль, которая вымывается горными ручьями и еще уголь обжигают.
   Явдат свел густые брови:
   – Углежоги? Беднота. Им самим бы прокормиться. Покрупнее надо и со своими полями. Уступ, Талица, Изока, Осток?
   – Мелочи вокруг нас полно, а крупного и с полями, пожалуй, ничего. Село Осток – самый богатый вариант. Это большое сельскохозяйственное обиталище, еды там много, но до него больше трех сотен верст.
   Явдат опять покачал головой:
   – Замаемся ездить. Да и сверху не одобрят, что засечные в таких далях от места службы слоняются.
   – Значит, остается Талица, – пожал плечами Тим. – Юридически это одна деревня, но фактически их две: Верхняя и Нижняя. Правда, Верхняя почти вымерла, ее, почитай, нет. Зато Нижняя процветает, здоровенная, больше ста дворов. Деревни верстах в пяти друг от друга, но подлинной экономической связи давно уже не имеют. Даже оброки платили раздельно, пока Верхнюю вовсе не освободили от податей за нехваткой жителей.
   – Ах, – причмокнул воевода, выслушивая помощника. – Всё-таки, нравится мне, как ты полощешь. Эти твои «юридически», «подлинной связи». Сразу вижу, что не зря мне тебя отрядили. И пользу приносишь, и вреда большого вроде не делаешь.
   – Опять издеваешься, воевода! Ну в чём может быть вред знаний?
   – При чинах вот так погутарь, быстро в караульщики разжалуешься. Не нравится людям, когда кто-то ниже их звания умом кичится.
   Шато отвернулся, обидевшись.
   – Ну, – Явдат вернулся к Талице, – может, удастся с ними сговориться на поставку зерна в обмен на то, что мы им будем лиходеев да зверье гонять. Хотя это и на нашем численности поголовье сказаться может. А уж если на верхах прознают, так вовсе пинком полетим из этой твердыни.
   – Чего это вдруг?
   – Ну ты картинку прикинь, – похлопав по плечу, ответил воевода. – Приходят солдаты в деревню, забирают пару телег фуража и уходят. На что похоже?
   – Ну, положим, – нехотя признал Шато, – сугубо издали, на грабеж.
   – Во-от. Значит, по этой статье Разбойного приказа Заяц нас с тобой и вздернет, – тыкнул пальцем воевода.
   – Да мы ж не!.. – взялся горячо возразить Шато.
   – Мы с тобой кто?
   – Засечная стража!
   – А кому засечная стража подчинена?
   – Лично князю, ибо стережет границы государства.
   – А князь, что ты знаешь лучше меня, собирает налоги согласно Казенному уложению. Талица – забоярская деревня. С какой эт стати княжеские солдаты собирают подать, не предписанную Казенным уложением, да еще с деревни, которая князю даже не принадлежит? Сто лет не докажем, что крестьяне по своей воле с нами едой поделились. Ладно! – с горечью махнул рукой Явдат, – эт так, лирика, – завершил он, и это позабавило Шато, ведь с трудом разбирающий буквы Явдат понятия не имел, что такое «лирика», просто ему понравилось это выражение, которое он подхватил у самого же помощника. – Кстати, там, в Талице, кто сейчас во главе?
   – Уж лет двадцать старик Щука, – ответил Тим. – Заколдованный, не берут годы. Хороший человек, с ним можно договориться. На шею к себе не посадит, но и с голоду умереть не даст.
   – Ладно, может, завтра съездим? Иди, что ли, собирай построение, начинай ученья. Вон ратники без дела дурить начинают.
   Воевода с усмешкой глянул под стены. На дворе крепости творился спектакль. Несколько солдат столпились вокруг местного любимца масляно-черного кота с зелеными глазами. Один ратник предложил усатому господину нагретую на солнце бочку, другой, изображая высокородного пажа, спешил, неся на кончиках пальцев мисочку гречки со свиными потрохами, а третий, тоже паж, на смех повязал на шею усатому салфетку. Кот, вылитый аристократ, приступил к трапезе.
   Шато оценил юмор. Кивнул Явдату и поспешил на плац.
   – А, еще, – одернул командир, – разведчик донес, что видел кого-то в лесу по ту сторону реки.
   Пятидесятник обернулся, улыбка пропала с лица.
   – Уже знаю. И позавчера то же. На ночь опять выставлю двойные караулы.
   – Может, и нет необходимости? Мало ли кто там по лесам сбродничает?
   – Лучше перебздим, – ответил Шато. Это уже он воспользовался словечком Явдата.
   Явдат едва заметно кивнул, отпустив офицера.
   Тим видел в старом рубаке идеального воина, профессионала и полководца. Немного грубого, неотшколенного, как он сам, но до смерти эффективного. Они познакомились шесть лет назад во время княжеской кампании по подавлению мятежей на юге страны, где число обезземеленных крестьян достигло опасно высокой отметки. Кровавая битва под Алуэтом, где княжеская армия столкнулась с доведенным до отчаяния крестьянским ополчением, неизгладимо повлияла на юного Шато. Но даже в таких безнадежных ситуациях Явдат, путем военных и умственных хитростей, умудрялся одерживать победы минимальной для обеих сторон кровью, чем заслужил глубочайшее почтение со стороны Шато. Победить в битве, не обнажая меча! В том Шато видел подлинное мастерство полководца.
   Сам Явдат холодно принял иноземного по роду помощника. Да еще бывший наемник – редко из таких годные солдаты выходят. Однако сегодня Явдат смотрел на Тимку как на младшего брата, который скорым шагом следует по его стопам да вот-вот опередит благодаря живому уму и искреннему рвению. Опершись на зубец мерлона, он улыбался, глядя, как молодой офицер криками строит солдат и начинает очередную тренировку. Мальцу недоставало раскатистости в голосе, присущей командиру пехотного строя, но успехи он делал достойные.
   День угасал, подмешивая в яркое, тягучее летнее солнце всё больше оранжевых красок, а Явдат всё смотрел на медный горизонт, где искрились ласковые лучи заката.
   ***
   Сумерки опустились на пустырь, окружающий крепость. После заката небо затянуло тучами, начал накрапывать едва заметный, колкий дождик.
   Вязкая темнота, насыщенная остывающим влажным воздухом, окутывала нагретые за день каменные стены. Помощник воеводы, как и всегда, прошел по каждой секции стен, заглянул на каждую башню, убедившись, что все часовые на месте и трезвы, и отправился во внутренние помещения бастиона, где были расквартированы он сам и командир Явдат.
   Он уже собирался войти внутрь и подготовиться ко сну, но тут со стороны северных ворот раздался треск, к которому тут же прибавилась отборная ругань, да еще заграничного происхождения. Тим поспешил выяснить, что за конфуз с участием иностранного элемента случился на сей раз.
   В открытых настежь воротах, утопая одним углом в жидкой грязи – моросило уже часа три – раскорячилась тяжеленная подвода. Возле нее чинный хозяин: сапоги бутылками, шапка с меховыми отворотами и большим щегольским пером. Этот покрывал бранью то солдата крепости за то, что не успел отрыть створки полностью, то возницу за невнимательность, то и вовсе клял строителей крепости за узкие, «бестолковые» ворота.
   – Портач! – каркнул торговец, бросив в возничего парой замшевых перчаток, от чего тот неуклюже закрылся ладонями. – Тупьё! Чтоб вас навьи побралы! А ну, вы двое, – скомандовал он солдатам, одолевая мягкую «л», которой нет в его родном говоре. – Взялы живо за угол! Иле так будете ночь всю глазеть?!
   Верхом на подводе сидели трое вооруженных людей в кольчужной броне – силовое сопровождение вельможи. Из-под телеги раздался голос ратника, уже испачкавшегося в грязи:
   – Не, тут гибло всё. Ось-то треснула.
   – Ту-пи-цы! – на всю крепость горланил купец.
   – Прошу не кричать, – появился Шато. – Это делу совершенно не поможет. Кто распорядился открыть ворота отводной стрельницы? – спросил он, устремив взгляд на подчиненных.
   – Ну, а че, вон пан торговец бранился, требовал, дабы впущали его. Так и…
   – Врагов бы тоже впустил, если б забранились? Время проезда крупногабаритных повозок истекло два часа назад.
   – Моя телэга! Да ты знаешь, сколько такая стоит? А груз! Это надо же!
   Шато проинспектировал повреждения: видимо, колесо наткнулось на не открывшуюся до конца створку, из-за чего передняя ось треснула и теперь не подлежала ремонту. Конечно, этого бы не случилось, если б телега не была нагружена сверх меры. Замена оси займет несколько часов, но для этого телегу придется полностью разгрузить и перевернуть брюхом кверху. Заполненную подводу не смогли бы поднять и вывести из ворот хоть шесть, хоть десять мужчин разом, а оставлять ворота открытыми на всю ночь было слишком опасно.
   Мало того, торговец продолжал вопить:
   – Кто заплатит?! Ты командуешь этими ослами?
   – Прошу пана торговца соблюдать приличия и не оскорблять моих людей.
   – Лудей?! Да это ослы, а не…
   – Достаточно. Васька, дуй в казармы, возьми человек восемь. Разгружаем повозку. Товары на склад под охрану, ворота запираем. А ты, Губа, – адресовался он к часовому, открывшему стрельницу, – у тебя два дежурства вне очереди.
   Брови солдата одна из другой, будто наперегонки, поползли вверх.
   – Так же за нарушение уложения крепости лишаешься жалования за одну седмицу.
   – Да это ж!.. Пошто ж? – по-детски вытянув губу, вопросил он.
   – Разгружать?! – уже теряя дыхание, возопил торговец. – О, кто вам позволит разгружать?! Прикасаться к мой обоз! Мой! Вы, русоголовые с-собаки!
   – Данное имущество в представленной позиции не позволяет закрыть барбакан, что ставит твердыню под угрозу. Врата отводной стрельницы запираются на ночь и не открываются до утра. Руководствуясь уложением крепости Серый Камень, я обязан предпринять все меры для восстановления оборонительной способности засечных сооружений, – отчеканил Шато.
   – Ослы! Какой еще оборон?! От ваша тупость нужно оборонять! Только тронуть!
   Торговец еще недолго пререкался с помощником и не успокоился, даже когда вокруг «телэги» столпился десяток подоспевших солдат и еще несколько зевак, привлеченных шумом. Шато терпеливо использовал запомнившиеся ему приемы из недавно прочтенной книги «Об искусстве разговора в различных жизненных ситуациях», написанной халифатским ученым Аль-Бируни;. Книгу, а точнее ее рукописный перевод, он брал напрокат у лавочника из Остока. Цена была сумасшедшей: четыре алтына – плата за месяц и еще восемь рублей пришлось оставить в залог.
   Дорогая книга не помогла. Этому Тим весьма огорчился, потому как советы в ней были изложены очень даже разумные. И теперь, к своему стыду, он был вынужден применить грубую силу, отдав солдатам приказ на разгрузку телеги.
   Сверху спрыгнули наемники торговца и, побрякивая оружием, преградили путь солдатам, а случайная неприятность грозила перерасти в поножовщину. И всё из-за того, что один не очень талантливый офицер не смог за отведенный месяц должно изучить труд уважаемого Аль-Бируни.
   – Не сметь! – топнул торговец, плеснув грязь под сапогом. Цвет его лица не угадывался во мраке, однако на виске вздулась узорчатая венка. – Не подходить! Да вы понимаешь, кто я?! Да одно мое слово вашему князьку, и вы все с голым крупом пойдете из своей никчемной службы, даже моргнуть не успеть! Вы! – обратился он к наемникам, но почему-то не на своем языке, а на местном. – Приказываю убивать! Любого, кто приблизится!
   Вид у наемников был грозный, понятно, что это были не новички в своем деле, однако даже эти не имели желания влезать в драку с целым гарнизоном солдат-пограничников. Шато уложил левую руку на эфес меча и подступил вплотную к наемникам. Поднял каменный взгляд. Те осмотрели офицерика в чудном доспехе, затем десяток солдат, без приказа выстроившихся идеально ровной линией за спиной у первого. Переглянулись. Расступились вопреки наказу. Шато качнул головой, приказав приниматься за разгрузку.
   – Вы, все! О-ох, – исходил торговец, – подобное оскорбление моего древнего рода не сойдет с рук. Уж я всё доложу вашему голове, а потом!.. – он ощерился, а указательный палец яростно рассек воздух, предрекая последствия настолько страшные, что даже озвучивать их было опасно.
   Затем пан торговец с чего-то приказал возничему распрячь одну из лошадей подводы. Наспех снарядив запасное седло, торговец запрыгнул верхом и умчался из крепости прямо в ночь, через пустырь, даже не оставив растерявшимся подчиненным наказа относительно столь ценного груза. Будто бы собирался прокричаться за стенами крепости и вернуться, но стремительный бой удаляющихся копыт сообщал, что возвращаться представитель древнего рода не планирует. И такой поступок выглядел уж очень странно, даже для иноземца.
   ***
   Время ушло за полночь, а морось в небе не кончалась. Вершки редкого карликового полесья едва вырисовывались в черноте пустыря. Двое дозорных на башне Анна, расположившись на лосиных шкурах, глядели во тьму.
   – Хоть глаз коли, – буркнул один, растянувшись по сырому зубцу башни. – Вот че нам тут сычами сидеть кажную ночь?
   Второй, Федька, ответил:
   – Смотри давай. Кого проглядишь, Тимофэ наш Шатов с тебя так шкуру спустит, что не отрастишь.
   – Суровый он у нас.
   – Да по мне лучше суровый, чем тупой.
   Загоготали.
   – Тс-с, видел?! – вдруг оборвался первый, перегнувшись через мерлон.
   – Чего там? – напрягся Федька, тоже вглядевшись в слепую пустоту под стенами.
   – А… пожуй через плечо! – заржал первый, легко треснув товарища в затылок.
   – Дурья ты башка, – отмахнулся Федька и прилег, откинувшись на шкуре.
   Он устремил взгляд в смоляное небо, которое совершенно не меняло цвет в зависимости от того, открыты глаза или нет. Жалко. Звезды Федьке нравились. Как-то давно в Серый Камень заходил бахарь, бродячий сказочник. Поведал, что звезды на небе – это славные предки рода людского, которые глядят с высоты на своих сыновей да оценивают, праведно ли те себя ведут, мудро ли живут, до;лжно ли оставленное наследство берегут. Но это и так всё знали, не удивил седобородый. Хотя рассказывал красиво, нараспев. А еще говорил, что звезды, они настолько далеко, что если божьей милостью по воздуху пешком пойти, то и за целую жизнь до них не дойдешь! Вот как далеко. «Ей же болтун», – улыбнулся солдат. Чего до них идти, до звезд-то? Ладно сейчас затянуло всё, а в ясную-то ночь глянешь в небо – вон они, горят, хоть в карманы собирай. Ну, не близко, да. Но, если взаправду по воздуху зашагать, уж к утру б точно обернулся.
   «Хосподи, хорошо-то как», – выдохнул Федька, наслаждающийся уютным шорохом летнего дождя. Нравилось ему служить солдатом. В тысячу раз лучше, чем плугом землю ишачить: и тебе харчи, и тебе жалованье. Не жирно, но зим за двадцать, глядишь, и на собственный надел накопишь. А хочешь – не копи, живи в удовольствие, поди узнай, когда Господь приберет. На тот свет мошну не захватишь. Одна беда в солдатской жизни – иногда приходится воевать. Федька в настоящем бою всего раз был. Схлестнулись с отрядом каких-то ягеллонов, если он правильно название запомнил. В общем, армией князька из соседней страны. В этом краю басурманской шантропы столько, что неводом всю не выловишь. Сеча была мама дорогая! Эти ягеллоны в железных доспехах как на конях припустили против их пехотного строя, так живьем полстроя и переехали. Народу полегло столько, что потом два целых дня хоронили. А Федьку ничего, уберег Господь.
   – Э! А вон там, – не к месту шепнул стражник, опять выдернув из интересных мыслей.
   – Отвянь.
   – Да правда, – повторил тот тревожно и ткнул пальцем в темноту под стеной.
   Мечтатель поднялся и напряг глаза, но разглядеть кого-то в чернеющей пустоши было невозможно.
   – Да не высовывайся!
   Во мраке виднелся лишь первый ряд черных стволов карликовых деревьев на фоне такой же черной земли, как вдруг сбоку донесся сдавленный выдох. Дозорные разом перевалились через зубцы с другой стороны. На прилегающей стене трое солдат с бердышами – всё по уставу. Однако двое стоят совсем уж близко друг к другу, чего по правилам быть не должно.
   – Ниче не видать, слышишь? Погляди, они там обнимаются что ли, иноходцы? – захихикал башенный стражник.
   И тут одна из теней вырвалась из объятий другой. Нет! Вывалилась, брякнув железным шлемом о пол.
   – Сами проверим или Шато позвать?
   На голос тень внизу обернулась, совершив взмах руками. Федька, потянулся к шлему, что лежал тут под ногами, и начал:
   – Дурак, тревогу труби… – как голова его вдруг дернулась, что-то туго стукнуло, а сам Федька упал.
   Другой стражник замер не понимая. Позвал. Присмотрелся, а Федька-то мертвый совсем лежит: короткая стрела для самострела торчит одними перьями из виска, а в руках железный шлем. Не успел надеть.
   Стражник вжался за зубец башни, как наконечник еще одной стрелы царапнул по камню, выбив окалину, и свистнул где-то в высоте. Сердце зашлось. Стражник цапнул с Федькиного пояса тревожный рог, придавил мундштук к губам и протрубил всей грудью в черное небо.
   В ответ в бастионе тут же взволновался колокол. По внутренней площади потекло незримое движение. Немногие гражданские поспешили запереть дома, а во двор выбежал Шато в полных доспехах – так и не ложился. Во дворе разожгли жаровни, разбавив сырую тьму жидким светом.
   Фигуры и тени суетливо метались в полумраке, как вдруг Тим краем глаза уловил движение. Рефлексы, точно чужая рука, вздернули щит, и на тот пал звонкий удар! Повинуясь обретшим свою волю мышцам, Шато ударил мечом в ответ. Противник вскрикнул и тут же захлюпал. Шато резко одернул меч, чтобы не получить по выставленной руке, но враг уже выронил оружие.
   Распростертый на земле человек был одет кольчужный доспех, и Тим легко опознал в нём одного из наймитов торговца, который покинул крепость, не побоявшись в одиночку ускакать через глухие земли. Вот теперь поступок представителя древнего рода обрел ясность. Тим огляделся и увидел еще нескольких дозорных на стенах, которые уже вступили в бой с лазутчиками, но ясно, что внезапная атака противника срывалась.
   – Много их внутри? – спросил Явдат, подбежав к Шато. Он на ходу накинул толстый боевой кафтан и пристроил на руку миндалевидный щит.
   – Думаю, не очень, дозор вовремя среагировал. Солдаты! Сбор! – выкрикнул Шато. – Явдат, черт тебя, опять с голой грудью на копья! Надень ты хоть кольчугу.
   – Конечно, милый! Сейчас отлучусь во свои покои, а потом, при параде, поприветствую налетчиков в их новой крепости, – изобразил он кривоватый поклон. Затем оглянулся, и взгляд его взлетел вверх. – Ох, п…
   Явдат бранных слов не любил, но тут вырвалось само. На Анне, самой высокой башне укреплений, возжегся костер, в свете которого над мерлонами замерцал сиреневый штандарт с белой птицей, вроде ласточки или стрижа. Неизвестный символ, то ли родовой знак взбунтовавшегося боярина, то ли штандарт наемного отряда, сейчас не важно, главное, что одна башня уже взята, а это мостик к скорейшему поражению.
   – Вот паскудье семя. Тимка, собирай остальных. У конюшен отряд лучников ждет приказа. Ворота заперты, а по стенам их вряд ли забралось много. Еще можем выстоять, но только если отобьем Анну.
   Помощник кивнул:
   – Они, похоже, в посолонь2 идут, к башне Берта. Я зайду с обратной стороны, через Вассу, и прижму их там.
   – Добро, – кивнул Явдат и громыхнул: – Сол-лдаты! На стену, стро-ем! За мно-о-й!
   Несколько стрел упали с неба. Противник стрелял не только из-под стен, но и прицельно, с занятой Анны и прилежащей стены.
   Тим взял оставшихся ратников, скинул забрало шлема со лба на глаза, и поспешил в другую сторону, поднялся через башню Васса и двинулся к приземистой и просторной башне Берта, предназначенной для размещения противоосадного орудия, вроде стационарной катапульты или арбалесты. Жаль, такого из Белхибара так и не привезли.
   Сражение стремительно разгоралось. Впрочем, благодаря выучке, ночная тревога не застала защитников врасплох. Военным приказом Его Высочества к пограничным войскам предъявлялись повышенные требования, так что непроверенных новичков в гарнизоне не имелось.
   Явдат мчался к осажденной Анне впереди всех, когда заметил пред собой тёмный силуэт, и лишь благодаря инстинктам закоренелого вояки успел уклониться от вынырнувшего из черноты меча. Не останавливаясь, он смёл противника, попросту подняв того на щит и перебросив назад себя! Тот рухнул и тут же получил удар от следовавшего за Явдатом солдата.
   Тем временем Шато со своими людьми беспрепятственно взошел на стены с другой стороны. На ходу он подобрал отряд лучников и еще несколько дежурных солдат – караульные посты внутри крепости сейчас были, мягко говоря, не нужны. По донесениям, на других участках пока было спокойно. К счастью, противник еще не успел добраться до башни Берта. Но, пройдя ее, уже на стене перед захваченной Анной, Шато пришлось столкнуться с основными силами противника, да еще подкрепления взбирались по прислоненным самбукам. Тяжеловооруженный отряд с вытянутыми щитами опасно разил копьями, держа узкий боевой ход стены.
   Под стенами крепости тьма шевелилась словно муравейник: вражеские солдаты толпились, стрел с неба сыпалось всё больше. План по захвату укреплений с помощью лазутчиков был отменен, началась осада. И вот к ней Серый Камень, несмотря на слово «твердыня» в названии, был совершенно не укомплектован. Пространство над крепостью полнилось гулом сражения: лязг металла, крики раненых, злобный свист стрел.
   Вражеские копейщики стояли строем шириной в четыре человека – сколько позволял здесь боевой ход стены. Соотнеся невеликие шансы на прорыв с неминуемым поражением в случае провала в защите Анны, Шато приказал атаковать!
   Он ринулся вперед, отразил мечом выпад копья и со всех сил ударил щитом в щит крайнего к мерлону врага, заставив того потесниться на несколько пядей. В спину Шато плечом уперся товарищ, за ним еще один и еще! Тим почувствовал, как по ноге, плечу, груди скользнули лезвия врага, но стальной пластинчатый доспех отразил все удары. На близкой дистанции копья противника оказались не так эффективны, хотя копейщики, стоящие в дальних рядах вражеского построения, опасно разили вперед.
   Как-то Тим с солдатами, линией в одного человека, вклинился меж копейщиками и мерлоном, но тут же понял: да, занять это место было стратегически важно, но позиция смертельно опасна, ведь сейчас он и его люди могут быть попросту раздавлены и сброшены под стены крепости. Не дожидаясь, пока противник это поймет, Тим проорал своим:
   – Дави! – и, упершись ногой в мерлон, выжал щитом на ряд противника!
   Сначала казалось, что отчаянная затея не работает, враг стоял скалой, по доспеху, по шлему опять заскребла острая сталь, но тут строй противника дрогнул. Один из нападавших оступился и, под натиском людей Шато, рухнул со внутренней стороны боевого хода. Дальше пошло легче, удалось сбросить еще нескольких во внутренний двор, где на врагов тут же набросились подоспевшие лучники. Сраженные наземь грузные воины не могли противостоять проворным кинжалам стрелков.
   Явдат с солдатами наступал со своей стороны на стену под Анной. Вскинув щит, он присел, секанув подхваченным в пути топором ноги сразу двух копейщиков. Одного, осевшего и опустившего щит, тут же настиг сокрушительный удар булавы, глухим звоном пробивший и железный капюшон, и череп. Командир не преминул воспользоваться брешью и атаковал второго открывшегося. Метнув топор и выхватив с пояса тесак, он нанес удар, под которым тело обмякло, и еще одним противником стало меньше.
   Поняв, что оборона прорвана, вражеские стрелки на стене прекратили огонь по внутренним помещениям крепости и бросились через Анну к Берте – башне на следующей секции. Секция Анны была освобождена, но прорыв этот стоил воеводе Явдату тридцати человек. Пробежав сквозь башню Анна, вражеские лучники попытались выстроиться на следующей стене, но в секунду, когда крайний из них натянул тетиву, руку его налету срубил прорвавшийся Шато! Люди, следующие за ним, принялись рогатинами отталкивать прислоненные врагом лестницы, по которым взбирались подкрепления.
   Успешно начавшаяся атака захлебывалась, перерастая в изнурительное осадное сражение. Объединившись, Шато и Явдат загнали остатки лазутчиков и передового отряда на верх башни Анна. Шато построил лучников, которые начали бить по врагу под стенами. Явдат воспользовался прикрытием подоспевших и силами малого отряда пробился на площадку Анны – той башни, на которой в свете жаровни мерцала белая ласточка. Расправа над захватчиками вышла беспощадной. Последним ударом командир перерубил деревянное древко штандарта, одновременно оставив знаменосца без пальцев; флаг пал вместе с последним врагом! Явдат схватил безоружного солдата за грудки и одной рукой швырнул с высокой башни. Его вскрик был заглушен победным кличем защитников, громыхнувшим над крепостью!
   Однако штурм продолжался. Шато командовал лучниками, распределяя их по башням и стенам для своевременного отражения натисков, Явдат защищал башню Васса и две прилегающие стены – самые слабые части этой твердыни, на которые пал основной удар.
   Стрелы свистели, люди кричали, металл пел! Всё же превосходная выучка гарнизона, ох, как дорого обходилась нежданным захватчикам.
   В долине под крепостью теперь мерцали огни целого войска! Шато старался даже не смотреть в эту зыбкую даль. Две, если не три тысячи против гарнизона, в котором нет и двух сотен! Да вот численность врага еще была не самым страшным, что увидит этой ночью молодой пятидесятник.
   Вдалеке вспыхнул пучок пламени. Поначалу выглядело чудно: из земли начал расти огненный стебель. Яркий шар с длинным огненным хвостом взмыл в воздух исполинской параболой, которая со стороны крепости виделась, как вертикальная линия. Грузно пролетев по дуге, пылающий шар низвергся во внутренние постройки крепости, моментально распространяя огонь! Но и это было не всё.
   – Таран идет! – донеслось со стороны западных ворот.
   В темноте его приближение было замечено только под вратной стрельницей. Массивная конструкция, толстые конопляные канаты толщиной в запястье, защита из железной черепицы – у защитников не было никакой возможности повредить его со стен или остановить.
   На миг у Шато даже опустились руки. И без того проигрышное сражение вдруг начало походить на избиение. Но грохот выдернул из забытья.
   Ударное бревно, сотворенное из целого ствола желтого дуба и укрепленное железным клином, отвелось назад, и тяжелый грохот болью отозвался в груди каждого из остававшихся защитников; стены вздрогнули протяжной вибрацией. Кто-то бросился к воротам, кто-то, наоборот, побежал прочь от этой машины. Второй удар, который, казалось, был отложен слишком уж надолго, ознаменовался шокирующим треском!
   Шато отправил людей к воротам, когда из долины вырвался второй пылающий шар. Этот угодил в стену, отчего крепость сотрясло до основания.
   – Навались!
   Солдаты телами припали к вратам, но страшные удары тарана крушили кованные металлом створки, разбрасывая людей, словно деревянных солдатиков; игрушечные человечки поднимались и опять бросали себя под сокрушительные взмахи тарана. Следующий удар пробил брешь в створке, через которую тут же полетели стрелы и дротики. Огненные метеоры, что вырывались из долины, били по укреплениям поразительно точно.
   Вместо того чтобы терять людей, удерживая обреченные врата, Явдат скомандовал отступление. Следующий огненный снаряд сквозным попаданием сокрушил донжон – башню внутреннего бастиона. Кирпичная конструкция зарокотала, оглушая звуки осады, и благородная высота главной башни низверглась пред врагом!
   Удар тарана с оглушительным треском проломил дубовую щеколду. Одна из створок накренилась, потом гулко ухнула и вздыбила облако пыли. В крепость хлынула волна противников!
   Явдат был вынужден отступать. Беглецы направились бастион, но с учетом числа раненых, отход замедлялся.
   Шато заметил уже давно, да всё не было времени обдумать эту мысль: лишь лазутчики и первые отряды осаждающих отличались хоть сколь-то унифицированным снаряжением и оружием, походя тем самым на настоящую армию. В зыбком свете жаровен тяжело было разглядеть, но те, с кем они сражались теперь, были одеты кто во что: рваные, грязные ватники, лютая кольчужная и железная ржавь; тут и там бессмысленно мелькал и княжеский орлиный герб, и герб бояры Зайца: белый заяц, стоящий на задних лапах и опирающийся черный топор, и выгоревший герб соседней западной страны, и даже несколько гербов халифатских эмиров. Полная бессмыслица.
   Явдат построил оставшихся перед бастионом, готовясь вступить в последнее сражение, но пехотинцы противника, не получая никакого приказа, вдруг прекратили наступление. Они замерли на месте и даже принялись потихоньку пятиться. Воевода недоумевающе смотрел нестройный ряд противника, едва освещенный жаровнями.
   – Бежим! – проорал вдруг Шато, да так зычно, что солдаты, точно током ударенные, взяли с места к бастиону!
   В ту же секунду горизонт от западной до восточной башни зарделся миллионом искр, а еще через секунды внутренний двор крепости накрыл шквал свистящих, шипящих огнем стрел! Плотная волна не оставила шансов несгруппированным отступающим отрядам. Раненые попадали на землю, вопя от пылающих ран, которые невозможно было затушить из-за смолы на наконечниках.
   Высокая, узкая дверь захлопнулась, тяжелый запирающий брус упал на врата внутреннего бастиона.
   Солдаты и офицеры, пытаясь отдышаться, осматривали остатки гарнизона засечной твердыни Серый Камень. Гулкая тишина кирпичной залы тут же наполнилась дымом и стонами раненых.
   Тим ошалело взглянул на свой щит: утыкан стрелами, точно дикобраз. Он бросил дымящий маслянистым дымом щит, возблагодарив Бога за спасение.
   Впрочем, остальным повезло меньше. Оказалось, что среди спасшихся почти половина имеют ранения, треть оставшегося гарнизона небоеспособна. Будто сам Сатана навел последний залп. Шато перевел взгляд на своего воеводу, и сердце его стиснулось. Немыслимо было то, что он видит! Под ключицей, в растущем буром озере росла молодым деревцем стрела. Она скользнула под углом и более не позволяла Явдату пользоваться правой рукой.
   – Ну что, друже? Поздравляю с принятием командования над крепостью, – сочувственно молвил Явдат, вдыхая дымный воздух широкими ноздрями. – Смотри, и проблема с пайкой решена.
   Шато помог командиру усесться в дальнем углу бастиона вместе с остальными ранеными. Сдавленные вдохи тянулись по зале тихим, но непрерываемым блеянием. Раненых кое-как перевязали плащами, скатертями и одеждой.
   – Видал чем палят? – спросил Явдат. – Что за огнеметная химера в долине?!
   – Да не химера. Это называется требушет. Метательная машина, как раз предназначенная для разрушения крепостей. Видел такие на родине. Говорят, что требушеты безнадежно устарели, скоро их сменят пушки с пороховым зарядом, но, как видишь, очень эффективные машины. Беда в том, что один инженер, который способен спроектировать требушет, а потом управляться с ним в ходе осады, стоит целого состояния! Даже на западе такого запросто не найдешь. Явдат, я думаю, это не налетчики и не наемный отряд. Это вторжение. Но кто?
   – Скоро узнаем. Сейчас нам, скорее всего, предложат сдаться.
   – И стать невольниками. Знать бы кто это такие. Без флагов, без хоругвей. По тактике не похоже ни на Халифат, ни на Страны Объединенного Духовенства, ни на ордынцев. А снаряжение их видел? Рвань! Словно всех сбродников с округи согнали.
   – Не хочу в неволю, – скривился Явдат. – Я-то думал, на родине помру, а не где-то, ай… – дернулся он, когда помощник приложил к ране полотенце, – не где-то на севере, в промерзлом руднике.
   – Может, тебя отправят на юг? – спокойно возразил Шато. – На юге тоже есть богатые копи. Да и куда тебе с таким плечом. Никчемный из тебя пленник получится.
   – Я-то ладно. Ты что будешь делать? – серьезно спросил воевода.
   – Уж точно не стану вкалывать на захватчиков, которые вторглись на нашу родную землю, – ответил он чуть громче, чтобы другие солдаты слышали.
   Явдат сбавил тон и почти шепотом:
   – Ты годный солдат, Тимушка. Пятидесятник. Авось, князь тебя выкупит. Не дури – сдайся. Не в тех годах ты, чтобы жизнь закладывать.
   – Ты меня, Явдат, знаешь, я…
   Явдат сразу и выдохнул: как же, уговоришь такого упрямца.
   За вратами бастиона вдруг раздался стук, можно даже сказать вежливый.
   – Во-но как! А чего б сразу-то не постучать было? – усмехнулся Явдат и тут же поежился от боли.
   С той стороны прозвучали слова:
   – Славные солдаты крепости Серый Камень. Ваша доблесть была оценена. Однако силы несопоставимы. Сдавайтесь. Сложите оружие и сдайте укрепление. Магистр Мстислав дарует жизнь всем, кто не противится его воле. Но учтите! Магистр не желает брать рабов и пленных. Потому каждый, кто не сдастся, будет казнен на месте, – голос звучал из-за двери приглушенно, но всё же достаточно громко, чтобы каждый по эту сторону мог расслышать это нехитрое предложение: жить или умереть.
   – Магистр Мстислав? – спросил Явдат. – Что еще за Петруха такой?
   – Первый раз слышу. Должно быть, всё-таки, какой-то восставший боярин? Но среди родов подкнязевых бояр я такого не знаю. Из опальных кто-то?
   – Магистр – это что, вообще, за звание такое? Западным отдает, поди, из курфюрстов? Или церковное?
   – Вроде бы в церковной иерархии такого нет, – с сомнением повел плечом Шато. – Кстати, видел штандарт, который был на Анне?
   – Птичка какая-то?
   – Птичка, – задумчиво повторил Шато. – Это не птичка, а белый мартлет. Безногая ласточка. Отчаянный и очень сильный знак. У мартлета нет дома, нет семьи и нет пути назад. Есть только цель, в стремительном полете к которой он готов сгореть дотла. Мартлету нечего терять, он сражается, не зная страха. А ноги ему и не нужны, поскольку он никогда не садится на землю и не отдыхает. Мартлет гордо летает всю жизнь и сражается до победы или до смерти. У нас, на западе, это в том числе знак четвертого сына в семье, которому не досталось ни наследства, ни должности.
   – Думаешь, всё-таки вторжение? Я-то думал, шарашины с Халифата придут, ведь со Странами Объединенного Духовенства мы вроде дружим?
   – Какая там дружба, – покривился Тим, – улыбка с ножом в рукаве. Другое дело, что великий князь сегодня нанимает на западе армию, чтобы противостоять растущей угрозе со стороны Халифата и Орды. А других серьезных армий на континенте просто нет. Разве что какой-то мелкий аристократ решил поиграть в войну. Ну задаром этот выродок нас не возьмет.
   Шато встал, поднял с пола свой меч и снял со стены штандарт крепости Серый Камень – голова пса на зеленом фоне. Эмблема пса в геральдике обычно означает терпение и бесконечную преданность, так что Шато воззвал к солдатам, к каждому, кто способен держаться в строю!
   Он призвал сомкнуть ряды подле своего последнего командира! Сегодня захватчики узнают, что славный народ не сломить духом. Что каждый солдат хранимого Богом Княжества сражается до последнего вдоха! Что за каждую пядь, за каждый вершок земли захватчикам придется пятикратно проливать кровь.
   – Помните, братья! Храбрость крепче стен стоит! Коль суждено нам завершить земной путь, так отойдем же с триумфом! С честью верных, достойных вечного почета защитников родной земли! И пусть Белые Боги с улыбкой встречают своих сыновей! – он ударил флагштоком о пол, и этот бравый звон громыхнул в бастионе и отдался в сердцах. – Встаньте же! – воззвал воин, серебряные доспехи которого переливались в свете рыжих факелов.
   Пламенная речь вдохновила солдат, да так, что даже у старого Явдата защипало глаза. Молодой командир со штандартом в руках даже в безнадежной ситуации сплотил вокруг себя защитников крепости, которых к сему моменту осталось около двух десятков.
   Затаив дыхание, они ждали, когда на двери обрушатся беспощадные удары тарана. Меч, стерла, топор – каждый думал, как будет выглядеть его конец, но отчего-то рядом с этим сияющим командиром было не страшно. Сколь эфемерна смерть! Как страшна костлявая издали! Но солдаты уже приняли ее, а потому страха и сомнений в их сердцах не осталось.
   Секунды тягостно истекали. Застывшее время обволакивало защитников. Внутрь просачивался густой запах гари, но снаружи было удивительно тихо.
   – Время вышло, – раздалось по ту сторону.
   Отлагательств не случилось. В просветах дверных створок блеснуло молнией!
   Шато заметил, как невесомый пепел на полу качнулся и неестественным движением подался к дверям. Миг оглушительной тишины.
   Вспышка! Грохот!
   Дубовые двери, выдавленные взрывом, распахнулись, словно бумажные! Одна из кованных железом створок сорвалась с петель, пролетела через залу и рухнула в угол, где, скучившись, лежали раненые. Воины, вставшие на стражу вместе с Шато, оказались оглушены, сбиты с ног ударной волной, которая вмиг погасила все факелы и свечи внутри.
   Они остались в темноте.
   А когда дым рассеялся, в оголенной арке, где ранее были врата бастиона, величаво стоял единственный человек в черной робе. Длинные его волосы веяли в потоках трепещущего воздуха, в котором теперь блуждал прохладный колдовской аромат.
   ***

   День спустя

   Усталая стежка следов тянулась по пыльной дороге. Каждый отпечаток правой ступни вытягивался вперед хромой полосой. Путник специально выбрал этот безлюдный, окольный маршрут. За два дня пути ему встретилась лишь пара бродяг, удивленных глаз которых он старательно избегал.
   Неподалеку послышалось журчание. Он спустился к худому, заросшему тростником ручью.
   Покрытый сажей шлем безвольно бряцнул о землю, стальные наколенники ударили илистый берег. Губами он припал к поверхности, разогнав стаю беспечных мошек. Мутная вода с привкусом земли покатилась по горлу.
   Изможденный, он поднял глаза, взглянув в ясное небо цвета морской волы – такое же, как пару дней назад. Снял перчатки, окованные тонкими металлическими пластинками, вытер рот запястьем. Вода притупила изнуряющий голод. Несколько раз он глубоко вдохнул, затем поднялся, но по привычке ступил на правую ногу – острая боль пронзила конечность. Рыцарь оступился, снова пав на землю. Закусил губу, он сжал кулаки, пережидая пока отступит боль. Со злостью ударил по земле.
   «Почему бы просто не умереть? Дальше всё равно ничего нет». Не после того, что; он сделал.
   При нём нет оружия, нет денег и провианта, а звание, если и сохранено, то он более не достоин его носить. И всё же есть еще нечто, которое ему должно сделать, прежде чем покончить с собой.
   «Сла;бо, – усмешкой шепнул кто-то над ухом, – слабо ты себя терзаешь, предательская душонка».
   Но это ладно, это ничего, пусть бормочет. Тим уж давно перестал обращать внимание на этот тонкий, словно шипение змеи, голосок, поселившийся в его голове. Его разум просто устал, ослаб после случившегося, вот и мерещится всякая чертовщина.
   Засечная твердыня Серый Камень пала. Учитывая, сколь организованно действовал враг, скорее всего, об этом еще никто не знает. Гонцы, отправленные перед началом осады, скорее всего, не смогли пройти через блокадное кольцо. Тим сам лишь божественным проведением пересек его в темноте, когда армия захватчиков, после взятия укреплений, пришла в движение.
   Звягова застава должна быть поблизости. Тим рассчитывал, что ему попадется гостиничный патруль или ямская повозка задолго до того, как он доберется до этого места, но пока ему не суждено было исполнить последний долг.
   Он подтянул к себе отяжелевший стальной шлем с забралом. На внутренней стороне подбивки красовались вышитые значки: «Тим Шато». Воин глядел на черточки, а те лишь скалились в ответ угловатыми стежками. Девушка, что сделала вышивку, навсегда осталась в той крепости.
   Рыцарь подобрал рукавицы, поднялся с колен и возвратился на дорогу. Каждый вдох, что он совершает столь незаслуженно, должен хоть как-то послужить долгу.
   Путь его пролегает через равнины и заводит в степь. Он беспечно пересекает небольшое болото, рискуя быть утянутым в трясину под тяжестью доспеха. Правая нога чувствует себя всё хуже: сначала ее жгло, затем сковала тупая боль, теперь навалилось онемение.
   Но так ему и надо! Голосок нашептывает верно. Так и подобает страдать этому негодному солдату.
   К вечеру, когда тени вытянулись, а густой свет солнца стал напоминать гречишный мед, Шато выбрался на солдатскую лесную тропинку, ведущую к заставе. Шел совсем медленно, волоча за собой больную конечность. Доспех его скрипел и надрывался, однако он же, вопреки своему весу, словно бы придавал воину необходимую для такого похода стойкость.
   Впереди послышались голоса. Он рухнул наземь, глухо хрустнув сталью.
   ***
   Командир Звяговой заставы уже отправился ко сну, когда в избу постучал молодой десятник.
   – Воевода Степан! Человека подобрали, на патруле, еле живой.
   Тот свел суровые кустистые брови, пригладил пятерней окладистую бороду и отмахнулся:
   – И пошто он нам тут? М-м, ладно, положи где-нибудь. Утром прогоним, нечего бродяг подкармливать.
   – Так… – начал солдат, заглядывая в щелку закрывающейся двери. – Зброя у него чудная, под низом кольчужка, а поверх весь укладом цельным окован. Иди сам побачишь, вдруг то вельможа иноземный?
   Воевода хотел было прогнать назойливого десятника, да задумался.
   – Зброя чудная? Аки колонтарь мой воеводский?
   – Да колонтарь-то мелким железом куется, а тут вся грудь с цельного листа. Помнишь, в том году западный шельмильер тут проходил в железном обладунке. Такой же!
   – Шевальер, – поправил воевода. – Эт на западе так витязь так зовется. – Такой же, говоришь? – не поверил воевода. – Цельножелезный? А ну побачим! – перехватывая забавный нижне-княжеский выговор десятника, ответил воевода.
   Степан накинул боевой кафтан и проследовал с солдатом по внутреннему двору заставы до навеса, под которым положили диковинного воина. На настиле, как и описал десятник, лежал без сознания молодой воин не великого, но крепкого сложения, полностью окованный железом. И не было ни единой лазейки в этой причудливой броне. Сам доспех, однако, оказался местами обожжен копотью, а местами по металлу натравило голубые волны ожогов.
   – А с ногой что? – спросил Степан, рассматривая подгоревшую плоть и покореженный металл сабатона.
   – Знать бы. Железо аки бересту подёрли. В огне кипятили?
   Командир глубокомысленно покачал головой и направился прочь.
   – А делать-то что, Степан? Кинуть его прочь? А обладунок, может, тогда себе оставим? Красивый.
   – Я те выкину! – резко обернулся воевода и подошел вплотную к десятнику. – Лечить! Всеми силами лечить. Чтоб мне провалиться, если это не Тим Шато, помощник старика Явдата из Серого Камня на границе!
   Десятник распахнул глаза от удивления:
   – Того самого Явдата?
   – Самого. Так, еще вот, – кивнув самому себе, сказал воевода. – Отправь-ка всадника пошустрее до Серого Камня. А лучше двух и порознь. Пусть проверят, как там дела. И на ночь дозор. И егерей конных в леса до самого гостинца.
   ***
   Неспокойные сны терзали разум израненного солдата, наполняясь то черной темнотой, то громом и молниями, то каленым железом, что бурлит в пунцовых озерах и льется огненными водопадами. Тим бежал куда-то, из последних сил перебирая чугунными ногами. И вдруг, в этой темноте, сотканной из густого едкого дыма, во взвившемся столбе пламени возник ее образ!
   Глаза ее были красны точно кровь, алебастровая кожа сияла в рыжих всполохах кипящего огня, волосы спадали по плечам жидкой латунью. Она обернулась, оскалилась нечеловеческой клыкастой улыбкой, сделала шаг навстречу, потом еще один, а потом ринулась к нему на всей скорости! Тим хотел побежать, да ноги по колено увязли в расплавленной магме! Шато беспомощно закрылся руками, но демоница прыжком ворвалась в его грудь, обжигая тонким раскаленным клинком!
   Мир угас и одно только имя мелькнуло в сознании: Алекто.
   О том, кто такая Алекто, читателю, конечно, известно из моей первой истории, посвященной героям. Коль читатель с таковым незнаком, довольно будет знать, что она – дитя Правой Башни, божественного сооружения, целью которого стало восстановление баланса трех миров любыми средствами.
   ***
   По пробуждении Тим и вовсе не чувствовал, что проспал ночь и половину следующего дня. Грудь горела ожогом, покрывшимся волдырями. И Тим знал точно, что это ранение он получил не в ходе осады своей твердыни.
   – …Куёлда! – с досадой ударил по колену воевода Степан, когда дослушал рассказ пришедшего в себя Шато.
   Груда доспехов, от которых его с трудом освободили солдаты заставы, лежала в стороне. Непривычная легкость клокотала в теле без их веса.
   – Так всё и было, воевода, – подтвердил Тим, через силу втянув из миски густой цыплячий бульон, затем виновато поглядел на ногу, заботливо перемотанную чистыми бинтами. – Мы держали крепость сколько могли, но тяжелые осадные орудия не оставили шансов. А когда последние защитники были загнаны в старый бастион, враги и вовсе применили колдовство.
   – Ой пятижопие ендовое, – болезненно простонал воевода, – колдунов-то нам тут только не хватало! Уверен, что кощун?
   Шато несмело кивнул.
   – Требушет иначе стреляет, такой там тоже был. Но двери бастиона будто бы разорвало на части, а вот человек позади них даже и не думал отойти от взрыва. Кощун, сомнений нет.
   Степан ругнулся еще раз, потом вновь воззрился на помощника воеводы Явдата с ожидаемым вопросом:
   – А ты-то как спасся?
   Шато секунду помолчал.
   «Он тебя казнит! Казнит даже без суда, как только узнает», – насмехаясь, прошипел невидимый голос над его плечом. Тим посмотрел на теплый бульон, что согревал ладони, поднял глаза, столкнувшись с внимательным взглядом воеводы.
   «Да просто поведай любую небылицу. Ты-то точно знаешь, что опровергнуть твои слова будет некому. К тому же этот старик тебе верит».
   Шато набрал воздуха и рассказал о том, что после ворожбы, когда пали ворота внутреннего бастиона, внутрь вошли вражеские солдаты. Сдаться больше не предлагали, пленных не взяли, тяжело раненных зарезали на месте.
   – Кто был на ногах, их вывели во двор и построили в линию перед широкой плахой. Мы думали, будут головы рубить, – изрек Шато, сотворив знамение. – Господи Боже, лучше бы рубили…


   ***

   Вчера, после осады, Серый Камень

   Мрачный двор крепости скупо освещали закопченные жаровни, наполненные свежими дровами. Дерганые тени воровато метались по осажденной крепости, однако вражеских солдат внутри оказалось совсем немного. Каждому защитнику связали руки за спиной и зачем-то нацепили тугие повязки на глаза. Вместе с солдатами твердыни тут попались и миряне, которых, по неписаным правилам ведения войны, вообще не положено было казнить наравне с бойцами.
   Всех выстроили в линию пред не пойми откуда взявшимся круглым алтарем с руническими письменами – Тим увидит его очень скоро.
   Поразительная, даже паранормальная тишина царила в осажденной крепости, дождь прекратился, и лишь взволнованный порывистый ветер терзал из стороны в сторону пламя в старых жаровнях. Вражеские солдаты вели себя дьявольски организованно: никто не грабил, не насильничал, не учинял беспорядка. Деревянные постройки, что загорелись во время штурма, быстро потушили и, судя по стуку молотков, захватчики уже приступили к ремонту и переустройству крепости под свои нужды. При этом оккупанты не переговаривались и даже не получали команд от своих старшин.
   Такое нехарактерное поведение поразило Шато. Покорно сняв шлем, он зажал его в руках. Руки свели за спиной, связав запястья, но не посчитали нужным забрать из них головной убор, словно бы на то просто не было отдельной команды. Впрочем, сейчас, со связанными руками и повязкой на глазах, помощи от бацинета не было никакой.
   Едва колонна пленников двинулась, кто-то легко ударил его в затылок. Не придав тому значения, Тим исполнял короткие команды захватчиков. Построенных защитников передвинули еще на пару аршинов, и на очередном шаге кто-то снова ударился лбом прямо в узел на затылке Шато, из-за чего повязка на глазах слегка сдвинулась.
   Сотню и тысячу раз Тим пожалел, что кто-то, чьей персоны он так и не узнал, в порыве своей отчаянной преданности помог ему увидеть происходящее! Первого бойца вывели из колонны и уложили спиной на широкий алтарь, над которым висели таинственные четки, отдававшие блеклое сияние.
   Руки солдату приковали к железной перекладине. Один из вражеских командиров, не предаваясь чинным церемониям, выполнил в наивысшей мере ужасающий ритуал: он прислонил к груди пленного железный кол и с размаха ударил молотом с другой стороны! Мышцы напряглись, стальные цепи натянуло струнами, однако солдат не издал ни звука. Шато остался единственным, кто видел последние секунды его жизни и кто знал, что ожидает остальных.
   Когда тело обмякло, казненного отнесли во тьму, а к алтарю подвели следующего. Процедура повторилась в точности; киянка звонко тюкнула по окровавленному колу – еще одна жизнь угасла в глухой ночи.
   «Тюк», – прозвенело над мертвой крепостью в третий раз. Затем в четвертый…
   Очередь продвигалась медленно, но перед Шато уже осталась лишь пара человек. Серебряный кол с таинственной филигранью, исполняя свое дьявольское предназначение, тонко звенел вновь и вновь.
   И до сих пор ни один из казненных не позволил себе опозорить воинскую честь болезненными криками. Сердце первого помощника воеводы колотилось столь быстро, предчувствуя клин, нагретый кровью братьев по оружию. Но горе побежденным! В эту ночь пятидесятник Тим Шато – единственный, кто видел всё, что творилось в крепости. Единственный, кто мог что-то предпринять. Единственный, кто ничего не сделал.
   И сложить бы ему голову там же, как и подобает достойному воеводе: в своей крепости, со своими солдатами да на земле, пусть не родной по рождению, но за двенадцать лет ставшей всецело родной по духу. Однако трусливая паника овладела разумом, когда очередное тело сняли с алтаря, залитого густыми ручьями. Холодный, жидкий страх заслонил собой и честь, и долг, и совесть. Один из вражеских командиров, исполнявших безумный ритуал, приблизился к Шато – замешкался на секунду, когда столкнулся с широко распахнутыми голубыми глазами приговоренного! Шато сжался пружиной и во всю дурь вмазался лбом прямо в нос опешившего противника – тот аж навзничь отлетел!
   Ноги налились чудовищной силой, понесли прочь, да так быстро и легко, словно был то не воин в железном доспехе, изможденный осадой, а атлет в легких беговых сандалиях.
   Он помнил каждую кочку, каждый камешек на дворе своей крепости, и каждый его шаг был столь стремителен! Повязка спала на шею, и теперь он видел без ограничений. Десять шагов до вратной стрельницы с разбитыми воротами. Впереди никого!
   Разум его пуст и одержим лишь побегом. Но отчего же никто не кричит, не поднимает тревогу? И даже стрелы не настигают спину! Глупая, даже подлая мысль скользнула в уме: а пусть стреляют! Пусть попробуют, нагрудник этот стрелой не взять – проверено.
   Пять шагов. Свет возгорается позади!
   «Топ-топ-топ», – ударяют сабатоны по влажной земле, как вдруг под правой ногой мелькает светлячок, и Шато неминуемо на него наступает. Мощнейший взрыв! Слепота. Невесомость.
   Земля ударяет в грудь, вырывая из секундного забытья, подбородок бороздит землю! Ногу обдало кипящим огнем, но Шато еще не чувствует боли. Веревка на запястьях истлела в горячем взрыве. Не осознавая, что происходит, он накось накидывает шлем, который каким-то чудом удержал в руках, и бросается сквозь ночь по пустырю. Не видя будущего впереди.
   ***

   Ныне, Звягова застава

   Завершив рассказ, Шато сокрушенно посмотрел на воеводу Степана.
   – В общем…
   «Еще омерзительнее, когда рассказываешь сам, – раздраженно фыркнул голос в голове. – Лучше бы просто соврал. На что ему твоя правда?»
   – В общем, прикажи рубить голову, воевода!
   Степан исподлобья стрельнул глазами, всё поглаживая свою окладистую бороду:
   – Умом поехал?
   – Нет. Предателей, согласно Военному приказу, варят в кипятке. Вот! Так надлежит быть.
   «Да ты прямо нарываешься, – хихикнула демоница. – Славно будет поглядеть».
   – Ты не умничай, – качнул головой воевода и поднялся с табуретки. – Уж если на то шло, то это изменников кипятят, а дезертиров велено подвешивать под ребро. Ты ж ученый вроде?
   – Тогда…
   – Да вот тебе, видел? – ответил Степан, показав дулю. – Чтоб я Явдатова мальца как шваль безродную рассудил? Да меня Явдат с того света достанет! – погрозив кулаком потолку, сказал он.
   – Но я сбежал! – добела сжимая кулаки, возразил Шато. – Я, командир! Из своей же крепости! Бросил…
   – Заглохни, – прохрипел воевода. – Помереть успеешь, за это не болей.
   Степан прошелся из стороны в сторону по шатру, в котором разместили беглеца.
   – Так-так, – потирая нос-картошку, раздумывал он. – Значит так, первый помощник воеводы. Поскольку твой командир преставился, принимаю тебя под свое служение и приписываю к Звяговой заставе. Возражения есть? Нет. Ты ж пятидесятник, получается? Пятидесятником и беру. Я, правда, сотник, но это ничего, будет у меня и третий пятидесятник, авось, не лопну. Бумагу потом спишем, а… молчать! – отрезал он, когда Шато собрался возразить. —Гонцов я уже разослал. И наместник Заяц, и даже великий князь скоро будет в курсе, что у нас тут на юго-западной стороне творится, так что свой основной долг ты выполнил. Даст Перун, это и правда окажется мелкий бояра или самовольный дворянин с запада, вздумавший поиграть в войну. Но если это Халифат или еще кто… ох, тяжело земле-матушке придется.
   – Воевода, я не думаю, что это случайный набег. Солдаты, с которыми мы сражались… они были не обычными. Не придал этому значение сразу, но они будто бы и не люди вовсе! В жизни не видел, чтобы рядовые себя так вели.
   – Я тебе сказал, завязывай думать. Имеется, право, дело, которое абы кому не поручить. Думать в нём не надо, а вот соображалка пригодится.
   – Эй, воевода Степан! – сунулся в палатку взволнованный, розовощекий молоде;ц, видимо, из десятников, и помахал конвертом. – Побачи, ямской тут лист доставил, сказал, что срочно, – с веселым нижне-княжеским выговором обратился он.
   Степан взял конверт и кивком головы отпустил десятника. Затем прочел письмо. Задумался.
   – Да-а… вот видишь как? – загадочно обратился он то ли к Шато, то ли к самому себе. – Так, поешь-ка хорошо. Тряпье твое отстирали, вон лежит, воняло собачьим говном. Там лохань, приводи себя в порядок, готовься к большой дороге. Всё. Через пару часов обернусь, – кивнул он и вышел прочь из палатки.
   Демоница, которая всё это время присутствовала в шатре, проводила воеводу взглядом и снова взглянула на Шато алыми, как свежая кровь, глазами. Ему жуть как страшно было смотреть в угол, из которого в него впиявились эти две красных, немигающих зеницы. В тайне Тим надеялся, что воевода вот-вот обернется, увидит это чудище, бросится на него булавой и уничтожит. Но душою понимал: лукавая тут именно по его тощую душонку.
   Теперь, когда воевода оставил их наедине, в немигающем взгляде демоницы прочлась и снисходительная усмешка.
   «Интересный ты человек, Тим Шато, – низковатым голосом прошуршала она. – О своем дезертирстве с охотой поведал, хотя вполне мог и смолчать. А вот о том, что казненные кровавым ритуалом солдаты, несмотря на пронзенные сердца… вскоре встали на ноги и пошли, решил умолчать?»
   Тим не выдержал, швырнув миской супа в угол! Сжал кулаки, безнадежно старясь не думать и не видеть это потустороннее существо, которое становилось всё реальнее.
   ***
   Вернулся воевода Степан даже ранее, чем обещал да не с пустыми руками.
   – Явдат когда-то говорил, что ты с местными ладишь, – подступил Степан издалека.
   Он вынул из-за пазухи сложенное в несколько раз письмо, скрепленное его личной печатью на сургуче.
   – Уж когда как не сейчас этим воспользоваться. Уж кому как не тебе, – с загадочной интонацией проговорил он.
   – Чем воспользоваться, воевода?
   – Вот это! – он протянул конверт. – Нужно доставить в деревню Талица. Знаешь, где это?
   – На северо-востоке отсюда. Две деревеньки: Верхняя и Нижняя Талица, но фактически… – оборвался он, припомнив давешний разговор с Явдатом. – В общем, был там пару раз. Мы даже хотели попросить у этой деревни помощи в содержании гарнизона из-за недостатка пайки, – ответил солдат, но скоро задумался, опустив взгляд на свою ногу, перебинтованную от ступни до паха: – Воевода Степан! Прикажешь насмерть стоять перед врагом – ни на шаг не отступлю, но помилуй, какой же из меня скороход?
   – За какое время сможешь туда добраться? – спросил командир, будто и не слышал вопроса.
   – Если выйду прямо сейчас… – Тим осторожно потрогал изувеченную конечность, – несколько дней, воевода, несколько дней.
   – А верхом?
   – Хм, могу поехать по гостинцу, который ведет в село Уступ, а потом свернуть и срезать через лес, выиграв несколько часов хода. Если в седле нога не будет меня задерживать, то доберусь ближайшей ночью, может, даже сегодня вечером.
   Степан кивнул.
   – Возьмешь, значит, у нас в стойле доброго коня и во весь пот туда! Когда доберешься, отдашь письмо старосте деревни, последние лета им был старик Щука. Мой… мой старый друг. Ты, конечно, парень учтивый, так вот про манерность можешь забыть. Если потребуется, можешь даже вломиться к нему в дом. Уж не думай, увидев содержание письма, староста не осерчает за ночной визит. Да, еще! Письмо только в руки старосте! Бестолковые вопросы будут?
   – Воевода, а… дальше-то? После вручения письма, мне вернуться в расположение заставы?
   – Хех, – усмехнулся Степан, приглаживая бороду. – Коли с юга армия прет, тут уже и заставы может не остаться. Ты, значит, когда письмо доставишь, поди, сам сдумаешься, куда тебе, удальцу такому, податься. Учти, это не военная переписка. Можно даже сказать, что письмо неофициальное. Хм, – он сосредоточенно нахмурил лоб. – Вот! Таков, значит, и будет мой тебе приказ: доставь письмо старосте деревни, а далее, – он продолжительно выдохнул, – живи по своей совести.
   С этими словами воевода одарил Шато отеческим взглядом и вышел из шатра, оставив последнего в полной растерянности. Приказ по содержанию и на приказ был не похож.
   «По совести?» – еще раз повторил Тим. Однако задание было получено, и воин без раздумий приступил к сборам.
   «Легко же отделался, – промурлыкал голос будто бы за спиной, но сейчас демоницы не было видно в шатре. – Повезло!»
   – Проклятье, нечистая! Замолкни!
   «Сколько еще раз удастся сберечь свою жизнь за счет других? Ты ведешь счет?»
   – Откуда ты взялась?! – закричал он, даже не опасаясь, что кто-то может его услышать. – Что ты такое? Зачем засела у меня в голове?! – Тим прижал пальцы к глазницам, надавив до боли, затем треснул себя кулаками по вискам, чтобы заглушить голос. – Исчезни! Уходи!
   Спустя минуту он с клекочущим в груди, знобким чувством открыл глаза: знакомые гарнизонные звуки, ржание лошадей. Так страшно снова услышать этот сладковатый низкий голос. Впрочем, вспоминать, что на самом деле произошло на днях в Сером Камне, было ничуть не лучше, ведь смертоубийства на алтаре с сияющими четками были не концом, а лишь началом. Снесенные в кучу солдаты в скором времени и правда вставали один за другим, но уже не людьми, а подлинными ожившими мертвецами.
   Тим пока не мог принять эту мысль, потому сосредоточился на более насущном, попытавшись занять голову делами. Первым делом он, как смог, привел в порядок доспех: напильником, щипцами и молотком выправил раскуроченный металл на правом набедреннике и сабатоне так, чтобы зазубрины не впивались в тело, протянул все крепления, в нескольких местах свел звенья кольчуги – с головой ушел в работу. Пусть ненадолго, но милое сердцу занятие заставило позабыть невзгоды.
   Отстиранный плотный поддоспешник: пуаны, шоссы, гамбезон, койф, скроенный на западный манер, обтянул тело. Поверх легла кольчуга. Наконец он закрепил одну за другой части стальных пластин: сабатоны, поножи, нагрудник, латную юбку, горжет с плечами, наручи. Протянул шлейки и ремешки. Подтянул рукавицы и вышел из палатки, удерживая шлем под мышкой. Не утаить, гордость так и взыграла за свое детище, ведь доспех, даже после всех испытаний, оставался превосходным. Добавь на шлем яркий плюмаж из перьев, накинь фиолетовый, ну или хотя бы красный налатник, да щит с родовым гербом в руку – будет вылитый герцог или барон. Но и так, без украшений, будто бы тоже дворянин, только разорившийся. Или, даже еще лучше, отказавшийся от праздной жизни ради высокой идеи. Странствующий рыцарь! Тим слыхал, что на западе такие встречаются. Живут чем Бог послал, и нет им большего счастья, чем скитаться и творить на грешной земле богоугодные дела во славу Спасителя.
   Покопавшись в арсенале заставы, он приглядел удобный шестопер на удлиненной рукояти и был готов. Из-за травмированной ноги новоиспеченный почтальон шагал не ходько, однако знания в механике доспеха помогли путем несложных манипуляций жестко зафиксировать коленный сустав и ступню – эти части доспеха остались теперь почти неподвижны, что давало больной ноге необходимую стойкость.
   У ворот стоял десятник, придерживающий мышастую3 лошадь по прозвищу Кукушка. Колченогий рыцарь кое-как взгромоздился верхом.
   Разумеется, ситуация выглядела странно. Шато ума не мог приложить, какая информация может содержаться в неофициальном, но столь срочном письме и почему именно ему поручено задание. Почему именно сейчас, когда на счету каждый меч, его, пятидесятника и ветерана княжеских военных кампаний, отправляют в сторону от противника, да еще с приказом, который фактически освобождает от участия в боевых действиях?
   Но это не имело значения. После падения Серого Камня, после всех угасших пред его глазами жизней, после дезертирства, опустошение в душе лишило Тима обычной человеческой воли – пытливой, въедливой, стремящейся сыскать смысл даже в самой бестолковой деятельности. Хоть доставить письмо, хоть отправиться в Навь – разницы не было никакой. И даже демоница, что неустанно преследовала его, воспринималась лишь очередным несчастливым, но вполне заслуженным событием.
   Вскоре прилесковую тропинку, ведущую от заставы на север, пробили подкованные копыта. Ни одному человеку не захотелось бы входить ночью в лес, через который Шато намеревался сократить путь. В последние годы Тим много раз слышал истории, мол, в глуши, особенно ночами, стала твориться настоящая бесовщина. Кого только не видали рассказчики: покойников оживших, чудовищ из забытых сказок, колдунов, русалок, василисков и кикимор. А уж сказов о том, как лешие измываются над одинокими путниками, набралось хоть соли.
   Он шел короткой рысью по песчаной дороге, самонадеянно полагая, что успеет пройти значительную часть пути еще до наступления сумерек, а потому то и дело подгонял Кукушку.


III

   Лес под Нижней Талицей

   Голова шестопера дугою рухнула на костистый позвоночник зверя, по твердости сравнимый с камнем! Животное взвизгнуло, тут же потерявшись в преследующей тьме. Всадник в железных доспехах мчался через штормящий ночной лес. Стальные нити молний вились по небу, крупные капли сыпались с крон нескончаемым потоком.
   Копыта стучали, взрывая мягкую землю, хриплое дыхание лошади било струями пара. Рычание преследующей стаи то удалялось, то настигало неукротимо. Но вовсе не от этих голодных волков спасались Тим и Кукушка.
   Солдат гнал во все силы, маневрируя меж деревьями. Молнии брызнули в небе и на мгновение озарили атакованные ураганом ветви деревьев. Впереди, в дерганной вспышке Тим снова увидел его!
   Мороз так и схватил сердце. Солдат, привстав в стременах, надавил на шенкель и потянул узду, веля Кукушке взять вправо. Заставлять ее, впрочем, было без нужды: она еще раньше Тима замечала нечеловечески высокую, черную тень, которая, хотя и не совершала ни единого шага, вновь и вновь оказывалась впереди, притом всякий раз ближе. Лошадь шарахалась от этого рогатого лиха так, что Тим только и успевал переместить центр тяжести, чтобы удержаться в седле.
   Спасаясь от чудища, Шато и Кукушка уклонялись и от атак волков, не позволяя обойти себя с флангов, но словно некая мистическая сила привела сюда эту разъяренную стаю и теперь понуждала к остервенелому нападению. Проносящиеся мимо ветви смешанного леса хлестали по стальному шлему с поднятым забралом, но замороженное дождем лицо воина давно онемело перед ударами.
   Всадник скакал вдвое быстрее, чем по тракту, хотя изначально намеревался дать Кукушке отдых на этом промежутке пути. Один из волков улучил момент, сумел уцепиться Кукушке за голень. Та взбрыкнула, и лишь глухой хруст шмякнул позади – волк отлетел прочь ударом копыт!
   Проливной дождь размягчал лесную почву, отчего та становилась всё менее пригодна для скачки. Тим чувствовал, что силы Кукушки на исходе и та может сдаться в любую минуту. За спиной снова раздался… нет, вовсе не волчий вой – не то звенящий гул, от которого трепетали мелкой дрожью ветви, не то даже голос; протяжные слоги невозможно было разобрать, но кровь так и стыла в жилах от этого пронзающего чащу звука.
   Единственный путь спасения – как можно скорее покинуть леса, заехав в Талицу. В деревне есть часовня, а значит дома освещались от нечисти божественным словом. Там чудищу не ступить, надеялся Тим. Если расчеты его верны, до деревни осталась всего пара верст.
   Будь дело в одних волках, солдату не было бы угрозы: сталь доспеха вряд ли придется хищникам по зубам. Однако в темноте да с травмированной ногой, ох, не уйти ему от преследователей. Точнее, преследователя – чем бы он ни был.
   Копыта проскальзывали по земле, и в момент атаки очередного зверя, когда Тим, склонившись набок, снова совершил взмах булавой, под копыто ударил выступающий дубовый корень. Раздался жалобный визг волка, получившего свой удар, но лошадь под воином вздрогнула – он ощутил ее страх, когда твердая поверхность исчезла из-под копыт. Тим подобрался, вжимаясь в седло, они летели по воздуху одну невообразимо долгую секунду, после чего с размаху врезались в сырую землю! Земля, вода завертелись.
   И стало тихо.
   Капли звонко брякали об укладный доспех.
   Тим поднялся. Атака прекратилась, но он чувствовал их голодное присутствие. Сокрытые темнотой хищники медленно сжимали кольцо. Тим с болью в сердце взглянул на лошадь. Чудо, что Кукушка не переломала ноги в таком падении, однако обломок древесного сучка вонзился ей меж ребер, обрывая все шансы на продолжение гонки. Она лежала на земле смиренно, ожидая своей участи. Горячее, мощное дыхание шло струями пара, большие глаза с белым ободком жалобно глядели то на Тима, то по сторонам; пораненный бок блестел.
   Тим взвесил в правой руке булаву, левой провел по кинжалу на нагрудном ремне, готовясь к сражению. Появилась идея: оставить лошадь и бежать. Голодным волкам, учуявшим запах крови, конечно, интересна именно Кукушка, а не закованный в железо человек. Однако эту тщедушную мысль воин сразу возненавидел и отмел, как насланную демоницей, что поселилась в его душе. Давным-давно наставник в сиротском приюте объяснил простую истину: родиться человеком и быть человеком – вовсе не одно и то же. Пусть дезертир, пусть трус и негодный солдат, но уступить друга, а именно другом Тим привык считать своих скакунов, это позор в первую очередь для человека.
   Дождь затихал, и Тим слышал жадное дыхание окруживших хищников. Волки фыркали, сипло порыкивали после изрядной гонки. Взволнованные преследованием, двое даже сцепились меж собой за право напасть первым, остальные же, точно заколдованные, глядели на Тима и Кукушку. И тут возникло еще одно присутствие.
   Высокая черная тень, шурша листвой и ломая ветви, наступала из глубины чащобы. Медленно и неотвратимо. И даже взволнованные всполохи молний не могли осветить ее непроглядно черного, почти неразличимого в темноте облика.
   Волк прорычал, кинулся на Тима! Булава шлепнула, ударившись о землю, а хищнику удалось отскочить, и контратака последовала с другой стороны мгновенно: в сантиметрах от лица Тим выставил перед лицом запястье, остановив летящие клыки! Зафиксированная доспехом нога не позволила удержать равновесие, и воин, к своему удивлению, рухнул на бегущую дождевыми ручьями землю; тяжелые лапы ступили на грудь. Едва он вдохнул, как смертельный укус премерзко лязгнул по горлу, сдавив шею! Кольчужный горжет, конечно, защитил, но ощущения от клыков на шее заставили сердце Шато забиться быстрее.
   Зубы яростно скребли по деревянной рукояти оружия, которой Тим сдерживал лязгающую перед лицом пасть. Стальные щитки обеих ног тоже подверглись остервенелой трепке. Рык и лай бесновались вокруг. Жидкая грязь, травмированная нога и неповоротливые пластины доспеха не давали ему шанса вернуться на ноги. Ветеран военных кампаний, пятидесятник засечной крепости в неуязвимом доспехе задран в лесу дикими волками – вот уж ирония Проведения, не к месту подумал Шато.
   Рогатое чудище, что командовало волками, отчего-то не спешило нападать самостоятельно, однако Тим чувствовал его ледяной взгляд. Краем глаза он заметил массивные шкуры, суетящиеся вокруг Кукушки. Он нащупал кинжал, закрепленный на нагрудном ремне, но тот, как назло, будто приклеился к ножнам. Раздалось ржание Кукушки.
   Позади что-то замерцало неожиданно ярко, воздух гулко ухнул! Затрещал страшной трескотней!
   Воспользовавшись заминкой, солдат отбросил волка ногой и перевалился на живот. Вскочил и смятенно обернулся в миг, когда целая стена жидкого пламени повалилась на волков! Спасаясь от огненного шквала, те бросились врассыпную, а рыжие языки устрашающе застрекотали вдогонку! Кукушка, вконец теряясь от страха, тоже попыталась подняться, но Шато подхватил ее поводья, навалился всем весом, прижал голову к земле, стараясь успокоить, хоть и сам вовсе не понимал происходящего.
   Вырвавшийся огонь одичало носился по сырой траве, трещал и шипел, однако быстро растрачивал силы. В лесные ароматы примешался запах сожженной травы и густого водяного пара. Высокая, злобная тень тоже подевалась, как ветром сдуло. Зато позади возникла другая.
   ***
   Пламя, попавшее во влажную среду, истощилось; от травинок потянулись вверх нитки дыма. Когда огонь угас, в голубом смоге предстал силуэт.
   Дождь тем временем иссякал, лишь редкие капли срывались с черных листьев; с раненого запястья Тима тоже спускался ручеек. По очертаниям, напротив стоял человек низкого роста да с очень уж узкими, словно у ребенка, плечами. Несколько секунд Шато присматривался к незнакомцу, удерживая оружие наготове. Наспех перекрестился, отводя наваждения.
   На земле рядом с таинственным человечком стоял фонарь с единственной свечой. Солдат опустил булаву и произнес в темноту слова благодарности в надежде на ответную реакцию. Силуэт ожил. Кустарный фонарик, собранный из тонких реек и кусочков материи, взмыл, а маленькое существо в капюшоне молча скользнуло мимо воина. Бесшумно, подобно призраку, оно оказалось рядом с Кукушкой.
   – Больно, да? – спросила она шепотом. Животное совсем не испугалось незнакомки. – Тихо, тихо. Уже всё хорошо, – успокаивала она, касаясь головы лошади совсем маленькой ручкой.
   – Спасибо за помощь, – повторил Шато. – Без тебя нас бы…
   – Это тебе спасибо.
   Тим, еще пытаясь отдышаться, вопросительно поглядел на человечка. «За что вдруг?»
   – За то, что решил защищать ее. Многие бы оставили лошадь на съедение волкам, пытаясь спастись сами.
   – Думаешь? – помедлил он, стыдливо вспоминая собственные мысли.
   «Или же у тебя просто не было шансов сбежать, с такой-то ногой? Но о чём это я? По части побегов у тебя богатый опыт».
   – Ее зовут Кукушка! – выговорил Тим, перекрикивая потусторонний голос, опять зазвучавший в голове. – Сегодня она мне очень помогла.
   – Вы пытались спастись от волков. Их в этом лесу стало очень много. Деревенский совет так и не смог договориться об отлове. Но не сердись на зверей за свои раны, это не они на тебя напали, – говорила она мягко, чуть слышно.
   – Не они? – в сомнениях переспросил Тим. – Да, меня будто что-то преследовало. Что-то тёмное и страшное.
   – Это, должно быть, Листушка. Не бойся ее. Ты, наверное, очень шумел, войдя в лес, вот она и навела на тебя волков. Но Листушка не злая. Это лешая, просто молодая, а от того озорная.
   «Озорная», – смятенно повторил про себя Тим и подумал, не поседели ли у него виски от такого озорства.
   – А вот с лошадкой грустно получилось, – продолжила девочка. – Думаю, Листушка вовсе не хотела ее обижать. Но зачем же ты; пошел сквозь кулички?
   – У меня важное сообщение, – ответил Тим и одновременно напомнил о том самому себе. – Мне должно как можно быстрее прибыть в Нижнюю Талицу.
   Существо в капюшоне повернуло голову:
   – Ты, должно быть, очень опытный следопыт, раз решил срезать через лес ночью да в такую погоду.
   Тим открыл рот, чтобы возразить, но существо опередило:
   – Или очень глупый.
   – Да, – улыбнулся солдат, – скорее так. Скажи, а ты… неужели чародейка? – спросил он, снимая с головы тесный шлем.
   За два дня привычный ему мир рухнул, и после того, что было в крепости, после встречи с демоницей, с лешей, он уж готов был принять за правду любые небылицы.
   Девочка приподнялась.
   – Почему ты так решил?
   В небе сверкнула чахлая зарница, и в мгновение Тим разглядел аккуратные, почти детские черты лица и тонкую улыбку. Читалась в ней даже не доброта, а больше умиление. Так взрослые глядят на ребенка, рассказавшего выдуманную историю. За вспышкой устало зашебуршал гром.
   – Почему? Ты бродишь в лесу посреди ночи, знаешь повадки зверей. И этот огонь – разве не чаровство?
   – Тоже подумал, что ворожба, да? – с досадой спросила она. – А если скажу, что так и есть, испугаешься?
   – С чего бы? Ты не похожа на злую ведьму.
   – Не похожа? – удивилась она и серьезно покачала головой: – А знаешь, так ведь всегда. Самые страшные ведьмы легко могут обернуться кем захотят. Кошкой или совой. Или красной де;вицей даже.
   Девочка говорила негромко, и отчего-то голос ее казался Тиму таким приятным, даже шелковистым.
   – Ну, так говорят. А ты как думаешь?
   – Я столкнулся с настоящим колдуном совсем недавно. Это была неприятная встреча. Но, кем бы ни была ты, я благодарен за помощь.
   – Вот как? Понятно.
   – И… – Шато принюхался к странному, щекотному аромату, который еще мельтешил на полянке. «Ну конечно», – подумал он, посмеявшись над собственной глупостью. – Это же керосин? Ты подожгла его свечой и выплеснула на волков.
   Девочка улыбнулась; в темноте этого невозможно было разглядеть, но именно улыбку Шато почувствовал в повисшем на секунду молчании.
   – Но всё же я не понимаю, что ты делала в лесу, так далеко от деревни?
   – Далеко? Мы совсем рядом. До деревенской пахоты и полуверсты нет.
   Шато поежился: определение расстояний и ориентирование на местности не были его сильными чертами.
   – Что до волков, они обычно не нападают на людей. Но на такой случай мне и нужна эта жидкость, в дождь ею можно пользоваться, не опасаясь за лес. Керо-син? Да, именно так. Листушку я уже видела, она поселилась в этом лесу прошлой осенью. Она очень любопытная, но не злая. А я собирала тут лунные фонарики, это такие ночные цветы, которые почему-то раскрываются только впотьмах. Они нужны для лекарства.
   – Есть такие, – кивнул Тим, вспомнив книгу по ботанике, прочтенную еще по молодости в церковной библиотеке. – У этих цветов особый состав нектара, их опыляют не пчелы, а мотыльки и другие ночные насекомые. Чтобы обнаружить себя в темноте, в лепестках они накапливают светящийся пигмент.
   – Вот оно как, – ответила девочка задумчиво, но скорее из вежливости, чем из подлинного интереса. – А ты, похоже, умный. Я тоже немножко умею читать. Мама научила, – она снова погладила Кукушку, а та, кажется, уже успокоилась. – В общем, я почти ничего не собрала, а когда дождь усилился, решила спрятаться в стволе старого дуба. Он мне нравится, очень спокойный.
   «Дуб?» – переспросил Тим про себя, не поняв значения последней фразы, но решил не уточнять.
   – Потом я услышала волков. А потом как кто-то с ними сражается.
   Закончив объяснения, девочка вернула взгляд на лошадь.
   – Ветку нужно вытащить, иначе Кукушка умрет.
   Ветер стихал, и лишь редкие капли теперь срывались с листьев, если им удавалось накопить достаточный вес. Шато объяснил, что у него совсем нет времени, ведь послание должно быть доставлено как можно скорее, и тогда девочка обратилась с неожиданной просьбой:
   – Оставь Кукушку со мной, а сам ступай в деревню, коль это так срочно.
   И воин не обнаружил причин для отказа. Девочка только что спасла жизнь и ему, и Кукушке, а потому Тиму хотелось ей довериться.
   – У нас с мамой дом недалеко от кромки леса, если пойдешь прямо, то не пропустишь, а от него и деревню приметишь.
   – Разве тебе не нужна будет помощь?
   Девочка покачала головой – это было понятно по шороху ее капюшона. Шато проверил письмо в кармане поясной сумки. И отправился в деревню.
   Будучи на подъеме от безумной гонки, солдат хромал по лесу так быстро, как позволяла нога. Смятение и какое-то наваждение боролись в душе после этой странной встречи. Он никак не мог понять: что-то с этой девочкой было не так, ее образ оставался непривычен глазу и даже движения ее казались в чём-то неестественными. Пробираясь вперед, Шато раздумывал: «Какая же она маленькая». Но по голосу и манере речи понятно, что уже не ребенок.
   И вдруг на него снизошло такое озарение, от которого он остановился и невольно обернулся на тёмную чащу. Конечно, он не рассчитывал в этот миг увидеть ее у себя за спиной, но вот если бы она прямо сейчас очутилась рядом, он бы и не удивился – до того загадочной была незнакомка в капюшоне.
   «Дело не в том, что она маленькая, и не в том, что у нее узкие плечи!» Лишь сейчас Тим Шато понял страшное: у девочки не было рук.


   ***
   Хромоногий рыцарь выбрался из промокшей чащи. Ели закончились, впереди открылось просторное ночное поле, заросшее жесткими стеблями льна-долгунца. Небо неохотно расходилось, открывая прогалины чистого звездного свода. Шато втянул влажный воздух, ощутив усталость в натруженных мышцах, и поковылял в сторону низенького дома, о котором, видимо, упомянула девочка. От того тропка уходила к сплоченному массиву изб, но вот бедняцкая землянка смотрелась одинокой, даже изгнанной большими и крепкими домами.
   Тут оказалось, что отыскать деревенского старосту будет вовсе не просто. Поздновато Тим сообразил, что, хоть и общался со старым Щукой не раз, но всё вне его дома, а оттого понятия не имеет, где тот живет. Жаль, не спросил у той девчонки. Несколько десятков черных изб, схожих как одна, выстроились по обе стороны улицы. Тим не знал точное время, но полагал, что оно переступило полночь. На улице не было ни души, и ни в одном окне не блистала даже лучина.
   Раны, полученные за последние два дня, ныли, а кожу на ладони тянуло от запекшейся крови. Наконец, проходя мимо одного из домов, он заметил размытое пятно, отдаленно похожее на человека. Казалось, призрак, неподвижно застывший на другой стороне улицы, внимательно следит за движениями бряцающего доспехом воина, однако сам сидит затаившись.
   Тим вскинул руку, озвучив приветствие, и стоило ему сделать еще шаг, как призрак раздвоился. Подле старушки, что сидела на лавке, укрытая шалью, возник муж: длинноволосый, с объемной бородой. Из одежды были на нём только подштанники, оставляющие открытым его богатырское от природы сложение. И тут Шато услышал, как в ночной тиши шаркнуло по ножнам лезвие, причем немалого размера. Шато замер. Хорошая деревенька! Не с березовыми вилами, не с мотыгой, а с полноразмерным мечом чужака встречают. Впереди замерцал оранжевый огонек.
   В левой руке мужчина держал восковою свечу без подсвечника, а в правой – полуторный меч с широким лезвием. Его округленные глаза эбонитового цвета грозно взирали на незнакомца в чудном доспехе.
   – Ты кто таков?! – взволнованно пробасил муж и загородил собою испугавшуюся звуков женщину. От резкого движения свеча в его руке почти угасла, оставив только голубоватый огонек, но тут же взялась, вновь осветив скромный овал пространства, который почти полностью занимал бородач.
   Тим сердечно извинился, демонстрируя открытые ладони, затем бряцнул еще парой нестойких шагов и изложил суть своего дела:
   – У меня срочное сообщение для старосты Щуки, оно не может ждать даже до утра, поэтому мне нужно узнать, где он проживает. – Прошу простить, если мое появление вызвало беспокойство, – прибавил он после короткой паузы.
   Мощногрудый сосредоточенно поглядел на солдата, а затем несколько неуверенно и даже нехотя начал опускать этот огромный меч, которым при желании можно было бы рубить головы, а с комплекцией владельца подобное занятие, пожалуй, не было чем-то обременительным. Женщина успокоилась, когда здоровяк положил широкую ладонь ей на плечо.
   – Письмонос, получается?
   – Не совсем. Как и сказал, я из военных. Первый помощник командира крепости Серый… – он запнулся на слове, ведь никакой крепости уже не было, да и командира тоже. Еще мерзкий голосок взялся подсолить: "Дезертир" крепости Серый Камень, ты хотел сказать?»
   – А ныне я во служении воеводы Степана со Звяговой зас… заставы, – с натугой завершил Тим, тут же опешив от ужаса происходящего. Господи помилуй! Женщина с демоническим взглядом вышагнула прямиком из его тени и во все глаза принялась рассматривать бородатого мужа напротив.
   – Хм, – насупился тот и, как ни в чём не бывало, уточнил: – значит, из солдатских?
   Слава богу, этот богатырь не видел кровавых зениц, что вперились в него в эту секунду!
   – А Звягова застава-то, эт которая на западе отсюда?
   Старушка позади испуганно хмыкнула – столкнулась-таки взглядом с демоницей! Задышала громко, замычала, закрываясь руками от этого лиха. Мужчина капнул воска на лавку и прилепил свечу, затем обнял седовласую, поглаживая плечо.
   – Прошу прощения. Я отведу мать в дом.
   По пути женщина оборачивалась через плечо, неловко крестила себя, крестила сына, с искренним ужасом в глазах пытаясь разглядеть нечто, которое с довольной ухмылкой шастало возле Тима. Нечто, на которое сам Тим изо всех сил старался не смотреть.
   Вернулся сударь спустя несколько минут. Кроме подштанников на нём теперь были соломенные чуни и длинная оливковая вышиванка. Меч дома не забыл, хоть и спрятал пока в ножнах. Он подошел к скупо освещенной лавке, скрестил руки и поглядел на Шато сверху вниз. Великан.
   – Прошу прощения, – повторил он. – Мать слепа и почти не слышит.
   Тима аж пот прошиб: слепая, а чертовщину в его душе враз разглядела!
   – Ночью мать не может уснуть, потому выходит на улицу подышать, но вот вернуться сама, как правило, не может. Мы вышли сразу, как кончилась гроза.
   – Это мне следует повиниться за то, что я напугал старого человека, – поклонился Тим.
   – Могу узнать, что за письмо ты несешь?
   – Сообщаю, что не вправе передать письмо кому-либо, кроме старосты, а содержание мне неизвестно, – терпеливо изложил Шато.
   – Понимаю возложенные на тебя обязанности, – сочувствующе прогудел здоровяк, – но сейчас тебе никак не удастся встретиться со старостой.
   Преодолев короткий импульс обреченности, воин спросил, в чём же причина?
   – Это послание не терпит никаких отлагательств, с ним старосте следует ознакомиться как можно скорее!
   – Да, я не сомневаюсь, что так и есть. Только у нас своих забот хватает. В деревне, можно сказать, кризис.
   – Пойми же, я…
   – Это ты пойми, – оборвал мужчина. – Староста Щука мертв.
   Слова прозвучали тяжело. Еще тяжелее было принять последствия озвученного факта. По какой-то причине: может, по тому, как старательно этот человек тянул с конкретным ответом, а может, и раньше, но Шато понимал, что вручить письмо и благополучно вернуться на заставу ему не суждено. Простое, даже глупое на первый взгляд задание становилось сложнее час от часа, а теперь и вовсе грозило стать невыполнимым. Что ж такое сотворил Тим Шато, что планида его переменилась столь внезапно? Превратив из опытного, честного офицера в никчемуша, негодного даже для доставки писем!
   – Горе случилось не далее, как вчера ночью, – продолжил муж. – Но не вини себя за промедление, солдат. Хоть ты и прибыл бы раньше, староста не смог бы прочесть письмо из-за тяжелой болезни. Нового старосту еще не выбрали. Тело схоронят лишь на третий день, но старосту избирает совет, и по традиции это делается никак не ранее завершения сорокоуста. Хорошо, если нового голову изберут в первой же сходке, но скажу по секрету, нынешний совет не единодушен, так что я бы не рассчитывал.
   – Но немыслимо ждать сорок дней! У старосты должен быть преемник, который занимается делами в его отсутствие.
   – По традиции это и делает совет, но… – муж помедлил, – вот что я скажу. Если ты считаешь, что сообщение исключительно важно;, тебе как раз не стоит представлять его совету деревни. Ты прождешь тут не меньше суток, пока старики соизволят собраться. Потом день они будут заседать, решая, можно ли вскрыть письмо, не говоря, что предпринять меры относительно его содержания.
   – Что же мне делать? Ведь содержание письма может касаться интересов самой деревни.
   – Еще есть Антон. Это мой господин, живет тут, напротив, как раз в доме старосты, – качнул он головой за спину рыцаря. – Слушай, не знаю, что в этом письме, но если оно касается Талицы, никто не поступит с ним честнее, чем Антон. Сын старосты Щуки, как ты уже понял. Передать письмо ему было бы самым мудрым решением. Правда, я не знаю, станет ли сам Антон с тобой говорить. Отец был единственным его кровным родственником. Антон тяжело переживает утрату. Я бы запретил тебе врываться к нему посреди ночи, но сдается мне, что он еще не смыкал глаз.
   Шато кивнул и поспешно поблагодарил за помощь.
   – Да обожди, – буркнул здоровяк, сорвав свечку с лавки, и прошел мимо. – Айда вместе. Меня, кстати, Лавр звать.
   Они пересекли улицу, войдя в дом напротив. Поднялись по лестнице, миновали сени, и попали в одну из светелок, что располагались над высокими горницами. Тьма внутри шевельнулась, разгоняемая внесенной свечой. За голым столом, склонившись, сидел человек. Подрагивающий свет разливался по центру комнаты, но терялся в черных углах.
   Хотя дом и был велик, обстановка оставалась бедняцкой. Не нажил Щука богатств за свою долгую и честную жизнь. Простой быт не отменял того, что это был добротный дом, подходящий для большой семьи, нежели для одинокого жителя.
   Молодой человек за столом обратил безразличный взгляд на Лавра, а затем на солдата позади него.
   «Ну вовсе юнец», – подумалось поначалу Тиму из-за гладкого, бездородого лица этого «господина».
   Лавр подошел, встал за спину сидящего и прошептал ему на ухо. Затем потеребил плечо, развернулся и, не говоря ни слова, вышел наружу, оставив свечу на столе.
   Выждав немного, Шато решил начать. Он поздоровался и изложил свое неотложное дело, пояснил, что осведомлен о гибели старосты и, будучи знакомым с добрый Щукой, сам раздосадован его уходом, а затем вкратце передал содержание разговора с Лавром.
   – Итак, имею ли я право вручить письмо? – с надеждой спросил скороход.
   Антон глядел перед собой отстраненно, будто даже и не замечая человека в железном доспехе. Его неестественно бледное лицо будто было уже неспособно на выражение эмоций. Он поднялся и произнес ровным, тусклым голосом:
   – Староста мертв.
   – Лавр объяснил, что именно на его сына сейчас легли дела деревни.
   – Делам придется погодить. У меня есть свои. Я не стану принимать на себя никаких обязательств, пока не схороню отца… я вообще не собираюсь принимать должности.
   – Кому-то непременно нужно получить письмо. Сведения в нём носят срочный, неотложный характер…
   – К черту! – вдруг сорвался Антон. – К черту эту деревню! И к черту совет. Здесь есть другие желающие командовать. Меня не интересует.
   Шато вздохнул, набираясь терпения.
   – Я, право, не могу давать советы. Однако прошу лишь о том, чтобы письмо было прочтено. Если приемник старосты не сочтет его содержание важным…
   – Я сказал, мне всё равно! – взревел Антон, срывая голос. – Убирайся, письмонос, и не досаждай мне! Не то встанешь под плаху следующим за колдуньей.
   – Колдуньей? – переспросил Шато, пытаясь всё же занять человека разговором.
   – Са;мой что ни на есть. О, Всевышний видел, что я сам тому виной. Эта нечестивая тварь! – хрипел он себе под нос. – Я поверил искушениям дьявола! Никаких мучений не хватит, чтобы избыть мою вину. Чтобы избыть всю мерзость ее души. Но я сам… вместо того, чтобы неделями говеть на воде, чтобы молиться Господу дни и ночи напролет, я пошел к ведьме в поисках быстрого исцеления для отца, в поисках средства вероломно обойти Его волю! Я сам виноват и не смею даже молить о прощении. Быть может, лучше мне последовать за ней? – Антон разговаривал теперь не с письмоносом, а с бесноватыми тенями, что скакали по стенам в свете свечи. – Да-а, последовать за ней, прямо в геенну, преследовать ее вечно. О, она не сыщет покоя после смерти! Она не найдет пристанища на том свете!
   «Ну что за дурак», – хмыкнул в голове Шато потусторонний голос.
   «Бесполезно», – подумал и солдат. Человек одержим, но как же быть? Что, если в письме и правда нечто настолько важное? Учитывая военные действия на юго-западной границе, от послания вполне могут зависеть десятки и сотни жизней. Шато сжал кулак.
   «Зарылся в своем горе, ему плевать на всех, кроме себя. Просто врежь ему покрепче. И продолжай бить, пока не придет в себя. Уверяю, это действенный способ».
   Тим сочувствующе взглянул на страдальца, который продолжал разговор с прыгающими по стенам тенями. Вопреки наставлениям демона, Тим растиснул кулак и молча вышел из дома.
   Лавр ожидал снаружи.
   – Сын старосты не в силах говорить о делах. Может, есть еще кто-то, готовый ознакомиться с письмом за старосту?
   – Нет. Пока отец был болен, его сын добросовестно и со всей отдачей занимался делами деревни, и уж если кто вправе принять письмо, адресованное старосте, то лишь Антон. Мой тебе совет, путник, ступай на постоялый двор. «Ильино Копье». Поверни вон там и увидишь домик с угловатой крышей, хозяйничает там Бобарь. Отдохни, ты ведь тоже устал с дороги, да и раны, уж не знаю, откуда они на тебе, следует обработать. Я поговорю еще с Антоном.
   Тим едва не застонал от отчаяния, вспоминая, каких усилий и жертв стоила скорость, с которой он добрался сюда.
   – Прости уж нас. Ты застал Талицу в дурном свете. Последуй совету – отдохни на дворе. До утра этот вопрос не разрешится.
   Слова мощногрудого человека звучали до омерзения убедительно и, как ни печально, но Тим был согласен: адресат отсутствовал.
   Распрощавшись с Лавром, он сначала отправился назад к землянке на окраине деревни.
   Домик был пуст. Тревожась за Кукушку, Тим ожидал рядом в течение часа, однако никто не воротился из леса. Как же эта девчонка, безрукая, поведет сквозь чащу раненную лошадь?! «Господи, да о чём я думал, соглашаясь?» Ей богу, сущая чертовщина с этим письмом и с этой деревней! Чувствуя усталость и голод, он смирился с тем, что искать девочку в лесу не имеет смысла и отправился в «Ильино Копье».
   Возле двухэтажного дома не было вывесок, однако из земли действительно выставлялось напоказ старое исполинское копье, словно бы целиком выкованное из странного черного металла. Слишком уж массивное, чтобы какой-то человек взаправду мог использовать его по назначению. В окнах первого этажа маячил тусклый огонек.
   ***
   За окном во всю стрекотали кузнечики.
   Солдат отдыхал за столом в общей зале корчмы. Проведя ночь в полусне, он очнулся рано, найдя себя облокотившимся на стол в углу залы. По помещению уже витал запах вареных овощей, но посетителей внутри было немного. В животе посасывало.
   «Хорошо ли спалось? Опять беззаботный сон за счет чужих жизней».
   – Проваливай… из моей головы, – выцедил он устало, еще раз уверившись, что демоница ему не приснилась и не причудилась.
   Он выпрямился и потер глаза, проверил письмо в поясной сумке; булава на поясе, шлем – подле, на лавке. Кликнул корчмаря и вскорости получил чашку квашеной капусты со сметаной и тарелку тюри: залитые горячим бульоном ржаные сухари, перемешанные с луком, солью и чесноком – в крестьянской корчме да спозаранку лучшего было не сыскать.
   Еще в ходе трапезы Тим поймал на себе изучающий взгляд с противоположной стороны залы. Мужчина с усами подковой поглядывал на него украдкой, однако Тим не реагировал, пока не завершил с едой. Он степенно отложил ложку и нож, отодвинул тарелку. Затем тщательно разжевал кусок сушеного корня петрушки – этому приему для свежести дыхания научился еще в церковном приюте: монахи использовали его перед богослужениями и чтением проповедей. Лишь теперь Тим встретил этот внимательный взгляд с другой стороны залы.
   Когда это случилось, мужчина провел ладонью по «подкове», затем обтер края тарелки хлебной горбушкой и отправил ее, сочную, в рот. Поднялся, обтирая руки, будто бы готовясь взяться за привычную, даже рутинную работу.
   – Прошу прощения, что беспокою с раннего утра, кхм, – вымолвил он, прочищая горло. Затем, не дожидаясь приглашения, подсел на скамью, что заставило Тима подвинуться к бревенчатой стене, по которой текли застывшие смоляные слезы.
   Сударь еще раз провел фалангой указательного пальца по усам и изучил лицо солдата. На незнакомце был светло-коричневый дублет, но не военного кроя, а городского, характерный для мещан, занятых ремесленным трудом в западных городах. В деревнях вроде Талицы таких не носили. «Видно, осевший басурманин. Впрочем, мой не родич. Скорее всего, из ближних западных княжеств».
   Басурманин представился важно, отметив, что является крупным землевладельцем в этой деревне и членом ее совета. Тиму это показалось странно: для истинного землевладельца этот всё-таки выглядел простовато.
   – Меня зовут Тим Шато, временный пятидесятник воеводы Степана со Звяговой заставы.
   После рукопожатия, Тим продолжил:
   – Стало быть, местный лендлорд?
   – Ленд-лорд? – подбоченившись, спросил тот и, скрывая растерянность, опять погладил ус. – А мне нравится это слово. В самом деле, мне принадлежат наделы на юге от Талицы и еще часть земель в стороне северных льняных полей. Я лично приобрел на них права у нашего достопочтенного господина, – без ложной скромности похвалился лендлорд.
   Но Шато угождать тщеславию этого субъекта не планировал.
   – У бояры Зайца? – выгнув бровь, спросил он. – Давно ль мещанам дарована привилегия выкупа земель в собственность? – спросил он, малость ориентируясь в земельном законодательстве.
   Лендлорд сконфузился:
   – Я… владею землей. Конечно, в земских досках в качестве собственника поименован сам бояра, которому эти земли пожалованы великим князем, да будет благословлен его род. Бояра ссудил земли помещикам, а я купил у помещика пожизненное право владения. Оно даже наследуемо, – прибавил он, будто обосновывая ценность сего приобретения. Ощутив шаткую почву под ногами, он поспешил увести разговор с нехорошей материи. – Позволь-ка полюбопытствовать, добрый витязь, ты прибыл этой ночью?
   – Да, запозднился в дороге из-за грозы.
   – Громыхало так, что земля тряслась, прости Господи! Но Звягова застава… ты, стало быть, военный? Что ж, это упрощает дело, – сказал он саму себе. – Ну-с, с чем же витязь прибыл в Нижнюю Талицу?
   – Дело мое касается старосты деревни.
   – М-м. Тогда следует знать…
   – Что староста мертв, я в курсе. Спаси Всевышний его душу. Но сути дела это не изменяет.
   – Вот как? Что ж, я вижу, что задание было поручено способному воеводе, это радует. Ты, вероятно, несешь для нас сообщение?
   – Для старосты, – уточнил Шато, не став интересоваться, откуда у того оперативная информация о письме, сейчас это не имело принципиального значения.
   – Каким же образом собираешься доставить письмо?
   Поскольку стол одним краем стоял вплотную к стене, рыцарь в буквальном смысле был прижат к стенке.
   – Планирую вручить его Антону, сыну старосты, – не найдя причин скрывать, ответил Шато.
   Лендлорд изобразил пренебрежение на лице:
   – С какой эт стати? Уж прошу меня простить, но вот это было бы с твоей стороны, – он помедлил и опустил губы вниз: – некомпетентно.
   – Неужели? – немного наигранно удивился Шато.
   – Антон, при моем к нему уважении, он ведь никто, – объяснил землевладелец, стукнув пальцем по столу на последнем слове. – Сын иноземца, – снова стукнул. – Его отец не отсюда по рождению, у него, между нами говоря, очень тёмное происхождение. По нелепой случайности ему довелось быть старостой этой деревни. Да, Антон его сын, но он не более чем вольный рядович. Он не занимает никакой должности и не является членом деревенского совета.
   – А каким образом моя принадлежность к военным упрощает дело?
   – А таким, что бестолковый скороход просто вернулся б с конвертом обратно, не застав получателя. Но то скороход, а предо мной достойный воин великого князя! Уж такой-то понимает важность дела, понимает, как опасны могут быть сведения, не полученные вовремя, а равно сведения, переданные не в те руки.
   – Именно поэтому я не вернусь с сообщением к отправителю, а вручу письмо сыну старосты, ближайшему его доверенному лицу.
   – Помилуй, добрый витязь! Старый Щука даже не желал принимать своего сына в совет.
   – Этого я знать не могу.
   – Это говорю я! Поскольку тот был вовсе не способен вести дела, – разводя руки, признался землевладелец. Его убедительный гладкий голос происходил из смоченного пивом горла, и, нет, корень петрушки перед разговором он не жевал. Лендлорд еще придвинулся и спросил чуть тише: – Полагаю, уважаемый витязь уже побеседовал с Антоном, и чем же это завершилось? Получением послания и принятием скорейших мер или же утратой драгоценного времени?
   «Ох, как складно болтает, – хмыкнул голос в голове Тима. – Уж больно ему на это письмо хочется поглядеть».
   – Более того, если б добрый витязь присутствовал на последнем заседании совета, то мог бы убедиться, что Антон ныне мыслит нетрезво. Но я скажу даже больше, если мне будет позволено…
   Лендлорд, разглагольствуя, поднял указательный палец, а взгляд Тима сам собой опустился на короткий столовый нож, что лежал подле его тарелки. В висках застучало. Тима вдруг обуяло желание всадить столовый прибор прямо в кадык этого манипулятора! Тим сразу подавил этот нехарактерный для себя позыв, а очень скоро и понял причину возникновения оного: с ними за столом уже какое-то время сидела Алекто, и красные, как два рубина, глаза с горючей жаждой взирали на этого землевладельца. А тот всё продолжал, будто бы из глупости провоцируя чудище:
   – …Да и репутация Антона сегодня под большим вопросом. Что неудивительно, ведь он обратился к ведьмовским услугам. Ужель, витязь, думаешь, что жители деревни захотят избрать своим старостой человека, якшающегося с ведовством? Ты-то, как человек крещеный, – произнес он осторожно, словно не будучи уверенным в утверждении, – должен понять. У нас в Талице нет своей церкви, только часовенка. Но на большие богослужения люди ездят в церковь Остока. Почти все в этой деревне уже приняли Всевышнего и более не желают якшаться со старообрядческой дребеденью.
   – А вот я не имею ничего против старообрядцев. Пусть я и крещен еще в детстве, у себя на родине, вырос я среди людей, что чтят Сварога, Перуна, Велеса и Мокошь. И уверяю, их жизненные ценности не сильно отличаются от моих. Сомневаюсь, что женщина, занимавшаяся лечением старосты, злобная ведьма.
   Землевладелец округлил глаза и положил руку на грудь:
   – Да в том и спору нет! Но разве не знаешь, сколь суеверны эти лапотники? – доверительно снижая голос, добавил он. – Разве можно им, сельским невежам, объяснить, что травница, живущая на окраине деревни, вовсе не есть колдунья, когда они много лет назад вбили себе в голову обратное?
   Сударь с подкованным лицом отодвинулся и продолжил назидательно и строго:
   – Без покровительства отца, у Антона есть шансы и вовсе быть изгнанным из деревни за то, что связался с тёмными силами.
   Лендлорд щедро сеял сомнения в душе воина.
   – На каком же основании мне вручить письмо уважаемому лендлорду? Разговор ведь об этом?
   – Как уже было сказано, я еси член талицкого совета. Мне принадлежит большое число местных земель, и уж кому, как не мне, заботиться об их процветании и благополучии? – разводя руками и дивясь очевидности ответа, проговорил он.
   – И при этом уважаемый лендлорд – лишь один из членов деревенского совета, – сухо возразил Шато. – Письмо же именно для старосты, а даже не для совета в полном составе.
   – Значит, на то есть причина? Чтобы совет как раз не узнал содержания письма? – заговорщически спросил лендлорд.
   – Вот этого мне неизвестно.
   – Неужели? – вздернул он брови. – Так ты, что, и сам не знаешь, о чём письмо? Что ж, ты, воин, весьма честный и преданный долгу человек. Но, – цыкнул он с досадой, – я подозреваю, что находишься под заблуждением. Скажи, кто натолкнул тебя на мысль о том, что сын старосты вправе получить письмо?
   – Это был совет сударя Лавра, к сожалению, мне неизвестно его родовое имя.
   Землевладелец тут и расплылся в улыбке, словно объевшийся сметаны кот. Очень уж к месту была последняя реплика Тима.
   – А желаешь, скажу, каков его род? – спросил он и, потомив секунду, раскрыл: – Щу-ка.
   Сударь выждал, чтобы солдат уразумел значимость сего открытия.
   – Вообще-то, добрый Лавр не имеет родового имени, – уточнил лендлорд слащавым тоном, – на людях он без зазрения совести зовет себя Лавр Талицкий, но ни для кого не секрет, что он непризнанный отпрыск самого же старосты Щуки, рожденный от женщины, которая, представь себе, живет здесь же, в Талице, хоть и никакими узами, кроме распутства, со Щукой не повязана. Сегодня скромный, смиренный Лавр исправно служит сыну Щуки от первой жены, Антону.
   Сказанное представляло собой шах позиции, занятой Шато, и переворачивало представление о ситуации. Конечно, нездоровая заинтересованность землевладельца и его предвзятость к Антону были очевидны, однако если то, что он сказал о Лавре, правда, а это было легко проверить, последний тоже становится заинтересованной фигурой, что лишало доверия всю полученную от него информацию.
   – Достопочтенный витязь… – не унимался собеседник.
   – Я такого титула не ношу, – перебил Шато. – Прошу простить, но я прерву разговор. Есть дела, – сказал он и поднялся так, будто собирался выйти из-за стола, наступив прямо на лендлорда, если тот не подвинется.
   – Что ж, – собеседник встал, учтиво позволяя письмоносу выйти. – Я тебя не убедил. И тем не менее меня не покинет надежда, что ты примешь верное решение. Думаю, мы в любом случае увидимся сегодня снова. На казни, – уже в спину ему бросил землевладелец.
   По загривку пробежали мурашки, будто от брызнувшего яда. Солдат недоуменно обернулся.
   – Ну разумеется! – страстно взглянул землевладелец. – Убийц ведь надлежит казнить, – сказал он, весьма довольный растерянностью воина, а потом картинно изумился: – Ох, так ты, мой друг, не знаешь? Староста был очень болен, да вот умер-то вовсе не от своей болезни. А был убит! Прямо у себя в доме.
   ***
   Простившись с подкованным, Шато вышел наружу, глотнув наконец-то свежего воздуха, в меру сдобренного ароматами земли и навоза. После минувшего разговора он чувствовал, будто какие-то потаенные миазмы этого вездесущего землевладельца не только перерыли всё его естество, но несколько штук еще и осталось внутри, продолжая слежку.
   «Может, уже откроешь конверт?»
   – Еще чего. Думаешь, после дезертирства мелкие грешки не в счет?
   «Милый Тим, а ты открой письмо не в угоду любопытству, а только чтобы честно рассудить. У тебя верная рука, уж ты-то сможешь решить, кому можно поверить тайны треклятого конверта. Коль справедливость не разглядеть… сам стань ее мерилом».
   – Уж не знаю, к какому греху ты меня подбиваешь, демоница, но уясни раз и навсегда. Человек вправе и обязан мерить лишь свою собственную совесть, но чужую – никогда.
   «Хм, вот как? Тогда как же ваши судьи? Они ежедневно взвешивают чужую совесть».
   – Но не судья оценивает человеческие поступки, а закон. Судья – лишь его проводник, инструмент. Истинных судей у человека только три: Бог, закон и собственная совесть. И не известно, какой из них страшнее.
   «Интересная у тебя философия, Тим Шато. Всё-таки я верно выбрала».
   – Выбрала что? – спросил он, шагая по улице, но потусторонне присутствие уже исчезло.
   Тим выдохнул: «Отлично, я уже и беседы веду с этой чертовщиной».
   По небу ползла густая пепельная поволока, впрочем, в ближайшем времени дождя не ожидалось.
   Любимый многими Щука, по словам землевладельца, не умер, а был убит, и тут даже не требовалось проводить расследование, ибо нож в груди сам собою исключал всякие другие причины смерти. Казнь должна была состояться уже сегодня к вечеру.
   «Казнь, да, точно», – думал Тим, вспоминая разговор с Антоном, который самозабвенно твердил о чертихе. Чего рыцарь не мог понять – кому понадобилось убивать и без того немощного, недееспособного старика, снедаемого болезнью?
   «Странно думать, что это и правда сделала ведьма-знахарка. Да и какие здесь могут быть ве…» – и тут словно сама смерть схватила сердце костлявой рукой.
   «У нас с мамой дом недалеко от кромки леса», – вспомнился тихий голос девочки в лесу.
   Шато сардонически усмехнулся и закусил губу. Кому ж еще носить титул местной колдуньи, как не женщине, что живет на отшибе деревни без мужа, знахарствует и вдобавок родила безрукую девочку? Даже он сам, человек, считающий себя выше предрассудков, первым же делом признал в девочке, ее дочери, которая, вообще-то, спасла его от растерзания живьем, именно ведьму!
   «Дурак же я!» – горько подумал он и зашагал вниз по улице.
   ***
   – Да нет у нас темницы, – дернул плечом Лавр, когда Шато задал вопрос о месте содержания обвиняемой. – Думаешь, мы тут каждый божий день окудников да чудодеев вешаем? Заперли ее покамест на холоде4 у дома Ёшика, вон там, за поворотом старая изба. Караульщика поставили, увидишь. Если, конечно, она сможет говорить.
   На улочке действительно стоял брошенный дом с плотно заколоченными окнами. Обойдя его кругом, воин приметил маленький сложенный из бревна амбар, в последнее годы старательно подъедаемый жучком. Рядом, на выкорчеванном пне, сидел коренастый мужичок в холопской одежде, но с большой, ржавой алебардой на плече. «Гордый страж казематов, тоже мне».
   Шато объяснил, что ему разрешено поговорить с заключенной. Гордому стражу с одутловатым лицом идея не понравилась. Он то и дело поглядывал маленькими глазками то на воина в чудном железном облачении, то на дверь – как если бы ведьма могла выскочить оттуда в любой момент. Наконец он неохотно отодвинул щеколду, прибитую снаружи, и открыл створку. Стоило солдату войти, крестьянин тут же запер дверь с той стороны.
   Внутри оказалось темно и прохладно, единственным источником света оставался выволок в верхней части стены. В полу посредине комнаты одностворчатая дверца-крышка, ведущая в вертикальную шахту, которая, в рабочем состоянии, была бы заполнена снегом.
   Сверху, видно, для пущей безопасности, дверца оказалась придавлена массивным валуном. Даже и не понять, как селяне умудрились заволочь такую громадину внутрь.
   Рыцарь навалился на глыбу, однако сил на то, чтобы сдвинуть ее в одиночку, не хватало. Вдобавок он никак не мог с удобством приложить усилия, поскольку доспех на правой ноге почти не позволял ее согнуть. Тим навалился с одной стороны, с другой, но камень лежал намертво, не удавалось его даже раскачать. Вспрев, он давил изо всех сил, оставляя лишь рытвины под ногами.
   «Помочь?» – игриво мурлыкнул голос, и руки Тима налились мощью, точно железной клешней вцепились в камень, спина зажглась огнем! Неподъемный в массе валун, который не удавалось сдвинуть и на вершок, теперь подчинился, да так, что воин вознес его аж над головой! Он качнул корпусом, отбросив булыжник в сторону – тот грохнул, всколыхнув стены трухлявого амбара.
   Входная дверь отпрыгнула, а за ней, широко распахнув маленькие глаза, стоял чуть не до слез напуганный стражник:
   – Гой ты! Ёнда железная, ты че эт творишь?! Ты че, на руках его поднял?!
   – А ты думал, я через пол буду разговаривать? – переводя дыхание, огрызнулся Шато.
   – О-ох, спаси-сохрани! – жалобно наморщил лоб сторож и, троекратно осенив себя знаменьем, поспешил запереть дверь.
   Демоническая сила оставила тело. Солдат поднял дверцу в полу, взглянул на дно. И замер.
   Снега в брошенном холоде давно не было. Поверх жухлой соломы, устилавшей дно, лежала кучка окровавленного тряпья. Тим позвал негромко, но тело подозреваемой не шевельнулось. Приглядевшись, Тим даже в сумраке понял: пленницу били, усердно – не иначе как в попытках получить признание. Он постучал во входную дверь, кликнув охранника:
   – Почему у нее даже воды нет?
   – Вот ешо, поить. Обойдется! – глухо гаркнул холоп с другой стороны. – Ты кончил уж? Выходишь?
   – Хочешь, чтобы она умерла?
   – И пущай себе сдохнет, туда и дорога.
   – Думаешь, сын старосты простит, что заключенный, вверенный, кстати, лично тебе, скончался до исполнения приговора?
   Тишина по ту сторону выдала раздумья. Дверь отворилась.
   – Оть дьявольщина. Эй, Первя! – позвал сторож одного из детей, игравших на улице. – На-ка ведро и бегом до колодца! Щас будет, сударь, – кивнул он господину в латах.
   Тело женщины дрогнуло, о чём сообщил шорох соломы внизу. Сторож тут же потерялся, захлопнув дверь перед носом рыцаря да, кажется, еще и прижал спиной с той стороны.
   По толстой деревянной лестнице воин неловко опустился на дно холода. Опять поежился от увиденного. Уж солдату, ему не раз доводилось видеть травмы и увечья, но то, что предстало перед ним сейчас, было больно даже наблюдать. Следы на пальцах, кистях рук, голые раны на голове свидетельствовали о разнообразных пытках. И даже демоница в душе воина сохраняла какое-то томительное, завороженное молчание – он чувствовал ее присутствие, красные глаза глядели из его тени внимательно, но сама Алекто не проронила ни слова.
   – Оставь. Свою воду, – сухим голосом произнесла женщина. – Со мной… уже сделали всё. Чего тебе надо?
   – Я… – солдат замер.
   Он действительно не понимал, что он здесь делает. В самом деле, какого черта его сюда принесло? Шато с самого начала не собирался выяснять правду об убийстве старосты, этот вопрос касался его меньше всего! Он не мог облегчить ее страдания и не мог изменить участь. Даже просто уйти теперь не мог.
   – Я бы хотел поговорить.
   – Ужто о Щуке? – тело ее содрогнулось. – Да. Сегодня. Вчера. Все хотели. Об нём говорить, – медленно, с натугом издавала она слова. – Ты будешь задавать. Те же вопросы? Зачем, почему я его убила?
   – Но его убила не ты, верно?
   – Не я? – лицо изогнулось садистской улыбкой, которая одна причиняла ей боль.
   – Прости, я почему-то думал… что смогу помочь, – смятенно признался Тим, и слова эти повисли в воздухе.
   – Помочь? Да, помоги, – болезненно улыбнувшись, прохрипела она. – Камень-то уже выбросил. Теперь выбей дверь. А я побегу на сломанных ногах. Будет потеха деревенским! Мои глаза, правда, больше не видят. Но ты попробуй.
   – Я встретил твою дочь сегодня ночью.
   Женщина вдруг выгнула спину и навалилась обезображенным телом на противоположную стену, дергано задышала:
   – Она ни при чём! – прошипели напряженные губы. – Ни при чём. Даже они. Даже они не спрашивали. Про нее. Не смей. Не смей.
   – Никто ее не тронет, обещаю. Я…
   – Ты пришел помочь? В кого ты веришь? В Сварога и его братию? В Пророка, его Отца и Святого Духа? Не дай ей видеть. Ради всего. Не дай… видеть это.
   Тим не мог более находиться здесь. Он поднялся по лестнице и вышел прочь из амбара, одарив крестьянина с поднесенным ведром воды лишь жгучим, ненавистным взглядом. Омерзение и ко всем окружающим, да и к самому себе, сейчас было в наивысшей точке. Зачем он приходил? Что ожидал увидеть? Как еще могли поступить с колдуньей, сгубившей любимого старосту?
   «Невежественные болваны», – хмыкнул демонический голос, и ровно эти же слова произнес в сердцах Тим. «Лишь бы свалить на кого-то свои беды. Да и я, впрочем, не лучше!» Он шагал быстро, игнорируя больное колено, пока без конкретного направления, глубоко вдыхая беспокойный ветер, который всё нес к деревне свинцовые тучи.
   Ноги привели к перекрестку, где стояло «Ильино копье». Компактный приземистый домик с настежь открытой дверью и исполинским копьем у крыльца приглашал войти.
   В корчме после было почти пусто. Завтрак завершился, крестьяне отправились в поля. Топорик стукал по доске, разрубая козлиные сухожилия на гуляш. Обернувшись, Бобарь, хозяин корчмы, вытер руки о полотенце и приблизился к высокому работному столу.
   – И снова здравствуй. Еще задержаться собираешься? Бледен ты, друже, – корчмарь подмигнул тусклым навыкате глазом: – Ану-ть, наливочки?
   – Как проводится казнь? – спросил воин, присев на табурет.
   Бобарь поджал впалые, бескровные губы, потер нос и прогнусил:
   – Вешать, наверно-ть, будут, – после чего вернулся ко столу и ударил топориком по мясу. – Мне почем знать? У нас казней-то сто лет не бывало. Мы ж мирно живем. На всей моей памяти это первый раз такое, чтоб смертоубийство-то, да еще чертихой учиненное, кех, – корчмарь поднапрягся и с размаха ударил по дощечке, разрубив упрямое сухожилие. – Тяжкие преступления ведь судят в Храбродаре, а то и вовсе в столице, они там и наказывают.
   – Вот именно, – злобно указал Шато. – Здесь-то, интересно, кто без княжеского дозволения собрался выносить приговор?
   – Антон, биш, будет. А то и не он. Мож, из совета кто. Мы-то, вообще, тут не судим.
   – Судим, – усмехнулся Шато. – Представляю, как кучка рядовичей и закупов, не умеющих даже читать, ведет судебное следствие.
   – Ну, леший ее знает. Сказали, она старосту сгубила, слыхал? Прям в грудь ему нож вонзила, эт надо-ть такое, а!
   – На кой ведьме нож, если она ведовским обычаем владеет? – качнув головой, спросил солдат. – Так, и что? Тоже думаешь, что она чертиха?
   Бобарь, не оглядываясь, пожал костистыми плечами:
   – Мне она мазь для больного колена делала – помогало. Явно какими-то таинствами ведает. Но ведовское то варево иль нет? Монах-то наш, есть тут один, – махнул он ножом в сторону, – говорит, молиться надо, посты блюсти. А вот к ведовству обращаться грешно, это, говорит, равно, что против воли Господней пойти. Да не больно мне по душе бог, который хочет, чтобы я коленом маялся.
   – Значит, не боишься колдунов?
   – Да кто ж их не боится?! – крякнул корчмарь. – У нас деревня крещеная. В деревнях старого обряда ведуний вот уважают, хоть и тож побаиваются. А у нас старый обряд-то памятуют от дедов, да уж мало кто понимает. Народ церковью ведо;м, а та учит, что ведьмы младенцев воруют, порчу наводят да с чертями сношаются. А любой, кто к чертихе обратится, тут же свою душу измарает смертным грехом, Сатане в заклад отдаст и не видать такой душе Царствия Небесного. Вот и побаиваются их жители. А тут на тебе! Всамделишная да с убиенным на руках. Да ни кем-то, а добряком Щукой, который тут полвека прожил. То-то!
   Тим сидел молча.
   – Ведьм-то почему страшиться стали? – всё гнусавил Бобарь. – Сейчас ведь в лесах, ох, такая петрушка творится, а порой эти нечистые создания и в человеческие обиталища забредают. Больно много неявного вокруг стало, смекаешь? Страшно людям без Божьего слова. Кто-то, конечно, за Белых Богов ратует, мол, в них спасенье, а нам, в Талице, вот этот, триединый, достался. Поди узнай, какой из богов правее. Я слыхал, на днях охотники у нас в лесу даже шишкуна видали! Каково;?
   – Это еще кто такой?
   – Так зверюга бесовская, ходит, мол, аки человек на двух ногах, да только не ноги у него, а копыта лошадиные и голова длинная, зубастая!
   – Какая чушь, – выдохнул воин.
   Тут Шато, надо признать, смалодушничал. Шишкуны, о которых он, конечно, слышал не раз, ему вживую не попадались, но вот ырку – костлявого, бледного выползня, он месяц тому лично зарубил ночью, в удаленной части пустыря у Серого Камня. Да и Листушка та же. Где б сейчас был глупый вояка Тим, если б безрукая малявка его не отбила?
   – Ну чушь или нет, а я покамест в лес ни ногой, – важно отметил Бобарь. – Народ говорит, что ведьмы вот таких чудищ-то и приваживают в деревни. Потому и страшно. Кстати! Я слыхал, что на западе-то ведьм часто находят. И обязательно сжигают. Ну, якбы, чтобы не возродилась она.
   – Нет там такого, – устало бросил Шато, облокотившись на стол.
   Корчмарь задумался, почесав потный висок кончиком ножа.
   – Я княжьего письма не читал, не знаю, как там по Правде-то положено с ведьмами. Так… наливку будешь? Черемуховая, сам делаю. Или миндальная из Южного есть.
   Солдат отказался. Он должен был зайти к той девочке. Да только с чем же он к ней придет? «А что, если она даже не знает? Сможет ли она, вообще, выжить без матери с таким телом?»
   При отсутствии решения и возможности действовать Шато сходил с ума. Глупые предрассудки, незаконная казнь без суда, это клятое срочное письмо, которое попросту некому доставить, которое, может, уже и неактуально в силу потерянного времени.
   Мысли громоздились одна на другую, не давая никакого плана действий. Как вдруг с улицы донеслись крики. Пожар!
   Шато подскочил и, оступившись на больную ногу, подобрался к открытому окну. Бобарь тут же прижался рядом, выпучив глаза. Из-за нестройного ряда домов поднимался столб черного дыма, а по улице бежали люди с ведрами, лопатами и инструментом.
   – Ох, етить! – плюнул корчмарь и бросился через залу. Вернулся сразу с четырьмя пустыми ведрами и вылетел из корчмы, забыв даже про больное колено.
   Без раздумий Шато поспешил к месту, откуда высился черный, ширящийся к небесам дым.
   ***
   Загорелся один из трех общинных амбаров. Приземистое строение с приплюснутой треугольной крышей пылало с одного боку рдяным пламенем. Улица стояла задымленной, а порывистый ветер будто нарочно раздувал пламя.
   – Лес! – закричал кто-то. – Тёс5 горит!
   Вокруг здания толкались люди. Пламя металось из стороны в сторону, стремясь захватить в свои щупальца постройку целиком. Доска, брус и прочие материалы хранились в нижней части, а на антресольном этаже лежал с десяток плотно скрученных тюков сена, оставшихся с зимы, и последние только что воспылали факелом.
   Некоторые уже начали носить воду, но взбунтовавшийся огонь не замечал этих стараний – вода даже не испарялась, а попросту исчезала в недрах пылающей постройки. Пламя подбиралось и к соседнему амбару, да еще к домам, стоящим позади. Казалось, соломенные крыши этих бедняцких лачуг уже обречены. Среди людей занялась неразбериха, улица наполнилась гурчащим рокотом.
   – Все ко мне! – раздалось позади.
   Это был Антон и несколько собранных им человек, вооруженных ведрами и лопатами. Толпа, мельтешащая округ здания, на минуту оставила пожарище и скучилась вокруг возникшего лидера.
   – Вам лопаты, траншею вкруг. Вы хватайте лохани подвое. Остальные – ведра, строим цепи от колодцев, от того и от того, – коротко и ясно указывал он. – Да живей, живей!
   – Есть еще колодец у дома Яна, он дальше, но с трех колодцев можно поднять больше воды.
   – Хорошо, бери в помощь четверых.
   – Надо облить стену второго склада, – предложил подоспевший Шато.
   Антон взглянул на него удивленно, но сразу кивнул:
   – Ты прав. Возьми себе в помощь троих. Нельзя, чтобы огонь перекинулся на второй амбар и дома.
   Борьба с пламенем взялась новой, организованной силой. Люди выстроили цепи ото всех колодцев, здание начали окапывать, забрасывая пламя землей.
   Поначалу усилия приносили успех: антресольный этаж первого склада уже прогорал, хотя плотные массы раскаленной травы запирали внутри высокую температуру. Языки пламени присмирели, но улица наполнилась густым белым дымом, люди начали задыхаться, кому-то становилось дурно. Антон старался выводить людей, заменяя их новыми, но в конце концов подменные закончились. Против пламени осталось три десятка человек, которые не могли доставить на пожарище достаточное количество воды. Огонь разошелся по новой.
   Шато на пределе сил таскал к пламени сразу по четыре ведра, но усталость и больная нога потихоньку его одолевали.
   – Горит! – выкрикнул кто-то. – Дом загорелся!
   На дымной улице слишком поздно заметили, как подгоняемые ветром языки пламени перекинулись на соседний жилой дом с соломенной крышей и уже пожирали его, словно налетевшая саранча. Плотность застройки в этой части деревни грозила пожарищем целой улице.
   – Бросай склады! – выкрикнул Антон и снова собрал вокруг себя тех, кто еще мог работать.
   Шато не получил команды, но присоединился к тем, кто носил доски и брусья. Тяжелая древесина снова и снова падала на плечи Тима, который, действуя с напарником, относил ее к дому на противоположной стороне. Дождик, что накрапывал с неба в эти часы, наконец пошел сильнее и, кажется, подсобил огнеборцам. Однако брусья, которыми был под завязку забит первый склад, продолжали полыхать. Второй амбар тоже заполнялся дымом, дышать в нём становилось труднее.
   – Второй горит!
   – Понял.
   Антон бросил лопату и переправил несколько водоносов с соседних домов на второй амбар.
   Экстренные меры по защите жилых построек возымели действие. К тому же дома стояли ближе к колодцам, так что вода защитила деревянные обиталища. Грузчики, что помогали нагружать носильщиков, закутали лица тряпьем, чтобы противостоять дыму, но тут один из них пошатнулся, сделал еще пару шагов и свалился наземь, заваленный стогом поднятых на плечи досок. Он оказался следующим, кого вынес Шато вместо леса.
   – Хватит! – позвал Антон. – Выходите немедленно.
   Люди выбрались из второго амбара, поддерживая друг друга. Ровный гул пламени, рвущийся из пылающего массива, смешивался с треском. Балки и перекрытия, объятые огнем, не выдерживали и ломились под своим весом. Пламя, противясь законам природы, пожирало влажные постройки. Скоро и крыша третьего склада с озимым зерном озарилась оранжевым ореолом.
   Антону и его людям удалось прорыть траншею, отделявшую жилые дома от пожарища, но время ушло, и теперь склады уже было не отбить.
   – Всё, всё, пусть прогорит. Лавр, возьми людей, продолжайте следить за домами на улице.
   Демон пламени, получивший жертву в виде всех трех амбаров, с наслаждением и теперь никуда не спеша, поглощал свою пищу.
   ***
   Минуло более двух часов к моменту, когда пламя на руинах складов начало издыхать. Усилившийся дождь сыграл талицким на руку. Пунцовые уголья блистали на месте зерновых куч третьего склада, и непроглядный бусый дым тянулся к небесам тремя столбами, которые вышине сливались в одну монументальную тучу.
   Шато в засаженных от пламени доспехах сидел на земле неподалеку от Антона. Лица обоих были черны от сажи, оба вымокли от воды и пота.
   – Что скажешь, Лавр? Дорого обошлось?
   – Да все живы и избы уцелели. У многих ожоги, но ничего такого. Сварог-Отец уберег, не иначе. На Рульку вон балка упала – обожгла спину, да деду хоть бы что, – он натянул губы, вытирая пот и размазывая по лицу пепел.
   Сын старосты кивнул и упал на спину, раскинув руки.
   Запах гари еще долго не выветрится с этой земли. Чумазые люди шныряли вокруг, затравленно оглядываясь, держась за ожоги, осматриваясь, будто ища чего-то или кого-то.
   – Что делать будем? Столько сгорело, дерево, зерно… столько трудов! – с тоской в сердце говорили они.
   – Оброк-то чем платить? Носатый этот из Белхибара нам за пожарище не спустит.
   – Так мы ж не виноваты!
   – А кто ж виноват? Князь оброк так и так поберет, а мы что? Хоть сразу в землицу укладывайся.
   – А на следующий год?! Озимое же сгорело! Господи, что под снег-то сеять будем?
   – Будет вам причитать, родимые! Ну, сходим к Зайцу, покаемся, авось, пожалеет дураков. Озимого займет нам на годок. Ему ведь тоже убыток, если осенняя посевная сорвется.
   – Как могло такое случиться? – спросил Антон у Лавра. – Ведь так строго за огнем следим.
   – Да леший знает, ночью только гроза была, лужи вон на дороге, все постройки сырые, а этот сарай как вспыхнет. Как головня, ей богу.
   – Говорил, надо лес сразу на стройку относить!
   – Ох, помолчи, Емельян, без тебя не разберемся!
   Среди крестьян занялся громкий, но почти беспредметный спор: кто виноват и что теперь делать. Неуплаченный налог, предстоящий голод, пошедшие прахом месяцы трудов – горькие мысли витали над пожарищем, затмевая надежды на будущее. Монах, будь он неладен, принялся навзрыд читать какую-то чушь про наводнение и прочие кары Всевышнего.
   – Так это она всё… – вдруг понял один из крестьян, и сам остолбенел от такой страшной догадки. Остальные свели на нём удивленные взгляды.
   – Чертиха, что ль? – тут же подобрался второй и тоже ужаснулся. – Ведьма ворожбу навела?!
   – Да быть не может! Она ж на снегу заперта.
   – А то б! Шептуха! Прямо из холодного и нашептала! Видел бог, не могли сырые доски сами загореться!
   – Заговорила огонь?!
   – А дальше-то? А ну как она воду в колодцах уже отравила?
   Миг – и тема колдовского поджога разлетелась над закопченными головами, а спустя полминуты над сборищем в первый раз прогремело:
   – Сжечь ведьму! – громко, оглушительно, будто новый пожар, но воспылавший теперь в умах.
   – Или то дочь ее. А то ж! Как прознала, что мать пленили, вот и решила нам ответ дать! Обеих надо удавить!
   «Нет же, – с содроганием подумал про себя солдат, вновь чувствуя, как сердце проваливается вниз. – Не смейте».
   «Как легко найти виноватых, когда они нужны», – усмехнулся над ухом знакомый голосок.
   – Лучше сжечь да вместе с избой еённой!
   Крики, ругательства и призывы с минуту витали над селянами, и в конце концов взгляды неизбежно сошлись на Антоне. Люди потянулись к человеку, который успешно командовал ими перед лицом минувшей беды – он же встанет перед новой. И у того не оставалось выбора: идти против толпы бессмысленно, да и жажда расплаты должна была сочетаться с его личным настроением, ведь он лишь недавно с томлением предвкушал час расправы над убийцей своего отца. Но отчего-то Шато показалось, что именно сейчас Антон того не желает, именно сейчас он не готов возносить меч правосудия.
   Помолчав немного, юный Щука оглядел крестьян, стер сажу с губ и кивнул Лавру:
   – Ведите.
   И ее повели.
   В деревне не было места для проведения судебных процессов и казней, поэтому в качестве эшафота выбрали небольшую опушку возле полесья на околице.
   В части проведения казни, действа, которое было в новинку для всех присутствующих, люд повел себя до безобразия организованно. На самом деле, еще лучше, чем во время пожара. Никто не спорил, не метался без дела. Наоборот, все выдвигали предложения, взыскательно обсуждая порядок и технику проведения обряда, обсуждали, какой из святых угодников ближе связан с искоренением нечистых сил, без каких-либо указаний расчистили и подготовили место. Притом каждый по мере сил искренне старался помочь делу, поспособствовать наилучшему его исполнению. Ошеломленными пожаром крестьянами вдруг овладела даже не ярость, не месть, а какая-то исступленная, не пойми на что нацеленная мотивация.
   Шато понимал, что этот мерзкий самосуд случился бы рано или поздно, но то, что казнь происходит сейчас, прямо у него на глазах, не давало покоя. А вдруг суд бы и не состоялся? Время всё скрывает: день-другой, и смерть Щуки б отступила и не казалась бы столь страшной, разобрались бы из-за чего случился пожар, а там и Антон охолонул, примирившись с утратой, да поостерегся бы брать смертный грех на душу. Как же невовремя случился этот клятый пожар!
   – Нельзя наказывать человека за ведовство без следствия, проведенного церковью! – одернув Антона за руку, сказал Тим. – Это дело исключительной подсудности! Обвинение выдвигается протодьяконом прихода для последующего рассмотрения церковной коллегией, а ближайшая только Белхибарском Соборе! Ни губной староста, ни даже княжеский поверенный не вправе рассматривать такие обвинения. Не говоря уж об исполнении наказания!
   – Я знаю, – подняв тяжелый взгляд, ответил новый лидер деревни. – Я хорошо понимаю, что мы творим. Местный самосуд настрого запрещен. Но сейчас я ничего не смогу сделать. Посмотри на них: народ хочет крови. Попробуй это остановить, и гнев обрушится на тебя. Кроме того, казнят ее вовсе не за ведовство. А за убийство, – холодно ответил Антон, отходя в сторону.
   «Это же чудесно! Новый староста превосходно себя проявляет!» – рассмеялся кто-то в голове солдата.
   – И всё равно! – не унимаясь, преследовал Шато. – Обвинение в убийстве должно быть предъявлено как минимум наместником бояры Зайца, и им же или его судьей должен быть вынесен приговор, и тот – вовсе не обязательно смертный. Княжеская Правда напрямую запрещает кровную месть! За убийство – вира и каторга, никак не еще одно убийство.
   Антон обернулся. Его взгляд был пуст. Еще более опустошенный, чем сегодняшней ночью. Он вгляделся в напряженные голубые глаза рыцаря.
   – Я не сторонник бессмысленной жестокости, – ответил Антон. – Но ты знаешь не хуже меня, что ведьма… что эта женщина виновна, если не в поджоге, то в убийстве – уж от этого ее не уберечь. Я осознаю последствия. Я сам сделаю это, и коль меня будет ждать наказание за такой поступок, хоть в людском суде, хоть в загробном, я приму его со спокойной душой.
   – Спокойной ли? Подумай еще раз, Антон, – цепко взглянув, проговорил Шато. – Мало что преступление. Ты, кажется, переживал за свою сделку с дьяволом. Уверяю, кровавым убийством, хоть бы и ведьмы, место на небесах не выкупишь!
   – Тим, – вдруг обратился Антон другим тоном. – Я-то знаю, что делаю и почему. Как бы гадко мне с того ни было. Но ответь, зачем это делаешь ты?
   Шато замер. «Зачем?»
   – Ты не спасешь ее. Если даже милостью Всевышнего ты сумеешь сейчас остановить деревенских и добиться законного суда, станешь стеречь ее дни и ночи, уберегая от расправы своевольными жителями, она лишь промучается еще несколько недель, прежде чем ее снова подвергнут пыткам на допросе в подземельях Белхибара, а потом, если она переживет допросы и суд, ее отправят на эту же казнь, хорошо, если в том же Белхибаре, а не погонят этапом в Храбродар. Так в чём твоя цель, солдат? Развлечь тамошних господ? Пытать человека ради соблюдения слеповатой законности?
   Тим ничего не смог ответить, и всё же такого рода логика оставалась ему противна.
   – Еще скажи, что убьешь ее из милосердия, – выцедил Тим.
   – Не скажу, солдат. Но это мой крест. Я принял решение. Ты вправе с ним не соглашаться, – завершил Антон, оставив Шато наедине с мыслями.
   «Кто вы такие, чтобы решать чужую судьбу? – сердито думал солдат. – Равный равному – не судья. Человек не может судить человека, ибо сам человек слаб, он боится смерти, боится страданий, испытывает эмоции. На то и существует закон! Чтобы быть выше слабой людской природы. Бестелесное и беспристрастное нечто, которое объективно оценивает поступки, воздавая за содеянное. Вы же берете на себя роль самого Господа. Не страшно?»
   А демонический голосок в голове так и хихикал над действиями селян, снова и снова подбивая к тому, чтобы взять правосудие в свои руки – сейчас это казалось как никогда просто!
   «Ты бы сделал лучше, Тим Шато».
   – Хоть ты заткнись! – сдавив виски, прошептал он.
   – А коли воскреснет? Надо жечь! – убеждал один из опытных истребителей.
   – Слыхал, что чертих-то просто вешают.
   – Так то чертихи, а тут натуральная колдунья, ее железом не возьмешь. Топят их! Камнями обвязывают и в реку.
   – Где тут речку-то взять, балда?! До притока Родной, почитай, сотня верст. Жечь надо! И дочь, выродку, в одно полымя.
   – Нет! – выкрикнул Антон, осадив взволнованных мирян. – Больше никаких костров сегодня! Ведьма будет обезглавлена и похоронена раздельно без отпевания. И только она.
   Умеренная жестокость казни и последующие процедуры с телом, гарантирующие, что ведьма «не воскреснет», удовлетворили толпу.
   Щеку Тима обдало жарким дыханием: «Я их хочу, Тим! Всех и каждого!»
   – Исчезни!
   «Полюбуйся: дети мести. Как же они прекрасны! Слепое правосудие – не смешно ли? Давай просто подождем. А потом заберем всех, как только они это сделают!» – азартный голос нарастал, заглушая остальные звуки, и сердце Шато против воли наполнялось праведной яростью.
   – Я не стану тебе подчиняться!
   «Я ни к чему тебя не принуждаю. Не сомневайся в себе. Ты видишь правду лучше этих дураков! Тебе хватит сил. Даже всей гурьбой этой черни не одолеть тебя, благородный мой рыцарь», – она коснулась его шеи, оказавшись совсем близко, так что в нос ударил горячий запах раскаленного железа.
   «Доверься мне. Я помогу, – шептала на ухо невидимая никому женщина с красными глазами. – Как с тем камнем. Я дам силы. Никто не противостоит тебе!»
   – Везут, уже везут! – закричала малышня.
   Запах копоти, витавший в воздухе, горечью застревал в горле, ноздри забивало пеплом, веющим от складов неподалеку. Тяжелый, гадкий воздух, которым почти невозможно дышать, повис над лужайкой, и даже накрапывающий с неба дождь казался сухим.
   По тропинке медленно шагал мул, тянущий за собой наскоро сколоченную из досок корзину. Внутри лежало изуродованное тело обвиняемой – неясно, живое ли. Появление объекта ненависти взбудоражило публику. Стоило повозке приблизиться, как в ведьму полетели комья навоза и камни. Никто не желал, чтобы его заподозрили в сочувствии к этому существу.
   Даже во время сражений на юге, за порогами реки Капель, Тим не видел подобной жестокости. Он изумленно глядел на происходящее, раздумывая, кто же здесь страшнее? Эта женщина, пусть и допуская, что она безжалостный убийца, раздавленная, расплющенная силами искателей правосудия, или люди, ее палачи: обугленные, беспощадные. Словно черти. Никого не волновали сгоревшие запасы древесины, зерна и даже смерть любимого старосты. Напротив, можно было подумать, что собравшиеся только рады подобному стечению обстоятельств.
   «Прекрасное блюдо! Последняя трапеза для этих дураков. Заберем всех! Обещаю, у тебя будет право» – всё шептала в ухо Алекто.
   Когда телега подкатила к месту, жертву под сломанные, опухшие руки выволокли наружу и поставили пред изготовленной плахой: спиленным с обеих сторон пнем.
   Антон под взглядами, охваченными волнением, вышел вперед. Лавр проследовал сразу за ним, удерживая в руках зачехленный полуторный меч и потертую стопку листов – писание Пророка. Монах в чистой рясе – успел переодеться после пожара – зачем-то тоже пристроился рядом.
   Толпа жадно глядела на исполнителя своей воли, на меч – олицетворение их силы и решимости, которые способны одолеть любое зло, на книгу, именем и во славу которой вот-вот восторжествует правосудие.
   Возведя руку, сын старосты попросил тишины, и люди смолкли в трепетном ожидании. Лавр предложил Писание – Антон потянулся, но в последний момент одернул руку, точно от огня. Свел кисти под животом. Он взглянул на колдунью и набрал воздуха в грудь, и голос его прозвучал над опушкой.
   Он обвинил ее в убийстве старосты деревни Нижняя Талица, в злонамеренном поджоге общинных запасов, в ведовстве и сговоре с Сатаной. Настолько грамотно, насколько позволяло крестьянское образование. Это, впрочем, вызвало лишь презрительную усмешку у Шато, который, в силу воинского звания, обязан был знать некоторые княжеские письма.
   – Признаешь ли ты перечисленные обвинения?
   Ведьма не ответила. Она стояла на коленях. Взгляд не читался из-за опухших глазниц.
   – Признаешь ли совершение убийства? – вопросил Антон громче.
   Женщина вздрогнула, по лицу ее растянулась болезненная улыбка.
   В толпе зашуршал испуганный ропот:
   – Издевается. Смеется над нами!
   Из толпы вылетел еще один камень, ударивший ей по плечу. Лавр шагнул вперед, грозно вскинув руку и повелев прекратить.
   – Просишь. Меня покаяться? – вдруг прошептала она едва слышно, и все замерли, прислушиваясь к словам. – Несчастный. Побеспокойся лучше о своих грехах.
   – Именем Всев… за твои преступления я, Антон Щука, приговариваю тебя к казни и к последующему раздельному захоронению, – сжимая бледные губы, молвил Антон.
   «Ты ведь тоже считаешь это позорным фарсом?! Ты хочешь их наказать! – не унимался голос, и рука солдата против воли сдавила рукоять булавы. – За их невежество, за их иступленную жестокость, за то, что они используют Писание в своих гнилых целях!»
   – Нет. Они просто напуганы! Не зреют Господа, но это не их вина. Жестокость – обратная сторона страха.
   «Но они сеют несправедливость. Оглянись! Из всех только ты это видишь. Только твои действия могут выровнять чаши весов. Только твоими действиями эти несчастные познают справедливость».
   Густая, томительная тишина застыла над поляной. Шелест запоздало усилившегося дождя заполнял пространство, отмеряя секунды. Антон подошел к Лавру, и тот, склонившись, подал меч, удерживая за ножны.
   – Если хочешь, я…
   – Нет, Лавр. Я сам, – шепотом ответил Антон, вынимая лезвие. «Отцовский меч…»
   Страх колючим ежом вертелся в груди рыцаря.
   «Как же это прекрасно! Грешник рождается у меня на глазах! Изготовь же булаву, мой рыцарь!» – упоённо молвила Алекто.
   Ведьму толкнули, уложив шеей на плаху. Антон встал рядом и вознес меч.
   Шато ощутил, как наливаются кровью его глаза, отвернулся, понимая, что не совладает с собой, если увидит! Закованная в сталь ладонь со страшной силой сдавливала рукоять булавы и, кажется, даже металл его доспеха начал нагреваться от столь тесного присутствия демоницы.
   «Он это сделает! – сгорая от нетерпения, шелестела она над ухом. – Смотри же! Смотри, мой рыцарь!»
   Клинок был вознесен. Рука не дрогнула, и ритуал правосудия был свершен одним точным ударом!
   Демоница прохрипела экстатически.
   Вместо ликования на лицах крестьян, однако, отразилась лишь гримаса отвращения. Многие, как и Шато, не видели сам удар, но картина подрагивающего тела, изливающего из себя тёмный ручей, приклеивала к себе прокаженные ужасом взгляды. Отделенная голова смотрела на зрителей чрез узкие глазницы, всё так же натужно улыбаясь.
   – Дьявол, надо было хоть корзину поставить, – пробурчал Лавр, спешно накрывая платком.
   Некоторые поспешили увести малышню, но большая часть наблюдателей осталась.
   – Объявляю правосудие свершенным, – произнес Антон и добавил шепотом: – Покойся с миром.
   «Теперь ты! – взорвался голос в голове Шато, обрушив на его глаза красную пелену. – Неси же возмездие! Неси длань правосудия!»
   Перед собой Шато видел затылок крестьянина, что минуту назад подначивал толпу.
   Затылок, открытый для казни.
   Предоставленный в полное его распоряжение.
   «Давай! Вознеси булаву, – говорила она, поднимая его руку за запястье. – У тебя есть право! У тебя есть обязанность восстановить справедливость!»
   Сердце рваным ритмом колотилось под стальным нагрудником. Против воли он поднимал оружие в воздух, изо всех сил сдерживая эту чудовищную, огненную мощь, которая требовала обрушить молот. В момент, когда наваждение накрыло сознание Шато, свободной рукой он вдруг выхватил кинжал с нагрудного ремня и, зная о лазейке в броне, вонзил себе прямо в травмированную ногу!
   Мышца зарделась огнем! Красный морок растиснулся, а контроль над изможденным телом вернулся. Он опустил булаву, и даже настойчивый голос демоницы был изгнан этой малой жертвой.
   Лавр объявил:
   – Мне нужно двое, чтобы свершить погребение, кто пойдет, вы? Хорошо. А остальные – ступайте. В полях еще полно работы.
   – Погодите! А с девкой-то что?
   – Правосудие свершено, расходитесь, – бесстрастно ответил Антон.
   – Да как же! Что ж ты затрусил теперь? Мелкая ведь явно того же теста! Житья не даст, как узнает, что мы с матерью сделали!
   – А об этом следовало подумать до того, как требовать казни, – ответил Антон патлатому хлебопашцу.
   – Скотину ведь отравит, младенцев изведет.
   – Да-да, надо и с мелкой разобраться, – подтвердил другой, приятель патлатого. – Коли взялись за дело!
   И новый галдеж, не менее настойчивый, охватил толпу. Кричали в основном одни и те же, но прочие согласно кивали на каждый брошенный позыв.
   – Что молчишь, Антон?! Наш-то Щука этого бы, ох, не оставил! – объявил во всеуслышанье патлатый крестьянин.
   Шато почувствовал, как замечание задело нового, пока еще неформального главу деревни. «Да сколько же вам надо?» – отчаянно думал он. Теперь уже и без наваждения живущего в нём беса хотелось врезать этому озлобленному лапотнику.
   Возведя руки, Антон обратился к обступившим его людям. Он снова заявил, что правосудие свершено, напомнил о тяжких муках, которые уже претерпевает ведьма в преисподней за свое коварство.
   – А ведь известно вам! Что за неправедный суд наказание еще страшнее, чем за ведовство. Мы не станем казнить детей из подозрений. Довольно нам смертей, вы слышите? Довольно горя на один день! Зима будет холодная, а закрома наши обеднели. В страхе мы сотворили страшное. Возлюбите ближнего, велит Писание! Оставьте же гнев. Вдумайтесь, что было свершено. Вдумайтесь, хватит ли оставшейся жизни на то, чтобы отмолить сегодняшний грех! Мне… уже точно не хватит. Услышьте. В гневе нет благости, он мостит дорогу лишь в преисподнюю, прямиком на блюдо Сатане. Только в милосердии, только в покаянии спасаются души! Что скажут нам предки, когда мы явимся в Царствие Божие? Одобрят ли слепую месть, свершенную лишь из отчаяния и страха?
   Речь возымела эффект. Оказалось, что говорить Антон умеет. Люди наконец закивали, соглашаясь. Монах, что приметил нового главу деревни, тоже поспешил занять его сторону, пылко зачитав в кои-то веки подходящие к месту строки из Писания. Пламя в сердцах угасло, и многие принялись расходиться. Ведьмы ведьмами, а что такое зимний голод, крестьяне знали не понаслышке. Однако Шато заметил несколько разочарованных лиц.
   Эти три-четыре человека переглянулись, скрывая негодование, и по толпе пробежал шепоток:
   – Слабоват староста.
   «Больше так не делай, – строго сказал голос над ухом, обращая внимание на порез на бедре. – Было больно».
   – Ты пыталась мной завладеть!
   «Неправда, – ухмыльнулась демоница. – Ты сам этого хотел. Я лишь прошла в открытую тобой дверь».
   Ситуация разрядилась. Лавр и еще трое взялись за подготовку похорон, если их можно было так назвать.
   – Свершено, – поглядев на солдата, сказал Антон. Он сделал шаг, по пояс склонив перед ним голову. – Я прошу не судить нас строго и от имени всей Талицы приношу извинения. Мы предстали пред гостем, пожалуй, в наихудшем свете. Тебе будет тяжело поверить, но уверяю, жители этой деревни честны, трудолюбивы и милосердны. Вовсе не так они страшны, как проявили себя в этот черный час. Отныне я стану молиться лишь о том, чтобы Господь дал мне сил вести этих людей праведным путем… и чтобы указал праведный путь мне. Я также благодарю тебя за помощь, оказанную нам на пожаре. Ты был не обязан, но прилагал усилия не меньше нашего. Если, солдат, твое мнение не изменилось, я прошу твоего разрешения на получение письма, предназначенного старосте деревни Нижняя Талица. Клянусь по чести поступить с его содержанием.
   Шато набрал воздуха в легкие и кивнул. Он завел руку в подсумок и вынул смятый листок, скрепленный потрескавшейся печатью.
   – Оно от воеводы Степана со Звяговой заставы. Прошу принять и немедля ознакомиться с содержанием, ибо срочность письма высока, а время доставки уже превысило все допустимые границы.
   Антон сломал печать и развернул листок.
   На просвет было видно, что в письме лишь тройка длинных абзацев. Внимательные глаза Антона пробежали по бумаге, напряглись. Он поднял взгляд на Тима:
   – Воевода Шато, тебе известно о содержании? – спросил Антон, тряхнув письмом.
   Тим помотал головой.
   – Ясно. Лавр! Готовь кольчуги. И всё оружие, какое сможешь найти в деревне. А затем собирай мужчин на площади перед корчмой. На сегодня еще не всё.
   Антон опять согнулся в полупоклоне:
   – Прошу простить меня за упрямство! Ты теперь отправишься в путь?
   – У меня еще есть дело в Нижней Талице.
   Новый староста понимающе кивнул и протянул руку:
   – Тогда заверши его. Но погоди с отъездом. И непременно встреться со мной еще раз. Это будет касаться содержания письма.
   Воин пожал руку и со скоростью, какую допускала покалеченная нога, побрел к избушке на отшибе деревни.
   ***
   Глиняная кружка глухо разбилась о пол в миг, когда в узкую дверь землянки грузно и без стука ввалился хромоногий рыцарь. Выпуклые коричневые осколки легли на пол, возвышая кверху острые края.
   – Это ты? – испуганно произнесла девочка.
   «Васильковые», – подумал Тим, разглядев при свете ее большие глаза.
   – Прости, напугал тебя?
   Она сегодня была в том же капюшоне-накидке, что и вчера, только капюшон теперь лежал на плечах, открывая ощипанную мальчишескую стрижку; короткие, тёмно-каштановые пряди едва доставали до ушей.
   – Нет. Просто к нам нечасто заходят, – она склонилась над черепками, будто намереваясь собрать, но вместо этого лишь растерянно взглянула на них и скоро поднялась обратно. – А я уже потеряла тебя. Знаешь, с Кукушкой всё хорошо. Она стоит за домом. Не привязана, но я попросила ее подождать, – улыбнулась она.
   Единственная светелка в доме была еще меньше, чем казалось снаружи. Справа располагался очаг, что топился по-черному, слева, возле единственного окна, лавка для сна, а в дальнем углу – крошечный обеденный стол. Обстановка оказалась до ужаса бедняцкой: старая посуда, ветхая мебель, сношенные десятилетиями половицы. Даже самые бедные крестьяне в этой деревне жили в большем достатке. «Как же тоскливо». Лишь вязки трав, подвешенные на стенах и потолке, оживляли интерьер. Робкий дождь опять застучал в мутное, почти непрозрачное слюдяное окно, сквозь которое в комнатку протискивался серый дневной свет.
   – Ты доставил свое письмо?
   Сердце воина трепыхалось. Она стояла посредине комнаты. Одна в целом мире. «Васильковые…»
   – Думала, ты еще вчера зайдешь или с утра.
   – Извини. В деревне случился пожар.
   – Я видела дым. Но я б там только под ногами мешалась, – она опустила глаза к своим плечам. – Ты ведь уже заметил?
   Тим кивнул.
   – А ты помогал? – она беззастенчиво подошла, присматриваясь к следам сажи на его нагруднике. – Спасибо. Никто не пострадал?
   – Я должен тебе кое-что сказать, – перебил он, сделав шаг и грозно бряцнув доспехом.
   Девочка отступила, опасливо глядя на солдата. Тот, хотя и не имел великого телосложения, оставался на две головы выше.
   – Твоя мать, ты знаешь, где она?
   – Лечит старосту. Она совсем не выходит из его дома. Он, видимо, очень сильно болеет. А ты ее видел?
   «Бедняжка. Никто не удосужился ей рассказать, – опять прозвучал голос. – Ну, скажешь или тоже смолчишь? Это не твоя забота».
   Набрав воздуха, солдат произнес:
   – Староста умер еще позавчера. В смерти обвинили женщину, что лечила его.
   Девочка осела на лавку, смятенно глядя перед собой:
   – Что?.. Что т-ты такое говоришь?
   – Всё случилось быстро. Селяне испугались, этот пожар… Они посчитали, что она причастна к поджогу…
   – Какому еще поджогу?! – вскинулась девочка. – Да зачем ей делать такие ужасные вещи! Она так старалась вылечить этого старика, ходила в горы за травами и даже спускалась в тот страшный подземный грот возле скалы. Как же они… почему?.. Что происходит?! – голос дрогнул, как к ней пришло осознание.
   Васильковые глаза заблестели. Она ринулась к двери, но Шато обхватил ее тонкую фигуру.
   – Пусти! – закричала она. – Мне надо идти, пусти!
   Солдат положил руку ей на голову и, скрепя сердце, произнес:
   – Ее уже нет.
   Малышка перестала вырываться, замерла на секунду, бессильно упала на коленки. Но затем поднялась, снова бросилась к двери:
   – Нет! Пусти! – она подпрыгнула, как-то изловчившись ударить Тима головой в подбородок.
   Попыталась бежать, но тот обхватил ее за шею и плечи – без силы, лишь преграждая путь.
   – Пожалуйста, – по щекам ее скатились блестящие капельки. – Что тебе нужно? Отпусти меня к ней… пожалуйста.
   ***
   Девочка сидела на коленках на дощатом полу, за годы почерневшем от открытого очага. У воина не было слов, чтобы утешить ее. Сам он никогда не терял родных, впрочем, никогда и не знал таковых. Ей, вероятно, было порядка шестнадцати лет, а ее имени он не знал до сих пор.
   Всей своей истерзанной душой он рвался что-то сделать, хотел извиниться, сам не зная за что, хотел всё исправить, разумом же понимая, что спасти ту женщину в сложившейся ситуации было абсолютно невозможно – тут Антон был прав. Однако беспокойное сердце не унималось. «А если возможно? А если было что-то, что я упустил?!»
   Может, он смог бы добиться отсрочки, грудью встать против толпы, воспротивиться затеянному самосуду, но вердикт легитимного суда и правда не был бы отличным, за исключением того, что жертва провела бы в крошечной камере еще несколько недель, также без права увидеть дочь. Никто из жителей деревни не поручился бы за невиновность ведуньи, опасаясь встать на эшафот следом, а ведь лишь показания самих жителей могли быть учтены в качестве доказательств. При наилучшем стечении обстоятельств, суд назначил бы ордалию водой или огнем, но в ее состоянии она бы никак не смогла ее пройти.
   Шато, отставив больную ногу, склонился над девочкой, положив руку на ее маленькое плечо, но та одернулась:
   – Уходи!
   – Нет.
   – Почему? Ты не из этих мест, тебе даже не должно быть дела, а… – она на миг задумалась, а потом подняла смелый взгляд. – Понятно. Ты пришел за мной? Они ведь решили меня тоже, да?
   – Вероятно, да. Именно поэтому тебе не следует здесь оставаться.
   – Мне всё равно. Ты палач, которого они наняли, чтоб не навлечь на себя смертный грех или какое-нибудь «проклятье ведьмы»?
   – Нет же! – он заглянул в васильковые глаза, и душою так и остался в них. – Но тебе не дадут жизни.
   – Мне всё равно.
   – Ты должна уйти. Они могут прийти в любую минуту. Не все жители, лишь несколько человек. Но послушай, я видел их лица! Они не остановятся. Не сегодня так завтра они найдут способ извести тебя.
   – Мне всё равно.
   – На юге стоит армия! Скорее всего, захватчики пойдут на твердыню Белхибар, но Талица окажется у них на пути со дня на день. Если здесь пройдет войско, от деревни не останется ничего, ее сожгут и разграбят.
   – И что? Что ты знаешь?! Нас с мамой всю жизнь ненавидели! И будут ненавидеть в любом месте, куда бы я ни пошла.
   – Неправда. Я путешествовал по всем семи краям Княжества и даже по другим странам. Уверяю, этот мир огромен! Всякому, кто в нём родился, есть место.
   – Не мне. Я родилась увечной! Можно скрыть даже настоящее колдовство, но это-то! – навзрыд выкрикнула она, – это не скроешь! – и зубами развязала узелок на плече, отчего накидка спала, открыв взору тёмно-серую тунику совершенно причудливого кроя. Крошечные детские рукава опускались всего на несколько вершков, а из них по обе стороны выпадали тонкие культи плечевых суставов. – Я не буду убегать. Если они хотят…
   – Я разговаривал с твоей матерью незадолго до того, как всё случилось.
   Девочка взглянула на Тима блестящими, полными синевы глазами.
   – Она попросила меня кое о чём. Чтобы ты не видела ее. Ни до, ни после.
   Он понимал, как жестоки эти слова, но лишь так, ему казалось, можно было убедить ее. Носик девочки сжался, и слезы в два ручья сорвались с глаз. Он нерешительно поднял руки, как вдруг маленькая головка с силой ударила о стальной нагрудник. Тим растерялся, а затем так легко как возможно положил тяжелые, стальные рукавицы ей на спину.
   Не прошло и малого времени, как за дверью раздались мужицкие голоса. Шато привстал – низкий потолок не позволял ему выпрямиться в полный рост. Подойдя к окну, он увидел сразу пять размытых фигур. И каждый был вооружен: топор, веревка, даже чадящая пакля. Он быстро толкнул щеколду, заперев дверь изнутри.
   «Какие рьяные», – усмехнулся невидимый голос.
   Тим присел перед ней на колено, приподнял ее лицо к свету и произнес:
   – Memento mori. Так говорят на моей родине. Это значит «помни о смерти». Помни, что однажды она придет к тебе, а потому не спеши к ней раньше срока. Твоя мать хотела, чтобы ты жила.
   Дверь рванулась, сдерживаемая щеколдой, и на хрупкие доски тут же обрушились треские удары!
   – Открывай, шнора! – прорычали с той стороны.
   Девочка сжалась, зажмурив глаза. Кто-то забарабанил в дверь, затем будто с врезал по ней будто с ноги, отчего косяк болезненно надломился, а тонкая щеколда выгнулась!
   Она всхлипнула:
   – Мне всё равно не сбежать. С этим телом я ничего не смогу сделать.
   – Я смогу! – Тим сжал перед ее лицом тяжелый стальной кулак. – Не веришь в себя – поверь в меня! Хоть против деревни, хоть против всего мира. Клянусь, я найду место, где ты сможешь быть счастлива. Просто скажи это.
   Девочка подняла голову: глаза воина горели силой и решительностью.
   – Я не хочу у…
   Снова удар – хруст петель на двери!
   – Я хочу жить! – выкрикнула она.
   И впервые за эти черные дни луч света коснулся измученной души воина. Он будто бы очутился на бескрайнем васильковом поле, согреваемый теплым рыжеватым солнцем. Впервые с падения Серого Камня он узрел цель, достойную того, чтобы самому продолжать жить!
   – Открывай, дрянь! Не то подожжем – уж не выйдешь! – продолжали ломиться с той стороны.
   Шато, не говоря более ни слова, поднялся, опустил шлем на голову.
   «Решился-таки? – хихикнула демоница. – Ну сейчас повеселимся».
   Он поднял забрало и одним мощным ударом кулака вправил изогнутую металлическую щеколду! Пригибаясь под низкой перекладиной, он вышел под дождь, столкнувшись лицом с патлатым крестьянином, отчего тот отступил на два шага.
   – Привет, друзья. И чего это вы ломитесь в чужой дом? – спросил Шато, удивив спокойствием своего голоса даже себя.
   – Мы з… за ведьмой! – оторопев, ответил патлатый, явно не ожидавший встретить здесь железного вояку. В руке у него был длинный мясницкий нож.
   – Так тут ведьм нет, – пожал плечами вояка, медленно прикрывая за собой дверь. – Единственную только что на тот свет отправили. Забыл?
   Массив доспеха придавал веса словам.
   – Ты… ты мне зубы не заговаривай!
   «Этот! – вспыхнул алым огнем голос, слышимый лишь воину. – Этот и без того достоин нашего возмездия», – прошипела она, и рука Тима сама собой опустилась на рукоять булавы.
   – Все знают, что чертиха тут не одна жила. Нешто уродку эту защищать вздумал? Ишь, блестючий, – ощерился мужик и усмехнулся с напускной смелостью: – Упердывай-ка по добру, збройник-рукомойник, покуда мусалы тебе не наскоблили, хэх, – весело гэкнул патлатый, отодвигая Шато за плечо той рукой, которой держал нож.
   Толкнуть-то патлатый толкнул: уложил на плечо воина одну руку, затем вторую, поднапрягся, но массив доспеха даже не шелохнулся. Тим глядел сурово, оценивая, как далеко готово зайти мужичье, и надеясь, что крикуны, как это часто бывает, до дела так и не дойдут. Патлатый наконец понял, что выглядит преглупо, когда его лапти во второй раз скользнули по сырой траве. Он отшагнул по-бандитски, встряхнул руками, потер нос, шмыгнул, поигрывая ножом, – пытался скрыть замешательство.
   Тим уложил руку на косяк, преградив путь в дом и давая понять, что не отступит. Мужики позади угрожающе тряхнули оружием, поглядывая глядя то на воина, то на патлатого, приказам которого, похоже, подчинялись с большой охотой.
   Сердце Тима не билось, а ухало, дыхание участилось. И чего он разволновался? Он уже рубил людей по приказу монарха несколько лет назад, во время мятежей на юге. В схватке под Алуэтом он порешил не меньше двух десятков таких же хлеборобов. Отчего же сейчас в душе такая буря? Но, нет, вовсе не сомнения терзали душу, вовсе не от страха зашлось сердце! Лишь рьяный гнев скребся изнутри, ища любой лазейки, чтобы вырваться наружу.
   – Что же это? – по очереди оглядев каждого, вопросил Тим. – Вам показалось мало одной расправы? На эту решились уже и без дозволения старосты? Не нужен вам ни закон, ни суд, лишь бы потешить свою гнилую душу.
   «Хватит болтать! Просто размозжи им головы! Я вижу. Они заслуживают! Каждый!»
   Патлатый опять ощерился, подначивая дружков:
   – Гляди, мужики, как манером базланит. А наш-то староста умертвился аккурат благодаря кощунам! Понял, вояка? Не на той стороне стоишь. Мы; тут за правду! Изгоним скверну из нашей деревни и будем жить в мире.
   – Интересная у вас дорога к миру, – дернув уголком рта, ответил Тим.
   Он убрал ладонь с косяка двери, сделав шаг навстречу и подготовившись к худшему исходу. Немного опасался. Не того, что их пятеро, а он один, а того, что вовсе не был уверен в контроле над собственным телом. Демоническая сила рвалась изнутри.
   И мужики вдруг замялись, двое даже чуть отступили, опустив оружие. Какая-то недобрая, давящая аура исходила от этого воина. Воздух вокруг его доспехов начал подрагивать, словно от жара. А это они еще Алекто не видели.
   – Чужак, – придвинулся патлатый, небрежно постучав ножом по стальному оплечью солдата. – Что это ты? Антона нашего подговариваешь, за чертиху заступаешься, нас уму-разуму учишь, – вполголоса говорил он. – Тебе ли на нашей земле за порядком следить? К слову, – причмокнул он, – меня на том свете давно не ждут. Думаешь, эта дрянь первой будет? Да я с ней такое сделаю…
   – Слыхай, эй, – окликнул один из стоящих позади. – А ну как и правда не надо? Малька ведь совсем, да безрука еще. Право дело, грешно…
   – Помолчи, Владик! У нас тут герой. Вон каким укладом обложился, заступник! Он нас ни в грош не ставит, – нарочито упирая острие ножа в сопряжение пластин оплечья и нагрудника, говорил патлатый. – Сейчас поглядим, как…
   Не успел он договорить, рыцарь ударил под запястье, вывернув руку. Мужик взревел, вынужденно развернувшись спиной. Нож выпал из ладони, но крестьянин в тот же миг закинул другую руку под живот и махнул ею назад – заточка, обернутая обрывком ткани, уткнулась в набедренную пластину, оставив на той лишь точку. Шато с презрением ударил противника в спину кулаком, которым сжимал булаву.
   Не удержавшись на ногах, патлатый отлетел на землю, но сразу подскочил и ощетинился, готовясь к драке.
   – Сундук подкурячий! Че встали?! Гасите его!
   И тут жар по доспеху воина заструился в полную силу.
   Один, с русой бородой, улучив момент, метнул из-за спины легкий колун. Воин отбил бросок ударом по дуге, но другой мужик уже совершил выпад деревянными вилами. Тим перехватил черенок, потянул на себя, выводя атакующего из равновесия, и в одно движение нанес рукоятью булавы встречный удар в область переносицы – раздался сочный треск, мужик отлетел, но в ту же секунду атаковал патлатый. Развитые рефлексы позволили Тиму совершить одно незаметное движение, в результате которого лезвие прошмыгнуло меж плечом и ребром.
   Оба от инерции, набранной патлатым, врезались в стену, отчего маленькая землянка испуганно вздрогнула. Шато с яростью, подогреваемой горячим доспехом, схватил крестьянина под пояс и за воротник и, отдаваясь демонической силе, без труда вознес тело над головой! Швырнул о землю со страшной силой! Не дав шанса опомниться, воин опустился и прижал горло патлатого стальной рукавицей.
   «Сейчас!»
   Пахарь упирался, однако закованная в сталь, раскаленная рука оставалась неодолима. Хватка смыкалась туже и туже. Человеческая кожа под рукавицей запузырилась. Отдавшись гневу, Шато и не заметил, как другой сермяга обошел сзади, окинув петлю вокруг его шеи. Рывок! Вот только рыцарь, подобно скале, не сдвинулся ни на вершок, как пахарь ни надрывался.
   Сквозь пульсирующие рыжими молниями капилляры рыцарь увидел, как поверх его стальной рукавицы ложится тонкая женская рука, что в разы укрепляет захват. Ласковые огненные язычки струились по железной броне. Вены на лице патлатого вздулись, кожа побагровела, распахнутые глаза свело от напряжения.
   И тихий, почти неслышный хруст раздался под ладонью.
   «Да-а! – прохрипел дух мести. – Ты хорошо поступил. Теперь остальных».
   Рыцарь подался за веревкой на шее, что начала уже истлевать, поддаваясь жару раскаленной брони. Он поднялся с колен, обернул веревку вокруг локтя и рванул на себя с такой силой, что крестьянин улетел далеко вперед. Шаг за спиной – солдат рукавицей остановил голову падающего топора; булава в ответ сокрушила лучезапястную кость атакующего.
   Мычание и стоны раненных расползлись по поляне. Тот, что был с вилами, а теперь – с разбитым носом, стоял на коленях чуть поодаль, бросив оружие и держась за лицо обеими руками. Сквозь пальцы ручьем стекала тёмная кровь. Еще двое было подступили, но отошли, как Тим опять вскинул булаву поверх покрасневшего от жара наплечника.
   – Девочка уходит, – объявил он. – Вам незачем больше бояться ведьм.
   Так драка завершилась. Линчеватели глядели на недвижимого товарища со свекольным лицом, на котором так и застыла сдавленная гримаса.
   «Только одного?!» – разочарованно прохрипел голос.
   Шато дернул дверь. Она стояла на коленях рядом со входом. По залитому слезами лицу скользнула… нет, не улыбка – отразилось на нём облегчение, когда дверь открыл именно он. Да тут холоп с разбитым носом поднялся с земли, выхватил у другого горящую паклю и, надрывая голос ругательством, метнул ею в девочку!
   Тим притянул ее к себе, закрывая голову. Факел ударился о косяк, залетев в угол комнаты и разбрызгивая огненные капли. Пламя мгновенно накинулось на одежду и сухие травы. Шато подхватил с пола ее накидку, поднял ее саму на руки и немедленно вынес из избы.
   Тим усадил ее на Кукушку, что ожидала подле дома, затем не без труда взгромоздился на лошадь сам и повел прочь. Изба клубилась прозрачно-серыми волнами погребального костра; в окошке рдело пунцовое пламя.
   ***
   Они скакали по узкой тропинке, разделяющей засеянную сочно-зеленым льном пашню. Дождь усиливался. Несмотря на ранение, Кукушка несла беглецов уверенной рысью. Девочка облизнула обожженное предплечье. Тим и не заметил, как задел ее горячим доспехом. Наездники почти добрались до кромки леса, когда девочка окликнула солдата: их преследуют, один всадник.
   Кольчуга монистово звенела на каждом шаге солового скакуна, в руках всадника лежало военное копье. Шато развернул Кукушку боком и обождал. Копьеносец сбавил темп, подошел ближе. Сняв с головы каплевидный шлем, он позволил узнать в себе Антона Щуку, нового старосту деревни.
   Сказал:
   – Спасибо, Тим. Что не позволил им. Я не успел их остановить. Видимо, мне еще долго не удастся обуздать эту деревню. – Я не собираюсь извиняться, – продолжил он после короткой паузы и обращаясь теперь к девочке. – И пойму, если ты возненавидишь меня и пожелаешь отомстить, на то у тебя все права. Однако… мы поступаем так, как велит рок.
   «Легко жить, веря в предначертанную судьбу», – опять в унисон подумали Шато и его потусторонний спутник.
   – Рок – отличная штука, не правда ли, Антон? – укоризненно спросил Шато уже вслух. – На него можно свалить всё. И никакого чувства вины.
   Антон опустил взгляд на копьё в руке.
   Небеса тяжелели тучами, Талица вдали скрылась за стеклянной стеной дождя.
   – Мы уходим. Прощай, Антон.
   – Постой, – окликнул тот, подавшись следом. – Ты ведь и правда не знаешь, что было в письме?
   Тим покачал головой, направляя вожжи в сторону.
   – Уже сказал.
   – Что ж, это свидетельствует о преданности долгу, достойной самих Великих Героев.
   Рыцарь вопросительно посмотрел на юного Щуку. Антон подошел еще ближе, отставил копье и протянул прямоугольный предмет, завернутый в отруб ткани, обсыпанный землей, будто только что откопанный.
   Тим помедлил, не желая более связываться с делами Талицы, однако видя решимость визави, принял вещь. Антон пояснил:
   – Помимо сведений о боевых действиях на юге, о чём ты, вероятно, знаешь, в письме содержалось указание на местонахождение одной очень старой вещи, что хранилась в деревне с незапамятных времен. В молодости мой отец тоже служил в княжеской дружине. Степан, что вручил тебе письмо, ныне сотый воевода, был тогда лишь рядовым при тогдашнем сотнике Щуке. Письмо содержало волю о распоряжении предметом.
   – И письмо воеводы Степана приказывало вручить древний предмет мне?
   – Тебе, Тим Шато. Я не знаю, что это, но, учитывая прошлое отца, почти уверен: предметом владели сами Великие Герои четыре века назад. Не сомневаюсь, что отец без сожалений вручил бы предмет тебе. И мне тоже приятно, что он вновь находит себе честного и достойного владельца.
   «Вот что имел в виду воевода Степан, когда говорил, что мне придется самому отыскать путь, когда сообщение будет доставлено?»
   – Не содержалось ли в письме других указаний? – взволнованно спросил Тим, сжимая в руках сверток.
   Антон покачал головой:
   – Это всё. Звягова застава сворачивается, тебе нет смысла возвращаться ее расположение. Указано, что гарнизон уходит на север к Княжеской Дыбе.
   Тим сначала удивился, что воеводе Степану приказали отступать не на северо-восток к Белхибару, где, по военной логике, должно случиться основное сражение, а на север, далеко за Бегущие притоки. Но скоро понял, что в крепости Белхибар и без Степана достанет солдат благодаря большому гарнизону, который содержится беспокойным и всеподозрительным Зайцем. Туда же, вероятно, подойдут личные дружины младшего князя Петра Дмитриевича из Храбродара – родного брата нашего великого князя Василия Дмитриевича, а если сражения затянутся, то и дружины Великобая и Выпи – столбовых бояр Северо-Восточного. А вот за Княжеской Дыбой – узким горным перешейком – лежит богатейший Западный край со столицей всего Княжества Старецградом, туда-то врага допускать никак нельзя. Форсировать Княжескую Дыбу – страшное начинание, уже не одна армия обломала зубы о непростой горный рельеф и оборонительные фортификации этой местности, рассчитывая лишь на численное превосходство. Не знали они, что один солдат на вершине Дыбы сто;ит двух сороков в ее низине, потому укрепить перешеек малым гарнизоном прилежащих застав – лучшее решение.
   Антон продолжил:
   – Оказалось, что ты верно поступил, вручив письмо именно мне. Вряд ли кто-то в совете деревни воспринял бы распоряжение стороннего человека и отдал столь ценную вещь незнакомцу.
   Шато признательно кивнул.
   – Время от времени мир приходит в движение! Так говорил отец. Похоже, и на наш век выпадет буря. Интересно, останется ли хоть что-то после нее? – загадочно спросил Антон и, ох, даже сам не представлял, как точно высказался. – Поспеши отыскать свой путь, Тим Шато, – махнул он рукой, затем гарценул и умчался в направлении деревни.
   ***
   Антон Щука пересекал тёмно-зеленое поле льна-долгунца, спеша вернуться в Талицу, которая вновь стояла на ушах из-за вестей, содержащихся в письме. Но даже и без письма была еще одна, не столько тревожная, сколько странная новость.
   Антон заметил другого всадника впереди. Они поравнялись почти у границы деревни, после чего второй развернул лошадь, пристроившись сбоку. Кольчуга укутывала дородное сложение Лавра. Этот был вооружен увесистым мечом под две руки – тем самым, которым сегодня вершилось правосудие.
   – Он уже в деревне? – спросил Антон обеспокоенно.
   – Просто какое-то чудовище… не выбирает врагов, рубит всех подряд.
   – Это воины из армии, что идет с юга?
   – Воин, – уточнил Лавр. – Один! И не похоже, что он из той армии, – раздираемый сомнениями, покачал головой Лавр. – Антон, знаешь, он и на человека-то не походит. Нет при нём поклажи, только клинок в одно лезвие. Навроде сабли, но размером в два аршина! Да и сам он ростом в две сажени!
   – Лавр! – усмехнулся Антон, не узнавая своего отважного брата. – Не преувеличивай. Это всего один солдат. Две сажени ростом? Да это хватит, чтобы Ильиным копьем помахать, что у нас возле корчмы стоит, – улыбнулся Антон, но лицо Лавра оставалось суровым. – Что еще успел разглядеть? – спросил Антон, набирая ход и переходя в галоп.
   – Доспех целиком из железа. Но не такой, что был у солдата-письмоноса, там-то видно, что рукотворный. А тут железо будто заживо врезано в плоть! Без заклепок, словно раз и навсегда. Черное, обугленное. Словно и правда из преисподней выбрался, чтоб воздать за наши дела.
   Всадники проскакали по улице, под густым ливнем грязь летела из-под копыт. По пути им встретились люди, что бежали сломя голову, спасаясь от неизвестного ужаса, ожидавшего на другом конце деревни.
   – Это же Колька и Донец, они ведь должны были его удержать, пока мы не подоспеем?
   Лавр гнал лошадь, пристально глядя вперед.
   – Следовало попросить о помощи того воина, – крикнул он, отпуская вожжи и надевая на голову шлем.
   – Это не его сражение, Лавр. За нашу деревню нам и биться. Всех жителей оповестил?
   – Люди собирают вещи, готовят обозы, смотровые на всех дорогах. Едва появятся сведения, что враг движется сюда, сразу будем готовы выйти караваном.
   – Хорошо, но пока надо разобраться с этим воярыгой в черном железе.
   – Антон, постой, – вдруг придержал вожжи Лавр, замедляясь.
   – Ну, что с тобой, брат? Весь дрожишь.
   – Просто… я видел его, – сдавливая в больших ладонях кожаные ремни упряжи, страстно сказал он.
   Капли дождя катились по их лицам. Лавр переминался, будто на что-то решаясь.
   – Антон, давай ты сам, а? Организуй людей и идите на север, в Осток, а лучше сразу на Белхибар.
   – Мы так и сделаем, – укладывая кожаную перчатку ему на плечо, ответил Антон. – Осток – богатое село, да никому мы там не нужны. Стены у Остока есть, но тонкие – от лиходеев да налетчиков. Если и правда сюда шагает армия, то Осток врагам сдадут без боя. Придется нам идти дальше, до твердыни Белхибар. Даст бог, бояра Заяц снабдит подданных защитой за своими стенами. Белхибар князь не отдаст. А уж Заяц и подавно своей казны чужакам не уступит.
   – Да нет же, ты иди немедля! Ты теперь голова этим людям. Нет тебе нужды вступать в этот бой. Я удержу воярыгу, а ты ступай негодя!
   – Глупости не говори. Не в том я возрасте, чтобы от первого же врага убегать из своего дома. Что бы сказал отец? А ну, пришпоривай коня! Поглядим на этого черного ратника.
   Всадники промчались по улице, миновали «Ильино копье», а вскоре за спинами остались и остывающие станы сгоревших амбаров. Донеслись мужицкие крики! Бойцы прибавили ход, оказавшись подле большого перекрестка.
   ***
   Не знали Антон и Лавр печальной истории о вестниках – могучих созданиях в угольно-черной броне, супротив которых давным-давно были явлены Великие Герои – богатыри, ниспосланные на землю Правой Башней. Но и не угодили б эти двое в мое повествование, коль жизни их, пусть совсем ненадолго, не были бы вплетены в эту мрачную историю, что оборвалась четыре века назад и именно в эти судьбоносные дни обретала продолжение благодаря отважным героям нового колена – об этих молодцах мною составлено повествование: про Рэя Остролиста и его друзей, с которыми странствующий рыцарь Тим Шато повстречается уж в скором времени.
   ***
   Клинок черным веером рухнул с высоты: разбил деревянный щит, перерубил руку, пал на ключицу. Селянин рухнул в рдяное озеро, по которому били круги дождевых капель.
   Подобное человеку существо в громоздких железных доспехах цвета угля стояло на перекрестке дорог. Голова его располагалась неестественно низко, почти на уровне массивных плеч, увенчанных тяжелыми, угловатыми наплечниками такого же металла. Оружие – широколезвийная сабля, одна ковка которой внушала ужас: угловатое лезвие черного железа длиной почти в два аршина и, судя по толщине металла, немыслимым для меча весом. Пространство вокруг этого воина давила незримая глазу инфернальная аура.
   Оставшиеся тут хлеборобы, получившие наказ сдержать воярыгу, но вооруженные лишь случайным военным снаряжением и рабочим инструментом, вновь подались в отступление. Черный рыцарь двинулся вперед, не придав и ничтожного значения свежей крови под ногами.
   – Лавр! – смело скомандовал молодой староста, приказывая атаковать.
   Всадники припустили коней! Лавр занял первую позицию, Антон следом.
   Громогласный, бравый выкрик старшего брата разлетелся по улице! Копыта, взрывая мягкую землю, несли его вперед. Он бросил упряжь, вскинул на плечо увесистый двуручник, готовясь нанести удар на полном ходу!
   Черный рыцарь, не страшась всадников, вознес саблю высоко над головой.
   – Р-рах! – вырвалось из глотки Лавра, когда он опустил удар!
   В тот же миг рухнувшая черным веером сабля в один мах срубила голову стремящегося коня! Всадник обрушился на землю вместе с остовом неживой лошади, укрытый жирным слоем крови. Вслед за этим кряхтящим и хлюпающим звуком по улице разнесся оглушительный звон: Антон с разгона вонзил пику в черный доспех! Да только воярыга стоял неколебимо – древко старого копья надломилось – острые щепы разлетелись вокруг!
   Ливень шуршал. В ушах звенело. Глухо прозвучало натужное ржание лошади, умчавшейся вдаль по улице. Сырая дорожная земля под щекой. Антон даже не почувствовал, как вылетел из седла. Селяне, что еще оставались на поле брани, точно примороженные глядели на эту картину. Антон и Лавр – лучшие бойцы деревни, оба лежат на дороге в красно-ржавом озере. Гигант, что в росте имел более трех аршинов, движением свободной руки выдернул из груди обломленный наконечник копья. Острие, окропленное черной кровью, упало ему под ноги.
   Антон ошалело поднялся на колени, разгоняя туман в голове. Пытался осознать произошедшее, но в следующую же секунду едва устоял от боли, которой вдруг пронзило плечо! Он глядел на блестящую, равномерно алую от крови щепу его же копья. На скорости она легко прошла сквозь худенькую кольчугу, вонзившись ему в плечо. А черный воярыга уже вознес для удара густо окровавленную саблю.
   Металл проскрипел натужно! В последний миг между чужеземным оружием и Антоном очутился Лавр, который сдержал этот страшный удар! Богатырские мускулы надрывались под кольчугой, но даже ему недоставало силы, чтобы биться с этим чудищем.
   – Уходи! Антон! – стиснув зубы, выкрикнул Лавр. Грязь на его лице смывалась шквалом дождевой воды. – Ты нужен людям! Бегите в Белхибар, предупредите Зайца!
   Однако юный Щука не имел права сдаваться, не вправе был беречь свою жизнь после содеянного. Он собрал решимость, снял с пояса короткий меч и бросился в атаку. Он со всех сил ударил клинком в сочленение черных пластин, но острие уткнулось в совершенно непреступный металл. Удар железного сапога взрезался в живот с такой силой, что мир угас на секунду – Антон отлетел взборонив размякшую дорогу.
   Черный рыцарь разбил клинч с Лавром одним широким взмахом. О, Лавр видел, как сверкнули злым, рыжим всполохом черные глазницы воярыги – тот остановил взгляд на брате.
   – По… – скрипнуло железо где-то в недрах чудовища, и из груди свинцовыми гирями вывалились несвязные слоги: – По. То. Мок.
   Черный рыцарь вознес меч над Щукой.
   – Кровь… – скрипнул черный металл. – Кровь первых. Предателей!
   Какая сила! Если бы только люди не свершили той страшной ошибки четыре века назад, этот вестник вовсе был бы не врагом. Отчего же это чудовище называет Антона, потомка Великих Героев, почитаемых в семи краях Княжества, предателем? Но это опять из истории Остролиста, которую не суждено было узнать юному Щуке.
   Молодой староста приходит в себя, тщится отползти из-под неминуемого удара, когда Лавр с отчаянием вгоняет полуторник в спину черного великана – оружие застревает меж пластинами, окропляясь сеткой чужеродной крови. Гигант оборачивается, миг – и сердце Антона встало на месте: черная сабля, даже не заметив на пути кольчуги, насквозь пронзила грудь брата!
   Его имя воплем вырывается из горла! Антон силится встать, не чувствуя боли в сломанных ударом ребрах. Лавр же поднимает преисполненный решимостью взгляд. Он берется за черное лезвие голыми руками, проталкивая себя вперед к вестнику, еще дальше вгоняя лезвие. И вот лишь вытянутая рука разделяет их. Пусть и ценой жизни, он не отпустит это существо. Лавр хватается за черный доспех одной рукой, вынимает кинжал, и с остервенелым ревом ударяет врага!
   Шелест дождя и все звуки вокруг глохнут. В абсолютной, мертвой тиши Антон слышит тонкий «клик» – звон треснувшего отцовского кинжала. Черный воин без усилия возносит вооруженную руку кверху, опускает вниз, небрежно стряхивая кукольное тело с гигантской сабли. Антон, утратив ясность ума, поднимает с земли двуручный клинок! И только возводит руки для удара, как меч отчего-то снова падает на сырую землю, стонет болезненным лязгом.
   Что за наваждение?! Юный Щука еще не понимает, что произошло, ведь даже сейчас он отчетливо видит, как руки его крепко сжимают рукоять меча! Отчего же тот предательски лежит на земле, отказываясь подчиниться?!
   Как вдруг волна боли сокрушает сознание, кровь проливается на землю и лежащий на ней клинок. Сквозь пульсирующую багровую пелену он глядит на свои предплечья, лишенные локтей.
   Сознание чернеет, тело безжизненно ударяется о землю.



IV

   На пути в Осток

   Луна висела на ночном небе нарастающим полумесяцем, сопровождая путников и отпуская на землю зыбкий свет. К вечеру небеса устали сливать на землю дожди, облака разметало, так что ночь выдалась ясной.
   Приглушенный цокот копыт разносился над узкой каменистой дорогой, что вела в Осток, ближайшее крупное поселение. Покинув Талицу, Шато вновь выбрал объездную дорогу, избегая людного гостинца и опасаясь, что именно там продолжит движение вражеская армия. Там же, скорее всего, пойдет большая часть беженцев с южных поселений вроде Талицы, Солянки, Уступа и многих других.
   Девочка сидела бочком спереди, между руками солдата, который страховал ее, придерживая узду. Спасти-то малявку Тим спас, да куда ж с ней подашься? Ладно сам пропащий, лиха беда начало, но вот пропащий и подружку себе сыскал, и извольте: уже два огольца да на казенной кляче идут, сами не ведают куда. Два – это если не считать чертовщину, которая как раз выглянула из тени и начала своим низовым, рокочущим голоском:
   «Не поделишься, дорогой Тим, куда ты собрался ее везти?»
   – Исчезни, нечистая! – стиснув зубы, выцедил он.
   Девочка обернулась.
   – Тебе не холодно? – поспешил спросить Тим.
   Тишина.
   – Надобно сыскать место для ночлега. Что тут есть поблизости?
   Она ответила:
   – Брошенная пасека.
   – Значит, там и остановимся. Покажешь дорогу?
   Кивнула.
   – А почему пасеку забросили? – спросил Шато, желая занять ее разговором.
   – Там… тоже случился пожар пару лет назад, – сказала она тихим, отстраненным голосом. – И с тех пор там никто не живет. Селяне туда не ходят – боятся попелюхи, что завелась после беды.
   – Кого боятся?
   – Такое лихо. Мама… говорила, что попелюха – это такая худая женщина с серой кожей. Она появляется на золе сгоревших заживо людей, если золу не закопали и не провели похоронные обряды. В том большом пожаре на пасеке много кто умер. Большинство жителей покинули место, а зола так и осталась под открытым небом. Кто еще оставался на пепелище, рассказывали, что в первую же ясную ночь попелюха вылезла из груды пепла.
   Тим снисходительно покачал головой, сворачивая с тропинки к пасеке:
   – Богатое воображение у селян. Шишкуны, попелюхи. Я старых сказок не боюсь. А ты?
   Девочка безразлично повела плечом.
   Пасечный хутор располагался на невысоком чистом угоре, по которому взбиралась верхом пара. Вдалеке Тим приметил несколько поврежденных огнем построек.
   Зачарованно тихая ночь плыла по небу, которое раскинулось над путниками черно-синей фарфоровой чашей. Кукушка цокала копытами, шагая мимо пустых, давно умерших ульев.
   Опершись в стремя здоровой ногой, он спустился на землю, придержав узду. Кованные сталью сабатоны проваливались в мягкую, точно утячий пух, почву. Пепелище густо заросло шепчущим, на редкость высоким ситником, усатые кисточки которого тянулись выше плеч. Угольные остовы главного здания прорастали через этот пышный покров нестройными зубастыми рядами, то и дело потрескивая хрупкими обожженными бревнами.
   Тим провел лошадь к коротенькому навесу пустой поленницы.
   – На земле очень много пепла, – обеспокоенно произнесла его спутница, – наверное, очень сильно горело.
   – Боишься этой попелюхи? Мне кажется в ночном лесу, где голодные волки и лешая, было куда страшнее, а там ты бродила в одиночку, – ответил Шато и, подняв ее под мышки, спустил с лошади.
   Только ноги коснулись земли, как девочка отстранилась:
   – Сама могу слезть.
   – Извини, – ответил он. – Давай остановимся здесь.
   Солдат снял шлем и рукавицы, собрал из попавшихся под руку щепок небольшое костровище, уселся на землю, вытянув ногу, и принялся растирать веткой вперед-назад сухую древесную пыль. Девочка пригляделась к этим странным действиям. Яркая искра скользнула в жмыхе, из-под которого выпрыгнул веселый язычок пламени.
   – Сноровисто, – улыбнулась она, присаживаясь на корточки рядом.
   Тим откинулся назад, смахнув испарину со лба. Выдохнул и разложил поверх огня сухую щепу.
   – Без малого десять лет в солдатах отходил, нужда не такому учит. На войне не всегда удается подготовить полноценные лагеря, солдаты ночуют где прикажут, хоть в лесу, хоть в открытом поле. Как ни странно, главная солдатская трудность – быт. Военный поход может длиться месяцы: марши, стоянки, маневры, а воюешь-то от силы день-другой. Иной раз на маневрах всё и заканчивается, полководцы посоревнуются, обменяются невидимыми ударами и отступят. А глядишь, там и князья договорятся, пока воеводы армии по полям гоняют, – усмехнулся Тим, – вот такие войны, конечно, самые лучшие.
   – Наверное, тяжело всегда носить укладный доспех?
   – На деле не так уж и, – бодро ответил Шато. – Общий вес брони менее пуда. Вес ощущается тяжело, когда он удален от твоего центра тяжести. Основная тяжесть металла приходится на кольчугу, что ложится равномерно по всему телу. Нагрудник, – он постучал по металлу, – тоже тяжелая деталь, сталь толстая. А вот рукавицы – кожаные, с совсем тонкими пластинками, что разгружает… – увлекся он рассказом, но замолк, приметив, что девочка скучливо отвела взгляд.
   Помолчали. Глядя в невысокий костер, Тим без нужды ворошил его тонкой веткой, размышляя, о чём же поговорить двум чужим друг другу людям.
   Демоница, что всё это время бродила за спиной солдата вперед-назад, утомилась молчанием, склонилась к его уху и промурчала: «Хоть имя ее спроси».
   – А как?.. – начал Тим, однако в последний момент решил, что пред девушкой надлежит представиться первым. Да и пора бы уже.
   Он поднялся, опять оступившись на больную ногу. Девочка глянула снизу вверх и тоже зачем-то встала, отступив на шаг – побаивалась этого закованного в железо воина. Шато откашлялся, уложил руку на живот и выполнил короткий военный поклон. Он представился полным именем, включая родовое, а когда по привычке взялся назвать воинское звание, запнулся, так и не завершив.
   – Я уже знаю, Тим Шато, – кивнула она, а заметив недоумевающий взгляд солдата, пояснила: – Антон Щука в поле тебя так назвал.
   Тим выпрямился не в силах придумать, какими словами завершить затеянную интродукцию.
   – Да, – опустил он голову, – я и забыл.
   Костер уютно потрескивал.
   Губы ее вдруг шевельнулись:
   – Амалия… мое имя.
   – Красиво звучит.
   – Думаешь?
   – Еще как. Знаешь, это очень благородное имя, – заверил Тим. – В далекой стране на западе, где я жил давным-давно, точно так звали принцессу, третью дочь в королевской семье.
   – Видимо, единственная красивая вещь в моем рождении.
   – Не говори так. Вот увидишь, этот мир прекрасен. Пусть горя в нём немало, но уверяю, его есть за что полюбить. Ты непременно отыщешь свое место.
   – Мне кажется, Амалия – неудобное имя, так что можешь сократить, если захочется.
   – Сократить? А как же тебя звали в деревне?
   «Лучше б молчал», – не заставила ждать укола демоница, а Амалия поджала губы, еще пристальнее присмотревшись к носочкам своих крестьянских туфель, сшитых из перемежающихся обрезков кожи и ткани.
   – Каргово отродье, – шепнула она, когда Тим уж и не думал, что та возьмется отвечать на бестолковый вопрос. Карга;ми, конечно, звали ведьм. И тут уж Тим сам не рад был, что спросил, но Амалия продолжила: – Еще по-всякому. Лешачка, Чёртова поросль, Окаяшка.
   – Ам… – до боли закусив губу, начал Шато, да девчонка вдруг с чего-то усмехнулась.
   – А еще Культяпка!
   Тим секунду держался, боясь решить, можно ли тут смеяться, но, видя ее веселое выражение лица, прыснул.
   Посмеялись.
   – Богатая у нас тут речь, – улыбнулся Тим. – Ей богу, в языке страны, откуда я родом, и половины такой воли и бесшабашности нет. Ох, Амалия, ты уж прости меня, – он завел ладонь на голову, проведя по недлинным, русым волосам. – Увез тебя из родного дома, наобещал всего. Но, сказать по правде, я и сам понятия не имею, куда иду. Сейчас, – задумался Тим, – даже не знаю, кто я такой.
   Кукушка, подвязанная к балке дровницы, неторопливо хрумкала сочным ситником.
   – Тим Шато, а кто, – вдруг спросила Амалия, украдкой поглядывая за спину солдату, – кто эта женщина, с которой ты разговариваешь?
   Шато замер на секунду, сердце сжалось от волнения! Он подскочил и, громыхнув доспехом, надвинулся на девочку.
   – Ты ее видишь?! – схватив за плечи, вопросил он.
   «Эй, а малявка-то не промах! Выходит, неспроста ее мать ведуньей считали», – посмеялась демоница.
   – Пожалуйста, ответь! Что ты видишь?
   – Ну, – робко начала Амалия, – у тебя за спиной словно бы всегда чья-то тень. Я видела еще в лесу, даже подумала, что вас двое. А потом поняла, что она не человек вовсе. Наверно, Листушка ее-то и почуяла, потому и навела на тебя волков. Лешие не любят, когда в их леса заходят незнакомые сущности. Я тоже маленько испугалась, когда первый раз увидела, но сейчас мне кажется, что она… не очень злая.
   Алекто лишь фыркнула.
   – А что еще? Как она выглядит?
   «И что ты ожидаешь услышать? Ты-то меня отлично видишь. Хоть и пытаешься отрицать», – Алекто склонилась перед его лицом, и глаза с радужкой цвета крови сверкнули в ночи.
   Амалия качнула головой:
   – Не могу разглядеть. Если смотреть прямо, только тень и видно. Но порой, как бы краешком глаза, я видела такую высокую женщину с длинными, чуть волнистыми волосами. Очень красивая.
   Алекто теперь цыкнула и удалилась из поля зрения.
   – Вот оно что, – руки опустились, и Тим присел на землю рядом. Он уложил ладони на лицо, усмехнулся. – Всё-таки, я не сумасшедший. Не бойся ее, Амалия. Я не позволю навредить тебе.
   Шелест в траве неподалеку заставил обоих обернуться. Кукушка обеспокоенно заржала и подалась назад, натянув привязь. Тим поднялся, изготовив булаву.
   – М… мама говорила, что попелюха живет на незакопанной золе. Потому, чтобы ее изгнать, нужно осыпать землей.
   Солдат нахмурился, всё еще не придавая веры деревенским байкам. Булава в руке казалась бесспорно более надежным оружием, чем щепоть земли. Шорох повторился, колоски высокой травы шевельнулись. И тут у самой земли, меж стеблей просунулась рыжая мордочка с розовым носом.
   Кот опасливо принюхивался, подкрадываясь ближе. Тим облегченно выдохнул.
   – Ой. Кис-кис-кис, – поднялась Амалия, чуть раскрыв полы своей накидки.
   Рыжий кот с белыми носочками подошел, поглядел щурясь на теплый костер и присел неподалеку, прикрыв передние лапы хвостом с такой же белой кисточкой.
   – Красивый. Можно он с нами останется?
   Тим улыбнулся, опустив руки и убрав оружие.
   – Я пройдусь по пасеке. Может, найду что-нибудь для дороги, – сказал он, однако Амалия уже не слушала, сосредоточив внимание на рыжем госте, что пригрелся у костра.
   Солдат, прихватив из огня головешку, отправился по останкам некогда богатой пасеки. Одни строения оказались полностью разрушены огнем, другие повредились частично. Видно, что пожар пытались тушить, но спасло это только отдельные помещения.
   Воин забрался в прогоревшие сени одной из изб. Узкий чулан с обрушенным потолком. Обожженные стены отдавали кислый запах гари, а в углу ворохом лежало тряпье, вынутое из распахнутых, тронутых пламенем сундуков. Среди барахла попался просторный отрез плотной коричневой ткани. Вытащив его из-под обломков, Шато встряхнул полотно от сора, и тут снова услыхал живой шелест.
   Он перевалился через былой оконный проем, оглядел наружную сторону, но не увидел ничего, кроме высокой травы.
   ***
   Кот примостился на коленях у Амалии. Она сидела у костра спиной к идущему с пасеки Шато. Тим хотел ее окликнуть, но Амалия вдруг тонко всхлипнула. Сердце солдата кольнуло, он неловко замер на месте.
   Амалия плакала. Тихонько, обнимая сочувствующего рыжего гостя. Тим поджал губы: в дороге Амалия и словом не выдала, что у нее на душе. А как такое выдашь? Поди, только и начинает понимать, какие страшные события произошли в ее молодой жизни. Тим неуклюже переступил с ноги на ногу, не зная, как себя вести. Услышав за спиной солдата, девочка шмыгнула и быстро вытерла глаза.
   – Вижу, подружились? – спросил Тим, понимая, что обнаружен.
   – Смотри, Тим Шато! – на силу улыбнулась она, подняв блестящие васильковые глаза. – Его зовут Рыж. Он сегодня вечером съел мышь. А теперь решил погреться с нами у костра.
   – Не знал, что ты с животными разговариваешь. Кстати, в Сером Камне тоже обитал кот. Черный, так что солдаты звали его Черныш. Или пан Черныш на западный лад. Однажды я поругался со своим воеводой: спорили о числе формальностей, которые должны соблюдаться в полку. Так Явдат, только чтобы доказать, что я неправ, взял и на полном серьезе принял котяру на военную службу!
   – А так можно?
   Шато свалил перед костром груду сухих досок – этого количества должно было хватить на ночь. Он расстелил на земле несколько отрезков найденной ткани, все они зияли черными ожогами, а потому иначе как на подстилки не годились. Благодаря его стараниям, возле костра появились два спальных места.
   – Да я сам виноват. В споре Явдат зачем-то спросил, что говорит Военный приказ насчет котов? А я сдуру и сказал, что, вообще-то, в приказе ни слова нет о том, что ратничать могут только люди. Мало что он Черныша записал в гарнизон крепости, так еще и пожаловал ему звание пятидесятника, так что мы с ним оказались равны по чину. Целую неделю издевался надо мной, – усмехнулся Шато, трудясь над костром.
   – Явдат или Черныш?
   – А оба! Мы ведь с котом стали сослуживцами, так что, согласно моим же требованиям, всякий раз, когда я встречал усатого, приходилось отдавать ему честь. Остальные-то солдаты на потеху во всю салютовали зеленоглазому! Перед командирами так в струнку не вытягивались и грудь не выпячивали, как перед этим усатым полководцем.
   Амалия хихикнула:
   – Давай и этого возьмем на службу?
   – Не выйдет. Даже если считать, что я до сих пор военный, в своем звании, могу принять в строй лишь рядовым ратником, так что это Рыжу придется салютовать передо мной. Будь тут Явдат, он бы, конечно… – закусил губу Шато.
   Девочка поглядела на рыцаря, поняв, что задавать вопрос о судьбе воеводы не нужно.
   – Ты как? – спросил Тим.
   Та поежилась, опять присматриваясь к высокой траве.
   – А на пасеке никого не было?
   – Всё о попелюхе переживаешь? Я осмотрел почти все постройки, на пасеке только мы. Разве только еще какие-нибудь животные без звания, – пошутил он, но девочка отреагировала, лишь тревожно коснулась рыжей шерстки.
   Она разместилась на предложенном месте, самостоятельно расправив на нём неровности. Для этого ей пришлось низко склоняться. Руки ее и правда выглядели неестественно: плечевой сустав, казалось, работает как положено, однако на месте локтевого виднелось только округлое окончание плоти.
   Из-за отсутствия бицепса и трицепса на плечевой кости, руки смотрелись тонко, что еще раз подчеркивалось крошечными рукавами туники, сотканной словно для куклы. Это, однако, не мешало ей выполнять простые, не требующие большой ловкости задачи. Сведя культи, она сама приподняла отрез ткани, уложила себе на плечи, притянув зубами. Тиму то и дело хотелось подсобить ей в мельчайших делах, однако казалось, что той чрезмерная опека доставляет лишь неудобства, не говоря, что они по-прежнему оставались едва знакомы.
   Солдат присел неподалеку, уложив на коленях преподнесенный Антоном сверток. В отрезе бурой мешковины оказалась деревянная коробка размером с ладонь, дерево почернело и истлело от времен. Он снял крышку, открыв плотно набитые соломой внутренности. Щепотями Тим стал откидывать сухую траву. Когда показалось, что коробочка и вовсе пуста, под палец наконец-то попал твердый предмет – в руках оказался костяной гребешок.
   Обыкновенный, тяжеленький гребень резной масти со слегка загнутыми зубцами, резанный из кости крупного животного. По одной стороне рукояти вился узор, изображающий двух коньков, глядящих друг от друга, по другой – на узоре из листвы читались на потертой кости слова: «По Нави живому не ступать».
   – Что думаешь? – показал он гребешок Амалии. – Молодой Щука сказал, что этой вещице не менее четырех веков и, скорее всего, принадлежала она самим Великим Героям, потомком которых, по-видимому, был его отец.
   Амалия уже впилась взглядом в предмет, от которого и на расстоянии веяло чем-то необъяснимым. Она потянулась к гребешку, в этот раз даже не постеснявшись вынуть свои ручки из-под полов плаща, так завлек ее этот простой с виду предмет. Тим протянул вещицу, но едва Амалия ее коснулась, как сразу одернулась. Гребешок упал на землю.
   – Ай!
   – Ты чего?
   – Обожглась… – подняв удивленный взгляд, ответила она.
   – Г-горячий? – ощутив мистический ужас, спросил Тим. Затем потрогал пальцами гребешок – обыкновенный по температуре.
   – Нет. Наоборот. Будто о льдинку задела, – искренне недоумевая, ответила она и попыталась взять предмет еще раз.
   Поморщившись, она удерживала его обеими култышками, и васильковые глаза оказались прикованы к таинственному костяному гребешку.
   – В коробочке больше ничего нет? – шепотом спросила она.
   Тим продемонстрировал пустую коробку.
   – Знаешь, Тим Шато, думаю, этот предмет вовсе не принадлежал Великим Героям.
   ***
   Диск ночного светила проливал на землю блеклый свет. По пасечному угору пробежал ветерок, легкомысленно всколыхнувший своим полетом частички пепла. Груда золы позади сгоревшего сарая оставалась в тени, однако спустя час небесные тела продвинулись, и теперь рыхлый бугорок тоже принимал призрачный лунный свет. Луна – солнце мертвых.
   Бугорок земли набух, качнулся, вея струйками легчайшего пепла, и из глуби проросли тонкие пальцы. Они уцепились за грунт, и из-под земли выбралось, раскидывая в стороны долговязые конечности, серое лихо. Она выкарабкалась из груды пепла, присела, обхватив колени. Серые волосы спадали по лицу, плечам до живота. Она привалилась шершавой спиной к обгорелым бревнам, возвела взгляд на сияющую луну. И зарыдала.
   Горько и беззвучно тянулся ее стон. Живот, болезненно втянутый почти до позвоночника, ныл от боли, а сердитый голод скребся изнутри. Тело обдавало ледяным морозом. Длинные руки зябко обхватили колени, и в небо опять отправился хриплый плач.
   Несколько часов она кряхтела, изнывая от голода, сжимала кулаки, напрягая всё тело, пока пепел то и дело осыпался с ее мертвой, рыхлой кожи. Ворох изорванных в клочья воспоминаний метался в голове, но ни одну мысль, ни один образ не удавалось удержать более секунды. Лихо стенало, но ни слезинки не могло упасть с ее сухих, припорошенных золой глаз. Она то печалилась, то сердилась, расцарапывая толстыми ногтями кожу на груди и плечах, отчего зола сыпалась струйками, укрывая землю. И тут ветерок донес до нее прохладный, до смерти знакомый запах!
   ***
   Амалия издали принюхалась к гребешку. Она снова рассмотрела твердые, слегка загнутые зубья и решилась коснуться ими своих волос.
   – Ты что удумала? – остановил ее руку солдат: уж очень нехорошее предчувствие закрадывалось в душу от взгляда на этот предмет.
   – Просто хочется узнать, для чего гребешок. Интересно.
   – Эксперимент ради познания – достойная затея, но давай подумаем, как еще можно проверить свойства предмета, не подвергая себя опасности. Если он принадлежал Великим…
   – Он им не принадлежал, – опять, еще более уверенно возразила Амалия. – Может, они им и владели, но это не их предмет. Холод, которым от него веет, намного, намного старше.
   Рыж помурчал еще немного на коленях у девочки, но, вспомнив о делах, вдруг поднялся и скрылся в высокой траве.
   – Ушел, – досадно сказала Амалия, глядя хвостатому вслед.
   – Странная, однако, «реликвия». Нет бы меч-саморуб или шлем-дальнозор, – припоминая местные сказки, размышлял Тим. – Там с назначением вопросов нет. А то гребешок. Из-за него талицкий совет едва не переругался. Стоило ли?
   – В нём и правда нет геройской силы, но гребешок явно непростой. Вчитайся в слова.
   – По Нави живому не ступать. Что это значит?
   – Мама рассказывала об устройстве миров. Явь – это наш, явственно видимый мир. Мир материи, находящийся в центре миростроения. Еще есть Правь – верхний мир, обиталище Белых Богов. А вот Навь – мир той стороны бытия, неявный, тёмный. Неведомая явь. И эта вещица, судя по надписи, связана именно с этим миром.
   – И для чего Великим Героям потребовалась связь с тёмными силами? Они вроде бы добрые поступки совершали. В отличие от сегодняшних героев, впрочем.
   Амалия оторвала взгляд от гребешка и взглянула на Тима с осуждением:
   – Отчего это ты почитаешь Навь злым миром? Недальновидно. Люди, особенно у нас, на южной стороне Княжества, почитают Белых Сварожичей. Но Тёмные Боги – обязательная сторона мироздания, негоже их забывать, а тем паче хулить.
   – Обязательная? Мне хорошо знакомы верования этой страны. Чернобог – не просто так зовется людьми Злебогом. Он шлет болезни, бедность и несчастия. Без него на земле было бы лучше.
   – Опять недальновидно. Без него и самой земли бы не было, – разумеющимся образом ответила Амалия.
   – Ну… – почесал голову Шато, – сложно воспринимать действия Злебога иначе, как злые.
   – Сложно лишь потому, Тим Шато, что ты неверно воспринимаешь идею трех миров. Точнее, воспринимаешь ее с позиции человека.
   – Так я человек и есть.
   Амалия вздохнула и принялась растолковывать недалекому:
   – Попробую объяснить так. У богини Макоши две дочери: Среча и Несреча. Их сегодня еще зовут: Доля и Недоля. Через них Макошь правит судьбу человека. При рождении Доля пророчит младенцу доброе будущее, наделяет его талантами и способностями. Она определяет направление его жизни: чему научиться, чего добиться. Доля на изумрудном веретене прядет золотую нить жизни человека: крепкую и длинную, так чтобы он всё смог успеть, чтобы ему на всё хватило сил. Но главное свойство человеческой души – свобода. В легкой жизни, какую пророчит Доля, душа просто обнищает и ослабнет, таланты будут загублены, способности не разовьются, а предназначение души останется не исполнено. Недоля – тёмная пряха, у нее веретено гранитное, а нить судьбы неровная, с узелками и заусенцами. Недоля следит, как исполняется предназначение души и вплетает в золотую нить Доли свое серое полотно. У серой нити сразу несколько значений. Во-первых, Недоля наказывает: за жадность, невежество, ложь и другие пороки. Заметь, тот, кто живет честно, трудится без лени, помнит и преумножает любовь Рода-Творца, проявляя добро к окружающим, тот обычно и живет счастливо: у такого человека хозяйство спорится, тело крепится, семья близка, а друзья надежны. Коль же человек духом ленив, коль поддается излишествам да не по совести поступает с другими, такому вся жизнь не в радость: богатств у него либо нет вовсе, а либо и есть, да шелка и драгоценности его не радуют. Друзья у него жадные и завистливые, родня неверная, до наследства охочая, а тело больное от возлияний, блуда и чревоугодия. Всё это – серая пряжа, посланная в наказание.
   Во-вторых, – назидательно продолжала Амалия, – Недоля посылает испытания и горести, тем позволяя человеку расти и становиться сильнее. Преодолевая трудности, человек становится выносливее, умнее, смекалистее, что позволяет ему достичь запланированных Долей целей. В третьих…
   – Еще и в-третьих?
   Амалия повысила голос, требуя не перебивать:
   – Когда путь человека, начало которому положила Доля, подходит к завершению, на Недолю ложится обязанность оборвать нить. Душа освобождается от греховного и мирского, отправляясь в Навь.
   – Что-то я не понимаю, – растерялся Шато, пытаясь увязать эту высокую материю с костяным гребешком в руках.
   – У всего в мире есть равная по силе противоположная сторона, убери ее и мир обратится в ничто. Попробуй вообразить тьму в мире, где нет ни одного источника света. Представь, как испытать радость в мире, в котором не случается горя. Одно не существует без другого.
   Шато припомнил строчку из шуточной западной песенки о чрезвычайно праведном странствующем рыцаре, поклявшемся искоренить зло на земле. Песенка внезапно обрела очень глубокий смысл. «Ах, славный рыцарь, ты ответь, что делало б твое добро, если б не стало в мире зла?»
   – Ну и при чём тут гребешок?
   – Тим Шато, – обратилась Амалия, возвращая неприятный на ощупь предмет, – я думаю, он сделан не из коровы да не из лошади, а прямиком из человеческой кости. Я еще подумаю, зачем такой нужен. Но сходу могу сказать, что подобный не мог быть сделан кем попало. Скорее, кем-то очень могущественным и опасным, вроде Кощея или даже самого Велеса.
   Тим хмыкнул насмешливо:
   – Ну, да, вот прямо Велеса. А подбросишь его назад, так тридцать три молодца явятся. Тебе сколько зим, раз в эти старые сказки веришь?
   – Шестнадцать, – подняла она честный взгляд.
   – Да ты совсем еще ребенок.
   – А тебе-то сколько?
   Тим помедлил с ответом.
   – Кажется, на днях исполнилось двадцать шесть.
   – Хм. Но это значит, что старше ты всего на десять. Много ли ума у десятилетнего ребенка? Вот насколько ты старше.
   – Умничаешь? Давай-ка спать.
   Тим тряхнул жутковатым гребешком и протянул Амалии.
   – Пусть будет у тебя?
   Она закуталась в предложенные одежды и прилегла, отвернувшись от костра. Тим опять услыхал шуршание в траве, однако таковое повторилось уже в который раз за вечер, так что он не придал тому значения. Лег на собранное спальное место, оставив рукоять булавы под ладонью.
   ***
   Влекомая голодом, она пробиралась сквозь травы, что тянулись так высоко на этой плодородной почве. Прижимаясь низко, она принюхивалась, совершая движения поочередно на четырех конечностях. Горстки пепла, осыпающиеся с тела, смягчали всякое движение. Знакомый запах становился ближе. Она пыталась сосредоточиться лишь на нём, однако запутанный, изодранный клубок мыслей никак не давал покоя. Рыжее существо беспечно прошло сквозь жирные стебли, двигаясь навстречу. Она затаилась.
   Длинные руки выбросились вперед, придавив мягкое тело к земле! Когда сопротивление под крепкими ладонями прекратилось, зубы вгрызлись в горячую плоть!
   Ее жилы дрожали от возбуждения. Страшный, нестерпимый голод только усиливался по мере того, как она пожирала теплые внутренности вместе со шкурой; кровь легко впитывалась в ее пепельную кожу. Пара хрупких зубов обломилась о кости животного, но у нее не было власти, чтобы остановить себя. По завершении трапезы боль накатила вновь. Она обхватила живот руками, костлявые пальцы впились в бока, осыпая землю ледяным пеплом.
   Она ворочалась в траве, кряхтела, рычала, снося боль раздираемых свежим мясом внутренностей, однако голод никуда не делся. Будь тут хоть десяток таких тварей, она бы проглотила каждую. Но снова слышится ей сладковатый, холодный аромат! Именно этот запах она учуяла на шерсти рыжего создания и именно его не смогла получить, поглотив животное. Аромат взывал волшебным дурманом, такой знакомый! Она уже почти вспомнила его.
   Послышался разговор. Еще два существа возле огня! Огнь. Он ей не страшен. Тепло. Быть может, этого ей не хватает так сильно – в противовес морозу, что бесконечно струится под пепельной кожей? Быть может, добравшись до огня, сможет она умерить эту боль.
   Быстро. Мысли вращаются в голове с сумасшедшей скоростью, пока она наблюдает за парой. Одно существо большое, другое поменьше. Следует начать с малого.
   Она обходит костерок, что взвился в сегодняшней ночи впервые за много лун. Смотрит. Огибает этот теплый, завораживающий свет с одной стороны, с другой, потом вовсе взбирается на угольный остов сгоревшей постройки, чтобы разглядеть пару сверху. Их речь иногда кажется знакомой. Отдельные слова вызывают неясные образы. Невозможно! Невозможно слышать их речь. Они говорят так быстро! Живот снова рвет от голода. Маленькая! Она съест маленькую ее первой. Надо подождать…
   Голоса под крышей поленницы стихли.
   Костер горит всё тусклее.
   Она подбирается. Осматривает блестящий металл, в который спрятано тело первого. Горячий, почти огненный пульс бьет под ним. Ее волосы вскользь касаются железной руки. Образы спутанных мыслей опять пляшут в голове. Она переступает бесшумно по крошечной полянке, притрагивается к костру, зачерпывая из него пригоршню – алые угольки греют ладонь, зачаровывают взгляд. Но запах снова отвлекает! Ладонь сжимается, раздавливая сияющие искры. Склонившись над маленькой, она предвкушает, как будет пожирать ее кусок за куском, а затем снова страдать от боли, которой дается любая пища.
   Она возносит руку, чтобы схватить маленькую и убежать с ней до угольных построек, где можно будет поглотить ее сладкое мясо. Как вдруг на запястье ей стальными щипцами падает чужая рука. Но железный спит, так кто же это?! Не успевает она опомниться, как высокая женщина подхватывает ее, отрывая от земли, швыряет вдаль со страшной силой!
   Легкое, сотканное из золы тело врезается в обгоревшую стену постройки, неприятный треск скачет по хрупким костям. Красные глаза, черная ткань, белая кожа, запах железа. Образы пляшут перед глазами, она никак не может сосредоточиться на том, что происходит, но клещи уже снова смыкаются на ее шее! Пепел веет, осыпается струями. Тело ее подымается ввысь, страх ярится в груди.
   Алые глаза горят в лунной ночи.
   «Надо же, какие уродливые существа есть на этом свете».
   Слова опять запутались в сознании, не позволяя понять сказанного. Боль. Она выгнула шею, пытаясь освободиться, заплескала руками и ногами, однако не пересилить ей эту хватку.
   Рука на шее сжимается сильнее и с силой швыряет ее в землю. Цепляясь костлявыми пальцами за грунт, она тщится уползти в густую траву. Как же хотелось ее съесть! Эту маленькую. Надо съесть! Надо бежать! Надо… Железная хватка падает на голову, вдавливая лицо в мягкую землю. Тут мало золы – голая земля обжигает лицо точно огнем!
   «Девчонка сказала, что тебя надо присыпать землей, чтобы ты сгинула».
   Красноглазая зачерпывает пригоршню земли, вознося кверху. Как страшно! Земля всегда жжется! Лишь на свой пепел она может ступать, не страдая от ледяных ожогов. Судороги скачут по телу – до того она выгибается, пытаясь высвободиться из хватки.
   «Но какое же в том веселье, да?» – пучок земли просыпается сквозь тонкие белые пальцы.
   Ни миг она расслабляется: земля не обожжет. Ее не обожжет! Луна на небе утомленно скрывается облаками, ах, нужно скорее спрятаться – без луны на поверхности становится нестерпимо холодно. Однако хватка на шее не слабнет – и вдруг нога взрывается болью! Красноглазая уже удерживает в руке оторванную и рассыпающуюся пеплом конечность!
   ***
   Шато проснулся поздно: на небе цвета морской волны уже не было ни луны, ни звезд, ни облаков – прямо стеклышко. Только Тим шевельнулся, как с одеяла осыпалась кучка пепла. Он поднялся, с тревогой отмечая, что накидка усыпана слоем летучей золы. Смятая трава на лужайке вокруг костра тоже покрыта пеплом, да так, будто кто-то прошелся здесь, сея им направо и налево, и даже костровище выглядело разоренным.
   Он откинул пыльное одеяло, приблизился к бугорку по соседству, так же усыпанному золой. В секунду он успел устрашиться того, что могло произойти ночью, обвинив себя в проявленной беспечности относительно предупреждений Амалии. Он положил руку на кусок мешковины и потянул. Сердце растиснулось, когда под пыльным брезентом он увидел спящее лицо своей спутницы.
   Ощутив прикосновение, та приоткрыла глаза и сразу начала подниматься, но Тим положил руку ей на висок.
   – Т-с, всё хорошо. Можешь еще поспать.
   Он поднялся, осмотрев усыпанный золой лагерь. «Неужто и правда попелюха приходила?»
   – Эй, нечисть, – шепотом обратился он к Алекто, – никого тут ночью не видела?
   Однако ни назойливый голос, ни образ демонического существа себя не проявили.
   ***
   Кукушка дремала стоя, привалившись лбом к столбу поленницы. Амалия уже поднялась, когда Шато поднес лошади ушат воды, набранной из обмелевшего колодца на хуторе. Девочка тоскливо глядела под ноги.
   – Есть хочешь? – понимающе спросил воин, сам чувствуя жидкое посасывание в животе. – Если всё будет хорошо, сегодня ко второй половине дня доберемся до Остока. Может, удастся найти какую-нибудь помощь.
   – А давай, – глядя себе под ноги, робко начала она, – давай не пойдем в Осток?
   Шато, который пристраивал уздечку на лошадь, даже выронил ремешок.
   – Как это не пойдем? И куда ж мы подадимся? Там единственная переправа через Бегущие притоки. Можно на Изоку, но это съест весь путь, что мы проделали за вчера. Конечно, в Осток, скорее всего, пойдет и вражеская армия, но ты не знаешь, насколько медленно движется большой армейский строй. Кроме пеших солдат, всегда следуют обозы с едой и фуражом, а еще оружием, стрелами и прочим снаряжением. Я видел эту армию, у них даже есть инструменты для строительства осадных орудий. До Остока они не доберутся еще два-три дня, – уверенно разложил Тим.
   – Тогда ладно, – произнесла она, рисуя носочком туфель по выпавшей ночью золе.
   Он оставил сбрую и присел на колено рядом с ней?
   – Амалия, ты ведь не из-за армии переживаешь? Что-то не так в Остоке?
   Девочка еще какое-то время вычерчивала узоры, а затем нехотя сказала:
   – Там очень много людей, которые… как талицкие.
   Тим сначала не понял, устрашившись, что и там есть приверженцы неправедных судов, но Осток он знал хорошо. Амалия пояснила:
   – Люди, которые поклоняются Пророку и Господу Богу.
   Шато выдохнул:
   – Вот ты о чём. Но разве это плохо? – Тим машинально уложил руку на грудь, где под слоями брони располагался серебряный крестик. – Писание наставляет помогать нуждающимся, защищать слабых и делиться с обездоленными. Последователей Пророка вовсе не нужно бояться. Напротив, я уверен, что церковь не откажет нам в помощи. По крайней мере, убежищем и едой с нами поделятся.
   – Тогда ладно, – тоскливо повторила она.
   – Уверяю, то, что случилось в Талице, беспрецедентно. И виной тому вовсе не вера, а лишь человеческое невежество вкупе с рядом несчастий. Монах, что наставляет талицких, похоже, совсем не понимает значения слов Писания и идей, которые должен разъяснять людям! – пылко сказал Шато, но Амалия лишь покорно кивнула.
   Тим хотел продолжить, но присмирел, поняв, что после случившегося, не ему и уж точно не Амалию учить благости учения Триединого.
   Тим молча завершил с уздой, пристроил седло, протянул шлеи. После накинул на себя просторную коричневую накидку из тех, что нашел вчера вечером. С утра он доработал ее ржавыми ножницами, которые сыскал на пожарище, подрезав лишнее, и теперь длинный до земли палантин полностью скрывал его через чур броский доспех.
   – Интересно, а где Рыж? – огляделась по сторонам Амалия.
   – Наверняка у него есть более важные дела, чем провожать незваных гостей. Ну, сама поднимешься?
   Амалия кивнула и, ловко забросив ногу в стремя, перемахнула через седло. До стремен ее ноги не доставали, но уселась девчонка уверенно. Затем продвинулась вперед, освобождая место для рыцаря.
   – Сегодня решила по-мальчишески сидеть? – улыбнулся Шато, отводя Кукушку от поленницы и направляя к тропе сквозь стан ситника.
   – Нельзя?
   – Просто скажи, если захочешь пересесть боком, – ответил он и, взобравшись в седло, припустил через луг.
   ***
   – Тим Шато, а тебе нравится ездить верхом? – спросила Амалия в дороге.
   – Как-то не задумывался, – ответил Тим.
   Двое скакали верхом на Кукушке в одном седле: Амалия бочком спереди, Тим за ней, придерживая узду.
   – Почти всю жизнь провел рядом с лошадьми. У меня на родине лошадь это не вопрос удобства, даже бедные крестьяне имеют в хозяйстве хотя бы одну клячу для работы. А уж в Княжестве расстояния огромны, пешком не набегаешься. Но… – Тим обдумал вопрос Амалии, – определенно да, я люблю лошадей: умные и грациозные животные. А ты?
   – А я в первый раз верхом, – завороженно ответила она, глядя вниз, под копыта. – Очень высоко.
   – Боишься?
   – Нет. Интересно смотреть с такой высоты.
   – Наша Кукушка – крестьянская лошадка. Боевой конь с богатой родословной, на каких восседают витязи, окажется еще на треть выше.
   Неторопливый цокот копыт вел двух путников по твердой прилесковой тропе, пока небо хмурилось тучами, влекомыми порывистым ветром. Широкий кустарный плащ солдата, укрывающий стальной доспех, то и дело вздымался от бьющего в спину ветра.
   «Двое потерявшихся беглецов», – с тоской выдохнул Тим. Доведется ли им сыскать помощь в Остоке?
   – Хочешь повести Кукушку? – спросил вдруг Тим.
   – Вряд ли я смогу, – ответила Амалия, робко опустив взгляд на свои немощные руки.
   – Не робей, Кукушка очень спокойная лошадь. Просто обмотай поводья вокруг предплечья, вот так.
   Девочка раскрыла полы своей накидки, неохотно показав короткие, несовершенные ручки. Тим обернул ремень поводьев вокруг одной культи, затем другой. Она свела их вместе и вскоре без поддержки Тима направила лошадь вперед.
   – Видишь? Куда потянешь шенкель, туда и возьмет походку Кукушка.
   Тим легонько подтолкнул Кукушку в бока, чтобы набрать скорость. Подковы весело постукивали о гравий, дорога стелилась под копытами. Тим не мог видеть со спины, но был уверен, что Амалия сейчас улыбается.
   Кукушка, ведомая Амалией, пересекла неглубокий овраг, и вскоре эта узкая конная тропа слилась с большим гостинцем, который, петляя сквозь светлый березник, выходил прямо к селу Осток. Тиму был отлично знаком этот путь.
   – Осток далеко?
   – Где-то четверть яма, – ответил Тим и решил пояснить: – Ям – это расстояние между ямскими станциями. Они ставятся в ровно половине дня конного пути друг от друга, так чтобы торговцы и путники…
   – Я знаю, – не оборачиваясь ответила Амалия. – Тим Шато, скажи лучше, чем отличается Осток от Талицы, где я жила?
   – Что имеешь в виду?
   – Талица – деревня, но Осток называют селом. Потому что он больше?
   – Осток, конечно, крупнее, но дело не в населении. Деревня становится селом, когда в ней строят церковь, а епархия направляет в нее священника на службу – появляется приход. В более крупных поселениях при церкви еще строятся больницы, заботные дома, а порой и школы.
   – А город – это как?
   – Вообще-то, Осток почти что город и есть. Город – от слова городить. Если село «огородится», то есть построит вокруг своей земли стены: будь то силами местного управления или за счет казны, или за счет церкви, то князь может пожаловать такому обиталищу почетный статус города. Это повлияет на порядок уплаты налогов, на нормы о продаже недвижимости и торговые правила, а еще в городе появится своя дружина – городской полк, который подчиняется местному тиуну или посаднику.
   – Значит, решает князь?
   – Князь – если город на личной земле князя, боярин – если город на боярской земле. Бывает так, что город сам по себе очень богат или в нём живут мастера по важному ремеслу, или у него даже есть свое сильное войско, или всё вместе. Такие города зовутся вольными, они обычно управляются городским вечем. Например, Великий Всход в Западном крае. С такими городами у князя может быть заключен ряд. Это такой договор об управлении, которым определяется, как город будет платить налоги, сколько голов солдат князь может потребовать себе в дружину, как назначается тиун и, конечно, как князь будет такой город защищать.
   – Вот как. А ты и правда умный, Тим Шато, – удивленно сказала Амалия снова. Прозвучало так, будто тогда, в первый раз, это было лишь из вежливости и взаправду-то она до сих пор считала иначе.
   – Пятидесятнику полезно читать. Особенно законы и княжеские письма.
   – Помню, ты говорил, что умеешь читать. Кто тебя учил?
   – Я вырос селе очень далекой западной стране, в сиротском доме. Мне повезло, поскольку из приюта я почти сразу попал в семинарию при церкви, где и обучился грамоте, божьему слову и другим наукам.
   – Ты священник?! – утратив обычное хладнокровие, обернулась она и даже обронила узду.
   Тим подхватил ремешок, придержав поводья.
   – Что, не похож? – посмеялся он. – Конечно, нет. У меня нет иерейского титула и сан мне не присвоен. Но дети, выращенные в семинарии и отучившиеся прилежно, зачисляются в церковные остиарии. Чтецы, говоря проще. Кроме того, незадолго перед тем, как покинуть свою страну, я сдал и следующий экзамен, встав на ступень аколита.
   – Такие завитые слова…
   – Не говоря о том, что я давно забыл священные стихи. А уж если добавить сюда убийства людей, что исполнялись приказами князя… Я – солдат. Назвать меня священником будет оскорблением для всех чтящих Господа и Пророка.
   – Но у тебя под укладом крестик.
   Тим провел по железному нагруднику, под которым на вощеной ниточке располагался серебряный символ.
   – Можно ли искупить смертный грех – вопрос дебатов на церковных съездах. Мне импонирует идея о том, что вся жизнь от начала и до конца есть испытание, а Бог бесконечно любит нас и готов простить любые поступки. Найдя в этой стране друзей, дом и предназначение, я так и не вернулся на родину, решив, что Господь не оставит меня лишь потому, что я молюсь ему в другой церкви или, что чаще, вовсе в открытом поле. Мой наставник в семинарии, помнится, говорил, что молитвы, которые не идут через сердце, это лишь растрата дыхания, ибо Господь их не слышит. Говения и посты, соблюденные человеком как должное, не придадут благости душе. Тот же, кто вовсе не молится, но творит добро и проявляет милосердие только по своей совести, куда ближе к Господу.
   Амалия раздумывала над сказанным.
   – Я не могу сложить руки для молитвы.
   – Это не имеет значения. Если в словах нет фальши, Бог не отвергнет. Мой наставник, в отличие от других учителей, никогда не наказывал провинившихся семинаристов всенощными или другими тяжелыми молитвами. Он считал, что молитва, вознесенная как бремя, и уж тем паче как наказание, лишь огорчает Господа. Молитва – это откровение. Оттого-то вера и дает столько сил, ведь даже когда все отвернулись, ты не остаешься один, ибо Он всегда пребудет рядом.
   – Я еще не видела, чтобы ты молился.
   – Ха, да. Священники моей страны сказали бы, что лишь за это меня ждет чистилище на несколько сотен лет. Но, знаешь, Амалия, думаю, Ему вовсе не нужно бессмысленное почитание. Господь живет в сердце, а не в церкви. Он в наших добрых поступках, а не в заученных молитвах. Я молюсь перед боем, чтобы Он уберег от меча меня и моих людей. Я молюсь о том, чтобы в минуты слабости мне достало воли не поддаться соблазнам зла. Молюсь, чтобы Он простил свершенные грехи, над которыми я был не властен. Как например шесть лет назад, под Алуэтом, что в Южном крае, когда мне пришлось поднять меч на крестьян за поднятое восстание. Но важно не только просить и каяться, а еще и благодарить. За кров, за пищу, за верных друзей и за счастливый случай.
   Амалия выслушала спутника, а затем вновь взглянула на свои немощные руки.
   – Это… – спросила она, – это Бог пожелал, чтобы я родилась с таким телом?
   Тим не сразу нашелся со словами, но решил пояснить так:
   – Мне это неизвестно. Священники убеждают, что смысл всей жизни и заключается в страданиях. Чем больше страдает человек, чем больше отрицает телесное и истязает плоть, тем легче становится его дух и тем ближе он оказывается к Богу. «Он избрал немощное мира, чтобы посрамить сильное; и незнатное, и уничиженное, чтобы упразднить значащее, – для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом». Однако… нет, – покачал головой солдат, взглянув в серое небо, которое наконец-то начало проясняться, – я не могу поверить в то, что Господь желает наших страданий. Мы – его дети. Как родитель, Он желает счастья каждому из нас. Думаю, смысл веры в том, что ты посвящаешь Господу всю свою жизнь. Он разделяет с тобой горе, но разделяет и радость, – положив руку ей на голову, завершил Тим.
   Амалия собиралась задать еще вопрос, но тут, подняв взгляд, сказала:
   – Солдаты впереди.
   Шато увидел обозы, стоящие поперек дороги у моста, который высокой аркой перекидывался через один из Бегущих притоков реки Родная. Две телеги, груженные объемной поклажей, полностью перекрывали проезд по мосту, и несколько человек возле стояли на страже. Однако не это обеспокоило воина. На невысоком холме, за мостом уже виднелось село Осток, обнесенное каменными стенами. Над населенным пунктом двумя косыми столбами тянулся черный дым.


   – Ты говорил, что с юга идет вражеская армия. Значит, нас обогнали?
   Тим тряхнул головой, от чего слегка отросшие волосы упали на глаза. Он скинул прядь в сторону и снова пригляделся дыму.
   – Пусть мы и сделали небольшой крюк, но не могла целая армия идти быстрее нас. Разве что дозорный верховой отряд? Нет, постой, там красная хоругвь с золотым орлом, это княжеские войска! Но уж больно много солдат на охране такого мостика.
   Шато взял рысь, но едва они с Амалией подъехали к баррикаде, как солдаты в кольчугах торопливо поднялись с мест. Всего на страже моста дежурили аж две дюжины достойно вооруженных ратников. Тим остановил Кукушку в нескольких саженях против выставленных копий и наведенных самострелов. Игнорируя напряженные взгляды солдат, он дерзко гарценул, отпустил узду и спешился, громыхнув доспехом, сокрытым под просторным палантином. Вопреки упреждающим крикам солдат он без опаски подошел ближе.
   – Тим Шато, пятидесятник Звяговой заставы. Кто здесь командует? Почему дорога перекрыта?
   Вперед вышел пожилой вояка, одетый в колонтарь и полированный каплевидный шлем. Рукой опустив самострел подчиненного, так и норовящего пустить по незнакомцу стрелу, он пояснил:
   – Не велено ни впускать, ни выпускать. Разворачивайтесь. Приказ воеводы.
   – Блокада? Какой именно воевода отдал такой приказ?
   – Не велено говорить, – прохрипел старший, оценивающе глядя то на странного путника с солдатскими манерами, то на его маленькую спутницу, что осталась в седле.
   – С юга движется армия! Этот мост – единственная переправа через Бегущий приток на десятки верст. Он необходим, чтобы обеспечить маршрут для беженцев, обозы которых будут здесь со дня на день.
   – Свежо предание, – равнодушно ответил командир и сплюнул в сторону. – Да в Осток им по любому бежать не следует.
   – Объяснись! Почему над Остоком веет дым? Я выше тебя по званию, так что изволь вести себя!
   Старший выдохнул, покривил суровыми морщинами.
   – Ну, меня, может, и выше званием, да, поди, не выше тысяцкого воеводы Сокола.
   – С… Сокол здесь? – растерялся Шато. Имя было ему слишком хорошо знакомо.
   – Так-то, – надменно хмыкнул старший. – Раз сам военный, должен понять. Веление. А Сокол повелел дорогу перекрыть, для всех! А беженцев с юга гнать стрелами еще с подступа. Глядишь и вас бы подстрелили, да вот замешкались. Теперь пошустрее будем.
   Горячий воздух вдруг коснулся щеки Тима, огонь вспыхнул и явилась Алекто, демоница, что поселилась в его душе неделей ранее, после падения Серого Камня. По счастью, она оставалась видима лишь ему.
   «Стрелять по своим людям, спасающимся от вражеской армии?»
   – Опять ты…
   «Как-то это неправильно или я просто не знаю ваших порядков?» – знакомым саркастичным голоском осведомилась Алекто, вальяжно облокачиваясь на плечо солдата.
   – Исчезни! – грозно прошипел Тим в сторону, неловко маскируясь кашлем.
   – В общем, уматывайте, – завершил старший. – Еще успеете на переправу в Изоке пойти, а там уж хоть на Светлоград, хоть на Княжескую Дыбу да в Западный край. Можете по пути и беженцам передать, коли встретите: здесь им пути не будет.
   «И правда, может, в Светлоград пойти? – подумал Тим. – А оттуда и вовсе в западные страны, коль здесь война? Да что ж мы там будем делать, два потерянных: одна безрука, второй с чертовщиной в душе. Нет, здесь-то, на родной земле, всё больше почвы». Шато уж собирался вернуться в седло, да вдруг позади него прозвенел голос, которого он ожидал меньше всего.
   – Как смеете вы! – Амалия уверенно подтянула узду, скрывая немощные руки под своей накидкой, и подвела Кукушку на пару шагов к солдатам. – Пред вами сам остиарий милосердной церкви! Аколит Тим Шато. Для священнослужителей не может быть закрытых дорог!
   Командир присмотрелся к девочке, но даже на его лице отразилось меньше удивления, чем у «аколита» Шато! Старый вояка снял с головы блестящий шелом, перевел подобострастный взгляд на рыцаря и склонился в неуверенном полупоклоне.
   – Виноват, сударь, остиар… – растерялся он в названиях, – не поняли мы, что ты от церкви. Надо было только по имени догадаться, досточтенный Тим Шато, – оправдываясь, молвил он, после чего наспех перекрестился, обернулся к солдатам и приказал отвести груженую мешками повозку в сторону, предоставив путь.
   – Так что происходит в городе? – набирая воздуха в легкие, чтобы подавить ошеломление, спросил Тим.
   – Говорят, случилось восстание. Вы двое, вестимо, оттого до Остока и горазды? Местные еретики восстали! И даже едва не пожгли церковь.
   События огорошивали всё больше. Кому понадобилось сжигать церковь? Как, вообще, можно «восстать» против мирных проповедников?
   – Подробностей не знаю. Мы сами в стенах не бывали, нас вот пригнали с заставы на Бегущем, приписали Соколу, а он выставил нас мост стеречь, – объяснил старший.
   Солдаты тем временем впряглись в телегу и откатили ее в сторону.
   ***
   Цокот копыт по деревянному мосту быстро переносил всадников через широкую, спокойную реку. Позади телега вновь загородила дорогу; впереди росли стены поселения.
   – Ты в своем уме?! – сжимая вожжи, прошипел Тим.
   – Я только повторила то, что ты рассказал мне.
   – Еще раз, я аколит церкви другого государства! И повторяю, аколит – не диаконический титул. У меня нет права даже проповедовать, и уж точно нет никакой церковной власти! А остиарий и аколит – это вовсе титулы разных ступеней, а ты меня и тем, и другим сразу обозвала!
   Амалия лишь хихикнула:
   – А солдаты-то, похоже, разбираются в этих красивых словах не лучше меня. Сами виноваты, раз их на мякине провели.
   – Ну, даешь, малявка, – покачал головой Шато. – Прошу тебя, больше так не делай. За представление именем церкви и можно тюрьму угодить, а уж если встретимся с Соколом, умоляю, молчи. Этот человек не за такое сажал на кол.
   ***
   Осток, как и многие селения в этой стране, был отстроен целиком из дерева. Зато стены! Высокие. В чистейшей светло-серой штукатурке. Муха не сидела – строительство завершили только той осенью. Да возвели не на угловатый западный манер, каким был тот же Серый Камень, а аккуратно, с обводами, с круглыми стрелецкими башенками-кремлевками, в общем, загляденье! Потому-то Тим и сказал, что Осток – почти уже и город.
   Миновав мост, пара прошла редкий посад и приблизилась к новёхонькой каменной стене, что тянулась вокруг села. Еще один отряд стражи удерживал забаррикадированным небольшой барбакан, однако судя по накидкам оранжевого цвета, эти уже были городской дружиной, а не княжеской армией. Последние немало удивились, заметив пару, однако оружием не угрожали.
   – Приказываю дать дорогу! – провозгласил Тим, не спешиваясь. Здесь приказ был исполнен без задержек. – Кто командует городским полком?
   Кривовато поклонившись, один из сторожей ответил:
   – Так это… теперь уж большой княжий воевода! Он нашего старшого снял и принял управление сам. А мы не знаем, как звать его. В управном доме разместился. За его наказом вторые сутки здесь дюжим, аки собачки под порогом.
   – Кто поднял мятеж?
   Мужики в потрепанных городских накидках переглянулись.
   – Это какой же мятеж? А мы-то про мятеж и знать не знали.
   «Дурака рисуют», – сразу понял Тим, и пристально посмотрел на сторожа, который, видимо, был на этом посту главным.
   – Ну… да разве ж восстание? – оправдываясь, сказал сторож. – Наши-то, селяне, только на площади перед церковью собрались да недовольство высказали, что священники очередной налог на жителей выдумали. А духовники в ответ приказали нам, дружинникам, рубить насмерть всех, кто на площади перед церковью бардак устроил! Мы, значит, как стали поджимать, наши селяне, дураки, бросились на затопленный базар. Там и без того бардак был, а они поверх того новый учудили. Нас камнями да палками прогнали, ну а мы-то шибко не стали колотить, свои же, вчера в одной корчме ужнали. Да и по воде не больно-то побегаешь! Ну там они и заперлись, на рынке.
   – Тормози, – тряхнул головой Шато, пытаясь уложить в голове сумятицу показаний дружинника. – Во-первых, с чего вы, городская дружина, взялись исполнять приказы церковников? Вы разве не тиуну подчинены?
   – Так тиун нашему сотскому такой приказ и отдал! Ну, по навету священников, конечно. А сотник нам повелел. А церковные сказали еще, кто приказа не выполнит, того к мятежникам тотчас и запишут. Грозились от прихода отлучить.
   Вперед вышел долговязый ратник с булавой на плече:
   – Да мы наших-то не били, хоть церковники и подначивали. А селяне всё одно деру дали и закрылись на торге, за воротами. И оттуда еще церковников словами крепко поругали. А там же, на рынке-то, воды по колено, куда там бегать-то? С тем мы и доложились сотнику, оказия, мол, не справились. А потом вовсе воевода от самого великого князя приехал! Тут-то нас за ворота и погнали. А воевода князев вокруг города еще цепью три сотни солдат распределил, муха не пролетит.
   – Ладно. Теперь во-вторых. Село ж на холме стоит. Какая вода, какой потоп? Бегущий приток из берегов вышел?
   – Может, и приток, – растерянно переглянулись ратники. – Колодец третий день изливается. Вот и потоп.
   Тим с трудом переваривал полученные сведения. Он допустил, что дружинники вообще не понимают, о чём говорят, потому и про новый налог расспрашивать не стал, хотя здесь тоже были неясности.
   – Не гневайся, сударь. Вы с сударыней, вестимо, от церкви-то и явились, коли княжеские вас пропустили через мост? Не распекайте уж наших, а? Мы все тут по княжьему слову живем, да вот Переруг нас спутал, – напоказ очерчивая себя знамением, оправдывался дружинник.
   Шато потребовал освободить ворота поскорее. Пара въехала в неспокойное селение.
   ***
   По знакомым улочкам Остока скитались жители, здесь и там скучковавшись стояли княжеские дружинники, на площадях выросли шатры расквартированных солдат. Ясно было, что экономика богатого села почти парализована. Просторные речные доки, предназначенные для принятия заграничных судов, сиротливо пустовали, по захламленной набережной с понурыми лицами слонялись грузчики, бурлаки и кладовщики, враз потерявшие весь заработок.
   Остоков набережный рынок славился на весь регион. Село стояло основном рукаве Бегущих притоков, сливаясь с Родной, которая уходит в Тихое море, а оно – путь и в Царьград, и Великий Халифат. Местные и заграничные купцы продавали тут самые диковинные импортные товары: цветные кожи и инструменты с запада; ткани, специи и драгоценные камни с юга. Изысканные одежды, обувь, оружие, семена и даже книги можно было раздобыть на прилавках знаменитого рыночного квартала, который в народе звался «Алтын-Ра». Более крупные рынки, пожалуй, были только в Белхибаре и в Порте Правый, но последний-то – вовсе святыня торговли всего Княжества.
   Шато и Амалия отошли от доков, проехали по пустым улицам. Солдат отметил, что проход в базарный квартал, который отделялся от городища пятой стеной, закрыт дополнительными баррикадами, укрепленными присутствием княжеских солдат.
   Тим миновал церковную площадь и остановил лошадь подле высокой городской управы. Центральная ее часть стояла из камня, и по обе стороны были добавлены брусчатые пристрои. Амалии было велено ожидать. Солдат представился перед стражей на входе. Княжеские ратники, услышав воинский титул, согласились пустить Шато внутрь.
   На втором этаже, в светлице княжеского тиуна, Тим нашел собственно тиуна, что покаянно сидел в дальнем углу. Тут же командир городской дружины в оранжевой накидке. Оба без дела.
   По центру светелки, подле красивого разноцветного витража с мозаикой, при дозоре из двух ближайших офицеров, восседал за столом лично воевода Сокол, тысяцкий полководец княжеского Величия.
   Последнего Тим знал как раз по княжеской кампании, проведенной на юге государства шесть лет назад. В ходе оной было подавлено большое восстание крестьян, доверенных до отчаяния баснословными оброками, земельными закладными и прочими экономическими препонами, работавшими в пользу малой группы привилегированных землевладельцев Южного края.
   Там где новый командир юного офицера, воевода Явдат, находил способы действовать осторожно, путем переговоров убеждая лидеров восстания сложить оружие, Сокол не брезговал использовать всю мощь профессиональной армии против не обученных ни бою, ни строю крестьян. Боевую славу этого тысячника перекрывала лишь «слава» проводимых его приказами казней.
   Воевода оторвался от бумаг, разбросанных по столу городского головы, подняв на Шато глаза такие ясные и холодные, будто прихваченные инеем. Светло-пшеничные волосы лежали свободно на толстой изысканной кольчуге плетения 8-в-1. Сверху броню укрывал красный, шитый золотом налатник с княжеским орлом на груди. Командующему было слегка за пятьдесят, но старческие немощи обходили стороной его могучее тело. Он медленно сложил руки перед лицом, скрыв светлую густую бороду. Тонкое серебряное кольцо из витой проволоки венчало указательный палец. Немой, суровый взгляд требовал пояснений относительно незваного появления солдата.
   Шато представился и поклонился в пояс длинным трехсекундным поклоном согласно уставу, однако лед в глазах воеводы лишь окреп.
   – Ты прибыл в мое распоряжение, пятидесятник? – гулким басом осведомился воевода.
   – Никак нет, достопочтенный воевода, сейчас я выполняю другой приказ. Здесь оказался лишь проездом. Прошу простить мне вольность. Смею ли я попросить воеводу поведать мне о том, что произошло в городе?
   Задав вопрос, Шато приметил вышагнувшую из его тени Алекто, которая принялась жадно разглядывать лицо воеводы. Однако пока демоница подозрительно воздерживалась ото всяких колких изречений.
   Воевода степенно отодвинул бумаги. Помолчал несколько секунд, будто оценивая, стоит ли тратить время на явившегося солдата, но затем без эмоций дал пояснения, на ходу приступив к составлению какого-то письма:
   – Мой отряд был направлен для разведки южной границы и установления численности и состава вторгшегося воинства. Однако в селе Осток, вслед за потопом, случилось восстание старообрядцев. Поскольку оборонительные сооружения Остока представляют стратегическую ценность, мне поступил чрезвычайный наказ о скорейшем восстановлении порядка в городе, которого не смогла добиться местная милиция, – он перевел острый, точно лезвие меча, взгляд на сидящих в сторонке тиуна и дружинного сотника; те вжали головы в плечи. – Селяне сбежали от своего ополчения, закрывшись в затопленном рыночном квартале. Сейчас я ожидаю подкрепления из основной армии, что была расквартирована в твердыне Белхибар. Как только войска прибудут, я начну штурм заблокированного квартала. После планирую продолжить исполнение первоначальной задачи. Если, конечно, не поступит иных чрезвычайных распоряжений, – с раздражением завершил он. – Я удовлетворил твое любопытство?
   – Премного благодарю. Прошу воеводу оказать милость объяснить, в чём была причина восстания?
   Сокол опять оторвался от письма, взглянув на назойливого пятидесятника. Он отложил перо и сообщил, что причиной бунта стал отказ язычников от уплаты налога.
   Шато возразил:
   – Церковь много лет берет десятину согласно Духовному приказу. С чего вдруг жители воспротивились?
   – Десятина сама по себе, – покачал головой воевода, – тут был другой налог – на оборону.
   – На оборону? – скривился Шато, но сразу одернул себя, скрыв неуместный тон: – Прошу простить. Но у церкви нет княжеских вольностей на установление налогов, помимо десятины. Не говоря о том, что даже князь, согласно Казенному уложению, вправе вводить новые налоги не ранее следующего Рождества, а это только к концу жатвы будет.
   – Ты, вижу, разбираешься в законах, да, надо думать, неглубоко. Согласно Духовному приказу на церковь возложены обязанности по поддержанию порядка в поселениях в случае чрезвычайных или кровопролитных обстоятельств. Для того всем санам от иерея и выше даны права на проведение защитных мероприятий. Ты же с юга пришел? Стало быть, знаешь, что там стоит вражеская армия. Они уже подошли к Талице. Мы опять в состоянии войны! – азартно ощерился он, даже не скрывая своего интереса. – Так, по указу здешнего иерея, селяне, исповедующие языческий обычай, были обязаны вносить вклад в укрепление церкви, что посильно заботится о безопасности селения. То стало необходимо, чтобы уравнять почитателей Пророка, регулярно вносящих добровольные пожертвования, с теми, кто еще не верует и таких пожертвований не совершает, но желает укрываться за стенами поселения, построенными на деньги церкви.
   – Это понятно. Но здесь… – Шато опять допустил снисходительный тон, – здесь сельская церковь, достопочтенный воевода, а не городская. Здесь не может быть иерея, максимум протодиакон, которому Духовный приказ никаких чрезвычайных полномочий не дает.
   Алекто по-прежнему стояла молча. Она облокотилась на плечо воина, звонко царапая обсидиановыми ноготками друг о друга.
   – А… значит, то был указ протодиакона. Мне всё равно. Моя задача – закрыть вопрос с восстанием и восстановить порядок в стенах.
   – Перерезав всех, кто попадется под руку? Вход в «Алтын-Ра» со стороны города узок – в одну повозку. Штурм квартала этим путем обернется разрушениями и будет стоить десятков жизней.
   Воевода поднял ледяные глаза и внимательнее присмотрелся к дерзкому солдату.
   – Пасынок Явдата… – зычно проговорил Сокол. – Конечно. Теперь я вспомнил, откуда мне знакомо твое лицо. Что-то не расслышал, по чьему приказу ты явился в Осток? – спросил он, опустив взгляд на бумагу.
   Но не успел Шато собраться с ответом, как Сокол продолжил сам:
   – Как я понял, вы с Явдатом бросили рубеж государства Серый Камень?
   – Мы!.. – пылко воскликнул Тим, взявшись ответить резко, но демоница вздернула палец возле его лица, удержав от того, чтобы поддаться на эту провокацию. – Воевода Явдат был убит в ходе обороны, – выдохнув, пояснил Шато ровным голосом. – Численность армии превосходила гарнизон кратно. Против нас применили осадную инженерию: требушеты, эскалады и таран, а Серый Камень не укомплектован средствами противодействия таковым, ибо это лишь дозорная твердыня. Наконец, осада завершилась применением подлинного колдовства. Приказом сотника Степана я был зачислен в гарнизон Звяговой заставы. Мне поручено, —воин вдруг оборвался, вспоминая нелепый приказ воеводы Степана «жить по совести», – поручено обеспечить безопасность беженцев из юго-западных деревень! Их обозы можно ожидать под Остоком уже сегодня-завтра.
   – Колдовство? – не отрываясь от листка, вскинул брови воевода. – Ну это, конечно, полностью вас оправдывает, – сказал он так, что и не разобрать, была это издевка или нет. – Кстати, по донесениям, Звяговой заставы уже нет – перебрались на север, к Княжеской Дыбе, – расчертив документ под рукой размашистой подписью, пояснил воевода. – Не больно-то Степан рвется родную землю защищать. Ну… могу взять тебя в свое копье. Под темником, поди, окажется интереснее ходить, чем под никчемным сотским? Уж мы-то от боя уклоняться не станем.
   Шато сжал кулаки, собирая решительность. Из всех вариантов этот, пожалуй, был худшим.
   – Недостойно являться во служение к новому командиру с неисполненным приказом на руках. Кроме того, нет сведений о смерти воеводы Степана. Прошу дать волю исполнить полученный от него приказ.
   – Смотрю, Явдат успел подготовить себе смену. Ладно. Мой стяг укомплектован, потому не скажу, что сильно нуждаюсь в службе столь… начитанного пятидесятника. Мы закончили. Занимайся своими делами.
   Шато вздыбил грудь.
   – Воевода Сокол, дозволь открыть мост и врата поселения для беженцев с южных деревень. Пусть не для того, чтобы остаться в Остоке, но хотя бы на дальнейший путь в столицу региона крепость Белхибар. Нельзя бросать подданных на волю врагу.
   – Нет, – без раздумий ответил командир. – Снять блокаду и пустить в город сотни посторонних – значит оставить мятежников безнаказанными. Солдатская честь мне такое не позволит.
   Тим опустил голову, ожидавши подобного ответа. «Солдатская честь», – горько усмехнулся он. Не нужны Соколу ни справедливость, ни процветание государства, выполнение задачи любыми средствами – его единственный стандарт службы.
   Воевода поднял подписанный только что документ с еще не высохшими чернилами. Пристально осмотрел. Медленно и со старанием смял в тугой комок. И внезапно обратился к солдату:
   – Пятидесятник. Не желаешь проявить свои таланты? Кажется, ты внушаешь доверие как житьему, так и купеческому сословию. До подхода моего подкрепления пройдет еще день, а то и два. «Алтын-Ра» обнесен стенами, так что я засяду с их осадой еще минимум на сутки. Вся базарная площадь затоплена ледяной водой, что обещает мне непростое сражение. Мышиная возня в этой дыре меня не интересует, покуда землю родины топчут оккупанты и стяжатели легкой добычи. Коли желаешь выполнить свой приказ… прогуляйся сегодня до пятой стены и убеди мятежников, что закрылись на рынке, сложить оружие. Как только вопрос будет решен, я сниму стражу с городских ворот и покину селение.
   ***
   Тим Шато вышел от воеводы в смешенных чувствах. Осток и правда нуждался в скорейшей деблокаде для того, чтобы принять и пропустить беженцев с юга. Однако Тим и не ожидал, что Сокол так легко сможет его подловить. Ценой деблокады станут жизни тех, кто по случайности оказался в рыночном квартале этого села, а Сокол опять безупречно исполнит приказ.
   – Что-то ты сегодня молчалива, – обратился он к Алекто, в тайне надеясь на совет, пусть и от демоницы. – Думал, увидишь Сокола, сразу изойдешь на то, чтобы ему глотку разорвать.
   «Совпадение наших с тобой желаний может привести к необратимым последствиям».
   – Какая рассудительность! И о чём ты вообще? Я не желаю смерти Соколу. Он верный воин князя, не раз доказавший свои преданность и мастерство. Просто нахожу его методы неоправданными.
   «Ах, милый Тим, – усмехнулась она. – Ты, похоже, и понятия не имеешь, что творится в твоей душе. Знаешь, у Сокола руки по локоть в крови, – задумчиво сказала она, – однако в сердце тишина. Призраки убитых ему не снятся. Он оборвал десятки жизней, однако совесть его не тяготит, ибо он всем сердцем верит, что поступал честно и правильно».
   – Как я и сказал, он по-собачьи предан князю. Хм, нет, даже не князю. Лучше – Княжеству.
   «Разве это неправильно для солдата? Так, может, эти, в рыночном квартале, и правда мятежники?»
   – Нет здесь мятежников. Я отлично знаю людей Остока: рачительные, свободолюбивые и трудолюбивые. Селянам навязали очередной налог, да похоже, в обход закона. Против этого они и выступили, это защита своих прав, а не мятеж. Уверен, что среди запертых в рыночном квартале есть зачинщики, но большинство даже представления не имели, во что ввязываются. Самая большая неудача для них это, конечно, сам Сокол.
   «Но, похоже, тебе предоставили шанс, мой рыцарь».
   – Хватит ко мне так обращаться. Рыцари есть только на западе. Я уехал с тех земель слишком давно, чтобы воровать оттуда титулы.
   «А как тогда называются рыцари здесь?»
   – Пожалуй, ближайший аналог – витязь. Профессиональный воин на службе у князя, имеющий боярское звание, а также пожалованную от владыки землю на праве наследования. Он распоряжается собственной дружиной солдат – копьем, собранным с его владений. Самые знатные и отличившиеся управляют целыми городами.
   «Витязь, – хмыкнула она. – Мне почему-то не хочется звать тебя так».
   – Хорошо, ведь витязем я тоже не являюсь. А что до шанса, – горько усмехнулся Тим, – похоже, моими-то руками и польется кровь.
   «Ты вроде парень не дурак. Думаешь, не сможешь их вразумить?»
   – Понимаешь, Алекто, в этой ситуации есть два варианта, совершенно не связанных с моими переговорными талантами. Первый – я ничего не делаю, а Сокол претворяет свой план: получает подкрепление и берет квартал кровавым штурмом, в ходе которого все мятежники оказываются убиты. Второй – я убеждаю лидеров восстания сложить оружие, а когда они попадают в распоряжение Сокола, тот проводит массовую казнь.
   «Нет, Тим Шато, он обещал!» – резко возразила Алекто.
   – Ты, демоница, если не ошибаюсь, насквозь видишь человеческие души. Неужели не поняла, что он задумал?
   «Но Сокол лично дал слово, что не тронет никого из рыночного квартала, если те сдадутся без боя», – скрестив руки на груди, она встала на пути воина. Ярко-алые глаза впились в Шато, требуя пояснений.
   – Да ты лучше него убеждаешь, – саркастично хмыкнул воин. – Не говорил Сокол такого. Он обещал мне снять блокаду, если мятежники сложат оружие. За этим он пришел в Осток. Это он и исполнит. О жизнях людей в базарном квартале речи не было.
   «Но помилование в такой ситуации очевидно! С чем ты придешь к мятежникам, если их ждет расправа при любом исходе?»
   – Поняла наконец-то? Но это Сокола не волнует, ведь я сам вызвался.
   «Но он рассчитывает, что ты пообещаешь им спасение!» – уже и вовсе полыхнула огнем Алекто.
   – Последний раз я видел Сокола шесть лет назад. С тех пор многое могло измениться, но не его методы. Он не лжец и не беспринципная сволочь, тут всё куда хуже. Стену головой прошибет, чтобы исполнить клятву, данную великому князю. Ее он почитает выше всяких прочих. А вот хитрить с врагом не такое уж большое дело. Поверь, это излюбленный его прием: предложить переговоры, а на встрече зарезать явившегося лидера; пожаловать помилование солдатам противника, а затем казнить на месте всех сдавшихся. Подавление восстаний и укрощение строптивых племен – его специальность. Ты не представляешь, сколько туземцев он запытал и перерезал во время походов в Северные Земли. Видишь ли, становится очень легко убивать, когда ты убедил себя и всех вокруг в том, что убитые люди – вовсе не люди, лишь чужеверные дикари.
   Алекто нервно бродила вокруг своего рыцаря.
   «Тогда давай накажем его, как только слово будет нарушено! Ведь мы будем в полном на то праве!»
   – С тобой всё хорошо? Ты сегодня сама не своя. Хотя… – глубоко вдохнул Шато, – уж мне ли говорить, я вообще разговариваю с демоном из собственной тени.
   «Я – не демон!» – шикнула Алекто.
   – Да если б Амалия тебя случайно не разглядела, я бы точно решил, что свихнулся, – произнес Тим, шагая по улице, но тут понял, что преследовательница грехов уже исчезла.
   ***
   На противоположной стороне улицы ожидали Амалия и Кукушка.
   – Прости, я так не добыл нам поесть.
   – Тим Шато, – сразу обратилась девочка. – Вот это велели передать тебе, – она пошевелила плечом, и из-под накидки выглянул краешек листка.
   Воин тревожно осмотрелся.
   – С кем ты разговаривала?
   – Он не представился. Сказал, что он твой друг и вы скоро встретитесь. Просил передать письмо.
   – Друг? Как выглядел?
   – Смотри, это был парень, – с готовностью взялась описывать Амалия, да вот наблюдательности ей, похоже, недоставало. – Не старый. У него была обычная одежда, средний рост, короткие тёмные волосы. Нос тоже обычный…
   – Проехали, – выдохнул Тим. – Под твое описание треть села подходит.
   Шато ознакомился с содержанием записки, состоящей из единственной строчки: «Открой переполненный ручей».
   Что за странность? Тим перечитал записку несколько раз, глянул на просвет в надежде найти какой-то шифр или скрытую часть текста, но записка ничем не желала делиться, кроме трех скупых слов.
   «И что за друг у меня в Остоке? Родион кузнец? Так этот и писать не умеет. Грезя из книжной лавки?» – размышлял Тим, однако спустя несколько секунд сердце взволнованно зашлось!
   – Это как-то связано с потопом, о котором говорила стража? – поинтересовалась Амалия. – А Осток ведь стоит на холме, разве тут есть ручьи?
   – Наземных нет, – сказал Тим, приподняв краешки губ и мысленно возблагодарив незнакомца за подсказку. – Может, мне и удастся спасти этих людей.
   ***
   Велев Амалии ожидать подле управного дома, Тим отправился в восточную часть города, которая и была заблокирована этим нескладным восстанием. Он взошел на горячую от солнца стену в жилом квартале, по ней без труда прошел до пятой стены и с высоты оглядел базарный квартал Остока. Сначала крался по боевому ходу пятой стены с опаской: а ну как вправду восстание – утыкают стрелами, моргнуть не успеешь. Но вскоре убедился в первом своем предположении: напрасно Сокол тут баталию разворачивает.
   – Вот они, горе-мятежники. Даже свою стену не контролируют.
   «Это неправильно?»
   – С точки зрения обороны? Очевидно, что нет. Они не умеют держать осаду и явно не планируют длительное сопротивление. Думаю, они и знать не знают, что их собираются штурмовать.
   Солнечный «Алтын-Ра» был разлинован несколькими длиннющими рядами торговых палаток, меж которыми сверкала веселой рябью грязная вода; ткани, короба, россыпи цветных фруктов плавали на поверхности. На противоположной стороне высилось забаррикадированное здание крытого базара с надписью «Алтын-Ра». Подле базарного дома Тим приметил несколько вооруженных людей, сидящих поверх тюков с песком, которыми преграждался путь воде.
   Расправив белую простынку, Шато помахал ею, дав себя обнаружить.
   «Похоже, у тебя есть план?» – скептически осведомилась Алекто.
   – Поможешь?.. Если что.
   «Ты сказал, что эти люди невиновны. Считаешь, я буду вправе применить против них силу?»
   – Ну и ну, разрешения у меня спрашиваешь? А еще в Талице так и рвалась устроить кровавую баню на всю деревню.
   Алекто хмыкнула и испарилась в облаке едкого, горячего дыма.
   Тим закрепил железный крюк на верхней части стены и, страдая от калечной ноги, спустился на другую сторону. Холодная вода плюхнула – ноги в нее провалились по колено. Едва отпустил веревку, как к нему вброд подобрались миряне в закатанных штанах; острые копья оёжились перед лицом. Парламентер потребовал отвести к лидеру. Под конвоем Тим, громко булькая, побрел через разоренные наводнением торговые ряды. Скоро они оказались на крытом базаре.
   Воздух тут в этот ясный полдень был сырым и горячим, а под высоким потолком витал интересный запах: привкус прелой болотины, разбавленный южными специями: корицей и кориандром. Базар стоял на фундаменте, а входы были заранее перегорожены тюками с песком и шерстью, так что вода еще не проникла. Всего на базаре укрылось более полутора сотен человек. Стар и млад, преимущественно мужчины: торговцы, ремесленники, их подмастерья.
   Заламывая пальцы от волнения, вперед вышел упитанный купчина в достойном летнем кафтане с короткими рукавами и широким поясом; по лбу шла расшитая разноцветными нитками лента, такие же на запястьях. Он немедленно приказал спрятать оружие, снял с головы ленту, хоть ее, в отличие от шапки, и не требовалось снимать в присутствии господ. Он размазал по лбу липкий пот, дерганные, светло-карие глаза приглядывались к гостю в просторном коричневом палантине.
   – Это… Илья меня звать, купец Шкурников, – склонился в поклоне. – У меня бакалейная лавка по ту сторону улицы и балаганчик со снедью на углу: пряники, петушки, леденцы-солодки. Так уж сталось, что я был в числе тех, кто народ против налога подговорил. Ты-то, сударь, не нашего ополчения, – с опаской признал он, а глаза всё прыгали, видимо, из-за нистагма. – Стало быть, от головы явился? Или вовсе от церкви? Всё для нас плохо, да?
   – Боюсь, дела ваши еще хуже, чем думаете, – сразу признался Шато. – В город уже прибыл княжеский воевода. Сейчас он ждет подкрепления для того, чтобы брать рынок штурмом.
   Люди взволнованно зашептались, издали потянулся бабий плачь. Купец Шкурников возвел руки, пытаясь успокоить народ.
   – Штур-мовать?.. – переспросил он, а когда Шато подтвердил, принялся нервно бродить по сухому, горячему песку, которым был выстлан пол базарного дома. Побродив, он снова обратился к воину: – Помилуй, добрый витязь! Какие же из нас заговорщики? Да оглядись, одни ремесленники и мелкие торгаши. Что ж нам тут помирать всем?
   – Правда, что из-за подати всё случилось?
   – Ну, а… а на что закон-то?! – безвольно всплеснул руками Шкурников. – Ведь Казенное уложение сказывает, что налоги только князь побирает! Мы тут в большинстве и так молча сносим, что монахи каждый день по нашим прилавкам трутся и подаяния собирают. На хлеб беднякам, по копеечке, по медяку-то не жалко. Но тут-то вовсе в серебре запросили, да подушно, с каждого мужа! У подмастерий-то и денег таких нету враз отдать. А главное – за что?! И так церковники белый хлеб маслом запивают на наши взносы! – пылко завершил он, и толпа охотно поддержала возмущения.
   Шато, тем не менее, понял, что такими темпами и правда дойдет до мятежа, и решил сместить фокус внимания «заговорщиков» на выживание.
   – Что планируете делать?
   Купец сник:
   – А что нам планировать? – он оглядел присутствующих, молча спрашивая общего мнения. Одни прятали взгляд, другие неуверенно кивали, разводя руками. – Сударь, – обратился Илья, нервно сложив пальцы на груди, – давай мы сдадимся, а? Передай Соколу, что в пол кланяемся, правоту побора признаем. Ну бог с ним, уплатим штраф за бардаки, да налог этот окаянный тоже заплатим. Скинемся, разделим на всех, переживем с утянутыми поясами. Деньгу заработаем, живот-то дороже!
   Шато с сожалением посмотрел на купца, пояснив, что Сокол-то не берет пленных. Они могут попробовать сдаться, но, учитывая репутацию воеводы, велик риск того, что, в свете военных действий на южной границе, капитуляция мятежников завершится лишь их скорейшей казнью, и никто за них заступиться не успеет.
   – Сокол терпеть не может рецидивы на покоренных им территориях, ибо такое событие ударит по его безупречной репутации. Устранение несогласных и даже сомнительных, по его убеждению, гарантия будущей безопасности.
   Илья и его приближенные глядели на Шато в отчаянии, и всё же ища спасения в его появлении.
   – Не просто ведь ты явился, чтобы сказать, что всех нас на колья усадят?
   – Давай подробнее про потоп. Это ведь не река из берегов вышла? Ответь, сколько колодцев в «Алтын-Ра»?
   Купец переглянулся с окружающими. Те обдумали странный вопрос, но пояснили: один.
   ***
   Шато в сопровождении нескольких жителей прошел по кварталу, попав в тесный закуток. Тут высился из земли ухоженный, каменный… даже и просто колодцем это назвать неловко. Господин колодец! Большая, правильная окружность с высокими фальшбортами из камня. Сверху он укрывался двускатной деревянной крышей, в которую был встроен ворот с лебедкой на пять ведерных веревок, да всё это еще под просторным льняным тентом, чтобы, если соберется очередь, людям не жарко было стоять.
   Да только беспокоен был господин колодец. Жерло его кипело, точно ведьмин котел, бурными всплесками переполняясь водой. Вода, впрочем, была не кипящей – холодная, как и положено, а то, пожалуй, и ледяная.
   Бурлящий колодец смотрелся противоестественно и жутковато. Но, в контексте полученного письма, Шато невольно улыбнулся, потусторонним чутьем предвидя, что в колодце-то и кроется решение проблемы. Неужто от Амалии понабрался метафизических чувств?
   Колодезными водами полнился весь квартал: на площади по колено, а в этой низкой аллее – по пояс.
   – Вот, единственный на весь торг, – представил купец Илья. – Зам-Зам.
   – Зам?
   – За;м-Зам, – с дурашливой улыбкой вторил Илья, показывая на бурлящее жерло.
   – Эт имя такое, – поспешил разъяснить один из сопровождающих. – Там речка подземная. Взбаламутило ее вот.
   – Ясно. И часто с… Зам-Замом такое?
   – Никогда! – обеспокоенно ответил тот же подмастерье. – Вот уж как третий день изливается. Утром с церковниками пересуда вышла, а в обед уж колодец за края пошел. Будто сами боги нам знак дают, да не понять какой.
   – Ох, не боги это, – себе под нос проговорил Тим. – Какова глубина?
   – Не шибко глубокий. Сажени четыре. Нешто, сударь, ты в него спуститься удумал?! – испугался Илья.
   – Нужно выяснить причину излива воды, может, есть какая-то преграда.
   – Недобрый это колодец, сударь, – предостерег подмастерье. – Его когда чистят, всякий раз беда случается. Два месяца назад вот мальчишка возле играл, заглянул внутрь – так и исчез без следа. Даже костей не нашли – всё вода забрала.
   – Что ты доброму витязю голову морочишь?!
   – Да молва это всё, – подключился и еще один жилистый ремесленник. – Говорят, лихо там живет. Не злое, но с норовом! Поверье такое. Мы, когда воду черпаем, всегда гостинец оставляем на перилах. Чтоб задобрить. Монетку-четвертушку, хлеба корочку, леденец, семечки. Ну аки птичкам.
   – Дались доброму воину твои сказки! – осек другой житель.
   – А то как же? Гостинец-то всякий раз пропадает! Только отвернешься – нету.
   – Да малышня такает!
   – Зам-Зам когда полился, так особо и никто не удивился. Зам-Зам же. Обиделся, видать, на что-то. Иль на кого-то.
   Шато кивнул, принимая все предостережения и версии. «Открой переполненный ручей», – стоя в студеной воде, думал он. Солнце припекало сверху, но здесь, рядом с колодцем, становилось ясно, что вода из него льется не просто холодная, а точно из зимней проруби! Солдат снял с плеч палантин, открыв укладный доспех из чистого железа, что сиял в зенитном солнце, и видом своим поражал жителей.
   – Одумайся! – схватил за руку Илья. – В укладе-то на дно колодца полезешь?!
   – Ты сказал, что ручей неглубок. Броня будет балластом, поможет быстрее опуститься ко дну.
   Жители головами покачали, как один перекрестились по три раза, глядя, как закованный в железо воин смело подвязывается веревкой.
   – Дважды веревку дерну – тяните, – приняв надутый бурдюк из козлиной шкуры, приказал Тим.
   Босые горожане, став цепочкой на затопленной улице, придержали веревку. Тим присел на край, перекинул ногу и ухнул в колодец с головой, будто в огромную, бурлящую лохань. В глазах селян читались жалось к, похоже, не очень-то умному воину, и сожаление от того, что воин-то сейчас себя загубит, это понятно, а вот они так и останутся на милость княжеской армии. Да мало того, кабы князь не подумал, что это они, горе-мятежники, вовсе отдавши души Сатане, сгубили в колодце посланного к ним переговорщика!
   ***
   Ледяная вода остервенело жгла кожу. Надутый воздухом бурдюк рвался вверх, но тяжесть доспеха легко одолевала это сопротивление. Шато быстро ушел на глубину; на уши задавило. Он очень долго погружался, и наконец ноги увязли в рыхлом песчаном дне Зам-Зама. Какие четыре? «Считать-то умеете, торгаши несчастные?!» – выругался он про себя. Глубины оказалось саженей семь! Суставы уже заиндевели от холода. Мрак, обступивший на такой глубине, оказался почти непроглядным. Солдат наспех ощупал твердые кирпичные стены, но так и не сыскал, куда убегает вода. Воздух стремительно истекал.
   «Этак ты нас обоих прикончишь, – прозвучал голос в сознании воина. – Лучше не сопротивляйся», – сказала Алекто. Шато и опомниться не успел, прямо под водой взвыл от боли: в глазницы будто вдавили раскаленный уголь!
   Тим схватился за лицо, однако ледяная вода почти сразу остудила боль. И чудо! Мрак просиял тёмно-багровой поволокой. Тим не мог видеть свободно как днем, но плотная тьма чистых подземных вод расступилась, раскрыв очертания грота в тусклом, черно-кровавом зрении, несомненно, принадлежащем Алекто.
   Подземный ручей бежал из узкого истока с одной стороны, таинственным образом заполнял семисаженную высоту колода и заячьей норой уходил в черную брешь. Тим выпустил воздух, что уже давил на легкие, и вдохнул из бурдюка. Тяжелая броня помогала контролировать движения на глубине, он присел, с трудом протискиваясь в лаз под рукотворной отмосткой колодца.
   Преодолев тесный лаз, он очутился в подземном гроте. Колодезная вода нещадно извлекала тепло из тела. Здоровой ногой он отталкивался от дна, стараясь ускорить продвижение в красном ледяном сумраке и добраться до какого-нибудь воздушного пузыря.
   Он изо всех сил греб в мерном течении. Легкие жгло нехваткой воздуха, уши забивал густой водный поток, камни на дне и стенах то и дело цепляли руки и ноги, мешая продвижению искателя. Что-то вдруг выхватило бурдюк из руки! И тот, освободившись, радостно ринулся вперед по гроту, щедро разбрызгивая по течению пузыри бесценного воздуха. Следом, как по волшебству, узел веревки на поясе вдруг обмяк – ее конец тут же потерялся в темноте.
   Сердце стучало под сталью доспеха, из последних сил он рвался вперед, и тут уперся в каменную стену. Тим обшарил всё вокруг, но факт был налицо: течение продолжалось, но тоннель мистическим образом обрывался слепым тупиком!
   Легкие рвались от натуги, и в миг, когда уже невозможно было терпеть, в голове раздалось: «Наверх!» Он толкнулся от дна, над головой каменный свод! Уж зажмурил глаза, ожидая, как угловатые камни врежутся в шлем. Но плотность ледяной воды вдруг стала уменьшаться. Каменный свод по голове так и не ударил, а еще через секунду губы прорвались сквозь водную гладь!
   Не успел Тим отдышаться, как что-то опять схватило за ногу. Кромешная темнота царила в этом тоннеле, звонкое эхо плещущейся воды убегало вдаль.
   Тим подался вперед, но что за чертовщина? Словно чья-то рука так и вцепилась в голень и не отпускает. Он оперся на камни, рывком дернул ногу, высвободив ее, и взобрался-таки на уступ. Тут ручеек утекал мелкой глубиной. Шато стоял по колено в воде, уперев руки в колени и жадно заглатывая воздух.
   – Как… фуф, как странно, – выговорил он, разгоняя белых мушек перед глазами.
   «Что ты не утонул?!»
   – Вода в колодце она поднимается на высоту в семь саженей, но здесь полно свободного места. Это же невозможно, течение слишком слабое, в колодце просто не может быть давления, чтобы поднимать воду на такую высоту.
   За смешанными мыслями он не сразу услышал шум. Вода под ногами вдруг ускорила течение, устремляясь вперед! Уровень воды в ручье стремительно мелел: было по колено, теперь по щиколотку, зато впереди уж виделся черный, надвигающийся шквал!
   «Держись крепче, Тим», – прозвучало в сознании, а тело воспылало демоническим жаром. Громада воды ударила в лицо и грудь, стремясь смыть незваного гостя. Шквал мчался мимо несколько секунд, но скоро ослаб.
   Долго отдавалось эхом беспокойное, хлюпающее течение. Зам-Зам и правда был непрост: ноги и руки солдата оказались накрепко схвачены. Да не камни, не древесные корни, а голые кости человеческих рук скрутили его мертвецкой хваткой тут и там. Шато выхватил булаву и обрушил удары на старые кости, круша их в осколки. Скелетные руки лопались под могучими ударами, тут же сменяясь новыми.
   Впереди взгромоздилась фигура, собранная из множества таких же белесых костей. Хруст и перестук древних останков тарабанили раскатистым эхом, а утробный голос, гневных слов которого было не разобрать, лязгал в черной глубине, заставляя вибрировать тоннель.
   Фигура приближалась, и вот уже в полтора роста возвысилось над солдатом это мертвецкое лихо! Несколько лучезапястных костей, собранных в цепь древним неведомым колдовством, вырвались из аморфной массы его тела, стрелой ринулись к Шато!
   Удар булавы грохнул, круша кости. Шато продвинулся, на ходу разбивая новые и новые конечности, которыми разрождалось тело таинственного существа. Тим обрушил удар! Кости треснули под шестопером, усиленным демонической силой!
   Из-за спины чудовища шесть костлявых рук ринулись разом, дернули за ноги, опрокинули и накрепко одна за другой, на грудь, на шею, на плечи, на руки, придавили к камням, погрузив в мелкий ручей!
   Несколько страшных секунд он боролся с руками мертвецов, барахтался в вязких, студеных водах. Хватка удерживала его на этой малой, но смертельной глубине. И опять против навьей силы превосходный человеческий доспех оказался бесполезен. Кости скребли по железу, остервенело старались пронзить тело рыцаря. Броня с легкостью защищала от этих атак, но что толку, когда воздуха осталось на секунды! Сознание страдало, лишенное воздуха тело слабло с каждой секундой, и вот уже не осталось сил, чтобы справиться с отбеленными студеной водой костями, что опутали его точно цепи.
   ***
   Холодные воды бежали, остужая недвижимое тело княжеского воина.
   «Вот и пришло время, Тим Шато. Не нужно бояться, – послышалось в далекой черной глубине, и виделась теперь ему Алекто в потоках багрового пламени. Она сделала шаг, касаясь его щеки обжигающе горячей ладонью. – Уверена, что я правильно выбрала».
   ***
   Костяные руки усердно прижимали ослабшее тело к камням на дне ручья. Водяное лихо, не зная усталости, ожидало, пока сердце вторгшегося человека отобьет последний удар.
   «Нет смысла сопротивляться, милый Тим. Я покажу… как мы сильны!»
   И ключевая вода вдруг вскипела вокруг стальной брони! Железо раскалилось неведомым жаром! Колодезные воды взорвались огненной вспышкой, тоннель заволокло жирным, как молоко, туманом, белесые кости истлели в пепел! И из ручья восстал пылающий алым огнем рыцарь! Вода пузырилась, доспех шипел раскаленной дожелта сталью, со злостью изничтожая скачущие по поверхности капли.
   Кулак, объятый красным огнем, врезался в костяную плоть лиха, и белые осколки веером разлетелись вокруг! Еще удар – водяное чудище отступило под натиском. Тело морока медленно изничтожалось, становилось всё меньше, всё слабее по мере того, как кости ломались одна за другой! Воин наступал, прижимая лихо к стене.
   «Давай же, Тим! Уничтожим его!» – в боевом азарте выкрикнула Алекто. Шато нащупал оброненную булаву на дне ручья, вознес ее над небольшой кучкой костей, однако в последний миг сдержал удар.
   Лихо подалось назад, издавая жалобный хруст и болезненное блеяние.
   – Зачем ты… – справляясь с горячим дыханием, произнес Шато, а в голосе его резонировал и второй, низкий голос, не принадлежащий ему. – Зачем ты затапливаешь город?
   «Ты с ним разговаривать будешь?!» – вскинулась Алекто, вышагнув из тени Шато.
   Несколько белых черепов вращались в верхней части бесформенного, мутноватого, словно густая вода, тела водяного. Стены грота вновь сотряс рык, однако бессвязное дыхание вдруг сложилось в раскатистые, нехотя цепляющиеся друг за друга звуки:
   – Ко-ль-цо.
   – Ты устроил потоп из-за кольца?
   – Мое! – из черных глазниц вырвался хрустящий и столь раздосадованный голос. – Ук-ра-ли… Мое!
   Слова тяжело давались древнему водяному духу, однако из обрывков речи стало ясно, что некто еще сотни, если не тысячи лун тому назад похитил серебряное кольцо, что водяной берёг при себе с начала времен, даже задолго до того, как люди построили город над его подземной рекой.
   – Зам-Зам! Тебя ведь так зовут?
   – Зам… – черепа замерли на секунду, и потом продолжили вращаться ещё медленнее.
   – Твое кольцо украли. Но зачем топить колодец и город?
   – Здесь! – дернулись лишенные плоти черепа. – Вернулось. Наверху! Вода зальет. Зальет город над рекой. Река зальет. Кольцо. Приплывет.
   –Ты почувствовал, что кольцо оказалась в городе над твоей рекой? – спросил Шато, и мурашки скользнули по заледеневшим рукам: он вспомнил серебряное кольцо на указательном пальце Сокола! А уж этот полководец не из тех, кто любит красивые безделушки. – Ты решил затопить весь город, чтобы вернуть кольцо? Сколько же времени на это потребуется?
   – Годы. Пусты. Без него. Века…
   Алекто постучала ноготком по наплечнику Тима: «Думаю, навные существа, не ограниченные сроком человеческой жизни, вроде этой кучи, не воспринимают время как ценность. Хоть один год, хоть сто. Если это в результате позволит ему вернуть свою вещь».
   – Оно было дорого тебе. Тогда послушай, Зам-Зам! Вода из твоего колодца прибывает медленно. А человек, владеющий кольцом, вот-вот снова уйдет из города и не известно, пройдет ли здесь еще раз.
   Пустые черепа замерли в центре аморфной массы водяного, словно бы, если не в испуге, то в глубокой тревоге. Тим обратился к водяному: предложил ему освободить колодец от воды и обмелить грот, чтобы по нему смогли пройти люди из рыночного квартала.
   – Ведь они были добры к тебе, всегда оставляли подношения. Им сегодня очень нужна твоя помощь. А я, Тим Шато, клянусь, что верну тебе кольцо… рано или поздно, – хоть и совестясь, но прибавил Тим, пользуясь потенциально бесконечным временем водяного.
   «Конечно, так он тебе и поверит», – хмыкнула Алекто.
   Черепа в теле водяного сделали еще один оборот, и вдруг прохрипели:
   – Молчи! Чудовище.
   – Я-то?! – огрызнулась демоница.
   – Ве-рю, – простучали черепа. – Сердцу героя… верю.
   И скелетные руки под водой разомкнулись, освободили ноги рыцаря, втянувшись под камни. Груда костей, представлявшая тело водяного, начала сжиматься, таять, словно сугроб на солнце. Кости утрачивали связывающую их силу, равномерно распределяясь по дну. И тут водный поток, наполнявший высоту колодца, хлынул со спины! Воина едва не сбило с ног, однако накопленная вода быстро спала, убегая вперед по гроту.
   – Жду. Герой, – эхом прозвучали слова, опять задев совесть Тима. Ведь, сказать по правде, не очень-то он рвался исполнять обещанное, да и как, вообще, снимешь волшебное кольцо с руки тысяцкого воеводы?!
   Дно тоннеля покрывали отбеленные кости, будто сильно подтаявший снег ранней весной. Водяного не было видно. Затопление колодца прекратилось. Оставшись один, Шато прошел подземным ручьем, что бежал теперь спокойно. В легком тумане заблистал свет. Через тоннель Тим нашел путь наружу, далеко за стенами Остока, у тихого бережка Бегущего притока.
   ***
   Канат, уходящий во внезапно обмелевший колодец, напрягся, что немало удивило жителей, которые уже и не ждали возвращения воина. Выбравшись на поверхность, Шато принял оставленный ранее палантин и накинул на броню. Объяснил, как преодолеть подземный тоннель.
   – В гроте не осталось мест, скрытых толщей воды, даже старики смогут пройти, покинув город. На юге строится армия. Коль сможете сбежать за стены, Соколу не достанет времени преследовать вас по лесам. Завтра, а то и сегодня, воевода за отсутствием мятежников и бескровным взятием рынка, будет вынужден покинуть Осток и продолжить основную задачу. Там и домой вернуться сможете, но советую надолго не оставаться в городе, ибо через день-другой поселение будут брать иноземцы. Стены города не готовы к масштабной осаде, а вражеская армия ведет с собой осадных инженеров.
   Тим, кроме того, дал жителям напутствие ступать аккуратно, не повреждая костей, устилающих дно подземного водоема, а также и впредь чтить водяного духа.
   ***
   – Не верится, что выбрались. Спасибо, Алекто. Выходит, ты и правда не такая уж злая, – сказал Тим, шагая в восточную часть села к городской управе.
   «Ты это слышал, Тим Шато? – до сих пор возмущенная, шикнула Алекто. – Меня! Назвал он чудовищем!»
   – Не сердись на водяного, – усмехнулся воин, взглянув на нее, и с тревогой для себя отметил, насколько же красивы эти большие, блестящие глаза, которые на солнце играют светло-гранатовым оттенком. – Если быть честным, я даже не слышал о чудовищах, столь обаятельных, как ты.
   «Сбереги меня от лести, Тим Шато, – ответила Алекто с деланым безразличием, но видно было, что комплимент принят. – Предупреждаю, я немало сил потратила, чтобы вытащить тебя живым из этого колодца. Людей-то ты спас, да как бы тебя самого теперь за измену не вздернули».
   – Это был правильный поступок. Поступить иначе было недостойно. Мудрый сказал: если не знаешь как поступить, поступи правильно.
   «Но я вижу сомнения в твоей душе. Тебе кажется странным, что водяной принял тебя за героя?»
   – Еще как. Ведь я не имею никакого отношения к людям, которые носят этот сомнительный титул.
   «Так быть может, происхождение вовсе и не связано с этим громким званием», – произнесла Алекто, ступив обратно в его тень.
   ***
   Кулак на столе побелел от напряжения.
   – Сбежали? Квартал пуст? – стиснув зубы, выцедил Сокол. Затем безмолвно обратился к одному из своих людей – тот растерянно развел руками, де, таких донесений не было. Сокол нахмурился. – Бегом до наших, кто на стенах. Неужто ничего не видели? Впрочем, нет. Отставить.
   Воевода задумался и, не найдя других источников информации, был вынужден обратиться к Явдатову выкормышу.
   – Объяснись-ка, пятидесятник. Как могли полторы сотни сбежать из закрытого со всех сторон округа? – заледенелые голубые глаза воеводы горели морозным огнем.
   Шато глядел как бы на воеводу, но на деле мимо него. Отвечал невозмутимо:
   – Предполагаю, воспользовались каким-то подземным тоннелем. Я осмотрел базарный квартал, там никого не осталось. Больше нет смысла держать блокаду.
   Гнев в глазах воеводы быстро таял – эмоции он не любил. Он выдохнул, усмехнулся, но пока было не понять, чему именно. Затем отдал подручному приказ:
   – Снимай окружение. Выходим из города и выступаем к южной границе. Зайцу шли скорохода с письмом: порядок в Остоке восстановлен, но среди жителей могут оставаться скрытые мятежники. Пусть сам решает, что делать с этим обиталищем.
   Сержант охотно согнулся пополам в поклоне и, выдохнув, воспользовался поводом, чтобы уйти из кабинета. Но уже через секунду, Сокол и всем прочим приказал убираться вон. Тиуна и капитана дружины тут и сдуло из их же кабинета, однако тяжеловооруженные ратники, что почетным караулом стояли рядом с Соколом, неуверенно переглянулись.
   – Все ступайте. Оставьте нас для разговора.
   Дверь хлопнула, пятидесятник остался наедине с воеводой.
   Сокол встал из-за стола, звякнув кольчугой, и приблизился к солдату. С высоты своего могучего роста он оглядел непрезентабельный палантин из мешковины и чудные, обожженные огнем доспехи. Голубые глаза Шато беспристрастно глядели перед собой. Воевода сдавил кулак, свел густые светлые брови столь грозно, что казалось, сейчас и права грянет гром.
   Не грянул. А воевода даже усмехнулся:
   – Ну Явдат, – прохрипел Сокол, качая головой, – ну приблуда. Подыскал же себе преемничка, старый мозгляк, – говорил он почти шепотом, принявшись медленно вышагивать по комнате. – И Степан того же теста, подхватил птенчика. Что, пятидесятник, доволен собой? Думаешь, обхитрил старика? Заветы Явдата сберег, дурака Сокола с носом оставил, да и малодушный приказ Степана выполнил.
   – Отчего же малодушный?! – не выдержал Шато, решив, что отпираться будет недостойно, да и ситуация в целом выглядит прозрачной.
   – А оттого, что не по-солдатски это. Ты, если этого еще в ратниках не понял, то уж в звании-то должен был постичь. Мы солдаты. Тонкий заслон между красивой, мирной жизнью и уродливым ликом войны. Мы не там! Там можно обсуждать идеи, наслаждаясь мирскими делами. Но мы здесь. Служба у нас здесь грязная – людей убивать. Да не плохих и не хороших, а каких прикажут и без раздумий. Подумали уже за нас.
   – Наша служба, достопочтенный воевода, защищать Княжество!
   – Давай, поучи старика. Такие, как ты… идеи у вас в голове, ханжество безмерное, вы на каждый полученный приказ свою совесть призываете и решаете: достойно ли то, праведно ли это. Вот ты стоишь сейчас и думаешь, что поступил по совести. Сокол злодей, душегуб. А ты герой. Да думаешь, сойдет тебе с рук предательство князя?
   – Не имел никакого намерения отступать от воинского долга и полученного приказа! Я действовал точно с указанием достопочтенного воеводы: проник в заблокированную часть города, затем…
   – Полно! – рявкнул Сокол, после чего подошел к Шато. – Ты негодный солдат и еще худший пятидесятник. Считай, что это было твоим последним поручением. Разжалован будешь.
   – По каким же основаниям?.. – проглотив комок, начал Тим, но Сокол и не слушал.
   – В ратники. А оттуда, как рядо;вый дружинник, под суд. Как изменник, конечно же. Да не надейся, что за своими многоумными речами скроешься. Сто с лишним человек, подозреваемых в мятеже против княжеского посадника, скрылись благодаря твоим действиям. Судить-то тебя отдам под Военную палату, а эти не разбираются, как спишу бумагу, так и рассудят.
   – Воевода Сокол. Эти люди не были мятежниками, и достопочтенному воеводе это известно.
   – А у тебя был приказ вести судебное следствие? Устанавливать степень вины каждого из них?
   – Такого приказа я не получал, – ответил Тим, смело глядя в ответ. Сокол намеревался кивнуть, мол, вот именно! Однако Тим определил: – Как не было такого приказа и у достопочтенного воеводы.
   Глаза Сокола опять страшно блеснули.
   «Зря ты это затеваешь, Тим Шато», – боязливо шепнула из тени Алекто, однако Тим не прислушался.
   – Воевода ведь уже понял, что налог был введен местной церковью незаконно. Кровопролитные обстоятельства, описанные в Духовном приказе, применимы только к городам, но Остоку статус города еще не пожалован. Задача отряда воеводы заключалась в скорейшем восстановлении порядка в городе именно для того, чтобы подготовить его к ведению боевых действий! А ты… – Тим, запнулся, внезапно обратившись к Соколу напрямую, а не в третьем лице, как полагается к старшему по званию, – засел, как сыч, запечатав и город, и мост. Да еще подкрепления вызвал, чтобы сражаться со своими же подданными, когда на подступе вражеское войско!
   «Он очень силен, ты слышишь? Тим, если дойдет до драки, мы с ним не справимся», – железным голосом предостерегла Алекто, да куда уж тут.
   – Конечно, ведь при штурме малыми силами был риск одержать не слишком убедительную победу! Ты поставил под угрозу жизни беженцев, жизни жителей села, жизни своих солдат лишь ради того, чтобы не померк ореол твоего безупречного имени.
   Тим наконец остановил себя, взяв глубокий вдох. Распахнув глаза, он глядел на воеводу, страшась того, как будут восприняты его слова. За такую дерзость по отношению к темнику даже Явдат бы запер сквернослова на недельку в каземате, да еще б вломил два десятка палок. Сокол же выдохнул и тяжело поглядел на Шато:
   – Как же ты не понимаешь, именно потому, что… – заговорил он, но не успел закончить: неясный образ скользнул позади него.
   Тень свесилась с крыши, одним ловким, совершенно беззвучным движением влетела в широко распахнутый мозаичный витраж, точно серая мышь юркнула через комнату, оказавшись за спиной воеводы!
   Уловив тревожное движение глаз пятидесятника, тот обернулся, одновременно выхватывая с пояса меч! Но лезвие его клинка успело оголиться только наполовину. Воевода вдруг закряхтел.
   Едва Шато спохватился, как тело воеводы Сокола ударом отбросило в него! Тим подхватил сраженного, пав на пол вместе с ним, и ужаснулся тому, как по границе между подбородком и кольчужным койфом воеводы ширится багровый разрез, который заливает грудь и руки горячей липкой краской.
   – Мо-ло-дец, юный Шато! – веселым фальцетом отчеканил акробат, шагов которого не было слышно. – Я же сказал, что мы скоро встретимся. Выполняю обещание. А ты прямо находка!
   Убийца, даже не думая скрывать своего лица, оправил короткие тёмные волосы и ловко подбросил в воздухе обагренный свежей кровью кинжал. Легкой, пружинистой походкой, он подошел ближе.
   – Ты не только водяного в колодце уделал, так еще, посмотри, этого пройдоху умудрился без охраны оставить. Хах! Я-то всё к нему подобраться не мог: эти два громилы от него ни на шаг. Ей богу, три недели кряду вокруг него бродил, аж из Белхибара за ним пришлось сюда тащиться! Мне всего-то надо было, чтобы Сокол из Остока ушел, думал, подловлю его на первом же ночлеге, на пути к оккупированной границе. Но ты, мой друг, – он с особым ехидством подчеркнул последнее слово, – сделал даже больше! Да не бойся, что ж ты так смотришь? Отменяю твое разжалование! Правда, не факт, что тебе удастся отсюда сбежать, – сказал он, а водянистые, тёмно-серые глаза холодно глянули исподлобья.
   Тим оторопело глядел на ослабшее тело воеводы у себя на руках. Ледяная суровость так и застыла в ясных глазах полководца, которые сосредоточенно глядели на него, глупого пятидесятника Тима Шато.
   – Это ты оставил записку Амалии? – сбросив оторопь, вопросил Тим, суматошно перебирая в голове все знакомые лица и убеждаясь, что стриженного ловкача он видит впервые.
   – Ее зовут Амалия? Милая девочка, да? – язвительно улыбнулся незнакомец и присел на корточки рядом с низвергнутым воеводой, небрежно обтирая кинжал о его красную накидку – следы были почти незаметны. – Не расстраивайся, Шато, ты сегодня превзошел многих героев. Поверь, я-то знаю! Немало в их компании отходил. Ты с первой попытки одолел водяного, что веками жил в подземном ручье, спас жизни и глупых жителей села и идущего сюда каравана беженцев, а главное, посмотри, что ты помог мне добыть, – он склонился к Соколу, ловко стянув с его пальца серебряное кольцо!
   «То самое, что искал водяной!» Тим только и потянулся рукой за этой блестящей вещицей. Легкое колечко из двух закрученных меж собой спиралей серебра легло на средний палец преступника.
   – Интересно? – продемонстрировал он свою кисть руки, уже отходя назад. – Артефакт Великих Героев! Хотя Горицвет в свой век отобрал это кольцо у Эльмиры. А та – у кого-то другого, кто умудрился обокрасть водяного… так что технически я-то уже и не вор, – усмехнулся он.
   – Алекто! – выкрикнул наконец Шато, потянувшись к оружию и чувствуя, как разогревается огнем доспех, да вот прилив демонического жа;ра, как и предупреждала Алекто, был в этот раз совсем слаб.
   Одно неуловимое движение преступника – и в лицо Шато ударила щепоть едкого порошка, от которого вмиг потемнело зрение! Тим схватил шестопер – удар со свистом рассек воздух!
   – Зря ты шумишь, – заботливо отозвался убийца, и по голосу было ясно, что он уже находился подле окна. – Прощай, Шато! Хотел бы еще раз с тобой поработать, да боюсь, уже не свидимся. Я не веду дневников, как другие герои, так что имя твое не останется в истории, но я тебя запомню! А глядишь, скоро я и сам стану новой историей!
   ***
   Тишина воцарилась в тиунском кабинете, и ослепленный ядовитым порошком солдат понял, что внутри он остался один. Он выронил булаву, прижав ладони к слезящимся глазам, которые раздирало этим жгучим порошком. Кроме боли, зрение еще застлала вязкая черная муть.
   Тело убитого воеводы под ногами. Поступь башмаков пробежала за дверью. В кабинет могут войти в любую секунду, и картина, которая откроется вошедшим, окажется безапелляционно очевидной: в ходе спора неизвестный пятидесятник зарезал командира, приказа которого ранее ослушался!
   Шато оправил свой палантин, скрывая кровавые следы на груди и руках, и то лишь по догадке, ведь сам не знал, где на его теле осталась кровь. Вьющаяся на глазах черная пелена напрочь лишала зрения. Не отдавая отчета в своих действиях, он вышел из кабинета, вспоминая расположение лестницы. В управном доме люди сновали тут и там, командиры, получившие приказ выдвигаться на новые позиции, суетились, спеша организовать своих подчиненных. Любой из них, бросив только случайный взгляд, мог разоблачить ослепленного солдата, облитого свежей кровью.
   Вцепившись перила, он ступал на дрожащих ногах лестнице со второго этажа. У двери, неловко натолкнувшись на одного из офицеров, он вышел прочь и кликнул Амалию.
   Шумная улица оживающего города полнилась людьми.
   – Амалия! – позвал он снова.
   – Я здесь, как ты и велел. Ты плачешь, Тим Шато? – прозвучал ее голос где-то внизу.
   – Амалия, – он едва не пал на колени, приобняв девочку. – Кукушка с тобой? Где она?
   – Да вот же. У… у тебя кровь.
   – Тихо!.. Пожалуйста, тише. Скорее садись! – он бесцеремонно подхватил ее, закинув в седло, после чего взобрался сам, лишь с третьего раза попав носком в стремя. – Слушай внимательно, дорогая. Я не могу вести лошадь. Узду придется взять тебе.
   – Я не смогу вести в таком людном месте!
   – Ты справишься! Пожалуйста, – теряя дыхание, проговорил он, и Кукушка понесла беглецов к северному барбакану.
V
   Тим поднял веки. Черная пелена перед глазами начинала просматриваться. Кукушка бодро цокала по дороге, ведущей на северо-восток, коей солдат рассчитывал добраться до крепости Белхибар – столицы Юго-Западного края. Шато с облегчением выдохнул, поняв, что коварная субстанция, использованная преступником, лишает зрения только на некоторое время. Он обнял Амалию, сидевшую впереди, и поцеловал в темя.
   – Хорошо себя чувствуешь, Тим Шато?
   Он рассказал, что приключилось в базарном квартале «Алтын-Ра», а следом и в кабинете управителя. История весьма заинтересовала Амалию: и про водяного, и про его таинственное кольцо.
   – Думаешь, этот преступник – один из героев? – затаенно спросила Амалия, выслушав историю.
   – Герои… выбрали же себе словечко эти бездельники, и ведь не стыдно. Этот человек похитил кольцо водяного, которое наверняка обладает какими-то тайными силами. Его шаги были беззвучны даже на скрипучем полу сельской управы, не удивлюсь, если ботинки у него тоже заколдованные. Кто из Великих Героев был знатным ловкачом, Олег, кажется?
   – Если на ногах преступника были сапоги, скрывающие шаги, то скорее это предмет из коллекции чародейки Эльмиры.
   – Всё-то ты знаешь. Я вот об Эльмире вовсе не слышал. Кто бы мог подумать, что эта старая сказка вдруг начнет воплощаться.
   – А еще недавно ты был столь недоверчив к неявным вещам.
   – Поделом мне. Божественные посланцы… – процедил Тим, скрежетнув зубами. – Раньше-то они хоть просто бездельничали да кичились собственной важностью. А теперь, похоже, взялись за дело по-новому.
   – Ты не доверяешь новым героям?
   – А есть причины для обратного? До сего дня я не общался с ними лично, лишь видел мимоходом пару раз. Вот что я знаю: в своей «башне» они получают тайные силы, немыслимые для обычного человека, да еще кучу денег на привольную жизнь. Боги явно верят в этих чудаков куда больше, чем они заслуживают.
   – Не по чести тебе, обычному человеку, поругать богов, коль герои и правда являются их избранниками, – дипломатично указала Амалия.
   – И что же мне теперь делать? Благодаря этому мерзавцу… – Тим сдавил узду, снося мечущийся в груди гнев. – Если дезертирство из крепости, осажденной колдуном, кстати, вероятно, тоже геройской братии, мне еще могли простить, то убийство воеводы Сокола… ох, упокой, Господи, его душу. В общем, Амалия, я отвезу тебя в Белхибар, но затем рядом со мной будет слишком опасно. Прости меня, – выдохнул он, снова обнимая ее. – Я и правда негодный солдат. Я ничего не смог для тебя сделать. Но не волнуйся. Нет сомнений, что в преддверии войны мне удастся продать свой доспех за хорошую цену. Так у тебя будут деньги на то, чтобы начать новую жизнь, хоть в Западном, хоть в Северо-Восточном, подальше от войн.
   Амалия обернулась с недоверием и даже обидой поглядев на рыцаря. Она бесстрастно хмыкнула и присовокупила короткое «нет».
   – Не обсуждается! Улики слишком очевидны. Страшно повезло, что мы сбежали из Остока, но в Белхибар в любой момент может дойти весточка, будто бы это я убил княжеского темника! Тебе нельзя находиться рядом со мной, чем раньше мы разделимся, тем лучше будет для тебя. Не бойся, у меня есть друзья в Белхибаре, попрошу позаботиться о тебе. Кто-то из них увезет тебя от войны и осадных действий. Я же попробую отмыть свое имя в сражении за крепость.
   – Ты так и не понял? – не став даже слушать, ответила Амалия. – Я не хочу умирать, но смерть меня не страшит. По силе мне с тобой не сравниться, но даже не надейся, что уйду по своей воле. Ты сам со мной связался.
   – Вот же малявка.
   – Ты глупый, Тим Шато.
   – И чего это я глупый?
   – Ужто веришь, что я смогу потратить хоть копейку, полученную за твой доспех? Я видела, с какой любовью ты относишься к этой броне: чинишь стяжки, сводишь звенья, подправляешь крепления, а потом любуешься результатом. Продать этот доспех – равно, что продать часть твоей души.
   – Опять ты умничаешь.
   Амалия улыбнулась.
   – Ох, а я ведь еще и водяному дал слово, что верну кольцо. Не похоже, что мне в скором времени удастся исполнить обещанное.
   – Может, водяной возьмет взамен другую волшебную вещичку? Например, этот костяной гребешок?
   – А у водяного и волос-то нет, – хмыкнул Тим, и улыбка невольно осталась у него на губах.
   Амалия прыснула.
   Тим продолжил:
   – Неплохая идея, конечно, но, думаю, такие создания не примут «что есть». Он ради колечка готов был целый город утопить, что, кажется, стоило ему немалых сил.
   – Похоже, ты начинаешь понимать обратную сторону мира.
   – Умница моя, ты, кажется, собиралась подумать насчет предназначения этого гребешка? Ты сказала, что он принадлежал не Великим Героям, так кому?
   – Мама много рассказывала о мироздании, а в особенности о тёмной его стороне, Нави. Именно о гребешке она не упоминала. Но вот один старый стишок, который мне вспомнился:
   Баба-Яга – старое лихо,
   Про нее говорят очень тихо.
   Нога костяная, ступка, корыто,
   Изба на опушке стоит не закрыта.
   Ни дверей, ни окон,
   Только в горнице стон.
   Руки снаружи запор затворят,
   Глаза, что ослепли, кровь охладят.
   Нос отрос, к потолку аж прирос,
   Сердце ее без души заждалось.
   Пальцем сухим она волос причешет,
   Грудью железною о; пол скрежечет.
   Ежиху убила – варежку сшила,
   А курицу вот говорить научила.
   – Браво, – рассмеялся Тим. – Говорящих куриц нам только и не хватает.
   – Отчего смеешься? Мама сказала бы, что старые наветы не любят пустой головы.
   Амалия приподнялась в седле и, хорошенько поерзав, уселась вновь, развернувшись лицом к воину. Она оказалась так близко, что тот даже засмущался, старательно выпрямив спину. А вот внимательные васильковые глаза смотрели очень даже серьезно.
   – Тим Шато, ты, похоже, думаешь, что все эти слова глупый стишок. А вдруг всё сказанное взаправду?
   – Перестань, – чуть отклоняясь, ответил он. – Ну… какая может быть избушка без окон и дверей?
   – Еще как может, – невозмутимо возразила Амалия. – Я сама видела.
   – Ягу?
   – Конечно нет. Но вот избушки без окон еще как. В старых деревнях, особенно в северо-восточных краях, где чтят Белых и Тёмных Богов, есть такой обычай: хоронить умерших вовсе не в земле, а на дереве. Так и строится совсем маленькая избушка лишь под тело умершего, и возвышается она на деревянных пнях, что выглядят точно, как курьи ножки. Даже в нашем лесу у Талицы такие встречались. И ты наверняка знаешь о том, что по старым обычаям людей хоронили не в гробах, а в дубовых ступах, что упомянуты в стихе. Отсюда и говорят «дуба дать».
   – Ну эта наводка нам вряд ли поможет.
   – Каждая строчка этого стиха, Тим Шато, – медленно говорила Амалия, – если вдуматься, каждая строчка словно бы написана человеком, который лично видел Ягу. Как ты думаешь, почему Баба Яга – костяная нога? Почему у нее глаза ослепли, но всё равно холодят кровь? Где такое видано, чтоб изба стояла открыта, а запор находился снаружи, а не изнутри? Почему нос вдруг в потолок врос? – с нажимом задавала она вопросы один за другим, вглядываясь в серо-голубые глаза рыцаря, словно бы его невежественные слова даже обидели ее. Солдата же, от тона и существа вопросов, мурашки крепко схватили за затылок. – Подумай, Тим Шато, хорошенько. Где, например, такой низкий потолок… что его и носом задеть можно?
   – В гробу, – нехотя ответил он, и от осознания факта даже обыкновенно румяные щеки Тима суть побледнели.
   – А всё потому, что Баба Яга, надо думать, не человек вовсе. Нога костяная, потому что сгнила давно, и только кости теперь торчат. Лежит она в дубовой ступе, заколоченной сверху, оттого и нос растет вверх, упираясь в «потолок». Избушка у нее без окон и без дверей, потому что это и не изба, а всамделишний гроб на курьих столбах, а старуха в нём – мертвец. Глаза ее слепы потому, что мертвые живых не видят, ибо живут с ними в разных мирах. Запоры на калитке стоят снаружи, потому как войти в царство мертвых легко – это каждому суждено, да только обратно никто еще не воротился. Но костяная нога у нее лишь одна, потому что Яга, по некоторым преданиям, привратник мира мертвых. Одной ногой она в Яви, другой – в Нави.
   В былинах старины, – продолжала Амалия, – герой часто вступает в сделку с Ягой, чтобы обрести знания или вещи, необходимые для победы над чудовищем или злым колдуном. Яга просит страшную цену: молодость, первенца, возлюбленную, а то и самоё жизнь. Но герою всегда удается провести старую. Только, сдается мне, что вековая старуха вовсе не так глупа. Думаю, подлинные истории о встрече с ней редко заканчиваются хорошо. Ну и сам уж догадайся, что за сухие пальцы расчесывают ее волосы?
   – Зубья гребешка из человеческих костей.
   – Молодец, – улыбнулась она, погладив его по лбу своей ручкой. – У любого гребешка есть духовное значение. Волосы на голове, они сродни стоящему стеной лесу. Лес в таком случае символизирует сознание человека. Чужая душа – потемки, но и своя не многим лучше. Гребешок на деле приводит в порядок волосы, но на духу он приводит в порядок мысли в голове. И вот Яга, как известно, живет в тёмном лесу, тёмной части мироздания. Ты правильно сказал, что этим гребешком не стоит расчесывать волосы просто так, ведь гребешок – это способ отыскать путь в ее владения.
   – И ты всё это поняла, просто поразмыслив об этом? Ты вроде хорошенькая, но порой жуть берет от твоих рассказов.
   Амалия хитро улыбнулась, а после поднялась и развернулась в седле по ходу движения.
   – А что думает эта красивая женщина, живущая в твоей тени?
   – Алекто? С Остока ее не слышно.
   Пламя вдруг взвилось столбом, отчего Кукушка едва не понесла. «Да здесь я. Соскучился? Вы так миловались, даже мешать не смела».
   – Никто тут не миловался, – нахмурился Тим.
   В ответ на вопрос Алекто сообщила, что не знает ничего ни о гребне, ни о Яге.
   «Это ваш мир. Я здесь не более чем пришелец».
   – Алекто, – наконец спросил Шато, не скрываясь уже от Амалии, – а… что ты такое?
   «Хотела бы я сама знать, – ответила она. – В моем сознании множество воспоминаний о былых временах и бесконечная вереница самых разных знаний. Но не покидает чувство, будто бы я родилась лишь несколько недель назад».
   Она поведала о том, как дремала в бесконечной, непроглядной пустоте. Очень долго, до того момента, как услышала голос.
   «И я знала точно, что это мое имя. Я прошла сквозь тьму на этот зов, а когда морок развеялся, я увидела первого человека, что предстал передо мной. Увидела обнаженной его несовершенную душу, все его мелкие грехи и оплошности, что таились на глубине, каждую незначительную мелочь, что он совершил не по совести. И я убила его не раздумывая, отдаваясь своей природе.
   Да, рядом я заметила и других. А уж их души и вовсе оказались черны, точно смола. Страдания и боль, что испытали эти грешники благодаря моим действиям, мне еще были непоняты, оттого и расправа над этими людьми была, пожалуй, непомерно жестокой. Но, умертвив их, я почти сразу начала слабеть, испаряться, точно туман. Оказалось, что моё естество было связано с моей первой жертвой – умирающей душой героя».
   – Так ты тоже связана с героями?
   Алекто извинилась, пояснив, что не понимает, чем «герои» отличаются от обычных людей.
   «Я только знаю, что они есть. И я, шагнув на земли этого мира, была связана с душой такого героя. Меня создали в качестве дара этому человеку. С его смертью я, однако, стала не свободной, а ничейной. Я поняла, что мне осталось немного. Словно бы мое существование уже при рождении не планировалось долгим. И тогда на место учиненных мной смертоубийств явился еще один, очень странный человек. В его душе тоже были мелкие грешки, но привлекло меня совсем другое. В глубине его яркой души пряталось еще какое-то существо, похожее на белую лису. Тогда-то мне подумалось, что это и есть образец совершенства. Что так и должно быть, что это и есть принцип мироздания, когда двое сосуществуют как единое целое, дополняя друг друга. Точно как существо, живущее в душе этого странника, я должна отыскать себе душу на замену той, которую я умертвила. Душу, способную вместить мое естество. Вот, как я подумала».
   – И тогда тебе попался дезертир, сбежавший из осажденной крепости?
   «Я начала искать место, где могла бы освоиться в этом мире и найти себя, пока силы меня не оставили. И вскоре на далеком горизонте мне увиделась твоя душа. Чистая, открытая. Во всём мире не нашлось бы более опустошенного человека, чем тот, что был облачен в причудливый укладный доспех».
   Она провела она пальцем по щиткам на плече воина.
   «Он волочил за собой изувеченную ногу, движимый лишь неясным, неодолимым стремлением. Столь твердая оболочка снаружи, но мне не составило труда поселиться в бездне этой искалеченной души, – Алекто провела пальцем по стальному нагруднику. – Так и получается, что ты, Тим Шато, не только мой дом, но еще и проводник в этот мир. Почти как отец», – сверкнув заостренными клыками, завершила она.
   – Боже, поседеть с вами двумя можно. Хорошо хоть Кукушка молчит, – выдохнул Тим, а кобыла будто нарочно фыркнула и прибавила ход.
   ***
   Путь пролегал через светлые дубравы, с каждым шагом приближая скитальцев к крепости Белхибар. Амалия, пересев бочком, задремала в дороге, привалившись на грудь воина.
   «Жа-ра», – промычала Алекто из тени солдата.
   – Ты же огненный демон. С чего от жары изнываешь?
   «В последний раз говорю, я не демон. Хотя… какая разница».
   – Ты правда чувствуешь всё, что чувствую я? – придерживая узду, спросил Тим.
   «Я живу в твоей душе. Может, был способ не сливаться с ней так тесно, но ведь то был мой первый раз. Теперь-то мне никуда из нее не деться».
   – Жалеешь о выборе?
   «Ни секунды не жалела, Тим Шато».
   – Значит, мне от тебя никак не избавиться?
   «Если умрешь – я тоже умру», – легко ответила Алекто.
   – Найдешь новую душу, делов-то?
   «Не получится. Я же сказала, так вышло, что, оставаясь в твоей душе, я практически потеряла свою. Когда я в тебе поселилась, мне было две недели отроду. Как могла я понять, что можно, а что нельзя? Уже и не знаю, где мои воспоминания, а где твои. Герой, которому я принадлежала изначально, был со мной лишь несколько секунд, и я не успела прижиться в нём. Зато с твоей душой слилась без остатка».
   – Ясно. Но придется тебе потерпеть жару, доспех я снимать не буду. Для того и нужна эта накидка, чтобы сталь не разогревалась на солнце.
   Пара или троица, смотря как считать, миновала светлый, залитый рыжим, заходящим солнцем осинник, следуя витиеватой дороге. На одном из поворотов возникли три высокие повозки. Солдат присмотрелся и подтолкнул Амалию.
   Несколько человек в черных рясах построили бивак в стороне от дороги. Одежды легко узнавали последователей Пророка. Амалия сжалась, опустив голову. Шато неторопливо подвел лошадь к лагерю, чем привлек внимание священников.
   – Здравы еси, добрый путник, – приветствовал молодой последователь в черной рясе.
   – Здравы будьте, – спускаясь с лошади, ответил Тим.
   Он подвел Кукушку ближе, спешился и не без труда присел на колено перед служителем культа. Тот осенил его знамением и осведомился, куда пара держит путь.
   – Нездоровый у тебя вид, добрый витязь.
   Тим сообщил, что они идут из Остока в крепость Белхибар, чтобы сыскать защиты от армии, наступающей с юга.
   – Да вам и самим следует поспешить в укрытие. Вот-вот сюда доберутся разведчики противника!
   Священнослужители обеспокоенно переглянулись.
   – Вы ничего не знаете? – удивился Тим. – Они за ночь взяли осадой приграничную крепость Серый Камень. До Остока еще не дошли, но под Белхибаром следует ожидать большой битвы. Армия велика и оснащена тяжелыми осадными орудиями.
   – Tr;buchet? – поперхнулся водой пожилой священник позади. Этот, одетый в расшитую рясу был старшим из присутствующих и по возрасту, и по сану. Он поднялся и шепнул на ухо соседу, который быстро перевел вопрос: – Досточтимый витязь. Протодиакон спрашивает, под каким знаменем идет войско?
   – Белый мартлет на сиреневом небе. Слыхали о таком?
   Молодой послушник транслировал ответ солдата наставнику. Тот свел белые брови и озадаченно покачал головой.
   – Позвольте вопрос, – оглядел Шато присутствующих, которые явно не первый день дюжат неудобства в придорожном лагере. – Отчего уважаемые священники сидят на голой земле?
   Те опять неловко переглянулись, а молодой послушник с покая;нно объявил:
   – Мы более не священники. Селяне нас прогнали, а церковь и вовсе разграбили. Так одичали жители, что даже местную милицию убедили поднять на нас оружие.
   «Как иронично складываются дела в этом княжестве», – цинично усмехнулась Алекто. Усмешка понятна, ведь в Остоке всё сложилось ровно наоборот.
   – Расскажите подробнее. Как дошло до разграбления церкви?
   – О церкви ходит много слухов. Один священник, погрязший в алчности и мирских утехах, хулит своим поведением сразу сотню, отворачивая люд от Господа. Мы в Изоке жили, там едва поставили новую церковь, а деревня княжим указом приняла статус села. Но в Изоке оставалось сильно старое крыло. Так вышло, что многие жители отказались уплатить десятину еще в позатом году. Настоятель прихода – наш протодиакон Гийом де Машо, – уважительно представил он пожилого монаха в богатой, но заношенной рясе, – не стал писать в епархиат Старецграда об уклонении жителями Изоки от уплаты подати, и даже местному иерею в Белхибар не сообщил. Он полагает, что принудительные церковные поборы рушат образ милосердной церкви. Он учит, что вера в душе, а не в высоких стенах и золоченых кубках.
   Шато понимающе кивнул. Раз то был всего-то сельский приход, то и десятина не попадала в церковную казну, а целиком шла на содержание самого прихода.
   – Оттого вы и не стали поднимать шум, решив прожить лишь на добровольные пожертвования?
   – Протодиакон всеми силами пытался не отвращать селян от Господа. Так и жили мы за счет своего огорода и подношений нескольких верных прихожан. Да только… – молодой монах опустил взгляд, – приход наш с первых дней не был велик, а тамошний волхв Перуна из месяца в месяц подговаривал людей против церкви, возвращая их в старое учение Белых Богов. Он убеждал народ, что герои снова сошли на землю и уже являют миру божественные силы! А потому быть, близится закат! Люди позабыли старых богов, оттого и случаются беды, оттого и чудища размножились по лесам. До;лжно вновь молиться Белым Богам, ибо лишь в их милости можно сыскать спасение.
   – Герои? – хмыкнул Шато. – И тут не без них. Видел как-то группу героев в Белхибаре. Такую пьянку в корчме закатили, что их же боги бы посрамились. А недавно стал и свидетелем еще более страшных грехов этой когорты.
   – Герой герою рознь, сказал бы наш настоятель, – смиренно ответил послушник. – Так вот, две недели тому назад жители заявились в стены нашей церкви. Сказали, что мы воруем детей, скопидомничаем, да и прочие беды повалили на нас. Объявили, что они веками чтят Белых Богов, а потому и учение Пророка им не ко двору. Протодиакон приказал открыть церковный амбар, чтобы раздать всё зерно, однако люд уж очень взвинчен был пылкими словами ведуна. Им… не хотелось мира. Помилуй, Господи, их души, – монах вдохновенно перекрестился, закрыв глаза. – Господин Гийом даже вынужден был загородить собою молодого послушника, которого едва не ударили дубиной.
   Гийом виновато улыбнулся, почесав ссадину на седом виске.
   – Воистину. Дурное влияние так легко оказать даже на добрых людей, – кивнул Шато, припоминая, что произошло на днях в Талице.
   – Тогда-то протодиакон и приказал нам собрать вещи и уйти из Изоки. Он уверен, что жители призовут нас обратно, но лишь тогда, когда будут готовы открыться Господу.
   – Но почему вы не пошли в приход Белхибара? Братья ни за что б не прогнали вас.
   – А какое у нас право просить помощи от братьев? – удивился молодой монах. – Мы провалили миссию как Его последователи и оказались на улице без крыши над головой. Но Гийом говорит, что мы продолжим путь несмотря на невзгоды. Продолжим наставлять людей и искать последователей. Но теперь лишь как странствующие монахи, без сана и без дома. Господин Гийом заканчивает большой трактат, в котором рассказывает, что церковь должна быть устроена иначе, она не должна стяжать богатств, ибо они ей просто не нужны. Пророк, неся слово Божье, много лет скитался по земле без удобств, красивых одежд и изысканной еды, и всё же привел людей на истинный путь! Гийом пишет, что золото и власть не должны искушать священника, ибо беззаветная любовь Господа, которую последователь обретает в искренней вере, неизмеримо больше, чем все мирские богатства. Такой пример и должен нести монах в народ. Господин Гийом почти завершил свой труд и надеется попросить князя или какого-нибудь боярина о денежном содержании печати в типографии Старецграда.
   Шато выразил глубокие соболезнования, признавшись, что он-то и копейкой не может помочь скитающемуся приходу Изоки. Едва он завершил, как пустой третий день кряду живот издал болезненное урчание.
   Монах улыбнулся и шепнул что-то господину Гийому, а тот оглядел рыцаря и девочку в седле. Затем без раздумий кивнул послушнику.
   – У нас небогатый стол, но, коль гости не будут взыскательны, мы поделимся тем, что есть, – развел руки монах.
   – Да как мы можем отнимать еду у бездомных последователей!
   Священнослужитель поднял руку, остановив совестливого воина:
   – Таков путь милосердия. Дозволь нам, добрый витязь, хотя бы сейчас идти по нему. Точно так поступал Пророк, годами скитавшийся из города в город, ведомый лишь божьим словом. Пусть он нуждался, но всегда надламывал хлеб с теми, кто был обделен еще сильнее. По глазам я вижу, что вы не ели много дней. Окажите нам милость.
   Протодиакон вдруг подозвал монаха и шепнул ему на ухо.
   – Господин Гийом спрашивает, что у девочки с руками?
   Тим поразился остроте зрения старика, ведь Амалия до сих пор оставалась верхом, укрытая своей накидкой. Он глазами спросил у Амалии разрешения и рассказал о недостатке.
   – И вы отказывались от еды? Да нам и бродячими монахами будет стыдно себя называть, если откажем в пище увечному дитяти. Ну же, усаживайтесь подле очага.
   С огня сняли котелок, предложив путникам жидкий овощной суп на козьих костях, ржаной хлеб и даже по стакану сладкого вина. Горячая пища оживляла измученное тело рыцаря. И словно бы оказанной благодетели было недостаточно, старый священник, опять обратившись через переводчика, повелел витязю снять доспех. Монахи, кроме искусства спасения душ, оказались мастерами в искусстве спасения тел. Нехорошую рану еще от волчьих укусов, порез на бедре и другие множественные ссадины, оставшиеся еще с побега из Серого Камня, промыли и умело перевязали чистыми бинтами.
   Спустя время пара оседлала лошадь и, возблагодарив монахов еще раз, отправилась к твердыне Белхибар.
   ***
   – А ты боялась священников, – отметил Тим, когда лошадь ускакала от монашеского бивака.
   Всполохи зашедшего за горизонт солнца светили в спину, освещая дорогу, по которой тянулись длинные, черные тени.
   – Выходит, дело не в вере, а в самих людях?
   – Тут я соглашусь. Любую веру, да что там, любую идею можно обратить и на зло, и на добро. Тут уж мерилом выступает человек. Последователи Сварога не менее милосердны, я убедился в этом, когда был ранен в ходе кампании на юге, сыскав кров в стане людей, которых мне велено было считать врагами. И среди священников, и среди ведунов можно равно встретить и достойные, и испорченные мирским души.
   – А вдруг, и с героями также? – улыбнувшись, спросила Амалия.
   ***
   Кукушка держала легкую рысь. Тихая ночная дорога выбралась из лиственных лесов, открыв путникам величественную долину, над которой раскинулись россыпью мириады звезд. К сожалению, путники не могли разглядеть в темноте золотых хлебов, которыми была засеяна долина, рассеченная натрое рекой Родная и ее Рубежным притоком. В дельте, на возвышенности гордой статью тянулись к небесам каменные башни титанически огромного города-крепости Белхибар, древнейшего оборонительного сооружения Княжества, выдержавшего за свою многовековую историю с десяток суровых осад. Оплот военной мощи Юго-Западного края и твердыня столбового бояры Зайца. Укрепление сияло сотнями рыжих городских огней.
   Белхибар четырежды переходил от одного государства к другому, а уж людей, которые в разные времена звали себя властителями этой твердыни, пережил уже не менее дюжины. В результате нескончаемых перестроек, крепость вызывала ужас и у иноземных полководцев, и у иноземных архитекторов. Эклектичная громада собрала в себе архитектурные элементы со всего света. Стрелецкие башни разной высоты, ширины и конструкции стояли тут и там без какой-либо последовательности, стены разных кладок и материалов защищали различные районы города. Улочки представляли собой перепутанный клубок, а уж подземелья – и говорить нечего. На старых фундаментах веками возводились новые, поверх тех третьи, подвалы скрывались новыми постройками, и хозяева порой даже не подозревали, что под их домом сохранился проход в старые катакомбы. Кто только не рыл тоннели под городом: жители докняжеской эпохи, затем люди первых князей, потом бояре, мятежники, ордынцы, снова мятежники, наконец, строители великого князя, пожаловавшего крепость столбовому бояре Зайцу. Белхибар за свою историю успел побыть поселением, тюрьмой, монастырем с лечебницей, военной крепостью, а в нынешний век стал крупнейшим городом Юго-Западного.
   – Что-то пусто, – сказал Шато, проезжая мимо тихих посадских изб и приближаясь к одной из достопримечательностей – Боярскому мосту через реку Родная. – Где же люди и повозки? Ведь такой огромный город.
   – Уже очень поздно, – объяснила Амалия. – В Талице в это время все спят.
   Тим по-доброму улыбнулся:
   – Ох, Амалия, не видела ты мира. Уверяю, такие города, как Белхибар, никогда не засыпают! Наоборот, ночью в них продолжается жизнь, да куда более лихая, чем днем. Уверен, тебе понравится этот старинный город. В нём стоит и знаменитый Белхибарский Собор, но и множество храмов старых богов, в языческом квартале есть даже старообрядческое капище, где возносят молитвы Велесу, а в квартале торговцев есть золотой истукан во имя бога, которому молятся на юге. Заяц очень прагматичен, это человек широких взглядов. Он настрого запретил всяческие ущемления старой веры да и вообще любых исповеданий. Для него не имеет значения, кому поклоняется тот, кто платит налоги в городскую казну. Его личная дружина посоперничает с дружинами младших князей: Выпи и Великобая из Северо-Восточного и Хварунга Скалы из Южного.
   Копыта дробью пробили по гладким камням аппарели, Тим и Амалия въехали на просторный, как целая улица, мост: не две, а все четыре повозки могли разъехаться по такому. Даже ночью простор белхибарской долины впечатлял, Родная была широка и торжественно прекрасна, отражая на своей поверхности звездное небо, а в богатых пашнях шептал юркий ветерок, что блаженно холодил после жаркого дня.
   Шато пришпорил кобылу, набирая скорость на удобном участке дороги. Кукушка сошла с моста, рысью мчась по безлюдному посаду. Ветер закручивал пески на вытоптанной дороге маленькими смерчами. Впереди колоссальной громадой серых камней росли военные укрепления, освещенные рыжими огнями. Амалия вдруг указала куда-то вдаль, Тим последовал взглядом. Пара двигалась прямиком к высоким крепостным вратам, когда в долине воспылал огонь!
   Шато одернул узду. Словно в страшном сне: пламенные метеоры – один, а следом второй, ринулись в небеса, оставляя на обсидиановом небе короткие огненные хвосты. Неужели он видит это снова?! Две огненные сферы с рёвом промчались высокими параболами, а через несколько секунд по очереди сотрясли стены вековой крепости!


   От этого момента нити судьбы Тима Шато, Алекто и Амалии не могут быть пересказаны в отрыве от повествования о приключениях героя по имени Остролист: осада Белхибара, война с вестниками и встреча с предателем рода геройского, оборвавшего жизнь воеводы Сокола, представлены на тех страницах.

   Повествование вольного путешественника Савелия Крапивы письменным свидетельствам и устным пересказам