Повесть о двух стаканах

В старом буфете, выкрашенном гламурной вишнёвой краской, стояли два стеклянных стакана.
Они стояли там долго, так долго, что даже не могли сказать сколько. Это было потому, что календарь, который вероятней всего на кухне имелся, был совершенно не виден из того угла где стояли стаканы. Радио, как пережиток советских времён, на кухне отсутствовало, и стаканы не могли отследить ход времени и из такого источника.
Но больше всего в дезориентации стаканов во времени виноваты были постоянные сумерки на полке из-за чего стаканы всё время находились в состоянии дрёмы неизменно переходящей в сон. Только с двенадцати до пол второго дня на кухне появлялось солнце( если конечно погода была солнечная, что было редкостью в этих широтах) и вот тогда солнце косым лучом на насколько минут заглядывало на полку буфета и хлопало стаканы по плечу. Стаканы открывали глаза, но прежде чем сообразить, где они находятся, солнце исчезало, и стаканы опять погружались в сон.
В краткие минуты полусна полубодрствования они не разговаривали друг с другом. Во первых, потому что не успевали окончательно проснуться, а во вторых, их рты  были так забиты пылью, что при всем желании они не смогли бы произнести ни слова. Так стаканы и жили, до тех пор, пока не происходило из ряда вон выходящее.
Когда чьи-то руки открывали дверцы буфета, вынимали стаканы, сдували с них пыль, и даже протирали их полотенцем, и ставили на стол напротив друг друга. Вот тут - то изумлению стаканов не было предела. Они вращали по сторонам круглыми глазами и диву давались. Чего только на столе не было! И пышущая паром картошечка с укропчиком, и волоокое, тонко порезанное сало, источающие аромат чесночка, и селёдочка с лучком. В хрустальных вазочках ярмарочно пестрели салаты, и самое главное - стояла поллитровая бутылка Столичной.
Стаканы молча смотрели на все это великолепие, немного робея и стесняясь своего непрезентабельного вида . Им хотелось заговорить с этим прекрасным обществом, хотя бы поздороваться, для начала, но, после долгого молчания они совершенно потеряли способность к разговорам.
После третьей, когда стаканы окончательно утвердились в своем положении на столе, когда им даже показалось, что несмотря и вопреки, но в этом прекрасном обществе они не только не ко двору, а вообще играют первую скрипку, и все остальные собрались здесь для того, чтобы служить им, стаканам, в голове у них повеселело, язык развязался. И вот они уже болтают без умолку, дополняя и перебивая друг друга, обсуждают своих знакомых, строят планы, гордясь или критикуя свои успехи , ровно как и успехи собеседника. Ищут новые формы, намечают новые горизонты, и говорят, говорят, говорят... Они напрочь забыли, что совсем недавно стояли на пыльной полке, куда почти совсем не заходило солнце. По мере опущения ватерлинии на бутылке Столичной, речь стаканов становится хоть и немного несвязной, но все же ещё членораздельной. Они смотрят на разоренную окружающую среду глазами победителей. То, что казалось им таким прекрасным и недоступным лишилось всей своей привлекательности, в то время, как они, стаканы, оставались в прекрасной физической форме и сверкали безукоризненной чистотой.
И вот уже пустая бутылка Столичной летит в помойное ведро, а на смену ей ставится другая, запотевшая и мутная от мороза. Стаканы взбадриваются,
хорохорятся, мнят себя полководцами на поле брани, где все полегли, а они остались.
Но речь... Речь начинает заедать,
проседать, становится вялой, зевающей и теряющей нить .
В конце концов они так и засыпают здесь на столе , на некогда белой скатерти в компании недопитой бутылки Столичной , с засохшими остатками картошки, скукоженными , потерявшими здоровый лоск комочками сала и вилкой, гордо торчащей в куске хлеба.
Утром чьи-то руки бросают их, ещё не проснувшихся, в раковину где уже сидят в мыльной воде притихшие и напуганные салатницы, ложки, и прочая посуда и подвергаются экзекуции. Потом, отмытые и молчаливые стоят стаканы вместе со всеми на чистом столе и ждут, когда их по очереди вытрут вафельным жёстким полотенцем и, наконец -то,  оставят в покое поставив на пыльную и такую родную полку в буфете выкрашенном гламурной вишнёвой краской.