Кто выплюнул Диплом рогоносца?

      Автор: Толочек Валерий Николаевич, г. Москва.
      Название: Кто выплюнул «Диплом рогоносца»?

      Данная работа обязана своим появлением статье замечательного и очень авторитетного литературоведа О.В. Миллер «Или друзей клевета ядовитая…» [10. С. 196-203].

      В этой статье О.В. Миллер, во-первых, с необычайной смелостью, основанной на твердой научной убеждённости в необходимости раскрытия правдивой картины событий, и, во-вторых, на основе убедительных аргументов, показала настоящее неблаговидное лицо графа В.А. Соллогуба как мерзкого пасквилянта (правда, только в отношении М.Ю. Лермонтова), вопреки установившемуся у литературоведов благоприятного мнения о нём как о человеке и писателе.

      Эта статья О.В. Миллер укрепила меня в сформировавшемся к тому времени (после изучения многочисленных работ пушкиноведов о происхождении пасквиля «Патент рогоносца») мнении, что автором этого пасквиля является именно граф В.А. Соллогуб.

      Необходимо отметить, что литературовед Ф. Лурье отмечает, что «П.К. Губер первый заподозрил В.А. Соллогуба в причастности к изготовлению “диплома рогоносца”:.. <...> Но среди окружения Пушкина высвечивается лишь одно лицо (П.К. Губер имеет в виду В.А. Сологуба. – В. Толочек), способное исполнить все (составить текст пасквиля, написать его и на наружных пакетах, указать правильные адреса и имена адресатов из узкого карамзинского круга, придумать и заказать замысловатую печать, похожую на масонскую. – В. Толочек), не прибегая к чужой помощи. Прямых доказательств в нашем распоряжении нет.» [9. С. 188-189].

      О таком же подозрении относительно В.А. Соллогуба пишет пушкиновед Ф. Лурье, комментируя «Воспоминания» В.А. Соллогуба и его участие в истории с пасквилем, когда он отнёс нераспечатанный пакет с пасквилем А.С. Пушкину: «Складывается впечатление, будто ему был известен текст нераспечатанного письма» [9. С. 188].

      В вышеупомянутой статье О.В. Миллер называет литературоведов, которые повесть В.А. Соллогуба «Большой свет» называют пасквилем на М.Ю. Лермонтова. Это литературоведы С.А. Андреев-Кривич, П.К. Губер, Л.А. Белова и Э.Г. Герштейн.

      Оспаривая мнение литературоведов, не согласных с ней, О.В. Миллер отмечает, что «Противники памфлетности повести (среди которых авторитетнейший литературовед В.Э. Вацуро. – В. Толочек) опираются на то, что герой вызывает скорее сочувствие никак не осуждение. Напротив, он способен на благородный поступок. Но понятно, что изобразить Леонина мелким негодяем, приписать ему подлые действия не входило в замысел автора. Он должен вызывать только сожаление и презрение. Вот верный путь унизить прототипа поэта. “Трудно предположить, – пишет Вацуро, – что Соллогуб не знал, что так памфлет не пишут”. Да, Соллогуб избрал неизбитый приём, но для своей цели очень точный и меткий выстрел.» [10. С. 198].

      Здесь О.В. Миллер очень метко и тонко подметила писательскую особенность графа В.А. Соллогуба, отразившуюся в его повести «Большой свет» и, по-моему, в его вариативных «Воспоминаниях», появившихся в разные годы. Эта писательская особенность заключается в том, что в них он говорит о Михаиле Леонине (в «Большом свете»), а также о М.Ю. Лермонтове и А.С. Пушкине (в вариативных «Воспоминаниях») таким утончённо-двусмысленным образом, что явным образом они характеризуются вроде бы в положительно-возвышенных тонах, при этом вскользь, мимоходом о них говорится с пренебрежением, полу-презрением и унижающим порицанием.

      Нельзя не согласиться с О.В. Миллер в том, что «Соллогуб избрал неизбитый приём, но для своей цели очень точный и меткий выстрел» против М.Ю. Лермонтова. Этот же приём, но только анонимно, он применил против живого А.С. Пушкина в виде гнусного пасквиля, известного как «Патент рогоносца», и против мёртвого А.С. Пушкина в вариативных «Воспоминаниях».

      В упомянутой статье О.В. Миллер отмечает:

      «Висковатов, который много говорил с Соллогубом о Лермонтове, пришёл к заключению “Соллогуб лично не любил Лермонтова”, но добавляет от себя, что постоянно поддерживал с ним дружеские отношения и писал об этом в своих воспоминаниях. Это утверждение повторяется многими исследователями, проявляющими полное доверие к высказываниям Соллогуба вплоть до того, что Лермонтов собирался, вернувшись из ссылки, вместе с ним издавать журнал, а дружеские отношения их с годами только упрочились. Все эти утверждения известны только из воспоминаний самого Соллогуба и поэтому требуют к себе осторожного отношения, особенно принимая во внимание то, что писал Висковатов.» [10. С. 196].

      Да, мнение многих литературоведов о том, что граф В.А. Соллогуб дружил с М.Ю. Лермонтовым (а также с А.С. Пушкиным), основано только на утверждениях об этом в вариативных «Воспоминаниях» самого В.А. Соллогуба. Например, в «Воспоминаниях» В.А. Соллогуба читаем следующее:

      «Я уже говорил, что мы с Пушкиным были в очень дружеских отношениях и что он особенно ко мне благоволил. Он поощрял мои первые литературные опыты, давал мне советы, читал свои стихи и был чрезвычайно ко мне благосклонен, несмотря на разность наших лет.» [20. С. 175].

      Эти утверждения В.А. Соллогуба являются, по-моему, вымыслом, что подтверждается многочисленными двусмысленностями с оттенком высокомерного пренебрежения и унижения обоих поэтов (некоторые из них, относящиеся к А.С. Пушкину, приведены ниже).

      В отношении к А.С. Пушкину это подтверждается также сообщением вымышленной информации о «Патенте рогоносца» в вариативных «Воспоминаниях». Эта вымышленная информация В.А. Соллогуба ввела некоторых пушкиноведов в заблуждение и привела их к ошибочным выводам (о них речь идёт ниже) относительно судьбы «Патентов рогоносца», полученных графом М.Ю. Виельгорским и А.И. Васильчиковой (тёткой В.А. Соллогуба).

      О подобных В.А. Соллогубу «друзьях» писал в воспоминаниях В. Каллаш: «…другие, подобно И.А. Хлестакову, были “с Пушкиным на дружеской ноге” и при случае не могли удержаться от естественного желания сказать о нем что-нибудь “новенькое” и “интересное”, известное только им одним – в силу интимной дружбы; <…> Пушкину приписывались пошлые и глупые анекдоты…» [17. С. 310].

      Пара таких анекдотов из воспоминаний В.А. Соллогуба приведена ниже:

      - «Почти каждый день ходили мы (В.А. Соллогуб и А.С. Пушкин. – В. Толочек) гулять по толкучему рынку, покупали там сайки, потом, возвращаясь по Невскому Проспекту, предлагали эти сайки светским разряженным щеголям, которые бегали от нас с ужасом.» [18. Стб. 754];

      - «Однажды на вечере у кн. Вяземского он вдруг сказал, что Дантес носит перстень с изображением обезьяны. Дантес был тогда легитимистом (сторонником монархии. – В. Толочек) и носил на руке портрет Генриха V-го. “Посмотрите на эти черты, воскликнул тотчас Дантес, похож ли он на г-на Пушкина?” Размен вежливостей остался однако без последствий» [18. Стб. 754].

      Например, известный пушкинист Ю.М. Лотман усомнился в правдоподобности второго из вышеприведённых анекдотов: «Сам по себе этот эпизод маловероятен…» [8. С. 331].

      Кстати, последняя фраза «Размен вежливостей остался, однако, без последствий» во втором из вышеприведённых анекдотов означает для В.А. Соллогуба то, что за это публичное насмешливое оскорбление, претендующее на остроумие, Дантес не был вызван на дуэль, причём немедленно А.С. Пушкиным, представленного «другом» В.А. Соллогубом в «Воспоминаниях» вот таким человеком:

      - «Кто знал Пушкина, тот понимает, что не только в случае кровной обиды, но что даже при первом подозрении (на оскорбление? – В. Толочек), он не стал бы дожидаться подмётных писем (чтобы вызвать обидчика на дуэль. – В. Толочек).» [18. Стб. 761];

      - «Вот что рассказывал граф Соллогуб Никитенке о смерти Пушкина. В последний год своей жизни Пушкин решительно искал смерти. <…> …Пушкин искал смерти и бросался на всякого встречного и поперечного. Для души поэта не оставалось ничего, кроме смерти» [1. С. 482];

      - «В сущности Пушкин был до крайности несчастлив…» [18. Стб. 754];

      - «Пушкин <…> …чувствовал себя почти постоянно униженным и по достатку, и по значению в этой аристократической сфере…» [18. Стб. 755];

      - «Певец свободы, наряженный в придворный мундир, для сопутствования жене-красавице, играл роль жалкую, едва ли не смешную.» [18. Стб. 755];

      - «В свете его не любили…» [18. Стб. 756];

      - «Он (А.С. Пушкин. – В. Толочек) <…> …страшился светской молвы, страшился сделаться еще более смешным (то есть, поэт уже был смешон, по мнению В.А. Соллогуба. – В. Толочек) перед светским мнением.» [18. Стб. 756];

      - «…я понял,.. что так было угодно Провидению, чтобы Пушкин погиб…» [18. Стб. 767];

      - «Во всяком случае он (А.С. Пушкин. – В. Толочек) не ожидал, чтоб имя Гоголя стало подле, если не выше, его собственного имени. Пушкин был великим художником, Гоголь гением.» [18. Стб. 745];

      - «Эта боязнь (светской молвы. – В. Толочек) была причиной его смерти, а не г. Дантес, которого бояться ему было нечего.» [18. Стб. 756];

      - «Он (А.С. Пушкин. – В. Толочек) в лице Дантеса искал… смерти…» [18. Стб. 761];

      - «Я говорил (виконту д'Аршиаку. – В. Толочек), что на Пуш<кин>а надо было глядеть как на больного,..» [11. С. 380];

      - «Смерть Лермонтова по моему убеждению была большею утратою для Рос.(сийской) словесности, чем смерть Пушкина…(то есть, по мнению В.А. Соллогуба, смерть А.С. Пушкина была не такой уж большой утратой. – В. Толочек)» [18. Стб. 769];

      - «Пушкин не выдержал своего мнимого унижения,.. (Здесь В.А. Соллогуб мимоходом не только унижает, но и оскорбляет поэта утверждением о том, что испытываемые поэтом унижения были его вымыслом. – В. Толочек)» [18. Стб. 771];

      - «Надо заметить, что Пушкин говорил Жуковскому вы, а Жуковский Пушкину ты» [18. Стб. 746]; на самом деле «Соллогуб ошибается: Пушкин говорил Жуковскому (так же как и Жуковский ему) "ты"; обращение к Жуковскому на "вы" находим только в лицейском письме к нему Пушкина...» [21. С. 678, примечание 16].

      Настоящие друзья писали об А.С. Пушкине, например, так:

      - «Хорошо знавший Пушкина Н.М. Смирнов говорит о нем в своих заметках. “Хотя он был известнейшим лицом в России, хотя знаменитость его дошла до самых глухих и дальних мест России, но весьма немногие его знали коротко и могли вполне оценить высокие качества его ума, его сердца и души... Быв самого снисходительного нрава, он легко вступал со всеми на приятельскую ногу, и эта светская дружба, соединенная с откровенным обращением, позволяла многим думать, что они с Пушкиным друзья и что они коротко знают его мысли, чувства, мнения и способности... Кто был ближе к нему, кто пользовался его совершенным доверием, кому доступны были тайные струны его души, те уважали в Пушкине человека столько же как и поэта, те открывали в нем ежедневно сокровища, неистощимые и недоступные пониманию толпы, так называемых его приятелей”. (Русск. Арх.», 1882, I, с. 230).» [14. С. 107-108, примечание 189];

      - «Весьма резкий в своих оценках И.И. Панаев в воспоминаниях о Пушкине писал: “Пушкин, действительно, по словам всех литераторов, имевших с ним сношения, был очень прост, любезен и до утонченности вежлив в обхождении, никому не давал чувствовать своего авторитета”.» [13. С. 345].

      Представляет интерес, как характеризовали графа В.А. Соллогуба его современники?

      А.Я. Панаева вспоминала:

      - «Если бы Соллогуб не ломался, то был бы приятным собеседником. Но часто он был невыносим, вечно корча из себя то дерптского студента, то аристократа. В светском обществе он кичился званием литератора, а в литературном — своим графством. Если его знакомили с простым смертным, он подавал ему два пальца и на другой день при встрече делал вид, что не узнает его.» [12. С. 90];

      - брат В.А. Соллогуба (граф Л.А. Соллогуб. – В. Толочек) «не заимствовал… <…> глупой кичливости аристократизма своего брата.» [12. С. 90].

      К.Ф. Головин, связанный служебными отношениями с писателем и хорошо знакомый с его семьей вспоминал: «Весною (18)74 года должно было происходить в небольшом кружке чтение графа Соллогуба, только что окончившего свои мемуары. <…> …Соллогуб вошел,.. <…> Он извинился развязно, как всегда,..» [21. С. 16].

      Литературовед Э.Г. Герштейн указала на следующее:

      «Соллогуб, прекрасно знавший об интересе к Лермонтову императрицы, грешил против истины, увлеченный тайным недобрым чувством к другу-писателю и твердым намерением угодить великой княгине Марии Николаевне. Беспринципность будущего зятя Виельгорских, ставшая очевидной современникам только после многих лет его литературной деятельности, была отмечена М. Б. Лобановым-Ростовским: “Соллогуб, умный человек и хороший писатель, многими высоко ценимый и повсюду принятый, но негодяй по своим низменным инстинктам и по цинизму, с которым он насмехался надо всем”.» [4. С. 84].

      Литературовед И.С. Чистова приводит следующие свидетельства современников о В.А. Соллогубе:

      - «Эта "неестественная самоуверенность" Соллогуба, переходившая нередко в дерзость и даже грубость, отмечена многими его современниками (см., например: Панаев. С. 273—274).» [21. С. 642, примечание 45];

      - «…существует любопытное свидетельство Инсарского, относящееся к 1850-м гг.: "Между Веневитиновым (мужем младшей сестры жены В.А. Соллогуба. – В. Толочек) и С(оллогубом) существовала страшная вражда (...) С(оллогубу) было невыносимо, что Веневитинов, при своем уме, поднимается по лестнице службы и общественного положения, а он, С(оллогуб), одаренный разнородными талантами, не только не поднимается, но постепенно падает"…» [21. С. 656, примечание 11].

      В «Записках А.О. Смирновой» читаем: «Андрей Карамзин (старший сын знаменитого историка Н.М. Карамзина. – В. Толочек) бранит Владимира Соллогуба. Этот вертопрах оказал Пушкину медвежью услугу. Он уже провинился раз против Nathalie (жена А.С. Пушкина. – В. Толочек) своими пошлыми остротами; он иногда так неучтив. Пушкин потребовал письменного извинения. Соллогуб поступил тогда как следует;.. <…> Трудно себе представить более взбалмошного человека; кроме того, он хвастун. Ему нельзя отказать в некотором остроумии, но характер у него посредственный, сердце тщеславное и в душе нет ничего возвышенного. Отец его чудак, старый кутила, дурной муж, но сердце у него гораздо лучше, чем у сына» [5. С. 217-218].

      Здесь под «оказал Пушкину медвежью услугу» подразумевается эпизод, когда 4 ноября 1836 года граф В.А. Сологуб сам принёс А.С. Пушкину конверт с анонимным пасквилем - «Дипломом рогоносца». Об этом вымышленном, по-моему, эпизоде говорится подробно ниже.

      А вот под фразой «Соллогуб поступил тогда как следует» подразумевается, что 5 мая 1836 года в Москве в квартире П.В. Нащокина, друга поэта, В.А. Соллогуб, как он не упирался, вынужден был после уговоров П.В. Нащокина и по настойчивому требованию поэта вручить ему письменное извинение Н.Н. Пушкиной: «et je vous prie de recevoir mes excuses (перевод с французского: и я прошу Вас принять мои извинения. – В. Толочек)» [11. С. 376].

      Принесением этих письменных извинений жене поэта завершилась история о несостоявшейся дуэли между поэтом и юным графом В.А. Соллогубом.

      Пушкиноведы считают, что А.С. Пушкин за сказанные его жене в одном из великосветских салонов дерзости вызвал на эту дуэль В.А. Соллогуба. Дошедшая до нас переписка поэта с В.А. Соллогубом по этому инциденту убедительно свидетельствует, по моему мнению, что всё как раз наоборот, так как именно спесиво-высокомерный В.А. Соллогуб вызвал гениального поэта на дуэль в ответ на его требование дать разъяснения, а значит и принести извинения (как это тогда было принято по правилам дворянского этикета) за вышеупомянутые дерзости. Подробное и аргументированное освещение этого мнения исключено из данной работы, чтобы не увеличивать чрезмерно её объём.

      Укажу лишь, что эту историю с несостоявшейся дуэлью В.А. Соллогуб в воспоминаниях изобразил в искажённом виде, чтобы убедить читателя в изобретенной им и упорно навязываемой в «Воспоминаниях» клевете, что «В последний год своей жизни Пушкин решительно искал смерти. <…> …Пушкин искал смерти и бросался на всякого встречного и поперечного. Для души поэта не оставалось ничего, кроме смерти» [1. С. 482].

      Из приведённых выше примеров видно, что современники характеризуют В.А. Соллогуба нелестно, отмечая его глупую кичливость аристократизма, неестественную самоуверенность, переходившую нередко в дерзость и даже грубость, циничные насмешки надо всем, взбалмошность, хвастовство, тщеславие, чёрная завистливость, толкнувшая В.А. Соллогуба на вражду со свояком (зятем).

      Известно, что В.А. Соллогуб был «…одним из тех, кто принадлежал к ближайшему окружению императорской семьи.» [21. С. 5].

      Граф В.А. Соллогуб, например, вспоминал:

      - «Отец мой принадлежал… <…> к стихии ново-петербургской, так сказать, Нарышкинской. Внук известного царедворца Льва Александровича, считавшегося в родстве с императорским домом по Наталье Кирилловне, родительнице Петра Великого, племянник… <…> Дмитрия Львовича (граф Д.Л. Нарышкин, представлен как великий магистр ордена рогоносцев в пасквиле. – В. Толочек), мужа знаменитой красавицы Марьи Антоновны (любовницы Александра I. – В. Толочек),..» [20. С. 8];

      - «Свадьба наша (В.А. Соллогуба и Софьи Михайловны, дочери графа М.Ю. Виельгорского. – В. Толочек) совершилась с необыкновенною пышностью в Малой церкви Зимнего дворца; нас венчал отец Бажанов, и государь Николай Павлович соизволил быть посаженным отцом; весь двор затем присутствовал на вечере у Виельгорских.» [20. С. 130].

      Вышеуказанные нелестные черты характера В.А. Соллогуба и принадлежность его к ближайшему окружению императорской семьи характеризуют его как двуличного человека, так как невозможно представить, чтобы он, например, кичился аристократизмом, дерзил, грубил, цинично насмешничал по отношения к членам царской семьи или враждовал с кем-нибудь из них из-за черной зависти к их высокому положению.

      Кроме того, яркой особенностью воспоминаний В.А. Соллогуба являются недомолвки и намёки. П.И. Бартенев, сам большой мастер по недомолвкам и намёкам, отмечает, что «В особенности досадны недомолвки в воспоминаниях графа Соллогуба, которого Пушкин звал в секунданты для своего поединка по первому его вызову (4 ноября 1836 года. – В. Толочек) и который в январе 1837 года уехал из Петербурга в Витебск.» [3. С. 326].

      Пушкиновед Ф. Лурье о «Воспоминаниях» В.А. Соллогуба пишет: «Обратим лишь внимание на то обстоятельство, что основные свидетельства об анонимном пасквиле и о преддуэльных днях Александра Сергеевича мы узнаем в основном от графа В. А. Соллогуба. На нем вся ответственность» [9. С. 184].

      После получения утром 4 ноября 1836 года А.С. Пушкиным и несколькими его друзьями анонимного диплома рогоносца многие современники, почитатели, историки, литературоведы и просто любители творчества великого поэта заподозрили в этой пакости 5-6 человек и пытались точно «вычислить» анонимного злопыхателя. Об этом подробно рассказал, например, В.В. Кунин в книге «Последний год жизни Пушкина [15. С. 306-327].

      Все эти попытки не позволили установить пасквилянта, хотя и позволили снять позорящие более века обвинения в авторстве этого пасквиля с князей Петра Владимировича Долгорукова и Ивана Сергеевича Гагарина [15. С. 323-325].

      Установлено также, что «…оба сохранившиеся диплома, в том числе и адрес, написаны одним лицом; далее – диплом писал не француз… <…>; чрезмерный росчерк, выведенный в конце пасквиля, был демонстративным проявлением неуважения к адресату по куртуазным правилам того времени. <…> диплом написан… <…> человеком светского круга. <…> …составителем и исполнителем «диплома» был скорее всего один и тот же человек.» [15. С. 324].

      У исследователя-пушкиноведа Г. Хайта в статье «По следам предвестника гибели» читаем: «…составителем и писцом подметного письма скорее всего являлся один и тот же человек высшего света, для которого французский язык не был родным.» [22. С. 318].

      Итак, текст диплома составил и написал не француз, человек высшего света, для которого французский язык не был родным.

      И хотя граф В.А. Соллогуб удовлетворяет этим признакам, однако этого недостаточно. Нужны аргументы, которые неопровержимо указывали бы именно на него как на автора «Диплома рогоносца», текст которого в переводе с французского приведён ниже:

      «Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх. (фр.)
Анонимный пасквиль, полученный Пушкиным 4 ноября 1836.» [15. С. 330].

      Известно, что Дантес в великосветских салонах осенью 1836 года начал демонстративно и настойчиво ухаживать за женой А.С. Пушкина. В неотправленном поэтом письме шефу жандармов А.Х. Бенкендорфу от 21 ноября 1836 года «…была одна незыблемая истина: пославший письмо принадлежал к высшему обществу. Там было достаточное количество светских шалопаев и недругов Пушкина <…>, которые следили за любовными успехами красивого кавалергарда (Дантеса. – В. Толочек) и с нетерпением ждали, — кто из злорадства, кто из любопытства, — скандала от несдержанного Пушкина.» [14. С. 16].

      В этой накаленной атмосфере злорадства и сплетен об отношениях между Дантесом и женой поэта «Утром 4 ноября, по городской почте, тогда только что заведенной в столице, Пушкин получил анонимное письмо, в котором поэту выдавался диплом рогоносца. Одинакового содержания письма получили и некоторые его друзья: Карамзины, Е.М. Хитрово, князь П.А. Вяземский, тетка графа В.А. Соллогуба — А.И. Васильчикова, К.О. Россет — брат А.О. Смирновой и граф М,Ю. Виельгорский. Друзья думали скрыть пасквиль от поэта, но, как писал кн. П.А. Вяземский вел. кн. Михаилу Павловичу, “тайна эта далеко не была тайной для многих лиц, получивших подобные письма, и даже Пушкин не только сам получил такое же, но и два других подобных, переданных ему друзьями, не знавшими их содержания и поставленными в такое же положение, как и мы.”» [14. С. 12].

      Из указанных здесь 7-ми получателей (адресатов) анонимного письма («Патента рогоносца») только четверо указаны правильно и конкретно, а именно: А.С. Пушкин, Е.М. Хитрово, К.О. Россет и граф М.Ю. Виельгорский.

      А вот князь П.А. Карамзин указан ошибочно, так как на самом деле получателем (адресатом) анонимного письма была его жена княгиня В.Ф. Вяземская, что подтверждается следующим фрагментом текста из письма от 14 февраля 1837 года князя П.А. Вяземского великому князю Михаилу Павловичу, младшему брату Николая I:

      «4-го ноября прошлого года моя жена (княгиня В.Ф. Вяземская. – В. Толочек) вошла ко мне в кабинет с запечатанной запискою, адресованной Пушкину, которую она только что получила в двойном конверте по городской почте.» [15. С. 522].

      Для понимания того, как в те времена посылались письма по почте, привожу следующее пояснение об отправке А.С. Пушкиным по почте одной из записок князю П.А. Вяземскому: «Строки этой записки были набросаны на пакете, заменявшем в ту эпоху конверты. Письма посылались сложенными в таком роде, как сейчас в аптеке складывают пакетики с порошками. На главной средней части внешней поверхности, свободной от текста письма, писался адрес. Если же письмо было большое и лист исписывался весь, то делалась — по той же системе — обертка, пакет, в который заворачивалось письмо.» [16. С. 161].

      Карамзины, по-моему, не получали анонимного письма. Этот вывод обосновывается следующими аргументами:

      - во-первых, Карамзины могли узнать о содержании пасквиля из появившихся через некоторое время его копий, так как «Карамзины в письмах близким начали упоминать о пасквиле лишь через месяц. Документального подтверждения получения ими анонимного письма нет. Возможно, изготовитель пасквиля предполагал распространить большее число экземпляров, и что-то ему помешало, но слухи по городу расползлись тотчас. Вслед за ними начали циркулировать копии пасквиля.» [9. С. 166];

      - во-вторых, без документального подтверждения, что Карамзины получили анонимное письмо, исключена возможность возложения на них (на всех и на каждого по отдельности) обвинения в совершении такого тяжкого аморального поступка, как вскрытие и чтение чужого запечатанного письма, особенно адресованного на имя дружественного им А.С. Пушкина.

      Итак, получателями (адресатами) «Патента рогоносца» были: А.С. Пушкин, княгиня В.Ф. Вяземская, Е.М. Хитрово, граф М.Ю Виельгорский и К.О. Россет.

      Среди получателей «Патента рогоносца» все пушкиноведы указывают А.И. Васильчикову (1795-1855), тётку графа В.А. Соллогуба, ссылаясь на его упоминание об этом в вариативных «Воспоминаниях». По-моему, это тщательно продуманный вымысел В.А. Соллогуба, так как на самом деле «Патент рогоносца» А.И. Васильчикова не получала. О цели этого вымысла сказано ниже.

      Следовательно, патент рогоносца в двойном пакете получили А.С. Пушкин и четверо друзей поэта, а именно: княгиня В.Ф. Вяземская (1790 – 1886 гг.), Е.М. Хитрово (1783 – 1839 гг.), граф М.Ю Виельгорский (1788 – 1856 гг.) и К.О. Россет (1811 – 1881 гг.).

      Бросается в глаза, что из четырёх адресатов-друзей поэта две - это женщины, причём Е.М. Хитрово любила и боготворила поэта, не скрывая этого.

      Граф М.Ю. Виельгорский, музыкант и меценат, действительный статский советник, царедворец (имел высокий придворный чин шталмейстера), в его доме регулярно устраивались музыкальные вечера с европейскими музыкальными знаменитостями, эти вечера часто посещались членами царской семьи.

      К.О. Россет значительно моложе поэта, он – поручик Генерального штаба, друг поэта, вместе с братом А.О. Россетом, гвардейским офицером, жил в одной съемной квартире, ему «…по-видимому, Пушкин поручил передать Дантесу первый вызов на дуэль (4 ноября 1836 г. – В. Толочек)» [23. С. 378].

      Выбор пасквилянтом именно этих четырёх лиц определялся, видимо, задуманной пасквилянтом целью, которая состояла не в том, чтобы ознакомить этих адресатов с содержанием пасквиля, так как для этого достаточно было послать им пасквиль, не запечатывая его, в одном пакете. Но тогда это, во-первых, не было бы чужой тайной, в которую хочется проникнуть и затем поделиться ею с другими, и, во-вторых, в таком случае пасквиль выглядел бы как откровенная клевета, которую надлежало бы сдать в III Отделение для поиска клеветника. Задуманная пасквилянтом цель состояла также не в том, чтобы адресаты внутренний пакет с пасквилем, не вскрывая, передали (да ещё, не дай Бог, с наружным конвертом) А.С. Пушкину и знакомили поэта с содержанием пасквиля. Для этого достаточно было послать пасквиль поэту лично, что и было пасквилянтом сделано.

      Задача пасквилянта заключалась, по-моему, в том (что и произошло на самом деле), чтобы адресаты вскрыли внутренний пакет на имя Александру Сергеичу (именно Сергеичу, а не Сергеевичу) Пушкину, ознакомились с текстом пасквиля и стали распространителями его содержания среди своего окружения, порождая тем самым толки и сплетни о «Патенте рогоносца» в великосветском обществе. При этом благородное воспитание адресатов должно было, по замыслу пасквилянта, после ознакомления с гнусным содержанием пасквиля толкнуть их на уничтожение пасквилей, чтобы они не могли быть использованы для поиска пасквилянта. Этот замысел пасквилянта осуществился полностью, так как оба адресата из друзей поэта, распечатавшие и прочитавшие текст пасквиля, уничтожили наружные пакеты и подлинники пасквилей, предварительно их скопировав. Содержавшаяся в пасквиле гнусная клевета на поэта и его жену, стала распространяться в великосветском обществе, в салонах которого многие, томимые скукой и бездельем, охотно сплетничали о пасквиле на фоне откровенно вызывающих ухаживаний Дантеса за женой поэта.

      Почему пасквилянт рассчитывал, что выбранные им четыре адресата поступят согласно его замыслу? Видимо он был уверен, что женское природное любопытство и желание знать чужие тайны, особенно касающиеся знаменитого поэта, пересилят запрет, предписываемый благородной этикой, вскрывать и читать чужие запечатанные (и не запечатанные) письма. На такое же поведение пасквилянт рассчитывал, видимо, от графа М.Ю. Виельгорского и поручика К.О. Россета, исходя из знания их характеров и привычек, но просчитался относительно М.Ю. Виельгорского.

      Известно, что только Е.М. Хитрово и граф М.Ю. Виельгорский, не вскрывая внутреннего пакета с пасквилем, передали его поэту, при этом М.Ю. Виельгорский передал поэту также и наружный пакет.

      Известный пушкиновед С.Л. Абрамович отмечает «Разительное сходство перечня имен постоянных посетителей карамзинского салона со списком лиц, получивших анонимные письма, бросается в глаза. Такое совпадение не может быть случайным. Трудно себе представить, чтобы кому-то, не связанному с узким карамзинским кружком, пришло в голову разослать пасквиль всем этим лицам и только им. Если бы дело было затеяно кем-то из великосветских шалопаев или одним из могущественных врагов поэта, круг адресатов несомненно был бы иным. Все это говорит о том, что организатор интриги с анонимными письмами был как-то связано с карамзинским салоном.» [2. С. 67-68].

      Здесь С.Л. Абрамович обращает внимание на то, что всем указанным лицам прислать патент рогоносца могло прийти в голову только лицу, связанному с узким карамзинским кружком, а не абы какому великосветскому шалопаю или одному из могущественных врагов поэта, так как тогда круг адресатов, несомненно, был бы иным.

      Из этой мысли напрашивается следующий вывод: это лицо было и членом узкого карамзинского кружка, и это же лицо было великосветским шалопаем. Этим лицом, по-моему, был юный граф В.А. Соллогуб, окончивший незадолго до этого в 1834 году привилегированный Дерптский университет, где он подружился с Андреем и Александром Карамзиными, сыновьями знаменитого историка Н.М. Карамзина.

      По логике С.Л. Абрамович, основанной на круге адресатов пасквиля, этим лицом не мог быть один из могущественных врагов поэта. Юный граф В.А. Соллогуб не был могущественным врагом поэта, и он активно посещал салоны Карамзиных и Вяземских.

      Что толкнуло В.А. Соллогуба на этот пакостный поступок? В первую очередь ему хотелось, по-моему, отомстить А.С. Пушкину за то унижение, которое поэт нанёс его кичливо-аристократическому самолюбию в несостоявшейся между ними дуэли в первой половине 1836 года, когда В.А. Соллогуб вынужден был принести вышеупомянутые письменные извинения жене поэта за сказанные ей дерзости.

      Ещё В.А. Соллогуба подтолкнула, по-моему, на этот тяжкий поступок соответствующая его взглядам атмосфера придворно-аристократического круга, в котором А.С. Пушкина, мягко говоря, не любили герои его острых эпиграмм и стихотворений.

      Кроме того, В.А. Соллогуб был, по-моему, завистником литературной славы А.С. Пушкина, и уже в силу этого не мог питать к нему дружеских чувств. Зависть к литературной славе и А.С. Пушкина, и М.Ю. Лермонтова прорывается наружу в его вариативных «Воспоминаниях», в которых он самодовольно хвастается тем, «…что в те отдаленные времена (после гибели М.Ю. Лермонтова. – В. Толочек) я имел честь быть не только модным писателем, но даже считался писателем вредного направления,..» [20. С. 155].

      Сам В.А. Соллогуб по своему шалопайству и юному легкомыслию думал, по-моему, этим гнусным поступком только выставить поэта в смешном и униженном виде в великосветском обществе (не задумываясь о последствиях) шутливым, по его мнению, дипломом в отместку за вышеупомянутое перенесённое от него унижение. То, что В.А. Соллогуб считал «Диплом рогоносца» ни чем иным, как шуткой, следует из следующих его слов: «Таким образом гнусный шутник, причинивший его смерть, не выдумал даже своей шутки, а получил образец от какого-то члена дипломатического корпуса и списал» [18. Стб. 766].

      Кроме того, В.А. Соллогуб ответил, возможно, мерзким пасквилем за нанесенную Министру народного просвещения С.С. Уварову тягчайшую обиду опубликованным в конце декабря 1835 года стихотворением «На выздоровление Лукулла», вызвавшим бурю негодования в придворно-аристократическом круге.

      Известный историк Р.Г. Скрынников по этому поводу написал:

      - «…поведение Уварова стало предметом злых шуток при дворе.» [19. С. 129];

      - «Нападки на Уварова были восприняты в высших кругах, как доказательство оппозиционности поэта. Николай I велел Бенкендорфу объявить Пушкину выговор, а также предложить ему объясниться с министром. Поэт обещал это сделать, но, кажется, не исполнил обещания.» [19. С. 129].

      Ещё замыслом пасквилянта, как уже сказано выше, было опорочить в глазах поэта его ближайших друзей. Дело в том, что в мае 1836 года А.С. Пушкин узнал, что его письма и письма его жены перлюстрируются и их содержание через шефа жандармов графа А.Х. Бенкендорфа доводится до Николая I. Поэт, узнав об этом, был чрезвычайно возмущён этим и не скрывал этого возмущения от друзей. Он записал 10 мая 1834 г. в дневнике: «...какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться — и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным».» [19. С. 108].

      По этому поводу поэт написал жене, что «я уже так стар, что ни в ком не удивляюсь свинству» <…>» [11. С. 366].

      Чтобы осуществить свой замысел опорочения друзей поэта, В.А. Соллогуб послал пасквиль в двойных пакетах. Способ получения писем в двойных пакетах не был нов в личной переписке, он использовался А.С. Пушкиным во время нахождения с 1824 по 1826 годы в  имении своей матери Михайловское, куда он был сослан с одновременным увольнением со службы под строгий надзор полиции и местных властей после того, как «…московская полиция распечатала письмо Пушкина, в котором он признавался в своем увлечении “атеистическими учениями”» [8. С. 95].

      Опасаясь перлюстрации своих писем и писем друзей к нему, поэт просил своих друзей присылать ему письма в двойных пакетах на подставные имена и адреса ближайших соседей, которые он указывал. Об этом у Ю.М. Лотмана скупо написано следующее: «Изолированный в псковской глуши, Пушкин был связан с литературной жизнью лишь тонкой ниточкой писем, которые читались бдительными чиновниками сыска, терялись на почте, у приятелей, через которых посылались.» [8. С. 104].

      Увы, замысел пасквилянта по опорочению друзей поэта удался, хотя и не полностью. Но этого было достаточно, чтобы поэт был нравственно потрясён аморальными поступками друзей, посмевшими вскрыть запечатанные пакеты, адресованные ему. Несмотря на то, что на внутреннем запечатанном пакете с «Патентом рогоносца» было указано Александру Сергеичу (именно Сергеичу, а не Сергеевичу. – В. Толочек) Пушкину, внутренний пакет вскрыли и прочитали княгиня В.Ф. Вяземская с мужем, при этом вскрыл внутренний пакет князь П.А. Вяземский, что подтверждается следующим свидетельством из письма П.А. Вяземского великому князю Михаилу Павловичу: «…я решился распечатать конверт и нашел в нем диплом, здесь прилагаемый.» [15. С. 522].

      Вскрыли и прочитали пасквиль также К.О. Россет с братом А.О. Россетом, что видно из следующей цитаты: «Следует заметить: подбор адресатов выглядит отнюдь не случайным. Среди получивших двойной пакет с “дипломом” был и поручик К.О. Россет. Он вскрыл его, показал друзьям — И.С. Гагарину и П.В. Долгорукову и стал расспрашивать: не знают ли они, кто мог сочинить и подкинуть этот пасквиль?» [22. С. 314].

      Из четырёх адресатов-друзей поэта, указанных выше, двое вскрыли письмо, адресованное А.С. Пушкину, и не только проникли в содержание гнусного послания, но и стали распространителями его среди своих знакомых под предлогом поиска автора пасквиля. Особенно в этом усердствовали братья Россет сразу же после ознакомления с содержанием пасквиля, который они скопировали, а подлинник пасквиля уничтожили. Супруги Вяземские также сразу уничтожили пасквиль после его прочтения. Тем самым эти двое адресатов совершили тяжкий по своим последствиям проступок, заслуживающий тройного осуждения, так как они, во-первых, ознакомились с чужой тайной, клеветнически порочащей поэта и его жену, во-вторых, они стали знакомить с ней своих знакомых и тем самым распространять мерзкую клевету, в-третьих, у поэта было бы больше фактического материала (пасквилей и наружных пакетов) для установления пасквилянта, если бы они передали ему пасквили с наружными пакетами, в-четвертых, они уничтожили два из четырёх подлинников пасквиля и их наружные пакеты, которые были бы ценным источником информации для будущих научных попыток обнаружить пасквилянта по искаженному почерку. Если бы до нашего времени дошли все четыре подлинника пасквиля (подлинник пасквиля, полученный поэтом, до нас не дошел, так как, видимо, был им уничтожен) и несколько наружных пакетов, то у историков и специалистов по почерку (почерковедов) была бы, например, возможность, во-первых, достоверно определить, написаны ли все четыре экземпляра пасквиля, полученные друзьями поэта, одним лицом, во-вторых, было бы больше информации о бумаге, на которой написаны подлинники пасквиля, что могло бы способствовать установлению источника её происхождения, и, в-третьих, по почтовым отметкам на нескольких внешних пакетах можно было бы точно установить, отправлялись ли эти пакеты из одного приемного пункта или из разных и далеко ли от них проживал пасквилянт, в случае его установления или возникновения подозрения на такового.

      И как бы потом они не оправдывали свой поступок, однако никуда не уйти от того, что аналогичные действия Николая Первого и полиции в отношении к своей переписке с женой поэт характеризовал словами «…какая глубокая безнравственность в привычках…». Таким образом, в бочку меда доверительных отношений поэта с друзьями была вброшена ложка дёгтя. Скорее всего, поступок друзей, вскрывших и прочитавших пасквиль, нанёс впечатлительному поэту глубокую нравственную рану. Особенно это касалось князя П.А. Вяземского, который был одним из самых близких друзей и с которым поэт дружил около двадцати лет. Возможно, А.С. Пушкин вспоминал слова Цезаря, сказанные им перед смертью: «И ты, Брут!».

      Кроме того, если бы эти друзья поэта, повинуясь требованию элементарной порядочности, не вскрыли бы конверты, адресованные не им, а передали бы их адресату – А.С. Пушкину, то все пять подлинников пасквиля оказались бы у поэта, который оценил бы благородство друзей и, скорее всего, понял бы смысл задуманной пасквилянтом провокации по опорочению друзей с помощью рассылки им пасквиля в двойных пакетах, которая в этом случае провалилась бы.

      При этом, во-первых, никто, кроме самого поэта, не знал бы о существовании пасквиля, а тем более о его содержании, что давало возможность поэту уничтожить анонимные пасквили без всяких последствий, приняв к сведению, что у него благодаря как раз этим пасквилям обнаружился тайный мерзкий недоброжелатель в его ближайшем великосветском окружении, которого поэт непременно бы выявил. Во-вторых, не стали бы распространяться копии этого пасквиля, породившие сплетни среди друзей поэта. В-третьих, поэт мог бы сохранить все пять подлинников пасквиля вместе с внешними конвертами для самостоятельного поиска, скрытого от чужих глаз, этого подлого недоброжелателя. В-четвертых, все четыре подлинника пасквиля вместе с несколькими внешними конвертами, полученные друзьями поэта, могли бы сохраниться в архиве поэта и дойти до нас, попав после его смерти в III Отделение. Ведь именно так дошли до нас пасквиль, переданный поэту обожавшей его Елизаветой Михайловной Хитрово (дочерью полководца, генерал-фельдмаршала, светлейшего князя М.И. Кутузова), и пасквиль вместе с внешним пакетом, переданные поэту графом М.Ю. Виельгорским.

      Пушкиноведы отмечают: «Хорошо известно, что подметные письма доставлялись Пушкину и его друзьям и знакомым по вновь введенной городской почте.» [22. С. 310].

      В неотправленном письме от 21 ноября 1836 года шефу жандармов графу А.Х Бенкендорфу поэт написал:

      «Утром 4 ноября я получил три экземпляра анонимного письма,..» [15. С. 370].

      Какова судьба этих трёх экземпляров пасквиля? Пушкиновед Г. Хаит сообщает:

      «В рукописном отделе Института русской литературы АН СССР (Пушкинский Дом) находятся два экземпляра так называемого “диплома ордена рогоносцев”. Один — полный, содержащий верхний пакет с адресом М. Ю. Виельгорского (в него и был вложен пасквиль, на оборотной стороне которого начертано “Александру Сергеичу Пушкину”), другой экземпляр — неполный, без верхнего пакета. Они лежали в кабинете поэта *, и копию с них еще до кончины Пушкина снял Данзас — его лицейский друг и секундант.» [22. С. 308-309].

      Здесь * (звёздочкой) обозначен следующий текст, который приведён в сноске на той же странице, а именно:

      «* Откуда были изъяты жандармами, которые завели “дело”, озаглавленное “О присланных Пушкину безымянных билетах (записках)” (ОР ИРЛИ ПД), ф. 244, оп. 2, N3 3.» [22. С. 309].

      Таким образом, А.С. Пушкин получил всего три пасквиля:

      - один по почте с верхним (наружным) пакетом, на котором, очевидно, был указан адрес проживания поэта и его фамилия, имя и отчество, при этом, по-видимому, пасквиль не был запечатан во внутренний пакет, и на оборотной стороне пасквиля не было написано Александру Сергеичу Пушкину, так как имя и фамилия поэта указаны в пасквиле; этот пасквиль не сохранился; по-моему, прочтя пасквиль, поэт в порыве бешенства, вызванным содержанием пасквиля, тотчас его уничтожил, так как ещё не знал, что такие же пасквили, но только в двойных пакетах, одновременно с ним получили несколько его друзей, от двух из которых немного позже он получил в этот же день ещё два пасквиля, указанных ниже:

      - один пасквиль, запечатанный сургучом во внутреннем пакете вместе с верхним (наружным) вскрытым пакетом от графа М.Ю. Виельгорского;

      - один пасквиль, запечатанный сургучом во внутреннем пакете без верхнего (наружного) пакета, который, без сомнения, поэт получил от Е.М. Хитрово.

      В письме по поводу этого инцидента с пасквилем Е.М. Хитрово взволнованно написала поэту:

      «Нет, дорогой друг мой, для меня это настоящий позор — уверяю вас, что я вся в слезах — мне казалось, что я достаточно сделала добра в жизни, чтобы не быть впутанной в столь ужасную клевету! На коленях прошу вас не говорить никому об этом глупом происшествии. Я поражена, что у меня нашелся столь жестокий враг. Что до вашей жены, дорогой Пушкин, то она ангел, и на нее напали лишь для того, чтобы заставить меня сыграть роль посредника и этим ранить меня в самое сердце!   Э л и з а X.» [16. С. 257, левый столбец].

      История передачи пасквиля поэту от Е.М. Хитрово на этом не закончилась. «Она (Е.М. Хитрово. – В. Толочек) волновалась, отыскивая автора этой гадости. <…> Уже в 1837 году настойчиво (разумеется, в великосветском обществе. – В. Толочек) допытывались: “Кто же эта известная нам женщина и как стала она орудием этой жестокости?” В мемуарной литературе ее называли даже “весьма активной” в клевете на Пушкина и его жену. Более того, утверждали, будто Е. М. Хитрово являлась “орудием этого ужасного злодеяния”. Эти слухи были настолько стойкими, что П. А. Вяземскому пришлось защищать приятельницу и поклонницу Пушкина.» [22. С. 314].

      Итак, поэт получил три вышеуказанных пасквиля.

      Однако В.А. Соллогуб в вариативных «Воспоминаниях» середины 1850-х годов, 1865 года и 1886-1887 годов (выдержки из них приведены ниже) сообщает, что его тётка А.И. Васильчикова получила 4 ноября 1836 года пасквиль в двойном пакете. Внутренний (с пасквилем) запечатанный пакет на имя Александра Сергеича Пушкина она, не распечатывая, отдала В.А. Соллогубу, а он утром того же дня отнёс его и отдал, не распечатывая, поэту.

      Выходит, что, согласно воспоминаниям В.А. Соллогуба, поэт получил четыре пасквиля: три вышеуказанных пасквиля плюс «пасквиль от В.А. Соллогуба» (так он называется далее), присланный на имя его тётки. Это не согласуется с сообщением поэта о трёх полученных им пасквилях. Объяснить эту несогласованность в количестве пасквилей, полученных поэтом, можно, по-моему, только тем, что «пасквиль от В.А. Соллогуба» является вымыслом.

      Зачем В.А. Соллогуб придумал и опубликовал этот вымысел? Литературовед Ф. Лурье дал на этот вопрос следующий ответ, хотя и в условно-предположительной форме, а именно:

      «Если пасквилянт из круга поэта, то мог отправить пакет с “дипломом рогоносца” самому себе — простейший род алиби,..» [9. С. 167].

      Именно так! В.А. Соллогуб, видя, как активно и с каждым годом всё настойчивее друзья и любители поэта ищут автора пасквиля, чтобы пригвоздить негодяя к позорному столбу всероссийского общественного презрения, в первом же варианте "Воспоминаний" середины 1850-х годов о тех трагических преддуэльных событиях 1836 года сообщает о своем алиби в виде вымышленного им «пасквиля от В.А. Соллогуба».

      Таким образом, спустя более 15 лет В.А. Соллогуб в «Воспоминаниях» для П.В. Анненкова, которые тогда не были опубликованы, впервые сообщил и в последующих «Воспоминаниях» от 1865 и 1886-1887 годов повторил свой вымысел (с некоторыми вариациями) о том, что он принёс поэту запечатанный внутренний пакет с пасквилем, полученный в двойном пакете его тёткой.

      Необходимо отметить, что «В печати в первые четверть века после гибели Пушкина и думать нечего было упомянуть о его дуэли и о цепи событий, сделавшей эту дуэль неизбежной.» [15. С. 313].

      Этот вымысел о «пасквиле от В.А. Соллогуба» ввёл в затруднение пушкиноведов, так как получалось, что упомянутое поэтом количество из трёх пасквилей состояло из пасквиля, полученного поэтом по почте, пасквиля от Е.М. Хитрово и «пасквиля от В.А. Соллогуба».

      Но тогда возникает вопрос: куда пристроить дошедший до нас пасквиль в двойном пакете, полученный графом М.Ю. Виельгорским? Тем более, что М.Ю. Виельгорский не сделал, видимо, общественно известной информацию о том, куда он дел эти документы (пасквиль и наружный пакет).

      Отвечая на этот вопрос, к примеру, пушкиновед Я.Л. Левкович утверждает следующее:

      «Мы знаем, например, об активных действиях М.Ю. Виельгорского, который также получив анонимный пасквиль, не отнес его Пушкину (как сделали Хитрово и Соллогуб), а передал в III отделение.67
… <…> …
67См.: Поляков А.С. О смерти Пушкина. По новым данным. Пб., 1922, с. 13.» [7. С. 474].

      Это своё утверждение Я.Л. Левкович основывает на источнике, указанном на той же странице в сноске (приведённой выше в предыдущем абзаце) под цифрами «67».

      Однако мной установлено, что в данном источнике (Поляков А.С. О смерти Пушкина. По новым данным. Пб., 1922, с. 13.) на стр. 13 и на всех других страницах отсутствует информация о том, что именно граф М.Ю. Виельгорский передал в III Отделение пасквиль с наружным пакетом. В этом источнике сообщается, что комплект из внутреннего пакета с пасквилем и наружным пакетом на имя М.Ю. Виельгорского обнаружен в 1917 году в секретном фонде III Отделения, без указания, от кого он туда поступил.

      Таким образом, это утверждение Я.Л. Левкович является, к большому сожалению, не обоснованным должным образом.

      Да это и не удивительно, так как на самом деле, как указано выше, М.Ю. Виельгорский, как и Е.М. Хитрово, передал, не вскрывая, пасквиль поэту, только в отличие от Е.М. Хитрово, он передал пасквиль в месте с наружным пакетом, чтобы обратить внимание, по-моему, поэта на то, что он ему просто передал нераспечатанный пакет (как потом оказалось с пасквилем), поступивший к нему по почте в наружном пакете на его (М.Ю. Виельгорского) имя от неизвестного отправителя, доказывая тем самым свою непричастность к этому почтовому отправлению. Доброжелательная Е.М. Хитрово не догадалась, к сожалению, передать поэту пасквиль вместе с наружным пакетом.

      Литературовед П.К. Губер характеризует «Воспоминания» В.А. Соллогуба следующим образом:

      «Все относящиеся сюда факты (о преддуэльных днях поэта. – В. Толочек) известны нам, главным образом, в изложении самого Соллогуба, и, конечно, в этой части своих мемуаров он заботливо взвешивал каждое слово, чтобы какая-нибудь неблаговидная тень не пала на его поступки.» [9. С. 186].

      По-моему, в своих вариативных «Воспоминаниях» В.А. Соллогуб заботился не только о том, «чтобы какая-нибудь неблаговидная тень не пала на его поступки», но, главным образом о том, чтобы свои неблаговидные поступки в преддуэльной истории 1836 года надёжно скрыть в непроницаемой тени. И это ему удалось, по-моему, очень хорошо.

      В вариативных «Воспоминаниях» В.А. Соллогуб закрыл свои неблаговидные поступки непроницаемой тенью не только при помощи ложного алиби, созданного вымышленным «пасквилем от В.А. Соллогуба», но и другими следующими вымыслами, создающими ему алиби.

      Во-первых, он (как автор, изготовитель и распространитель пасквиля) знал имена адресатов и количество разосланных пасквилей, которых было, что обосновано выше, всего пять. Вымышленный им шестой по счёту «пасквиль от В.А. Соллогуба», на фоне очень малого количества реально разосланных, надо было как-то завуалировать. Для этого достаточно было сообщить о третьих лица (не адресатов пасквиля), у которых он видел подлинник пасквиля или указать вымышленных адресатов, или расширить круг адресатов до неопределённого числа. Все три эти приёма В.А. Соллогуб применил в «Воспоминаниях» следующим образом:

      -  если в «Воспоминаниях» середины 1850-х годов В.А. Соллогуб не сообщает о наличии у д’Аршиака подлинника пасквиля во фразе: «Я поехал к Д’Аршиаку. Он показал мне всю переписку. Вызов Пушкина, потом отзыв его…» [11. С. 380], то в «Воспоминаниях» от 1865 года В.А. Соллогуб уже утверждает о наличии у д’Аршиака подлинника пасквиля в следующем перечне документов: «Затем он (д’Аршиак. – В. Толочек) мне показал: 1) Экземпляр ругательного диплома на имя Пушкина. 2) Вызов Пушкина Дантесу, после получения диплома. 3) Записку посланника барона Геккерна, в которой он просил, чтоб поединок был отложен на две недели. 4) Собственноручную записку Пушкина, в которой он объявлял, что берет свой вызов назад, на основании слухов, что г. Дантес женится на его невестке К.Н. Гончаровой.» [18. Стб. 760-761]; пушкиновед Г. Хаит поверил этому вымыслу В.А. Соллогуба и из-за этого сделал следующее ошибочное предположение: «Но именно там (в Париже. – В. Толочек) может быть обнаружен “подлинник” “диплома ордена рогоносцев”. Мною установлено, что два таких экземпляра находились до его смерти в дуэльном архиве Пушкина. А сам он сообщал Бенкендорфу 21 ноября 1836 года о трех полученных им, одинаковых по форме и содержанию, “дипломах”. Куда же девался третий? Неужто Пушкин его уничтожил? Нет, этот экземпляр видел у виконта д’Аршиака (секунданта Дантеса) граф В.А. Соллогуб — секундант (в ноябре 1836 года) Пушкина. Видел вместе с самим вызовом на дуэль. Но в ноябре 1836 года поединок не состоялся. А в январе 1837-го “диплом” уже не был прямым поводом к дуэли. Так он и остался у д’Аршиака, который уехал 2 февраля 1837 года из Петербурга, где был секретарем французского посольства, еще до суда над Дантесом, и увез с собой экземпляр пасквиля. Д’Аршиак вскоре после возвращения из России трагически погиб на охоте. Удастся ли в наши дни найти этот третий экземпляр анонимного пасквиля? Будем надеяться.» [22. С. 307-308];

      - в «Воспоминаниях» от 1865 года В.А. Соллогуб сообщает, что ещё один подлинник пасквиля находится в Париже согласно следующему фрагменту текста: «25 лет спустя, я встретился в Париже с Дантесом-Геккерном,.. <..> “Знаете ли, продолжал он, когда фельдъегерь довез меня до границы, он вручил мне от государя запечатанный пакет с документами моей несчастной истории. Этот пакет у меня в столе лежит и теперь запечатанный. Я не имел духа его распечатать”. И так документы, поясняющие смерть Пушкина, целы и находятся в Париже. В их числе должен быть диплом, написанный поддельною рукою. Стоит только экспертам исследовать почерк, и имя настоящего убийцы Пушкина сделается известным на вечное презрение всему Русскому народу.» [18. Стб. 767-768]; комментируя этот фрагмент «Воспоминаний» В.А. Соллогуба пушкиновед Ф. Лурье фактически обвиняет В.А. Соллогуба, мягко выражаясь, в вымысле, утверждая следующее: «Оригинала у Дантеса не могло быть, Соллогуб это знал.» [9. С. 186];

      - в «Воспоминаниях» середины 1850-х годов В.А. Соллогуб расширяет круг из вышеуказанных 5-ти адресатов до 6-ти, внеся в него только Карамзиных, и делает это следующим образом: «В тот же день Виельгорский, Карамзины, Вяземские, получили подобные билеты и их изорвали, прочитав. Замечательно, что Клем. Россети, который не бывает в большом свете и придерживается только тесного [?] Карамз.<инского> крута, получил также письмо, с надписью: Клементию Осиповичу Россети.» [11. С. 377];

      - в «Воспоминаниях» от 1865 года В.А. Соллогуб расширяет круг адресатов до неопределённого числа и делает это следующим образом: «Точно такие же письма были получены всеми членами тесного Карамзинского кружка, но истреблены ими тотчас по прочтении.» [18. Стб. 758].

      Необходимо отметить, что в «Воспоминаниях» от 1865 года В.А. Соллогуб вводит впервые, по-моему, понятие «тесный Карамзинский кружок», не раскрывая содержания этого понятия, то есть поимённого состава этого самого «узкого Карамзинского кружка», из которого определялась бы его численность. Известно, что в салоне у Карамзиных часто собиралось по 20-30 и более человек мало изменяющегося состава. Поэтому поимённый и численный состав постоянных посетителей салона Карамзиных в 1836 году можно, при желании и при необходимости, выявить, но какой состав и какую численность вкладывал В.А. Соллогуб в понятие «узкий Карамзинский кружок» выявить невозможно. Поэтому это понятие «тесный Карамзинский кружок» является по своему содержанию бессмысленным (не научным) и поэтому не должно, по-моему, применяться в литературоведческих работах, претендующих на статус научных.

      Во-вторых, В.А. Соллогуб подставляет вместо себя других лиц в качестве авторов пасквиля следующим образом:

      - в «Воспоминаниях» середины 1850-х годов В.А. Соллогуб устами поэта указывает на какую-то неведомую женщину в качестве автора пасквиля: «— Не подозреваете-ли Вы кого в этом (спросил В.А. Соллогуб поэта. – В. Толочек)? — Je crois que c'est d'une femme (перевод с французского: Я думаю, это от женщины. – В. Толочек), говорил он.» [11. С. 377];

      - в «Воспоминаниях» от 1865 года поэт, по словам В.А. Соллогуба, называет конкретное имя женщины в качестве автора пасквиля, но В.А. Соллогуб нам не раскрыл это имя: «В сочинении присланного ему всем известного диплома, он (поэт. – В. Толочек) подозревал одну даму, которую мне и назвал.» [18. Стб. 757-758];

      - в тех же «Воспоминаниях» от 1865 года поэт признаётся В.А. Соллогубу, что он подозревает какого-то человека (уже имеется в виду не женщина, а мужчина. – В. Толочек): «Однажды спросил я его только, не дознался ли он, кто сочинил подмётные письма. <..> Пушкин отвечал мне, что не знает, но подозревает одного человека.» [18. Стб. 758];

      - в письме от 1862 года князю С.М. Воронцову В.А. Соллогуб указывает на князя П.В. Долгорукова как автора пасквиля в следующем фрагменте текста: «Этот адресат, — несомненно, кн. С.М. Воронцов. Публикуемое письмо интересно тем, что в нем В.А. Соллогуб делает, хотя и косвенно, но достаточно ясное указание на князя П.В. Долгорукова как автора пасквиля.» [6. С. 20];

      - в «Воспоминаниях» от 1865 года В.А. Соллогуб заявляет, что «Это имя (автора пасквиля. – В. Толочек) вертится у меня на языке, но пусть его отыщет и назовет не достоверная догадка, а Божие правосудие!» [18. Стб. 768]; комментируя этот фрагмент «Воспоминаний» В.А. Соллогуба пушкиновед Ф. Лурье отмечает следующее: «…автора окаянного пасквиля знает, но не назовет.» [9. С. 186].

      Резким диссонансом с действительностью выгладит, по-моему, немедленная реакция поэта на содержание пасквиля в изложении В.А. Соллогуба в «Воспоминаниях» середины 1850-х годов, согласно которому А.С. Пушкин сказал, что «Это гнусность против моей жены. Впрочем, это все равно, что тронуть руками.... Неприятно, да руки умоешь — и кончено. C'est comme si on rachait sur mon habit par derri;re. C'est l'affaire de mon domestique (перевод с французского: Это похоже на то, как если бы кто-то плюнул на мою одежду сзади. Это дело моей прислуги. – В. Толочек).» [11. С. 377].

      О такой же (с небольшими вариациями) немедленной реакции поэта на содержание пасквиля говорит В.А. Соллогуб в «Воспоминаниях» от 1865 года, согласно которой А.С. Пушкин сказал, что «…это мерзость против жены моей. Впрочем понимаете, что безымянным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое.» [18. Стб. 757].

      В этих двух выдержках из «Воспоминаний» В.А. Соллогуба, приведённых в двух предыдущих абзацах, В.А. Соллогуб изложил, по-моему, от имени поэта не действительную реакцию поэта на пасквиль, а своё собственное мнение о том, как должен был отреагировать поэт на этот «Диплом рогоносца».

      В.А. Соллогуб, задумав отмщение поэту за вышеупомянутое понесённое от него унижение в несостоявшейся дуэли во время объяснения с ним в присутствии П.В. Нащокина, ожидал, по-моему, от поэта, что он вынужден будет проглотить, по словам В.А. Соллогуба, «плевок сзади» на честь его семейного мундира, так как, во-первых, этот «плевок» прилетел от анонима, а, во-вторых, этот диплом является шутовским, его автор является шутником (хоть и гнусным), а его распространение является всего-навсего шуткой согласно следующим словам В.А. Соллогуба: «…я пошел проститься с д;Аршиаком, который показал мне несколько печатных бланков с разными шутовскими дипломами на разные нелепые звания. <…> Тут находился тоже печатный образец диплома, посланного Пушкину. Таким образом гнусный шутник, причинивший его смерть, не выдумал даже своей шутки,..» [18. Стб. 766].

      Однако пушкиновед Г. Хаит установил, что «…такой стандартный текст (напечатанный по-французски на бланке. – В. Толочек) даже отдаленно не напоминает анонимный пасквиль.» [22. С. 307].

      В.А. Соллогуб не мог этого не знать, и всё же он намеренно, по-моему, вводит читателя своих «Воспоминаний» в заблуждение, чтобы убедить, что «Диплом рогоносца» является и шуткой, и шутовским дипломом, списанным с печатного шутовского диплома.

      Из всего вышеизложенного можно, по-моему, сделать единственный вывод, что именно В.А. Соллогуб выплюнул на поэта «Диплом рогоносца».

      Этот вывод делает понятным, почему В.А. Соллогуб клеветал на А.С. Пушкина, будто в последний год жизни он сам стремился к смерти. Становится также понятным, почему В.А. Соллогуб навязывал мысль, что пасквиль не имеет отношение к дуэли, так как в этом случае шутник-пасквилянт не несёт за неё вину.

      Обращает на себя внимание то, что В.А. Соллогуб в «Воспоминаниях» от 1865 года и 1886-1887 годов призывает провести графологическую экспертизу подлинников пасквилей для установления пасквилянта: «Стоит только экспертам исследовать почерк, и имя настоящего убийцы Пушкина сделается известным на вечное презрение всему Русскому народу.» [18. Стб. 768].

      Казалась бы, что В.А. Соллогуб, как автор пасквиля, должен бояться графологической экспертизы подлинников пасквилей, а он не боится. Это объясняется следующим:

      - во-первых, В.А. Соллогуб, видимо, был уверен, что все подлинники пасквиля вместе с наружными пакетами были уничтожены; это подтверждается, например, вышеприведённым сообщением В.А. Соллогуба в «Воспоминаниях» от 1865 года: «Точно такие же письма были получены всеми членами тесного Карамзинского кружка, но истреблены ими тотчас по прочтении.» [18. Стб. 758];

      - во-вторых, уверенность В.А. Соллогуба в том, что все подлинники пасквиля вместе с наружными пакетами были уничтожены, подтверждается следующей информацией, которую В.А. Соллогуб, бесспорно, знал, а именно: «…подлинные пасквили в течение долгого времени оставались нам неизвестными. В военно-судную комиссию, производившую дело о дуэли, ни один экземпляр не был доставлен. Друзья, сняв копии, уничтожили подлинные экземпляры презренного и гнусного диплома. Приятель Пушкина С.А. Соболевский в 1862 году „обращался в Петербурге ко многим лицам, которые в свое время получили циркулярное письмо, но не нашел его нигде в подлиннике, так как эти лица его уничтожили". <…> …по справке, данной III отделением в 1863 году, в его архивах и не нашлось пасквиля,..» [24. С. 367];

      - в-третьих, только уже гораздо позже после смерти В.А. Соллогуба стало известно, что «…в действительности экземпляр пасквиля, полученный графом Виельгорским, в III отделении был, хранился в секретном досье и только в 1917 году стал достоянием исследователей. Еще раньше другой экземпляр пасквиля оказался в музее при Александровском лицее, куда был доставлен (неизвестным лицом. – В. Толочек) после 1910 года. И тот и другой экземпляры хранятся ныне в Пушкинском доме.» [24. С. 367];

      - в-четвёртых, настойчивый призыв В.А. Соллогубом провести графологическую экспертизу подлинника пасквиля сам по себе является своеобразным алиби для В.А. Сологуба, так как недвусмысленно подразумевает, что автор такого призыва не может быть автором пасквиля.

      Однако демонстрация В.А. Соллогубом отсутствия страха перед графологической экспертизой подлинника пасквиля может происходить ещё от того, что В.А. Соллогуб, являясь автором, попросил кого-то написать пасквили поддельным печатным шрифтом, а также написать поддельным почерком «Александру Сергеичу Пушкину» на обратной стороне пасквилей и адреса с именами адресатов на наружных пакетах. Этот человек, видимо, должен был быть ему близким и в чём-то зависимым от него. Таким человеком мог быть:

      - либо его камердинер, о котором В.А. Соллогуб пишет, что при поступлении в Дерптский университет в 1829 году отец приставил к нему «…наёмного камердинера старика, лет шестидесяти, Тита Ларионовича, который и находился при мне не только все время моего пребывания в университете, но и долго после этого.» [20. С. 108]; В.А. Соллогуб характеризует этого камердинера как «…своего верного Тита Ларионовича.» [20. С. 166]; можно предположить, что до 1865 года верный камердинер Тит Ларионович умер (так как в 1829 году, по словам В.А. Соллогуба, ему было лет шестьдесят), и В.А. Соллогуб уничтожил все его рукописные материалы, которые ему удалось обнаружить; возможно, поэтому у В.А. Соллогуба в «Воспоминаниях» от 1865 года появляется и в «Воспоминаниях» от 1887» года повторяется с небольшим изменением (Сергеичу вместо Сергеевичу) следующий текст: «Говоря так, она (А.И. Васильчикова, тётка В.А. Соллогуба. – В. Толочек) вручила мне письмо, на котором было действительно написано кривым, лакейским почерком: “Александру Сергеичу Пушкину”.» [20. С. 178]; эта соллогубовская фраза «действительно написано кривым, лакейским почерком» может указывать, по-моему, на камердинера (лакея) В.А. Соллогуба, а именно: верного Тита Ларионовича;

      - либо граф Л.А. Соллогуб, старший брат В.А. Соллогуба; о Л.А. Соллогубе пушкиновед Ф. Лурье пишет: «Но к кругу нидерландского посланника принадлежал старший брат Владимира Соллогуба, граф Лев Александрович Соллогуб (1812-1853), и имел дурную репутацию. Почему-то братьев Соллогубов ни в чем не заподозрили. Лев Соллогуб с 1839 года служил секретарем русского посольства в Вене (мы уже знаем о печатных образцах «дипломов рогоносцев» из Вены). В своих воспоминаниях В.А. Соллогуб много места отводит родителям, родне, даже весьма отдаленной, но о старшем брате молчит. <…> Окончательный текст «Воспоминаний» появился через три десятилетия после смерти Льва. Может, их связывала общая тайна, неприятная история?» [9. С. 184-185].

      Итак, автором «Диплома рогоносца» является, по-моему, граф Владимир Александрович Соллогуб.

      Тексты на лицевой и обратной сторонах сохранившихся двух «Дипломов рогоносца», а также на наружном пакете на имя графа М.Ю. Виельгорского написал, скорее всего, В.А. Соллогуб. Однако, возможно, эти тексты написал или камердинер Тит Ларионович, или граф Лев Александрович Соллогуб, старший брат В.А. Соллогуба.

      В заключение присоединяюсь к простым и мудрым словам волшебника родной речи Александра Сергеевича Пушкина: «...я по совести исполнил долг историка: изыскивал истину с усердием и излагал ее без криводушия» [19. С. 102].

   Примечания:

1. А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2-х томах. Под общ. ред.
      В.В. Григоренко и др. Том. 2. Вст. статья В.Э. Вацуро. Подготовка текста,
      сост. и прим. В.Э. Вацуро и др. М., «Худож. лит.», 1974. — 560 с. (Лит.
      мемуары).
2. Абрамович С.Л. Предыстория последней дуэли Пушкина. Январь 1836 – январь
      1837. – Санкт-Петербург: Изд-во «Дмитрий Буланин», 1994.
3. Бартенев П.И. О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания
      современников. / Сост., вступ. ст. и примеч. А. М. Гордина. — М.: Сов.
      Россия, 1992. — 464 с.
4. Герштейн Э.Г. Судьба Лермонтова. 2-е изд. испр. и доп. — М.: Худож.
      лит., 1986.— 351 с.
5. Записки А.О. Смирновой. Смерть Пушкина. Журнал «Северный вестник». 1895.
      № 5.
6. Клепиков С. К истории убийства Пушкина. Журнал «Огонёк», 1949, № 23.
7. Левкович Я.Л. Дуэль и смерть Пушкина в конспективных заметках
      Жуковского. См.: Жуковский и русская культура. Сборник научных трудов /
      Институт русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР. – Л., изд. «Наука»,
      1987.
8. Лотман Ю.М. Пушкин. — СПб: Искусство — СПБ, 2003. — 847 с.
9. Лурье Ф. Окаянный пасквиль. Журнал «Нева», № 12, 2013.
10. М.Ю. Лермонтов в контексте литературы и культуры народов Евразии.
      Материалы Международной научной лермонтовской конференции – 2021. –
      Пятигорск: ПГУ, 2022. – 328 с.
11. Модзалевский Б.Л. Пушкин. Труды Пушкинского дома Академии наук СССР. –
      Л.: «Прибой», 1929.
12. Панаева (Головачева) А.Я. Воспоминания. – М.: «Художественная
      литература», 1972.
13. Петербургские встречи Пушкина / Сост. Л.Е. Кошевая. — Л.: Лениздат,
      1987. — 478 с., ил.
14. Поляков А.С. О смерти Пушкина. Труды Пушкинского дома при Российской
      Академии Наук. – Петербург: «Государственное издательство», 1922.
15. Последний год жизни Пушкина. / Сост., вступ. очерки и примеч. В.В.
      Кунина. – М.: Правда, 1989. – 704 с., 8 л. ил.
16. Прометей. (Ист.-биогр. альманах серии «Жизнь замечательных людей»). Т.
      10. М., «Молодая гвардия», 1974.
17. Русский архив, т.108, 1902, вып. 5-8, вып. 6.
18. Русский архив, т.3, 1865, вып. 1-6, вып. 6.
19. Скрынников Р.Г. Дуэль Пушкина. – Санкт-Петербург: «Русско-Балтийский
      информационный центр БЛИЦ», 1999.
20. Соллогуб В.А. Воспоминания. – СПб: Изд-е А.С. Суворина, 1887.
21. Соллогуб В.А. Повести. Воспоминания. – Л.: «Художественная литература»,
      1988.
22. Солнце русской поэзии. / Ил. и оф. В.Ф. Горелова. — М.: Правда, 1989. —
      464 с., ил.
23. Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Академия Наук СССР, Отделение
      литературы и языка, Пушкинская комиссия. – 2-е изд., дополненное. – Л.:
      «Наука», 1988.
24. Щеголев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина. Исследования и материалы. – 3-е
      изд., просмотренное и дополненное. – М.: Книга, 1987. – 576 с.